— Везите на проспект Ленина, — распорядился Фоули, залезая в желтую грязноватую «Волгу». — Дом я покажу.
— О'кей, босс! — откликнулся водитель. Полуобернувшись, он одарил Роберта широкой улыбкой. Водителем такси был лейтенант ФСБ Владимир Фокин.
Глава десятая. ЭКСПЕДИЦИЯ НА ЛОВОЗЕРО.
Рашидов всмотрелся, но Громова, разумеется, не узнал: еще бы он помнил всех «мальков» с начальных курсов.
— Кто ты такой? — спросил Руслан настороженно; пистолет он не убрал, удерживая Громова на мушке.
— Ейское училище, помнишь? Восьмидесятые, помнишь?..
Дуло пистолета дрогнуло. Рашидов, конечно же, помнил. Собственно, лучшие воспоминания о службе в российской армии были у него связаны именно с Ейским военным училищем.
— Ты был лучшим в выпуске, — продолжал Громов. — Мы тебя все хорошо помним.
— Кто это… «все»? — Руслан понимал, что его затягивает в совершенно ненужный и пустой разговор, но ничего поделать с этим не мог.
— Я… и другие. Алексей Стуколин, Алексей Лукашевич, помнишь их?
Лариса с немым ужасом переводила взгляд с одного на другого. Она никак не могла понять, как эти двое способны мирно беседовать, когда между ними пистолет. Не понимал этого и Рашидов, но и начать на курок просто так уже не получалось.
— Нет, не помню, — произнес он медленно. — А ты сам-то кто такой?
— Громов, Константин Громов, — представился майор. — Неужели совсем не помнишь? Мы, правда, салаги тогда еще были, но все-таки…
И тут Рашидов вспомнил. Майор Громов. Конечно же! Командир этой Богом забытой воинской части, которую президент выбрал в качестве полигона для отработки взаимодействия родов войск в предстоящей войне против русских. Пилот, которого он сам, Руслан Рашидов, победил несколько часов назад в ходе короткого воздушного боя. Надо его кончать. Невзирая на давнее и хорошо забытое знакомство. Тем более что хорошо забытое.
Рашидов снова прицелился, но в этот момент входная дверь распахнулась и с мороза ввалился будущий метеоролог Гена. В руках Гена сжимал лом. Руслан обернулся ему навстречу и тут же получил ломом по руке, в которой держал пистолет. Грохнул выстрел. Пуля вонзилась в пол, выбив длинную щепку.
— Ах ты, сука! — с неожиданной яростью выкрикнул Гена. — Щекна моего подстрелил!
Удар ломом оказался удачен, и правая рука Рашидова повисла плетью. Он выронил пистолет. Руслан заорал от боли и кинулся на Гену. Тот попытался встретить Рашидова ударом лома по ребрам, но оказался не столь расторопен, и они сцепились, ворочаясь у стены и рыча, как два бульдога. Неизвестно, кто из них победил бы в рукопашной схватке, но Громов не мог оставаться безучастным наблюдателем. Презрев условности (он лежал под одеялом совершенно голый, нательные вещи сушились над обогревателем), Константин вскочил и, наклонившись, подхватил пистолет. После чего, не долго думая, шарахнул Рашидова рукояткой по незащищенному загривку. Руслан ойкнул и сел на пол. Глаза у него закатились.
Гена выполз из-под Рашидова, тяжело дыша и отплевываясь. На скуле у него красовалась свежая ссадина.
— Подонок, — охарактеризовал он противника. — Щекна подстрелил. Кости бы ему переломать за это. — Он пнул развалившегося на полу Руслана мокрым носком валенка, словно прямо сейчас собирался реализовать свою угрозу.
— Щекна?! — завопила Лариса, в отчаянии заламывая руки. — Нашего щенулю убил?
— Не убил, но подстрелил.
Несколько минут эта парочка ни о чем не могла думать, кроме как о своем несчастном псе, подстреленном Рашидовым. Гена сходил наружу и на руках принес едва шевелящееся тело. Лариса плакала, гладила черную длинную шерсть, а Щекн тихонько поскуливал и пытался лизать ей руку. От него пахло мокрой псиной и свежей кровью.
Громову было тоже жаль пса, но рассудительности он не утратил. Быстро натянув еще влажное белье, Константин дернул Гену за рукав и потребовал веревку — самую крепкую, которую тот найдет. Гена, озабоченный тем, как бы у его молодой жены не началась истерика, не сразу понял, чего от него хотят. Но после того, как настойчивый Громов во второй раз изложил смысл просьбы, закивал, полез под стол, на котором громоздился остов поломанной радиостанции, и извлек на свет моток веревки. Громов принял моток, попробовал веревку на разрыв и, удовлетворенный, занялся Рашидовым.
Через несколько минут всё было готово. Громов связал Руслану руки и ноги, посадил так, чтобы тот упирался спиной в стену и не загораживал проход. Потом критически осмотрел свою работу, подтянул узлы — вроде бы всё нормально.
Лариса продолжала причитать над несчастным псом, а Гена стоял опустив руки. Константин решил им помочь, — возвысив голос до командного, он распорядился, чтобы принесли бинт, спирт и скальпель. После чего, отогнав Ларису, осмотрел пса. Рана была скверная, пуля засела глубоко, и Константин отказался от идеи извлечь ее на месте, без помощи ветеринара. Но, по крайней мере, он мог остановить кровь. Единственное, чего стоило опасаться — это если Щекн, очумев от боли, хватит своего «лекаря» за руку. Впрочем, опасения Громова были напрасны: пес терпеливо перенес перевязку — лишь дрожал и поскуливал.
Лариса тут же потребовала переложить Щекна на единственную в комнате постель. Что и было сделано.
Пока супруги занимались обустройством раненого пса, Громов сел на грубо сколоченный табурет и осмотрел трофейный пистолет. Действительно, «вальтер», модель современная и довольно распространенная — Р5. Повинуясь внезапному и совершенно безотчетному чувству, Громов разрядил пистолет и переложил патроны в карман своей куртки. Потом стал ждать.
Через некоторое время очнулся Рашидов. Он недоуменно обвел глазами тесное помещение метеостанции, зафиксировал взгляд на Громове, затем — на своих связанных руках.
— Что ж ты, Руслан, — обратился к нему Константин, — разве так приходят в гости?
Рашидов не ответил. Он отвернулся и стал смотреть в стену.
— Значит, ты и есть вражеский пилот, — скорее утвердительно, чем вопросительно произнес Громов. — Ты летал на «двадцать седьмом».
Гена и Лариса притихли. На их глазах разворачивалась новая драма — драма психологического противостояния.
