Страница:
– Что было потом?
– В то же утро я ушел от своих по тропам, которые знал только я. Я был обучен искусству воина и решил, что мое дело – не выслеживать чеченских снайперов, а уничтожать вампиров, колдунов и прочую нечисть. Меня не искали, подумали, что я погиб вместе с ребятами.
– Но твоего тела не нашли…
– А там ничьих тел не нашли. Я взорвал их трупы. .
– Значит, тебя считают погибшим? Но как же ты живешь? Как твои родители, как документы…
– У родителей своя жизнь, они никогда во мне особенно не нуждались, так что утрату сына наверняка бы пережили. А документы мне сделал один хороший человек. Я поговорил с ним по душам, открыл свое предназначение, и он помог мне.
– Так Федор Снытников не настоящее твое имя?
– Да. А какая тебе разница, Зоя? Дело не в имени, а в том, что человек творит на земле. Я готов быть безымянным и безвестным, лишь бы свершить суд над всем злом мира.
Федор произнес эту тираду и принялся ходить по комнате, словно взволнованный студент перед экзаменом. Хотя лицо его было абсолютно спокойно.
– Суд? – переспросила пораженная Зоя. – Но разве это не дело Бога? Разве мы – судьи?
– Апостол пишет, что мы будем судить даже ангелов. Потом, в будущей жизни. Значит, сейчас у нас есть привилегия судить демонов и тех, кто им уподобился.
– Это не так, не так, – заторопилась Зоя. – Ведь даже судья должен быть милосердным, а ты…
– Уничтожить вампира – это милосердие. Лишить жизни колдуна или оборотня – это любовь. Вера учит нас держать оружие наготове, а не сдаваться перед противником. Надо вести вечный бой с адом и его порождениями.
– Но кто ты, чтобы судить, зло перед тобой или нет? Порождение ада или просто… несчастное существо, обреченное влачить нечеловеческое существование? Разве ты настолько опытен, что можешь отличить зло от добра?
– А разве ты этого не можешь? Тогда для чего тебе Бог и вера?
Зоя растерялась. Она не знала, что ей ответить. И еще она испугалась. Федор за те минуты, что говорил свою пламенную речь, внешне преобразился. Это больше не был милый молодой человек с красивым ясным лицом. Хотя нет, красота и ясность остались. Только от них становилось страшно. Словно вместо лица у Федора была маска из тонкого фарфора и сквозь этот фарфор просвечивало внутреннее холодное пламя. Зое захотелось плакать, но она сдержалась.
– Федя, а как же я? —тихо спросила она.
– А что такое? При чем здесь ты? Ты ведь не оборотень, не вампир, не вся эта дьявольская нежить. Ты мне очень дорога, Зоя. У тебя чистое сердце, но вера еще не такая пламенная, как у меня. Но это не помешает нам быть вместе.
Тут Зоя все-таки расплакалась, сильно, неудержимо. Села на пол, прижалась щекой к теплой батарее, что проходила под подоконником. От батареи пахло нагретой пылью. Запах печали. Запах одиночества и усталости.
Федор сел рядом, ласково коснулся рукой ее плеча:
– Отчего ты плачешь, Зоя?
– Я подумала, что ты теперь уедешь, бросишь меня…
– Уеду? Брошу тебя? Как ты могла такое подумать! – Теперь он обнял ее. В другой раз Зоя просто просияла бы от этого проявления нежных чувств, но сейчас ей было не до того. Она отчаянно искореняла в себе желание немедленно признаться Федору в своей получеловеческой природе. И это желание вытесняло из нее другие – более сладостные и привлекательные. – Нет, Зоя, я буду с тобой. Мы будем вместе противостоять злу, мы встанем на борьбу с нечистью, оккупировавшей ваш город. Ты и я – мы станем первыми, кто сумеет…
– Феденька, нет! – воскликнула Зоя. – Это опасно!
– «Что же сказать на это? – заговорил Федор, и Зоя поняла, что он цитирует Писание. – Если Бог за нас, кто против нас? Тот, Который Сына Своего не пощадил, но предал Его за всех нас, как с Ним не дарует нам и всего? Кто будет обвинять избранных Божиих? Бог оправдывает их».
– Федя…
– «Кто отлучит нас от любви Божией: скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч?» Это Послание к Римлянам, если ты помнишь.
– Я помню. Но для чего ты…
– Разве эти слова не взывают к тому, чтобы мы, последователи Бога, не страшились опасности? Чтобы мы, как избранные Его, воевали со злом во всех проявлениях? Чтобы ни скорбь, ни голод, ни меч не мешали нам исполнять свой воинский долг, ибо мы – воины вечной битвы со вселенской тьмой.
– Ты неверно эти слова —истолковал! Апостол говорил, что верующих должна укреплять мысль о том, что Бог не оставит их в Своей милости. Что среди скорбей не надо унывать. А ты говоришь о каком-то избранничестве! Почему ты считаешь, что избран? Кем ты избран?
– Конечно, Богом! Разве могло быть иначе?! Есть только Бог и Сатана. Сатана не мог бы послать мне знамение. Потому что я защищен от его каверз. Значит, знамение послал мне Бог.
– Ты так уверен в себе?
– Да, потому что я себя знаю.
– Федя, скажи, – тихо заговорила Зоя, – а как ты вообще… относишься к Богу?
– Как и должно верующему. Я верю в Него. В Его существование. В Его силу.
– Но… ты Его любишь?
– Бога не нужно любить. В Него нужно верить. Прежде всего. Что тут непонятного?
– И ты говоришь, что ты православный?
– Конечно.
Зоя сидела и сжимала пальцами виски. У нее разболелась голова от этого разговора. Но Федор истолковал этот ее жест иначе.
– Ты малодушный человек? – спросил он строго.
Зоя не знала, как ответить. Наконец она сказала:
– Я просто слабая женщина.
– Слабость – это не признак пола. Слабость-признак трусливой души. Я читал про одну святую девушку. Она дала обет целомудрия, а в нее влюбился юноша. Он каждый день приходил к ее окну и умолял о взаимности. Она же была холодна и тверда в своей чистоте. Однажды он пришел к ней, когда она пряла. И снова говорил ей о страсти. Она спросила: «Что тебе так нравится во мне, что ты теряешь свой разум?» – «Твои прекрасные глаза – вот что доводит меня до сладостного исступления!» – ответил юноша. Тогда девушка взяла и выколола веретеном свои глаза, чтобы юноша не губил свою душу соблазном. А ты говоришь – слабость… Кстати, когда мы поженимся, я предлагаю тебе соблюдать полное воздержание от… плотской любви.
– Мы поженимся? – слабым голосом переспросила Зоя.
– Конечно. А иначе зачем бы як тебе приехал? Я еще по нашей переписке понял, что ты – подходящая мне девушка. Ты тоже веруешь, ты много читаешь, знаешь Библию. У нас будет настоящий брак единоверцев и единомышленников. В таком браке не важны плотские отношения.
