Страница:
Потому что… любят?
И не как те дачные хозяева – своего пса (а они его любили, честно!).
А как тот самый пес – бездомную, безродную и беспородную Ларису.
Странностей, странностей-то сколько в этом лучшем из миров!..
– Лариса, ты меня слушаешь?
– Прости, Вера. Просто твой рассказ навел на кое-какие размышления.
– А именно?
– Никогда бы не подумала, что они существуют. Сосуществуют. С нами рядом. Вера, а какие они еще?
– То есть?
– Ну, их свойства. Или отличительные черты…
– Я так полагаю, с двумя основными их свойствами ты уже ознакомилась. Благодаря Ежинскому. Первое: способность в любой момент полностью изменять свою внешнюю и внутреннюю структуру, а второе – неудержимая никакими категорическими императивами тяга к человеческой самке. Кстати, ты думаешь культ Прекрасной Дамы придумали рыцари-люди ? Ни фига подобного! Рыцари-морферы ! Да, то, что среди морферов нет плебеев, а одни высокородные сущности. – тоже их традиция. Древняя. Потому что вещество, симулирующее в их организмах функции человеческой крови, – голубого цвета. Отсюда и пошло выражение “голубая кровь”. Кроме того, во время древних эпидемий чумы, холеры, оспы и инквизиции выживали именно морферы (и те, кою им удалось спасти). И, соответственно, выжившие получали титулы, звания, правящие посты… А еще чистокровные морферы, притом не вступавшие ни разу в связь с самкой-человеком, жили катастрофически долго. И до сих пор живут. Некоторые. Барону фон Вымпелю, кажется, около семисот лет.
– А Ежинскому?
– Что – Ежинскому?
– Сколько… лет?
– Не уверена, что больше сотни. По слухам, он безрассудно похотлив. И тем самым теряет свое право на чистоту крови и долгожительство. Да, вот еще что… Морферы – не дураки. Они знают, что люди хоть и мало живут, зато отличаются наблюдательностью. Поэтому, не желая выдавать себя, морферы стараются жить или в полностью безлюдной местности, или в мегаполисах, где никто ни на кого внимания особо не обращает. А еще морфер примерно раз в четверть века полностью перестраивает свои материальный облик. Не временный – то человек, то зайчик, то пресноводная черепаха… или баобаб, или колония полезных молочнокислых бактерий, обладающая интеллектом, – а более-менее постоянный, принятый облик. Кстати, идеей метемпсихоза люди обязаны тоже морферам. Просто кто-то когда-то услышал о перестройке и осмыслил все на человеческий лад. И учение слепил. Эзотерических обществ понаоткрывали…
– А можно… убить морфера?
Вера с некоторой иронией исподлобья поглядела на Ларису:
– Профессионально интересуешься или в обших чертах?
– В общих.
– Тогда я могу с тобой поделиться только версией. Причем моей версией. Я долго живу среди морферов, точнее, почти постоянно. И наблюдаю за ними. Так вот, ни один морфер из тех, кого я имела честь наблюдать, ни разу не употреблял напитков, содержащих этиловый спирт. Ни водку, ни вино, ни пиво. Шампанское – только сладкое, настоящее сладкое и не больше глотка – для поддержания реноме: все-таки дворяне, обязаны пить, кутить и все такое. Возможно, что растворы этилового спирта для морферов гибельны. А возможно, просто вызывают диарею. Проверять – не проверяла. Да и не вышло бы: любой морфер учует своего алкогольного врага за тысячу верст и подпоить себя не позволит.
– Интер-ресно. Не повезло морферам.
– В смысле?
– Вечные трезвенники.
– Да уж… В отличие от них безбоязненно потреблять этиловый спирт во всех его проявлениях могут только люди…
“И фламенги”, – мысленно добавила Лариса, вспомнив, как Фрида поила ее потрясающим вином со звучным названием фандагейро.
– И фламенги, – словно повторила Вера Ларисину мысль.
Ларису словно током тряхнуло. Она уставилась на писательницу:
– Ты… ты и о них знаешь?
– Да, – очень спокойно сказала Вера.
– Тогда что ты о них знаешь? Что?! Вера удивленно воззрилась на Ларису:
– Ты что так кричишь?
Лариса обессилено откинулась в кресле:
– Я была… в плену, а может, в гостях у одной фламенги. Мне тогда казалось, что я или сошла с ума, или мир вокруг меня полностью изменился. Но дело даже не в этом. Она, та фламенга, тоже убийцу, и ей заказали убить… тебя.
Вера медленно кивнула, не сводя глаз с Ларисы
– Но эта фламенга передоверила поручение тебе Человеку. Так?
– Так. И я хочу знать почему.
– Потому что фламенги – сущность, абсолютна противоположная сущности морферов. Они тщательно избегают какого-либо контакта друг с другом. Ведь ты видела, что есть фламенга, да?
– Да… – Лариса передернула плечами. “Я горю ”.
– Так вот. Фламенги – чистый разум, способный только временно подчинять себе материю и как-то организовывать ее. Поэтому у фламенги нет материального носителя, ибо все, что подпадает под воздействие энергии разума фламенги, становится ее телом.
– А пламя?
– Что есть пламя? Хаос. А если глядеть глубже-то свободное состояние материи. Плазма. Фламенга – разум, своей силой упорядочивающий плазму творящий из нее свое тело. Нематериальный, в отличие от морферов, а иногда и неуправляемый. Можно сказать, что морферы разумны, поскольку материя, их составляющая, имеет определенную структуру, я фламенги имеют эту структуру благодаря тому, что разумны. По сути, в роду морферов первичным была курица, а в роду фламенг – яйцо. Я много думала. почему сущности морферов и фламенг не пересекаются. Видимо, фламенги неспособны настолько высоко организовать материю, чтобы она продолжила дальнейшее самостоятельное, без влияния разума фламенги, существование.
– А морфер?
– Морфер же не в состоянии настолько упростить организацию своего тела, чтобы пребывать в состоянии плазмы. При этом его разум разрушится. Как я уже говорила, он может упрощать организацию своего тела до определенного предела, сохраняющего минимальную организованность для сохранения разума. И я думаю, предел упрощения своей структуры, достижимый морферами с точностью до последнего знака, совпадает с пределом усложнения фламенг.
– Да, но получается, что сущность, способная пересекать эту границу, должна была бы уметь менять принцип существования своего разума.