— Значит, ребята тебя все-таки сбили, — продолжал Громов, перекладывая разряженный «вальтер» из руки в руку. — И какое уникальное стечение обстоятельств! Согласно теории вероятности, дорогой Руслан, встретиться нам было не дано, но мы встретились, а значит, это неслучайно. Рашидов снова промолчал.
— Не хочешь разговаривать на отвлеченные темы? — спросил Громов. — Ладно, поговорим на более конкретные. Где находится ваша база? Сколько машин на ней базируется? Кто осуществляет наведение?
Рашидов сплюнул.
— Ненавижу, — произнес он одно только слово.
Громов пощелкал предохранителем «вальтера».
— Почему? — поинтересовался он. — Нет, правда, Руслан, я не понимаю, в чем причина твоей ненависти к нам. Ты же был прекрасный пилот; ты и сейчас, я не сомневаюсь, остаешься прекрасным пилотом, но этим, согласись, ты обязан нашей стране и нашему народу. И насколько я помню, ты это всегда понимал. Что же изменилось?
— Ага, — сарказма, прозвучавшего в ответе Рашидова, хватило бы на десятерых, — о долге заговорил? Все вы любите вспоминать про долг, когда припирает, но сами платить по долгам всегда отказываетесь. А я, между прочим, свой долг оплатил до конца. Ты горел когда-нибудь над Афганом? Я горел.
Все-таки слова Громова задели Руслана за живое; он уже не сидел отвернувшись, он спорил, несмотря на свое безнадежное положение. Тут и Гена решил поучаствовать в диалоге.
— Давайте его паяльником, — предложил он кровожадно. — У меня паяльник есть. Сразу станет разговорчивее.
Рашидов с презрением посмотрел на него.
Громов тяжко вздохнул.
— Стоило бы, наверное, паяльником, — признал он. — И не только паяльником. На этом ублюдке не только кровь вашего Щекна, он хорошего человека недавно убил. Да и не первого, должно быть, хорошего человека. Ведь так, Руслан?
Рашидов дернул плечом.
— Но только ни я, ни ты, Гена, — продолжил мысль Громов, — не сумеем его пытать: не обучены заплечным делам, и очень надеюсь, что обучаться нам не придется.
— Гордые? — Рашидов фыркнул. — Как же, как же, белая кость. Куда уж нам, чернозадым, до вас!
— Серьезный случай, — отметил Гена. — Запущенный.
Лариса молчала. Ей было очень страшно наблюдать за перепалкой этих двоих ужасных людей, без предупреждения ворвавшихся в ее с Геной жизнь, в один миг разрушивших умиротворенный покой и счастье второго «медового» месяца, но еще страшнее было вмешиваться в их споры. Лариса была очень боязливой девушкой.
— Ты скажешь, где находится база? — повторил самый важный вопрос Громов.
— Доставай паяльник, — посоветовал Рашидов ехидно. — Это будет ново: русский пилот, пытающий своего врага.
Громов взглянул на Гену:
— У тебя спирт еще остался?
— Остался, — ответил будущий синоптик. — А зачем он вам?
— Тащи.
Когда Гена принес бутылку со спиртом, Громов взял два стакана, наполнил их до половины спиртом, разбавил спирт водой. Один стакан он оставил у себя, второй поднес к лицу Рашидова:
— Пей.
Руслан посмотрел на него как на безумца.
— Что вы затеяли, Константин Кириллович? — полюбопытствовал Гена.
— Пусть для начала выпьет. Со мной. За встречу. Как-никак мы учились вместе.
— Не буду я пить! — заявил Рашидов, отворачиваясь.
— Будешь, — сказал Громов. — Еще как будешь. Не будешь добровольно, я в тебя силком волью — по лезвию. Или клизму поставлю. Хочешь спиртовую клизму?
Рашидов сразу понял, что Громов не шутит: далеко не шутейная была ситуация — и вольет спирт в любом случае: не через верхнее, так через нижнее отверстие.
— Будешь пить? Или клизму ставить?
— Буду.
Пришлось пить. Гулко глотая и давясь, Рашидов высосал стакан мерзкого пойла. Выпил свою порцию и Громов.
Гена смотрел на них напряженно и непонимающе.
— Тебе не предлагаю, — сказал Константин. — Ты должен остаться трезвым.
Рашидов очень быстро захмелел. Кровь бросилась ему в лицо, и смуглое лицо потемнело еще больше.
— Ну и чего ты… собираешься этим… добиться? — спросил он у майора. — Думаешь, если меня напоить… я трепаться начну? Глупо, Громов, глупо. Я же бывший… советский офицер… Нас учили держать язык за зубами… даже по пьянке…
Захмелел и Громов. Это входило в его расчет. Он должен был находиться в «одном градусе» с Рашидовым. Иначе действительно не выдержал бы и приказал бы принести паяльник.
— Дурак, — сказал Громов Руслану. — Какой же ты все-таки дурак… — Помолчав, он добавил: — Вот уж никогда не думал, что придется назвать Руслана Рашидова дураком.
— Зато никто не назовет меня предателем, — огрызнулся Рашидов.
— Почему же? Ты предатель и есть. Кому ты давал присягу? С кем ты теперь воюешь?
— Я давал присягу «советскому народу» и «любимой Коммунистической партии». Где теперь этот ваш «советский народ»? Где теперь ваша «Коммунистическая партия»?
— Демагог. Впрочем, все перебежчики этим отличаются — лишь бы найти оправдание своему предательству. Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю.
— Это вы все демагоги, — не собирался оставаться в долгу Рашидов. — Ни стыда, ни гордости, ни веры — одни слова. За что вы воюете? За толстосумов из бывших партийных работников, которым плевать на вас с высокой колокольни? Нет? За народ, который вас боится и ненавидит и сочиняет про вас анекдоты? «Чем больше в армии дубов — тем крепче наша оборона», — продекламировал Рашидов издевательски.
Громов почувствовал, что закипает, и налил еще по стакану.
— Да, — сказал он, после того как Рашидов одолел свою порцию, — ты прав, кое-кто нас боится и ненавидит. Но нельзя за это винить весь народ. Мы ведь тоже народ, и они вон, — он кивнул на супругов Зайцевых, — тоже народ. И за них я готов драться не меньше, чем за себя и за свою семью. А вот ради чего дерешься ты? Я ведь знаю, как ты сюда попал. Отомстить решили за перехваченные транспорты? А что эти транспорты везли, помнишь? Неужто продовольствие для беженцев и малоимущих? Военной амуницией они были набиты. Для чего столько амуниции? Для войны? С кем? С Россией? А мы, между прочим, с вами воевать не собирались. И не собираемся. А вам зачем эта война? Тебе она зачем?..
— Это праведная война, — заявил Рашидов. — Эта война за истинную веру.
