Лимузин тем временем выехал на Щелковское шоссе, справа и слева потянулись промышленные кварталы, и смотреть стало совсем не на что.
Офицеров привезли в какую-то загородную резиденцию. Трижды лимузин останавливали хмурые ребята с короткоствольными автоматами, проверяли документы. Наконец проверки закончились; последние ворота затворились, пропустив автомобиль на территорию; лимузин медленно покатил по узкой асфальтированной дорожке и остановился перед залитым ярким солнечным светом особняком в псевдоготическом стиле. Перед особняком росли два огромных и очень старых вяза с узловатыми и голыми ветвями; здесь, за городом, было очень холодно, и снег искрился на ветвях и на земле.
Лейтенант, пригласив офицеров следовать за ним, уверенно прошел к двери, ведущей в правое крыло особняка. За дверью, в небольшом помещении с дубовыми панелями, их обыскали на предмет личного оружия, ничего, разумеется, не нашли и отвели в туалетную комнату, где и оставили на десять минут, дабы офицеры могли привести себя в порядок перед церемонией награждения.
— Как вы думаете, где мы? — спросил Стуколин товарищей, справляя малую нужду в один из начищенных до блеска писсуаров.
— Что не в Кремле — это точно, — сказал Лукашевич, он снял куртку, повесил ее на крючок вешалки и теперь с сомнением изучал свою физиономию в зеркале. — А где конкретно, бес его знает.
Громов никак не прокомментировал этот обмен репликами, молча открыл кран и стал умываться.
— Охо-хо, — сказал Стуколин. — Не нравится мне всё это — что-то уж больно тихо…
Шутку его на этот раз не поддержали: сказывалось волнение от предстоящей встречи с «символом современной государственности».
Ровно через десять минут в туалетную заглянул Фокин.
— Готовы? — спросил он вполне свойским тоном, а потом, практически без перехода, объявил громко и в предельно официозной манере: — Господа, вас ожидает полномочный представитель Президента Российской Федерации!
Лукашевич и Стуколин переглянулись. На лице последнего читалось разочарование. Не будет, значит, президента. Очень жаль. Ну и хрен с ним.
Полномочный представитель Президента Российской Федерации принял их, стоя посередине большого и светлого холла с интерьером а-ля «охотничий домик». Имелся здесь украшенный изразцами и вполне действующий камин: от него веяло жаром хороших дров и уютом; имелась коллекция оружия на стене; имелись трофеи — голова кабана и голова лося с пустыми стеклянными глазами; на полу был расстелен роскошный персидский ковер, ступить на который было боязно, но пришлось.
Полномочным представителем оказался не кто иной, как старый знакомец офицеров — полковник ПВО по фамилии Зартайский. Смотрелся он бодрячком — ни в какое сравнение со старым, больным президентом. Впрочем, Лукашевич поймал себя на том, что не знает, хорошо это или плохо.
Громов, как старший по званию, вышел вперед, приложил руку к фуражке и четко отрапортовал:
— Товарищ полковник, офицеры части 461-13 «бис»: майор Громов, старший лейтенант Лукашевич, старший лейтенант Стуколин — прибыли для получения правительственных наград за успешно выполненное боевое задание.
Полковник помолчал для пущей торжественности, потом повернулся, и офицеры увидели, что у него за спиной на деревянном лакированном столике лежат подготовленные заранее коробочки, удостоверения и конверты. Полковник потянулся к столику и взял одно из удостоверений наугад. Угадал. Или заранее подготовился.
— Майор Громов! Константин шагнул вперед:
— Майор Громов прибыл в ваше распоряжение.
— Молодец! — сказал полковник, передавая ему удостоверение и коробочку с орденом. — Герой…
— Служу Отечеству! — уставной формулой отвечал Громов.
За Громовым полковник вызвал Лукашевича, за ним — Стуколина. Процедура дважды повторилась. Потом Зартайский снова выдержал длинную и томительную паузу, сгреб со столика конверты и передал их Громову со следующими словами:
— А это вам довольствие, мужики. Церемония себя исчерпала, офицеры попрощались с полковником и покинули холл, неся в руках коробочки с орденами и конверты. В «предбаннике» лейтенант Фокин поздравил офицеров с заслуженной наградой и куда-то вышел, оставив их одних.
— Сейчас будет банкет, — уверенно сообщил Стуколин своим товарищам, пряча награду и «довольствие» в карман.
Но он ошибался. Банкет с новоиспеченными Героями России не входил в планы администрации. Ни лейтенант Фокин, ни полковник Зартайский, ни тем более президент больше не появились. Вместо них пришел один из тех плечистых молодых людей в длинных пальто, которые встречали офицеров на вокзале.
— Пройдемте, — произнес он с требовательной интонацией участкового инспектора.
Стуколин подмигнул друзьям: мол, сейчас поведут в банкетный зал. Но вопреки его ожиданиям офицеров выпроводили из особняка, провели через контрольно-пропускные пункты и, вручив пожитки, оставили на обледенелом шоссе, рассекающем дремучий и белый от снега лес.
Громов вопросительно взглянул на сопровождающего.
— Идите по дороге, — пояснил тот с невозмутимым выражением на лице. — Никуда не сворачивайте. Через шесть километров будет железнодорожная станция. На любой электричке легко доберетесь до Москвы.
— Так, — сказал Стуколин и принялся потирать кулак. — А подвезти нас до станции ни у кого не возникло желания?
— Распоряжений не поступало, — нагло заявил сопровождающий. И добавил, осклабившись: — Да вы не смущайтесь, парни, вы же теперь герои, вас обслужат вне очереди.
— Костя, — обратился к командиру Стуколин, — можно я ему врежу?
Ухмылка сошла с лица сопровождающего, он подобрался, настороженно разглядывая офицеров.
— Пошли, — сказал Громов, поворачиваясь. — Нечего нам тут больше делать.
Уже в электричке, под грохот колес, в болтанке старых грязноватых вагонов, офицеры не без любопытства вскрыли конверты, переданные им президентом. В каждом конверте обнаружилось по десять тысяч новых рублей.
— М-да, — высказал общее мнение Стуколин. — И сколько же это в «зеленых» будет?
— Баксов четыреста, — быстро прикинул Лукашевич.
— Не густо… Вот суки! — Стуколин с чувством хлопнул себя ладонью по колену. — Дешево же они нас оценили!..
В результате до Москвы офицеры добрались только к пяти вечера, когда уже начало смеркаться. Заехали на Ленинградский вокзал и, выстояв малую очередь, приобрели билеты на обратную дорогу. «Скорый» до Питера отправлялся в час с небольшим, а потому офицеры решили осмотреть достопримечательности столицы.