– Быстро схватываешь, аспирант! Это казалось невозможным, но было слишком заманчивой идеей. Эксперименты морферов и фламенг по межвидовому скрещиванию с целью получения подобной сущности заканчивались неудачно – получались гибридные сущности с нематериальным разумом и материальным вместилищем разума, совершенно неспособные к морфингу. Плохие пародии на людей. Призраки, мутанты, так называемые пришельцы… Все те, кто обеспечивает бешеную популярность сериалу “Секретные материалы” и газеткам типа “Непознанное”.
– И вампиры?
– Дались тебе вампиры, прямо больная ты на них! Вот, получи мою версию: вампиры, оборотни, тролли, огневики, драконы, эльфы и подобные образы чаще всего соответственно морферы и фламенги, наблюдаемые людьми в момент трансформации. О, да ты совсем загрузилась всей этой заумью, смотрю, прямо бледная вся!
– Это точно, – тяжело сказала Лариса.
– Тогда, может, хватит на сегодня?
– Хватит, только в твоем повествовании маленькая нестыковочка. Ты говоришь, барону фон Вымпелю, кажется, около семисот лет. И он чистокровный , хотя явно не присутствовал при сотворении мира.
– Ну, не путай бурундука с ноутбуком, а морферов с архангелами. Конечно, морферы тоже рождаются и обретают вечный покой, только не тем способом, о котором ты подумала. И меня на это действо полюбоваться никто не приглашал. Поэтому извини, подробностями процесса не располагаю, а фантазировать на эту тему…
– …просто глупо, – закончила Верину фразу Лариса.
– А о том, почему фламенга передоверила тебе мое убийство, я ведь могу и попозже рассказать. ДА и не важно это. Важно другое. Что будем с Ежинским делать?
– И с Судом этим… Ведь если там появится капсула, а этот сукин морфер не преминет…
– Что-нибудь придумаем. Еще чаю? Хотя я предложила бы тебе выспаться. Через полтора часа тебе официально заступать на кастелянскую работу.
Лариса тихо взвыла:
– Только не это!
– Ладно, – улыбнулась Вера. – Воспользуюсь своими связями в здешней Администрации и вытребую тебе выходной.
– Тебя Гликерия за это возненавидит, ха!
– А, эта старая наволочка, которая в привидение может превратиться и напугать кого-нибудь слабого на мочевой пузырь! Я ее легко ставлю на место, она меня даже побаивается.
– Она считает тебя опасной женщиной.
– Это правильно, – хмыкнула Вера. – На сто процентов. А теперь все равно давай-ка подремлем. У (меня диван раскладной – сказка, а не диван. Будешь спать, как на облаке.
– Хм… – Лариса с сомнением оглядела диван. – Надеюсь только на одно: что это просто диван, а не морфер.
– Будь спокойна, диван-то я проверила.
– Как?
– Пару раз пролила на него бренди. Видишь, стоит. Значит, нормальный диван из рода диванов. Ложись, ложись, ты спишь уже. Вот плед.
– Спасибо.
– Сочтемся.
Вера погасила свет, а потом свернувшаяся калачиком на диване Лариса услышала, как в соседней комнате грустно вздохнули кроватные пружины. Значит, Вера тоже легла.
– Лариска! – минут через пять донесся из комнаты мощный Верин шепот.
– Мм… А?
– Только ты сейчас меня не убивай. Я голову не мыла. Сдохнуть с немытой головой…
– Иди ты… Делать мне больше нечего, как всяких поэтесс с немытой башкой убива-а-ать…
Лариса действительно крепко заснула. И сон ей снился яркий, весь пронизанный пурпуром и золотом громадных китайских фонариков. Висели эти фонарики прямо в небе над желтой водой Хуанхэ, а Вера, Лариса и почему-то Фрида сидели втроем в пахнущей мебельным лаком джонке и болтали о всякой ерунде. А потом Фрида вдруг сказала Ларисе:
– Ну что, Добрый Человек Из Сычуани, пришла твоя пора влюбляться.
– Это невозможно, – даже во сне решает Лариса Влюбляться! Будто больше забот нет!..
– У нее было тяжелое детство, влюбляться ее Ни учили, – объясняет Вера. Во сне она совсем не толстая и почему-то похожа на китаянку с расписной вазы. – Поэтому ей, чтобы влюбиться, нужны две веши: веер Чжунли и заклинание свитка Лао-цзы. Могу уступите за бесценок.
Лариса проявляет интерес (все-таки влюбиться хочется. Хоть ненадолго. Шутки ради):
– Бесценок – это сколько?
– Моя жизнь, – говорит Вера. – Дорого? Не пи карману? А, ладно! Бери задаром!
И у Ларисы в руках – похожий на лепесток тюльпана алый китайский веер и бумажный свиток размером с ладонь. Она разворачивает его и читает… Но почему-то голосом Фриды:
Глава двенадцатая
С фантастической ночи, часть которой Лариса провела в обществе князя Ежинского, а часть – в компании писательницы Червонцевой, младшей кастелянше Раисе Данниковой можно было уже не беспокоиться относительно исполнения своих кастелянских обязанностей. Поскольку утром, едва Лариса покинула гостеприимное Верино жилище и вернулась в свое, за нею пришли. Представители Администрации курортной зоны. Две чрезвычайно вежливые дамы в дорогих деловых костюмах, сочувственно взирая на невыспавшуюся и отнюдь не блиставшую утренней красой Ларису, попросили ее незамедлительно проследовать за ними в административный корпус. Зачем – Лариса спрашивать не стала. Хуже некуда: предвосхищать события. Если Ежинский донес на нее, то… А если нет… Будет уже другое “то”.
Административный корпус находился неподалеку от конюшни. Внешне здание выглядело как музейным экспонат под названием “Курная изба крестьянина Тульской губернии XVII века”. Но когда Лариса со своими спутницами вошла внутрь, курная изба оказалась весьма современным офисом – встроенные шкафы и стеллажи, эргономичные компьютерные столы и компьютеры последнего поколения, модные гнутые кресла класса “офис-люкс”, навесные потолки и полы с подогревом. То есть не офис, а просто рекламный проспект какой-нибудь дизайнерской фирмы с девизом: “Мы создадим вам офис в любых условиях и по последнему слову моды делового мира!” Впрочем, Ларисе было не до подробного рассматривания деталей интерьера. Тем паче что вежливый дамский конвой сразу препроводил ее к изысканно отделанной двери из бука со скромной стеклянной табличкой “Директор”.
“Опаньки! – мысленно отреагировала Лариса. – Так уж сразу и к директору?”
Одна издам надавила пальчиком на чуть выпуклую пластину возле двери:
– Аркадия Ефимовна, Раиса Данникова пришла.