— Ты никак уверовал? — изумился Громов. — Это отличник-то боевой и политической подготовки, читавший нам лекции по марксизму?
— Вот за это я вас и ненавижу. Вместо веры вы даете безверие. Но, к счастью, обратиться к истинной вере никогда не поздно.
— И какую же веру ты принял? А-а, я, кажется, догадываюсь. Ислам? Вижу, что угадал. Потому ты и от спирта отказывался. Но видишь ли, Руслан, в исламе есть несколько направлений. Какое предпочитаешь ты?
— Ислам не делится на части, ислам — это Ислам…
— Да ты еретик, отступник! — подвел итог Громов, большой специалист по истории религий и эзотерических учений. — Оно и видно. Если бы ты читал побольше книжек и ознакомился с историей своей веры, то знал бы, что истинный мусульманин никогда не покусится на жизнь христианина. Для тебя христианин — человек Книги, верующий в Пророков единого Бога.
— Все это так, — с вызовом сказал Рашидов. — Но вы, русские, — не христиане, не православные, вы — неверующие, а это хуже самых поганых язычников.
— О, Боже! — вырвалось у Громова. — Летчик первого класса Руслан Рашидов действительно стал религиозным фанатиком. Но почему ты считаешь, что у нас нет веры?
— Я не считаю — я знаю.
— Ничего ты не знаешь, — отрезал Громов. — Вот послушай-ка одну историю. Да и вы, ребята, послушайте. Она стоит вашего внимания…
И, налив себе и Рашидову спирта, Константин начал свой рассказ.
История об экспедиции на Ловозеро, рассказанная майором Громовым на метеостанции «Молодежная»
…Места здесь древние. История их освоения теряется в глубине веков. Ну взять хотя бы наш Рыбачий полуостров. Ты ведь, Руслан, и не знаешь, наверное, что на Рыбачьем были обнаружены следы мезолита, то бишь поселения людей каменного века, живших за десять тысяч лет до нашей эры. Так что давно живут здесь люди, со времен мамонтов живут.
Я, видишь ли, интересуюсь древней историей. В ней, как мне кажется, следует искать истоки всех современных верований. Тем более что и сама по себе она полна загадочного; белых пятен там больше, чем на карте Земли времен Гекатея Милетского [31].
И вот однажды я наткнулся в популярном журнале на статью, в которой рассказывалось об одном очень интересном человеке, жившем и работавшем в первой трети двадцатого века. Звали этого человека Александр Барченко. Он имел медицинское образование, но большую часть своей жизни посвятил изучению различных паранормальных явлений в связи с популярными эзотерическими доктринами. В этом нет ничего необычного, наука в те времена еще не определилась, в каком направлении ей развиваться дальше; перебирались всевозможные варианты, и считалось вполне нормальным, если физик занимался вопросами телепатии, а химик проводил спиритические сеансы. Не был исключением и Барченко.
В конце концов, благодаря своим изысканиям, он попал в штат Петербургского Института мозга и был направлен Ученой конференцией института на Кольский полуостров для изучения странного заболевания «мерячение», или, как его еще называют, «полярной лихорадки». Наиболее часто это заболевание встречалось на берегах Ловозера.
Ловозеро — второе по величине озеро на Кольском полуострове. Название его происходит от русифицированной версии саамского [32]слова «Лойявр». По-саамски, лой означает сильный. Таким образом, Ловозеро приблизительно переводится как Сильное озеро. А это насторожит любого исследователя.
Географически Ловозеро находится в центре Кольского полуострова, то есть совсем близко от нас. Мне доводилось несколько раз пролетать над ним — и на очень большой высоте, и на бреющем, — зрелище впечатляет: озеро тянется с севера на юг и напоминает язык пламени. Там вокруг болотистая тундра, тайга, но озеро очень рыбное, и по его берегам раскиданы рыболовецкие поселки. Добраться туда и сейчас непросто, а во времена Барченко сделать это было еще сложнее. Но Барченко добрался, и в конце августа 1920 года его экспедиция приступила к работе на Ловозере.
Через два года экспедиция вернулась с отчетом. В отчете содержалась сенсация. Оказывается, в ходе полевых изысканий Барченко со товарищи обнаружили остатки мегалитических сооружений, указывающие на то, что когда-то там существовала высокоразвитая цивилизация. Среди находок назывались мощеная дорога, развалины древней обсерватории, пирамидальные камни и несколько культовых сооружений на вершине горы Нинчурт. Барченко, имевший склонность к далеко идущим обобщениям, сделал вывод, что его экспедиция наткнулась на следы Гипербореи — легендарной страны на Севере, достигшей необычайных высот в своем развитии, а затем, подобно Атлантиде, погибшей в результате неизвестного катаклизма.
Разумеется, я чрезвычайно заинтересовался всей этой историей и, когда прослышал, что в район предполагаемой Гипербореи уже сегодня готовится новая экспедиция, возглавляемая неким московским профессором, решил присоединиться к ней.
Выяснив подробности, я отправил профессору заявку на участие в экспедиции и получил благожелательное письмо, в котором содержалось официальное приглашение и определялись сроки проведения. В качестве места, где я должен был присоединиться к экспедиции, профессор выбрал рыболовецкий совхоз «Красный невод», расположенный на юго-западном берегу Ловозера.
Я полагал, что рассчитал всё правильно: заранее выписал себе отпуск, продумал маршрут — успеваю. И не успел. Каждый раз думаешь, что уйти в отпуск будет легко и просто: наступил указанный в рапорте день, отгуляли отвальную, можно ехать — и каждый раз ошибаешься. У командира воинской части слишком много обязанностей, чтобы можно было вот так всё бросить и уехать. В результате в начале отпуска я забегался и опоздал на двое суток. Надеялся, подождут. Но не подождали.
В рыболовецкий колхоз «Красный невод» меня доставили вертолетчики. Прощаясь, они чрезвычайно веселились, подтрунивали надо мной: мол, и ты, майор, в мистики подался — кто теперь в армии служить будет? Я отшучивался как мог.
В поселке — где и дворов-то всего штук тридцать — гостиницы не было, и я пошел выяснять судьбу экспедиции к председателю совхоза. Тот встретил меня радушно, но с порога разочаровал.
— Ушли твои коллеги, майор, — сказал он. — Третий день как ушли.
— А догнать их можно?
— Где их теперь догонишь. Хочешь, дожидайся возвращения.
Дожидаться возвращения экспедиции не входило в мои планы, и, угостив председателя предусмотрительно захваченной водочкой, я стал выспрашивать его о том, что он знает о необычных артефактах или странных событиях, которые происходят в окрестностях. Председатель в ответ на водку выложил балык и сало, но от разговора на темы артефактов и феноменов уклонился, сообщив, что он не специалист в этом вопросе. В словах председателя мне послышалась недоговоренность, и я непринужденно спросил; а может быть, такой специалист в поселке все-таки есть? Председатель попытался замять и эту тему, но я настаивал, и тогда он рассказал мне о семье Черниковых, потомственных саамских шаманов-нойдов, обосновавшихся в поселке с незапамятных времен. Я потребовал подробностей.