На Стуколина с Лукашевичем Москва произвела сильное впечатление. Громов только посмеивался. Он бывал здесь довольно часто, а последний раз — два года назад, и в общем где-то привык к московскому размаху. Но двое его друзей, судивших о крупном городе по Петербургу или Мурманску, были потрясены.
Лукашевич подумал, что никогда прежде не видел столь нерациональной застройки. Монолиты зданий были отделены друг от друга столь огромными пространствами, что захватывало дух — словно отдельные города или планеты. И в то же время вдоль большинства из этих зданий, казалось, можно идти часами — оно никогда не кончится. Размах чувствовался и в делах коммерции. Киоски, сделанные из стекла и алюминия, по высоте и внутреннему устройству, скорее, можно было бы назвать магазинами — солидные, в два-три человеческих роста, сооружения с отдельным входом и рядами прилавков, заполненными множеством самых разнообразных товаров. У офицеров разбежались глаза.
— Надо бы чего-нибудь родным прикупить, — заметил Стуколин. — Деньги у нас есть, — он похлопал себя по карману, где лежал конверт с «довольствием» от президента.
Друзья с ним согласились. Отправились в поход по магазинам. Громов выдвинул идею, что брать нужно нечто соответствующее Москве и московскому духу — то, чего ни в каком другом городе не купишь. Через час он пожалел, что вообще об этом заикнулся. В московских магазинах можно было купить предмет, символизирующий любой город на планете: питерскую «Балтику» и гонконговские кроссовки, екатеринбургские самоцветы и тайваньские магнитолы, парижские чулки и нью-йоркские презервативы. Не было только одного — исконного местного продукта.
— Может, мы не там смотрим? — предположил Лукашевич на выходе из очередного шопа, — Может быть, надо какой-нибудь специализированный магазин поискать?
— Может быть… — пробурчал Громов. — Но время уже поджимает. Предлагаю остановиться на том, что есть.
Остановились на том, что есть. Громов купил жене пару хороших зимних сапог. Лукашевич подумал и приобрел для Зои набор украшений из настоящей кожи. Стуколин, почесав в затылке, разорился на серебряный портсигар для отца.
— Ну вот, — сказал Громов с некоторым облегчением. — Поздравляю с покупками. Куда теперь направим свои стопы? Есть предложения?
— На ВДНХ! — высказался Стуколин.
— Почему на ВДНХ? — удивился Громов.
— Всю жизнь мечтал побывать на Выставке достижений народного хозяйства. Хочу достижений!
— Ты что скажешь, Алексей? — обратился майор к Лукашевичу.
Тот пожал плечами:
— Почему бы и нет?
И они поехали на ВДНХ. На этот раз жалеть о том, что сунулся с инициативой, пришлось Стуколину.
— Да-а… — высказался он, разглядывая длинные ряды ларьков и шашлычных, заполонивших аллеи Выставки. — «Клуб на улице Нагорной стал общественной уборной; наш родной центральный рынок стал похож на грязный склад…» — пропел он, несносно фальшивя.
Громов поморщился. Но возразить ему было нечего: когда он был на Выставке в последний раз, всё здесь выглядело совершенно иначе — не так убого. По счастью, милосердные сумерки скрыли от взора офицеров большинство неприглядных подробностей. Оскальзываясь в жидкой грязи и матюгаясь, друзья добрели до павильона «Машиностроение», где получили возможность полюбоваться на стадо «тушек» и одинокий, латаный-перелатаный «Як-38 [39]». Стуколин подошел к «Яку» и погладил его по фюзеляжу.
— Бедняга, — сказал старший лейтенант. — Затащили тебя сюда, болезного.
— Да он без движков и без подвески, — заметил Лукашевич, обойдя истребитель.
— Ну и что? Всё равно наш, свой.
Стуколин снова погладил фюзеляж с таким выражением, словно не видел боевых истребителей лет сто, а теперь обрадовался старому надежному другу.
Громов сходил к павильону, убедился, что тот уже закрыт, ознакомился с рекламой фирмы, которая, как оказалось, этот павильон снимает в качестве своей главной торговой точки, и вернулся к лейтенантам.
— Всё, хватит, — заявил он. — Я хочу жрать. Кто-нибудь составит мне компанию?
Составить компанию захотели все. Из большого числа палаток, промышляющих изготовлением и торговлей шашлыков, выбрали наиболее прилично выглядевшую — аккуратный домик с большим окном и столиками внутри. Ввалились шумной гурьбой и заказали по порции шашлыка из молодой телятины. К шашлыкам, как и полагается, взяли водочку.
Первую рюмку приняли на грудь молча, без тостов. Накинулись на еду, поглощая обжигающе горячее мясо с остервенением, закусывая это дело горячим лавашем и луком в уксусе. После того как утолили первый голод и даже стали подумывать, не заказать ли еще порцию, Громов собственноручно разлил водку по рюмкам и тихо сказал:
— Вот теперь самое время помянуть погибших. Стуколин и Лукашевич переглянулись и синхронно потянулись к рюмкам.
— Давайте, братцы, помянем всех, кого нет больше с нами, — продолжал Громов, глядя в стол. — Пусть земля им будет пухом.
Помянули. Помянули отчаянного сверхсрочника Женю Яровенко. Помянули лейтенанта Беленкова. Помянули советника Маканина.
— «Архангел нам скажет: „В раю будет туго", — тихонько напел знаток Высоцкого Стуколин, — но только ворота щелк. Мы Бога попросим: „Впишите нас с другом в какой-нибудь ангельский полк"».
Посиделки в шашлычной не затянулись. Когда офицеры прикончили вторую порцию шашлыка и вторую бутылку водки, буфетчица намекнула им, что пора и честь знать, заведение закрывается. Слегка осоловевший Громов кивнул и тут же получил счет. Поглядев на колонки цифр, он присвистнул:
— Однако!
Цены здесь кусались. Но делать нечего — расплатившись из «президентского довольствия», офицеры покинули шашлычную. Гулять по Москве им уже расхотелось, и, не долго думая, они завернули в первый попавшийся круглосуточный ресторан. И снова взяли водку.
Дальнейшее Лукашевичу запомнилось плохо. Сказалось наконец количество выпитого за день. Даже мясо не помогло. Впоследствии Алексей перебирал в памяти отдельные эпизоды первого и последнего вечера в Москве, но цельной картинки не получалось. Он помнил, как они пили в ресторане, как заказывали оркестру «„Як" — истребитель», как поднимали тосты, но, хоть убей, не мог вспомнить, из-за чего начался спор с бритоголовым нуворишем, отмечавшим в том же ресторане очередную сделку. Спор закончился безобразной дракой с опрокидыванием столов. Стуколин врезал и нуворишу, и подбежавшему охраннику.
— Я — Герой России! — ревел он. — А вы кто? Дерьмо!..
