Страница:
Ощутив, что больше ступенек нет, лорд Эмсворт остановился. Царила тьма; грабители, видимо, отдыхали. Потом один из них заговорил очень неприятным голосом. Храбрый лорд не совсем его понял, но получалось что-то вроде: «А-о-о! У-и-о». Вероятно, тайный сигнал. Граф поднял револьвер и выстрелил, ориентируясь по звуку.
К счастью для него, Бакстер пребывал на четвереньках, а то пришлось бы нанимать нового секретаря. Шесть пуль пролетели мимо него. Разместились они так: одна пробила стекло и скрылась во мраке, вторая попала в гонг, третья, четвертая и пятая – в стену. Шестая, то есть последняя, угодила в портрет бабушки по материнской линии, удивительно его украсив. Мы не виним эту бабушку за то, что она в свое время разрешила написать себя в виде Венеры, выходящей из моря (конечно, прикрывшись), но не можем скрыть, что пуля внука избавила Бландингский замок от одного из главных страшилищ.
Отстрелявшись, граф спросил: «Кто там?» – несколько обиженно, словно он свое дело сделал, лед сломал, пора вступить в беседу и незваному гостю.
Бакстер не отвечал, отложив объяснения хотя бы до того времени, когда зажгут свет. Прижавшись всем телом к ковру, он затаился. Щека его коснулась мертвого тела, но он не выдал себя. Да, заморгал; да, задрожал – но не выдал.
Кто-то, скорее всего епископ, сказал там, наверху:
– Вероятно, ты убил его, Кларенс.
Другой голос, кажется – полковника Манта, прибавил:
– Зажгите вы свет!
И все его поддержали.
Свет зажегся в другом конце холла. Шесть выстрелов поднимут и слуг, людские гудели как улей. Женские крики прорезали воздух. Мистер Бидж в шелковой розовой пижаме вел шеренгу лакеев, не столько потому, что хотел вести их, сколько потому, что они его толкали. Сделав это, он крикнул:
– Посмотрите, что там такое!
Дверь открыл Эш. Он далеко не уходил, и шествие его подхватило. Очутившись в холле, на свободе, он включил свет, который осветил полуодетых гостей, осколки фарфора и стекла, улучшенный портрет графини и Бакстера, лежащего рядом с холодным языком. Неподалеку валялись и другие предметы – нож, вилка, солонка, хлеб, пробочник, бутылка.
Первую связную фразу произнес лорд Эмсворт.
– Бакстер! – сказал он. – Мой дорогой, какого черта?..
Родственники испытали глубочайшее разочарование. Пока лежащий не двигался, они еще надеялись, теперь же огорчились. Им нужен был или грабитель, или труп. Грабитель сгодился бы и живым, но Бакстер годился только мертвым. Когда он поднимался, все холодно молчали. Когда он увидел язык, он окаменел.
– Дорогой мой, – проговорил лорд Эмсворт тем тоном, какой приберегал для младшего сына, – если вы не можете дождаться завтрака и лазите ночью в кладовую, постарайтесь хотя бы меньше шуметь. Угощайтесь, прошу вас, но помните, что люди более сдержанные в это время спят. Будет гораздо лучше, если вы попросите, чтобы вам принесли заранее сандвичей или булочек.
Это чудовищное обвинение подействовало на секретаря хуже, чем пули. Достойные ответы метались в его мозгу, но он не мог сказать ни слова. Все смотрели на него с тяжелым укором, Джордж Эмерсон – с нескрываемой ненавистью, Эш Марсон – с предельным недоверием. Взгляд чистильщика ножей вынести было невозможно. Бакстер что-то забормотал.
– Ну что вы, что вы, – прервал его лорд Эмсворт. – Есть хотят все. Меня удивляют только ваши методы. Пойдемте лучше спать.
– Да я… да вы… – залепетал несчастный.
– Спать, – твердо повторил граф.
Гости устремились наверх. Свет снова выключили. Откуда-то от гардины послышался презрительный голос:
– У, жадина! Одно слово – свинья.
Судя по голосу, то был чистильщик, но Бакстер слишком страдал, чтобы это уточнить, и даже не остановился.
– Ночью жрут! – продолжал голос. – Дня им мало!
Ему ответил одобрительный гул.
Глава IX
1
2
3
Глава X
1
2
К счастью для него, Бакстер пребывал на четвереньках, а то пришлось бы нанимать нового секретаря. Шесть пуль пролетели мимо него. Разместились они так: одна пробила стекло и скрылась во мраке, вторая попала в гонг, третья, четвертая и пятая – в стену. Шестая, то есть последняя, угодила в портрет бабушки по материнской линии, удивительно его украсив. Мы не виним эту бабушку за то, что она в свое время разрешила написать себя в виде Венеры, выходящей из моря (конечно, прикрывшись), но не можем скрыть, что пуля внука избавила Бландингский замок от одного из главных страшилищ.
Отстрелявшись, граф спросил: «Кто там?» – несколько обиженно, словно он свое дело сделал, лед сломал, пора вступить в беседу и незваному гостю.
Бакстер не отвечал, отложив объяснения хотя бы до того времени, когда зажгут свет. Прижавшись всем телом к ковру, он затаился. Щека его коснулась мертвого тела, но он не выдал себя. Да, заморгал; да, задрожал – но не выдал.
Кто-то, скорее всего епископ, сказал там, наверху:
– Вероятно, ты убил его, Кларенс.
Другой голос, кажется – полковника Манта, прибавил:
– Зажгите вы свет!
И все его поддержали.
Свет зажегся в другом конце холла. Шесть выстрелов поднимут и слуг, людские гудели как улей. Женские крики прорезали воздух. Мистер Бидж в шелковой розовой пижаме вел шеренгу лакеев, не столько потому, что хотел вести их, сколько потому, что они его толкали. Сделав это, он крикнул:
– Посмотрите, что там такое!
Дверь открыл Эш. Он далеко не уходил, и шествие его подхватило. Очутившись в холле, на свободе, он включил свет, который осветил полуодетых гостей, осколки фарфора и стекла, улучшенный портрет графини и Бакстера, лежащего рядом с холодным языком. Неподалеку валялись и другие предметы – нож, вилка, солонка, хлеб, пробочник, бутылка.
Первую связную фразу произнес лорд Эмсворт.
– Бакстер! – сказал он. – Мой дорогой, какого черта?..
Родственники испытали глубочайшее разочарование. Пока лежащий не двигался, они еще надеялись, теперь же огорчились. Им нужен был или грабитель, или труп. Грабитель сгодился бы и живым, но Бакстер годился только мертвым. Когда он поднимался, все холодно молчали. Когда он увидел язык, он окаменел.