– А дети? Разве ты не хочешь, чтобы у нас, допустим, были дети?
– Нет! Под предлогом зачатия детей очень легко впасть в сладострастие и погубить свою волю и душу. Расслабиться. Впасть в похоть. Забыть о своей главной цели существования. Кроме того, дети – это лишнее в той жизни, которую нам придется вести. Мы будем подвижниками, борющимися со злом. Мы станем искоренителями ада на земле. Нам придется много молиться, воевать и испрашивать знамений у Бога.
– Понимаю… Конечно, дети помешают получению знамений. —.Зое казалось, что позвоночник у нее превратился в раскаленный железный штырь, на который насадили голову. А голова слеплена из снега – как у снеговика. И от соприкосновения с раскаленным железом голова начинает таять. А самое ужасное – этот запах. Запах человека, сидящего рядом. Такой запах может почувствовать только оборотень – и ужаснуться. Потому что от Федора исходил запах власти, жестокости и убийства. Запах враждебности всему миру.
А оборотни ориентируются по запаху.
И если рядом есть кто-то, от кого исходит флюид вражды… Оборотень может перекинуться и напасть. Рефлективно. Чтобы опередить, чтобы уничтожить предполагаемого противника.
– Федор, у тебя здесь есть вода? – не сказала, а почти простонала Зоя.
Тот слегка растерялся:
– Только в ванной.
– Где ванная?
Федор показал. Зоя метнулась в ванную, заперла за собой дверь на задвижку. Посмотрела в висящее над раковиной зеркало. В зрачках уже плескалась чернота превращения, а тело гудело и стонало, готовое к тем изменениям, которые так были Зое ненавистны.
– Нет, – прошептала своему отражению Зоя. – Сиди в клетке, зверь.
Девушка достала из кармана платок, заткнула им сливное отверстие раковины, пустила воду. Раковина начала заполняться водой. Зоя сняла с шеи свое странное украшение – на кожаном шнурке покачивался круглый широкогорлый кувшинчик из глазированной глины и с притертой пробкой. У модниц Щедрого считалось стильным носить подобные кувшинчики с вложенным в них лоскутком ткани, пропитанной ароматическим маслом. Но у Зои в кувшинчике была не ткань. Она откупорила кувшинчик и наклонила его над наполненной водой раковиной. Из кувшинчика упала капля. Капля освященного елея, того самого, которым помазывают болящих во время таинства соборования. Этот елей Зое (по ее просьбе) дала Ольга. Капля елея невидимой глазу пленкой растеклась по воде.
– У меня нет другого выхода, – сказала девушка. Челюсти уже сводило началом трансформации. Зоя припала ртом к воде и сделала большой глоток.
…Федор громко стучал в дверь ванной:
– Зоя, что случилось?! Зоя, открой! Тебе плохо?! Зоя…
Дверь открылась. Зоя стояла на пороге, зажимая рот. В ее глазах теперь была только —боль и печаль.
– Ты так кричала, – с упреком в голосе сказал Федор. – Что с тобой случилось?
– Живот скрутило, – сказала Зоя, не отнимая руки ото рта. – Гастрит. Я пойду домой.
– Тогда пока, – сразу успокоился Федор. – Конечно, иди.
– Завтра в восемь вечера репетиция. В клубе.
– Я приду, – пообещал Федор. – До встречи.
Провожать девушку, на которой всего лишь собираешься жениться, – поступок слишком примитивный. Не духовный и не возвышенный. Федор Снытников не совершал примитивных поступков.
Зоя буквально выбежала из гостиницы и только тогда убрала руку. Рот и губы кровоточили, словно кожу с них сорвало наждаком. Зоя схватила пригоршню снега и прижала его к губам, стараясь унять боль.
– Ничего, – пробормотала она. – На оборотнях все заживает. Зато я не выпустила своего зверя.
А Федор Снытников в задумчивости стоял над раковиной в своей ванной. В раковине была вода, густо окрашенная кровью. Зоя забыла вытащить платок и спустить ее.
– Гастрит, – сказал Федор. И коснулся рукой маленькой Библии, хранимой в нагрудном кармане пиджака.
…Зоя не торопилась идти домой. Рот горел и кровоточил. Тело ломило так, словно в нем не осталось ни одной целой кости – зверь мстил человеку за то, что ему не позволили выбраться. Зое хотелось уйти в лес и выть на луну. Но она не умела выть. За гостиницей «Цепеш» был маленький парк. Его разбили вампиры, они же ухаживали за деревьями, подрезали кусты, а зимой расчищали дорожки. Парк вампиров был очарователен, как пейзаж с рождественской открытки: засыпанные снегом кусты барбариса, дорожки, похожие на белые атласные ленты, сентиментальные снеговики с глазами из угольков и носами-морковками…
Правда, у некоторых снеговиков присутствовали пластмассовые челюсти с длинными клыками – из тех, что продаются в магазинах на хеллоуин, для того чтобы русские детишки могли отпраздновать национальный праздник американской нежити… У вампиров тоже есть чувство юмора.
Зоя, не торопясь, пошла по аллее. Парк встретил ее пустотой и безмолвием, но Зое именно это и было нужно. Тишина, одиночество и снег, медленно падающий с ночного неба. Зоя встала на колени, подняла лицо навстречу падающему снегу и сказала:
– Господи, почему я есть?
Падал снег, и вместе с ним падали долу древние слова псалма:
– Господи, воззвах к Тебе, услыши мя. Услыши мя, Господи. Вонми гласу моления моего, внегда воззвати ми к Тебе…
Зоя плакала и молилась о своей отверженности, о том, что ее путь невыносим и сама природа отказывает ей в праве на существование. Она спрашивала, но страшилась получить ответ. Она просила и не верила в то, что просимое можно получить. Наконец Зоя почувствовала, что не осталось больше ни слез для плача, ни слов для молитвы. Она встала и, чуть покачиваясь, двинулась к выходу из парка, мимо колонны снеговиков с морковными носами и вампирьими челюстями. И тут дорогу ей заступил вампир.
– Не слишком поздно для прогулок? – спросил он.
Зоя промолчала.
– Впрочем, —продолжал вампир, —я слышал, будто у оборотней иногда бывает бессонница. Как поживаете, Зоя?
– Спасибо, Вадим, – наконец подала голос Зоя. – Не на что жаловаться.
Вампир переместился ближе, заглянул девушке в глаза:
– Не уверен. А что это у вас за раны? Опять пытали самое себя? Вы мазохистка, Зоя.
– Я удерживаю своего зверя. Вадим, мне нужно идти.
– Позвольте мне немного проводить вас. Уверяю, с самыми чистыми намерениями.