— А что они умеют? — спросил я.
— Камлать умеют, — ответил председатель, снова наливая мне и себе. — Будущее будто бы умеют предсказывать и прошлое видеть. Со зверьми общаются. Много про них болтают. Только чушь это всё, сказки для малышни.
— Познакомьте меня с Черниковыми, — попросил я. — Очень хочу посмотреть на камлание.
— Оплату запросит, — предупредил председатель. — Старший Черников — скряга еще тот.
— Без вопросов, — сказал я. — Оплачу, сколько потребует.
Заночевал я у председателя, и на следующий день мы вместе отправились на поиски потомственного шамана Черникова-старшего.
К тому времени я знал о шаманах довольно много. Шаманизм — это древнейшая религиозная система, дошедшая до наших дней практически без изменений. Я знал подробности шаманской космологии (трехчленное деление мироздания на Верхний, Срединный и Нижний миры, сквозь которые прорастает мировое древо), знал об их мифологии, о тотемах и законах, предметах силы и способности шаманов управлять духами. Я могу рассказывать об этом очень долго, но не о шаманизме сейчас речь. Главное, что при всех своих познаниях я не имел возможности хотя бы раз взглянуть на главный ритуал шаманизма — танец, приводящий исполнителя в экстатическое состояние и называемый камланием. Подвернувшуюся возможность упускать было нельзя.
Летом над Ловозером солнце не садится, и когда мы в семь часов утра вышли на единственную улицу поселка, там было светло, как днем. Черникова-старшего мы нашли на заднем дворе поселкового продмага. Шаман был маленький, востроносый, с раскосыми глазами. Носил он огромные, размера на три-четыре больше, чем требовалось, кирзачи, ватные штаны и замызганную до невозможности телогрейку. Более всего шаман походил на обычного алкаша из люмпен-пролетариев, коих в большом количестве можно увидеть у рюмочной в любом городе. Видя, что я засомневался, председатель шепнул мне:
— Он точно шаман. Другого у нас нету. А то, что одет в телогрейку, так это нормально — не в шаманских же лохмотьях ему ходить…
Я согласился, что да, в телогрейке удобнее и привычнее для постороннего глаза.
— Я с ним договорюсь, — пообещал председатель.
Он направился к восседающему на завалинке саамскому дону Хуану и вполголоса заговорил с ним на местном наречии. Шаман отвечал. Причем среди слов незнакомого мне языка нет-нет да проскальзывали родные матерные выражения — нравы здесь были незамысловатые.
Переговоры продолжались минут десять. Шаман кивал, качал головой, вертел головой, потом показал председателю пять пальцев. Председатель в ответ показал два. Сошлись на четырех.
Председатель вернулся ко мне.
— Четыре бутылки водки, — сообщил он итог переговоров, — и будет хоть сутки камлать.
— Мне так долго не надо, — отозвался я. — Но я согласен. Когда начнем?
Председатель помялся. Было видно, как он перебарывает себя: с одной стороны, он не верил во всю эту чертовщину, с другой — давали себя знать гены и местные суеверия, не позволяющие простому человеку перечить тому, кто общается с высшими силами.
— Он спрашивает, что вы хотите попросить у мира духов? Лечение, снятие заговора, предсказание будущего?
— Нет, — сказал я. — Меня как раз интересует прошлое. Здесь очень интересные места, и я хотел бы услышать о том, что тут происходило тысячу, а лучше — десять тысяч лет назад.
— Я передам ему.
Председатель снова отправился на поклон к Черникову, оставив меня ждать. На этот раз разговор не был долгим, председатель быстро вернулся.
— Ну что?
— Он готов. Через два часа на берегу. Но только водку вперед. Иначе он не согласен.
— Вперед так вперед, — отозвался я, доставая из рюкзака четыре бутылки «Столичной». — Вы меня сопроводите?
Председатель ответил, как мне показалось, чересчур поспешно:
— Я бы с удовольствием, но работать надо…
— А как я его пойму?
— С ним будет внук, — сообщил председатель. — Очень способный парень. Он вам всё переведет.
— Что ж, — я не стал настаивать, — тогда не смею вас задерживать.
Через два часа я действительно встретился с Черниковыми на берегу Ловозера, в том месте, на которое мне указал председатель. Впереди шествовал Черников-старший. Я ожидал его увидеть в специфическом шаманском наряде, но Черников, видимо, о моих ожиданиях не подозревал, а потому явился на камлание в чем был: телогрейка, ватные штаны, кирзачи. Еще мне показалось, что он пьян до невменяемости. Затея с камланием нравилась мне всё меньше и меньше.
Однако, когда он приблизился, я подумал, что не всё еще потеряно, потому что увидел на плече у потомственного шамана большую сумку из выделанной кожи, украшенную бахромой и бисером, составляющими причудливый узор.
Несколько в отдалении за Черниковым-старшим шел Черников-младший — парнишка лет четырнадцати в простом школьном костюмчике. Подойдя, Черников-старший, не глядя, обошел меня и стал выписывать восьмерки у берега, прислушиваясь, принюхиваясь и что-то бормоча себе под нос. Парнишка, наоборот, направился прямо ко мне.
— Здравствуйте, — сказал он шепотом. — Меня зовут Игорь. Вы шамана заказывали?
— Здравствуй, Игорь, — я тоже понизил голос. — Да, это я пригласил твоего деда. Но он как-то странно одет — не по шамански.
— Разве суть шамана в одежде? — возразил Игорь. Пока мы знакомились, Черников-старший выбрал место и сел прямо на землю, скрестив ноги, лицом на восток. Сумку он положил перед собой. Покопался в ней и извлек первый предмет. Это был коврик, и даже издали мне было видно, что коврик этот самый простой, плетеный и почти новый — из тех, которые домохозяйки стелят на пороге квартиры, чтобы гость мог вытереть ноги. Вторым предметом была алюминиевая миска, затем — свернутая в трубочку пожелтевшая газета, после газеты — детская погремушка, представлявшая собой большой оранжевый шар на пластмассовой рукоятке; за погремушкой, появление которой привело меня в сильное замешательства, из мешка был извлечен барабан — да-да, не бубен, — а знакомый любому с детства «пионерский» барабан. Пребывая в растерянности, я оглянулся на Черникова-младшего:
— О'кей, босс! — откликнулся водитель. Полуобернувшись, он одарил Роберта широкой улыбкой. Водителем такси был лейтенант ФСБ Владимир Фокин.