– Дорогой мой, – проговорил лорд Эмсворт тем тоном, какой приберегал для младшего сына, – если вы не можете дождаться завтрака и лазите ночью в кладовую, постарайтесь хотя бы меньше шуметь. Угощайтесь, прошу вас, но помните, что люди более сдержанные в это время спят. Будет гораздо лучше, если вы попросите, чтобы вам принесли заранее сандвичей или булочек.
Это чудовищное обвинение подействовало на секретаря хуже, чем пули. Достойные ответы метались в его мозгу, но он не мог сказать ни слова. Все смотрели на него с тяжелым укором, Джордж Эмерсон – с нескрываемой ненавистью, Эш Марсон – с предельным недоверием. Взгляд чистильщика ножей вынести было невозможно. Бакстер что-то забормотал.
– Ну что вы, что вы, – прервал его лорд Эмсворт. – Есть хотят все. Меня удивляют только ваши методы. Пойдемте лучше спать.
– Да я… да вы… – залепетал несчастный.
– Спать, – твердо повторил граф.
Гости устремились наверх. Свет снова выключили. Откуда-то от гардины послышался презрительный голос:
– У, жадина! Одно слово – свинья.
Судя по голосу, то был чистильщик, но Бакстер слишком страдал, чтобы это уточнить, и даже не остановился.
– Ночью жрут! – продолжал голос. – Дня им мало!
Ему ответил одобрительный гул.
Глава IX
1
Когда, взрослея, мы все четче видим предел земного счастья, мы начинаем понимать, что есть лишь одна прочная радость, и заключается она в том, чтобы радовать других. Вероятно, Бакстер этого возраста не достиг, ибо радость многих людей не принесла ему утешения.
В том, что они рады, сомнений не было. Конечно, они немного расстроились, не обнаружив мертвого взломщика, но сразу же воспрянули духом. И то сказать, какой контраст их монотонной жизни! Члены семейства, годами не разговаривавшие друг с другом, забыли распри и, слившись в гармонии, ругали секретаря. Некоторые склонялись к тому, что он – не в себе.
– Нет-нет, – говорил полковник, – вы уж мне поверьте! Взгляд заметили? То-то и оно! Вороватый. Угрюмый. Уклончивый. А блеск в глазах? Вы посмотрите, что он натворил, – весь холл разворочен. Столики вверх ногами, битый фарфор… Упал в темноте, ха-ха! Да он скакал и метался. Э? Что? Метался, как лосось на крючке. Видимо, приступ. Припадок. Спросите у любого врача… как ее? Паранойя? В общем, кровь в голову ударит – и все, сбесился. В Индии это сплошь и рядом, у туземцев, конечно. Его бы отправить в желтый дом, а то он как-нибудь ночью пристукнет Эмсворта.
– Хорес! – возопил епископ в ужасе, но и не без радости.
– Да-да. Вообще-то они друг друга стоят. Эмсворт тоже хорош.
– Хорес! Про тестя! Про главу семьи!
– Глава не глава, а псих. Нет, можно быть таким раззявой?
Незаменимый Бакстер думал о своем господине примерно так же. После бессонной ночи, с утра пораньше, он стал его отлавливать и нашел в музее, где счастливый граф, сидя на низеньком стуле, красил алой краской шкафчик для диковинных яиц. Углубившись в работу, он не совсем вникал в речи секретаря.
Когда тот поговорил минут десять, граф откликнулся:
– Ну конечно, мой дорогой, конечно, несомненно! Я понимаю. Многие едят по ночам. Но лучше… э… попросите слугу, он вам принесет с вечера. А так – ешьте, о чем разговор! Врачи иногда рекомендуют. Вообще-то есть надо днем, ночью многие спят… А вот скажите, вам нравится? Правда, как-то веселее? В музеях всегда так мрачно…
– Лорд Эмсворт! Разрешите, я снова объясню!
– Мой дорогой, что тут объяснять? Вы становитесь… э-э-э… немного докучным. Нет, как красиво! Какой насыщенный цвет! А как пахнет краска! Знаете, я с детства все красил, еще до вас. Помню, отец бил меня палкой… Кстати, увидите Фредерика, пошлите его ко мне. Я думаю, он в курительной.
Фредди и впрямь размышлял там, сидя в кресле, и огорченный Бакстер передал ему зов отца. Сам он томился на распутье. Выстрелы звучали в его ушах, кошмары минувшей ночи не поблекли. Что же делать, думал он: идти снова или не ходить? Конечно, вряд ли кто-нибудь опять понесет холодный язык (какая бездонная тайна!), но хозяин вполне способен открыть пальбу. Да что там, теперь, когда все всполошились, любой звук может вызвать истинную канонаду. Он случайно слышал, как Алджернон Вустер говорил кузену, что не худо бы засесть с ружьем на лестнице.
Учтя все это, секретарь решил не выходить. Да, путь злодеям открыт – но он пал духом. Если бы он слышал беседу Джоан и Эша, он бы, вероятно, воспрянул, не убоявшись ни хозяйского револьвера, ни Алджернонова ружья.
Джоан спала крепко, не вышла и слушала теперь рассказ о событиях прошлой ночи. Эш горько корил себя. Что говорить, провал, полный провал! Она не соглашалась.
– Да что вы! – говорила она. – Вы очень много сделали, расчистили мне путь. Так и работают на пару. Слава Богу, что мы объединились, а то бы я просто пожала где не сеяла. Теперь хоть пойду туда с чистой совестью.
– Пойдете? Сегодня?
– А то как же!
– Вы с ума сошли!
– Ну что вы! Как раз сегодня риска нет.
– После вчерашнего?
– Из-за вчерашнего. Он не решится вылезти.
– Да, верно. Не решится. Значит, я сумею…
– То есть как? Почему – вы?
– Ну, потому…
– Разве мы не договорились?
– Сегодня моя очередь.
– Нельзя же вам идти!
– Можно. Что там, нужно.
– Вы обо мне подумайте! Я лежу в постели, а потом беру половину?
– Вот именно.
– Это смешно.
– Ничуть не смешнее, чем ваш вариант. Ладно, все обговорено. Больше говорить не о чем.
И она ушла, оставив его в тоске и терзаниях, которые можно сравнить только с тоской и терзаниями незаменимого Бакстера.
В том, что они рады, сомнений не было. Конечно, они немного расстроились, не обнаружив мертвого взломщика, но сразу же воспрянули духом. И то сказать, какой контраст их монотонной жизни! Члены семейства, годами не разговаривавшие друг с другом, забыли распри и, слившись в гармонии, ругали секретаря. Некоторые склонялись к тому, что он – не в себе.