Громов попытался прекратить эту нелепую ссору, но тоже получил по физиономии — от разъяренного нувориша, К драке пришлось подключиться Лукашевичу: допустить, чтобы у него на глазах избивали его командира, он не мог.
Потом все они как-то сразу очутились в отделении милиции, в «крысятнике». Стуколин продолжал буйствовать, хватаясь разбитыми в кровь руками за прутья решетки и жутко матерясь. Бритоголовый нувориш, сидя на табурете и утираясь платочком, давал показания. Сонный, вялый лейтенант милиции заносил эти показания на бумагу. Второй милиционер — в пятнистом комбинезоне — прохаживался по помещению, поигрывая дубинкой и с нехорошим, темным весельем поглядывая на арестованных офицеров. Лукашевич, у которого дико болела голова, тем не менее в первую очередь проверил карманы. Карманы оказались вывернуты: ни удостоверения, ни ордена, ни довольствия, ни военного билета — всё изъяли.
Лейтенант закончил с показаниями, попросил нувориша расписаться и обратился к своему пятнистому компаньону с вопросом:
— Ну что, Сева, надо бы их в комендатуру сдать?
— Можно и в комендатуру, — согласился пятнистый. — Только я бы еще с ними поработал.
Сказавши так, пятнистый выразительно взмахнул дубинкой.
— Свиньи какие, — пояснил он свою мысль. — Приехали, понимаешь, в Москву и сразу нажрались. Дома у себя нажирайтесь.
Он приблизился к решетке «крысятника» и вдруг резко ударил дубинкой по пальцам державшегося за прутья Стуколина. Тот заорал благим матом, отскочив от решетки.
— Что вы себе позволяете? — разъярился теперь уже Громов. — Мы военнослужащие, мы офицеры. Немедленно свяжитесь с комендантом.
— С комендантом мы свяжемся, — сказал пятнистый. — Но только тогда, майор, когда этого захочу я. И от твоего поведения зависит, захочу я этого или нет.
Громов побледнел от едва сдерживаемой ярости. И всё бы кончилось очень плохо, но тут дверь распахнулась и в отделении появился Фокин в сопровождении какого-то высокого милицейского чина. Лейтенант и пятнистый встали навытяжку.
— Ага, они здесь, — отметил Фокин. — Что же вы, товарищи офицеры? — обратился он к плененным офицерам. — Без опеки и часа не можете?
Лейтенант, выйдя из-за стойки, доложил чину, за что и при каких обстоятельствах были арестованы офицеры. Чин кивнул, но видно было, что решает здесь не он, а этот вот молодой человек.
— Открывайте клетку, — приказал Фокин. — Через час у них поезд.
Замок с «крысятника» был снят, и офицеры выпущены на волю.
— Пусть личные вещи вернут, — сварливо потребовал Лукашевич. — И деньги.
— Денег у них не было, — быстро сказал лейтенант. — Всё пропили.
— Личные вещи вернуть! — распорядился Фокин с брезгливой миной.
На вокзал офицеров привезли под конвоем из трех автоматчиков. Словно уголовников-рецидивистов. Мрачные офицеры вошли в вагон, и поезд почти сразу тронулся.
Стуколин под причитания пожилой проводницы высунулся из вагона и проорал, потрясая окровавленным кулаком;
— Я еще вернусь, суки! Я вам, тварям, еще задам!
— Всё! Всё! Успокойся! — прикрикнул на него Громов.
Стуколин послушался. Сплюнул на пол и утер рукавом раскрасневшееся лицо.
— И все-таки они суки, — произнес он уже тихо, но непоколебимо. — Твари продажные. Мы за них, а они нас…
— Надоело, — сказал Громов. — Все твои вопли мне надоели.
Стуколин понурился. Не так, совсем не так представлялась ему эта поездка в Москву. Офицеры прошли в купе. На этот раз четвертое место оказалось занято. На диване сидел полный и лысоватый человек в очках, рядом с ним лежала гитара в чехле. Он с понятным удивлением и даже озабоченностью воззрился на опухших и побитых офицеров, но те быстро привели себя в порядок и чинно расселись пить чай.
— Давайте познакомимся? — предложил Стуколин, обращаясь к новому попутчику.
— Давайте, — согласился тот. — Меня зовут Михаил.
— А кто вы по профессии? — с любопытством спросил Стуколин.
— Я — автор, — сообщил Михаил со смущенной улыбкой. — Профессиональный автор. Пишу песни, пою их перед публикой. Тем и живу.
— А нам споете?
— Мне не хотелось бы… — Михаил еще более смутился. — Поздно, да и надо ли?
— Надо! — заявил Стуколин. — Хотя бы одну, — добавил он просительно.
— Одну исполню, — согласился Михаил, Он расчехлил гитару, перебрал струны, чуть-чуть подстроил.
— Что вам спеть?
— А что вы обычно поете? — спросил вежливый Громов.
— У меня много самых разных… произведений. Какая тема вам ближе всего?
— Про пилотов что-нибудь есть? — снова встрял Стуколин. — Об истребителях? О войне?
— Об истребителях? — Михаил покачал головой. — Об этом у меня ничего нет. О войне? Пожалуй, спою о войне.
Он еще подстроил гитару и тихим ровным голосом запел:
Теплый дом, сытный стол, брудершафт с поцелуем — Всё потом, всё потом, а теперь недосуг. Собирайся, солдат, и пойдем повоюем, Что потом — то потом, что теперь — то вокруг. — Кто кого, кто куда — мы приказ не нарушим. Мы присяге верны, хоть огнем всё гори. Теплой кровью по горло зальемся снаружи И трофейным портвейном — по горло внутри. Наше черное время не кончится с нами. Нас вода унесет. А оно — над водой Повисит, переждет и вернется с войсками, И никто ему снова не скажет: «Долой [40]!»
Эти стихи, положенные на красивую грустную мелодию, действовали безотказно. Лукашевич вдруг почувствовал, как у него увлажнились глаза. Он поспешно наклонил голову, чтобы никто, не дай Бог, не увидел его слез.
«Вот тоже казус, — подумал он. — Плачущий герой».
— «Наше черное время не кончится с нами»… — повторил Стуколин враз охрипшим голосом, когда стихли последние аккорды новой для него песни. — «И никто ему снова не скажет: Долой!»… Отличная песня!
— Рад, что вам понравилось, — сказал Михаил, зачехляя инструмент. — А теперь, если позволите, я откланяюсь.
— Да, пожалуйста, — ответил за всех Громов.
Майор снова смотрел в окно, и Лукашевич подумал, что, может быть, его непреклонный и отчаянно смелый командир, от которого не услышишь и слова жалобы, тоже не хочет, чтобы кто-нибудь увидел горе и слезы на его лице.
