восторг.
Дети любили Фрама за то, что он их смешил.
Взрослые восторгались им потому, что было и в самом деле удивительно,
как громоздкий и дикий зверь, завезенный из ледяных пустынь, может быть
таким ручным, понятливым и подвижным.
Представление, на котором отсутствовал Фрам, было как обед без
сладкого.
Другое дело мисс Эллиан со своими двенадцатью бенгальскими тиграми. Ее
номер показывал, что может сделать женщина только взглядом и тоненьким
хлыстиком из самых свирепых хищников азиатских лесов. Она держала всех в
напряжении. Когда тигры уходили, публика облегченно вздыхала.
Появление Фрама зрители встречали совсем иначе. Это был громадный,
могучий зверь, рожденный в стране вечных льдов, но кроткий, как ягненок, и
понятливый, как человек. Для его номеров не нужно было ни хлыста, ни
повелительного взгляда. Не нужно было показывать ему место на арене или
напоминать ежеминутно, что он должен делать. Его наградой были аплодисменты.
А Фрам любил аплодисменты.
Видно было, что он понимает их смысл и ждет их, что они доставляют ему
удовольствие.
Да, он любил аплодисменты и любил публику, особенно детей. Заметив, что
мальчик или девочка грызет конфету, он протягивал лапу; пусть угостит и его.
Благодарил, по-солдатски прикладывая лапу к голове. Если ему доставалось
несколько конфет, он съедал только одну, а остальные предлагал, вытянув
перевернутую лапу, другим детям, словно догадываясь, что не все они
одинаково часто лакомятся сластями. Какой-нибудь смельчак спускался на арену
за гостинцем. Фрам гладил его по головке огромной лапой, внезапно
становившейся легкой и мягкой, как рука матери.
Мальчика, получавшего конфеты, он не отпускал обратно на галерку, где
тесно и плохо видно, а, перегнувшись через барьер, подхватывал лапой стул,
ставил его в ложу и знаком приглашал счастливца сесть. Если же тот не
решался, конфузился или боялся, белый медведь поднимал его двумя лапами, сам
сажал на стул и, приложив к морде коготь, приказывал сидеть смирно и ничего
не бояться. Потом поворачивался к билетерам, показывал им на мальчика и клал
себе лапу на грудь: пусть знают, что это его подопечный и что он за него
отвечает.
Как же после этого было не любить Фрама? Как мог он не быть всеобщим
баловнем?
И вдруг теперь Фрам почему-то заставляет себя ждать. Его нет. Программа
близится к концу. Его номер давно позади.
Публика начинает громко протестовать.
В первую очередь, конечно, галерка. Потом дети в партере и ложах:
-- Фрам!
-- Где Фрам?
-- Почему нет Фрама?
-- Фрама!
Голоса сливаются в хор и скандируют:
-- Фра-ма!
-- Фра-ма!
Раздавались в этом хоре и голоса совсем маленьких ребят, которые еще
даже не умели как следует произносить слова, но тоже требовали права
участвовать в общей радости:
-- Фла-ма!
-- Фла-ма!
Светлокудрая девочка в белой шапочке вовсе позабыла о том, как она в
страхе просила дедушку отвести ее домой. Теперь и она изо всех сил хлопает в
ладошки:
-- Фрама!
-- Фрама!
-- Фрама! -- кричит Петруш, который видел ученого белого медведя только
на расклеенных в городе афишах, но знал про него все от других мальчиков.
-- Фрама!
-- Дамы и господа! Уважаемая публика!.. -- попробовал успокоить
зрителей директор, выйдя на середину арены.
Но никто его не слушал. Голоса перебивали его, публика продолжала
требовать:
-- Фрама!
-- Фрама!
-- Фрама!
Глупый Августин, Тото и Тэнасе появились в шкуре белого медведя. Так
обычно изображали они, дурачась, Фрама, вызывая хохот публики, когда его
номер кончался.
Но прежде их ждал на арене настоящий Фрам.
Он садился на барьер, как человек, подпирал морду лапой и
снисходительно смотрел на дурачества паяцев. Он понимал шутки и, возможно,
даже смеялся про себя.
Когда ему казалось, что клоуны играли свою роль плохо и подражали ему
неудачно, он вставал и вступал в игру: хватал обеими лапами медвежью шкуру,
под которой скрывались Тото и Тэнасе, и тряс ее, как мешок с орехами, потом
подбирал вывалившихся паяцев, сажал их на барьер -- Тото по одну сторону от
себя, Тэнасе по другую-- и прижимал им головы лапой, чтобы они сидели
смирно, глядели на него и учились клоунскому искусству.
Для наглядности Фрам принимался изображать самого себя. Его смешные
гримасы повторяли все, что он раньше проделывал внимательно и всерьез.
Глупый Августин топтался вокруг него и орал во всю глотку, открывая
накрашенный до ушей рот:
-- Учись, Тэнасе! Учись, Тото!.. Браво, Фрам!..
Он топал ногами, катался по песку, вставал и снова принимался
паясничать, пока Фрам не поворачивался к нему, глядя на него строгими
глазами и словно говоря: "Слушай, рожа, не довольно ли валять дурака?"
Тогда Августин пятился, путаясь в фалдах фрака, и не произносил больше
ни слова.
Теперь тройка клоунов никого не развеселила. Из их появления в
медвежьей шкуре и подражания Фраму ничего не вышло. Публика снова принялась
свистеть и топать ногами, вызывая белого медведя:
-- Фрама!
-- Фрама!
-- Фрама!
Вишневый занавес в глубине арены, из-за которого выходили животные,
гимнасты и акробаты, заколыхался, то раздвигаясь, то сходясь обратно.
Там что-то происходило, но что именно -- никто не знал.
Директор еще два раза появлялся на арене, но ему даже не давали начать:
"Дамы и господа, уважаемая публика!.." "Уважаемая публика" затыкала ему рот
неимоверным гамом:
-- Фра-ма!
-- Фра-ма!
Директор пожимал плечами и ретировался за вишневый занавес.
-- Не понимаю, что происходит, -- сказал старый господин белокурой
внучке. -- Уж не заболел ли Фрам? Возможно, он не в состоянии выступать...
Но девочка ничего не слышала, не желала слышать: хлопая в ладошки и
топая ногами, она кричала вместе со всеми:
-- Фрама! Фрама!
-- Этот медведь начал капризничать. Слишком его избаловали!.. Он,
наверно, воображает себя великим артистом. Точь-в-точь, как люди, милочка,
-- сказала своей соседке дама с острым носом и тонкими губами.
-- Я того же мнения, дорогая, -- согласилась с ней ее соседка, такая же
остроносая, но с еще более тонкими губами.
Обе страдали желудком. Им было прописано есть только вареный картофель,
и то без соли. Поэтому все на свете казалось им скверным и скучным, все, по
их мнению, капризничали. Весь вечер они морщили нос и ни разу не
аплодировали. Мисс Эллиан с бенгальскими тиграми им не понравилась. Не
угодили и гимнасты в черном трико с вышитым белым шелком черепом, которые
ежесекундно рисковали жизнью. Ни одной улыбки не мелькнуло на их постных
лицах, когда выступали со своими комичными проделками глупый Августин, Тото
и Тэнасе.