– Нет-нет, – говорил полковник, – вы уж мне поверьте! Взгляд заметили? То-то и оно! Вороватый. Угрюмый. Уклончивый. А блеск в глазах? Вы посмотрите, что он натворил, – весь холл разворочен. Столики вверх ногами, битый фарфор… Упал в темноте, ха-ха! Да он скакал и метался. Э? Что? Метался, как лосось на крючке. Видимо, приступ. Припадок. Спросите у любого врача… как ее? Паранойя? В общем, кровь в голову ударит – и все, сбесился. В Индии это сплошь и рядом, у туземцев, конечно. Его бы отправить в желтый дом, а то он как-нибудь ночью пристукнет Эмсворта.
– Хорес! – возопил епископ в ужасе, но и не без радости.
– Да-да. Вообще-то они друг друга стоят. Эмсворт тоже хорош.
– Хорес! Про тестя! Про главу семьи!
– Глава не глава, а псих. Нет, можно быть таким раззявой?
Незаменимый Бакстер думал о своем господине примерно так же. После бессонной ночи, с утра пораньше, он стал его отлавливать и нашел в музее, где счастливый граф, сидя на низеньком стуле, красил алой краской шкафчик для диковинных яиц. Углубившись в работу, он не совсем вникал в речи секретаря.
Когда тот поговорил минут десять, граф откликнулся:
– Ну конечно, мой дорогой, конечно, несомненно! Я понимаю. Многие едят по ночам. Но лучше… э… попросите слугу, он вам принесет с вечера. А так – ешьте, о чем разговор! Врачи иногда рекомендуют. Вообще-то есть надо днем, ночью многие спят… А вот скажите, вам нравится? Правда, как-то веселее? В музеях всегда так мрачно…
– Лорд Эмсворт! Разрешите, я снова объясню!
– Мой дорогой, что тут объяснять? Вы становитесь… э-э-э… немного докучным. Нет, как красиво! Какой насыщенный цвет! А как пахнет краска! Знаете, я с детства все красил, еще до вас. Помню, отец бил меня палкой… Кстати, увидите Фредерика, пошлите его ко мне. Я думаю, он в курительной.
Фредди и впрямь размышлял там, сидя в кресле, и огорченный Бакстер передал ему зов отца. Сам он томился на распутье. Выстрелы звучали в его ушах, кошмары минувшей ночи не поблекли. Что же делать, думал он: идти снова или не ходить? Конечно, вряд ли кто-нибудь опять понесет холодный язык (какая бездонная тайна!), но хозяин вполне способен открыть пальбу. Да что там, теперь, когда все всполошились, любой звук может вызвать истинную канонаду. Он случайно слышал, как Алджернон Вустер говорил кузену, что не худо бы засесть с ружьем на лестнице.
Учтя все это, секретарь решил не выходить. Да, путь злодеям открыт – но он пал духом. Если бы он слышал беседу Джоан и Эша, он бы, вероятно, воспрянул, не убоявшись ни хозяйского револьвера, ни Алджернонова ружья.
Джоан спала крепко, не вышла и слушала теперь рассказ о событиях прошлой ночи. Эш горько корил себя. Что говорить, провал, полный провал! Она не соглашалась.
– Да что вы! – говорила она. – Вы очень много сделали, расчистили мне путь. Так и работают на пару. Слава Богу, что мы объединились, а то бы я просто пожала где не сеяла. Теперь хоть пойду туда с чистой совестью.
– Пойдете? Сегодня?
– А то как же!
– Вы с ума сошли!
– Ну что вы! Как раз сегодня риска нет.
– После вчерашнего?
– Из-за вчерашнего. Он не решится вылезти.
– Да, верно. Не решится. Значит, я сумею…
– То есть как? Почему – вы?
– Ну, потому…
– Разве мы не договорились?
– Сегодня моя очередь.
– Нельзя же вам идти!
– Можно. Что там, нужно.
– Вы обо мне подумайте! Я лежу в постели, а потом беру половину?
– Вот именно.
– Это смешно.
– Ничуть не смешнее, чем ваш вариант. Ладно, все обговорено. Больше говорить не о чем.
И она ушла, оставив его в тоске и терзаниях, которые можно сравнить только с тоской и терзаниями незаменимого Бакстера.
2
К завтраку в Бландингском замке спускались не все. В длинной столовой, на столе, стояла еда для тех, кто найдет в себе силы, а прочие завтракали в комнате. Пример им подавал хозяин, который ни за что на свете не начал бы день среди родных и близких.
Тем самым никого не будили; не разбудили и Бакстера, который провел ночь без сна, уснул утром, проснулся едва не в полдень, когда, по случаю воскресенья, почти все были в церкви.
Наскоро побрившись и одевшись, Бакстер побежал в музей. Он тоже корил себя, его томило предчувствие. Пробегая, он видел в окно, как его господин склоняется с граблями над клумбой. Больше никого не было. Холл явственно хотел, чтобы его оставили в покое. Стены глядели враждебно. Так бывает, когда гость остается один в просторном доме воскресным утром.
Портреты воззрились на Бакстера с холодным укором, особенно покойная графиня в виде Венеры, встающей из вод. Он не реагировал. Совесть его спала, разум был занят скарабеем. Как же можно, думал он, как можно было остаться на ночь в комнате?! Еще задолго до цели он знал, что случилась беда.
И не ошибся. Музей был на месте. На месте были мумии, яйца, требники, гобелены, равно как и табличка, сообщавшая, что перед вами – скарабей времен Хеопса (IV династии), подарок Дж. П. Питерса.
А вот скарабея не было.
Бакстер этого ждал, но пришел в себя не сразу. Он стоял и смотрел на пустое место.
Он смотрел на него, когда в музей забрел лорд Эмсворт, истинный чемпион всего, что связано со словом «бродить». По замку граф бродил всегда, особенно воскресным утром. Он уже побродил по саду, по двору и по библиотеке. Оставался музей.
– Лорд Эмсворт!
Когда секретарь так воскликнул, хозяин почти добрел до него и, видимо, услышал бы и шепот, но, в приливе чувств, тот взревел, словно капитан, беседующий с матросом, который оказался на самом верху мачты. Граф высоко подпрыгнул и, выпутавшись из старинного шитья, осторожно помассировал ухо.
– Зачем вы лаете, Бакстер? – осведомился он. – Честное слово, это слишком. С вами все труднее!
– Лорд Эмсворт, его нет!
– У меня лопнула перепонка!
– Скарабея украли.
Отвлекшись от перепонки, граф удивленно посмотрел туда, куда указывал секретарь.
– Ой, Господи! Вы правы, мой дорогой. Украли. Это очень печально. Мистер Питерc может обидеться. Он может подумать, что я плохо за ним смотрел. Кто же это украл, а?
Бакстер собрался ответить, когда откуда-то из холла послышался такой звук, словно свалилась тонна угля. Раздался крик (оба признали, что это голос Фредди Трипвуда), а потом и явственный звон разбитого фарфора.
Оба опять же легко поняли, что случилось. Фредди свалился с лестницы.