Михаил встал, забросил гитару на багажную полку, после чего принялся готовить себе постель, а трое офицеров из далекой отсюда воинской части 461-13 «бис», пираты президента, молча слушали перестук колес поезда, идущего по огромной заснеженной стране — поезда, идущего с востока на запад…
Эпилог. ПИРАТЫ XXI ВЕКА.
— Первый к взлету готов.
— Второй, доложите о готовности.
— Второй к взлету готов.
— Третий, доложите о готовности.
— Третий к взлету готов. Короткая пауза.
— Первый, второй, третий, взлет разрешаю. Приступайте к выполнению задания.
Тяжелая стальная створка с грохотом откатилась вправо, открывая белую взлетно-посадочную полосу под нестерпимо ярким небом. Громов медленно вывел штурмовик из подземного ангара. И сразу увеличил обороты двигателя — полоса была не из тех, по которым можно долго разгоняться.
Машина быстро и легко набрала скорость, оторвалась от земли. Громов убрал шасси, сверился с компасом и лег на заданный курс. Беглого взгляда, брошенного назад, майору хватило, чтобы убедиться: «второй» и «третий» без проблем заняли предписанный им эшелон. В переговоры с ведомыми Громов вступать не стал: инструктор требовал соблюдать по возможности радиомолчание.
До цели — двадцать четыре минуты лету, и столько же — обратно. Есть время подумать, что делаешь и зачем делаешь.
Штурмовики шли на предельно малой высоте, приходилось активно маневрировать, чтобы вписаться в прихотливый рельеф, но опытные руки всё делали сами, и голова была свободна для любых, самых сторонних размышлений. Громов вспомнил полковника Зартайского. С той памятной встречи на даче президента (впрочем, ни один из новоиспеченных Героев России не был уверен, что встреча состоялась именно на даче президента) минуло пять месяцев, и Константин виделся с полковником Зартайским еще три раза. После каждой новой встречи с этим загадочным «полномочным представителем» жизнь трех офицеров из воинской части 461-13 «бис» изменялась самым коренным образом. После первой — два с половиной месяца назад — все трое были уволены в запас, после чего очутились в специальном лагере под Казанью, о существовании которого до сих пор ни один из них не знал. Здесь они прошли ускоренный курс подготовки, освоив новую для себя машину — штурмовик «Су-25Т». После второй встречи — еще через два месяца — пилотов перебросили на некую военную базу, спрятанную в горах, местоположение которых на земном шаре какое-то время оставалось для офицеров загадкой номер один. И вот наконец третья встреча. Зартайский появился на базе внезапно, и был он один, без обычного сопровождения. Пригласив пилотов в отдельную комнату и закрыв дверь на ключ, полковник вручил Громову кожаную папку.
«Здесь карты, маршрут, полетное задание, цели и сроки, — сообщил полковник. — Никто из персонала базы видеть этого не должен, — предупредил он тут же. — Вам всё понятно, товарищи офицеры?»
Пилоты переглянулись.
«Мне непонятно только одно, — сказал Стуколин и потер кулак, — кто мы? Честные пираты или грязные наемники?»
Зартайский поднял брови.
«Вы — офицеры Российской армии», — сказал он с нажимом.
«Уволенные в запас офицеры Российской армии». — напомнил ему Громов.
Полковник поморщился.
«Мы это уже обговаривали, — заметил он. — Стоит ли возвращаться к пройденному?»
«Мы особо обговаривали, что от нас не будет секретов. Мы должны быть в курсе, что мы делаем и почему это необходимо. Это было отдельное и обязательное условие».
«Что ж, — сказал Зартайский, не моргнув глазом, — мы действительно это обговаривали».
И он рассказал. Лучше бы он этого не делал…
Пискнул сигнал — автоматизированная система управления самолетом САУ-8 информировала пилота, что штурмовик входит в район нахождения цели. Впереди расстилалась более или менее равнинная местность, и где-то там, в излучине узкой речушки, располагался лагерь «сепаратистов-экстремистов», как назвал их Зартайский. Лагерь был практически неприкрыт — идеальная мишень для бомбометания, вот только «сепаратисты-экстремисты» эти, как оказалось, предпочитали путешествовать по просторам своей родины не в одиночку, а в окружении семьи — чад и домочадцев.
«Это война, — сказал тогда Зартайский. — Не мне объяснять вам, товарищи офицеры, что такое война».
«Но война не объявлена!» — воскликнул Лукашевич.
«Мы бы с удовольствием объявили войну, — сказал Зартайский спокойно. — Тем более что фактически она уже идет. Но наши политики…»
Он не закончил начатую фразу, но всё было ясно и так.
«А верховный главнокомандующий в курсе?» — на всякий случай уточнил Стуколин.
«А как же, — Зартайский вдруг с совершенно идиотским видом подмигнул. — Он в курсе с самого начала».
Вот и понимай как хочешь. Хочешь — понимай, что ты патриот и защитник Родины, а хочешь — что ты сепаратист-экстремист ничем не хуже, но и не лучше тех, в лагере, который ты летишь бомбить. Но самое страшное, что выбора нет: и в том, и в другом случае. Однажды они уже стали пиратами (хотя здесь лучше подошло бы слово корсары [41]), подписались на дело, которое можно назвать «спецоперацией», а можно… м-да… об этом лучше не думать.
«Да не расстраивайтесь вы так, — сказал тогда Зартайский, — У нас нет причин вас кидать».
«Как вы сказали?» — переспросил Громов.
«Нет причин кидать, — пояснил Зартайский. — Есть такой новомодный глагол».
До цели оставались считанные километры. Оптико-электронная система «Шквал» прицельного комплекса И-251 осуществила обнаружение и захват цели, точнее — даже группы целей. Пилоту оставалось только нажать на кнопку.
Громов медлил. Почему? Может быть, потому, что у него самого где-то в далеком отсюда и, по слухам, изнывающем от немыслимой жары Петербурге остались жена и сын, и они тоже ни в чем не виноваты. Как не виноваты дети и жены тех — в лагере.
«Это война», — сказал тогда Зартайский.
Громов нажал на кнопку. Штурмовик тряхнуло, и две почти идеально прямые дымные полосы определили собой направление, в котором ушли выпущенные ракеты. Больше майор не колебался. Он выпустил еще две ракеты и, отстрелив инфракрасные ловушки на случай, если кто-нибудь из «сепаратистов-экстремистов» захочет поиграться со «стингером», положил штурмовик на обратный курс.
Вслед за ним выполнили боевую задачу и пристроились в хвост штурмовики Лукашевича и Стуколина. На равнине, в излучине безымянной речушки, медленно и страшно поднималась к небу, заслоняя солнце, сплошная стена черного дыма.
А пираты возвращались на базу. Впереди их ждала большая война.