Глава десятая. ЭКСПЕДИЦИЯ НА ЛОВОЗЕРО.
(Метеостанция «Молодежная», Кольский полуостров, декабрь 1998 года)
Константина и Ларису спасло то, что Громов практически сразу вспомнил Рашидова. Оставлять в живых случайных свидетелей — русских! — не входило в планы воина истинной веры. Но удивленный возглас майора: «Руслан?! Рашидов?! Ты?! Здесь?!» — остановил руку с зажатым в ней пистолетом.Рашидов всмотрелся, но Громова, разумеется, не узнал: еще бы он помнил всех «мальков» с начальных курсов.
— Кто ты такой? — спросил Руслан настороженно; пистолет он не убрал, удерживая Громова на мушке.
— Ейское училище, помнишь? Восьмидесятые, помнишь?..
Дуло пистолета дрогнуло. Рашидов, конечно же, помнил. Собственно, лучшие воспоминания о службе в российской армии были у него связаны именно с Ейским военным училищем.
— Ты был лучшим в выпуске, — продолжал Громов. — Мы тебя все хорошо помним.
— Кто это… «все»? — Руслан понимал, что его затягивает в совершенно ненужный и пустой разговор, но ничего поделать с этим не мог.
— Я… и другие. Алексей Стуколин, Алексей Лукашевич, помнишь их?
Лариса с немым ужасом переводила взгляд с одного на другого. Она никак не могла понять, как эти двое способны мирно беседовать, когда между ними пистолет. Не понимал этого и Рашидов, но и начать на курок просто так уже не получалось.
— Нет, не помню, — произнес он медленно. — А ты сам-то кто такой?
— Громов, Константин Громов, — представился майор. — Неужели совсем не помнишь? Мы, правда, салаги тогда еще были, но все-таки…
И тут Рашидов вспомнил. Майор Громов. Конечно же! Командир этой Богом забытой воинской части, которую президент выбрал в качестве полигона для отработки взаимодействия родов войск в предстоящей войне против русских. Пилот, которого он сам, Руслан Рашидов, победил несколько часов назад в ходе короткого воздушного боя. Надо его кончать. Невзирая на давнее и хорошо забытое знакомство. Тем более что хорошо забытое.
Рашидов снова прицелился, но в этот момент входная дверь распахнулась и с мороза ввалился будущий метеоролог Гена. В руках Гена сжимал лом. Руслан обернулся ему навстречу и тут же получил ломом по руке, в которой держал пистолет. Грохнул выстрел. Пуля вонзилась в пол, выбив длинную щепку.
— Ах ты, сука! — с неожиданной яростью выкрикнул Гена. — Щекна моего подстрелил!
Удар ломом оказался удачен, и правая рука Рашидова повисла плетью. Он выронил пистолет. Руслан заорал от боли и кинулся на Гену. Тот попытался встретить Рашидова ударом лома по ребрам, но оказался не столь расторопен, и они сцепились, ворочаясь у стены и рыча, как два бульдога. Неизвестно, кто из них победил бы в рукопашной схватке, но Громов не мог оставаться безучастным наблюдателем. Презрев условности (он лежал под одеялом совершенно голый, нательные вещи сушились над обогревателем), Константин вскочил и, наклонившись, подхватил пистолет. После чего, не долго думая, шарахнул Рашидова рукояткой по незащищенному загривку. Руслан ойкнул и сел на пол. Глаза у него закатились.
Гена выполз из-под Рашидова, тяжело дыша и отплевываясь. На скуле у него красовалась свежая ссадина.
— Подонок, — охарактеризовал он противника. — Щекна подстрелил. Кости бы ему переломать за это. — Он пнул развалившегося на полу Руслана мокрым носком валенка, словно прямо сейчас собирался реализовать свою угрозу.
— Щекна?! — завопила Лариса, в отчаянии заламывая руки. — Нашего щенулю убил?
— Не убил, но подстрелил.
Несколько минут эта парочка ни о чем не могла думать, кроме как о своем несчастном псе, подстреленном Рашидовым. Гена сходил наружу и на руках принес едва шевелящееся тело. Лариса плакала, гладила черную длинную шерсть, а Щекн тихонько поскуливал и пытался лизать ей руку. От него пахло мокрой псиной и свежей кровью.
Громову было тоже жаль пса, но рассудительности он не утратил. Быстро натянув еще влажное белье, Константин дернул Гену за рукав и потребовал веревку — самую крепкую, которую тот найдет. Гена, озабоченный тем, как бы у его молодой жены не началась истерика, не сразу понял, чего от него хотят. Но после того, как настойчивый Громов во второй раз изложил смысл просьбы, закивал, полез под стол, на котором громоздился остов поломанной радиостанции, и извлек на свет моток веревки. Громов принял моток, попробовал веревку на разрыв и, удовлетворенный, занялся Рашидовым.
Через несколько минут всё было готово. Громов связал Руслану руки и ноги, посадил так, чтобы тот упирался спиной в стену и не загораживал проход. Потом критически осмотрел свою работу, подтянул узлы — вроде бы всё нормально.
Лариса продолжала причитать над несчастным псом, а Гена стоял опустив руки. Константин решил им помочь, — возвысив голос до командного, он распорядился, чтобы принесли бинт, спирт и скальпель. После чего, отогнав Ларису, осмотрел пса. Рана была скверная, пуля засела глубоко, и Константин отказался от идеи извлечь ее на месте, без помощи ветеринара. Но, по крайней мере, он мог остановить кровь. Единственное, чего стоило опасаться — это если Щекн, очумев от боли, хватит своего «лекаря» за руку. Впрочем, опасения Громова были напрасны: пес терпеливо перенес перевязку — лишь дрожал и поскуливал.
Лариса тут же потребовала переложить Щекна на единственную в комнате постель. Что и было сделано.
Пока супруги занимались обустройством раненого пса, Громов сел на грубо сколоченный табурет и осмотрел трофейный пистолет. Действительно, «вальтер», модель современная и довольно распространенная — Р5. Повинуясь внезапному и совершенно безотчетному чувству, Громов разрядил пистолет и переложил патроны в карман своей куртки. Потом стал ждать.
Через некоторое время очнулся Рашидов. Он недоуменно обвел глазами тесное помещение метеостанции, зафиксировал взгляд на Громове, затем — на своих связанных руках.
— Что ж ты, Руслан, — обратился к нему Константин, — разве так приходят в гости?
Рашидов не ответил. Он отвернулся и стал смотреть в стену.
— Значит, ты и есть вражеский пилот, — скорее утвердительно, чем вопросительно произнес Громов. — Ты летал на «двадцать седьмом».
Гена и Лариса притихли. На их глазах разворачивалась новая драма — драма психологического противостояния.
