Маргарет Пембертон
Белое Рождество
Книга 2
Глава 20
В среду в половине третьего пополудни у дверей дома Эббры остановился черный, официального вида лимузин. Все утро Эббра провела за машинкой, и очередная глава продвигалась довольно быстро. В двенадцать часов она сделала перерыв на чашку кофе и, прежде чем вернуться к работе, решила совершить короткую прогулку. Она проехала на машине по парку «Золотые ворота» и пробежалась по берегу озера, обдумывая окончание главы. Довольная тем, что теперь ей осталось лишь изложить свои мысли на бумаге, она поехала домой. Эббра не думала о Льюисе, всецело погруженная в тот воображаемый мир, что существовал в ее сознании. И вдруг, свернув на подъездную дорожку своего дома, она увидела лимузин.
Гости не стали дожидаться, когда она заглушит мотор. Они вышли из своего «олдсмобила» и захлопнули за собой дверцы. Эббра похолодела, ее руки крепко вцепились в рулевое колесо. Оба гостя были в военной форме. Оба были офицеры. Один из них – армейский капеллан.
– Госпожа Эллис? – спросил тот, кто не был облечен саном, как только Эббра, двигаясь словно во сне, отпустила руль и открыла дверцу машины.
Она выбралась на дорожку и повернулась к нему.
– Да, я – миссис Эллис. – Солнце, которое еще несколько минут назад было ласковым, теперь казалось Эббре неприятно обжигающим и таким невыносимо ярким, что она с трудом сфокусировала взгляд на лице мужчины.
– Нельзя ли нам на несколько минут войти в дом и поговорить с вами, миссис Эллис?
Эббра кивнула, ощущая сухость в горле и яростное сердцебиение.
Только бы он не погиб! – беззвучно кричала она. – Господи, только бы Льюис был жив! Господи, сделай так, чтобы Льюис был жив!
Она прошла по дорожке и вставила ключ в замочную скважину. Она не решалась спросить прямо. Если она задаст вопрос, обратного пути уже не будет. Каждую секунду, что гости хранили молчание, Эббра могла надеяться и делать вид, будто все в порядке, будто это самый заурядный визит и в самом худшем случае Льюис всего лишь ранен, будто...
– Ваш супруг попал в плен, миссис Эллис, – мягко произнес капеллан.
Они сидели в гостиной. На одном из пристенных столиков стояла фотография Льюиса в серебряной рамке. Эббра собиралась сегодня вечером написать ему. Предполагалось, что это письмо окажется одним из последних, поскольку через четыре недели он должен был вернуться домой.
– Ваш муж и его группа попали в засаду на речной протоке, после того как они прочесали деревню в поисках неприятеля, – заговорил второй офицер. Это был пожилой седовласый мужчина, в его голосе звучало искреннее сочувствие. – Одному из подчиненных вашего мужа удалось бежать. Он утверждает, что ваш супруг был взят в плен. И поскольку это случилось на Юге, потребуется некоторое время, чтобы получить официальное подтверждение...
– Он ранен? – хриплым голосом перебила Эббра, сжимая кулаки. Льюис жив. Льюис жив, а это значит, что рано или поздно он вернется домой.
– По мнению офицера, который все это видел, ваш муж не был серьезно ранен.
– Слава Богу! – Эббра заплакала. Слезы ручьями потекли по ее лицу. Она пыталась остановить их, пыталась сохранять спокойствие и достоинство, как того, вне всяких сомнений, желал бы Льюис. Однако, несмотря на все ее усилия, она не сумела сдержать слез.
– Завтра вы получите официальную телеграмму, миссис Эллис, – говорил тем временем офицер, – и если армия может что-то сделать для вас...
Он протянул Эббре карточку. Эббра даже не взглянула на нее. Она хотела от армии только одного.
– Верните мне моего мужа, – сказала она, чувствуя, как слезы капают на платье и карточку в ее руках. – Верните Льюиса домой.
Гости хотели задержаться, пока не вернутся ее родители, поехавшие на выставку живописи, либо пока Эббра не вызовет по телефону кого-нибудь из друзей или соседей, которые могли бы приехать и остаться с ней, но она резким тоном отвергла их предложение:
– Не надо. Я хочу побыть одна. – Это была истинная правда. Эббра не нуждалась в утешениях. Она хотела остаться наедине со своими мыслями о Льюисе.
Посетители удалились, в конце концов, осознав, что так будет лучше. Эббра пересекла залитую солнцем комнату и взяла в руки фотографию.
– Где ты? – прерывающимся голосом прошептала она и вдруг, к собственному ужасу, ощутила, как ее охватывает иное чувство. Это была злость. Злость на мужа, который обещал быть дома через месяц, а теперь пропал на годы, обрекая ее на долгое тягостное одиночество, которое – Эббра в этом не сомневалась – ждало ее впереди.
В пустой комнате раздался ее мучительный стон:
– Ох, Льюис! Где ты? Когда ты вернешься ко мне?
Когда приехали родители, лицо Эббры все еще было мокрым от слез, но голос уже окреп.
– Если он попал в плен, ты сможешь писать ему, общаться с ним, – хмуро произнес отец, оправившись от первого удара, вызванного страшной вестью.
– Мне казалось, в плен попадают только летчики, сбитые над северными территориями, – озадаченно проговорила мать. – Но ведь Льюис служил на Юге, разве нет? Как же он мог попасть в плен к северовьетнамцам? Это невозможно. Мы ведь побеждаем в этой войне, разве мы не...
– Все не так просто и не так очевидно, как ты полагаешь, – мрачно отозвался отец. – Это тебе не матч между «Рэмсами» и «Краснокожими». Это куда сложнее.
Услышав упоминание о «Рэмсах», Эббра чуть слышно сказала:
– Военные сообщат о Льюисе его отцу, но он не станет звонить Скотту. Я должна сделать это сама.
– Чепуха! – Невзирая на потрясение, мать произнесла это слово довольно резко. Насколько ей было известно, в последний месяц Эббра не поддерживала связь со Скоттом Эллисом, и ей совсем не хотелось, чтобы их дружба возобновилась. – В этом нет ни малейшей необходимости. Ты слишком расстроена.
– Нет, Эббра права, – вмешался отец. – Она обязана ему позвонить. Скотту будет очень неприятно узнать о Льюисе из газет или выпусков новостей.
– Пусть Скотту звонит полковник Эллис! – настаивала мать.
– Я бы предпочла, чтобы он услышал об этом из моих уст, – твердо произнесла Эббра и, оставив родителей спорить, отправилась к телефону. Ей не хотелось звонить из прихожей, где ее могла услышать прислуга, поэтому она вошла в отцовский кабинет и закрыла за собой дверь.
Она не встречалась и не разговаривала со Скоттом уже четыре недели, с того самого дня, когда обедала с Пэтти Майн. В тот же день она велела горничным отвечать, что ее нет дома, если позвонит Скотт.
Неделю назад она получила от него дружеское письмо. Полагая, что Эббра была в очередной изыскательской поездке, и не получив от нее даже открытки, Скотт начинал беспокоиться и просил позвонить ему сразу, как только она вернется домой.
Эббра отложила письмо, не зная, как на него ответить. Чем больше она размышляла над словами Пэтти, тем яснее сознавала горькую истину, которая в них заключалась. Они со Скоттом проводили вместе слишком много времени, и люди уже начинали строить домыслы по поводу их связи. Но Эббра была слишком поглощена собой, чтобы это замечать. Через неделю после обеда с Пэтти ей на глаза попалась заметка на газетной полосе светской хроники, в которой содержался прозрачный намек на их близость. Эббра признавала, что в этом утверждении есть доля истины. Она признавала что ее тянет к Скотту. Он такой красивый, рослый, сильный, светловолосый, и Эббра не сомневалась, на ее месте любая женщина сочла бы его неотразимым. Но до тех пор, пока не вмешалась Пэтти, она не сознавала всей опасности ситуации, не понимала, как крепко она привязана к Скотту, а он, в свою очередь, к ней...
Она понимала, что теперь ей не обойтись без Скотта. Родители станут жалеть ее, друзья – сочувствовать, но Эббра не нуждалась ни в жалости, ни в сострадании. Ей нужен человек, который поймет ее, человек, способный разделить ее горе и простить ее гнев. Ей нужен кто-то, способный представить, какая это чудовищная, отвратительная перспектива – расстаться с Льюисом на многие годы.
Она набрала номер Скотта. Телефон в его квартире звонил долго, и Эббра уже решила, что его нет дома. И только когда она уже собиралась дать отбой, Скотт, наконец, ответил, и при звуке его энергичного голоса Эббра утратила с трудом обретенное спокойствие.
– Это я, Эббра, – запинаясь, произнесла она. – Ох, Скотт! Льюис попал в плен к северовьетнамцам!
На секунду в трубке воцарилась звенящая тишина, потом Скотт сказал:
– Никуда не уходи, милая. Я немедленно выезжаю. Эббра повесила трубку, привалилась спиной к стене и закрыла глаза, не в силах сдержать хлынувших слез. Скотт сказал именно то, что она хотела услышать. Он не стал задавать вопросы, как поступил бы на его месте любой другой, – вопросы, на которые она не смогла бы ответить. Он просто сказал, что выезжает. И она не сомневалась: когда Скотт приедет, он сумеет поддержать ее, придать ей сил пережить дни, которые последуют за нынешним.
Эббра не хотела встречаться с ним в доме. Она видела, что, несмотря на страшное известие, отношение ее матери к Скотту осталось прежним. Поэтому, дождавшись той минуты, когда он должен был появиться, Эббра вышла в прихожую, готовясь выбежать на улицу, как только услышит шум мотора его автомобиля.
– Не лучше ли тебе остаться дома? – спросил отец, озабоченно хмуря брови. – Что, если позвонят военные? Что, если поступят известия о Льюисе?
– Я должна поговорить со Скоттом, папа. Но не хочу встречаться с ним тут.
Отец нехотя кивнул, признавая ее правоту. У Эббры еще будет достаточно времени, чтобы сидеть, дожидаясь звонков. Слишком много времени.
– Кажется, я слышу звук машины, сворачивающей на подъездную дорожку, – мрачно произнес он, гадая, скоро ли им доведется услышать что-нибудь новое о Льюисе, скоро ли станет известно, где он был взят в плен. И при каких обстоятельствах.
Эббра выбежала из дома навстречу приближающемуся «шевроле» Скотта. Он затормозил, наклонился и распахнул перед ней дверцу. Как только Эббра забралась в салон, он развернул автомобиль и вывел его по дорожке на широкую улицу с тремя полосами движения.
Автомобиль промчался по Южному шоссе в ботанический сад и остановился в укромном уголке. До тех пор, пока не умолк двигатель «шевроле», Скотт не проронил ни слова.
– Кто тебе сообщил об этом? – негромко произнес он, поворачиваясь лицом к Эббре. – Что тебе сказали?
Страшная весть уже оставила свой отпечаток на его лице. Вокруг губ Скотта залегли глубокие складки, а глаза, обычно брызжущие весельем, потемнели.
– Приезжали два офицера, один из них капеллан. Они сказали, что Льюис и его подчиненные попали в засаду на реке, после того как прочесывали деревню в поисках северовьетнамцев. Одному из его помощников удалось скрыться, и он сообщил, что Льюиса взяли в плен.
– Это были северовьетнамцы? Не вьетконговцы?
– Нет. Мне определенно дали понять, что его захватили солдаты армии Северного Вьетнама. – Эббра откинула упавшую на лицо прядь темных волос и спросила: – Как ты думаешь, не значит ли это, что его отправят на Север, в Ханой?
Скотт покачал головой:
– Вряд ли. Полагаю, вьетнамцы, которые захватили Льюиса, пришли из Камбоджи. Это намного ближе.
– Быть может, твой отец сумеет что-нибудь выяснить? – Эббра вновь начала всхлипывать. – Я не знаю, где Льюис, и это сводит меня с ума. Что, если северовьетнамцы не взяли его в плен, а просто увели в джунгли и расстреляли? – Ее голос прервался.
Скотт стиснул кулаки, сдерживаясь, чтобы не протянуть к ней руки и не обнять ее. Больше всего ему хотелось прижать Эббру к груди, утешить ее и, если потребуется, успокоить ложью. Вместо этого он, сжав пальцы еще сильнее, так что побелели костяшки, ответил:
– Если бы военные допускали такую возможность, они бы сказали тебе, что Льюис пропал без вести, а не угодил в плен. Вероятно, они уже сталкивались с подобными случаями. Может быть, армия Северного Вьетнама ввела практику захвата пленных. Тебе сказали что-нибудь еще?
– Да. – Слова Скотта помогли Эббре преодолеть страх, что Льюиса попросту увели прочь и расстреляли. Теперь она чувствовала себя немного лучше, увереннее. – Мне сказали, что, поскольку Льюиса захватили на Юге, потребуется некоторое время, чтобы его официально признали попавшим в плен.
– Это надо понимать так, что подобные случаи уже происходили прежде и что армейские власти, как правило, получают подтверждение, – сказал Скотт, пытаясь укрепить Эббру в ее надеждах.
Эббра кивнула и нерешительно произнесла:
– Тут есть еще одно обстоятельство, Скотт. Обстоятельство, о котором никто не знает...
Скотт бросил на нее озадаченный взгляд, подумав, что весть о пленении Льюиса оказалась для Эббры непосильной ношей.
Ее лицо побледнело, в глазах застыла мучительная тревога.
– Льюис далеко не такой выносливый, каким кажется на первый взгляд. – Эббра обещала Льюису никому не говорить о приступах эпилепсии, но решила, что больше не может держать слово. Она обязана рассказать обо всем Скотту.
– Льюис силен как бык, – мягко возразил Скотт. – Он всегда гордился своей физической подготовкой.
Эббра покачала головой, и на ее ресницах блеснули слезы.
– Нет, – отозвалась она, от всей души надеясь, что Льюис ее простит. – Он страдает эпилепсией. Правда, в легкой форме.
Заяви она, что Льюис болен пляской святого Витта, даже и тогда на лице Скотта не могло бы отразиться большее недоверие.
– Эпилепсия? Что за вздор, Эббра! Льюис – армейский! За всю жизнь у Льюиса не было ни одного припадка!
– Да, у него не было припадков – в том смысле, который ты вкладываешь в это слово. И я молю Господа, чтобы их не было и впредь, – сквозь слезы проговорила Эббра. – Но незадолго до нашей свадьбы Льюиса на тренировке ударили по голове. С тех пор он время от времени страдал от кратковременных приступов потери ориентации.
– Согласен, такое может быть, но потеря ориентации – еще не эпилепсия!
– Льюис обратился к невропатологу в Лос-Анджелесе. Форма эпилепсии, которой он страдает, настолько мягка, что для подавляющего большинства людей она показалась бы пустяком. Но Льюис военный. Он не мог позволить, чтобы в его медицинской карточке значился такой диагноз. О его недуге не знают армейские врачи, не знает никто.
Теперь лицо Скотта было почти таким же бледным, как ее собственное.
– Ты хочешь сказать, что эта болезнь может прогрессировать? Что в плену его здоровье может ухудшиться? У него могут начаться припадки, при которых человек бьется в конвульсиях на полу?
– Не знаю. Но я боюсь за него, я так за него боюсь, Скотт... – Голос Эббры прервался, и только через несколько минут, вновь обретя дар речи, она продолжала: – Мой отец сказал, что, будучи военнопленным, Льюис сможет писать и получать письма. Если это действительно так, я выдержу. Мне нужно лишь знать, что он жив и вернется ко мне. Когда-нибудь.
– Тебе звонил Том, – сообщил отец, когда Эббра вернулась домой. – Он воспринял эту весть крайне болезненно, хотя и пытался скрыть свои чувства.
– Я сейчас же перезвоню ему. – Эббра с нетерпением ждала возможности поговорить с отцом Льюиса. Может, он, военнослужащий, сумеет объяснить ей, чего следует ожидать в дальнейшем, какие шаги будут предприняты для освобождения Льюиса, когда она может ожидать от него весточки.
– ...информация об американцах, захваченных в плен, крайне скудна, – сообщил полковник, лишая Эббру надежды на та, что она сумеет узнать, где находится ее муж и как называется лагерь для военнопленных, куда его могли направить.
– А как же Красный Крест? – спросила она. – Если они сумели наладить переправку посылок и писем пленным, то должны знать, где их содержат.
На другом конце линии возникла короткая неловкая пауза, потом свекор мягко произнес:
– На вашем месте я бы не рассчитывал установить связь с Льюисом через Красный Крест, Эббра. Действительно, мы имеем возможность общаться с некоторыми американцами, которых содержат в Хоало, но...
– Где это – Хоало? – перебила Эббра, от всей души надеясь, что это место находится на Юге. Если так, еще не все надежды потеряны.
– Это старая французская тюрьма в центре Ханоя.
Эббра закрыла глаза и привалилась к стене, чувствуя, как в ее душе поднимается отчаяние. Отцу Льюиса известно не намного больше, чем офицерам, которые приезжали сообщить о пленении ее мужа.
– Мне очень жаль, дорогая, – с трудом выговорил полковник. – Но я боюсь, что сейчас нам остается только ждать.
На следующий день прибыла телеграмма, официально подтверждавшая, что Льюис взят в плен. Эббра вновь и вновь перечитывала ее, пытаясь отыскать хотя бы намек на то, где он находится. Краткое описание событий, приведших к пленению Льюиса, полностью совпадало с тем, что ей уже было известно. В конце телеграммы ее предупреждали:
Ввиду того что в настоящее время Вашему мужу присвоен статус военнопленного. Вам предлагается в целях безопасности в ответ на все расспросы сообщать только имя, звание, личный регистрационный номер и дату рождения Вашего мужа. Исключением могут быть лишь ближайшие родственники.
Эббра широко распахнутыми глазами смотрела на краткие, лаконичные строки. Зачем? Почему ее просят следить за тем, кому и что она говорит? Каким образом ее слова могут повлиять на дальнейшую судьбу Льюиса? Эта просьба озадачила ее.
Она положила телеграмму в ящик бюро, гадая, когда армейские власти вновь свяжутся с ней, когда сообщат, какие меры предпринимаются для освобождения Льюиса.
В ближайшие выходные Скотт приехал в Сан-Франциско. Они отправились на озеро Тахо и прошли пешком несколько миль по лесу на северном берегу. Большую часть пути они проделали молча. У Эббры не было новых сведений о Льюисе, а мысли Скотта представлялись ему слишком мрачными и тревожными, чтобы высказывать их вслух.
С той самой минуты, когда Эббра сообщила ему о несчастье, Скотт всеми силами пытался справиться с чувствами, невольно вспыхнувшими в его душе. Ему хотелось, чтобы Эббра принадлежала ему. Навсегда.
Он подавил эту мысль, охваченный таким ужасом и такой жгучей ненавистью к самому себе, что едва мог дышать.
– Я еще не говорил тебе о том, что собираюсь на следующей неделе в Мексику? – Вместо того чтобы посмотреть на Эббру, он устремил взгляд на далекий горный пик Хай-Сьерра.
Эббра испуганно вздрогнула и повернула к нему лицо. – Нет... я... ты уезжаешь надолго?
– До начала сезона, – солгал Скотт. От ненависти к самому себе его слова прозвучали отрывисто. Эббра чуть запнулась, и он сунул руки в карманы, стиснув кулаки. Он не мог прикоснуться к Эббре. Вздумай он это сделать в эту минуту – и он погиб. – Мне очень жаль, Эббра, – продолжал Скотт, по-прежнему глядя прямо перед собой. – Я понимаю, что сейчас не самое подходящее время...