Офицеров привезли в какую-то загородную резиденцию. Трижды лимузин останавливали хмурые ребята с короткоствольными автоматами, проверяли документы. Наконец проверки закончились; последние ворота затворились, пропустив автомобиль на территорию; лимузин медленно покатил по узкой асфальтированной дорожке и остановился перед залитым ярким солнечным светом особняком в псевдоготическом стиле. Перед особняком росли два огромных и очень старых вяза с узловатыми и голыми ветвями; здесь, за городом, было очень холодно, и снег искрился на ветвях и на земле.
Лейтенант, пригласив офицеров следовать за ним, уверенно прошел к двери, ведущей в правое крыло особняка. За дверью, в небольшом помещении с дубовыми панелями, их обыскали на предмет личного оружия, ничего, разумеется, не нашли и отвели в туалетную комнату, где и оставили на десять минут, дабы офицеры могли привести себя в порядок перед церемонией награждения.
— Как вы думаете, где мы? — спросил Стуколин товарищей, справляя малую нужду в один из начищенных до блеска писсуаров.
— Что не в Кремле — это точно, — сказал Лукашевич, он снял куртку, повесил ее на крючок вешалки и теперь с сомнением изучал свою физиономию в зеркале. — А где конкретно, бес его знает.
Громов никак не прокомментировал этот обмен репликами, молча открыл кран и стал умываться.
— Охо-хо, — сказал Стуколин. — Не нравится мне всё это — что-то уж больно тихо…
Шутку его на этот раз не поддержали: сказывалось волнение от предстоящей встречи с «символом современной государственности».
Ровно через десять минут в туалетную заглянул Фокин.
— Готовы? — спросил он вполне свойским тоном, а потом, практически без перехода, объявил громко и в предельно официозной манере: — Господа, вас ожидает полномочный представитель Президента Российской Федерации!
Лукашевич и Стуколин переглянулись. На лице последнего читалось разочарование. Не будет, значит, президента. Очень жаль. Ну и хрен с ним.
Полномочный представитель Президента Российской Федерации принял их, стоя посередине большого и светлого холла с интерьером а-ля «охотничий домик». Имелся здесь украшенный изразцами и вполне действующий камин: от него веяло жаром хороших дров и уютом; имелась коллекция оружия на стене; имелись трофеи — голова кабана и голова лося с пустыми стеклянными глазами; на полу был расстелен роскошный персидский ковер, ступить на который было боязно, но пришлось.
Полномочным представителем оказался не кто иной, как старый знакомец офицеров — полковник ПВО по фамилии Зартайский. Смотрелся он бодрячком — ни в какое сравнение со старым, больным президентом. Впрочем, Лукашевич поймал себя на том, что не знает, хорошо это или плохо.
Громов, как старший по званию, вышел вперед, приложил руку к фуражке и четко отрапортовал:
— Товарищ полковник, офицеры части 461-13 «бис»: майор Громов, старший лейтенант Лукашевич, старший лейтенант Стуколин — прибыли для получения правительственных наград за успешно выполненное боевое задание.
Полковник помолчал для пущей торжественности, потом повернулся, и офицеры увидели, что у него за спиной на деревянном лакированном столике лежат подготовленные заранее коробочки, удостоверения и конверты. Полковник потянулся к столику и взял одно из удостоверений наугад. Угадал. Или заранее подготовился.
— Майор Громов! Константин шагнул вперед:
— Майор Громов прибыл в ваше распоряжение.
— Молодец! — сказал полковник, передавая ему удостоверение и коробочку с орденом. — Герой…
— Служу Отечеству! — уставной формулой отвечал Громов.
За Громовым полковник вызвал Лукашевича, за ним — Стуколина. Процедура дважды повторилась. Потом Зартайский снова выдержал длинную и томительную паузу, сгреб со столика конверты и передал их Громову со следующими словами:
— А это вам довольствие, мужики. Церемония себя исчерпала, офицеры попрощались с полковником и покинули холл, неся в руках коробочки с орденами и конверты. В «предбаннике» лейтенант Фокин поздравил офицеров с заслуженной наградой и куда-то вышел, оставив их одних.
— Сейчас будет банкет, — уверенно сообщил Стуколин своим товарищам, пряча награду и «довольствие» в карман.
Но он ошибался. Банкет с новоиспеченными Героями России не входил в планы администрации. Ни лейтенант Фокин, ни полковник Зартайский, ни тем более президент больше не появились. Вместо них пришел один из тех плечистых молодых людей в длинных пальто, которые встречали офицеров на вокзале.
— Пройдемте, — произнес он с требовательной интонацией участкового инспектора.
Стуколин подмигнул друзьям: мол, сейчас поведут в банкетный зал. Но вопреки его ожиданиям офицеров выпроводили из особняка, провели через контрольно-пропускные пункты и, вручив пожитки, оставили на обледенелом шоссе, рассекающем дремучий и белый от снега лес.
Громов вопросительно взглянул на сопровождающего.
— Идите по дороге, — пояснил тот с невозмутимым выражением на лице. — Никуда не сворачивайте. Через шесть километров будет железнодорожная станция. На любой электричке легко доберетесь до Москвы.
— Так, — сказал Стуколин и принялся потирать кулак. — А подвезти нас до станции ни у кого не возникло желания?
— Распоряжений не поступало, — нагло заявил сопровождающий. И добавил, осклабившись: — Да вы не смущайтесь, парни, вы же теперь герои, вас обслужат вне очереди.
— Костя, — обратился к командиру Стуколин, — можно я ему врежу?
Ухмылка сошла с лица сопровождающего, он подобрался, настороженно разглядывая офицеров.
— Пошли, — сказал Громов, поворачиваясь. — Нечего нам тут больше делать.
Уже в электричке, под грохот колес, в болтанке старых грязноватых вагонов, офицеры не без любопытства вскрыли конверты, переданные им президентом. В каждом конверте обнаружилось по десять тысяч новых рублей.
— М-да, — высказал общее мнение Стуколин. — И сколько же это в «зеленых» будет?
— Баксов четыреста, — быстро прикинул Лукашевич.
— Не густо… Вот суки! — Стуколин с чувством хлопнул себя ладонью по колену. — Дешево же они нас оценили!..
В результате до Москвы офицеры добрались только к пяти вечера, когда уже начало смеркаться. Заехали на Ленинградский вокзал и, выстояв малую очередь, приобрели билеты на обратную дорогу. «Скорый» до Питера отправлялся в час с небольшим, а потому офицеры решили осмотреть достопримечательности столицы.
На Стуколина с Лукашевичем Москва произвела сильное впечатление. Громов только посмеивался. Он бывал здесь довольно часто, а последний раз — два года назад, и в общем где-то привык к московскому размаху. Но двое его друзей, судивших о крупном городе по Петербургу или Мурманску, были потрясены.