Немного сноровки, и мы обратили бы эту часть рассказа в прекрасную притчу о том, как опасно пренебрегать воскресной службой. Если бы Фредди пошел в церковь, он бы не бежал по лестнице; если бы он не бежал, он бы не встретил Мьюриел.
Мьюриел была персидской кошкой леди Энн. Леди Энн, в свою очередь, лежала с мигренью. Когда горничная забирала у нее поднос, Мьюриел вышла следом, надеясь, что ей перепадут остатки жареной форели, которая и составляла скромную трапезу хозяйки. Следуя за горничной, она достигла холла, но та, заметив ее, издала неприветливый звук, напоминающий взрыв бутылки с имбирным пивом, а также пнула ее ногой. Потрясенная кошка кинулась обратно на лестницу, как раз тогда, когда Фредди сбегал вниз.
Он еще мог спастись, с размаху опустив на нее солидную ступню, но не опустил. Спасенная кошка кинулась наверх, он – полетел вниз, пересчитывая ступеньки.
Достигнув холла, он сел среди обломков, как Марий в руинах Карфагена. Ему казалось, что он сломал ногу минимум в двенадцати местах. Отец подбежал к нему в сопровождении секретаря, увидев, что какой-то лакей ставит его на ноги. Это был Эш Марсон, обнаруживший пропажу за несколько минут до Бакстера и успешно сбежавший.
Итак, он ставил Фредди, но тот снова садился. Когда прибежали отец и секретарь, он жалобно на них смотрел.
– Фредерик! – сказал лорд Эмсворт. – Что же это, мой дорогой?!
– Кошка, – отвечал Фредди, – подвернулась под ноги. Кажется, я что-то сломал.
– Ты все переломал, – суховато сказал отец. – Вы с Бакстером прикончите последнюю мебель.
– Спасибо, – сказал Фредди Эшу, который его все-таки поднял. – Отведите меня, пожалуйста, в мою комнату.
Они пошли через холл: Фредди – прыгая, Эш – как бы танцуя польку. Бакстер смотрел им вслед, окончательно убедившись, что его перехитрили. Этот субъект украл скарабея, но обличить его сейчас нельзя. Ничего не скажешь, плохо.
Послышался шум, и авангард благочестивых гостей появился в холле.
– Хорошо, – говорил попозже полковник, обсуждая дело с епископом. – Фредди свалился из-за кошки. Но я считаю, что виноват Бакстер. Когда я вошел, он стоял и злобно смотрел, как Фредди уводят. Очень странно, очень. Надо поскорей увезти Милдред. Он совершенно рехнулся.
Тем самым никого не будили; не разбудили и Бакстера, который провел ночь без сна, уснул утром, проснулся едва не в полдень, когда, по случаю воскресенья, почти все были в церкви.
Наскоро побрившись и одевшись, Бакстер побежал в музей. Он тоже корил себя, его томило предчувствие. Пробегая, он видел в окно, как его господин склоняется с граблями над клумбой. Больше никого не было. Холл явственно хотел, чтобы его оставили в покое. Стены глядели враждебно. Так бывает, когда гость остается один в просторном доме воскресным утром.
Портреты воззрились на Бакстера с холодным укором, особенно покойная графиня в виде Венеры, встающей из вод. Он не реагировал. Совесть его спала, разум был занят скарабеем. Как же можно, думал он, как можно было остаться на ночь в комнате?! Еще задолго до цели он знал, что случилась беда.
И не ошибся. Музей был на месте. На месте были мумии, яйца, требники, гобелены, равно как и табличка, сообщавшая, что перед вами – скарабей времен Хеопса (IV династии), подарок Дж. П. Питерса.
А вот скарабея не было.
Бакстер этого ждал, но пришел в себя не сразу. Он стоял и смотрел на пустое место.
Он смотрел на него, когда в музей забрел лорд Эмсворт, истинный чемпион всего, что связано со словом «бродить». По замку граф бродил всегда, особенно воскресным утром. Он уже побродил по саду, по двору и по библиотеке. Оставался музей.
– Лорд Эмсворт!
Когда секретарь так воскликнул, хозяин почти добрел до него и, видимо, услышал бы и шепот, но, в приливе чувств, тот взревел, словно капитан, беседующий с матросом, который оказался на самом верху мачты. Граф высоко подпрыгнул и, выпутавшись из старинного шитья, осторожно помассировал ухо.
– Зачем вы лаете, Бакстер? – осведомился он. – Честное слово, это слишком. С вами все труднее!
– Лорд Эмсворт, его нет!
– У меня лопнула перепонка!
– Скарабея украли.
Отвлекшись от перепонки, граф удивленно посмотрел туда, куда указывал секретарь.
– Ой, Господи! Вы правы, мой дорогой. Украли. Это очень печально. Мистер Питерc может обидеться. Он может подумать, что я плохо за ним смотрел. Кто же это украл, а?
Бакстер собрался ответить, когда откуда-то из холла послышался такой звук, словно свалилась тонна угля. Раздался крик (оба признали, что это голос Фредди Трипвуда), а потом и явственный звон разбитого фарфора.
Оба опять же легко поняли, что случилось. Фредди свалился с лестницы.
Немного сноровки, и мы обратили бы эту часть рассказа в прекрасную притчу о том, как опасно пренебрегать воскресной службой. Если бы Фредди пошел в церковь, он бы не бежал по лестнице; если бы он не бежал, он бы не встретил Мьюриел.
Мьюриел была персидской кошкой леди Энн. Леди Энн, в свою очередь, лежала с мигренью. Когда горничная забирала у нее поднос, Мьюриел вышла следом, надеясь, что ей перепадут остатки жареной форели, которая и составляла скромную трапезу хозяйки. Следуя за горничной, она достигла холла, но та, заметив ее, издала неприветливый звук, напоминающий взрыв бутылки с имбирным пивом, а также пнула ее ногой. Потрясенная кошка кинулась обратно на лестницу, как раз тогда, когда Фредди сбегал вниз.
Он еще мог спастись, с размаху опустив на нее солидную ступню, но не опустил. Спасенная кошка кинулась наверх, он – полетел вниз, пересчитывая ступеньки.
Достигнув холла, он сел среди обломков, как Марий в руинах Карфагена. Ему казалось, что он сломал ногу минимум в двенадцати местах. Отец подбежал к нему в сопровождении секретаря, увидев, что какой-то лакей ставит его на ноги. Это был Эш Марсон, обнаруживший пропажу за несколько минут до Бакстера и успешно сбежавший.
Итак, он ставил Фредди, но тот снова садился. Когда прибежали отец и секретарь, он жалобно на них смотрел.
– Фредерик! – сказал лорд Эмсворт. – Что же это, мой дорогой?!
– Кошка, – отвечал Фредди, – подвернулась под ноги. Кажется, я что-то сломал.