Зоя отрешенно кивнула. Вампир зашагал рядом с нею, явно любуясь заснеженным парком. Лицо Вадима прекрасно гармонировало со всей окружающей белизной. Вадим был молодым (двухсот лет не минуло), изумительно красивым и интеллигентным вампиром. И давним, но безуспешным поклонником Зои. Он питал к девушке-оборотню самые нежные чувства и не раз предлагал ей руку и сердце. Но, как известно, Зоя уже придумала себе принца, а Вадим до этого образа не дотягивал. Потому был просто хорошим другом и приятным собеседником.
– Нельзя, удерживать своего зверя бесконечно, – сказал Вадим. – Он отомстит.
– Вадим, я прошу…
– Нет, это я прошу вас, Зоечка. Мы знакомы не первый год. И все это время я наблюдаю за вашими страданиями. Вы пытаетесь стать тем, кем вы быть не можете.
– Да, я хочу стать человеком. Я хочу, чтобы у меня была бессмертная душа.
– А зачем? Что вы обретете, даже если предположить такое чудо, что вдруг ваша природа оборотня исчезнет и останется только природа человеческая? Ради какой награды хотите вы очеловечиться?
– Я просто хочу быть нормальной.
– А вы знаете, как это – быть нормальной? Какова она – норма? Да, вы скажете, что люди не обрастают шкурой, не выращивают клыков и когтей, как оборотни, не проходят сквозь стены и не пьют кровь, как вампиры. Но разве они поэтому лучше нас? Чище? Благороднее? Мудрее? Или, может быть, милосерднее?
– Вадим…
– Зоя, послушайте! Мне жаль вас. Именно жаль, хотя говорят, что вампиры не знают жалости и сострадания. Я вижу, как вы мучаетесь. Я сострадаю вам. Потому что сам когда-то, пусть давно, тоже страдал так. Я страшился своей природы, я презирал себя за то, что стал живым мертвецом, которому недоступно солнце. Но я смирился. И вы смиритесь.
– Мне очень страшно, Вадим, – сказала Зоя. – Мне иногда кажется, что небо надо мной пусто. А я хочу верить, что моя жизнь для чего-то нужна там…
– Зоя, простите, вы же знаете, что я атеист. И я не понимаю вашей склонности к религиозности и церковности. Вы до сих пор не расстаетесь с идеей принятия крещения!
– Да.
– Это убьет вас.
– Знаю. Поэтому я и не крестилась. До сих пор. Хотя лучше бы мне сгореть от святой воды, чем мучиться от такой жизни!
– Зоя, милая, почему вы себя так ненавидите?! Кому вы сделали вред, кого обидели или оскорбили тем, что вы оборотень?! Вы ведь даже не охотитесь, я-то знаю…
– Я встретила человека. Я… Он мне дорог. Но таких, как я и вы, он считает порождением ада, воплощенным злом.
– Поверьте, вы не будете с ним счастливы. Зоя, люди мыслят стереотипно, они всех подгоняют под ими же самими выдуманные параметры. Они презирают и ненавидят даже своих – тех, кто под параметры не подошел. Инвалидов, неизлечимо больных… Хотя на словах – о, на словах люди крайне гуманны и милосердны! Поэтому не связывайтесь с ними. Они уничтожат вас во имя торжества своей гуманности и милосердия. Ведь эвтаназию тоже придумал человек… Кстати, хотел вас спросить: правда, что нашли труп человека, убитого оборотнем?
– Да. Но я еще не знаю подробностей.
– Это кто-то из Стаи?
– Нет. Вадим, у Стаи нет Вожака. Без него – никакой охоты. Кроме того, убивать людей Стае запрещено. Мне кажется, это чужак. На меня и мою подругу тоже недавно напал оборотень. Он был безумен, не мог даже держать определенного образа. Какая-то жуткая смесь из клыков, шерсти и когтей.
– Напали?! Ужас! Зоечка, я теперь буду постоянно ходить за вами, хотите вы этого или нет! Если уж даже на оборотней нападают, куда катится мир!
– Вадим, не стоит так беспокоиться… То нападение я отбила, и монстра взяли. Думаю, его уже усыпили. Безумие неизлечимо.
– Беспокоиться стоит. Ведь убийство человека произошло позже, и значит, этот убийца еще не пойман.
Утром Зое позвонила Ольга:
– Ты уже знаешь?
– Что?
– По местному радио передали. Убийца найден. Тоже безумный оборотень, вроде того, что на нас напал. Его поймали, когда он на птицеферму залез. Два десятка кур успел растерзать, пока его обезвредили. Зоя…
– А?
– Откуда могут взяться безумные оборотни? Раньше у нас их не было.
– Раньше у Стаи был Вожак. Он метил город…
– Фу!
– Метил город, и чужаки не смели приблизиться. А сейчас полное безначалие. Мой отец только считается заместителем Вожака, но эта должность ничего не дает… Ох, подожди, Оля, дай я проснусь окончательно, я полночи не спала.
– Из-за чего?
– Федор объявил себя борцом с мировой нежитью. А я, как ты понимаешь, тоже попадаю в отряд ненавистной ему нежити.
– Зоя… Ты сказала ему о себе?
– Нет. Испугалась, подумала: может, он переменится. Успокоится, поживет немного в нашем городе, привыкнет. И не будет так болезненно реагировать.
– Да уж, реакция отменная. Надо же, в борцы его потянуло. Воин незримой войны. Я попрошу Арсения, пускай он с этим молодым человеком побеседует на темы войны и мира.
– Может, не надо?
– Надо. Сегодня после всенощной будем репетировать пьесу, вот Арсений и поговорит с твоим Федором.
– Оля, знаешь, я почему-то стала его бояться.
– Кого?
– Федора. Оля, можно я к тебе приеду? По телефону это как-то не расскажешь.
– Приезжай, конечно. Жду. Постных плюшек напеку, на огуречном рассоле. Меня Любовь Николаевна научила – сказочная вещь.
…Сказочные постные плюшки действительно были хороши. И на некоторое время примирили Зою с действительностью. Она передала подруге весь свой вечерний разговор с Федором, немного поплакала, съела полбанки абрикосового варенья и почти успокоилась.
– Я скажу ему правду, – решила она. – Отвергнет, так тому и быть.
– В конце концов, – поддержала девушку дьяконица, – не сошелся свет клином на этом Федоре. Можно подумать, уникум. Найдем мы тебе жениха, Зоя, не переживай! После Великого поста повезу я тебя, солнце мое, в свой родной город, в Сергиев Посад. Там молодых, неженатых семинаристов столько!
– Оля, и как ты себе это представляешь? – утомленно улыбнулась Зоя. – Некрещеная оборотниха и будущий священник. Ничего себе союз! Нет, видно, мне надо отказаться от своих абсурдных мечтаний. Родилась зверем – так и живи со зверями. Закон естества.
– «Бог, идеже хощет, побеждает естества чин», – напомнила Ольга.
– К сожалению, это не мой случай, – сказала Зоя, но в словах ее не было безысходной печали. – Ты на всенощную сегодня куда идешь?