Лукашевич подумал, что никогда прежде не видел столь нерациональной застройки. Монолиты зданий были отделены друг от друга столь огромными пространствами, что захватывало дух — словно отдельные города или планеты. И в то же время вдоль большинства из этих зданий, казалось, можно идти часами — оно никогда не кончится. Размах чувствовался и в делах коммерции. Киоски, сделанные из стекла и алюминия, по высоте и внутреннему устройству, скорее, можно было бы назвать магазинами — солидные, в два-три человеческих роста, сооружения с отдельным входом и рядами прилавков, заполненными множеством самых разнообразных товаров. У офицеров разбежались глаза.
— Надо бы чего-нибудь родным прикупить, — заметил Стуколин. — Деньги у нас есть, — он похлопал себя по карману, где лежал конверт с «довольствием» от президента.
Друзья с ним согласились. Отправились в поход по магазинам. Громов выдвинул идею, что брать нужно нечто соответствующее Москве и московскому духу — то, чего ни в каком другом городе не купишь. Через час он пожалел, что вообще об этом заикнулся. В московских магазинах можно было купить предмет, символизирующий любой город на планете: питерскую «Балтику» и гонконговские кроссовки, екатеринбургские самоцветы и тайваньские магнитолы, парижские чулки и нью-йоркские презервативы. Не было только одного — исконного местного продукта.
— Может, мы не там смотрим? — предположил Лукашевич на выходе из очередного шопа, — Может быть, надо какой-нибудь специализированный магазин поискать?
— Может быть… — пробурчал Громов. — Но время уже поджимает. Предлагаю остановиться на том, что есть.
Остановились на том, что есть. Громов купил жене пару хороших зимних сапог. Лукашевич подумал и приобрел для Зои набор украшений из настоящей кожи. Стуколин, почесав в затылке, разорился на серебряный портсигар для отца.
— Ну вот, — сказал Громов с некоторым облегчением. — Поздравляю с покупками. Куда теперь направим свои стопы? Есть предложения?
— На ВДНХ! — высказался Стуколин.
— Почему на ВДНХ? — удивился Громов.
— Всю жизнь мечтал побывать на Выставке достижений народного хозяйства. Хочу достижений!
— Ты что скажешь, Алексей? — обратился майор к Лукашевичу.
Тот пожал плечами:
— Почему бы и нет?
И они поехали на ВДНХ. На этот раз жалеть о том, что сунулся с инициативой, пришлось Стуколину.
— Да-а… — высказался он, разглядывая длинные ряды ларьков и шашлычных, заполонивших аллеи Выставки. — «Клуб на улице Нагорной стал общественной уборной; наш родной центральный рынок стал похож на грязный склад…» — пропел он, несносно фальшивя.
Громов поморщился. Но возразить ему было нечего: когда он был на Выставке в последний раз, всё здесь выглядело совершенно иначе — не так убого. По счастью, милосердные сумерки скрыли от взора офицеров большинство неприглядных подробностей. Оскальзываясь в жидкой грязи и матюгаясь, друзья добрели до павильона «Машиностроение», где получили возможность полюбоваться на стадо «тушек» и одинокий, латаный-перелатаный «Як-38 [39]». Стуколин подошел к «Яку» и погладил его по фюзеляжу.
— Бедняга, — сказал старший лейтенант. — Затащили тебя сюда, болезного.
— Да он без движков и без подвески, — заметил Лукашевич, обойдя истребитель.
— Ну и что? Всё равно наш, свой.
Стуколин снова погладил фюзеляж с таким выражением, словно не видел боевых истребителей лет сто, а теперь обрадовался старому надежному другу.
Громов сходил к павильону, убедился, что тот уже закрыт, ознакомился с рекламой фирмы, которая, как оказалось, этот павильон снимает в качестве своей главной торговой точки, и вернулся к лейтенантам.
— Всё, хватит, — заявил он. — Я хочу жрать. Кто-нибудь составит мне компанию?
Составить компанию захотели все. Из большого числа палаток, промышляющих изготовлением и торговлей шашлыков, выбрали наиболее прилично выглядевшую — аккуратный домик с большим окном и столиками внутри. Ввалились шумной гурьбой и заказали по порции шашлыка из молодой телятины. К шашлыкам, как и полагается, взяли водочку.
Первую рюмку приняли на грудь молча, без тостов. Накинулись на еду, поглощая обжигающе горячее мясо с остервенением, закусывая это дело горячим лавашем и луком в уксусе. После того как утолили первый голод и даже стали подумывать, не заказать ли еще порцию, Громов собственноручно разлил водку по рюмкам и тихо сказал:
— Вот теперь самое время помянуть погибших. Стуколин и Лукашевич переглянулись и синхронно потянулись к рюмкам.
— Давайте, братцы, помянем всех, кого нет больше с нами, — продолжал Громов, глядя в стол. — Пусть земля им будет пухом.
Помянули. Помянули отчаянного сверхсрочника Женю Яровенко. Помянули лейтенанта Беленкова. Помянули советника Маканина.
— «Архангел нам скажет: „В раю будет туго", — тихонько напел знаток Высоцкого Стуколин, — но только ворота щелк. Мы Бога попросим: „Впишите нас с другом в какой-нибудь ангельский полк"».
Посиделки в шашлычной не затянулись. Когда офицеры прикончили вторую порцию шашлыка и вторую бутылку водки, буфетчица намекнула им, что пора и честь знать, заведение закрывается. Слегка осоловевший Громов кивнул и тут же получил счет. Поглядев на колонки цифр, он присвистнул:
— Однако!
Цены здесь кусались. Но делать нечего — расплатившись из «президентского довольствия», офицеры покинули шашлычную. Гулять по Москве им уже расхотелось, и, не долго думая, они завернули в первый попавшийся круглосуточный ресторан. И снова взяли водку.
Дальнейшее Лукашевичу запомнилось плохо. Сказалось наконец количество выпитого за день. Даже мясо не помогло. Впоследствии Алексей перебирал в памяти отдельные эпизоды первого и последнего вечера в Москве, но цельной картинки не получалось. Он помнил, как они пили в ресторане, как заказывали оркестру «„Як" — истребитель», как поднимали тосты, но, хоть убей, не мог вспомнить, из-за чего начался спор с бритоголовым нуворишем, отмечавшим в том же ресторане очередную сделку. Спор закончился безобразной дракой с опрокидыванием столов. Стуколин врезал и нуворишу, и подбежавшему охраннику.
— Я — Герой России! — ревел он. — А вы кто? Дерьмо!..
Громов попытался прекратить эту нелепую ссору, но тоже получил по физиономии — от разъяренного нувориша, К драке пришлось подключиться Лукашевичу: допустить, чтобы у него на глазах избивали его командира, он не мог.
Потом все они как-то сразу очутились в отделении милиции, в «крысятнике». Стуколин продолжал буйствовать, хватаясь разбитыми в кровь руками за прутья решетки и жутко матерясь. Бритоголовый нувориш, сидя на табурете и утираясь платочком, давал показания. Сонный, вялый лейтенант милиции заносил эти показания на бумагу. Второй милиционер — в пятнистом комбинезоне — прохаживался по помещению, поигрывая дубинкой и с нехорошим, темным весельем поглядывая на арестованных офицеров. Лукашевич, у которого дико болела голова, тем не менее в первую очередь проверил карманы. Карманы оказались вывернуты: ни удостоверения, ни ордена, ни довольствия, ни военного билета — всё изъяли.
Лейтенант закончил с показаниями, попросил нувориша расписаться и обратился к своему пятнистому компаньону с вопросом:
— Ну что, Сева, надо бы их в комендатуру сдать?
— Можно и в комендатуру, — согласился пятнистый. — Только я бы еще с ними поработал.
Сказавши так, пятнистый выразительно взмахнул дубинкой.
— Свиньи какие, — пояснил он свою мысль. — Приехали, понимаешь, в Москву и сразу нажрались. Дома у себя нажирайтесь.
Он приблизился к решетке «крысятника» и вдруг резко ударил дубинкой по пальцам державшегося за прутья Стуколина. Тот заорал благим матом, отскочив от решетки.
— Что вы себе позволяете? — разъярился теперь уже Громов. — Мы военнослужащие, мы офицеры. Немедленно свяжитесь с комендантом.
— С комендантом мы свяжемся, — сказал пятнистый. — Но только тогда, майор, когда этого захочу я. И от твоего поведения зависит, захочу я этого или нет.
Громов побледнел от едва сдерживаемой ярости. И всё бы кончилось очень плохо, но тут дверь распахнулась и в отделении появился Фокин в сопровождении какого-то высокого милицейского чина. Лейтенант и пятнистый встали навытяжку.
— Ага, они здесь, — отметил Фокин. — Что же вы, товарищи офицеры? — обратился он к плененным офицерам. — Без опеки и часа не можете?
Лейтенант, выйдя из-за стойки, доложил чину, за что и при каких обстоятельствах были арестованы офицеры. Чин кивнул, но видно было, что решает здесь не он, а этот вот молодой человек.
— Открывайте клетку, — приказал Фокин. — Через час у них поезд.
Замок с «крысятника» был снят, и офицеры выпущены на волю.
— Пусть личные вещи вернут, — сварливо потребовал Лукашевич. — И деньги.
— Денег у них не было, — быстро сказал лейтенант. — Всё пропили.
— Личные вещи вернуть! — распорядился Фокин с брезгливой миной.
На вокзал офицеров привезли под конвоем из трех автоматчиков. Словно уголовников-рецидивистов. Мрачные офицеры вошли в вагон, и поезд почти сразу тронулся.
Стуколин под причитания пожилой проводницы высунулся из вагона и проорал, потрясая окровавленным кулаком;
— Я еще вернусь, суки! Я вам, тварям, еще задам!
— Всё! Всё! Успокойся! — прикрикнул на него Громов.
Стуколин послушался. Сплюнул на пол и утер рукавом раскрасневшееся лицо.
— И все-таки они суки, — произнес он уже тихо, но непоколебимо. — Твари продажные. Мы за них, а они нас…
— Надоело, — сказал Громов. — Все твои вопли мне надоели.
Стуколин понурился. Не так, совсем не так представлялась ему эта поездка в Москву. Офицеры прошли в купе. На этот раз четвертое место оказалось занято. На диване сидел полный и лысоватый человек в очках, рядом с ним лежала гитара в чехле. Он с понятным удивлением и даже озабоченностью воззрился на опухших и побитых офицеров, но те быстро привели себя в порядок и чинно расселись пить чай.
— Давайте познакомимся? — предложил Стуколин, обращаясь к новому попутчику.
— Давайте, — согласился тот. — Меня зовут Михаил.
— А кто вы по профессии? — с любопытством спросил Стуколин.
— Я — автор, — сообщил Михаил со смущенной улыбкой. — Профессиональный автор. Пишу песни, пою их перед публикой. Тем и живу.
— А нам споете?
— Мне не хотелось бы… — Михаил еще более смутился. — Поздно, да и надо ли?
— Надо! — заявил Стуколин. — Хотя бы одну, — добавил он просительно.
— Одну исполню, — согласился Михаил, Он расчехлил гитару, перебрал струны, чуть-чуть подстроил.
— Что вам спеть?
— А что вы обычно поете? — спросил вежливый Громов.
— У меня много самых разных… произведений. Какая тема вам ближе всего?
— Про пилотов что-нибудь есть? — снова встрял Стуколин. — Об истребителях? О войне?
— Об истребителях? — Михаил покачал головой. — Об этом у меня ничего нет. О войне? Пожалуй, спою о войне.
Он еще подстроил гитару и тихим ровным голосом запел:
Теплый дом, сытный стол, брудершафт с поцелуем — Всё потом, всё потом, а теперь недосуг. Собирайся, солдат, и пойдем повоюем, Что потом — то потом, что теперь — то вокруг. — Кто кого, кто куда — мы приказ не нарушим. Мы присяге верны, хоть огнем всё гори. Теплой кровью по горло зальемся снаружи И трофейным портвейном — по горло внутри. Наше черное время не кончится с нами. Нас вода унесет. А оно — над водой Повисит, переждет и вернется с войсками, И никто ему снова не скажет: «Долой [40]!»
Эти стихи, положенные на красивую грустную мелодию, действовали безотказно. Лукашевич вдруг почувствовал, как у него увлажнились глаза. Он поспешно наклонил голову, чтобы никто, не дай Бог, не увидел его слез.
«Вот тоже казус, — подумал он. — Плачущий герой».
— «Наше черное время не кончится с нами»… — повторил Стуколин враз охрипшим голосом, когда стихли последние аккорды новой для него песни. — «И никто ему снова не скажет: Долой!»… Отличная песня!
— Рад, что вам понравилось, — сказал Михаил, зачехляя инструмент. — А теперь, если позволите, я откланяюсь.
— Да, пожалуйста, — ответил за всех Громов.
Майор снова смотрел в окно, и Лукашевич подумал, что, может быть, его непреклонный и отчаянно смелый командир, от которого не услышишь и слова жалобы, тоже не хочет, чтобы кто-нибудь увидел горе и слезы на его лице.