Это были очень надменные дамы. Лучше бы они вообще остались дома и
легли спать. Но тогда нельзя было бы рассказывать завтра обо всем, что они
видели и раскритиковали.
-- Все ясно. Медведь просто капризничает. Издевается над публикой.
Кудрявая девочка в белой шапочке перестала топать. Она слышала этот
разговор, потому что остроносые дамы сидели в ложе рядом. Она покраснела,
набралась храбрости и выступила в защиту своего любимца:
-- Он вовсе не капризничает. Фрам никогда не капризничает.
-- Это еще что такое? Ты, девочка, просто нахалка!
Дамы обиделись и надменно посмотрели на нее сквозь лорнет.
Девочка залилась румянцем.
Но оказавшийся тут же Петруш чуть не захлопал в ладоши, чуть было не
крикнул: "Молодчина! Так им и надо! Правильно, что ты поставила их на
место!"
-- Веди себя прилично, Лилика! -- пожурил ее дед, впрочем, больше для
вида, потому что в душе был с ней согласен.
-- Но ведь они сказали, дедушка, что Фрам капризничает и издевается над
нами... Фрам никогда не капризничает!
Дедушка хотел еще что-то прибавить, но не успел.
В цирке вдруг стало тихо.
Топание и крики прекратились, и на арену ковром легла тишина. Такая
тишина, какой не было ни когда с трапеции на трапецию перелетали гимнасты в
черном трико, ни когда мисс Эллиан клала голову в пасть тигру.
Из-за бархатного вишневого занавеса показался Фрам.
Одна лапа еще держала поднятый край занавеса.
Он остановился и обвел взглядом цирк: множество голов, множество глаз в
ложах, партере и на галерке.
Медведь выпустил занавес.
Прошествовал на середину арены. Поклонился, как всегда, публике,
-- Фрам!
-- Браво, Фрам!
-- Ура! Браво, Фрам! Ура!
Фрам неподвижно стоял среди арены, громадный, белый как снег. Точно так
стоят его братья в стране вечных снегов на плавучих ледяных островах,
поднимаясь на задние лапы, чтобы лучше видеть, как другие белые медведи
уплывают в безбрежный океан на других ледяных островах.
Он стоял и глядел в пространство.
Потом шагнул вперед и провел лапой по глазам, словно снимая лежавшую на
них пелену.
Аплодисменты стихли.
Все ждали что будет дальше.
Все думали, что Фрам готовит какой-то сюрприз. Вероятно, новый номер,
труднее всех прежних. Обычно он начинал свою программу без промедления. И
тишины требовал сам. Теперь же она, казалось, удивляла его.
-- Фокусы! Смотрите, как он ломается! -- пискливым голосом заметила
одна из остроносых дам.
Петруш едва сдерживался, переступая с ноги на ногу и покусывая губы.
Голубоглазая девочка пронзила надменных дам возмущенным взглядом, но
ничего не сказала: дедушкина рука лежала на ее плече...
Рядом с Фрамом возвышался обтянутый белым сукном помост, на который он
обычно поднимался, чтобы поиграть гирями и показать эквилибристику с шестом.
Публика кидала ему апельсины, а он ловил их пастью.
Вот он уселся на край помоста и стиснул голову передними лапами -- поза
человека, которому хочется собраться с мыслями или вспомнить что-то важное,
а может, и такого, который что-то потерял и пришел в отчаяние.
-- Видишь, милочка, как он над нами издевается! -- обиженно проговорила
одна из остроносых дам. -- И за что, спрашивается, мы платим деньги?! За то,
чтобы над нами издевался какой-то медведь!..
Дедушкина рука чуть сжала плечо кудрявой девочки в белой шапочке. Он
чувствовал, что внучка кипит и готова ринуться в бой за своего Фрама.
Но Фрам и в самом деле вел себя на этот раз непонятно. Медведь,
казалось, забыл, где он, забыл, чего ждет от него публика.
Забыл, что две тысячи человек глядят на него двумя тысячами пар глаз.
-- Фрам! -- раздался чей-то ободряющий голос. Белый медведь вскинул
глаза...
"Ах да, -- словно говорил его взгляд. -- Вы правы! Я -- Фрам, и моя
обязанность вас развлекать..."
Он беспомощно развел лапами, поднес правую ко лбу, потом к сердцу,
потом снова ко лбу и опять к сердцу. Что-то, видно, не ладилось, произошла
какая-то заминка...
Еще несколько мгновений назад, раздвигая вишневый занавес, он думал,
что все будет по-прежнему: публика, дети, аплодисменты подтверждали эту
иллюзию.
А теперь опять все забылось. Зачем он здесь? Что хотят от него эти
люди?
-- Он болен, дедушка! -- дрогнувшим от жалости голосом произнесла
голубоглазая девочка. -- Болен!.. Почему его не оставят в покое, если он
нездоров?
Девочка забыла, что она тоже топала ножками, хлопала в ладоши и кричала
вместе со всеми: "Фрама! Фрама!"
Как мучает ее теперь за это совесть! В голубых глазах стоят слезы
раскаяния.
Но дедушка, который был учителем, много повидал на своем веку и прочел
много книжек, дал другое объяснение:
-- Нет, Лилика, он не болен! Тут что-то более серьезное... Настал час,
когда он больше не пригоден для цирка. Так бывает со всем белыми медведями.
Четыре, пять или шесть лет они не знают себе равных как артисты. Потом на
них что-то находит. Никто не знает, почему. Может быть, это -- зов ледяной
пустыни, где они родились... Но они уже больше не в состоянии проделывать те
штуки, которые всех удивляли. Они снова становятся обыкновенными белыми
медведями и живут так много лет, может быть, слишком много... Иногда они
вспоминают то, что знали прежде, принимаются плясать, повторяют когда-то
выученные движения. Но бессознательно, бессвязно, невпопад. Как цирковой
артист, Фрам с сегодняшнего вечера больше не существует!..
-- Не может этого быть, дедушка! Не говори так, дедушка!
По голосу внучки, по тому, как дрожало под его рукой ее плечо, старый
учитель понял, что она сейчас расплачется. Но промолчал.
Курносый мальчик с блестящими глазами все слышал. Ему тоже не верилось.
И страшно хотелось как-нибудь утешить Фрама.
А Фрам закрыл глаза лапами и стал очень похож на плачущего человека.
Наконец он встал и сделал всем прощальный знак, протягивая лапы, как он
делал каждый вечер, когда кончался его номер и гром аплодисментов
сопровождал его до самого выхода.
Потом опустился на все четыре лапы и сразу превратился в обыкновенное
животное.
И все так же, на четырех лапах, понурив голову, направился к вишневому
занавесу.
Публика опешила. Никто ничего не понимал. Никто не кричал, никто не
свистел, никто не звал его обратно.