— Значит, ребята тебя все-таки сбили, — продолжал Громов, перекладывая разряженный «вальтер» из руки в руку. — И какое уникальное стечение обстоятельств! Согласно теории вероятности, дорогой Руслан, встретиться нам было не дано, но мы встретились, а значит, это неслучайно. Рашидов снова промолчал.
— Не хочешь разговаривать на отвлеченные темы? — спросил Громов. — Ладно, поговорим на более конкретные. Где находится ваша база? Сколько машин на ней базируется? Кто осуществляет наведение?
Рашидов сплюнул.
— Ненавижу, — произнес он одно только слово.
Громов пощелкал предохранителем «вальтера».
— Почему? — поинтересовался он. — Нет, правда, Руслан, я не понимаю, в чем причина твоей ненависти к нам. Ты же был прекрасный пилот; ты и сейчас, я не сомневаюсь, остаешься прекрасным пилотом, но этим, согласись, ты обязан нашей стране и нашему народу. И насколько я помню, ты это всегда понимал. Что же изменилось?
— Ага, — сарказма, прозвучавшего в ответе Рашидова, хватило бы на десятерых, — о долге заговорил? Все вы любите вспоминать про долг, когда припирает, но сами платить по долгам всегда отказываетесь. А я, между прочим, свой долг оплатил до конца. Ты горел когда-нибудь над Афганом? Я горел.
Все-таки слова Громова задели Руслана за живое; он уже не сидел отвернувшись, он спорил, несмотря на свое безнадежное положение. Тут и Гена решил поучаствовать в диалоге.
— Давайте его паяльником, — предложил он кровожадно. — У меня паяльник есть. Сразу станет разговорчивее.
Рашидов с презрением посмотрел на него.
Громов тяжко вздохнул.
— Стоило бы, наверное, паяльником, — признал он. — И не только паяльником. На этом ублюдке не только кровь вашего Щекна, он хорошего человека недавно убил. Да и не первого, должно быть, хорошего человека. Ведь так, Руслан?
Рашидов дернул плечом.
— Но только ни я, ни ты, Гена, — продолжил мысль Громов, — не сумеем его пытать: не обучены заплечным делам, и очень надеюсь, что обучаться нам не придется.
— Гордые? — Рашидов фыркнул. — Как же, как же, белая кость. Куда уж нам, чернозадым, до вас!
— Серьезный случай, — отметил Гена. — Запущенный.
Лариса молчала. Ей было очень страшно наблюдать за перепалкой этих двоих ужасных людей, без предупреждения ворвавшихся в ее с Геной жизнь, в один миг разрушивших умиротворенный покой и счастье второго «медового» месяца, но еще страшнее было вмешиваться в их споры. Лариса была очень боязливой девушкой.
— Ты скажешь, где находится база? — повторил самый важный вопрос Громов.
— Доставай паяльник, — посоветовал Рашидов ехидно. — Это будет ново: русский пилот, пытающий своего врага.
Громов взглянул на Гену:
— У тебя спирт еще остался?
— Остался, — ответил будущий синоптик. — А зачем он вам?
— Тащи.
Когда Гена принес бутылку со спиртом, Громов взял два стакана, наполнил их до половины спиртом, разбавил спирт водой. Один стакан он оставил у себя, второй поднес к лицу Рашидова:
— Пей.
Руслан посмотрел на него как на безумца.
— Что вы затеяли, Константин Кириллович? — полюбопытствовал Гена.
— Пусть для начала выпьет. Со мной. За встречу. Как-никак мы учились вместе.
— Не буду я пить! — заявил Рашидов, отворачиваясь.
— Будешь, — сказал Громов. — Еще как будешь. Не будешь добровольно, я в тебя силком волью — по лезвию. Или клизму поставлю. Хочешь спиртовую клизму?
Рашидов сразу понял, что Громов не шутит: далеко не шутейная была ситуация — и вольет спирт в любом случае: не через верхнее, так через нижнее отверстие.
— Будешь пить? Или клизму ставить?
— Буду.
Пришлось пить. Гулко глотая и давясь, Рашидов высосал стакан мерзкого пойла. Выпил свою порцию и Громов.
Гена смотрел на них напряженно и непонимающе.
— Тебе не предлагаю, — сказал Константин. — Ты должен остаться трезвым.
Рашидов очень быстро захмелел. Кровь бросилась ему в лицо, и смуглое лицо потемнело еще больше.
— Ну и чего ты… собираешься этим… добиться? — спросил он у майора. — Думаешь, если меня напоить… я трепаться начну? Глупо, Громов, глупо. Я же бывший… советский офицер… Нас учили держать язык за зубами… даже по пьянке…
Захмелел и Громов. Это входило в его расчет. Он должен был находиться в «одном градусе» с Рашидовым. Иначе действительно не выдержал бы и приказал бы принести паяльник.
— Дурак, — сказал Громов Руслану. — Какой же ты все-таки дурак… — Помолчав, он добавил: — Вот уж никогда не думал, что придется назвать Руслана Рашидова дураком.
— Зато никто не назовет меня предателем, — огрызнулся Рашидов.
— Почему же? Ты предатель и есть. Кому ты давал присягу? С кем ты теперь воюешь?
— Я давал присягу «советскому народу» и «любимой Коммунистической партии». Где теперь этот ваш «советский народ»? Где теперь ваша «Коммунистическая партия»?
— Демагог. Впрочем, все перебежчики этим отличаются — лишь бы найти оправдание своему предательству. Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю.
— Это вы все демагоги, — не собирался оставаться в долгу Рашидов. — Ни стыда, ни гордости, ни веры — одни слова. За что вы воюете? За толстосумов из бывших партийных работников, которым плевать на вас с высокой колокольни? Нет? За народ, который вас боится и ненавидит и сочиняет про вас анекдоты? «Чем больше в армии дубов — тем крепче наша оборона», — продекламировал Рашидов издевательски.
Громов почувствовал, что закипает, и налил еще по стакану.
— Да, — сказал он, после того как Рашидов одолел свою порцию, — ты прав, кое-кто нас боится и ненавидит. Но нельзя за это винить весь народ. Мы ведь тоже народ, и они вон, — он кивнул на супругов Зайцевых, — тоже народ. И за них я готов драться не меньше, чем за себя и за свою семью. А вот ради чего дерешься ты? Я ведь знаю, как ты сюда попал. Отомстить решили за перехваченные транспорты? А что эти транспорты везли, помнишь? Неужто продовольствие для беженцев и малоимущих? Военной амуницией они были набиты. Для чего столько амуниции? Для войны? С кем? С Россией? А мы, между прочим, с вами воевать не собирались. И не собираемся. А вам зачем эта война? Тебе она зачем?..