– Ты все переломал, – суховато сказал отец. – Вы с Бакстером прикончите последнюю мебель.
– Спасибо, – сказал Фредди Эшу, который его все-таки поднял. – Отведите меня, пожалуйста, в мою комнату.
Они пошли через холл: Фредди – прыгая, Эш – как бы танцуя польку. Бакстер смотрел им вслед, окончательно убедившись, что его перехитрили. Этот субъект украл скарабея, но обличить его сейчас нельзя. Ничего не скажешь, плохо.
Послышался шум, и авангард благочестивых гостей появился в холле.
– Хорошо, – говорил попозже полковник, обсуждая дело с епископом. – Фредди свалился из-за кошки. Но я считаю, что виноват Бакстер. Когда я вошел, он стоял и злобно смотрел, как Фредди уводят. Очень странно, очень. Надо поскорей увезти Милдред. Он совершенно рехнулся.
3
Узнав, что случилось, мистер Питерc кинулся к себе и вызвал Эша. Когда тот пришел, он булькал от восторга. Он пел, он заливался, он хлопнул Эша по спине и не сразу понял, что тот говорит.
– Как это – не вы? А кто же?
– Горничная мисс Питерc, – отвечал Эш. – Мы работаем вместе. Мне не удалось, а вот она украла.
Новые восторги он слушал со смешанными чувствами, но, поскольку чувства эти постыдны, он их подавил. При всех своих недостатках Эш был справедлив. Когда мистер Питерc отговорил свое и послал его за Джоан, он искренне собрался поздравить ее, однако денег решил не брать.
– Я в порядке, – начал он. – Я сейчас от мистера Питерса, он вынул чековую книжку и заправляет ручку, чтобы чернил хватило. Только вот что…
Она прервала его, как ни странно – глядя на него с укором.
– Только вот что, – сказала и она, – если вы думаете, что я возьму хоть одно пенни…
– Нет, это я не возьму!
– То есть как? Конечно, возьмете, все деньги. Я вам говорила: нарушите сговор – выхожу из игры! Да-да, я понимаю, вы хотели мне помочь, но вышло плохо. Дело – это дело. В конце концов, вы обещали…
– Минуточку! – прервал ее Эш. – О чем вы?
– Как о чем? О том, что вы пошли в музей и взяли скарабея, хотя обещали…
– Да не ходил я!
– То есть как?
– Так. Не ходил. Он у вас.
– Нет, у вас.
– Его же там нету!
– Знаю. Видел. Я зашел туда ночью.
Они посмотрели друг на друга.
– Когда вы пришли, его не было? – проверил Эш.
– Ни в малейшей мере. Я думала, это вы. Рассердилась ужасно.
– Ничего не понимаю, – сказал он. – Кто же его взял? Никто не знал про награду. Давайте вспомним все подряд.
– Я ждала до часу. Потом пошла туда, зажгла спички, посмотрела. Его там не было. Сперва я решила, что ошиблась. Чиркала спичками – нет и нет. Ну, я вернулась к себе, ругала вас. Как глупо! Надо было знать, что вы не нарушите слово. Что же нам теперь делать? – Она рассмеялась. – Рано мы заспорили о награде! Ничего нам не причитается.
– Ладно, – мрачно выговорил Эш, – пойду скажу Питерсу. Что бу-удет!..
– Как это – не вы? А кто же?
– Горничная мисс Питерc, – отвечал Эш. – Мы работаем вместе. Мне не удалось, а вот она украла.
Новые восторги он слушал со смешанными чувствами, но, поскольку чувства эти постыдны, он их подавил. При всех своих недостатках Эш был справедлив. Когда мистер Питерc отговорил свое и послал его за Джоан, он искренне собрался поздравить ее, однако денег решил не брать.
– Я в порядке, – начал он. – Я сейчас от мистера Питерса, он вынул чековую книжку и заправляет ручку, чтобы чернил хватило. Только вот что…
Она прервала его, как ни странно – глядя на него с укором.
– Только вот что, – сказала и она, – если вы думаете, что я возьму хоть одно пенни…
– Нет, это я не возьму!
– То есть как? Конечно, возьмете, все деньги. Я вам говорила: нарушите сговор – выхожу из игры! Да-да, я понимаю, вы хотели мне помочь, но вышло плохо. Дело – это дело. В конце концов, вы обещали…
– Минуточку! – прервал ее Эш. – О чем вы?
– Как о чем? О том, что вы пошли в музей и взяли скарабея, хотя обещали…
– Да не ходил я!
– То есть как?
– Так. Не ходил. Он у вас.
– Нет, у вас.
– Его же там нету!
– Знаю. Видел. Я зашел туда ночью.
Они посмотрели друг на друга.
– Когда вы пришли, его не было? – проверил Эш.
– Ни в малейшей мере. Я думала, это вы. Рассердилась ужасно.
– Ничего не понимаю, – сказал он. – Кто же его взял? Никто не знал про награду. Давайте вспомним все подряд.
– Я ждала до часу. Потом пошла туда, зажгла спички, посмотрела. Его там не было. Сперва я решила, что ошиблась. Чиркала спичками – нет и нет. Ну, я вернулась к себе, ругала вас. Как глупо! Надо было знать, что вы не нарушите слово. Что же нам теперь делать? – Она рассмеялась. – Рано мы заспорили о награде! Ничего нам не причитается.
– Ладно, – мрачно выговорил Эш, – пойду скажу Питерсу. Что бу-удет!..
Глава X
1
Бландингский замок дремал на солнце. Повсюду царил воскресный мир. Фредди лежал в постели. Отец его трудился в саду. Остальные бродили, а иногда и сидели, ибо весенний день походил на летний.
Эйлин Питерc смотрела в окно. Рядом, на столике, лежали какие-то письма. Почтальон приходил в воскресенье позже, чем в будний день, и она их еще не читала.
Она страдала. Неизвестно почему ее сразило уныние, хотя вообще-то обычно она не сокрушалась о том, что живет на свете. Скорее ей это нравилось.
Сегодня оказалось, что на свете хорошо не все, и это странно, потому что в солнечные дни она урчала и нежилась, словно кошка. Но нет: день – как в Америке, а толку никакого.
Посмотрев вниз, она увидела Джорджа и вдруг поняла, в чем дело.
Ходить можно по-разному. Джордж ходил беспокойно. Руки он сцепил за спиной, брови сдвинул, глядел в землю и при всем при этом жевал незажженную сигару. Словом, что-то с ним случилось.
Она заметила это еще в столовой, а теперь догадалась, что тогда же началась ее хандра. Это было странно; она не знала (или не признавала), что его заботы так для нее важны. Джордж нравился ей, развлекал ее, дружил с ней, но что же это такое? Неужели, если он озабочен, для нее меркнет самый хороший из всех английских дней? Это странно, потому что Фредди может часами жевать незажженные сигары, не вызывая никаких эмоций. Эйлин была достаточно честна, чтобы в этом признаться.
А через месяц свадьба! Тут есть о чем подумать. Она стала думать, глядя на Джорджа, который ходил под окном туда и сюда.
Честная, кроткая Эйлин не была глубокой натурой. Она знала, что ее любовь к Фредди – не совсем такая, как в книгах. Он ей нравился, как и родство с лордами, которое еще больше нравилось ее отцу; и все эти чувства побудили ее ответить «Да», когда, раздувшись, как смущенная лягушка, Фредди произнес: «Ну что… как говорится… то есть… замуж за меня не выйдете, а?» Ей казалось, что очень приятно быть его женой. И тут, как на беду, появился Джордж.
До сегодняшнего дня она бы честно отрицала, что его любит. Да, с ним легко, и вообще неплохо противиться хоть чьей-то властности – но, видимо, этим дело не ограничивалось. Еще в столовой ее что-то кольнуло, а теперь – все ясно: он вызывает в ней странную нежность, материнскую, что ли…
Фредди тоже плохо, а где нежность? Нету. Наоборот, ей жаль, что она обещала с ним посидеть, хотя не жалеет его, а сердится. В конце концов, просто глупо свалиться и вывихнуть лодыжку!
Джордж все ходил, Эйлин смотрела. Наконец, не выдержав, она сунула письма в ящик и быстро вышла. Когда она появилась на ступенях, он дошел до конца газона и поворачивал обратно, но, завидев ее, направился к ней.
– Я вас искал, – признался он, сурово на нее глядя.
– Вот я. Джордж, что случилось? У вас неприятности?
– Да.
– Какие?
– Любые.
– То есть как?
– Так. Мне конец. Вот, читайте.
Эйлин покорно взяла желтоватую полоску бумаги.
– Телеграмма, – пояснил он. – Переслали из Лондона. Вы читайте, читайте.
– Я читаю. Ничего не понятно.
Джордж мрачно засмеялся:
– Что ж тут непонятного?
– Все. Вот, смотрите: «Мередит, слон, кенгуру».
– Это шифр. Мередит – мой заместитель. «Слон» – «заболел».
– Ой, как жаль! Ему плохо? Вы его очень любите?
– Ничего, не ссоримся, но не в том дело. «Кенгуру» – «немедленно возвращайтесь».
– Немедленно?
– Придется отплыть первым же пароходом.
– О! – не сразу сказала она.
– Я выразился покрепче.
– А… когда он уходит?
– В среду. Отсюда уеду завтра.
Она смотрела на голубоватые холмы, но их не видела. Ей было плохо, обидно, одиноко, словно Джордж уже уехал, оставив ее в чужом краю.
– Джордж… – сказала она. Другие слова не находились.
– Да, не везет мне, – сказал он. – А вообще это к лучшему. Раз – и конец, чем терзать тут нас обоих. Если бы не телеграмма, я бы, наверное, мучил вас до самой свадьбы, надеялся на чудо. А так – все ясно. Даже я понимаю, что за неполные сутки чудес не свершишь. Если мы встретимся, что вряд ли, вы уже будете замужем. Издали я действовать не могу, я не телепат.
Стоя рядом с ней, он опирался на балюстраду и говорил тихим, ровным голосом:
– Вот уж поистине гром с ясного неба, Мередит в жизни своей не болел. Что ж, это меня образумило. Как я раньше не понял? Я же замучил, занудил вас своей властностью! Таких самодовольных дураков… С чего я взял, что ради моих неотразимых достоинств вы бросите Фредди? Да, неприятно увидеть себя во всей красе! Трудно ценить вас больше, чем я, но, честное слово, только вы могли вынести такое надутое чучело. Сверхчеловек! О Господи!
Говорить она не могла, словно за эти минуты перевернулся мир. Рядом с нею стоял новый Джордж, совсем не смешной, очень хороший. Сердце у нее часто билось, разум – мутился, но неясно, смутно она ощущала, что рухнул последний барьер. Раньше ей хотелось не поддаваться его воле. С властностью она справлялась, со смирением – нет.
Жалеть она умела. Отчасти из жалости приняла она руку Фредди тогда, в тот несчастный день, – он был так растерян, так жалел себя сам… Остатки разума подсказывали ей, что страшные вещи случатся, если она пожалеет Джорджа.
– Ну все, – сказал он. – Не хочу портить такую погоду. Больше я вам объясняться не стану. Завтра на вокзале не буду и мрачен. Может, придете проводить?
Эйлин кивнула.
– Придете? Замечательно. Пойду скажу графу, что уезжаю. Наверное, он не заметил, что я у него гощу.
Он ушел. Эйлин стояла, опершись на балюстраду, пока не вспомнила про Фредди.
Фредди в лиловой пижаме лежал среди подушек и читал про Гридли Квэйла. Эйлин появилась в очень ответственный момент, а потому он ощутил, что его сдернули с неба на землю. Мало кому из писателей удавалось держать человека в таком напряжении, в каком держал страдальца Эш Марсон.
Именно по этой причине поздоровался Фредди отрешенно и посмотрел на гостью совсем уж стеклянным взглядом. Глаза у него вообще были немного вылуплены, а сейчас расстроенной невесте он напомнил улитку. Мужчины не очень хороши, когда лежат среди подушек, а сейчас все той же невесте он показался очень противным; и она испугалась, не попросит ли он, чтобы она его поцеловала.
Он не попросил, ограничившись тем, что перекатился на другой бок и отвалил нижнюю челюсть.
– Привет, – заметил он.
– Привет, – ответила она, садясь на край постели. Жених стал немного получше, хоть как-то прикрыв рот.
Совсем не закрыл, это уж слишком, но прикрыть – прикрыл. Невесте казалось, что ее поразила немота. То она не может ответить Джорджу, то вот – Фредди. Она поглядела на него, раз уж он на нее глядел. Часы что-то пробили.
– Это все тетина кошка, – начал Фредди легкий, светский разговор. – Подвернулась под ноги. Кошка, чтоб ее! Сколько от них бед… Один мой знакомый вообще их не выносит. А ты как?
Эйлин думала о том, что с ее органами речи. Казалось бы, ответь про кошек, но нет, не выходит. Видимо, все силы сосредоточены на том, как противен Фредди в пижаме.
Заговорить пришлось ему:
– Кака-ая книжка! Читала? Выходят каждый месяц. Такие выпуски. Ну, класс! Про Гридли Квэйла, такой сыщик.
Эйлин схватилась за последнее средство:
– Хочешь, я тебе почитаю?
– Давай. Молодец. Вот я досюда дошел.
– «Семь винтовок целились в него». Досюда?