Петруш, курносый мальчик с блестящими глазами, подавил горестный вздох.
Вишневый бархатный занавес сдвинулся и скрыл Фрама.
Все сторонились его в узких кулисах, которые вели к конюшням и
зверинцу. Никто не осмеливался приблизиться к Фраму. Белый медведь сам вошел
в свою клетку и улегся, положив голову на вытянутые лапы, в самом темном
углу, мордой к стенке.
-- Что все это означает? Чистое издевательство!.. -- послышался
сердитый голос одной из остроносых дам. -- Мы заплатили деньги. В программе
напечатано: "Белый медведь Фрам. Сенсационное прощальное представление!"
Сенсационная глупость! Сенсационное издевательство над публикой!..
В глазах девочки стояли слезы. Петруш только глянул на надменных дам и
с досады принялся крутить на своем пальтишке пуговицу. Пуговица оторвалась.
-- Ах, черт!
Надменные дамы сердито посмотрели на мальчика, вероятно, подумали, что
это восклицание относится к ним, а не к пуговице.
Появившийся на арене глупый Августин кувыркался, расплющивая о песок
свой похожий на помидор нос, гонялся за собственной тенью.
Но он никого не развеселил. Никто не смеялся.
За вишневым занавесом директор цирка просматривал список артистов и
животных. Список был прибит гвоздями к черной доске. Вид у директора был
мрачный. В руке он держал синий карандаш.
Наконец он решился и жирной чертой вычеркнул из списка имя Фрама,
белого медведя.
* * *
III. ПОСЛЕ ОТЪЕЗДА ЦИРКА
Цирк Струцкого уехал.
Клетки со зверями, сложенное брезентовое шапито, станки конюшен,
которые разбираются и собираются, как игрушечные картонные домики, -- все
погрузили в белые вагоны и увезли.
Остался только безобразный, унылый пустырь.
Здесь еще пахнет конюшней и зверьем.
Ребята все еще приходят сюда смотреть на отпечатавшиеся на земле следы
цирка. Среди них -- Петруш. Он тоже с сожалением смотрит на эти следы.
Утоптанная, круглая площадка. Это -- арена. Здесь был вход. Там --
зверинец.
Хлопьями падает снег. До завтра он покроет все. Опечаленным отъездом
цирка детям снова станет весело. Они будут играть в снежки, строить
закоченевшими руками крепости из снега и лепить снежных баб.
Петруш уже решил созвать завтра своих приятелей и вылепить вместе с
ними из снега белого медведя -- Фрама. Изобразить его таким, каким он был и
каким все его любили: добрым, кротким великаном на задних лапах, с черными,
как уголь, глазками и мордой, которая на лету ловила апельсины.
В городе все вернулись к своим делам и заботам. Приближались праздники.
Одни стараются собрать денег на теплую одежду, другие смазывают лыжи,
готовясь ехать в горы. Дети, как завороженные, стоят у витрин, наполненных
не всем доступными игрушками и книжками.
Когда дома у Петруша спросили, на какую книжку в витрине он дольше
всего глядел, он не задумываясь сказал о своем заветном желании:
-- Я видел книжку про белых медведей, про их жизнь в полярных льдах.
Отец снисходительно улыбнулся в усы:
-- Может, ты решил стать укротителем?
-- Нет, папа, -- ответил Петруш. -- Мне хочется стать полярным
исследователем... Страшно интересно узнать, что написано в этой книжке.
-- Посмотрим, Петруш. Если так, посмотрим! -- сказал отец и тут же
решил непременно достать денег и купить мальчику книжку, которая его так
заинтересовала.
Но в городе началась эпидемия гриппа. Много ребят лежит в кровати,
вместе того чтобы кататься с горки на санках, носиться на коньках или
строить из снега крепости.
Больна и голубоглазая девочка со светлыми локонами.
Сначала она мечтала стать укротительницей, как мисс Эллиан. Она даже
переименовала своего серого кота: назвала его Раджой. Затем принялась его
муштровать, как мисс Эллиан муштровала своих бенгальских тигров, -- при
помощи хлыстика с шелковой кисточкой. Но коту такая игра вовсе не
понравилась. И девочка не внушала ему никакого страха. Он взъерошился,
поцарапал ее и спрятался под диван.
После обеда Лилика начала кашлять.
Вечером у нее горели щеки и щипало в глазах.
-- У ребенка жар! -- испугалась мать, погладив влажный от испарины лоб
девочки. -- Вызовем доктора!..
Доктор приехал. Он был старый, приятель дедушки. Доктор вынул из
футляра градусник и поставил его девочке под мышку, потом взял ее руку в том
месте, где в жилке отдается биение сердца. Вынул карманные часы на цепочке и
стал считать удары.
Дедушка ждал, сидя в кресле и опираясь подбородком на трость с
набалдашником из слоновой кости. Еще более озабочена была мать девочки,
которая тоже переболела гриппом, что было видно по ее осунувшемуся, бледному
лицу и усталым глазам.
-- Ничего страшного, -- произнес доктор, посмотрев на градусник,
который тут же встряхнул и вложил обратно в металлическую трубочку. -- Грипп
в легкой форме... Весь город болен гриппом. Температура еще немного
повысится. Не пугайтесь. Через неделю девочка будет на ногах. Через десять
дней можете выпустить ее на улицу поиграть.
Мама с дедушкой облегченно вздохнули.
Доктор оказался прав. Температура повысилась. На следующий день .
вечером Лилика уже не знала, спит она или нет.
Глаза у нее были открыты, но она видела сны и разговаривала сама с
собой -- бредила. Ей представлялось, будто она видит укротительницу тигров:
мисс Эллиан вошла к ней в комнату в шуршащем платье из золотистых чешуек и
разноцветных камней, с хлыстом в руке.
-- Где Пуфулец? -- спросила мисс Эллиан, шаря хлыстом под диваном, где,
как она знала, прячется кот.
Пуфулец вылез с поджатым хвостом.
-- Ага! -- обрадовалась больная девочка. -- Ага! Ну-с, господин
Пуфулец, посмотрим теперь, как вы будете себя вести. Это вам не я!
Мисс Эллиан щелкнула шелковой кисточкой, и кот превратился в Раджу,
бенгальского тигра.
-- Ну и потеха! -- засмеялась девочка в бреду. -- Такого я еще не
запомню! Значит, господин Пуфулец все время был бенгальским тигром, Раджой,
и ни разу в этом не признался? Притворялся котом...
Мисс Эллиан взяла Пуфулеца за загривок и перенесла на середину комнаты.
Началась муштра:
-- Понял теперь, с кем имеешь дело? Со мной шутки плохи. Ты останешься
котом Пуфулецом, пока я не отнесу тебя в цирк Струцкого, чтобы заменить
Раджу!.. А до тех пор будешь слушаться Лилику и перестанешь ее царапать. И
не смей больше мяукать, когда она дергает тебя за хвост. Уважающий себя
бенгальский тигр не мяукает. Это ниже его достоинства. Гоп!