“Привели ”.
– Пусть войдет, – отозвалась пластина голоском дверного колокольчика.
Дама-конвоир жестом, исполненным благородства и вежливости, открыла перед Ларисой дверь, и той ничего не оставалось как войти.
Кабинет директора курортной зоны был совершенно обычным. Стандартным. Даже стены не имели украшений в виде панелей, просто были оклеены обоями под покраску. Единственное настенное украшение висело чуть выше спинки директорского кресла. Это был большой портрет Веры Червонцевой. Толстая писательница глядела с него, чересчур застенчиво улыбаясь, а за ее спиной художник изобразил…
…Облака и качающиеся среди облаков пурпурные китайские фонарики.
– Я вас понимаю, – услышала Лариса донельзя приятный голос – Все, кто появляется у меня в кабинете впервые, прежде всего обращают внимание на эту картину.
Лариса обернулась. Невысокая, приятной полноты немолодая женщина стояла за стеллажом возле роскошно разросшегося белого олеандра. В руках жен-шины был опрыскиватель для цветов.
– Извините, – сказала Лариса. – Я…
– Понимаю, – улыбнулась женщина и поставила опрыскиватель на пол. – Вы меня не заметили. Это нормально. Меня трудно заметить, когда я вожусь с этим растением. А кроме того, я схитрила: мне хотелось увидеть вас со стороны, а не из директорского кресла, Раиса. Так что не смущайтесь и располагайтесь, как вам удобно.
Лариса “расположилась” на стуле для посетителей прямо перед начальственным столом. Аркадия Ефимовна заняла свое кресло, и теперь на Ларису изучающе взирали две дамы: со стены – Вера Червонцева, с “начальственной точки” – директор “Дворянского гнезда”. Кстати, для такой должности Аркадия Ефимовна выглядела нереспектабельно. Лариса подумала, что даме ее возраста, положения и телосложения подошел бы индивидуального пошива костюм из дорогой ткани, а не бордовая водолазка в сочетании с длинной джинсовой юбкой и джинсовым же жилетом. Аркадия Ефимовна (а имечко-то! Тут джинсам рядом лежать не положено! И даже костюм индпошива не пойдет. Роброн, фижмы и соболье боа поверх покатых плеч – вот что годится для такого прямо-таки княжеского имени!) усмехнулась: видимо, уловила мысли Ларисы. Но тут же ее лицо стало серьезным. Даже суровым. Она вытянула из ящика стола зеленую пластиковую папку-скоросшиватель и принялась ее листать. Лариса интуитивно поняла, что листается ее, Раисы Данниковой, личное дело.
– Раиса Петровна. – Директорша закрыла папку и отложила ее в сторону. – Скажите, это действительно так?
– Что именно? – напряглась Лариса. Аркадия Ефимовна вздохнула и даже слегка покраснела:
– Буквально час назад у меня была госпожа Червонцева, и то, что она рассказала, не укладывается ни в какие рамки…
– Что именно вам рассказала… госпожа Червонцева? – Напряжение растет. Кто знает, на что способна Вера? А если ее рассказ – рассказ об убийце Ларисе , явившейся в “Дворянское гнездо” для совершения подлого убийства? И Веру можно понять. Может, ей надоело ходить по лезвию, нет, сразу трем лезвиям бритвы “Жиллетт”. Может, она хочет избавиться от находящейся с ней бок о бок убийцы… Еще не зная, что эта убийца раздумала ее убивать.
– Это, конечно, ужасно. Мне не хочется в это верить…
Так.
– Но Вера сказала, что вы ночью пришли к ней, ища утешения как жертва сексуального насилия со стороны одного из наших… постояльцев!
Ффу. Спасибо тебе, Вера. Дай бог тебе еще написать кучу романов и получить все мыслимые литературные премии!
Лариса вздохнула и умело залилась слезами: не так чтоб ручьем лились вперемешку с соплями, а аккуратно, но впечатляюще – мол, порядочная женщина расстроена, унижена и оскорблена.
– Вера сказала вам правду. – Лариса приложила к щекам одноразовый платочек “Цепрусс”. – Для меня это такой шок… Это… изнасилование. Разве я могла предполагать, что, направляясь служить морферам, этим… существам благородной крови и происхождения, я столкнусь с проявлениями таких низменных инстинктов!
После Вериной лекции Лариса могла вот так легко рассуждать об этих проклятых морферах. Изображать осведомленность.
– Да-да, – покивала Аркадия Ефимовна. – А то, что насильником оказался князь Ежинский, – тоже правда?
– Совершенная. – Лариса решила, что время слез миновало и следует вести себя несколько иначе: деловито и с достоинством. И не забывать, что “оскорбленная сторона” – она.
– Вы узнали его во время… акта насилия?
Кажется, Вера рассказала не все. Но почему?
– Видите ли, Аркадия Ефимовна… Был момент, когда я попыталась отомстить насильнику. И тогда он начал… превращаться. И угрожать мне.
– Словесно угрожать? Лариса нервно улыбнулась:
– Когда перед вами встает исполинских размеров тварь, отдаленно напоминающая помесь жука и мясорубки, вряд ли вы подумаете, что она будет петь вам цыганские романсы.
– Вот даже как…
– Да. И от смерти меня спасло лишь своевременное появление князя Жупаева и барона Людвига фон Вымпеля!
Директриса была изумлена. И изображала это вполне искренне:
– Как?! Князь и барон тоже были у вас?!
– Они явились, чтобы защитить меня, – тоном гордой девственницы заявила Лариса. – Так они сами сказали. По их словам, они ведут наблюдение за князем Ежинским, поскольку тот известен в кругах морферов как безнравственное и распутное существо. И хотя они не успели предотвратить мое бесчестие, они предотвратили мою гибель. Разве Вера об этом не упомянула?
– Н-нет, – рассеянно ответила директриса.
– Странно. А между тем именно князь Жупаев и барон фон Вымпель на основании какого-то их закона арестовали князя Ежинского и сообщили мне, что я имею полное право требовать над ним Суда Чести и выступать в роли обвинительницы!
– И что вы собираетесь предпринять? – быстро спросила Аркадия Ефимовна.
А вот здесь не стоит торопиться с ответом. Можно крупно ошибиться. Нужен ли тебе, Лариса, Суд? Суд, на котором тебя саму могут осудить? Верный ответ: нет. Но и спустить обиду засранцу-морферу тоже нельзя.
Что же ответить?
Что?