– Нет. – Лицо Эббры напряглось и побледнело, у губ залегла жесткая складка. – Думаю, это к лучшему, что ты уезжаешь. Я должна привыкать к одиночеству, – чуть слышно добавила она. – Чем дольше ты будешь рядом со мной, тем труднее мне будет научиться жить одной.
Они остановились в тени мамонтовых деревьев, глядя поверх сверкающего озера на вершину Хай-Сьерра. Скотт подумал, что все невысказанное между ними, наконец, стало ясно без лишних слов. Он ошибался, полагая, что Эббре неведомы его истинные чувства. Она знала о них. И может быть, уже давно.
– Я люблю тебя, Эббра, – с трудом ворочая языком, сказал он, понимая, что отныне их частым встречам, их беззаботной дружбе пришел конец.
– Я знаю, – чуть хрипло отозвалась она, не решаясь сказать что-нибудь еще.
Она стояла, отвернувшись от Скотта. Она не могла, не решалась на него посмотреть.
Скотт долго молчал, потом произнес неестественно напряженным голосом:
– Пожалуй, тебе пора домой.
Эббра кивнула, отвернулась от озера и далеких гор и зашагала вслед за Скоттом к «шевроле». В ее глазах застыло мучительное страдание.
Одиночество сводило ее с ума. У нее не было знакомых среди офицерских жен – женщин, которые могли бы понять, разделить ее чувства. День за днем она ждала сообщений от военных, сведений о том, что делается для освобождения Льюиса или хотя бы для установления контакта с ним, но ее ожидания были напрасны. В конце месяца, чувствуя себя так, словно ее бросили одну на чужой планете, Эббра набрала номер, указанный в карточке.
– Моего мужа зовут Льюис, – натянутым тоном произнесла она, – Льюис Эллис.
Ее соединили с офицером, которому было поручено дело Льюиса. Он извинился, что до сих пор не позвонил ей, и сказал, что ничего нового сообщить не может. Прошло слишком мало времени, добавил он.
Единственным ее спасением была книга. С головой погрузившись в воображаемый мир, Эббра просиживала за машинкой с раннего утра до поздней ночи и с мрачным удовлетворением приняла восторженные похвалы Пэтти, получившей очередную часть рукописи за несколько месяцев до ожидаемого срок.
Она не стала рассказывать Пэтти о том, что Льюиса взяли в плен. У Эббры у лее не оставалось сил выслушивать соболезнования, которые все равно не утешили бы ее. Единственным человеком, который мог облегчить ее страдания, был Скотт, но Эббра знала: после его признания на берегу озера Тахо она никогда не обратится к нему за поддержкой.
Порой в ее тревожных снах Льюис и Скотт словно бы сливались воедино, и, просыпаясь, Эббра не могла понять, v кого из них ей не хватает больше. По мере того как неделя сменяла неделю, она обнаружила, что может чуть-чуть облегчить свою тоску по Льюису, продолжая писать ему письма в форме дневника. Казалось, уже одно то, что она пишет, рассказывает ему о том, как провела день, чем занималась, о чем думала, как скучает по нему, хотя бы чуть-чуть приближало Льюиса к ней.
Однако тоску по Скотту унять было нечем. Эббра не могла, не решалась даже думать о нем. Футбольные матчи возобновились, и, судя по отзывам прессы, Скотт играл блестяще.
Эббра все чаще смотрела новости.
В начале октября появились сообщения о том, что американские самолеты сровняли с землей город Фулай, расположенный в тридцати пяти километрах к югу от Ханоя.
Эббра пыталась понять, какие военные цели могла преследовать бомбардировка Фулай. В кратких репортажах об этом не говорилось ни слова. В тот же день Эббра вышла из дома и купила крупномасштабную карту Вьетнама и «Улицу печали» Бернарда Фолла. Как-то раз Скотт сказал ей, что если ей хочется понять причины американской оккупации Вьетнама, положительные и отрицательные стороны военной кампании, то она должна прочесть книгу Фолла. В последние несколько недель Эббра начинала остро сознавать, сколь скудны ее познания о той стране, куда отправился муж. Откровенное равнодушие военных по отношению к Льюису начинало выводить ее из себя.
Офицер по делам военнопленных, к которому прикрепили Эббру, был неизменно вежлив с ней, но ничего нового сказать не мог. Создавалось впечатление, что положение Льюиса заботит его куда меньше, чем необходимость лишний раз напомнить Эббре о том, что при всяких контактах с прессой она не должна давать никакой информации о своем муже, кроме его имени, звания, личного номера и даты рождения.
В январе Эббра закончила роман. Она вложила в книгу весь свой жизненный опыт вкупе с тревогами, болью и надеждами, но не знала и не могла знать, получилось ли у нее именно то, чего желала Пэтти. Сюжет романа слишком тесно переплетался с судьбой самой Эббры, чтобы она могла составить о нем объективное суждение. Она лишь помнила, что завершение работы принесло ей громадное, почти физическое наслаждение. Она позвонила в контору Пэтти, намереваясь сообщить, что роман закончен и что она сейчас же отправит его по почте, но секретарша сказала, что Пэтти уехала в отпуск и не вернется до конца месяца.
Эббра все же отправила роман, испытывая едва ли не облегчение оттого, что пройдет, по меньшей мере, три недели, прежде чем Пэтти ознакомится с рукописью и сообщит свое мнение о ней. 2 февраля, когда она только начала гадать, не вернулась ли Пэтти из отпуска, зазвонил телефон. Эббре и в голову не пришло, что это может быть Пэтти, но, сняв трубку, она услышала ее хрипловатый голос:
– Поздравляю! Вчера утром я вернулась из Аргентины и весь день провела, читая «Женщину наедине с собой». Ваш роман намного лучше, чем я ожидала! Надеюсь, он понравится американскому и британскому издателям. Они немало рисковали, согласившись опубликовать ваше произведение, но, на мой взгляд, этот риск окупится с лихвой!
Эббра почувствовала облегчение. Ей еще предстояло дожидаться отзывов издателей, но если Пэтти одобрила книгу, значит, она выполнила поставленную задачу – написала крупное произведение, у которого есть коммерческое будущее. А если она написала одну книгу, значит, сумеет написать и другую, и третью. Эббру охватила такая радость, что, только набирая последнюю цифру номера Скотта, она осознала, что делает.
Дрожащей рукой она повесила трубку. Ее желание выглядело таким естественным. Скотт приложил немало трудов, чтобы приободрить ее, заставить поверить в свои силы. Он верил в нее. Если бы не Скотт, Эббре вряд ли хватило бы дерзости продолжать работу. А теперь она боится позвонить ему и сообщить, что Пэтти нашла книгу удачной. Нет, им со Скоттом не удастся встретиться в «Поло-лонж», чтобы отпраздновать успех. Никогда уже им не доведется поболтать и посмеяться, как раньше. Скотту не доведется прочесть рукопись.
– Зачем ты это сказал, Скотт? – прозвучал в пустой комнате голос Эббры. Ее сердце разрывалось от тоски. – Как бы мне хотелось, чтобы ты этого не говорил!
Гости не стали дожидаться, когда она заглушит мотор. Они вышли из своего «олдсмобила» и захлопнули за собой дверцы. Эббра похолодела, ее руки крепко вцепились в рулевое колесо. Оба гостя были в военной форме. Оба были офицеры. Один из них – армейский капеллан.
– Госпожа Эллис? – спросил тот, кто не был облечен саном, как только Эббра, двигаясь словно во сне, отпустила руль и открыла дверцу машины.
Она выбралась на дорожку и повернулась к нему.
– Да, я – миссис Эллис. – Солнце, которое еще несколько минут назад было ласковым, теперь казалось Эббре неприятно обжигающим и таким невыносимо ярким, что она с трудом сфокусировала взгляд на лице мужчины.
– Нельзя ли нам на несколько минут войти в дом и поговорить с вами, миссис Эллис?
Эббра кивнула, ощущая сухость в горле и яростное сердцебиение.
Только бы он не погиб! – беззвучно кричала она. – Господи, только бы Льюис был жив! Господи, сделай так, чтобы Льюис был жив!
Она прошла по дорожке и вставила ключ в замочную скважину. Она не решалась спросить прямо. Если она задаст вопрос, обратного пути уже не будет. Каждую секунду, что гости хранили молчание, Эббра могла надеяться и делать вид, будто все в порядке, будто это самый заурядный визит и в самом худшем случае Льюис всего лишь ранен, будто...
– Ваш супруг попал в плен, миссис Эллис, – мягко произнес капеллан.
Они сидели в гостиной. На одном из пристенных столиков стояла фотография Льюиса в серебряной рамке. Эббра собиралась сегодня вечером написать ему. Предполагалось, что это письмо окажется одним из последних, поскольку через четыре недели он должен был вернуться домой.
– Ваш муж и его группа попали в засаду на речной протоке, после того как они прочесали деревню в поисках неприятеля, – заговорил второй офицер. Это был пожилой седовласый мужчина, в его голосе звучало искреннее сочувствие. – Одному из подчиненных вашего мужа удалось бежать. Он утверждает, что ваш супруг был взят в плен. И поскольку это случилось на Юге, потребуется некоторое время, чтобы получить официальное подтверждение...
– Он ранен? – хриплым голосом перебила Эббра, сжимая кулаки. Льюис жив. Льюис жив, а это значит, что рано или поздно он вернется домой.
– По мнению офицера, который все это видел, ваш муж не был серьезно ранен.
– Слава Богу! – Эббра заплакала. Слезы ручьями потекли по ее лицу. Она пыталась остановить их, пыталась сохранять спокойствие и достоинство, как того, вне всяких сомнений, желал бы Льюис. Однако, несмотря на все ее усилия, она не сумела сдержать слез.
– Завтра вы получите официальную телеграмму, миссис Эллис, – говорил тем временем офицер, – и если армия может что-то сделать для вас...
Он протянул Эббре карточку. Эббра даже не взглянула на нее. Она хотела от армии только одного.
– Верните мне моего мужа, – сказала она, чувствуя, как слезы капают на платье и карточку в ее руках. – Верните Льюиса домой.
Гости хотели задержаться, пока не вернутся ее родители, поехавшие на выставку живописи, либо пока Эббра не вызовет по телефону кого-нибудь из друзей или соседей, которые могли бы приехать и остаться с ней, но она резким тоном отвергла их предложение:
– Не надо. Я хочу побыть одна. – Это была истинная правда. Эббра не нуждалась в утешениях. Она хотела остаться наедине со своими мыслями о Льюисе.
Посетители удалились, в конце концов, осознав, что так будет лучше. Эббра пересекла залитую солнцем комнату и взяла в руки фотографию.
– Где ты? – прерывающимся голосом прошептала она и вдруг, к собственному ужасу, ощутила, как ее охватывает иное чувство. Это была злость. Злость на мужа, который обещал быть дома через месяц, а теперь пропал на годы, обрекая ее на долгое тягостное одиночество, которое – Эббра в этом не сомневалась – ждало ее впереди.
В пустой комнате раздался ее мучительный стон:
– Ох, Льюис! Где ты? Когда ты вернешься ко мне?
Когда приехали родители, лицо Эббры все еще было мокрым от слез, но голос уже окреп.
– Если он попал в плен, ты сможешь писать ему, общаться с ним, – хмуро произнес отец, оправившись от первого удара, вызванного страшной вестью.
– Мне казалось, в плен попадают только летчики, сбитые над северными территориями, – озадаченно проговорила мать. – Но ведь Льюис служил на Юге, разве нет? Как же он мог попасть в плен к северовьетнамцам? Это невозможно. Мы ведь побеждаем в этой войне, разве мы не...
– Все не так просто и не так очевидно, как ты полагаешь, – мрачно отозвался отец. – Это тебе не матч между «Рэмсами» и «Краснокожими». Это куда сложнее.
Услышав упоминание о «Рэмсах», Эббра чуть слышно сказала:
– Военные сообщат о Льюисе его отцу, но он не станет звонить Скотту. Я должна сделать это сама.
– Чепуха! – Невзирая на потрясение, мать произнесла это слово довольно резко. Насколько ей было известно, в последний месяц Эббра не поддерживала связь со Скоттом Эллисом, и ей совсем не хотелось, чтобы их дружба возобновилась. – В этом нет ни малейшей необходимости. Ты слишком расстроена.
– Нет, Эббра права, – вмешался отец. – Она обязана ему позвонить. Скотту будет очень неприятно узнать о Льюисе из газет или выпусков новостей.
– Пусть Скотту звонит полковник Эллис! – настаивала мать.
– Я бы предпочла, чтобы он услышал об этом из моих уст, – твердо произнесла Эббра и, оставив родителей спорить, отправилась к телефону. Ей не хотелось звонить из прихожей, где ее могла услышать прислуга, поэтому она вошла в отцовский кабинет и закрыла за собой дверь.
Она не встречалась и не разговаривала со Скоттом уже четыре недели, с того самого дня, когда обедала с Пэтти Майн. В тот же день она велела горничным отвечать, что ее нет дома, если позвонит Скотт.
Неделю назад она получила от него дружеское письмо. Полагая, что Эббра была в очередной изыскательской поездке, и не получив от нее даже открытки, Скотт начинал беспокоиться и просил позвонить ему сразу, как только она вернется домой.
Эббра отложила письмо, не зная, как на него ответить. Чем больше она размышляла над словами Пэтти, тем яснее сознавала горькую истину, которая в них заключалась. Они со Скоттом проводили вместе слишком много времени, и люди уже начинали строить домыслы по поводу их связи. Но Эббра была слишком поглощена собой, чтобы это замечать. Через неделю после обеда с Пэтти ей на глаза попалась заметка на газетной полосе светской хроники, в которой содержался прозрачный намек на их близость. Эббра признавала, что в этом утверждении есть доля истины. Она признавала что ее тянет к Скотту. Он такой красивый, рослый, сильный, светловолосый, и Эббра не сомневалась, на ее месте любая женщина сочла бы его неотразимым. Но до тех пор, пока не вмешалась Пэтти, она не сознавала всей опасности ситуации, не понимала, как крепко она привязана к Скотту, а он, в свою очередь, к ней...
Она понимала, что теперь ей не обойтись без Скотта. Родители станут жалеть ее, друзья – сочувствовать, но Эббра не нуждалась ни в жалости, ни в сострадании. Ей нужен человек, который поймет ее, человек, способный разделить ее горе и простить ее гнев. Ей нужен кто-то, способный представить, какая это чудовищная, отвратительная перспектива – расстаться с Льюисом на многие годы.
Она набрала номер Скотта. Телефон в его квартире звонил долго, и Эббра уже решила, что его нет дома. И только когда она уже собиралась дать отбой, Скотт, наконец, ответил, и при звуке его энергичного голоса Эббра утратила с трудом обретенное спокойствие.
– Это я, Эббра, – запинаясь, произнесла она. – Ох, Скотт! Льюис попал в плен к северовьетнамцам!
На секунду в трубке воцарилась звенящая тишина, потом Скотт сказал:
– Никуда не уходи, милая. Я немедленно выезжаю. Эббра повесила трубку, привалилась спиной к стене и закрыла глаза, не в силах сдержать хлынувших слез. Скотт сказал именно то, что она хотела услышать. Он не стал задавать вопросы, как поступил бы на его месте любой другой, – вопросы, на которые она не смогла бы ответить. Он просто сказал, что выезжает. И она не сомневалась: когда Скотт приедет, он сумеет поддержать ее, придать ей сил пережить дни, которые последуют за нынешним.
Эббра не хотела встречаться с ним в доме. Она видела, что, несмотря на страшное известие, отношение ее матери к Скотту осталось прежним. Поэтому, дождавшись той минуты, когда он должен был появиться, Эббра вышла в прихожую, готовясь выбежать на улицу, как только услышит шум мотора его автомобиля.
– Не лучше ли тебе остаться дома? – спросил отец, озабоченно хмуря брови. – Что, если позвонят военные? Что, если поступят известия о Льюисе?
– Я должна поговорить со Скоттом, папа. Но не хочу встречаться с ним тут.
Отец нехотя кивнул, признавая ее правоту. У Эббры еще будет достаточно времени, чтобы сидеть, дожидаясь звонков. Слишком много времени.
– Кажется, я слышу звук машины, сворачивающей на подъездную дорожку, – мрачно произнес он, гадая, скоро ли им доведется услышать что-нибудь новое о Льюисе, скоро ли станет известно, где он был взят в плен. И при каких обстоятельствах.
Эббра выбежала из дома навстречу приближающемуся «шевроле» Скотта. Он затормозил, наклонился и распахнул перед ней дверцу. Как только Эббра забралась в салон, он развернул автомобиль и вывел его по дорожке на широкую улицу с тремя полосами движения.
Автомобиль промчался по Южному шоссе в ботанический сад и остановился в укромном уголке. До тех пор, пока не умолк двигатель «шевроле», Скотт не проронил ни слова.
– Кто тебе сообщил об этом? – негромко произнес он, поворачиваясь лицом к Эббре. – Что тебе сказали?
Страшная весть уже оставила свой отпечаток на его лице. Вокруг губ Скотта залегли глубокие складки, а глаза, обычно брызжущие весельем, потемнели.
– Приезжали два офицера, один из них капеллан. Они сказали, что Льюис и его подчиненные попали в засаду на реке, после того как прочесывали деревню в поисках северовьетнамцев. Одному из его помощников удалось скрыться, и он сообщил, что Льюиса взяли в плен.
– Это были северовьетнамцы? Не вьетконговцы?
– Нет. Мне определенно дали понять, что его захватили солдаты армии Северного Вьетнама. – Эббра откинула упавшую на лицо прядь темных волос и спросила: – Как ты думаешь, не значит ли это, что его отправят на Север, в Ханой?
Скотт покачал головой:
– Вряд ли. Полагаю, вьетнамцы, которые захватили Льюиса, пришли из Камбоджи. Это намного ближе.
– Быть может, твой отец сумеет что-нибудь выяснить? – Эббра вновь начала всхлипывать. – Я не знаю, где Льюис, и это сводит меня с ума. Что, если северовьетнамцы не взяли его в плен, а просто увели в джунгли и расстреляли? – Ее голос прервался.
Скотт стиснул кулаки, сдерживаясь, чтобы не протянуть к ней руки и не обнять ее. Больше всего ему хотелось прижать Эббру к груди, утешить ее и, если потребуется, успокоить ложью. Вместо этого он, сжав пальцы еще сильнее, так что побелели костяшки, ответил:
– Если бы военные допускали такую возможность, они бы сказали тебе, что Льюис пропал без вести, а не угодил в плен. Вероятно, они уже сталкивались с подобными случаями. Может быть, армия Северного Вьетнама ввела практику захвата пленных. Тебе сказали что-нибудь еще?
– Да. – Слова Скотта помогли Эббре преодолеть страх, что Льюиса попросту увели прочь и расстреляли. Теперь она чувствовала себя немного лучше, увереннее. – Мне сказали, что, поскольку Льюиса захватили на Юге, потребуется некоторое время, чтобы его официально признали попавшим в плен.
– Это надо понимать так, что подобные случаи уже происходили прежде и что армейские власти, как правило, получают подтверждение, – сказал Скотт, пытаясь укрепить Эббру в ее надеждах.
Эббра кивнула и нерешительно произнесла:
– Тут есть еще одно обстоятельство, Скотт. Обстоятельство, о котором никто не знает...
Скотт бросил на нее озадаченный взгляд, подумав, что весть о пленении Льюиса оказалась для Эббры непосильной ношей.
Ее лицо побледнело, в глазах застыла мучительная тревога.
– Льюис далеко не такой выносливый, каким кажется на первый взгляд. – Эббра обещала Льюису никому не говорить о приступах эпилепсии, но решила, что больше не может держать слово. Она обязана рассказать обо всем Скотту.
– Льюис силен как бык, – мягко возразил Скотт. – Он всегда гордился своей физической подготовкой.
Эббра покачала головой, и на ее ресницах блеснули слезы.
– Нет, – отозвалась она, от всей души надеясь, что Льюис ее простит. – Он страдает эпилепсией. Правда, в легкой форме.
Заяви она, что Льюис болен пляской святого Витта, даже и тогда на лице Скотта не могло бы отразиться большее недоверие.
– Эпилепсия? Что за вздор, Эббра! Льюис – армейский! За всю жизнь у Льюиса не было ни одного припадка!
– Да, у него не было припадков – в том смысле, который ты вкладываешь в это слово. И я молю Господа, чтобы их не было и впредь, – сквозь слезы проговорила Эббра. – Но незадолго до нашей свадьбы Льюиса на тренировке ударили по голове. С тех пор он время от времени страдал от кратковременных приступов потери ориентации.
– Согласен, такое может быть, но потеря ориентации – еще не эпилепсия!
– Льюис обратился к невропатологу в Лос-Анджелесе. Форма эпилепсии, которой он страдает, настолько мягка, что для подавляющего большинства людей она показалась бы пустяком. Но Льюис военный. Он не мог позволить, чтобы в его медицинской карточке значился такой диагноз. О его недуге не знают армейские врачи, не знает никто.
Теперь лицо Скотта было почти таким же бледным, как ее собственное.
– Ты хочешь сказать, что эта болезнь может прогрессировать? Что в плену его здоровье может ухудшиться? У него могут начаться припадки, при которых человек бьется в конвульсиях на полу?
– Не знаю. Но я боюсь за него, я так за него боюсь, Скотт... – Голос Эббры прервался, и только через несколько минут, вновь обретя дар речи, она продолжала: – Мой отец сказал, что, будучи военнопленным, Льюис сможет писать и получать письма. Если это действительно так, я выдержу. Мне нужно лишь знать, что он жив и вернется ко мне. Когда-нибудь.
– Тебе звонил Том, – сообщил отец, когда Эббра вернулась домой. – Он воспринял эту весть крайне болезненно, хотя и пытался скрыть свои чувства.
– Я сейчас же перезвоню ему. – Эббра с нетерпением ждала возможности поговорить с отцом Льюиса. Может, он, военнослужащий, сумеет объяснить ей, чего следует ожидать в дальнейшем, какие шаги будут предприняты для освобождения Льюиса, когда она может ожидать от него весточки.
– ...информация об американцах, захваченных в плен, крайне скудна, – сообщил полковник, лишая Эббру надежды на та, что она сумеет узнать, где находится ее муж и как называется лагерь для военнопленных, куда его могли направить.
– А как же Красный Крест? – спросила она. – Если они сумели наладить переправку посылок и писем пленным, то должны знать, где их содержат.
На другом конце линии возникла короткая неловкая пауза, потом свекор мягко произнес:
– На вашем месте я бы не рассчитывал установить связь с Льюисом через Красный Крест, Эббра. Действительно, мы имеем возможность общаться с некоторыми американцами, которых содержат в Хоало, но...
– Где это – Хоало? – перебила Эббра, от всей души надеясь, что это место находится на Юге. Если так, еще не все надежды потеряны.
– Это старая французская тюрьма в центре Ханоя.
Эббра закрыла глаза и привалилась к стене, чувствуя, как в ее душе поднимается отчаяние. Отцу Льюиса известно не намного больше, чем офицерам, которые приезжали сообщить о пленении ее мужа.
– Мне очень жаль, дорогая, – с трудом выговорил полковник. – Но я боюсь, что сейчас нам остается только ждать.
На следующий день прибыла телеграмма, официально подтверждавшая, что Льюис взят в плен. Эббра вновь и вновь перечитывала ее, пытаясь отыскать хотя бы намек на то, где он находится. Краткое описание событий, приведших к пленению Льюиса, полностью совпадало с тем, что ей уже было известно. В конце телеграммы ее предупреждали:
Ввиду того что в настоящее время Вашему мужу присвоен статус военнопленного. Вам предлагается в целях безопасности в ответ на все расспросы сообщать только имя, звание, личный регистрационный номер и дату рождения Вашего мужа. Исключением могут быть лишь ближайшие родственники.
Эббра широко распахнутыми глазами смотрела на краткие, лаконичные строки. Зачем? Почему ее просят следить за тем, кому и что она говорит? Каким образом ее слова могут повлиять на дальнейшую судьбу Льюиса? Эта просьба озадачила ее.
Она положила телеграмму в ящик бюро, гадая, когда армейские власти вновь свяжутся с ней, когда сообщат, какие меры предпринимаются для освобождения Льюиса.
В ближайшие выходные Скотт приехал в Сан-Франциско. Они отправились на озеро Тахо и прошли пешком несколько миль по лесу на северном берегу. Большую часть пути они проделали молча. У Эббры не было новых сведений о Льюисе, а мысли Скотта представлялись ему слишком мрачными и тревожными, чтобы высказывать их вслух.
С той самой минуты, когда Эббра сообщила ему о несчастье, Скотт всеми силами пытался справиться с чувствами, невольно вспыхнувшими в его душе. Ему хотелось, чтобы Эббра принадлежала ему. Навсегда.
Он подавил эту мысль, охваченный таким ужасом и такой жгучей ненавистью к самому себе, что едва мог дышать.
– Я еще не говорил тебе о том, что собираюсь на следующей неделе в Мексику? – Вместо того чтобы посмотреть на Эббру, он устремил взгляд на далекий горный пик Хай-Сьерра.
Эббра испуганно вздрогнула и повернула к нему лицо. – Нет... я... ты уезжаешь надолго?
– До начала сезона, – солгал Скотт. От ненависти к самому себе его слова прозвучали отрывисто. Эббра чуть запнулась, и он сунул руки в карманы, стиснув кулаки. Он не мог прикоснуться к Эббре. Вздумай он это сделать в эту минуту – и он погиб. – Мне очень жаль, Эббра, – продолжал Скотт, по-прежнему глядя прямо перед собой. – Я понимаю, что сейчас не самое подходящее время...
– Нет. – Лицо Эббры напряглось и побледнело, у губ залегла жесткая складка. – Думаю, это к лучшему, что ты уезжаешь. Я должна привыкать к одиночеству, – чуть слышно добавила она. – Чем дольше ты будешь рядом со мной, тем труднее мне будет научиться жить одной.
Они остановились в тени мамонтовых деревьев, глядя поверх сверкающего озера на вершину Хай-Сьерра. Скотт подумал, что все невысказанное между ними, наконец, стало ясно без лишних слов. Он ошибался, полагая, что Эббре неведомы его истинные чувства. Она знала о них. И может быть, уже давно.
– Я люблю тебя, Эббра, – с трудом ворочая языком, сказал он, понимая, что отныне их частым встречам, их беззаботной дружбе пришел конец.
– Я знаю, – чуть хрипло отозвалась она, не решаясь сказать что-нибудь еще.
Она стояла, отвернувшись от Скотта. Она не могла, не решалась на него посмотреть.
Скотт долго молчал, потом произнес неестественно напряженным голосом:
– Пожалуй, тебе пора домой.
Эббра кивнула, отвернулась от озера и далеких гор и зашагала вслед за Скоттом к «шевроле». В ее глазах застыло мучительное страдание.
Одиночество сводило ее с ума. У нее не было знакомых среди офицерских жен – женщин, которые могли бы понять, разделить ее чувства. День за днем она ждала сообщений от военных, сведений о том, что делается для освобождения Льюиса или хотя бы для установления контакта с ним, но ее ожидания были напрасны. В конце месяца, чувствуя себя так, словно ее бросили одну на чужой планете, Эббра набрала номер, указанный в карточке.
– Моего мужа зовут Льюис, – натянутым тоном произнесла она, – Льюис Эллис.
Ее соединили с офицером, которому было поручено дело Льюиса. Он извинился, что до сих пор не позвонил ей, и сказал, что ничего нового сообщить не может. Прошло слишком мало времени, добавил он.
Единственным ее спасением была книга. С головой погрузившись в воображаемый мир, Эббра просиживала за машинкой с раннего утра до поздней ночи и с мрачным удовлетворением приняла восторженные похвалы Пэтти, получившей очередную часть рукописи за несколько месяцев до ожидаемого срок.
Она не стала рассказывать Пэтти о том, что Льюиса взяли в плен. У Эббры у лее не оставалось сил выслушивать соболезнования, которые все равно не утешили бы ее. Единственным человеком, который мог облегчить ее страдания, был Скотт, но Эббра знала: после его признания на берегу озера Тахо она никогда не обратится к нему за поддержкой.
Порой в ее тревожных снах Льюис и Скотт словно бы сливались воедино, и, просыпаясь, Эббра не могла понять, v кого из них ей не хватает больше. По мере того как неделя сменяла неделю, она обнаружила, что может чуть-чуть облегчить свою тоску по Льюису, продолжая писать ему письма в форме дневника. Казалось, уже одно то, что она пишет, рассказывает ему о том, как провела день, чем занималась, о чем думала, как скучает по нему, хотя бы чуть-чуть приближало Льюиса к ней.
Однако тоску по Скотту унять было нечем. Эббра не могла, не решалась даже думать о нем. Футбольные матчи возобновились, и, судя по отзывам прессы, Скотт играл блестяще.
Эббра все чаще смотрела новости.
В начале октября появились сообщения о том, что американские самолеты сровняли с землей город Фулай, расположенный в тридцати пяти километрах к югу от Ханоя.
Эббра пыталась понять, какие военные цели могла преследовать бомбардировка Фулай. В кратких репортажах об этом не говорилось ни слова. В тот же день Эббра вышла из дома и купила крупномасштабную карту Вьетнама и «Улицу печали» Бернарда Фолла. Как-то раз Скотт сказал ей, что если ей хочется понять причины американской оккупации Вьетнама, положительные и отрицательные стороны военной кампании, то она должна прочесть книгу Фолла. В последние несколько недель Эббра начинала остро сознавать, сколь скудны ее познания о той стране, куда отправился муж. Откровенное равнодушие военных по отношению к Льюису начинало выводить ее из себя.
Офицер по делам военнопленных, к которому прикрепили Эббру, был неизменно вежлив с ней, но ничего нового сказать не мог. Создавалось впечатление, что положение Льюиса заботит его куда меньше, чем необходимость лишний раз напомнить Эббре о том, что при всяких контактах с прессой она не должна давать никакой информации о своем муже, кроме его имени, звания, личного номера и даты рождения.
В январе Эббра закончила роман. Она вложила в книгу весь свой жизненный опыт вкупе с тревогами, болью и надеждами, но не знала и не могла знать, получилось ли у нее именно то, чего желала Пэтти. Сюжет романа слишком тесно переплетался с судьбой самой Эббры, чтобы она могла составить о нем объективное суждение. Она лишь помнила, что завершение работы принесло ей громадное, почти физическое наслаждение. Она позвонила в контору Пэтти, намереваясь сообщить, что роман закончен и что она сейчас же отправит его по почте, но секретарша сказала, что Пэтти уехала в отпуск и не вернется до конца месяца.
Эббра все же отправила роман, испытывая едва ли не облегчение оттого, что пройдет, по меньшей мере, три недели, прежде чем Пэтти ознакомится с рукописью и сообщит свое мнение о ней. 2 февраля, когда она только начала гадать, не вернулась ли Пэтти из отпуска, зазвонил телефон. Эббре и в голову не пришло, что это может быть Пэтти, но, сняв трубку, она услышала ее хрипловатый голос:
– Поздравляю! Вчера утром я вернулась из Аргентины и весь день провела, читая «Женщину наедине с собой». Ваш роман намного лучше, чем я ожидала! Надеюсь, он понравится американскому и британскому издателям. Они немало рисковали, согласившись опубликовать ваше произведение, но, на мой взгляд, этот риск окупится с лихвой!
Эббра почувствовала облегчение. Ей еще предстояло дожидаться отзывов издателей, но если Пэтти одобрила книгу, значит, она выполнила поставленную задачу – написала крупное произведение, у которого есть коммерческое будущее. А если она написала одну книгу, значит, сумеет написать и другую, и третью. Эббру охватила такая радость, что, только набирая последнюю цифру номера Скотта, она осознала, что делает.
Дрожащей рукой она повесила трубку. Ее желание выглядело таким естественным. Скотт приложил немало трудов, чтобы приободрить ее, заставить поверить в свои силы. Он верил в нее. Если бы не Скотт, Эббре вряд ли хватило бы дерзости продолжать работу. А теперь она боится позвонить ему и сообщить, что Пэтти нашла книгу удачной. Нет, им со Скоттом не удастся встретиться в «Поло-лонж», чтобы отпраздновать успех. Никогда уже им не доведется поболтать и посмеяться, как раньше. Скотту не доведется прочесть рукопись.
– Зачем ты это сказал, Скотт? – прозвучал в пустой комнате голос Эббры. Ее сердце разрывалось от тоски. – Как бы мне хотелось, чтобы ты этого не говорил!