– Сразу после этого. Ну, жуть! Его позвали к приятелю, у того вроде бы беда – ан нет, там типы в масках! Прямо не знаю, как он выкрутится. Вообще-то он всегда выкручивается… Ну, давай.
Только Эш пожалел бы ее больше, чем она себя жалела. Он писал это с отвращением, она – читала. Фредди, напротив, упивался.
Когда она умолкла, он вскричал:
– Ну что ты? Дальше!
– Я охрипла, Фредди.
Он растерялся. Тяга к Гридли боролась с остатками вежливости.
– А… – сказал он. – Э… Ты не обидишься, если я сам почитаю? Мы потом поговорим. Я быстро.
– Конечно, конечно, читай! Тебе это правда нравится?
– Еще бы! А тебе что, нет?
– М-м-м… оно такое… ну, не знаю.
Фредди погрузился в чтение. Эйлин молчала и думала, но не о Гридли Квэйле. Впервые пыталась она представить свою семейную жизнь. До сих пор, поняла она, они почти не общались. Сегодня – иначе. Сегодня все иначе.
В сущности, думала Эйлин, муж и жена часто, да и подолгу, бывают вместе. Как это будет с ними? Примерно вот так.
– Порядок, – сказал Фредди, не поднимая взора, – выкрутился. Прихватил, понимаешь, бомбу. Отпустили, ха-ха! Так я и знал.
Эйлин глубоко вздохнула. Именно это, день за днем, до самой смерти. Она склонилась к нему.
– Фредди, – спросила она, – ты меня любишь?
Он не ответил.
– Ты меня любишь? Мог бы ты жить без меня?
Он вылупился на нее.
– А? – заметил он. – Э? А то! Понимаешь, старушка, теперь один тип пустил к нему по трубе гремучую змею.
Эйлин поднялась и ушла.
Эйлин Питерc смотрела в окно. Рядом, на столике, лежали какие-то письма. Почтальон приходил в воскресенье позже, чем в будний день, и она их еще не читала.
Она страдала. Неизвестно почему ее сразило уныние, хотя вообще-то обычно она не сокрушалась о том, что живет на свете. Скорее ей это нравилось.
Сегодня оказалось, что на свете хорошо не все, и это странно, потому что в солнечные дни она урчала и нежилась, словно кошка. Но нет: день – как в Америке, а толку никакого.
Посмотрев вниз, она увидела Джорджа и вдруг поняла, в чем дело.
Ходить можно по-разному. Джордж ходил беспокойно. Руки он сцепил за спиной, брови сдвинул, глядел в землю и при всем при этом жевал незажженную сигару. Словом, что-то с ним случилось.
Она заметила это еще в столовой, а теперь догадалась, что тогда же началась ее хандра. Это было странно; она не знала (или не признавала), что его заботы так для нее важны. Джордж нравился ей, развлекал ее, дружил с ней, но что же это такое? Неужели, если он озабочен, для нее меркнет самый хороший из всех английских дней? Это странно, потому что Фредди может часами жевать незажженные сигары, не вызывая никаких эмоций. Эйлин была достаточно честна, чтобы в этом признаться.
А через месяц свадьба! Тут есть о чем подумать. Она стала думать, глядя на Джорджа, который ходил под окном туда и сюда.
Честная, кроткая Эйлин не была глубокой натурой. Она знала, что ее любовь к Фредди – не совсем такая, как в книгах. Он ей нравился, как и родство с лордами, которое еще больше нравилось ее отцу; и все эти чувства побудили ее ответить «Да», когда, раздувшись, как смущенная лягушка, Фредди произнес: «Ну что… как говорится… то есть… замуж за меня не выйдете, а?» Ей казалось, что очень приятно быть его женой. И тут, как на беду, появился Джордж.
До сегодняшнего дня она бы честно отрицала, что его любит. Да, с ним легко, и вообще неплохо противиться хоть чьей-то властности – но, видимо, этим дело не ограничивалось. Еще в столовой ее что-то кольнуло, а теперь – все ясно: он вызывает в ней странную нежность, материнскую, что ли…
Фредди тоже плохо, а где нежность? Нету. Наоборот, ей жаль, что она обещала с ним посидеть, хотя не жалеет его, а сердится. В конце концов, просто глупо свалиться и вывихнуть лодыжку!
Джордж все ходил, Эйлин смотрела. Наконец, не выдержав, она сунула письма в ящик и быстро вышла. Когда она появилась на ступенях, он дошел до конца газона и поворачивал обратно, но, завидев ее, направился к ней.
– Я вас искал, – признался он, сурово на нее глядя.
– Вот я. Джордж, что случилось? У вас неприятности?
– Да.
– Какие?
– Любые.
– То есть как?
– Так. Мне конец. Вот, читайте.
Эйлин покорно взяла желтоватую полоску бумаги.
– Телеграмма, – пояснил он. – Переслали из Лондона. Вы читайте, читайте.
– Я читаю. Ничего не понятно.
Джордж мрачно засмеялся:
– Что ж тут непонятного?
– Все. Вот, смотрите: «Мередит, слон, кенгуру».
– Это шифр. Мередит – мой заместитель. «Слон» – «заболел».
– Ой, как жаль! Ему плохо? Вы его очень любите?
– Ничего, не ссоримся, но не в том дело. «Кенгуру» – «немедленно возвращайтесь».
– Немедленно?
– Придется отплыть первым же пароходом.
– О! – не сразу сказала она.
– Я выразился покрепче.
– А… когда он уходит?
– В среду. Отсюда уеду завтра.
Она смотрела на голубоватые холмы, но их не видела. Ей было плохо, обидно, одиноко, словно Джордж уже уехал, оставив ее в чужом краю.
– Джордж… – сказала она. Другие слова не находились.
– Да, не везет мне, – сказал он. – А вообще это к лучшему. Раз – и конец, чем терзать тут нас обоих. Если бы не телеграмма, я бы, наверное, мучил вас до самой свадьбы, надеялся на чудо. А так – все ясно. Даже я понимаю, что за неполные сутки чудес не свершишь. Если мы встретимся, что вряд ли, вы уже будете замужем. Издали я действовать не могу, я не телепат.
Стоя рядом с ней, он опирался на балюстраду и говорил тихим, ровным голосом:
– Вот уж поистине гром с ясного неба, Мередит в жизни своей не болел. Что ж, это меня образумило. Как я раньше не понял? Я же замучил, занудил вас своей властностью! Таких самодовольных дураков… С чего я взял, что ради моих неотразимых достоинств вы бросите Фредди? Да, неприятно увидеть себя во всей красе! Трудно ценить вас больше, чем я, но, честное слово, только вы могли вынести такое надутое чучело. Сверхчеловек! О Господи!