Она щелкнула бичом и исчезла. Исчез и Пуфулец...
Теперь посреди комнаты перелетали с трапеции на трапецию гимнасты в
черном трико. Их трапеции были подвешены к потолку, рядом с люстрой.
Гимнасты прыгают и почему-то бьют в ладоши. Странно! Один из них похож на
дедушку. Это-таки дедушка. "Вот уж никогда не поверила бы, что дедушка
гимнаст, -- думает Лилика. -- Бросил свою трость с костяным набалдашником,
больше не жалуется на ревматизм и не кашляет, а летает с трапеции на
трапецию в черном трико с вышитым на груди белым черепом".
-- Молодец, дедушка! Браво! -- бьет в ладоши девочка.
На минуту к ней возвращается сознание. Голова словно налита свинцом,
лоб влажный от испарины. Одеяло давит ее.
Ей нестерпимо жарко. Она сбрасывает с себя одеяло, но мать снова
укрывает ее.
Опять все путается, и девочка начинает плакать.
-- Где Фрам? -- спрашивает она.
-- Фрама!
-- Фрама!
-- Фрама!
Она слышит, как кричат другие. Вокруг нее теперь вся публика,
заполнявшая цирк на прощальном представлении. Все хлопают в ладоши, стучат
ногами:
-- Фрама!
-- Фрама!
-- Фрама!
Одна из надменных остроносых дам с пискливым голосом встала и обвела
публику сердитым взглядом. Особенно грозно взглянула она на Лилику. Девочка
съежилась и не посмела даже поднять глаз.
-- Глупые вы! -- сказала дама. -- Вас надули. Вы заплатили деньги, а
вас надули. Перестаньте вызывать Фрама. Все это -- сплошное надувательство!
Вам обещали показать дрессированного белого медведя. Самого большого, самого
умного, самого ученого. Вам наврали! Фрам -- просто глупый медведь. Самое
обыкновенное глупое животное, даже глупее других! Перестаньте его вызывать.
Разве вы не видели, что он ходит на четырех лапах, как собака?
Девочка мечется, зарывшись головой в подушку, плачет. Дама с острым
носом и злым голосом говорит неправду. То, что она сказала, не может быть
правдой. Но почему же Фрам не появляется?
-- Фрама! -- присоединяет она свой голос к другим.
-- Фрама!
Она открывает глаза. Мягкая рука легла ей на лоб. Ей чудится, что это
-- легкая лапа Фрама, та лапа, которая ласкала детей с галерки и сажала их в
ложи. Она чувствует ее легкое, нежное прикосновение.
-- Спасибо, Фрам! -- говорит девочка, открывая глаза. -- Какой ты
добрый, Фрам!
Но это не Фрам, а мама. Она склонилась над кроваткой, чтобы заглянуть
Лилике в глаза, и это мамина рука, а не медвежья лапа легла ей на лоб. Мать
хочет успокоить девочку, которая мечется в бреду.
Она обнимает ее, нежно целует и баюкает.
-- Какая ты добрая, мамочка!
-- Добрее Фрама? -- лукаво улыбается мать.
-- Фрам -- совсем другое! -- отвечает голубоглазая дочка. -- Бедный
Фрам! Где-то он теперь?
Мама довольна: речь Лилики стала более связной. Она отдает себе отчет в
том, что говорит. Значит, кризис миновал.
-- И где-то он теперь?!. -- повторяет девочка. Мама показывает рукой
вдаль:
-- Далеко, Лилика. В другой стране, в другом городе...
Через неделю Лилика выздоровела. А еще через несколько дней ей
позволили выйти на улицу.
Как красиво кружатся снежинки, какое наслаждение вдыхать холодный
воздух, который щиплет ноздри, как газированная вода!
Однажды на улице девочка остановилась перед наклеенной на стене старой
афишей. Это была афиша цирка Струцкого. В самом центре ее был изображен
Фрам, весело раскланивающийся, как в дни своей славы.
-- Бедный Фрам!.. -- услышала она ребячий голос.
Лилика быстро повернулась и очень обрадовалась, узнав курносого
мальчугана, которого видела на прощальном представлении цирка. Петруш тоже
узнал белокурую кудрявую девочку в белой шапочке.
-- Ты меня помнишь? -- спросил он.
-- А как же! Ты был в цирке, когда это случилось с Фрамом. Бедный Фрам!
-- Как это я тебя с тех пор не встречал?
-- Я была больна. Такая скука лежать в кровати!
-- Да, скучно, -- посочувствовал Петруш, хотя сам он никогда в кровати
не лежал и не мог знать, насколько это скучно.
-- Хорошо еще, что дедушка приносил книжки с картинками. Одна была про
белых медведей. Понимаешь?
Петруш сразу воодушевился:
-- У него есть книжка про белых медведей? -- выпалил он нетерпеливо.
-- И не одна, а много... Почему ты спрашиваешь?
-- Потому что давно уже хочу прочитать книжку про белых медведей... На
Новый год мой папа подарил мне книжку о полярных экспедициях. А про белых
медведей в книжных магазинах больше книжек нет. Все раскупили. А если бы и
были, у нас все равно не хватило бы на них денег.
Девочка задумалась. Ей нравился этот курносый мальчишка с блестящими
глазами, который так независимо держал себя в цирке с надменными остроносыми
дамами, а теперь не обращает внимания на мороз, хотя мороз сегодня здорово
кусается. Глаза у него веселые, такие же, как в цирке, когда они хором
кричали: "Фрама! Фрама!" и так же, как тогда, он притоптывает ногами.
-- Знаешь что? Я поговорю с дедушкой. Приходи к нам за книжками. Он
даст тебе почитать сколько хочешь, -- дружелюбно предложила она.
-- Думаешь, можно?
-- Конечно, можно! Я попрошу его... Дедушка любит детей, которые
читают. Он был учителем, знаешь?
-- И у него, говоришь, много книжек про зверей?
-- Всякие! Честное слово... Есть и про наших зверей, и про тех, что
живут в других странах... Про всех, которых мы видели в цирке.
Петруш даже зажмурился, приплясывая на снегу от нетерпения:
-- Когда прийти?..
-- Когда хочешь...
-- Завтра можно?
-- Завтра, так завтра... Знаешь, где мы живем?
-- Нет.
-- Давай я тебе покажу... У нас и собака есть! -- сообщила девочка. --
Не боишься?..
-- Я собак не боюсь, не беспокойся: мы с ней подружимся... Лилика
посмотрела на Петруша с восхищением. Он показался ей больше и сильнее, чем
был на самом деле. Он -- не трус, как соседский Турел, который вопил и звал
на помощь каждый раз, когда на него лаял Гривей. Случалось, что от страха
этот трусишка даже ронял бублик, который пес тут же подхватывал. Ребята со
всей улицы помирали со смеху, глядя, как Гривей улепетывает с бубликом.
Петруш почувствовал себя обязанным сообщить девочке о своем решении
стать полярным исследователем.
-- И ты поедешь туда, где белые медведи? -- воодушевилась Лилика.