– Я хотела бы посоветоваться по этому поводу с вами, Аркадия Ефимовна, – смиренно сказала Лариса и мгновенно поняла по глазам директрисы: ответ верный.
Настолько верный, что у Аркадии Ефимовны даже цвет лица стал оживленно-персиковым, а до того напоминал матирующий крем тона “бледная немочь”.
– Это правильно, Раечка, – улыбнулась директриса.
Ого.
Раечка?! Ну ладно.
– Видишь ли, Раечка, – директриса принялась вертеть в пальцах паркеровскую ручку, – наша зона отдыха – не просто курорт с приезжающими-отъезжаюшими и обслуживающим персоналом. Это семья. Одна большая семья. Семья, которая заботится о своей репутации.
– Я понимаю, – осторожно сказала Лариса, хотя направление мыслей директрисы на самом деле еще было ей неясно.
– И хотя мы являемся закрытой зоной (как ты уже знаешь), все равно не следует выносить сор из избы. Это породит нездоровое любопытство, слухи, недостойные сплетни, а их и без того предостаточно. Надо заботиться о репутации заведения.
Ага.
Лариса готова поспорить на съедение собственной зубной щетки, что директрисе тоже не нужен Суд. Это хорошо.
Однако, если Лариса не поломается немного и не набьет себе цену, получится, что она просто ничтожество, которую на скотном выгоне может всякий морфер отыметь.
Se rappelle I'honneur![25]
– Репутация заведения, – медленно произнесла Лариса, поджав губы, в точности как камеристка инфанты с портрета Рубенса. – А как же быть с моей репутацией?
Директорша просто заюлила:
– Раечка, пойми, я ведь не хочу сказать, что негодяй не будет наказан! Просто то, что случилось с тобой, – случилось в “Дворянском гнезде” впервые за всю его историю. И, возможно, больше никогда не случится. Так не проще ли замять это дело, не привлекая к нему…
– Суд Чести Общества Большой Охоты?
– Именно! Ведь ты даже не представляешь себе, что такое этот Суд! Жуткая волокита – раз. Экспертиза на предмет действительного совершения насилия над тобой – два. Только подумай, как унизительна для женщины одна перспектива подобной экспертизы!.. А самое ужасное – в “Гнездо” на Суд Чести соберутся все члены Общества Большой Охоты. То есть все чистопородные морферы со всего мира! А это…
– Что?
– Гибель неприкосновенности курортной зоны. – обреченно сказала Аркадия Ефимовна. – И, возможно, самое страшное: нарушение тайны существования морферов! Ведь только избранные люди вроде нас с тобой знают, что на земле есть эти существа!
– Сущности.
– Да, сущности. Раиса, я тебя прошу… Лариса изобразила напряженную борьбу страстей в своем сердце. На самом деле она уже приняла решение. Почти.
Se rappelle I'honneur, mais noublie pas et le profit![26]
Так-то.
– Хорошо, – сказала Лариса. – Вы правы: выносить сор из избы – последнее дело. Для того чтобы начался Суд, я, кажется, должна подать заявление, так? Я его не подам. Но это не значит, что я собираюсь ходить неотмщенной, этакой обесчещенной Лукрецией. Я требую компенсации.
– Вот это уже деловой разговор, – усмехнулась Аркадия Ефимовна. – Какая компенсация тебя устроит, Раечка? Короче, сколько?
– Речь не о деньгах, – говорит гордо Лариса, а сама думает, что ей в последнее время все лучше и убедительнее удаются роли добродетельных и донельзя оскорбленных женщин.
– Тогда чего ты хочешь?
Лариса чуть помедлила. Чтобы пауза придана весомость ее следующей реплике:
– Я хочу увидеться с Ежинским. Приватно. Я знаю, что он находится под домашним арестом, но, думаю, вы можете это устроить. Это и будет компенсация.
– Не понимаю… Зачем тебе это… свидание?
И тут Лариса посмотрела на директоршу самым честным из арсенала своих взглядов:
– Зачем? Я потребую от него клятвенного обещания жениться на мне!
И тут Аркадия расхохоталась:
– Раечка, ты сама-то веришь в то, что говоришь?! Заставить морфера!!! Да еще жениться!!!
– У меня нет другого выхода, – скорбно сказала Лариса. – Или Суд Чести и всеобщий позор и огласка, или брак с Ежинским. Фиктивный брак.
Тут директриса успокоилась:
– Что ж ты сразу не сказала, что фиктивный?
– Я думала, вы поймете. Нужен мне Ежинский в качестве муженька, как же! А вот титул его пригодится. И полагающаяся жене доля состояния. Ведь наверняка в их законах решены вопросы о том, сколько каждому супругу в браке полагается движимости, недвижимости и прочей золотой пыли.
– Толково мыслишь, Раечка… Я просто восхищена.
– Приходится, – вздохнула “Раечка”. – Кто еще позаботится о сиротке, кроме нее самой?
– Ладно, сиротка. Этот вопрос мы решим. Ежинский вряд ли будет упираться – Суд Чести и ему не надобен. Вот тебе мое личное разрешение, – директриса подписала какую-то бумажку, – на беспрепятственные свидания с Ежинским. Можешь идти к нему хоть прямо сейчас. Так даже будет лучше.
– Почему?
– Боюсь, эти двое поборников чести, Жупаев и фон Вымпель, весь курорт перебаламутят, не преминут поставить в известность каждого соплеменника и даже человека о проступке Ежинского и о том, что грядет Суд Чести. А нам это надо?
– Не надо, – улыбнулась Лариса. – Только как же я сейчас смогу идти к… арестанту? У меня ведь работа. Обязанности. Смена полотенец там, простыней…
– От работы я тебя освобождаю. На неопределенный срок. По случаю перенесенного стресса. Гликерии о том сообщу лично.
– Вот спасибо! – Лариса прямо расцвела, представив, как скрутит Гликерию приказ директорши. – Так я могу идти?
– Иди, Раечка. Да, только давай договоримся обо всем этом не распространяться.
И не как те дачные хозяева – своего пса (а они его любили, честно!).
А как тот самый пес – бездомную, безродную и беспородную Ларису.
Странностей, странностей-то сколько в этом лучшем из миров!..
– Лариса, ты меня слушаешь?
– Прости, Вера. Просто твой рассказ навел на кое-какие размышления.
– А именно?
– Никогда бы не подумала, что они существуют. Сосуществуют. С нами рядом. Вера, а какие они еще?
– То есть?