Михаил встал, забросил гитару на багажную полку, после чего принялся готовить себе постель, а трое офицеров из далекой отсюда воинской части 461-13 «бис», пираты президента, молча слушали перестук колес поезда, идущего по огромной заснеженной стране — поезда, идущего с востока на запад…
Эпилог. ПИРАТЫ XXI ВЕКА.
* * *
(Средняя Азия, июль 1999 года)
— Первый, — прозвучало в эфире, — доложите о готовности.— Первый к взлету готов.
— Второй, доложите о готовности.
— Второй к взлету готов.
— Третий, доложите о готовности.
— Третий к взлету готов. Короткая пауза.
— Первый, второй, третий, взлет разрешаю. Приступайте к выполнению задания.
Тяжелая стальная створка с грохотом откатилась вправо, открывая белую взлетно-посадочную полосу под нестерпимо ярким небом. Громов медленно вывел штурмовик из подземного ангара. И сразу увеличил обороты двигателя — полоса была не из тех, по которым можно долго разгоняться.
Машина быстро и легко набрала скорость, оторвалась от земли. Громов убрал шасси, сверился с компасом и лег на заданный курс. Беглого взгляда, брошенного назад, майору хватило, чтобы убедиться: «второй» и «третий» без проблем заняли предписанный им эшелон. В переговоры с ведомыми Громов вступать не стал: инструктор требовал соблюдать по возможности радиомолчание.
До цели — двадцать четыре минуты лету, и столько же — обратно. Есть время подумать, что делаешь и зачем делаешь.
Штурмовики шли на предельно малой высоте, приходилось активно маневрировать, чтобы вписаться в прихотливый рельеф, но опытные руки всё делали сами, и голова была свободна для любых, самых сторонних размышлений. Громов вспомнил полковника Зартайского. С той памятной встречи на даче президента (впрочем, ни один из новоиспеченных Героев России не был уверен, что встреча состоялась именно на даче президента) минуло пять месяцев, и Константин виделся с полковником Зартайским еще три раза. После каждой новой встречи с этим загадочным «полномочным представителем» жизнь трех офицеров из воинской части 461-13 «бис» изменялась самым коренным образом. После первой — два с половиной месяца назад — все трое были уволены в запас, после чего очутились в специальном лагере под Казанью, о существовании которого до сих пор ни один из них не знал. Здесь они прошли ускоренный курс подготовки, освоив новую для себя машину — штурмовик «Су-25Т». После второй встречи — еще через два месяца — пилотов перебросили на некую военную базу, спрятанную в горах, местоположение которых на земном шаре какое-то время оставалось для офицеров загадкой номер один. И вот наконец третья встреча. Зартайский появился на базе внезапно, и был он один, без обычного сопровождения. Пригласив пилотов в отдельную комнату и закрыв дверь на ключ, полковник вручил Громову кожаную папку.
«Здесь карты, маршрут, полетное задание, цели и сроки, — сообщил полковник. — Никто из персонала базы видеть этого не должен, — предупредил он тут же. — Вам всё понятно, товарищи офицеры?»
Пилоты переглянулись.
«Мне непонятно только одно, — сказал Стуколин и потер кулак, — кто мы? Честные пираты или грязные наемники?»
Зартайский поднял брови.
«Вы — офицеры Российской армии», — сказал он с нажимом.
«Уволенные в запас офицеры Российской армии». — напомнил ему Громов.
Полковник поморщился.
«Мы это уже обговаривали, — заметил он. — Стоит ли возвращаться к пройденному?»
«Мы особо обговаривали, что от нас не будет секретов. Мы должны быть в курсе, что мы делаем и почему это необходимо. Это было отдельное и обязательное условие».
«Что ж, — сказал Зартайский, не моргнув глазом, — мы действительно это обговаривали».
И он рассказал. Лучше бы он этого не делал…
Пискнул сигнал — автоматизированная система управления самолетом САУ-8 информировала пилота, что штурмовик входит в район нахождения цели. Впереди расстилалась более или менее равнинная местность, и где-то там, в излучине узкой речушки, располагался лагерь «сепаратистов-экстремистов», как назвал их Зартайский. Лагерь был практически неприкрыт — идеальная мишень для бомбометания, вот только «сепаратисты-экстремисты» эти, как оказалось, предпочитали путешествовать по просторам своей родины не в одиночку, а в окружении семьи — чад и домочадцев.
«Это война, — сказал тогда Зартайский. — Не мне объяснять вам, товарищи офицеры, что такое война».
«Но война не объявлена!» — воскликнул Лукашевич.
«Мы бы с удовольствием объявили войну, — сказал Зартайский спокойно. — Тем более что фактически она уже идет. Но наши политики…»
Он не закончил начатую фразу, но всё было ясно и так.
«А верховный главнокомандующий в курсе?» — на всякий случай уточнил Стуколин.
«А как же, — Зартайский вдруг с совершенно идиотским видом подмигнул. — Он в курсе с самого начала».
Вот и понимай как хочешь. Хочешь — понимай, что ты патриот и защитник Родины, а хочешь — что ты сепаратист-экстремист ничем не хуже, но и не лучше тех, в лагере, который ты летишь бомбить. Но самое страшное, что выбора нет: и в том, и в другом случае. Однажды они уже стали пиратами (хотя здесь лучше подошло бы слово корсары [41]), подписались на дело, которое можно назвать «спецоперацией», а можно… м-да… об этом лучше не думать.
«Да не расстраивайтесь вы так, — сказал тогда Зартайский, — У нас нет причин вас кидать».
«Как вы сказали?» — переспросил Громов.
«Нет причин кидать, — пояснил Зартайский. — Есть такой новомодный глагол».
До цели оставались считанные километры. Оптико-электронная система «Шквал» прицельного комплекса И-251 осуществила обнаружение и захват цели, точнее — даже группы целей. Пилоту оставалось только нажать на кнопку.
Громов медлил. Почему? Может быть, потому, что у него самого где-то в далеком отсюда и, по слухам, изнывающем от немыслимой жары Петербурге остались жена и сын, и они тоже ни в чем не виноваты. Как не виноваты дети и жены тех — в лагере.
«Это война», — сказал тогда Зартайский.
Громов нажал на кнопку. Штурмовик тряхнуло, и две почти идеально прямые дымные полосы определили собой направление, в котором ушли выпущенные ракеты. Больше майор не колебался. Он выпустил еще две ракеты и, отстрелив инфракрасные ловушки на случай, если кто-нибудь из «сепаратистов-экстремистов» захочет поиграться со «стингером», положил штурмовик на обратный курс.
Вслед за ним выполнили боевую задачу и пристроились в хвост штурмовики Лукашевича и Стуколина. На равнине, в излучине безымянной речушки, медленно и страшно поднималась к небу, заслоняя солнце, сплошная стена черного дыма.
А пираты возвращались на базу. Впереди их ждала большая война.