— Это праведная война, — заявил Рашидов. — Эта война за истинную веру.
— Ты никак уверовал? — изумился Громов. — Это отличник-то боевой и политической подготовки, читавший нам лекции по марксизму?
— Вот за это я вас и ненавижу. Вместо веры вы даете безверие. Но, к счастью, обратиться к истинной вере никогда не поздно.
— И какую же веру ты принял? А-а, я, кажется, догадываюсь. Ислам? Вижу, что угадал. Потому ты и от спирта отказывался. Но видишь ли, Руслан, в исламе есть несколько направлений. Какое предпочитаешь ты?
— Ислам не делится на части, ислам — это Ислам…
— Да ты еретик, отступник! — подвел итог Громов, большой специалист по истории религий и эзотерических учений. — Оно и видно. Если бы ты читал побольше книжек и ознакомился с историей своей веры, то знал бы, что истинный мусульманин никогда не покусится на жизнь христианина. Для тебя христианин — человек Книги, верующий в Пророков единого Бога.
— Все это так, — с вызовом сказал Рашидов. — Но вы, русские, — не христиане, не православные, вы — неверующие, а это хуже самых поганых язычников.
— О, Боже! — вырвалось у Громова. — Летчик первого класса Руслан Рашидов действительно стал религиозным фанатиком. Но почему ты считаешь, что у нас нет веры?
— Я не считаю — я знаю.
— Ничего ты не знаешь, — отрезал Громов. — Вот послушай-ка одну историю. Да и вы, ребята, послушайте. Она стоит вашего внимания…
И, налив себе и Рашидову спирта, Константин начал свой рассказ.
История об экспедиции на Ловозеро, рассказанная майором Громовым на метеостанции «Молодежная»
…Места здесь древние. История их освоения теряется в глубине веков. Ну взять хотя бы наш Рыбачий полуостров. Ты ведь, Руслан, и не знаешь, наверное, что на Рыбачьем были обнаружены следы мезолита, то бишь поселения людей каменного века, живших за десять тысяч лет до нашей эры. Так что давно живут здесь люди, со времен мамонтов живут.
Я, видишь ли, интересуюсь древней историей. В ней, как мне кажется, следует искать истоки всех современных верований. Тем более что и сама по себе она полна загадочного; белых пятен там больше, чем на карте Земли времен Гекатея Милетского [31].
И вот однажды я наткнулся в популярном журнале на статью, в которой рассказывалось об одном очень интересном человеке, жившем и работавшем в первой трети двадцатого века. Звали этого человека Александр Барченко. Он имел медицинское образование, но большую часть своей жизни посвятил изучению различных паранормальных явлений в связи с популярными эзотерическими доктринами. В этом нет ничего необычного, наука в те времена еще не определилась, в каком направлении ей развиваться дальше; перебирались всевозможные варианты, и считалось вполне нормальным, если физик занимался вопросами телепатии, а химик проводил спиритические сеансы. Не был исключением и Барченко.
В конце концов, благодаря своим изысканиям, он попал в штат Петербургского Института мозга и был направлен Ученой конференцией института на Кольский полуостров для изучения странного заболевания «мерячение», или, как его еще называют, «полярной лихорадки». Наиболее часто это заболевание встречалось на берегах Ловозера.
Ловозеро — второе по величине озеро на Кольском полуострове. Название его происходит от русифицированной версии саамского [32]слова «Лойявр». По-саамски, лой означает сильный. Таким образом, Ловозеро приблизительно переводится как Сильное озеро. А это насторожит любого исследователя.
Географически Ловозеро находится в центре Кольского полуострова, то есть совсем близко от нас. Мне доводилось несколько раз пролетать над ним — и на очень большой высоте, и на бреющем, — зрелище впечатляет: озеро тянется с севера на юг и напоминает язык пламени. Там вокруг болотистая тундра, тайга, но озеро очень рыбное, и по его берегам раскиданы рыболовецкие поселки. Добраться туда и сейчас непросто, а во времена Барченко сделать это было еще сложнее. Но Барченко добрался, и в конце августа 1920 года его экспедиция приступила к работе на Ловозере.
Через два года экспедиция вернулась с отчетом. В отчете содержалась сенсация. Оказывается, в ходе полевых изысканий Барченко со товарищи обнаружили остатки мегалитических сооружений, указывающие на то, что когда-то там существовала высокоразвитая цивилизация. Среди находок назывались мощеная дорога, развалины древней обсерватории, пирамидальные камни и несколько культовых сооружений на вершине горы Нинчурт. Барченко, имевший склонность к далеко идущим обобщениям, сделал вывод, что его экспедиция наткнулась на следы Гипербореи — легендарной страны на Севере, достигшей необычайных высот в своем развитии, а затем, подобно Атлантиде, погибшей в результате неизвестного катаклизма.
Разумеется, я чрезвычайно заинтересовался всей этой историей и, когда прослышал, что в район предполагаемой Гипербореи уже сегодня готовится новая экспедиция, возглавляемая неким московским профессором, решил присоединиться к ней.
Выяснив подробности, я отправил профессору заявку на участие в экспедиции и получил благожелательное письмо, в котором содержалось официальное приглашение и определялись сроки проведения. В качестве места, где я должен был присоединиться к экспедиции, профессор выбрал рыболовецкий совхоз «Красный невод», расположенный на юго-западном берегу Ловозера.
Я полагал, что рассчитал всё правильно: заранее выписал себе отпуск, продумал маршрут — успеваю. И не успел. Каждый раз думаешь, что уйти в отпуск будет легко и просто: наступил указанный в рапорте день, отгуляли отвальную, можно ехать — и каждый раз ошибаешься. У командира воинской части слишком много обязанностей, чтобы можно было вот так всё бросить и уехать. В результате в начале отпуска я забегался и опоздал на двое суток. Надеялся, подождут. Но не подождали.
В рыболовецкий колхоз «Красный невод» меня доставили вертолетчики. Прощаясь, они чрезвычайно веселились, подтрунивали надо мной: мол, и ты, майор, в мистики подался — кто теперь в армии служить будет? Я отшучивался как мог.
В поселке — где и дворов-то всего штук тридцать — гостиницы не было, и я пошел выяснять судьбу экспедиции к председателю совхоза. Тот встретил меня радушно, но с порога разочаровал.
— Ушли твои коллеги, майор, — сказал он. — Третий день как ушли.
— А догнать их можно?
— Где их теперь догонишь. Хочешь, дожидайся возвращения.