– Ну, их свойства. Или отличительные черты…
– Я так полагаю, с двумя основными их свойствами ты уже ознакомилась. Благодаря Ежинскому. Первое: способность в любой момент полностью изменять свою внешнюю и внутреннюю структуру, а второе – неудержимая никакими категорическими императивами тяга к человеческой самке. Кстати, ты думаешь культ Прекрасной Дамы придумали рыцари-люди ? Ни фига подобного! Рыцари-морферы ! Да, то, что среди морферов нет плебеев, а одни высокородные сущности. – тоже их традиция. Древняя. Потому что вещество, симулирующее в их организмах функции человеческой крови, – голубого цвета. Отсюда и пошло выражение “голубая кровь”. Кроме того, во время древних эпидемий чумы, холеры, оспы и инквизиции выживали именно морферы (и те, кою им удалось спасти). И, соответственно, выжившие получали титулы, звания, правящие посты… А еще чистокровные морферы, притом не вступавшие ни разу в связь с самкой-человеком, жили катастрофически долго. И до сих пор живут. Некоторые. Барону фон Вымпелю, кажется, около семисот лет.
– А Ежинскому?
– Что – Ежинскому?
– Сколько… лет?
– Не уверена, что больше сотни. По слухам, он безрассудно похотлив. И тем самым теряет свое право на чистоту крови и долгожительство. Да, вот еще что… Морферы – не дураки. Они знают, что люди хоть и мало живут, зато отличаются наблюдательностью. Поэтому, не желая выдавать себя, морферы стараются жить или в полностью безлюдной местности, или в мегаполисах, где никто ни на кого внимания особо не обращает. А еще морфер примерно раз в четверть века полностью перестраивает свои материальный облик. Не временный – то человек, то зайчик, то пресноводная черепаха… или баобаб, или колония полезных молочнокислых бактерий, обладающая интеллектом, – а более-менее постоянный, принятый облик. Кстати, идеей метемпсихоза люди обязаны тоже морферам. Просто кто-то когда-то услышал о перестройке и осмыслил все на человеческий лад. И учение слепил. Эзотерических обществ понаоткрывали…
– А можно… убить морфера?
Вера с некоторой иронией исподлобья поглядела на Ларису:
– Профессионально интересуешься или в обших чертах?
– В общих.
– Тогда я могу с тобой поделиться только версией. Причем моей версией. Я долго живу среди морферов, точнее, почти постоянно. И наблюдаю за ними. Так вот, ни один морфер из тех, кого я имела честь наблюдать, ни разу не употреблял напитков, содержащих этиловый спирт. Ни водку, ни вино, ни пиво. Шампанское – только сладкое, настоящее сладкое и не больше глотка – для поддержания реноме: все-таки дворяне, обязаны пить, кутить и все такое. Возможно, что растворы этилового спирта для морферов гибельны. А возможно, просто вызывают диарею. Проверять – не проверяла. Да и не вышло бы: любой морфер учует своего алкогольного врага за тысячу верст и подпоить себя не позволит.
– Интер-ресно. Не повезло морферам.
– В смысле?
– Вечные трезвенники.
– Да уж… В отличие от них безбоязненно потреблять этиловый спирт во всех его проявлениях могут только люди…
“И фламенги”, – мысленно добавила Лариса, вспомнив, как Фрида поила ее потрясающим вином со звучным названием фандагейро.
– И фламенги, – словно повторила Вера Ларисину мысль.
Ларису словно током тряхнуло. Она уставилась на писательницу:
– Ты… ты и о них знаешь?
– Да, – очень спокойно сказала Вера.
– Тогда что ты о них знаешь? Что?! Вера удивленно воззрилась на Ларису:
– Ты что так кричишь?
Лариса обессилено откинулась в кресле:
– Я была… в плену, а может, в гостях у одной фламенги. Мне тогда казалось, что я или сошла с ума, или мир вокруг меня полностью изменился. Но дело даже не в этом. Она, та фламенга, тоже убийцу, и ей заказали убить… тебя.
Вера медленно кивнула, не сводя глаз с Ларисы
– Но эта фламенга передоверила поручение тебе Человеку. Так?
– Так. И я хочу знать почему.
– Потому что фламенги – сущность, абсолютна противоположная сущности морферов. Они тщательно избегают какого-либо контакта друг с другом. Ведь ты видела, что есть фламенга, да?
– Да… – Лариса передернула плечами. “Я горю ”.
– Так вот. Фламенги – чистый разум, способный только временно подчинять себе материю и как-то организовывать ее. Поэтому у фламенги нет материального носителя, ибо все, что подпадает под воздействие энергии разума фламенги, становится ее телом.
– А пламя?
– Что есть пламя? Хаос. А если глядеть глубже-то свободное состояние материи. Плазма. Фламенга – разум, своей силой упорядочивающий плазму творящий из нее свое тело. Нематериальный, в отличие от морферов, а иногда и неуправляемый. Можно сказать, что морферы разумны, поскольку материя, их составляющая, имеет определенную структуру, я фламенги имеют эту структуру благодаря тому, что разумны. По сути, в роду морферов первичным была курица, а в роду фламенг – яйцо. Я много думала. почему сущности морферов и фламенг не пересекаются. Видимо, фламенги неспособны настолько высоко организовать материю, чтобы она продолжила дальнейшее самостоятельное, без влияния разума фламенги, существование.
– А морфер?
– Морфер же не в состоянии настолько упростить организацию своего тела, чтобы пребывать в состоянии плазмы. При этом его разум разрушится. Как я уже говорила, он может упрощать организацию своего тела до определенного предела, сохраняющего минимальную организованность для сохранения разума. И я думаю, предел упрощения своей структуры, достижимый морферами с точностью до последнего знака, совпадает с пределом усложнения фламенг.
– Да, но получается, что сущность, способная пересекать эту границу, должна была бы уметь менять принцип существования своего разума.
– Быстро схватываешь, аспирант! Это казалось невозможным, но было слишком заманчивой идеей. Эксперименты морферов и фламенг по межвидовому скрещиванию с целью получения подобной сущности заканчивались неудачно – получались гибридные сущности с нематериальным разумом и материальным вместилищем разума, совершенно неспособные к морфингу. Плохие пародии на людей. Призраки, мутанты, так называемые пришельцы… Все те, кто обеспечивает бешеную популярность сериалу “Секретные материалы” и газеткам типа “Непознанное”.
– И вампиры?
– Дались тебе вампиры, прямо больная ты на них! Вот, получи мою версию: вампиры, оборотни, тролли, огневики, драконы, эльфы и подобные образы чаще всего соответственно морферы и фламенги, наблюдаемые людьми в момент трансформации. О, да ты совсем загрузилась всей этой заумью, смотрю, прямо бледная вся!
– Это точно, – тяжело сказала Лариса.
– Тогда, может, хватит на сегодня?
– Хватит, только в твоем повествовании маленькая нестыковочка. Ты говоришь, барону фон Вымпелю, кажется, около семисот лет. И он чистокровный , хотя явно не присутствовал при сотворении мира.
– Ну, не путай бурундука с ноутбуком, а морферов с архангелами. Конечно, морферы тоже рождаются и обретают вечный покой, только не тем способом, о котором ты подумала. И меня на это действо полюбоваться никто не приглашал. Поэтому извини, подробностями процесса не располагаю, а фантазировать на эту тему…
– …просто глупо, – закончила Верину фразу Лариса.
– А о том, почему фламенга передоверила тебе мое убийство, я ведь могу и попозже рассказать. ДА и не важно это. Важно другое. Что будем с Ежинским делать?
– И с Судом этим… Ведь если там появится капсула, а этот сукин морфер не преминет…
– Что-нибудь придумаем. Еще чаю? Хотя я предложила бы тебе выспаться. Через полтора часа тебе официально заступать на кастелянскую работу.
Лариса тихо взвыла:
– Только не это!
– Ладно, – улыбнулась Вера. – Воспользуюсь своими связями в здешней Администрации и вытребую тебе выходной.
– Тебя Гликерия за это возненавидит, ха!
– А, эта старая наволочка, которая в привидение может превратиться и напугать кого-нибудь слабого на мочевой пузырь! Я ее легко ставлю на место, она меня даже побаивается.
– Она считает тебя опасной женщиной.
– Это правильно, – хмыкнула Вера. – На сто процентов. А теперь все равно давай-ка подремлем. У (меня диван раскладной – сказка, а не диван. Будешь спать, как на облаке.
– Хм… – Лариса с сомнением оглядела диван. – Надеюсь только на одно: что это просто диван, а не морфер.
– Будь спокойна, диван-то я проверила.
– Как?
– Пару раз пролила на него бренди. Видишь, стоит. Значит, нормальный диван из рода диванов. Ложись, ложись, ты спишь уже. Вот плед.
– Спасибо.
– Сочтемся.
Вера погасила свет, а потом свернувшаяся калачиком на диване Лариса услышала, как в соседней комнате грустно вздохнули кроватные пружины. Значит, Вера тоже легла.
– Лариска! – минут через пять донесся из комнаты мощный Верин шепот.
– Мм… А?
– Только ты сейчас меня не убивай. Я голову не мыла. Сдохнуть с немытой головой…
– Иди ты… Делать мне больше нечего, как всяких поэтесс с немытой башкой убива-а-ать…
Лариса действительно крепко заснула. И сон ей снился яркий, весь пронизанный пурпуром и золотом громадных китайских фонариков. Висели эти фонарики прямо в небе над желтой водой Хуанхэ, а Вера, Лариса и почему-то Фрида сидели втроем в пахнущей мебельным лаком джонке и болтали о всякой ерунде. А потом Фрида вдруг сказала Ларисе:
– Ну что, Добрый Человек Из Сычуани, пришла твоя пора влюбляться.
– Это невозможно, – даже во сне решает Лариса Влюбляться! Будто больше забот нет!..
– У нее было тяжелое детство, влюбляться ее Ни учили, – объясняет Вера. Во сне она совсем не толстая и почему-то похожа на китаянку с расписной вазы. – Поэтому ей, чтобы влюбиться, нужны две веши: веер Чжунли и заклинание свитка Лао-цзы. Могу уступите за бесценок.
Лариса проявляет интерес (все-таки влюбиться хочется. Хоть ненадолго. Шутки ради):
– Бесценок – это сколько?
– Моя жизнь, – говорит Вера. – Дорого? Не пи карману? А, ладно! Бери задаром!
И у Ларисы в руках – похожий на лепесток тюльпана алый китайский веер и бумажный свиток размером с ладонь. Она разворачивает его и читает… Но почему-то голосом Фриды:
…Желтая река уносит их джонку далеко-далеко, к сотканным из молочно-белого миткаля берегам. А пурпурно-золотые фонарики в небе начинают потихоньку гаснуть и превращаться в невесомые и блестящие разноцветные кусочки парчи, без конца сыплющиеся на спокойную и мудрую воду.
Если ты меня разлюбишь,
я устрою фейерверки
с ряженым и пьяным людом,
чтоб он пел и прославлял
то, что ты меня разлюбишь.
Если ты меня оставишь,
расстелю я на дорогах
алые ковры, чтоб каждый
путник славил то мгновенье,
когда ты меня оставишь.
В золотые крыши пагод,
в изумруд речных затонов,
в киноварь пекинских улиц
обернусь сама я, милый,
коль тебя не будет рядом.
Нету выше благодати,
чем из горя делать счастье.
Нету глупости безбожней,
чем творить из счастья горе.
Но из счастья сделать счастье,
а из горя сделать горе
не умел никто доселе,
кроме нас с тобой, любимый.
Глава двенадцатая
УГОВОР ДОРОЖЕ ЖИЗНИ
Чем больше я делаю глупостей, тем популярнее я становлюсь.
Джон Кеннеди
С фантастической ночи, часть которой Лариса провела в обществе князя Ежинского, а часть – в компании писательницы Червонцевой, младшей кастелянше Раисе Данниковой можно было уже не беспокоиться относительно исполнения своих кастелянских обязанностей. Поскольку утром, едва Лариса покинула гостеприимное Верино жилище и вернулась в свое, за нею пришли. Представители Администрации курортной зоны. Две чрезвычайно вежливые дамы в дорогих деловых костюмах, сочувственно взирая на невыспавшуюся и отнюдь не блиставшую утренней красой Ларису, попросили ее незамедлительно проследовать за ними в административный корпус. Зачем – Лариса спрашивать не стала. Хуже некуда: предвосхищать события. Если Ежинский донес на нее, то… А если нет… Будет уже другое “то”.
Административный корпус находился неподалеку от конюшни. Внешне здание выглядело как музейным экспонат под названием “Курная изба крестьянина Тульской губернии XVII века”. Но когда Лариса со своими спутницами вошла внутрь, курная изба оказалась весьма современным офисом – встроенные шкафы и стеллажи, эргономичные компьютерные столы и компьютеры последнего поколения, модные гнутые кресла класса “офис-люкс”, навесные потолки и полы с подогревом. То есть не офис, а просто рекламный проспект какой-нибудь дизайнерской фирмы с девизом: “Мы создадим вам офис в любых условиях и по последнему слову моды делового мира!” Впрочем, Ларисе было не до подробного рассматривания деталей интерьера. Тем паче что вежливый дамский конвой сразу препроводил ее к изысканно отделанной двери из бука со скромной стеклянной табличкой “Директор”.