Дети любили Фрама за то, что он их смешил.
Взрослые восторгались им потому, что было и в самом деле удивительно,
как громоздкий и дикий зверь, завезенный из ледяных пустынь, может быть
таким ручным, понятливым и подвижным.
Представление, на котором отсутствовал Фрам, было как обед без
сладкого.
Другое дело мисс Эллиан со своими двенадцатью бенгальскими тиграми. Ее
номер показывал, что может сделать женщина только взглядом и тоненьким
хлыстиком из самых свирепых хищников азиатских лесов. Она держала всех в
напряжении. Когда тигры уходили, публика облегченно вздыхала.
Появление Фрама зрители встречали совсем иначе. Это был громадный,
могучий зверь, рожденный в стране вечных льдов, но кроткий, как ягненок, и
понятливый, как человек. Для его номеров не нужно было ни хлыста, ни
повелительного взгляда. Не нужно было показывать ему место на арене или
напоминать ежеминутно, что он должен делать. Его наградой были аплодисменты.
А Фрам любил аплодисменты.
Видно было, что он понимает их смысл и ждет их, что они доставляют ему
удовольствие.
Да, он любил аплодисменты и любил публику, особенно детей. Заметив, что
мальчик или девочка грызет конфету, он протягивал лапу; пусть угостит и его.
Благодарил, по-солдатски прикладывая лапу к голове. Если ему доставалось
несколько конфет, он съедал только одну, а остальные предлагал, вытянув
перевернутую лапу, другим детям, словно догадываясь, что не все они
одинаково часто лакомятся сластями. Какой-нибудь смельчак спускался на арену
за гостинцем. Фрам гладил его по головке огромной лапой, внезапно
становившейся легкой и мягкой, как рука матери.
Мальчика, получавшего конфеты, он не отпускал обратно на галерку, где
тесно и плохо видно, а, перегнувшись через барьер, подхватывал лапой стул,
ставил его в ложу и знаком приглашал счастливца сесть. Если же тот не
решался, конфузился или боялся, белый медведь поднимал его двумя лапами, сам
сажал на стул и, приложив к морде коготь, приказывал сидеть смирно и ничего
не бояться. Потом поворачивался к билетерам, показывал им на мальчика и клал
себе лапу на грудь: пусть знают, что это его подопечный и что он за него
отвечает.
Как же после этого было не любить Фрама? Как мог он не быть всеобщим
баловнем?
И вдруг теперь Фрам почему-то заставляет себя ждать. Его нет. Программа
близится к концу. Его номер давно позади.
Публика начинает громко протестовать.
В первую очередь, конечно, галерка. Потом дети в партере и ложах:
-- Фрам!
-- Где Фрам?
-- Почему нет Фрама?
-- Фрама!
Голоса сливаются в хор и скандируют:
-- Фра-ма!
-- Фра-ма!
Раздавались в этом хоре и голоса совсем маленьких ребят, которые еще
даже не умели как следует произносить слова, но тоже требовали права
участвовать в общей радости:
-- Фла-ма!
-- Фла-ма!
Светлокудрая девочка в белой шапочке вовсе позабыла о том, как она в
страхе просила дедушку отвести ее домой. Теперь и она изо всех сил хлопает в
ладошки:
-- Фрама!
-- Фрама!
-- Фрама! -- кричит Петруш, который видел ученого белого медведя только
на расклеенных в городе афишах, но знал про него все от других мальчиков.
-- Фрама!
-- Дамы и господа! Уважаемая публика!.. -- попробовал успокоить
зрителей директор, выйдя на середину арены.
Но никто его не слушал. Голоса перебивали его, публика продолжала
требовать:
-- Фрама!
-- Фрама!
-- Фрама!
Глупый Августин, Тото и Тэнасе появились в шкуре белого медведя. Так
обычно изображали они, дурачась, Фрама, вызывая хохот публики, когда его
номер кончался.
Но прежде их ждал на арене настоящий Фрам.
Он садился на барьер, как человек, подпирал морду лапой и
снисходительно смотрел на дурачества паяцев. Он понимал шутки и, возможно,
даже смеялся про себя.
Когда ему казалось, что клоуны играли свою роль плохо и подражали ему
неудачно, он вставал и вступал в игру: хватал обеими лапами медвежью шкуру,
под которой скрывались Тото и Тэнасе, и тряс ее, как мешок с орехами, потом
подбирал вывалившихся паяцев, сажал их на барьер -- Тото по одну сторону от
себя, Тэнасе по другую-- и прижимал им головы лапой, чтобы они сидели
смирно, глядели на него и учились клоунскому искусству.
Для наглядности Фрам принимался изображать самого себя. Его смешные
гримасы повторяли все, что он раньше проделывал внимательно и всерьез.
Глупый Августин топтался вокруг него и орал во всю глотку, открывая
накрашенный до ушей рот:
-- Учись, Тэнасе! Учись, Тото!.. Браво, Фрам!..
Он топал ногами, катался по песку, вставал и снова принимался
паясничать, пока Фрам не поворачивался к нему, глядя на него строгими
глазами и словно говоря: "Слушай, рожа, не довольно ли валять дурака?"
Тогда Августин пятился, путаясь в фалдах фрака, и не произносил больше
ни слова.
Теперь тройка клоунов никого не развеселила. Из их появления в
медвежьей шкуре и подражания Фраму ничего не вышло. Публика снова принялась
свистеть и топать ногами, вызывая белого медведя:
-- Фрама!
-- Фрама!
-- Фрама!
Вишневый занавес в глубине арены, из-за которого выходили животные,
гимнасты и акробаты, заколыхался, то раздвигаясь, то сходясь обратно.
Там что-то происходило, но что именно -- никто не знал.
Директор еще два раза появлялся на арене, но ему даже не давали начать:
"Дамы и господа, уважаемая публика!.." "Уважаемая публика" затыкала ему рот
неимоверным гамом:
-- Фра-ма!
-- Фра-ма!
Директор пожимал плечами и ретировался за вишневый занавес.
-- Не понимаю, что происходит, -- сказал старый господин белокурой
внучке. -- Уж не заболел ли Фрам? Возможно, он не в состоянии выступать...
Но девочка ничего не слышала, не желала слышать: хлопая в ладошки и
топая ногами, она кричала вместе со всеми:
-- Фрама! Фрама!
-- Этот медведь начал капризничать. Слишком его избаловали!.. Он,
наверно, воображает себя великим артистом. Точь-в-точь, как люди, милочка,
-- сказала своей соседке дама с острым носом и тонкими губами.
-- Я того же мнения, дорогая, -- согласилась с ней ее соседка, такая же
остроносая, но с еще более тонкими губами.
Обе страдали желудком. Им было прописано есть только вареный картофель,
и то без соли. Поэтому все на свете казалось им скверным и скучным, все, по
их мнению, капризничали. Весь вечер они морщили нос и ни разу не
аплодировали. Мисс Эллиан с бенгальскими тиграми им не понравилась. Не
угодили и гимнасты в черном трико с вышитым белым шелком черепом, которые
ежесекундно рисковали жизнью. Ни одной улыбки не мелькнуло на их постных
лицах, когда выступали со своими комичными проделками глупый Августин, Тото
и Тэнасе.
Это были очень надменные дамы. Лучше бы они вообще остались дома и
легли спать. Но тогда нельзя было бы рассказывать завтра обо всем, что они
видели и раскритиковали.
-- Все ясно. Медведь просто капризничает. Издевается над публикой.
Кудрявая девочка в белой шапочке перестала топать. Она слышала этот
разговор, потому что остроносые дамы сидели в ложе рядом. Она покраснела,
набралась храбрости и выступила в защиту своего любимца:
-- Он вовсе не капризничает. Фрам никогда не капризничает.
-- Это еще что такое? Ты, девочка, просто нахалка!
Дамы обиделись и надменно посмотрели на нее сквозь лорнет.
Девочка залилась румянцем.
Но оказавшийся тут же Петруш чуть не захлопал в ладоши, чуть было не
крикнул: "Молодчина! Так им и надо! Правильно, что ты поставила их на
место!"
-- Веди себя прилично, Лилика! -- пожурил ее дед, впрочем, больше для
вида, потому что в душе был с ней согласен.
-- Но ведь они сказали, дедушка, что Фрам капризничает и издевается над
нами... Фрам никогда не капризничает!
Дедушка хотел еще что-то прибавить, но не успел.
В цирке вдруг стало тихо.
Топание и крики прекратились, и на арену ковром легла тишина. Такая
тишина, какой не было ни когда с трапеции на трапецию перелетали гимнасты в
черном трико, ни когда мисс Эллиан клала голову в пасть тигру.
Из-за бархатного вишневого занавеса показался Фрам.
Одна лапа еще держала поднятый край занавеса.
Он остановился и обвел взглядом цирк: множество голов, множество глаз в
ложах, партере и на галерке.
Медведь выпустил занавес.
Прошествовал на середину арены. Поклонился, как всегда, публике,
-- Фрам!
-- Браво, Фрам!
-- Ура! Браво, Фрам! Ура!
Фрам неподвижно стоял среди арены, громадный, белый как снег. Точно так
стоят его братья в стране вечных снегов на плавучих ледяных островах,
поднимаясь на задние лапы, чтобы лучше видеть, как другие белые медведи
уплывают в безбрежный океан на других ледяных островах.
Он стоял и глядел в пространство.
Потом шагнул вперед и провел лапой по глазам, словно снимая лежавшую на
них пелену.
Аплодисменты стихли.
Все ждали что будет дальше.
Все думали, что Фрам готовит какой-то сюрприз. Вероятно, новый номер,
труднее всех прежних. Обычно он начинал свою программу без промедления. И
тишины требовал сам. Теперь же она, казалось, удивляла его.
-- Фокусы! Смотрите, как он ломается! -- пискливым голосом заметила
одна из остроносых дам.
Петруш едва сдерживался, переступая с ноги на ногу и покусывая губы.
Голубоглазая девочка пронзила надменных дам возмущенным взглядом, но
ничего не сказала: дедушкина рука лежала на ее плече...
Рядом с Фрамом возвышался обтянутый белым сукном помост, на который он
обычно поднимался, чтобы поиграть гирями и показать эквилибристику с шестом.
Публика кидала ему апельсины, а он ловил их пастью.
Вот он уселся на край помоста и стиснул голову передними лапами -- поза
человека, которому хочется собраться с мыслями или вспомнить что-то важное,
а может, и такого, который что-то потерял и пришел в отчаяние.
-- Видишь, милочка, как он над нами издевается! -- обиженно проговорила
одна из остроносых дам. -- И за что, спрашивается, мы платим деньги?! За то,
чтобы над нами издевался какой-то медведь!..
Дедушкина рука чуть сжала плечо кудрявой девочки в белой шапочке. Он
чувствовал, что внучка кипит и готова ринуться в бой за своего Фрама.
Но Фрам и в самом деле вел себя на этот раз непонятно. Медведь,
казалось, забыл, где он, забыл, чего ждет от него публика.
Забыл, что две тысячи человек глядят на него двумя тысячами пар глаз.
-- Фрам! -- раздался чей-то ободряющий голос. Белый медведь вскинул
глаза...
"Ах да, -- словно говорил его взгляд. -- Вы правы! Я -- Фрам, и моя
обязанность вас развлекать..."
Он беспомощно развел лапами, поднес правую ко лбу, потом к сердцу,
потом снова ко лбу и опять к сердцу. Что-то, видно, не ладилось, произошла
какая-то заминка...
Еще несколько мгновений назад, раздвигая вишневый занавес, он думал,
что все будет по-прежнему: публика, дети, аплодисменты подтверждали эту
иллюзию.
А теперь опять все забылось. Зачем он здесь? Что хотят от него эти
люди?
-- Он болен, дедушка! -- дрогнувшим от жалости голосом произнесла
голубоглазая девочка. -- Болен!.. Почему его не оставят в покое, если он
нездоров?
Девочка забыла, что она тоже топала ножками, хлопала в ладоши и кричала
вместе со всеми: "Фрама! Фрама!"
Как мучает ее теперь за это совесть! В голубых глазах стоят слезы
раскаяния.
Но дедушка, который был учителем, много повидал на своем веку и прочел
много книжек, дал другое объяснение:
-- Нет, Лилика, он не болен! Тут что-то более серьезное... Настал час,
когда он больше не пригоден для цирка. Так бывает со всем белыми медведями.
Четыре, пять или шесть лет они не знают себе равных как артисты. Потом на
них что-то находит. Никто не знает, почему. Может быть, это -- зов ледяной
пустыни, где они родились... Но они уже больше не в состоянии проделывать те
штуки, которые всех удивляли. Они снова становятся обыкновенными белыми
медведями и живут так много лет, может быть, слишком много... Иногда они
вспоминают то, что знали прежде, принимаются плясать, повторяют когда-то
выученные движения. Но бессознательно, бессвязно, невпопад. Как цирковой
артист, Фрам с сегодняшнего вечера больше не существует!..
-- Не может этого быть, дедушка! Не говори так, дедушка!
По голосу внучки, по тому, как дрожало под его рукой ее плечо, старый
учитель понял, что она сейчас расплачется. Но промолчал.
Курносый мальчик с блестящими глазами все слышал. Ему тоже не верилось.
И страшно хотелось как-нибудь утешить Фрама.
А Фрам закрыл глаза лапами и стал очень похож на плачущего человека.
Наконец он встал и сделал всем прощальный знак, протягивая лапы, как он
делал каждый вечер, когда кончался его номер и гром аплодисментов
сопровождал его до самого выхода.
Потом опустился на все четыре лапы и сразу превратился в обыкновенное
животное.
И все так же, на четырех лапах, понурив голову, направился к вишневому
занавесу.
Публика опешила. Никто ничего не понимал. Никто не кричал, никто не
свистел, никто не звал его обратно.