Дожидаться возвращения экспедиции не входило в мои планы, и, угостив председателя предусмотрительно захваченной водочкой, я стал выспрашивать его о том, что он знает о необычных артефактах или странных событиях, которые происходят в окрестностях. Председатель в ответ на водку выложил балык и сало, но от разговора на темы артефактов и феноменов уклонился, сообщив, что он не специалист в этом вопросе. В словах председателя мне послышалась недоговоренность, и я непринужденно спросил; а может быть, такой специалист в поселке все-таки есть? Председатель попытался замять и эту тему, но я настаивал, и тогда он рассказал мне о семье Черниковых, потомственных саамских шаманов-нойдов, обосновавшихся в поселке с незапамятных времен. Я потребовал подробностей.
— А что они умеют? — спросил я.
— Камлать умеют, — ответил председатель, снова наливая мне и себе. — Будущее будто бы умеют предсказывать и прошлое видеть. Со зверьми общаются. Много про них болтают. Только чушь это всё, сказки для малышни.
— Познакомьте меня с Черниковыми, — попросил я. — Очень хочу посмотреть на камлание.
— Оплату запросит, — предупредил председатель. — Старший Черников — скряга еще тот.
— Без вопросов, — сказал я. — Оплачу, сколько потребует.
Заночевал я у председателя, и на следующий день мы вместе отправились на поиски потомственного шамана Черникова-старшего.
К тому времени я знал о шаманах довольно много. Шаманизм — это древнейшая религиозная система, дошедшая до наших дней практически без изменений. Я знал подробности шаманской космологии (трехчленное деление мироздания на Верхний, Срединный и Нижний миры, сквозь которые прорастает мировое древо), знал об их мифологии, о тотемах и законах, предметах силы и способности шаманов управлять духами. Я могу рассказывать об этом очень долго, но не о шаманизме сейчас речь. Главное, что при всех своих познаниях я не имел возможности хотя бы раз взглянуть на главный ритуал шаманизма — танец, приводящий исполнителя в экстатическое состояние и называемый камланием. Подвернувшуюся возможность упускать было нельзя.
Летом над Ловозером солнце не садится, и когда мы в семь часов утра вышли на единственную улицу поселка, там было светло, как днем. Черникова-старшего мы нашли на заднем дворе поселкового продмага. Шаман был маленький, востроносый, с раскосыми глазами. Носил он огромные, размера на три-четыре больше, чем требовалось, кирзачи, ватные штаны и замызганную до невозможности телогрейку. Более всего шаман походил на обычного алкаша из люмпен-пролетариев, коих в большом количестве можно увидеть у рюмочной в любом городе. Видя, что я засомневался, председатель шепнул мне:
— Он точно шаман. Другого у нас нету. А то, что одет в телогрейку, так это нормально — не в шаманских же лохмотьях ему ходить…
Я согласился, что да, в телогрейке удобнее и привычнее для постороннего глаза.
— Я с ним договорюсь, — пообещал председатель.
Он направился к восседающему на завалинке саамскому дону Хуану и вполголоса заговорил с ним на местном наречии. Шаман отвечал. Причем среди слов незнакомого мне языка нет-нет да проскальзывали родные матерные выражения — нравы здесь были незамысловатые.
Переговоры продолжались минут десять. Шаман кивал, качал головой, вертел головой, потом показал председателю пять пальцев. Председатель в ответ показал два. Сошлись на четырех.
Председатель вернулся ко мне.
— Четыре бутылки водки, — сообщил он итог переговоров, — и будет хоть сутки камлать.
— Мне так долго не надо, — отозвался я. — Но я согласен. Когда начнем?
Председатель помялся. Было видно, как он перебарывает себя: с одной стороны, он не верил во всю эту чертовщину, с другой — давали себя знать гены и местные суеверия, не позволяющие простому человеку перечить тому, кто общается с высшими силами.
— Он спрашивает, что вы хотите попросить у мира духов? Лечение, снятие заговора, предсказание будущего?
— Нет, — сказал я. — Меня как раз интересует прошлое. Здесь очень интересные места, и я хотел бы услышать о том, что тут происходило тысячу, а лучше — десять тысяч лет назад.
— Я передам ему.
Председатель снова отправился на поклон к Черникову, оставив меня ждать. На этот раз разговор не был долгим, председатель быстро вернулся.
— Ну что?
— Он готов. Через два часа на берегу. Но только водку вперед. Иначе он не согласен.
— Вперед так вперед, — отозвался я, доставая из рюкзака четыре бутылки «Столичной». — Вы меня сопроводите?
Председатель ответил, как мне показалось, чересчур поспешно:
— Я бы с удовольствием, но работать надо…
— А как я его пойму?
— С ним будет внук, — сообщил председатель. — Очень способный парень. Он вам всё переведет.
— Что ж, — я не стал настаивать, — тогда не смею вас задерживать.
Через два часа я действительно встретился с Черниковыми на берегу Ловозера, в том месте, на которое мне указал председатель. Впереди шествовал Черников-старший. Я ожидал его увидеть в специфическом шаманском наряде, но Черников, видимо, о моих ожиданиях не подозревал, а потому явился на камлание в чем был: телогрейка, ватные штаны, кирзачи. Еще мне показалось, что он пьян до невменяемости. Затея с камланием нравилась мне всё меньше и меньше.
Однако, когда он приблизился, я подумал, что не всё еще потеряно, потому что увидел на плече у потомственного шамана большую сумку из выделанной кожи, украшенную бахромой и бисером, составляющими причудливый узор.
Несколько в отдалении за Черниковым-старшим шел Черников-младший — парнишка лет четырнадцати в простом школьном костюмчике. Подойдя, Черников-старший, не глядя, обошел меня и стал выписывать восьмерки у берега, прислушиваясь, принюхиваясь и что-то бормоча себе под нос. Парнишка, наоборот, направился прямо ко мне.
— Здравствуйте, — сказал он шепотом. — Меня зовут Игорь. Вы шамана заказывали?
— Здравствуй, Игорь, — я тоже понизил голос. — Да, это я пригласил твоего деда. Но он как-то странно одет — не по шамански.
— Разве суть шамана в одежде? — возразил Игорь. Пока мы знакомились, Черников-старший выбрал место и сел прямо на землю, скрестив ноги, лицом на восток. Сумку он положил перед собой. Покопался в ней и извлек первый предмет. Это был коврик, и даже издали мне было видно, что коврик этот самый простой, плетеный и почти новый — из тех, которые домохозяйки стелят на пороге квартиры, чтобы гость мог вытереть ноги. Вторым предметом была алюминиевая миска, затем — свернутая в трубочку пожелтевшая газета, после газеты — детская погремушка, представлявшая собой большой оранжевый шар на пластмассовой рукоятке; за погремушкой, появление которой привело меня в сильное замешательства, из мешка был извлечен барабан — да-да, не бубен, — а знакомый любому с детства «пионерский» барабан. Пребывая в растерянности, я оглянулся на Черникова-младшего: