Страница:
– Ну вот, – сказала она. – Едем.
– Именно, именно, – отвечал Эш, радуясь, что она вернулась к прежней манере.
Поезд выстукивал уже не марш, а рэгтайм. «Интересно, – подумал Эш, – почему я так обрадовался? Мы просто друзья, видимся в третий раз. Для дружбы этого хватит, но не для влюбленности!»
Немного подумав, он все понял. Странное желание перелететь купе и поцеловать Джоан вполне естественно. По своей доброте он стремится быть как можно приветливей.
– Жалеете вы, – спросила Джоан, – что я подбила вас на такое безумное дело? Сидели бы на Арундел-стрит, писали бы свою «Палочку»…
– Нет, не жалею, – признался Эш.
– И не каетесь?
– Нет.
Джоан улыбнулась. Такой дух ей нравился. Хотя, конечно, для нее это не совсем удобно…
– Долго ли продержится ваша храбрость? – заметила она.
– Что вы имеете в виду?
Джоан заметила, что зашла слишком далеко.
– То, – быстро отвечала она, – что мистер Питерc – человек тяжелый.
Эш успокоился; он подумал было, что она разгадала его тайну.
– Да, наверное, – согласился он. – Такой… ну, вспыльчивый. У него плохой желудок.
– Я знаю.
– Ему нужен воздух. И эти упражнения не помешали бы.
Джоан засмеялась:
– Вы надеетесь его убедить, чтобы он сворачивался в узел?
– Хотел бы.
– Что ж, попытайтесь.
– Вы думаете, он не послушается лакея?
– Я все забываю, что вы лакей. Вы так на них не похожи!
– Старый Питерc думает иначе. Он сказал, что у меня заурядная внешность.
Говоря это, Эш думал о том, что в жизни не видел такой прелестной девушки.
– А вот вы, – заметил он, – совсем не похожи на горничную.
– На кого же я похожа?
– На переодетую принцессу.
Джоан засмеялась:
– Спасибо, мистер Марсон, но вы заблуждаетесь. Всякий узнает во мне именно горничную.
– Да? Вы такая… смелая. Никакой покорности…
– В горничных ее нет. С чего бы? Ведь они идут сразу за лакеями.
– Идут? Куда?
– К столу.
Джоан улыбнулась, увидев, как он растерян.
– Боюсь, – сказала он, – вы плохо разбираетесь в этикете своего нового мира. Вы не знали, что правила там строже, чем при дворе?
– Вы шутите?
– Нет, не шучу. Попробуйте пойти к столу не так, как положено, и посмотрите, что будет. В самом лучшем случае вас поставит на место дворецкий.
– Господи! – выговорил Эш. – Если он поставит меня на место, я покончу с собой. Объясните мне все, пожалуйста.
– Что ж, как лакей мистера Питерса вы важная персона. Сколько бы ни было гостей, ваш хозяин – самый почетный. Значит, вы идете после дворецкого, экономки, лакея лорда Эмсворта, горничной леди Энн…
– А кто это?
– Леди Энн? Сестра лорда. Она живет там с тех пор, как умерла его жена. Да, значит, дальше – лакей Фредерика Трипвуда, потом – я, потом – вы.
– Что-то не очень важная роль!
– Важная, важная. За вами – бог знает сколько народу.
– Всякие уборщицы и судомойки?
– Ну что вы! Если судомойка сунется в нашу столовую, ее…
– Поставит на место дворецкий?
– Нет. Ее линчуют. Они едят на кухне. Шоферы и всякая мелочь мужского пола едят в своей столовой, обслуживает их особый мальчик. Уборщицы обедают и ужинают там же, а завтракают на кухне. У прачек – особая комната, рядом с прачечной, но главная прачка стоит выше главной уборщицы. Шеф-повар ест в своем закутке, у кухни. Кажется, я все сказала.
Эш тупо глядел на нее. Она покачала головой:
– Не хотите вернуться в Лондон?
– Это кошмар какой-то!
– Ну и не езжайте. Сейчас – остановка. Выходите и садитесь на лондонский поезд.
Теперь головой покачал Эш:
– Нельзя. Есть… есть причины.
Джоан снова взяла журнал, и в купе второго класса воцарилось молчание. Поезд постукивал, Джоан читала, сумерки сгущались. Путешествие стало казаться Эшу бесконечным.
Через долгое время поезд остановился, и голос на платформе возвестил:
– Станция Маркет-Бландинг!
2
3
4
5
– Именно, именно, – отвечал Эш, радуясь, что она вернулась к прежней манере.
Поезд выстукивал уже не марш, а рэгтайм. «Интересно, – подумал Эш, – почему я так обрадовался? Мы просто друзья, видимся в третий раз. Для дружбы этого хватит, но не для влюбленности!»
Немного подумав, он все понял. Странное желание перелететь купе и поцеловать Джоан вполне естественно. По своей доброте он стремится быть как можно приветливей.
– Жалеете вы, – спросила Джоан, – что я подбила вас на такое безумное дело? Сидели бы на Арундел-стрит, писали бы свою «Палочку»…
– Нет, не жалею, – признался Эш.
– И не каетесь?
– Нет.
Джоан улыбнулась. Такой дух ей нравился. Хотя, конечно, для нее это не совсем удобно…
– Долго ли продержится ваша храбрость? – заметила она.
– Что вы имеете в виду?
Джоан заметила, что зашла слишком далеко.
– То, – быстро отвечала она, – что мистер Питерc – человек тяжелый.
Эш успокоился; он подумал было, что она разгадала его тайну.
– Да, наверное, – согласился он. – Такой… ну, вспыльчивый. У него плохой желудок.
– Я знаю.
– Ему нужен воздух. И эти упражнения не помешали бы.
Джоан засмеялась:
– Вы надеетесь его убедить, чтобы он сворачивался в узел?
– Хотел бы.
– Что ж, попытайтесь.
– Вы думаете, он не послушается лакея?
– Я все забываю, что вы лакей. Вы так на них не похожи!
– Старый Питерc думает иначе. Он сказал, что у меня заурядная внешность.
Говоря это, Эш думал о том, что в жизни не видел такой прелестной девушки.
– А вот вы, – заметил он, – совсем не похожи на горничную.
– На кого же я похожа?
– На переодетую принцессу.
Джоан засмеялась:
– Спасибо, мистер Марсон, но вы заблуждаетесь. Всякий узнает во мне именно горничную.
– Да? Вы такая… смелая. Никакой покорности…
– В горничных ее нет. С чего бы? Ведь они идут сразу за лакеями.
– Идут? Куда?
– К столу.
Джоан улыбнулась, увидев, как он растерян.
– Боюсь, – сказала он, – вы плохо разбираетесь в этикете своего нового мира. Вы не знали, что правила там строже, чем при дворе?
– Вы шутите?
– Нет, не шучу. Попробуйте пойти к столу не так, как положено, и посмотрите, что будет. В самом лучшем случае вас поставит на место дворецкий.
– Господи! – выговорил Эш. – Если он поставит меня на место, я покончу с собой. Объясните мне все, пожалуйста.
– Что ж, как лакей мистера Питерса вы важная персона. Сколько бы ни было гостей, ваш хозяин – самый почетный. Значит, вы идете после дворецкого, экономки, лакея лорда Эмсворта, горничной леди Энн…
– А кто это?
– Леди Энн? Сестра лорда. Она живет там с тех пор, как умерла его жена. Да, значит, дальше – лакей Фредерика Трипвуда, потом – я, потом – вы.
– Что-то не очень важная роль!
– Важная, важная. За вами – бог знает сколько народу.
– Всякие уборщицы и судомойки?
– Ну что вы! Если судомойка сунется в нашу столовую, ее…
– Поставит на место дворецкий?
– Нет. Ее линчуют. Они едят на кухне. Шоферы и всякая мелочь мужского пола едят в своей столовой, обслуживает их особый мальчик. Уборщицы обедают и ужинают там же, а завтракают на кухне. У прачек – особая комната, рядом с прачечной, но главная прачка стоит выше главной уборщицы. Шеф-повар ест в своем закутке, у кухни. Кажется, я все сказала.
Эш тупо глядел на нее. Она покачала головой:
– Не хотите вернуться в Лондон?
– Это кошмар какой-то!
– Ну и не езжайте. Сейчас – остановка. Выходите и садитесь на лондонский поезд.
Теперь головой покачал Эш:
– Нельзя. Есть… есть причины.
Джоан снова взяла журнал, и в купе второго класса воцарилось молчание. Поезд постукивал, Джоан читала, сумерки сгущались. Путешествие стало казаться Эшу бесконечным.
Через долгое время поезд остановился, и голос на платформе возвестил:
– Станция Маркет-Бландинг!
2
Маркет-Бландинг – одно из тех сонных поселений, которых не коснулся прогресс, если не считать самой станции и комнаты над бакалейной лавкой, где по вторникам и пятницам показывают кинофильмы. Церковь здесь норманнская, жители в своем большинстве относятся к палеозойской эре. Оказавшись тут в промозглый весенний день, когда юго-западный ветер послушно сменился восточным, а прижимистые обитатели еще не зажгли света, человек ощущает, что он неведомо где, беспомощный и одинокий.
Охраняя хозяйский багаж и угрюмо глядя в сумерки, Эш совсем затосковал. Из масляного фонаря сочился мутный свет. Небольшой крепкий носильщик жонглировал большим бидоном. Восточный ветер трепал нервы холодными, мокрыми пальцами.
Где-то в темноте, в которой скрылись на машине мистер Питерc и его дочка, притаился замок со всем его этикетом. Скоро туда попадет и он. Эш задрожал.
Из полумрака, в слабых лучах, появилась Джоан, усадившая хозяйку в машину. Она приветливо улыбалась, как в былые дни.
Если бы девушки знали, что такое ответственность, они бы последили за своими улыбками. Бывают минуты в нашей, мужской, жизни, когда улыбка производит разрушительное действие. Джоан и раньше улыбалась Эшу, но минута не пришла. Он одобрял ее улыбку в отвлеченном, критическом плане; одобрял – но не восторгался. Теперь, протомившись пять минут на неприютной платформе Маркет-Бландинга, он обрел, как сказали бы спириты, повышенную чувствительность. Улыбка подействовала на него как крепкий напиток и добрая весть, вместе взятые. Безотрадная пустыня превратилась в страну, текущую молоком и медом. Мы не преувеличим, если скажем, что он пошатнулся и вцепился в хозяйский чемодан.
Улыбки, оказывающие такое действие, заслуживают исследования и – в данном случае – его оправдывают. Многое лежало за улыбкой, которой Джоан озарила сумрачную станцию.
Прежде всего у нее (Джоан) изменилось настроение, успешно загнав соперничество в темный угол. Немного подумав, она решила, что Эш не заслужил такой манеры и вести себя так смогла бы только кошка. Решив это, она собралась вернуться при первой же встрече к былому радушию. Казалось бы, этого хватит; но нет. Была и вторая причина.
Сажая Эйлин в автомобиль, Джоан уловила испуганный взгляд шофера, а через секунду-другую, услышав обращение «Фредди», многое поняла. Как успокоится он, подумала она, когда, тревожно спросив невесту, кто это, узнает фамилию горничной! Наверное, проурчит: «Похожа на одну знакомую девушку…» – и разовьет тему, рассуждая о том, как удивительны пути Природы, плодящей двойников. Все это было смешно, и Джоан улыбнулась. Воспоминание о том, что Фредди, по словам этого Джонса, писал ей стихи, согрело ей душу.
Эш, не обладавший чудотворным чутьем, уловил только первую причину, да и то не полностью. Он решил, что Джоан ему рада, и мысль эта подействовала на него как благая весть или сильное лекарство. В жизни каждого мужчины есть мгновенье, о котором он говорит в последующие годы: «Тут я и влюбился». Сейчас оно наступило. За тот микроскопически малый отрезок времени, который понадобился носильщику, чтобы докатить бидон до конца платформы и со звоном швырнуть его к собратьям, Эш полюбил Джоан.
Слово «любовь» так растяжимо, что обозначает многое, от вулканической страсти Марка Антония до того тепловатого чувства, благодаря которому приказчик из бакалейной предпочитает горничную из второго дома по Хай-стрит кухарке из дома сразу за почтой. Тем самым утверждение «Эш полюбил» тоже надо проанализировать.
Начиная с четырнадцати лет влюблялся он постоянно, и нынешнее чувство не походило ни на то, что побудило его собрать двадцать восемь фотографий одной актрисы, ни на то, из-за чего, учась в Оксфорде, он неделю не курил и пытался выучить наизусть португальские сонеты. Любовь лежала посередине между этими краями спектра. Он не мечтал о том, чтобы платформу наводнили индейцы, от которых он спасет Джоан, и ничем не собирался жертвовать. Просто он понял: мир без нее – совершенно пустой, такой пустой, что о нем и говорить незачем. Кроме того, он испытывал немыслимую благодарность, удивлялся невиданной красоте и обрел такое смирение, что едва не кинулся к ее ногам, тявкая, как собака.
Преобладала благодарность. В подобных размерах он испытывал ее лишь однажды, и тоже к существу женского пола. Давно, еще дома, тоже в Шропшире, но в Матч-Мидлфорд, ему, десятилетнему мальчику, велели прочитать гостям «Крушение Геспера».
Он встал. Он покраснел. Он произнес: «Ш-ш-ш-шла ш-ш-шхуна “Г-г-г-г…”», и вдруг какая-то девочка страшно заревела. Она голосила и выла, не ведая утешения, а маленький Эш, спасенный чудом, сбежал и укрылся в сарае.
Пятнадцать лет вспоминал он неслыханную, благодарную радость. Сейчас, глядя на Джоан, он снова ее испытал. Замерев от счастья, он видел, что она собирается что-то сказать, и трепетно ждал первых слов своей богини.
– Безобразие! – произнесла она. – Бросила пенни в эту штуку, а шоколадок нет. Прямо хоть пиши в компанию.
Небольшой, но крепкий носильщик, уставший от бидонов, а может – будем справедливы – управившийся с ними, подошел и сказал:
– Повозка из замка приехала.
Задумчивое ржанье подтвердило его слова, и он схватил чемоданы мистера Питерса с той же властью, какую выказывал по отношению к бидонам.
– Надеюсь, она крытая, – сказала Джоан. – Холодно что-то. Пойдем посмотрим.
Эш последовал за ней покорной поступью автомата.
Охраняя хозяйский багаж и угрюмо глядя в сумерки, Эш совсем затосковал. Из масляного фонаря сочился мутный свет. Небольшой крепкий носильщик жонглировал большим бидоном. Восточный ветер трепал нервы холодными, мокрыми пальцами.
Где-то в темноте, в которой скрылись на машине мистер Питерc и его дочка, притаился замок со всем его этикетом. Скоро туда попадет и он. Эш задрожал.
Из полумрака, в слабых лучах, появилась Джоан, усадившая хозяйку в машину. Она приветливо улыбалась, как в былые дни.
Если бы девушки знали, что такое ответственность, они бы последили за своими улыбками. Бывают минуты в нашей, мужской, жизни, когда улыбка производит разрушительное действие. Джоан и раньше улыбалась Эшу, но минута не пришла. Он одобрял ее улыбку в отвлеченном, критическом плане; одобрял – но не восторгался. Теперь, протомившись пять минут на неприютной платформе Маркет-Бландинга, он обрел, как сказали бы спириты, повышенную чувствительность. Улыбка подействовала на него как крепкий напиток и добрая весть, вместе взятые. Безотрадная пустыня превратилась в страну, текущую молоком и медом. Мы не преувеличим, если скажем, что он пошатнулся и вцепился в хозяйский чемодан.
Улыбки, оказывающие такое действие, заслуживают исследования и – в данном случае – его оправдывают. Многое лежало за улыбкой, которой Джоан озарила сумрачную станцию.
Прежде всего у нее (Джоан) изменилось настроение, успешно загнав соперничество в темный угол. Немного подумав, она решила, что Эш не заслужил такой манеры и вести себя так смогла бы только кошка. Решив это, она собралась вернуться при первой же встрече к былому радушию. Казалось бы, этого хватит; но нет. Была и вторая причина.
Сажая Эйлин в автомобиль, Джоан уловила испуганный взгляд шофера, а через секунду-другую, услышав обращение «Фредди», многое поняла. Как успокоится он, подумала она, когда, тревожно спросив невесту, кто это, узнает фамилию горничной! Наверное, проурчит: «Похожа на одну знакомую девушку…» – и разовьет тему, рассуждая о том, как удивительны пути Природы, плодящей двойников. Все это было смешно, и Джоан улыбнулась. Воспоминание о том, что Фредди, по словам этого Джонса, писал ей стихи, согрело ей душу.
Эш, не обладавший чудотворным чутьем, уловил только первую причину, да и то не полностью. Он решил, что Джоан ему рада, и мысль эта подействовала на него как благая весть или сильное лекарство. В жизни каждого мужчины есть мгновенье, о котором он говорит в последующие годы: «Тут я и влюбился». Сейчас оно наступило. За тот микроскопически малый отрезок времени, который понадобился носильщику, чтобы докатить бидон до конца платформы и со звоном швырнуть его к собратьям, Эш полюбил Джоан.
Слово «любовь» так растяжимо, что обозначает многое, от вулканической страсти Марка Антония до того тепловатого чувства, благодаря которому приказчик из бакалейной предпочитает горничную из второго дома по Хай-стрит кухарке из дома сразу за почтой. Тем самым утверждение «Эш полюбил» тоже надо проанализировать.
Начиная с четырнадцати лет влюблялся он постоянно, и нынешнее чувство не походило ни на то, что побудило его собрать двадцать восемь фотографий одной актрисы, ни на то, из-за чего, учась в Оксфорде, он неделю не курил и пытался выучить наизусть португальские сонеты. Любовь лежала посередине между этими краями спектра. Он не мечтал о том, чтобы платформу наводнили индейцы, от которых он спасет Джоан, и ничем не собирался жертвовать. Просто он понял: мир без нее – совершенно пустой, такой пустой, что о нем и говорить незачем. Кроме того, он испытывал немыслимую благодарность, удивлялся невиданной красоте и обрел такое смирение, что едва не кинулся к ее ногам, тявкая, как собака.
Преобладала благодарность. В подобных размерах он испытывал ее лишь однажды, и тоже к существу женского пола. Давно, еще дома, тоже в Шропшире, но в Матч-Мидлфорд, ему, десятилетнему мальчику, велели прочитать гостям «Крушение Геспера».
Он встал. Он покраснел. Он произнес: «Ш-ш-ш-шла ш-ш-шхуна “Г-г-г-г…”», и вдруг какая-то девочка страшно заревела. Она голосила и выла, не ведая утешения, а маленький Эш, спасенный чудом, сбежал и укрылся в сарае.
Пятнадцать лет вспоминал он неслыханную, благодарную радость. Сейчас, глядя на Джоан, он снова ее испытал. Замерев от счастья, он видел, что она собирается что-то сказать, и трепетно ждал первых слов своей богини.
– Безобразие! – произнесла она. – Бросила пенни в эту штуку, а шоколадок нет. Прямо хоть пиши в компанию.
Небольшой, но крепкий носильщик, уставший от бидонов, а может – будем справедливы – управившийся с ними, подошел и сказал:
– Повозка из замка приехала.
Задумчивое ржанье подтвердило его слова, и он схватил чемоданы мистера Питерса с той же властью, какую выказывал по отношению к бидонам.
– Надеюсь, она крытая, – сказала Джоан. – Холодно что-то. Пойдем посмотрим.
Эш последовал за ней покорной поступью автомата.
3
Чудище по имени Холод загоняет в подполье все, что есть прекрасного на свете. Застывшие клумбы хранят в своих недрах луковицы, которые (если садовник не посадил цветы вверх ногами) ждут тепла, чтобы одарить мир веселой пляской красок. Так и любовь; если ты едешь английской весной в открытой повозке, любить ты любишь, конечно, но есть и чувства поважнее.
Да, повозка оказалась открытой всем четырем ветрам, один из которых дул на нее с угрюмого востока. Должно быть, поэтому восторги Эша сменились каким-то трансом. Любить он любил, но осознанное «я» было слишком занято тем, чтобы кровь не застыла.
После бессмысленного множества суровых дорог, неосвещенных домиков и темных полей повозка подъехала к массивным воротам, за которыми открывалась гравиевая тропа. Примерно милю проехав по ней, среди деревьев парка, она (то есть повозка) нырнула в густой кустарник. Слева замерцали огоньки, кустарник сменился лужайками, а там и десятки окон приветливо взглянули на путников, словно уютный очаг долгой зимней ночью. Бландингский замок стоял как гора на фоне серого неба.
Историю его мы можем узнать из книг, Виоле-ле-Дюк[11] писал о нем. Восходил он к самому началу Тюдоров[12] и властвовал над всей местностью. Однако Эша поразило лишь то, что с виду он казался теплым, и он обрадовался. Радость его оказалась несколько поспешной – повозка стала огибать замок и только минут через десять, проехав под аркой, прогрохотала по булыжнику к какой-то высокой двери.
Эш вылез и помог Джоан. Та мягко светилась. Видимо, женщин холод не берет.
Когда открыли дверь, из нее хлынули теплые кухонные запахи. Багаж подхватили сильные мужчины, а прекрасные дамы в образе двух служанок сделали Джоан и Эшу нервный книксен. В обычных обстоятельствах Эш бы страшно смутился, но сейчас, отупев от холода, великодушно кивнул. Подумаешь, служанка делает книксен!
Служанки, судя по всему, играли роль королевских атташе. Одна должна была представить Джоан домоправительнице, другая – Эша дворецкому, который оказал великую честь лакею почетного гостя.
Пройдя немного по коридору, служанки повели новоприбывших в разные стороны: Джоан – направо, Эша – налево. Эш очень огорчился. Ему не хватало моральной поддержки.
Наконец его проводница остановилась и постучалась в какую-то дверь. Сочный голос, напоминающий своим звуком букет старого портвейна, произнес: «Войдите». Проводница открыла дверь и сказала:
– Это он, мистер Бидж.
После чего поспешила в менее разреженный воздух кухни.
Как и многих, Эша дворецкий поразил. Так и казалось, что он скоро лопнет – именно это чувство вызывают лягушки и воздушные шарики; и нервные, тонкие люди поневоле сжимались, словно перед взрывом. Те, кому довелось общаться с ним и дальше, проходили эту фазу, как крестьяне, разбившие сад на склоне Везувия. Опыт учил их, что Бидж всегда выглядит так, словно апоплексический удар – дело секунд, и все же удар его не хватает. Эш был новичком, и страх окончательно вывел его из транса.
Дворецкие тем меньше похожи на людей, чем величественней их окружение. В сравнительно скромных домах сельских сквайров мы можем увидеть нашего собрата, человека, который болтает с лавочниками, споет при случае веселую песню в местном кабачке и даже нальет, если нужно, воды. Бландингский замок славился по всей Англии; и Бидж соответственно обрел ту важную неподвижность, которая позволяла отнести его к царству растений. Двигался он, если двигался, с исключительной медленностью, слова – еле цедил, как бы отмеряя по капле. Глаза под тяжелыми веками глядели тем самым взглядом, каким глядят они у статуй.
Почти незаметно шевельнув пухлой белой рукой, он дал Эшу понять, чтобы тот сел. Величавым мановением другой руки, правой, он взял чайник, а строгим кивком указал Эшу на объемистый графин. Через минуту Эш пил горячий пунш, смутно чувствуя, что его допустили к мистическому обряду.
Мистер Бидж встал у камина, заложил руки за спину и промолвил:
– Не знаю вашего имени.
Эш представился. Бидж кивнул.
– Вижу, вы замерзли, – продолжал он. – Ветер восточный.
Эш признал, что в дороге было холодно.
– Когда такой ветер, – сообщил Бидж, – у меня ноют ноги.
– Простите?
– Э… ну, крутит. Крутит ноги. Вы молоды, мистер Марсон, у вас ноги не крутит.
Сказав это, он окинул загадочным взглядом Эша, пунш и стену за ним.
– Ноги, – повторил он. – Суставы. И не только крутит. У меня врос ноготь.
Молодые и слишком здоровые люди, даже если они добры, испытывают при таких беседах прискорбное нетерпение. Им почему-то кажется, что сообщать это надо врачам, выбирая для профанов другие сюжеты.
– Ай-ай-ай, – сказал он. – Много сегодня гостей?
– К обеду, – отвечал мистер Бидж, – мы ожидаем человек тридцать, если не больше.
– Какая ответственность для вас! – заметил Эш.
Бидж важно кивнул:
– Немногие, мистер Марсон, осознают, как она велика. Иногда у меня бывают головные боли на нервной почве.
Эш ощутил то, что мы ощущаем, когда погасим огонь в одном месте, а он вспыхнет в другом.
– Тогда хоть о ногах забудешь, – предположил он.
– Отнюдь, – сказал Бидж. – Я ощущаю одновременно и боль в ногах.
Эш сдался.
– Расскажите про ноги подробней, – попросил он, и Бидж рассказал.
Но всему есть конец. Не веря своим ушам, Эш услышал слова:
– Давно вы служите у мистера Питерса?
– Я? Да нет, со среды.
– Вот как? Разрешите спросить: где вы служили раньше?
Эш пожалел, что рассказ о ногах исчерпан. Можно было что-то придумать, можно было сказать правду. Придумывать – долго, и он правду сказал.
– Вот как? – промолвил Бидж. – Нигде не служили?
– У меня… а… э… была другая работа.
Бидж не позволил себе проявить любопытство, но брови его не послушались. Эш решил их презреть.
Повисло неловкое молчание. Эш рассердился. Почему мистер Питерc не мог выдать его за секретаря? Какие-то соображения были, но глупые. Надо бы нажать там, в конторе; и потом, ему понравилась роль лакея, есть в ней что-то опереточное. Как же теперь выкрутиться? Бидж явно ждал объяснений, предполагая, быть может, что Эш сидел в тюрьме.
Прилежно глядя на ту часть стены, которую не прикрывал Бидж, Эш решил стоять насмерть. Подозревает – и Бог с ним! Что такое, в сущности, брови? Разглядывая загадочных птиц, сидящих на загадочных ветках, Эш припомнил, что Провидение подбросило хороший выход, когда побудило его упомянуть о желудке мистера Питерса.
– Не повезло мне с этим местом, – сказал он. – Кричит, ворчит! А все желудок.
– Желудком страдаю и я, – откликнулся дворецкий. – Слизистая оболочка в ужасном состоянии.
– Расскажите мне о вашей оболочке! – попросил Эш.
Через четверть часа Бидж случайно увидел циферблат будильника.
– Однако! – сказал он. – Не могу уделить вам больше времени, мистер Марсон. Меня призывает долг, как и вас, смею заметить. Мистер Питерc ждет, без сомнения, что вы поможете ему переодеться к обеду.
Следуя его указаниям, Эш добрался до холла с огромным камином. Оттуда шла лестница наверх. Несомненно, там спальни, но в какой именно обосновался хозяин? Нельзя же стучаться в каждую дверь! Нельзя и вернуться за разъяснениями, тем более что Бидж направился в погреб.
Так думал он, когда в холле появился человек примерно его возраста. Видимо, он вышел из какой-то двери в другом конце холла – за ней сверкнуло стекло. Неужели там музей – цель стремлений? Вглядевшись, он рассмотрел и часть мумии.
Молодой человек был суров и остронос, в очках без оправы, и Эш решил, что это Бакстер, личный секретарь лорда Эмсворта.
– Эй! – крикнул он.
– Да? – отозвался Бакстер.
– Не скажете, где комната Питерса?
Лакеи иначе говорят с секретарями; и Бакстер решил, что перед ним – новый приятель Фредди, некий Эмерсон. Он ответил ему. Эш его поблагодарил:
– Спасибо вам большое.
– Не за что!
– Тут совсем заблудишься!
– Да, замок не маленький.
После этой беседы Эш пошел наверх и постучался куда надо. Ответил ему, без сомнений, голос хозяина.
Да, повозка оказалась открытой всем четырем ветрам, один из которых дул на нее с угрюмого востока. Должно быть, поэтому восторги Эша сменились каким-то трансом. Любить он любил, но осознанное «я» было слишком занято тем, чтобы кровь не застыла.
После бессмысленного множества суровых дорог, неосвещенных домиков и темных полей повозка подъехала к массивным воротам, за которыми открывалась гравиевая тропа. Примерно милю проехав по ней, среди деревьев парка, она (то есть повозка) нырнула в густой кустарник. Слева замерцали огоньки, кустарник сменился лужайками, а там и десятки окон приветливо взглянули на путников, словно уютный очаг долгой зимней ночью. Бландингский замок стоял как гора на фоне серого неба.
Историю его мы можем узнать из книг, Виоле-ле-Дюк[11] писал о нем. Восходил он к самому началу Тюдоров[12] и властвовал над всей местностью. Однако Эша поразило лишь то, что с виду он казался теплым, и он обрадовался. Радость его оказалась несколько поспешной – повозка стала огибать замок и только минут через десять, проехав под аркой, прогрохотала по булыжнику к какой-то высокой двери.
Эш вылез и помог Джоан. Та мягко светилась. Видимо, женщин холод не берет.
Когда открыли дверь, из нее хлынули теплые кухонные запахи. Багаж подхватили сильные мужчины, а прекрасные дамы в образе двух служанок сделали Джоан и Эшу нервный книксен. В обычных обстоятельствах Эш бы страшно смутился, но сейчас, отупев от холода, великодушно кивнул. Подумаешь, служанка делает книксен!
Служанки, судя по всему, играли роль королевских атташе. Одна должна была представить Джоан домоправительнице, другая – Эша дворецкому, который оказал великую честь лакею почетного гостя.
Пройдя немного по коридору, служанки повели новоприбывших в разные стороны: Джоан – направо, Эша – налево. Эш очень огорчился. Ему не хватало моральной поддержки.
Наконец его проводница остановилась и постучалась в какую-то дверь. Сочный голос, напоминающий своим звуком букет старого портвейна, произнес: «Войдите». Проводница открыла дверь и сказала:
– Это он, мистер Бидж.
После чего поспешила в менее разреженный воздух кухни.
Как и многих, Эша дворецкий поразил. Так и казалось, что он скоро лопнет – именно это чувство вызывают лягушки и воздушные шарики; и нервные, тонкие люди поневоле сжимались, словно перед взрывом. Те, кому довелось общаться с ним и дальше, проходили эту фазу, как крестьяне, разбившие сад на склоне Везувия. Опыт учил их, что Бидж всегда выглядит так, словно апоплексический удар – дело секунд, и все же удар его не хватает. Эш был новичком, и страх окончательно вывел его из транса.
Дворецкие тем меньше похожи на людей, чем величественней их окружение. В сравнительно скромных домах сельских сквайров мы можем увидеть нашего собрата, человека, который болтает с лавочниками, споет при случае веселую песню в местном кабачке и даже нальет, если нужно, воды. Бландингский замок славился по всей Англии; и Бидж соответственно обрел ту важную неподвижность, которая позволяла отнести его к царству растений. Двигался он, если двигался, с исключительной медленностью, слова – еле цедил, как бы отмеряя по капле. Глаза под тяжелыми веками глядели тем самым взглядом, каким глядят они у статуй.
Почти незаметно шевельнув пухлой белой рукой, он дал Эшу понять, чтобы тот сел. Величавым мановением другой руки, правой, он взял чайник, а строгим кивком указал Эшу на объемистый графин. Через минуту Эш пил горячий пунш, смутно чувствуя, что его допустили к мистическому обряду.
Мистер Бидж встал у камина, заложил руки за спину и промолвил:
– Не знаю вашего имени.
Эш представился. Бидж кивнул.
– Вижу, вы замерзли, – продолжал он. – Ветер восточный.
Эш признал, что в дороге было холодно.
– Когда такой ветер, – сообщил Бидж, – у меня ноют ноги.
– Простите?
– Э… ну, крутит. Крутит ноги. Вы молоды, мистер Марсон, у вас ноги не крутит.
Сказав это, он окинул загадочным взглядом Эша, пунш и стену за ним.
– Ноги, – повторил он. – Суставы. И не только крутит. У меня врос ноготь.
Молодые и слишком здоровые люди, даже если они добры, испытывают при таких беседах прискорбное нетерпение. Им почему-то кажется, что сообщать это надо врачам, выбирая для профанов другие сюжеты.
– Ай-ай-ай, – сказал он. – Много сегодня гостей?
– К обеду, – отвечал мистер Бидж, – мы ожидаем человек тридцать, если не больше.
– Какая ответственность для вас! – заметил Эш.
Бидж важно кивнул:
– Немногие, мистер Марсон, осознают, как она велика. Иногда у меня бывают головные боли на нервной почве.
Эш ощутил то, что мы ощущаем, когда погасим огонь в одном месте, а он вспыхнет в другом.
– Тогда хоть о ногах забудешь, – предположил он.
– Отнюдь, – сказал Бидж. – Я ощущаю одновременно и боль в ногах.
Эш сдался.
– Расскажите про ноги подробней, – попросил он, и Бидж рассказал.
Но всему есть конец. Не веря своим ушам, Эш услышал слова:
– Давно вы служите у мистера Питерса?
– Я? Да нет, со среды.
– Вот как? Разрешите спросить: где вы служили раньше?
Эш пожалел, что рассказ о ногах исчерпан. Можно было что-то придумать, можно было сказать правду. Придумывать – долго, и он правду сказал.
– Вот как? – промолвил Бидж. – Нигде не служили?
– У меня… а… э… была другая работа.
Бидж не позволил себе проявить любопытство, но брови его не послушались. Эш решил их презреть.
Повисло неловкое молчание. Эш рассердился. Почему мистер Питерc не мог выдать его за секретаря? Какие-то соображения были, но глупые. Надо бы нажать там, в конторе; и потом, ему понравилась роль лакея, есть в ней что-то опереточное. Как же теперь выкрутиться? Бидж явно ждал объяснений, предполагая, быть может, что Эш сидел в тюрьме.
Прилежно глядя на ту часть стены, которую не прикрывал Бидж, Эш решил стоять насмерть. Подозревает – и Бог с ним! Что такое, в сущности, брови? Разглядывая загадочных птиц, сидящих на загадочных ветках, Эш припомнил, что Провидение подбросило хороший выход, когда побудило его упомянуть о желудке мистера Питерса.
– Не повезло мне с этим местом, – сказал он. – Кричит, ворчит! А все желудок.
– Желудком страдаю и я, – откликнулся дворецкий. – Слизистая оболочка в ужасном состоянии.
– Расскажите мне о вашей оболочке! – попросил Эш.
Через четверть часа Бидж случайно увидел циферблат будильника.
– Однако! – сказал он. – Не могу уделить вам больше времени, мистер Марсон. Меня призывает долг, как и вас, смею заметить. Мистер Питерc ждет, без сомнения, что вы поможете ему переодеться к обеду.
Следуя его указаниям, Эш добрался до холла с огромным камином. Оттуда шла лестница наверх. Несомненно, там спальни, но в какой именно обосновался хозяин? Нельзя же стучаться в каждую дверь! Нельзя и вернуться за разъяснениями, тем более что Бидж направился в погреб.
Так думал он, когда в холле появился человек примерно его возраста. Видимо, он вышел из какой-то двери в другом конце холла – за ней сверкнуло стекло. Неужели там музей – цель стремлений? Вглядевшись, он рассмотрел и часть мумии.
Молодой человек был суров и остронос, в очках без оправы, и Эш решил, что это Бакстер, личный секретарь лорда Эмсворта.
– Эй! – крикнул он.
– Да? – отозвался Бакстер.
– Не скажете, где комната Питерса?
Лакеи иначе говорят с секретарями; и Бакстер решил, что перед ним – новый приятель Фредди, некий Эмерсон. Он ответил ему. Эш его поблагодарил:
– Спасибо вам большое.
– Не за что!
– Тут совсем заблудишься!
– Да, замок не маленький.
После этой беседы Эш пошел наверх и постучался куда надо. Ответил ему, без сомнений, голос хозяина.
4
Полуодетый мистер Питерc стоял перед зеркалом и боролся с галстуком. Когда Эш вошел, он как раз сорвал его и воскликнул:
– А, к черту!
Эш догадался, что он не в духе. Даже при хороших обстоятельствах Питерc не любил этих переодеваний, а уж при плохих… Легко ли наряжаться к пиру, если твой пир состоит из спаржи и двух-трех орехов?
Завидев Эша в зеркале, хозяин сказал:
– А, явились! Ну, быстро! Дверь кто закроет? Не шаркайте! Не пяльтесь на меня! Умнее вы выглядеть не можете? И вообще, где вас носило? За-вя-жи-те мне галстук.
Немного смягчившись от того, как мастерски Эш вывязал галстук, он позволил вбить себя во фрак и закурил недокуренную сигару.
– Скарабея нашли? – спросил он.
– Нет.
– Что ж вы делали?
– Беседовал с дворецким.
– Какого черта! Хоть музей нашли?
– Да.
– Да? А какой у вас план?
– Пойти туда ночью.
– Уж ясно, не днем! А как вы его отыщете?
– Не знаю.
– Ха, он не знает! Не зна-а-ет! – взревел мистер Питерc, потрясая воздетыми кулаками. – Кретин! Остолоп! Идиот! Чего вы копаетесь? Чего вы топчетесь? Чего вы бродите по замку? Вы что, привидение? Работать надо. Скарабея отыщете, не беспокойтесь, этот старый осел приспособил там целую афишу. «Хеопс IV династии, подарен – нет, вы подумайте! – подарен Дж. П. Питерсом».
У Эша чуть не лопнуло ребро, но он удержался от смеха.
– Он даже не под стеклом, – продолжал мистер Питерc, – лежит на таком подносе. Это преступно! Его можно хапнуть за две секунды!
– Зато мне легче его взять, – утешил хозяина Эш.
– Если возьмете, – фыркнул тот, – вас могут накрыть. Об этом вы подумали?
– Нет.
– Что вы тогда скажете?
– Не знаю.
– Он не знает! Вы скажете, что я звонил. Не могу заснуть. Хочу, чтобы вы мне почитали.
– Мне вряд ли поверят.
– Если накроют по дороге, поверят. Если накроют в музее, молчите и надейтесь на милость судьи. А вообще это правда. Я люблю, чтобы ночью мне читали. Совсем не сплю из-за желудка. Слизистая – ни к черту.
Ничтожные причины вызывают великие события. Эша давно раздражал склочный хозяин, но он перетерпел бы, если бы не заветное слово. О слизистой оболочке он больше слышать не мог.
– А чего вы хотите? – сурово спросил он. – Курите целый день, сидите сиднем…
Мистер Питерc дернулся, но выговорить ничего не мог.