Петруш, курносый мальчик с блестящими глазами, подавил горестный вздох.
Вишневый бархатный занавес сдвинулся и скрыл Фрама.
Все сторонились его в узких кулисах, которые вели к конюшням и
зверинцу. Никто не осмеливался приблизиться к Фраму. Белый медведь сам вошел
в свою клетку и улегся, положив голову на вытянутые лапы, в самом темном
углу, мордой к стенке.
-- Что все это означает? Чистое издевательство!.. -- послышался
сердитый голос одной из остроносых дам. -- Мы заплатили деньги. В программе
напечатано: "Белый медведь Фрам. Сенсационное прощальное представление!"
Сенсационная глупость! Сенсационное издевательство над публикой!..
В глазах девочки стояли слезы. Петруш только глянул на надменных дам и
с досады принялся крутить на своем пальтишке пуговицу. Пуговица оторвалась.
-- Ах, черт!
Надменные дамы сердито посмотрели на мальчика, вероятно, подумали, что
это восклицание относится к ним, а не к пуговице.
Появившийся на арене глупый Августин кувыркался, расплющивая о песок
свой похожий на помидор нос, гонялся за собственной тенью.
Но он никого не развеселил. Никто не смеялся.
За вишневым занавесом директор цирка просматривал список артистов и
животных. Список был прибит гвоздями к черной доске. Вид у директора был
мрачный. В руке он держал синий карандаш.
Наконец он решился и жирной чертой вычеркнул из списка имя Фрама,
белого медведя.
* * *
III. ПОСЛЕ ОТЪЕЗДА ЦИРКА
Цирк Струцкого уехал.
Клетки со зверями, сложенное брезентовое шапито, станки конюшен,
которые разбираются и собираются, как игрушечные картонные домики, -- все
погрузили в белые вагоны и увезли.
Остался только безобразный, унылый пустырь.
Здесь еще пахнет конюшней и зверьем.
Ребята все еще приходят сюда смотреть на отпечатавшиеся на земле следы
цирка. Среди них -- Петруш. Он тоже с сожалением смотрит на эти следы.
Утоптанная, круглая площадка. Это -- арена. Здесь был вход. Там --
зверинец.
Хлопьями падает снег. До завтра он покроет все. Опечаленным отъездом
цирка детям снова станет весело. Они будут играть в снежки, строить
закоченевшими руками крепости из снега и лепить снежных баб.
Петруш уже решил созвать завтра своих приятелей и вылепить вместе с
ними из снега белого медведя -- Фрама. Изобразить его таким, каким он был и
каким все его любили: добрым, кротким великаном на задних лапах, с черными,
как уголь, глазками и мордой, которая на лету ловила апельсины.
В городе все вернулись к своим делам и заботам. Приближались праздники.
Одни стараются собрать денег на теплую одежду, другие смазывают лыжи,
готовясь ехать в горы. Дети, как завороженные, стоят у витрин, наполненных
не всем доступными игрушками и книжками.
Когда дома у Петруша спросили, на какую книжку в витрине он дольше
всего глядел, он не задумываясь сказал о своем заветном желании:
-- Я видел книжку про белых медведей, про их жизнь в полярных льдах.
Отец снисходительно улыбнулся в усы:
-- Может, ты решил стать укротителем?
-- Нет, папа, -- ответил Петруш. -- Мне хочется стать полярным
исследователем... Страшно интересно узнать, что написано в этой книжке.
-- Посмотрим, Петруш. Если так, посмотрим! -- сказал отец и тут же
решил непременно достать денег и купить мальчику книжку, которая его так
заинтересовала.
Но в городе началась эпидемия гриппа. Много ребят лежит в кровати,
вместе того чтобы кататься с горки на санках, носиться на коньках или
строить из снега крепости.
Больна и голубоглазая девочка со светлыми локонами.
Сначала она мечтала стать укротительницей, как мисс Эллиан. Она даже
переименовала своего серого кота: назвала его Раджой. Затем принялась его
муштровать, как мисс Эллиан муштровала своих бенгальских тигров, -- при
помощи хлыстика с шелковой кисточкой. Но коту такая игра вовсе не
понравилась. И девочка не внушала ему никакого страха. Он взъерошился,
поцарапал ее и спрятался под диван.
После обеда Лилика начала кашлять.
Вечером у нее горели щеки и щипало в глазах.
-- У ребенка жар! -- испугалась мать, погладив влажный от испарины лоб
девочки. -- Вызовем доктора!..
Доктор приехал. Он был старый, приятель дедушки. Доктор вынул из
футляра градусник и поставил его девочке под мышку, потом взял ее руку в том
месте, где в жилке отдается биение сердца. Вынул карманные часы на цепочке и
стал считать удары.
Дедушка ждал, сидя в кресле и опираясь подбородком на трость с
набалдашником из слоновой кости. Еще более озабочена была мать девочки,
которая тоже переболела гриппом, что было видно по ее осунувшемуся, бледному
лицу и усталым глазам.
-- Ничего страшного, -- произнес доктор, посмотрев на градусник,
который тут же встряхнул и вложил обратно в металлическую трубочку. -- Грипп
в легкой форме... Весь город болен гриппом. Температура еще немного
повысится. Не пугайтесь. Через неделю девочка будет на ногах. Через десять
дней можете выпустить ее на улицу поиграть.
Мама с дедушкой облегченно вздохнули.
Доктор оказался прав. Температура повысилась. На следующий день .
вечером Лилика уже не знала, спит она или нет.
Глаза у нее были открыты, но она видела сны и разговаривала сама с
собой -- бредила. Ей представлялось, будто она видит укротительницу тигров:
мисс Эллиан вошла к ней в комнату в шуршащем платье из золотистых чешуек и
разноцветных камней, с хлыстом в руке.
-- Где Пуфулец? -- спросила мисс Эллиан, шаря хлыстом под диваном, где,
как она знала, прячется кот.
Пуфулец вылез с поджатым хвостом.
-- Ага! -- обрадовалась больная девочка. -- Ага! Ну-с, господин
Пуфулец, посмотрим теперь, как вы будете себя вести. Это вам не я!
Мисс Эллиан щелкнула шелковой кисточкой, и кот превратился в Раджу,
бенгальского тигра.
-- Ну и потеха! -- засмеялась девочка в бреду. -- Такого я еще не
запомню! Значит, господин Пуфулец все время был бенгальским тигром, Раджой,
и ни разу в этом не признался? Притворялся котом...
Мисс Эллиан взяла Пуфулеца за загривок и перенесла на середину комнаты.
Началась муштра:
-- Понял теперь, с кем имеешь дело? Со мной шутки плохи. Ты останешься
котом Пуфулецом, пока я не отнесу тебя в цирк Струцкого, чтобы заменить
Раджу!.. А до тех пор будешь слушаться Лилику и перестанешь ее царапать. И
не смей больше мяукать, когда она дергает тебя за хвост. Уважающий себя
бенгальский тигр не мяукает. Это ниже его достоинства. Гоп!