– Я хочу пойти в собор. Там владыка служить будет. Архиерейский хор поет – просто душа с телом расстается.
– А я, как всегда, буду в нашем храме. Оль, ты знаешь, иногда стою и боюсь – как выгонят меня сейчас богомольные старушки, закричат: «Оборотень, нехристь! Вон из нашего храма!»
– Не имеют они права кричать. И храм не их, а Божий. Не старушки богомольные в храме хозяйки, а Бог. Это Его дом, люди в том доме гости. Мало ли кто к Хозяину в гости приходит! Дело других гостей на это вежливо не обращать внимания. Погоди… Раньше ты никогда мне такого не говорила. Тебя кто-нибудь в храме обидел?
– Нет. Но я боюсь, что после этого убийства, после разговоров о безумных оборотнях на меня и подобных мне будут смотреть не так.
– А вот это тебя волновать не должно, как и кто на тебя смотрит. Ты не гривенник, чтобы всем нравиться. Другое дело – переживать, чтобы новых несчастий не случилось. Вдруг эти безумные оборотни теперь валом в наш город повалят? К теплым местам.
– Нет, это исключено. Сегодня отец встретится с Вожаками кошколюдов и медведей. Они должны договориться о создании заслона. И образовании специальных патрулей, которые будут задерживать каждого подозрительного типа, являющегося в город.
– У тебя опять лицо мрачнее тучи. Давай лучше свои роли порепетируем.
– Погоди, Оля… А что, если он прав?
– Кто прав?
– Федор… Когда говорит, что надо вести беспощадную борьбу со злом, что нужно уничтожать таких, как я.
– Это не борьба со злом. Это тоже зло. Может, еще большее. Кто мы, чтобы брать в руки меч и судить о добре и зле? И кто те, собирающиеся судить нас? Этот Федор – он кто? Чудотворец? Великий подвижник? Аскет? Мудрец? Откуда у него духовный опыт и зрение, чтобы видеть, где добро и где зло? Какой особенной благодати он сподобился, что считает себя вправе судить о таких высоких сущностях?! По-моему, он просто подвержен греху самонадеянности. Сама же говорила, знамения ему виделись, откровения давались от Бога. Скажите, какой пророк Исайя! Не всякому знамению и не всякому откровению нужно верить. Этому Федору надо бы с нашим владыкой побеседовать… О, кстати! В ближайшее воскресенье владыка Кирилл проводит душеполезные чтения. Пригласи своего юного воителя и борца со злом.
Пусть он узнает архиерейскую точку зрения на эту проблему… А теперь —давай за роли. Завтра уже Введение, а у нас спектакль сырой!
– Да. Надо его подморозить.
– Ну, за этим дело не станет.
Праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы всегда приходил в Щедрый вместе с самыми суровыми морозами. Но морозы не останавливали богомольцев – на праздничную всенощную в храм тек и тек народ, топал валенками на паперти, оббивая снег, толпился у свечного ящика, пошумливал, судачил о том о сем.
Зоя пришла на службу загодя, встала, как всегда, в притворе, под написанной на стене иконой священномученика Власия. Этот святой почитался за покровителя всякого домашнего зверя, а Зое хотелось верить в то, что и она тоже зверь домашний. В руках Зоя держала книжечку – краткий богослужебный сборник, по нему она вычитывала, какие стихиры поются в эту праздничную службу. Зое хотелось тишины и мира душевного, хотелось настроиться на торжественный лад богослужения, чтобы сердце вдруг охватило, как в детстве, радостное, волнительное предчувствие-предвкушение скорого праздника и исполнения заветных желаний… Девушке было нелегко вспоминать разговор с Федором, а потом и позднюю беседу с вампиром – эти разговоры бередили душу, от них перехватывало дыхание и хотелось плакать. Чтобы не было слез под светлый праздник, посвященный тому, как благочестивые Иоаким и Анна ввели юную Деву Марию в храм, Зоя принялась шепотом читать стихиры:
– «Во святая святых Святая и Непорочная Святым Духом вводится, и святым ангелом питается, суть святейший храм Святаго Бога нашего…»
– Смотри, вон она стоит, – змейкой вполз в уши шепоток.
«Это не обо мне, – подумала Зоя. – Я всегда здесь стою. Я никому не мешаю».
– Нет, какое ж надо бесстыдство иметь, какую наглость! Смотри, стоит, будто ее это и не касается! Вот дрянь какая!
«Обо мне или не обо мне?»
– Когда же на них управа-то найдется, на окаянных! Уж и в храм повадились ходить! Эй, ты!
«Вот теперь это точно ко мне!»
Зоя подняла глаза от книги. Напротив нее стояли две старушки клинически благочестивого вида. В глазах старушек горел огонь священной ненависти.
– Что вам нужно? – тихо спросила Зоя. Старушка, явно изможденная круглогодичными
постами и оттого находящаяся в степени крайней гневливости, зашипела:
– Ни стыда нету, ни совести! Не пяль зенки-то бесстыжие! В церковь пришла! Нельзя тебе в церковь и носа показывать!
– Почему? – Голос Зои осип.
– Ты нехристь окаянная, бесовка проклятая, оборотниха! Вы людей убиваете-рвете, а потом в церковь приходите грехи замаливать!
– Я никого не убивала. – Голос Зои был так же тих, но в нем появился металл.
– Не убивала, так убьешь! – взвилась вторая старушонка. От ее вопля люди в притворе заоборачивались, заволновались – стало любопытно, кому же бросают такие обвинения. – Отродье адово, веры вам нет! Всех вас надо колом осиновым!
– Я вам мешаю? – спросила Зоя.
– Мешаешь! Да тебе и жить-то не положено, паскудница! Убирайся из храма, место святое не скверни!
– После тебя, как после собаки паршивой, церковь заново святить надо! – заявила старушонка-постница. – Убирайся!
– Послушайте! – закричала Зоя. – Какое вы имеете право так со мной поступать?!
– Потому что мы люди крещеные и православные, а ты нет! Ты вообще нелюдь! Убирайся!
Тут, видно, среди толпы пронесся слух, что из церкви гонят оборотниху. А так как город был здорово взбудоражен недавним убийством, то вопль «Убирайся!» подхватили многие.
Зоя беспомощно и затравленно огляделась. Вокруг были люди. Вроде бы люди. Но от них исходил запах каких-то очень жестоких и крупных хищников, изгоняющих пришельца со своей законной территории.
– Прошу вас! – воскликнула Зоя, и тут перепостившаяся старушенция не выдержала:
– Ах, будь ты проклята, анафема тебе! – и вкатила Зое пощечину.
Удар был не очень сильный, но Зоя пошатнулась. Лицо ее побелело, и только там, где старушенция приложила свою костлявую лапу, алело пятно. Люди притихли, смотрели на девушку, прижимавшую руку к пылающей щеке.
– В то же утро я ушел от своих по тропам, которые знал только я. Я был обучен искусству воина и решил, что мое дело – не выслеживать чеченских снайперов, а уничтожать вампиров, колдунов и прочую нечисть. Меня не искали, подумали, что я погиб вместе с ребятами.
– Но твоего тела не нашли…
– А там ничьих тел не нашли. Я взорвал их трупы. .
– Значит, тебя считают погибшим? Но как же ты живешь? Как твои родители, как документы…
– У родителей своя жизнь, они никогда во мне особенно не нуждались, так что утрату сына наверняка бы пережили. А документы мне сделал один хороший человек. Я поговорил с ним по душам, открыл свое предназначение, и он помог мне.
– Так Федор Снытников не настоящее твое имя?
– Да. А какая тебе разница, Зоя? Дело не в имени, а в том, что человек творит на земле. Я готов быть безымянным и безвестным, лишь бы свершить суд над всем злом мира.
Федор произнес эту тираду и принялся ходить по комнате, словно взволнованный студент перед экзаменом. Хотя лицо его было абсолютно спокойно.
– Суд? – переспросила пораженная Зоя. – Но разве это не дело Бога? Разве мы – судьи?
– Апостол пишет, что мы будем судить даже ангелов. Потом, в будущей жизни. Значит, сейчас у нас есть привилегия судить демонов и тех, кто им уподобился.
– Это не так, не так, – заторопилась Зоя. – Ведь даже судья должен быть милосердным, а ты…
– Уничтожить вампира – это милосердие. Лишить жизни колдуна или оборотня – это любовь. Вера учит нас держать оружие наготове, а не сдаваться перед противником. Надо вести вечный бой с адом и его порождениями.
– Но кто ты, чтобы судить, зло перед тобой или нет? Порождение ада или просто… несчастное существо, обреченное влачить нечеловеческое существование? Разве ты настолько опытен, что можешь отличить зло от добра?
– А разве ты этого не можешь? Тогда для чего тебе Бог и вера?
Зоя растерялась. Она не знала, что ей ответить. И еще она испугалась. Федор за те минуты, что говорил свою пламенную речь, внешне преобразился. Это больше не был милый молодой человек с красивым ясным лицом. Хотя нет, красота и ясность остались. Только от них становилось страшно. Словно вместо лица у Федора была маска из тонкого фарфора и сквозь этот фарфор просвечивало внутреннее холодное пламя. Зое захотелось плакать, но она сдержалась.
– Федя, а как же я? —тихо спросила она.
– А что такое? При чем здесь ты? Ты ведь не оборотень, не вампир, не вся эта дьявольская нежить. Ты мне очень дорога, Зоя. У тебя чистое сердце, но вера еще не такая пламенная, как у меня. Но это не помешает нам быть вместе.
Тут Зоя все-таки расплакалась, сильно, неудержимо. Села на пол, прижалась щекой к теплой батарее, что проходила под подоконником. От батареи пахло нагретой пылью. Запах печали. Запах одиночества и усталости.
Федор сел рядом, ласково коснулся рукой ее плеча:
– Отчего ты плачешь, Зоя?
– Я подумала, что ты теперь уедешь, бросишь меня…
– Уеду? Брошу тебя? Как ты могла такое подумать! – Теперь он обнял ее. В другой раз Зоя просто просияла бы от этого проявления нежных чувств, но сейчас ей было не до того. Она отчаянно искореняла в себе желание немедленно признаться Федору в своей получеловеческой природе. И это желание вытесняло из нее другие – более сладостные и привлекательные. – Нет, Зоя, я буду с тобой. Мы будем вместе противостоять злу, мы встанем на борьбу с нечистью, оккупировавшей ваш город. Ты и я – мы станем первыми, кто сумеет…
– Феденька, нет! – воскликнула Зоя. – Это опасно!
– «Что же сказать на это? – заговорил Федор, и Зоя поняла, что он цитирует Писание. – Если Бог за нас, кто против нас? Тот, Который Сына Своего не пощадил, но предал Его за всех нас, как с Ним не дарует нам и всего? Кто будет обвинять избранных Божиих? Бог оправдывает их».
– Федя…
– «Кто отлучит нас от любви Божией: скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч?» Это Послание к Римлянам, если ты помнишь.
– Я помню. Но для чего ты…
– Разве эти слова не взывают к тому, чтобы мы, последователи Бога, не страшились опасности? Чтобы мы, как избранные Его, воевали со злом во всех проявлениях? Чтобы ни скорбь, ни голод, ни меч не мешали нам исполнять свой воинский долг, ибо мы – воины вечной битвы со вселенской тьмой.
– Ты неверно эти слова —истолковал! Апостол говорил, что верующих должна укреплять мысль о том, что Бог не оставит их в Своей милости. Что среди скорбей не надо унывать. А ты говоришь о каком-то избранничестве! Почему ты считаешь, что избран? Кем ты избран?
– Конечно, Богом! Разве могло быть иначе?! Есть только Бог и Сатана. Сатана не мог бы послать мне знамение. Потому что я защищен от его каверз. Значит, знамение послал мне Бог.
– Ты так уверен в себе?
– Да, потому что я себя знаю.
– Федя, скажи, – тихо заговорила Зоя, – а как ты вообще… относишься к Богу?
– Как и должно верующему. Я верю в Него. В Его существование. В Его силу.
– Но… ты Его любишь?
– Бога не нужно любить. В Него нужно верить. Прежде всего. Что тут непонятного?
– И ты говоришь, что ты православный?
– Конечно.
Зоя сидела и сжимала пальцами виски. У нее разболелась голова от этого разговора. Но Федор истолковал этот ее жест иначе.
– Ты малодушный человек? – спросил он строго.
Зоя не знала, как ответить. Наконец она сказала:
– Я просто слабая женщина.
– Слабость – это не признак пола. Слабость-признак трусливой души. Я читал про одну святую девушку. Она дала обет целомудрия, а в нее влюбился юноша. Он каждый день приходил к ее окну и умолял о взаимности. Она же была холодна и тверда в своей чистоте. Однажды он пришел к ней, когда она пряла. И снова говорил ей о страсти. Она спросила: «Что тебе так нравится во мне, что ты теряешь свой разум?» – «Твои прекрасные глаза – вот что доводит меня до сладостного исступления!» – ответил юноша. Тогда девушка взяла и выколола веретеном свои глаза, чтобы юноша не губил свою душу соблазном. А ты говоришь – слабость… Кстати, когда мы поженимся, я предлагаю тебе соблюдать полное воздержание от… плотской любви.
– Мы поженимся? – слабым голосом переспросила Зоя.
– Конечно. А иначе зачем бы як тебе приехал? Я еще по нашей переписке понял, что ты – подходящая мне девушка. Ты тоже веруешь, ты много читаешь, знаешь Библию. У нас будет настоящий брак единоверцев и единомышленников. В таком браке не важны плотские отношения.
– А дети? Разве ты не хочешь, чтобы у нас, допустим, были дети?
– Нет! Под предлогом зачатия детей очень легко впасть в сладострастие и погубить свою волю и душу. Расслабиться. Впасть в похоть. Забыть о своей главной цели существования. Кроме того, дети – это лишнее в той жизни, которую нам придется вести. Мы будем подвижниками, борющимися со злом. Мы станем искоренителями ада на земле. Нам придется много молиться, воевать и испрашивать знамений у Бога.
– Понимаю… Конечно, дети помешают получению знамений. —.Зое казалось, что позвоночник у нее превратился в раскаленный железный штырь, на который насадили голову. А голова слеплена из снега – как у снеговика. И от соприкосновения с раскаленным железом голова начинает таять. А самое ужасное – этот запах. Запах человека, сидящего рядом. Такой запах может почувствовать только оборотень – и ужаснуться. Потому что от Федора исходил запах власти, жестокости и убийства. Запах враждебности всему миру.
А оборотни ориентируются по запаху.
И если рядом есть кто-то, от кого исходит флюид вражды… Оборотень может перекинуться и напасть. Рефлективно. Чтобы опередить, чтобы уничтожить предполагаемого противника.
– Федор, у тебя здесь есть вода? – не сказала, а почти простонала Зоя.
Тот слегка растерялся:
– Только в ванной.
– Где ванная?
Федор показал. Зоя метнулась в ванную, заперла за собой дверь на задвижку. Посмотрела в висящее над раковиной зеркало. В зрачках уже плескалась чернота превращения, а тело гудело и стонало, готовое к тем изменениям, которые так были Зое ненавистны.
– Нет, – прошептала своему отражению Зоя. – Сиди в клетке, зверь.
Девушка достала из кармана платок, заткнула им сливное отверстие раковины, пустила воду. Раковина начала заполняться водой. Зоя сняла с шеи свое странное украшение – на кожаном шнурке покачивался круглый широкогорлый кувшинчик из глазированной глины и с притертой пробкой. У модниц Щедрого считалось стильным носить подобные кувшинчики с вложенным в них лоскутком ткани, пропитанной ароматическим маслом. Но у Зои в кувшинчике была не ткань. Она откупорила кувшинчик и наклонила его над наполненной водой раковиной. Из кувшинчика упала капля. Капля освященного елея, того самого, которым помазывают болящих во время таинства соборования. Этот елей Зое (по ее просьбе) дала Ольга. Капля елея невидимой глазу пленкой растеклась по воде.
– У меня нет другого выхода, – сказала девушка. Челюсти уже сводило началом трансформации. Зоя припала ртом к воде и сделала большой глоток.
…Федор громко стучал в дверь ванной:
– Зоя, что случилось?! Зоя, открой! Тебе плохо?! Зоя…
Дверь открылась. Зоя стояла на пороге, зажимая рот. В ее глазах теперь была только —боль и печаль.
– Ты так кричала, – с упреком в голосе сказал Федор. – Что с тобой случилось?
– Живот скрутило, – сказала Зоя, не отнимая руки ото рта. – Гастрит. Я пойду домой.
– Тогда пока, – сразу успокоился Федор. – Конечно, иди.
– Завтра в восемь вечера репетиция. В клубе.
– Я приду, – пообещал Федор. – До встречи.
Провожать девушку, на которой всего лишь собираешься жениться, – поступок слишком примитивный. Не духовный и не возвышенный. Федор Снытников не совершал примитивных поступков.
Зоя буквально выбежала из гостиницы и только тогда убрала руку. Рот и губы кровоточили, словно кожу с них сорвало наждаком. Зоя схватила пригоршню снега и прижала его к губам, стараясь унять боль.
– Ничего, – пробормотала она. – На оборотнях все заживает. Зато я не выпустила своего зверя.
А Федор Снытников в задумчивости стоял над раковиной в своей ванной. В раковине была вода, густо окрашенная кровью. Зоя забыла вытащить платок и спустить ее.
– Гастрит, – сказал Федор. И коснулся рукой маленькой Библии, хранимой в нагрудном кармане пиджака.
…Зоя не торопилась идти домой. Рот горел и кровоточил. Тело ломило так, словно в нем не осталось ни одной целой кости – зверь мстил человеку за то, что ему не позволили выбраться. Зое хотелось уйти в лес и выть на луну. Но она не умела выть. За гостиницей «Цепеш» был маленький парк. Его разбили вампиры, они же ухаживали за деревьями, подрезали кусты, а зимой расчищали дорожки. Парк вампиров был очарователен, как пейзаж с рождественской открытки: засыпанные снегом кусты барбариса, дорожки, похожие на белые атласные ленты, сентиментальные снеговики с глазами из угольков и носами-морковками…
Правда, у некоторых снеговиков присутствовали пластмассовые челюсти с длинными клыками – из тех, что продаются в магазинах на хеллоуин, для того чтобы русские детишки могли отпраздновать национальный праздник американской нежити… У вампиров тоже есть чувство юмора.
Зоя, не торопясь, пошла по аллее. Парк встретил ее пустотой и безмолвием, но Зое именно это и было нужно. Тишина, одиночество и снег, медленно падающий с ночного неба. Зоя встала на колени, подняла лицо навстречу падающему снегу и сказала:
– Господи, почему я есть?
Падал снег, и вместе с ним падали долу древние слова псалма:
– Господи, воззвах к Тебе, услыши мя. Услыши мя, Господи. Вонми гласу моления моего, внегда воззвати ми к Тебе…
Зоя плакала и молилась о своей отверженности, о том, что ее путь невыносим и сама природа отказывает ей в праве на существование. Она спрашивала, но страшилась получить ответ. Она просила и не верила в то, что просимое можно получить. Наконец Зоя почувствовала, что не осталось больше ни слез для плача, ни слов для молитвы. Она встала и, чуть покачиваясь, двинулась к выходу из парка, мимо колонны снеговиков с морковными носами и вампирьими челюстями. И тут дорогу ей заступил вампир.
– Не слишком поздно для прогулок? – спросил он.
Зоя промолчала.
– Впрочем, —продолжал вампир, —я слышал, будто у оборотней иногда бывает бессонница. Как поживаете, Зоя?
– Спасибо, Вадим, – наконец подала голос Зоя. – Не на что жаловаться.
Вампир переместился ближе, заглянул девушке в глаза:
– Не уверен. А что это у вас за раны? Опять пытали самое себя? Вы мазохистка, Зоя.
– Я удерживаю своего зверя. Вадим, мне нужно идти.
– Позвольте мне немного проводить вас. Уверяю, с самыми чистыми намерениями.
Зоя отрешенно кивнула. Вампир зашагал рядом с нею, явно любуясь заснеженным парком. Лицо Вадима прекрасно гармонировало со всей окружающей белизной. Вадим был молодым (двухсот лет не минуло), изумительно красивым и интеллигентным вампиром. И давним, но безуспешным поклонником Зои. Он питал к девушке-оборотню самые нежные чувства и не раз предлагал ей руку и сердце. Но, как известно, Зоя уже придумала себе принца, а Вадим до этого образа не дотягивал. Потому был просто хорошим другом и приятным собеседником.
– Нельзя, удерживать своего зверя бесконечно, – сказал Вадим. – Он отомстит.
– Вадим, я прошу…
– Нет, это я прошу вас, Зоечка. Мы знакомы не первый год. И все это время я наблюдаю за вашими страданиями. Вы пытаетесь стать тем, кем вы быть не можете.
– Да, я хочу стать человеком. Я хочу, чтобы у меня была бессмертная душа.
– А зачем? Что вы обретете, даже если предположить такое чудо, что вдруг ваша природа оборотня исчезнет и останется только природа человеческая? Ради какой награды хотите вы очеловечиться?
– Я просто хочу быть нормальной.
– А вы знаете, как это – быть нормальной? Какова она – норма? Да, вы скажете, что люди не обрастают шкурой, не выращивают клыков и когтей, как оборотни, не проходят сквозь стены и не пьют кровь, как вампиры. Но разве они поэтому лучше нас? Чище? Благороднее? Мудрее? Или, может быть, милосерднее?
– Вадим…
– Зоя, послушайте! Мне жаль вас. Именно жаль, хотя говорят, что вампиры не знают жалости и сострадания. Я вижу, как вы мучаетесь. Я сострадаю вам. Потому что сам когда-то, пусть давно, тоже страдал так. Я страшился своей природы, я презирал себя за то, что стал живым мертвецом, которому недоступно солнце. Но я смирился. И вы смиритесь.
– Мне очень страшно, Вадим, – сказала Зоя. – Мне иногда кажется, что небо надо мной пусто. А я хочу верить, что моя жизнь для чего-то нужна там…
– Зоя, простите, вы же знаете, что я атеист. И я не понимаю вашей склонности к религиозности и церковности. Вы до сих пор не расстаетесь с идеей принятия крещения!
– Да.
– Это убьет вас.
– Знаю. Поэтому я и не крестилась. До сих пор. Хотя лучше бы мне сгореть от святой воды, чем мучиться от такой жизни!
– Зоя, милая, почему вы себя так ненавидите?! Кому вы сделали вред, кого обидели или оскорбили тем, что вы оборотень?! Вы ведь даже не охотитесь, я-то знаю…
– Я встретила человека. Я… Он мне дорог. Но таких, как я и вы, он считает порождением ада, воплощенным злом.
– Поверьте, вы не будете с ним счастливы. Зоя, люди мыслят стереотипно, они всех подгоняют под ими же самими выдуманные параметры. Они презирают и ненавидят даже своих – тех, кто под параметры не подошел. Инвалидов, неизлечимо больных… Хотя на словах – о, на словах люди крайне гуманны и милосердны! Поэтому не связывайтесь с ними. Они уничтожат вас во имя торжества своей гуманности и милосердия. Ведь эвтаназию тоже придумал человек… Кстати, хотел вас спросить: правда, что нашли труп человека, убитого оборотнем?
– Да. Но я еще не знаю подробностей.
– Это кто-то из Стаи?
– Нет. Вадим, у Стаи нет Вожака. Без него – никакой охоты. Кроме того, убивать людей Стае запрещено. Мне кажется, это чужак. На меня и мою подругу тоже недавно напал оборотень. Он был безумен, не мог даже держать определенного образа. Какая-то жуткая смесь из клыков, шерсти и когтей.
– Напали?! Ужас! Зоечка, я теперь буду постоянно ходить за вами, хотите вы этого или нет! Если уж даже на оборотней нападают, куда катится мир!
– Вадим, не стоит так беспокоиться… То нападение я отбила, и монстра взяли. Думаю, его уже усыпили. Безумие неизлечимо.
– Беспокоиться стоит. Ведь убийство человека произошло позже, и значит, этот убийца еще не пойман.
Утром Зое позвонила Ольга:
– Ты уже знаешь?
– Что?
– По местному радио передали. Убийца найден. Тоже безумный оборотень, вроде того, что на нас напал. Его поймали, когда он на птицеферму залез. Два десятка кур успел растерзать, пока его обезвредили. Зоя…
– А?
– Откуда могут взяться безумные оборотни? Раньше у нас их не было.
– Раньше у Стаи был Вожак. Он метил город…
– Фу!
– Метил город, и чужаки не смели приблизиться. А сейчас полное безначалие. Мой отец только считается заместителем Вожака, но эта должность ничего не дает… Ох, подожди, Оля, дай я проснусь окончательно, я полночи не спала.
– Из-за чего?
– Федор объявил себя борцом с мировой нежитью. А я, как ты понимаешь, тоже попадаю в отряд ненавистной ему нежити.
– Зоя… Ты сказала ему о себе?
– Нет. Испугалась, подумала: может, он переменится. Успокоится, поживет немного в нашем городе, привыкнет. И не будет так болезненно реагировать.
– Да уж, реакция отменная. Надо же, в борцы его потянуло. Воин незримой войны. Я попрошу Арсения, пускай он с этим молодым человеком побеседует на темы войны и мира.
– Может, не надо?
– Надо. Сегодня после всенощной будем репетировать пьесу, вот Арсений и поговорит с твоим Федором.
– Оля, знаешь, я почему-то стала его бояться.
– Кого?
– Федора. Оля, можно я к тебе приеду? По телефону это как-то не расскажешь.
– Приезжай, конечно. Жду. Постных плюшек напеку, на огуречном рассоле. Меня Любовь Николаевна научила – сказочная вещь.
…Сказочные постные плюшки действительно были хороши. И на некоторое время примирили Зою с действительностью. Она передала подруге весь свой вечерний разговор с Федором, немного поплакала, съела полбанки абрикосового варенья и почти успокоилась.
– Я скажу ему правду, – решила она. – Отвергнет, так тому и быть.
– В конце концов, – поддержала девушку дьяконица, – не сошелся свет клином на этом Федоре. Можно подумать, уникум. Найдем мы тебе жениха, Зоя, не переживай! После Великого поста повезу я тебя, солнце мое, в свой родной город, в Сергиев Посад. Там молодых, неженатых семинаристов столько!
– Оля, и как ты себе это представляешь? – утомленно улыбнулась Зоя. – Некрещеная оборотниха и будущий священник. Ничего себе союз! Нет, видно, мне надо отказаться от своих абсурдных мечтаний. Родилась зверем – так и живи со зверями. Закон естества.
– «Бог, идеже хощет, побеждает естества чин», – напомнила Ольга.
– К сожалению, это не мой случай, – сказала Зоя, но в словах ее не было безысходной печали. – Ты на всенощную сегодня куда идешь?
– Я хочу пойти в собор. Там владыка служить будет. Архиерейский хор поет – просто душа с телом расстается.
– А я, как всегда, буду в нашем храме. Оль, ты знаешь, иногда стою и боюсь – как выгонят меня сейчас богомольные старушки, закричат: «Оборотень, нехристь! Вон из нашего храма!»
– Не имеют они права кричать. И храм не их, а Божий. Не старушки богомольные в храме хозяйки, а Бог. Это Его дом, люди в том доме гости. Мало ли кто к Хозяину в гости приходит! Дело других гостей на это вежливо не обращать внимания. Погоди… Раньше ты никогда мне такого не говорила. Тебя кто-нибудь в храме обидел?
– Нет. Но я боюсь, что после этого убийства, после разговоров о безумных оборотнях на меня и подобных мне будут смотреть не так.
– А вот это тебя волновать не должно, как и кто на тебя смотрит. Ты не гривенник, чтобы всем нравиться. Другое дело – переживать, чтобы новых несчастий не случилось. Вдруг эти безумные оборотни теперь валом в наш город повалят? К теплым местам.
– Нет, это исключено. Сегодня отец встретится с Вожаками кошколюдов и медведей. Они должны договориться о создании заслона. И образовании специальных патрулей, которые будут задерживать каждого подозрительного типа, являющегося в город.
– У тебя опять лицо мрачнее тучи. Давай лучше свои роли порепетируем.
– Погоди, Оля… А что, если он прав?
– Кто прав?
– Федор… Когда говорит, что надо вести беспощадную борьбу со злом, что нужно уничтожать таких, как я.
– Это не борьба со злом. Это тоже зло. Может, еще большее. Кто мы, чтобы брать в руки меч и судить о добре и зле? И кто те, собирающиеся судить нас? Этот Федор – он кто? Чудотворец? Великий подвижник? Аскет? Мудрец? Откуда у него духовный опыт и зрение, чтобы видеть, где добро и где зло? Какой особенной благодати он сподобился, что считает себя вправе судить о таких высоких сущностях?! По-моему, он просто подвержен греху самонадеянности. Сама же говорила, знамения ему виделись, откровения давались от Бога. Скажите, какой пророк Исайя! Не всякому знамению и не всякому откровению нужно верить. Этому Федору надо бы с нашим владыкой побеседовать… О, кстати! В ближайшее воскресенье владыка Кирилл проводит душеполезные чтения. Пригласи своего юного воителя и борца со злом.
Пусть он узнает архиерейскую точку зрения на эту проблему… А теперь —давай за роли. Завтра уже Введение, а у нас спектакль сырой!
– Да. Надо его подморозить.
– Ну, за этим дело не станет.
Праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы всегда приходил в Щедрый вместе с самыми суровыми морозами. Но морозы не останавливали богомольцев – на праздничную всенощную в храм тек и тек народ, топал валенками на паперти, оббивая снег, толпился у свечного ящика, пошумливал, судачил о том о сем.
Зоя пришла на службу загодя, встала, как всегда, в притворе, под написанной на стене иконой священномученика Власия. Этот святой почитался за покровителя всякого домашнего зверя, а Зое хотелось верить в то, что и она тоже зверь домашний. В руках Зоя держала книжечку – краткий богослужебный сборник, по нему она вычитывала, какие стихиры поются в эту праздничную службу. Зое хотелось тишины и мира душевного, хотелось настроиться на торжественный лад богослужения, чтобы сердце вдруг охватило, как в детстве, радостное, волнительное предчувствие-предвкушение скорого праздника и исполнения заветных желаний… Девушке было нелегко вспоминать разговор с Федором, а потом и позднюю беседу с вампиром – эти разговоры бередили душу, от них перехватывало дыхание и хотелось плакать. Чтобы не было слез под светлый праздник, посвященный тому, как благочестивые Иоаким и Анна ввели юную Деву Марию в храм, Зоя принялась шепотом читать стихиры:
– «Во святая святых Святая и Непорочная Святым Духом вводится, и святым ангелом питается, суть святейший храм Святаго Бога нашего…»
– Смотри, вон она стоит, – змейкой вполз в уши шепоток.
«Это не обо мне, – подумала Зоя. – Я всегда здесь стою. Я никому не мешаю».
– Нет, какое ж надо бесстыдство иметь, какую наглость! Смотри, стоит, будто ее это и не касается! Вот дрянь какая!
«Обо мне или не обо мне?»
– Когда же на них управа-то найдется, на окаянных! Уж и в храм повадились ходить! Эй, ты!
«Вот теперь это точно ко мне!»
Зоя подняла глаза от книги. Напротив нее стояли две старушки клинически благочестивого вида. В глазах старушек горел огонь священной ненависти.
– Что вам нужно? – тихо спросила Зоя. Старушка, явно изможденная круглогодичными
постами и оттого находящаяся в степени крайней гневливости, зашипела:
– Ни стыда нету, ни совести! Не пяль зенки-то бесстыжие! В церковь пришла! Нельзя тебе в церковь и носа показывать!
– Почему? – Голос Зои осип.
– Ты нехристь окаянная, бесовка проклятая, оборотниха! Вы людей убиваете-рвете, а потом в церковь приходите грехи замаливать!
– Я никого не убивала. – Голос Зои был так же тих, но в нем появился металл.
– Не убивала, так убьешь! – взвилась вторая старушонка. От ее вопля люди в притворе заоборачивались, заволновались – стало любопытно, кому же бросают такие обвинения. – Отродье адово, веры вам нет! Всех вас надо колом осиновым!
– Я вам мешаю? – спросила Зоя.
– Мешаешь! Да тебе и жить-то не положено, паскудница! Убирайся из храма, место святое не скверни!
– После тебя, как после собаки паршивой, церковь заново святить надо! – заявила старушонка-постница. – Убирайся!
– Послушайте! – закричала Зоя. – Какое вы имеете право так со мной поступать?!
– Потому что мы люди крещеные и православные, а ты нет! Ты вообще нелюдь! Убирайся!
Тут, видно, среди толпы пронесся слух, что из церкви гонят оборотниху. А так как город был здорово взбудоражен недавним убийством, то вопль «Убирайся!» подхватили многие.
Зоя беспомощно и затравленно огляделась. Вокруг были люди. Вроде бы люди. Но от них исходил запах каких-то очень жестоких и крупных хищников, изгоняющих пришельца со своей законной территории.
– Прошу вас! – воскликнула Зоя, и тут перепостившаяся старушенция не выдержала:
– Ах, будь ты проклята, анафема тебе! – и вкатила Зое пощечину.
Удар был не очень сильный, но Зоя пошатнулась. Лицо ее побелело, и только там, где старушенция приложила свою костлявую лапу, алело пятно. Люди притихли, смотрели на девушку, прижимавшую руку к пылающей щеке.