“Опаньки! – мысленно отреагировала Лариса. – Так уж сразу и к директору?”
Одна издам надавила пальчиком на чуть выпуклую пластину возле двери:
– Аркадия Ефимовна, Раиса Данникова пришла.
“Привели ”.
– Пусть войдет, – отозвалась пластина голоском дверного колокольчика.
Дама-конвоир жестом, исполненным благородства и вежливости, открыла перед Ларисой дверь, и той ничего не оставалось как войти.
Кабинет директора курортной зоны был совершенно обычным. Стандартным. Даже стены не имели украшений в виде панелей, просто были оклеены обоями под покраску. Единственное настенное украшение висело чуть выше спинки директорского кресла. Это был большой портрет Веры Червонцевой. Толстая писательница глядела с него, чересчур застенчиво улыбаясь, а за ее спиной художник изобразил…
…Облака и качающиеся среди облаков пурпурные китайские фонарики.
– Я вас понимаю, – услышала Лариса донельзя приятный голос – Все, кто появляется у меня в кабинете впервые, прежде всего обращают внимание на эту картину.
Лариса обернулась. Невысокая, приятной полноты немолодая женщина стояла за стеллажом возле роскошно разросшегося белого олеандра. В руках жен-шины был опрыскиватель для цветов.
– Извините, – сказала Лариса. – Я…
– Понимаю, – улыбнулась женщина и поставила опрыскиватель на пол. – Вы меня не заметили. Это нормально. Меня трудно заметить, когда я вожусь с этим растением. А кроме того, я схитрила: мне хотелось увидеть вас со стороны, а не из директорского кресла, Раиса. Так что не смущайтесь и располагайтесь, как вам удобно.
Лариса “расположилась” на стуле для посетителей прямо перед начальственным столом. Аркадия Ефимовна заняла свое кресло, и теперь на Ларису изучающе взирали две дамы: со стены – Вера Червонцева, с “начальственной точки” – директор “Дворянского гнезда”. Кстати, для такой должности Аркадия Ефимовна выглядела нереспектабельно. Лариса подумала, что даме ее возраста, положения и телосложения подошел бы индивидуального пошива костюм из дорогой ткани, а не бордовая водолазка в сочетании с длинной джинсовой юбкой и джинсовым же жилетом. Аркадия Ефимовна (а имечко-то! Тут джинсам рядом лежать не положено! И даже костюм индпошива не пойдет. Роброн, фижмы и соболье боа поверх покатых плеч – вот что годится для такого прямо-таки княжеского имени!) усмехнулась: видимо, уловила мысли Ларисы. Но тут же ее лицо стало серьезным. Даже суровым. Она вытянула из ящика стола зеленую пластиковую папку-скоросшиватель и принялась ее листать. Лариса интуитивно поняла, что листается ее, Раисы Данниковой, личное дело.
– Раиса Петровна. – Директорша закрыла папку и отложила ее в сторону. – Скажите, это действительно так?
– Что именно? – напряглась Лариса. Аркадия Ефимовна вздохнула и даже слегка покраснела:
– Буквально час назад у меня была госпожа Червонцева, и то, что она рассказала, не укладывается ни в какие рамки…
– Что именно вам рассказала… госпожа Червонцева? – Напряжение растет. Кто знает, на что способна Вера? А если ее рассказ – рассказ об убийце Ларисе , явившейся в “Дворянское гнездо” для совершения подлого убийства? И Веру можно понять. Может, ей надоело ходить по лезвию, нет, сразу трем лезвиям бритвы “Жиллетт”. Может, она хочет избавиться от находящейся с ней бок о бок убийцы… Еще не зная, что эта убийца раздумала ее убивать.
– Это, конечно, ужасно. Мне не хочется в это верить…
Так.
– Но Вера сказала, что вы ночью пришли к ней, ища утешения как жертва сексуального насилия со стороны одного из наших… постояльцев!
Ффу. Спасибо тебе, Вера. Дай бог тебе еще написать кучу романов и получить все мыслимые литературные премии!
Лариса вздохнула и умело залилась слезами: не так чтоб ручьем лились вперемешку с соплями, а аккуратно, но впечатляюще – мол, порядочная женщина расстроена, унижена и оскорблена.
– Вера сказала вам правду. – Лариса приложила к щекам одноразовый платочек “Цепрусс”. – Для меня это такой шок… Это… изнасилование. Разве я могла предполагать, что, направляясь служить морферам, этим… существам благородной крови и происхождения, я столкнусь с проявлениями таких низменных инстинктов!
После Вериной лекции Лариса могла вот так легко рассуждать об этих проклятых морферах. Изображать осведомленность.
– Да-да, – покивала Аркадия Ефимовна. – А то, что насильником оказался князь Ежинский, – тоже правда?
– Совершенная. – Лариса решила, что время слез миновало и следует вести себя несколько иначе: деловито и с достоинством. И не забывать, что “оскорбленная сторона” – она.
– Вы узнали его во время… акта насилия?
Кажется, Вера рассказала не все. Но почему?
– Видите ли, Аркадия Ефимовна… Был момент, когда я попыталась отомстить насильнику. И тогда он начал… превращаться. И угрожать мне.
– Словесно угрожать? Лариса нервно улыбнулась:
– Когда перед вами встает исполинских размеров тварь, отдаленно напоминающая помесь жука и мясорубки, вряд ли вы подумаете, что она будет петь вам цыганские романсы.
– Вот даже как…
– Да. И от смерти меня спасло лишь своевременное появление князя Жупаева и барона Людвига фон Вымпеля!
Директриса была изумлена. И изображала это вполне искренне:
– Как?! Князь и барон тоже были у вас?!
– Они явились, чтобы защитить меня, – тоном гордой девственницы заявила Лариса. – Так они сами сказали. По их словам, они ведут наблюдение за князем Ежинским, поскольку тот известен в кругах морферов как безнравственное и распутное существо. И хотя они не успели предотвратить мое бесчестие, они предотвратили мою гибель. Разве Вера об этом не упомянула?
– Н-нет, – рассеянно ответила директриса.