– Меня, – продолжал Эш, – от таких людей воротит. Не двигаются, орут, курят на пустой желудок, а потом ноют. Ах, какие мученики! Да поработай я над вами месяц, вы бы кирпичи жевали. Подъем, гимнастика, холодная ванна, быстрая ходьба…
– Нахал! – взорвался мистер Питерc. – Кто – вас – спрашивал?!
– Не мешайте! – твердо ответил Эш. – Я сбился…
– Что за тон?
Эш шагнул к дверям.
– Хорошо, – сказал он. – Ухожу. Ищите кого-нибудь другого.
Челюсть у мистера Питерса отвисла, глаза вылезли из орбит.
– Если бы я знал, на что иду, – продолжал Эш, – я бы не согласился и за сто тысяч. Могли бы взять меня секретарем! Дворецкий что-то подозревает, старшая горничная смотрит так, словно я – дохлая мышь. – Голос его задрожал от жалости. – Вы понимаете, на что вы меня обрекли? Спокойной минуты нет в этом замке! Один этикет чего стоит! А тут вы еще орете, срываете на мне злость! Нет, какая наглость! Сам себя убивает, а отыгрывается на мне! А я терпи, да? Так по-вашему? Не-ет. Хватит. Нужен вам этот скарабей, ищите кого-нибудь другого. Я ухожу.
Когда он сделал еще один шаг к двери, дрожащие пальцы вцепились в его рукав.
– Мой дорогой! – выговорил хозяин. – Мой дорогой, одумайтесь!
Опьяненный своим красноречием Эш выпятил грудь и расставил ноги, словно Колосс Родосский.
– Вот как? – холодно сказал он, высвободив локоть. – Что ж, выясним отношения. Если каждый раз, когда вам худо, вы будете орать, я не останусь ни за какие деньги.
– Мой дорогой, я погорячился!
– Да? Бросьте сигару.
– Мой дорогой!
– Бросьте. Конечно, вы погорячились! У вас нервы – ни к собакам. Извинениями вы не отделаетесь. При таком режиме вы спокойнее не станете. Вы должны слушаться меня, как врача. Курить бросаем. По утрам – гимнастика.
– Да, да.
– Прекрасно.
– Минутку! А какая гимнастика?
– Завтра увидите. Быстрая ходьба.
– Я не люблю ходить пешком!
– Перебьетесь. Холодные ванны.
– Да, да.
– Прекрасно.
– Минутку! Холодные, в моем возрасте…
– Сразу помолодеете. Значит, ванны.
– Да, да, да.
– Договорились?
– Да!
– Прекрасно.
Именно на этом месте беседы раздался звон гонга.
– Что ж, мы успели, – заметил Эш.
– Молодой человек, – выговорил Питерc, – если при всех этих муках вы не украдете Хеопса, я с вас шкуру сдеру.
– Так не пойдет, – сказал Эш, – думайте только о прекрасном.
– Содрать с вас шкуру, – сказал хозяин, – поистине прекрасная мысль.
– А, к черту!
Эш догадался, что он не в духе. Даже при хороших обстоятельствах Питерc не любил этих переодеваний, а уж при плохих… Легко ли наряжаться к пиру, если твой пир состоит из спаржи и двух-трех орехов?
Завидев Эша в зеркале, хозяин сказал:
– А, явились! Ну, быстро! Дверь кто закроет? Не шаркайте! Не пяльтесь на меня! Умнее вы выглядеть не можете? И вообще, где вас носило? За-вя-жи-те мне галстук.
Немного смягчившись от того, как мастерски Эш вывязал галстук, он позволил вбить себя во фрак и закурил недокуренную сигару.
– Скарабея нашли? – спросил он.
– Нет.
– Что ж вы делали?
– Беседовал с дворецким.
– Какого черта! Хоть музей нашли?
– Да.
– Да? А какой у вас план?
– Пойти туда ночью.
– Уж ясно, не днем! А как вы его отыщете?
– Не знаю.
– Ха, он не знает! Не зна-а-ет! – взревел мистер Питерc, потрясая воздетыми кулаками. – Кретин! Остолоп! Идиот! Чего вы копаетесь? Чего вы топчетесь? Чего вы бродите по замку? Вы что, привидение? Работать надо. Скарабея отыщете, не беспокойтесь, этот старый осел приспособил там целую афишу. «Хеопс IV династии, подарен – нет, вы подумайте! – подарен Дж. П. Питерсом».
У Эша чуть не лопнуло ребро, но он удержался от смеха.
– Он даже не под стеклом, – продолжал мистер Питерc, – лежит на таком подносе. Это преступно! Его можно хапнуть за две секунды!
– Зато мне легче его взять, – утешил хозяина Эш.
– Если возьмете, – фыркнул тот, – вас могут накрыть. Об этом вы подумали?
– Нет.
– Что вы тогда скажете?
– Не знаю.
– Он не знает! Вы скажете, что я звонил. Не могу заснуть. Хочу, чтобы вы мне почитали.
– Мне вряд ли поверят.
– Если накроют по дороге, поверят. Если накроют в музее, молчите и надейтесь на милость судьи. А вообще это правда. Я люблю, чтобы ночью мне читали. Совсем не сплю из-за желудка. Слизистая – ни к черту.
Ничтожные причины вызывают великие события. Эша давно раздражал склочный хозяин, но он перетерпел бы, если бы не заветное слово. О слизистой оболочке он больше слышать не мог.
– А чего вы хотите? – сурово спросил он. – Курите целый день, сидите сиднем…
Мистер Питерc дернулся, но выговорить ничего не мог.
– Меня, – продолжал Эш, – от таких людей воротит. Не двигаются, орут, курят на пустой желудок, а потом ноют. Ах, какие мученики! Да поработай я над вами месяц, вы бы кирпичи жевали. Подъем, гимнастика, холодная ванна, быстрая ходьба…
– Нахал! – взорвался мистер Питерc. – Кто – вас – спрашивал?!
– Не мешайте! – твердо ответил Эш. – Я сбился…
– Что за тон?
Эш шагнул к дверям.
– Хорошо, – сказал он. – Ухожу. Ищите кого-нибудь другого.
Челюсть у мистера Питерса отвисла, глаза вылезли из орбит.
– Если бы я знал, на что иду, – продолжал Эш, – я бы не согласился и за сто тысяч. Могли бы взять меня секретарем! Дворецкий что-то подозревает, старшая горничная смотрит так, словно я – дохлая мышь. – Голос его задрожал от жалости. – Вы понимаете, на что вы меня обрекли? Спокойной минуты нет в этом замке! Один этикет чего стоит! А тут вы еще орете, срываете на мне злость! Нет, какая наглость! Сам себя убивает, а отыгрывается на мне! А я терпи, да? Так по-вашему? Не-ет. Хватит. Нужен вам этот скарабей, ищите кого-нибудь другого. Я ухожу.
Когда он сделал еще один шаг к двери, дрожащие пальцы вцепились в его рукав.
– Мой дорогой! – выговорил хозяин. – Мой дорогой, одумайтесь!
Опьяненный своим красноречием Эш выпятил грудь и расставил ноги, словно Колосс Родосский.
– Вот как? – холодно сказал он, высвободив локоть. – Что ж, выясним отношения. Если каждый раз, когда вам худо, вы будете орать, я не останусь ни за какие деньги.
– Мой дорогой, я погорячился!
– Да? Бросьте сигару.
– Мой дорогой!
– Бросьте. Конечно, вы погорячились! У вас нервы – ни к собакам. Извинениями вы не отделаетесь. При таком режиме вы спокойнее не станете. Вы должны слушаться меня, как врача. Курить бросаем. По утрам – гимнастика.
– Да, да.
– Прекрасно.
– Минутку! А какая гимнастика?
– Завтра увидите. Быстрая ходьба.
– Я не люблю ходить пешком!
– Перебьетесь. Холодные ванны.
– Да, да.
– Прекрасно.
– Минутку! Холодные, в моем возрасте…
– Сразу помолодеете. Значит, ванны.
– Да, да, да.
– Договорились?
– Да!
– Прекрасно.
Именно на этом месте беседы раздался звон гонга.
– Что ж, мы успели, – заметил Эш.
– Молодой человек, – выговорил Питерc, – если при всех этих муках вы не украдете Хеопса, я с вас шкуру сдеру.
– Так не пойдет, – сказал Эш, – думайте только о прекрасном.
– Содрать с вас шкуру, – сказал хозяин, – поистине прекрасная мысль.
5
Чтобы хлеб не обратился в пепел без мистера Биджа, старшие слуги поздно начинали обед. Дворецкий сидел во главе стола, пока у хозяев не доходило до кофе, да и то отлучался всего на несколько минут.
Когда Эш шел в столовую, его перехватил почтительный мальчик и повел к домоправительнице. Там было много народу, все живо беседовали, и Эш ощутил примерно то, что ощущал в свой первый школьный день. Все гости, кроме Питерса с дочерью, уже бывали здесь, и слуги их хорошо знали друг друга.
При появлении новичка они глухо зарокотали и, к его немалому ужасу, уставились на него. Однако на выручку пришла домоправительница, миссис Твемлоу, похожая на Биджа, как парная ваза или другой фазан в связке. Глядя на нее, каждый тоже думал про апоплексические удары и мог причислить ее к растительному царству.
– Добро пожаловать в Бландингский замок, – сказала она.
Эш удивился и тому, что это сказал не Бидж, и тому, что Джоан выглядела тут совершенно естественно.
Миссис Твемлоу стала знакомить его с остальными обстоятельно и без спешки. Каждому из знатных слуг он пожимал руку, каждому улыбался, пока лицевые мышцы не свела гримаса. Теперь он удивлялся тому, что столько народу уместилось в сравнительно небольшой комнате.
– С мисс Симеон вы знакомы, – сказала миссис Твемлоу, и он чуть не ответил «Нет», но понял, что это Джоан. – Мистер Джадсон – мистер Марсон. Мистер Джадсон – лакей мистера Фредерика.
– Вы еще не видели нашего Фредди? – спросил солидный и плешивый Джадсон. – На него стоит посмотреть.
– Мистер Марсон, – сказала миссис Твемлоу, – мистер Феррис, лакей лорда Стокхеда.
– Очень приятно, – сказал Феррис, брюнет с высоким лбом и циничным взглядом.
– Мисс Уиллоуби, это мистер Марсон, который поведет вас к столу. Мисс Уиллоуби – горничная леди Милдред, нашей старшей дочери[13].
Эш удивился, что дочь миссис Твемлоу – леди, но разум подсказал ему, что подразумеваются лорд Эмсворт и его покойная супруга. Представили его и величавой мисс Честер, горничной леди Энн, и он обрадовался, что она идет к столу перед ним. Когда его познакомили со всеми, беседа возобновилась. Говорили только о хозяевах. Вероятно, слуги пониже говорили о старших слугах, и так далее. Где же самый низ? По-видимому, он состоял из почтительного мальчика, которому беседовать не с кем, и он рассуждает в одиночестве.
Когда Эш шел в столовую, его перехватил почтительный мальчик и повел к домоправительнице. Там было много народу, все живо беседовали, и Эш ощутил примерно то, что ощущал в свой первый школьный день. Все гости, кроме Питерса с дочерью, уже бывали здесь, и слуги их хорошо знали друг друга.
При появлении новичка они глухо зарокотали и, к его немалому ужасу, уставились на него. Однако на выручку пришла домоправительница, миссис Твемлоу, похожая на Биджа, как парная ваза или другой фазан в связке. Глядя на нее, каждый тоже думал про апоплексические удары и мог причислить ее к растительному царству.
– Добро пожаловать в Бландингский замок, – сказала она.
Эш удивился и тому, что это сказал не Бидж, и тому, что Джоан выглядела тут совершенно естественно.
Миссис Твемлоу стала знакомить его с остальными обстоятельно и без спешки. Каждому из знатных слуг он пожимал руку, каждому улыбался, пока лицевые мышцы не свела гримаса. Теперь он удивлялся тому, что столько народу уместилось в сравнительно небольшой комнате.
– С мисс Симеон вы знакомы, – сказала миссис Твемлоу, и он чуть не ответил «Нет», но понял, что это Джоан. – Мистер Джадсон – мистер Марсон. Мистер Джадсон – лакей мистера Фредерика.
– Вы еще не видели нашего Фредди? – спросил солидный и плешивый Джадсон. – На него стоит посмотреть.
– Мистер Марсон, – сказала миссис Твемлоу, – мистер Феррис, лакей лорда Стокхеда.
– Очень приятно, – сказал Феррис, брюнет с высоким лбом и циничным взглядом.
– Мисс Уиллоуби, это мистер Марсон, который поведет вас к столу. Мисс Уиллоуби – горничная леди Милдред, нашей старшей дочери[13].
Эш удивился, что дочь миссис Твемлоу – леди, но разум подсказал ему, что подразумеваются лорд Эмсворт и его покойная супруга. Представили его и величавой мисс Честер, горничной леди Энн, и он обрадовался, что она идет к столу перед ним. Когда его познакомили со всеми, беседа возобновилась. Говорили только о хозяевах. Вероятно, слуги пониже говорили о старших слугах, и так далее. Где же самый низ? По-видимому, он состоял из почтительного мальчика, которому беседовать не с кем, и он рассуждает в одиночестве.