Она щелкнула бичом и исчезла. Исчез и Пуфулец...
Теперь посреди комнаты перелетали с трапеции на трапецию гимнасты в
черном трико. Их трапеции были подвешены к потолку, рядом с люстрой.
Гимнасты прыгают и почему-то бьют в ладоши. Странно! Один из них похож на
дедушку. Это-таки дедушка. "Вот уж никогда не поверила бы, что дедушка
гимнаст, -- думает Лилика. -- Бросил свою трость с костяным набалдашником,
больше не жалуется на ревматизм и не кашляет, а летает с трапеции на
трапецию в черном трико с вышитым на груди белым черепом".
-- Молодец, дедушка! Браво! -- бьет в ладоши девочка.
На минуту к ней возвращается сознание. Голова словно налита свинцом,
лоб влажный от испарины. Одеяло давит ее.
Ей нестерпимо жарко. Она сбрасывает с себя одеяло, но мать снова
укрывает ее.
Опять все путается, и девочка начинает плакать.
-- Где Фрам? -- спрашивает она.
-- Фрама!
-- Фрама!
-- Фрама!
Она слышит, как кричат другие. Вокруг нее теперь вся публика,
заполнявшая цирк на прощальном представлении. Все хлопают в ладоши, стучат
ногами:
-- Фрама!
-- Фрама!
-- Фрама!
Одна из надменных остроносых дам с пискливым голосом встала и обвела
публику сердитым взглядом. Особенно грозно взглянула она на Лилику. Девочка
съежилась и не посмела даже поднять глаз.
-- Глупые вы! -- сказала дама. -- Вас надули. Вы заплатили деньги, а
вас надули. Перестаньте вызывать Фрама. Все это -- сплошное надувательство!
Вам обещали показать дрессированного белого медведя. Самого большого, самого
умного, самого ученого. Вам наврали! Фрам -- просто глупый медведь. Самое
обыкновенное глупое животное, даже глупее других! Перестаньте его вызывать.
Разве вы не видели, что он ходит на четырех лапах, как собака?
Девочка мечется, зарывшись головой в подушку, плачет. Дама с острым
носом и злым голосом говорит неправду. То, что она сказала, не может быть
правдой. Но почему же Фрам не появляется?
-- Фрама! -- присоединяет она свой голос к другим.
-- Фрама!
Она открывает глаза. Мягкая рука легла ей на лоб. Ей чудится, что это
-- легкая лапа Фрама, та лапа, которая ласкала детей с галерки и сажала их в
ложи. Она чувствует ее легкое, нежное прикосновение.
-- Спасибо, Фрам! -- говорит девочка, открывая глаза. -- Какой ты
добрый, Фрам!
Но это не Фрам, а мама. Она склонилась над кроваткой, чтобы заглянуть
Лилике в глаза, и это мамина рука, а не медвежья лапа легла ей на лоб. Мать
хочет успокоить девочку, которая мечется в бреду.
Она обнимает ее, нежно целует и баюкает.
-- Какая ты добрая, мамочка!
-- Добрее Фрама? -- лукаво улыбается мать.
-- Фрам -- совсем другое! -- отвечает голубоглазая дочка. -- Бедный
Фрам! Где-то он теперь?
Мама довольна: речь Лилики стала более связной. Она отдает себе отчет в
том, что говорит. Значит, кризис миновал.
-- И где-то он теперь?!. -- повторяет девочка. Мама показывает рукой
вдаль:
-- Далеко, Лилика. В другой стране, в другом городе...
Через неделю Лилика выздоровела. А еще через несколько дней ей
позволили выйти на улицу.
Как красиво кружатся снежинки, какое наслаждение вдыхать холодный
воздух, который щиплет ноздри, как газированная вода!
Однажды на улице девочка остановилась перед наклеенной на стене старой
афишей. Это была афиша цирка Струцкого. В самом центре ее был изображен
Фрам, весело раскланивающийся, как в дни своей славы.
-- Бедный Фрам!.. -- услышала она ребячий голос.
Лилика быстро повернулась и очень обрадовалась, узнав курносого
мальчугана, которого видела на прощальном представлении цирка. Петруш тоже
узнал белокурую кудрявую девочку в белой шапочке.
-- Ты меня помнишь? -- спросил он.
-- А как же! Ты был в цирке, когда это случилось с Фрамом. Бедный Фрам!
-- Как это я тебя с тех пор не встречал?
-- Я была больна. Такая скука лежать в кровати!
-- Да, скучно, -- посочувствовал Петруш, хотя сам он никогда в кровати
не лежал и не мог знать, насколько это скучно.
-- Хорошо еще, что дедушка приносил книжки с картинками. Одна была про
белых медведей. Понимаешь?
Петруш сразу воодушевился:
-- У него есть книжка про белых медведей? -- выпалил он нетерпеливо.
-- И не одна, а много... Почему ты спрашиваешь?
-- Потому что давно уже хочу прочитать книжку про белых медведей... На
Новый год мой папа подарил мне книжку о полярных экспедициях. А про белых
медведей в книжных магазинах больше книжек нет. Все раскупили. А если бы и
были, у нас все равно не хватило бы на них денег.
Девочка задумалась. Ей нравился этот курносый мальчишка с блестящими
глазами, который так независимо держал себя в цирке с надменными остроносыми
дамами, а теперь не обращает внимания на мороз, хотя мороз сегодня здорово
кусается. Глаза у него веселые, такие же, как в цирке, когда они хором
кричали: "Фрама! Фрама!" и так же, как тогда, он притоптывает ногами.
-- Знаешь что? Я поговорю с дедушкой. Приходи к нам за книжками. Он
даст тебе почитать сколько хочешь, -- дружелюбно предложила она.
-- Думаешь, можно?
-- Конечно, можно! Я попрошу его... Дедушка любит детей, которые
читают. Он был учителем, знаешь?
-- И у него, говоришь, много книжек про зверей?
-- Всякие! Честное слово... Есть и про наших зверей, и про тех, что
живут в других странах... Про всех, которых мы видели в цирке.
Петруш даже зажмурился, приплясывая на снегу от нетерпения:
-- Когда прийти?..
-- Когда хочешь...
-- Завтра можно?
-- Завтра, так завтра... Знаешь, где мы живем?
-- Нет.
-- Давай я тебе покажу... У нас и собака есть! -- сообщила девочка. --
Не боишься?..
-- Я собак не боюсь, не беспокойся: мы с ней подружимся... Лилика
посмотрела на Петруша с восхищением. Он показался ей больше и сильнее, чем
был на самом деле. Он -- не трус, как соседский Турел, который вопил и звал
на помощь каждый раз, когда на него лаял Гривей. Случалось, что от страха
этот трусишка даже ронял бублик, который пес тут же подхватывал. Ребята со
всей улицы помирали со смеху, глядя, как Гривей улепетывает с бубликом.
Петруш почувствовал себя обязанным сообщить девочке о своем решении
стать полярным исследователем.
-- И ты поедешь туда, где белые медведи? -- воодушевилась Лилика.