– Странно. А между тем именно князь Жупаев и барон фон Вымпель на основании какого-то их закона арестовали князя Ежинского и сообщили мне, что я имею полное право требовать над ним Суда Чести и выступать в роли обвинительницы!
– И что вы собираетесь предпринять? – быстро спросила Аркадия Ефимовна.
А вот здесь не стоит торопиться с ответом. Можно крупно ошибиться. Нужен ли тебе, Лариса, Суд? Суд, на котором тебя саму могут осудить? Верный ответ: нет. Но и спустить обиду засранцу-морферу тоже нельзя.
Что же ответить?
Что?
– Я хотела бы посоветоваться по этому поводу с вами, Аркадия Ефимовна, – смиренно сказала Лариса и мгновенно поняла по глазам директрисы: ответ верный.
Настолько верный, что у Аркадии Ефимовны даже цвет лица стал оживленно-персиковым, а до того напоминал матирующий крем тона “бледная немочь”.
– Это правильно, Раечка, – улыбнулась директриса.
Ого.
Раечка?! Ну ладно.
– Видишь ли, Раечка, – директриса принялась вертеть в пальцах паркеровскую ручку, – наша зона отдыха – не просто курорт с приезжающими-отъезжаюшими и обслуживающим персоналом. Это семья. Одна большая семья. Семья, которая заботится о своей репутации.
– Я понимаю, – осторожно сказала Лариса, хотя направление мыслей директрисы на самом деле еще было ей неясно.
– И хотя мы являемся закрытой зоной (как ты уже знаешь), все равно не следует выносить сор из избы. Это породит нездоровое любопытство, слухи, недостойные сплетни, а их и без того предостаточно. Надо заботиться о репутации заведения.
Ага.
Лариса готова поспорить на съедение собственной зубной щетки, что директрисе тоже не нужен Суд. Это хорошо.
Однако, если Лариса не поломается немного и не набьет себе цену, получится, что она просто ничтожество, которую на скотном выгоне может всякий морфер отыметь.
Se rappelle I'honneur![25]
– Репутация заведения, – медленно произнесла Лариса, поджав губы, в точности как камеристка инфанты с портрета Рубенса. – А как же быть с моей репутацией?
Директорша просто заюлила:
– Раечка, пойми, я ведь не хочу сказать, что негодяй не будет наказан! Просто то, что случилось с тобой, – случилось в “Дворянском гнезде” впервые за всю его историю. И, возможно, больше никогда не случится. Так не проще ли замять это дело, не привлекая к нему…
– Суд Чести Общества Большой Охоты?
– Именно! Ведь ты даже не представляешь себе, что такое этот Суд! Жуткая волокита – раз. Экспертиза на предмет действительного совершения насилия над тобой – два. Только подумай, как унизительна для женщины одна перспектива подобной экспертизы!.. А самое ужасное – в “Гнездо” на Суд Чести соберутся все члены Общества Большой Охоты. То есть все чистопородные морферы со всего мира! А это…
– Что?
– Гибель неприкосновенности курортной зоны. – обреченно сказала Аркадия Ефимовна. – И, возможно, самое страшное: нарушение тайны существования морферов! Ведь только избранные люди вроде нас с тобой знают, что на земле есть эти существа!
– Сущности.
– Да, сущности. Раиса, я тебя прошу… Лариса изобразила напряженную борьбу страстей в своем сердце. На самом деле она уже приняла решение. Почти.
Se rappelle I'honneur, mais noublie pas et le profit![26]
Так-то.
– Хорошо, – сказала Лариса. – Вы правы: выносить сор из избы – последнее дело. Для того чтобы начался Суд, я, кажется, должна подать заявление, так? Я его не подам. Но это не значит, что я собираюсь ходить неотмщенной, этакой обесчещенной Лукрецией. Я требую компенсации.
– Вот это уже деловой разговор, – усмехнулась Аркадия Ефимовна. – Какая компенсация тебя устроит, Раечка? Короче, сколько?
– Речь не о деньгах, – говорит гордо Лариса, а сама думает, что ей в последнее время все лучше и убедительнее удаются роли добродетельных и донельзя оскорбленных женщин.
– Тогда чего ты хочешь?
Лариса чуть помедлила. Чтобы пауза придана весомость ее следующей реплике:
– Я хочу увидеться с Ежинским. Приватно. Я знаю, что он находится под домашним арестом, но, думаю, вы можете это устроить. Это и будет компенсация.
– Не понимаю… Зачем тебе это… свидание?
И тут Лариса посмотрела на директоршу самым честным из арсенала своих взглядов:
– Зачем? Я потребую от него клятвенного обещания жениться на мне!
И тут Аркадия расхохоталась:
– Раечка, ты сама-то веришь в то, что говоришь?! Заставить морфера!!! Да еще жениться!!!
– У меня нет другого выхода, – скорбно сказала Лариса. – Или Суд Чести и всеобщий позор и огласка, или брак с Ежинским. Фиктивный брак.
Тут директриса успокоилась:
– Что ж ты сразу не сказала, что фиктивный?
– Я думала, вы поймете. Нужен мне Ежинский в качестве муженька, как же! А вот титул его пригодится. И полагающаяся жене доля состояния. Ведь наверняка в их законах решены вопросы о том, сколько каждому супругу в браке полагается движимости, недвижимости и прочей золотой пыли.
– Толково мыслишь, Раечка… Я просто восхищена.
– Приходится, – вздохнула “Раечка”. – Кто еще позаботится о сиротке, кроме нее самой?
– Ладно, сиротка. Этот вопрос мы решим. Ежинский вряд ли будет упираться – Суд Чести и ему не надобен. Вот тебе мое личное разрешение, – директриса подписала какую-то бумажку, – на беспрепятственные свидания с Ежинским. Можешь идти к нему хоть прямо сейчас. Так даже будет лучше.
– Почему?
– Боюсь, эти двое поборников чести, Жупаев и фон Вымпель, весь курорт перебаламутят, не преминут поставить в известность каждого соплеменника и даже человека о проступке Ежинского и о том, что грядет Суд Чести. А нам это надо?
– Не надо, – улыбнулась Лариса. – Только как же я сейчас смогу идти к… арестанту? У меня ведь работа. Обязанности. Смена полотенец там, простыней…
– От работы я тебя освобождаю. На неопределенный срок. По случаю перенесенного стресса. Гликерии о том сообщу лично.
– Вот спасибо! – Лариса прямо расцвела, представив, как скрутит Гликерию приказ директорши. – Так я могу идти?
– Иди, Раечка. Да, только давай договоримся обо всем этом не распространяться.