Говорить она не могла, словно за эти минуты перевернулся мир. Рядом с нею стоял новый Джордж, совсем не смешной, очень хороший. Сердце у нее часто билось, разум – мутился, но неясно, смутно она ощущала, что рухнул последний барьер. Раньше ей хотелось не поддаваться его воле. С властностью она справлялась, со смирением – нет.
Жалеть она умела. Отчасти из жалости приняла она руку Фредди тогда, в тот несчастный день, – он был так растерян, так жалел себя сам… Остатки разума подсказывали ей, что страшные вещи случатся, если она пожалеет Джорджа.
– Ну все, – сказал он. – Не хочу портить такую погоду. Больше я вам объясняться не стану. Завтра на вокзале не буду и мрачен. Может, придете проводить?
Эйлин кивнула.
– Придете? Замечательно. Пойду скажу графу, что уезжаю. Наверное, он не заметил, что я у него гощу.
Он ушел. Эйлин стояла, опершись на балюстраду, пока не вспомнила про Фредди.
Фредди в лиловой пижаме лежал среди подушек и читал про Гридли Квэйла. Эйлин появилась в очень ответственный момент, а потому он ощутил, что его сдернули с неба на землю. Мало кому из писателей удавалось держать человека в таком напряжении, в каком держал страдальца Эш Марсон.
Именно по этой причине поздоровался Фредди отрешенно и посмотрел на гостью совсем уж стеклянным взглядом. Глаза у него вообще были немного вылуплены, а сейчас расстроенной невесте он напомнил улитку. Мужчины не очень хороши, когда лежат среди подушек, а сейчас все той же невесте он показался очень противным; и она испугалась, не попросит ли он, чтобы она его поцеловала.
Он не попросил, ограничившись тем, что перекатился на другой бок и отвалил нижнюю челюсть.
– Привет, – заметил он.
– Привет, – ответила она, садясь на край постели. Жених стал немного получше, хоть как-то прикрыв рот.
Совсем не закрыл, это уж слишком, но прикрыть – прикрыл. Невесте казалось, что ее поразила немота. То она не может ответить Джорджу, то вот – Фредди. Она поглядела на него, раз уж он на нее глядел. Часы что-то пробили.
– Это все тетина кошка, – начал Фредди легкий, светский разговор. – Подвернулась под ноги. Кошка, чтоб ее! Сколько от них бед… Один мой знакомый вообще их не выносит. А ты как?
Эйлин думала о том, что с ее органами речи. Казалось бы, ответь про кошек, но нет, не выходит. Видимо, все силы сосредоточены на том, как противен Фредди в пижаме.
Заговорить пришлось ему:
– Кака-ая книжка! Читала? Выходят каждый месяц. Такие выпуски. Ну, класс! Про Гридли Квэйла, такой сыщик.
Эйлин схватилась за последнее средство:
– Хочешь, я тебе почитаю?
– Давай. Молодец. Вот я досюда дошел.
– «Семь винтовок целились в него». Досюда?
– Сразу после этого. Ну, жуть! Его позвали к приятелю, у того вроде бы беда – ан нет, там типы в масках! Прямо не знаю, как он выкрутится. Вообще-то он всегда выкручивается… Ну, давай.
Только Эш пожалел бы ее больше, чем она себя жалела. Он писал это с отвращением, она – читала. Фредди, напротив, упивался.
Когда она умолкла, он вскричал:
– Ну что ты? Дальше!
– Я охрипла, Фредди.
Он растерялся. Тяга к Гридли боролась с остатками вежливости.
– А… – сказал он. – Э… Ты не обидишься, если я сам почитаю? Мы потом поговорим. Я быстро.
– Конечно, конечно, читай! Тебе это правда нравится?
– Еще бы! А тебе что, нет?
– М-м-м… оно такое… ну, не знаю.
Фредди погрузился в чтение. Эйлин молчала и думала, но не о Гридли Квэйле. Впервые пыталась она представить свою семейную жизнь. До сих пор, поняла она, они почти не общались. Сегодня – иначе. Сегодня все иначе.
В сущности, думала Эйлин, муж и жена часто, да и подолгу, бывают вместе. Как это будет с ними? Примерно вот так.
– Порядок, – сказал Фредди, не поднимая взора, – выкрутился. Прихватил, понимаешь, бомбу. Отпустили, ха-ха! Так я и знал.
Эйлин глубоко вздохнула. Именно это, день за днем, до самой смерти. Она склонилась к нему.
– Фредди, – спросила она, – ты меня любишь?
Он не ответил.
– Ты меня любишь? Мог бы ты жить без меня?
Он вылупился на нее.
– А? – заметил он. – Э? А то! Понимаешь, старушка, теперь один тип пустил к нему по трубе гремучую змею.
Эйлин поднялась и ушла.
2
Предвидя, как подействуют на мистера Питерса новые сведения, Эш не ошибся. Удача плоха тем, что привыкшие к ней не переносят провалов. Мистер Питерc был ею избалован. Он отдал бы за скарабея половину своих денег, это стало делом чести, схваткой его могучей воли со злыми силами, которым вздумалось доказать, что он не всемогущ. Именно этот вид паранойи поражает мультимиллионеров. Какой идиот станет набирать миллионы, если не хочет себя показать?
Удвоив награду, он немного притих, а Эш пошел искать Джоан, чтобы взбодрить ее новым стимулом.
– Ну как, есть идеи? – спросил он. – Я лично пас.
Джоан покачала головой:
– Не сдавайтесь. Подумайте еще. Мы с вами за одну ночь потеряли десять тысяч. Как будто наследство отняли! Я так не могу. Я не согласна снова писать про всяких графов.
– А я как подумаю о Гридли…
– Да, вы ведь пишете детективы! Вам и карты в руки. Что бы тут сделал ваш Гридли?
– Это просто. Подождал бы счастливого случая.
– У него что, нет своих методов?
– Как не быть! А вот толку от них нет. Одна надежда – эти случаи. Что ж, давайте подумаем. Когда вы вошли в музей?
– В час ночи.
– Скарабея уже не было. О чем это говорит?
Удвоив награду, он немного притих, а Эш пошел искать Джоан, чтобы взбодрить ее новым стимулом.
– Ну как, есть идеи? – спросил он. – Я лично пас.
Джоан покачала головой:
– Не сдавайтесь. Подумайте еще. Мы с вами за одну ночь потеряли десять тысяч. Как будто наследство отняли! Я так не могу. Я не согласна снова писать про всяких графов.
– А я как подумаю о Гридли…
– Да, вы ведь пишете детективы! Вам и карты в руки. Что бы тут сделал ваш Гридли?
– Это просто. Подождал бы счастливого случая.
– У него что, нет своих методов?
– Как не быть! А вот толку от них нет. Одна надежда – эти случаи. Что ж, давайте подумаем. Когда вы вошли в музей?
– В час ночи.
– Скарабея уже не было. О чем это говорит?