Страница:
— Ошибаетесь, — еще мягче, чем прежде, перебила его старушка. Ее взгляд теперь лучился добротой и почти святостью, как будто в нем отражались взгляды святых с иконостаса, висящего напротив. Она улыбалась и накладывала гостю новую порцию домашнего варенья, на этот раз из слив, распространявшего по комнате удивительно уютный аромат. — Ошибаетесь, — повторила она. — При чем тут какой-то Бог? Разве в этом дело? Мы с вами — русские люди, а православие — это родное, наше великое и мудрое прошлое. Заветы отцов, традиции народа. Разве не так?
Майор неопределенно усмехнулся в ответ и снова встал, с интересом поглядывая в сторону столика, стоявшего прямо под поразившим его иконостасом.
Он вдруг начал догадываться, к чему клонит старушка. Сделав шаг в угол и продолжая слушать Маргариту Васильевну, Вербин слегка наклонил набок голову, чтобы разглядеть корешки на книгах, стопкой выложенных под иконами.
«Протоколы сионских мудрецов», прочитал он. «Берегитесь сектантов», «Жидомасоны — кто они?». Молитвенник на церковно-славянском языке завершал перечень и лежал снизу, что и понятно — на церковно-славянском языке много не прочитаешь…
«Библии нет, — машинально отметил про себя Вербин. — Хотя что тут странного? С этими книжками Библия вряд ли сопрягается: тут уж либо одно, либо другое».
— Но вот вы же крестились на иконы, — решил спросить Вербин, — я сам только что видел. Зачем же креститесь, если в Бога не верите?
Маргарита Васильевна посмотрела на него так, словно он был несмышленым ребенком.
— Это обычай предков, — молитвенным голосом ответила старушка. — Это — святой знак, оберегающий русского человека от напастей, от зла, которым наполнен мир. Наши обычаи, обряды — лучшее, что есть на земле. Это — то, что хотят у нас отнять всякие инородцы. Они хотят, чтобы мы стали Иванами, не помнящими родства. Да вы кушайте варенье, добрый человек. Если понравится — я вам могу и с собой положить, домой деточкам отнесете.
Попрощавшись с радушной хозяйкой, майор спустился ниже этажом. От встречи у него осталось смятенное чувство. С одной стороны, он увидел перед собой необычайно чистую, опрятную старость. Старость человека, чья жизнь наполнена глубоким осознанным смыслом. Сама комната с красивыми иконами, с лампадой, с выметенными полами и аккуратно застеленной старушечьей кроватью говорила об этом. Дай Бог каждому в старости вести такую жизнь.
Но с другой стороны…
«Странная какая-то религия, — подумал Вер-бин. — Религия без Бога. Нужно только быть русским и ненавидеть инородцев, а остальное как же — само собой?»
Впрочем, думать обо всем этом не было времени. Владимир уже много лет назад положил себе за правило не предаваться размышлениям об отвлеченных вещах, которые в данный момент его не касаются непосредственно. Он только как бы помечал их в мозгу, а потом укладывал куда-то глубоко-глубоко, подальше, чтоб не отвлекали и не мучили понапрасну, в ущерб вещам реальным. А об отвлеченных предметах он подумает как-нибудь на досуге — когда выйдет на пенсию.
После того как Марина обошла все школы города, «подозрительных» детей оказалось в списке семьдесят девять человек. Со всеми следовало побеседовать, причем действовать нужно было осторожно, чтобы никого из ребятишек не напугать.
Действительно, нельзя же спрашивать ребенка: «Скажи, Петя, тебя не трахали взрослые дяденьки? А другие дяденьки в это время не снимали это на пленку?»
За такие вопросы в два счета вылетишь со службы.
Разговаривать нужно очень осторожно, очень бережно и аккуратно. Но если вести себя так, то, скорее всего, и не добьешься признания от тех, кого на самом деле ищешь. Те ребятишки, которые участвовали в съемках, наверняка не захотят признаваться.
К удивлению Марины, Инна Менделевна Збарская согласилась помочь мгновенно.
Стоило Марине рассказать старой доцентше о проблеме, с которой столкнулась, как Збарская тотчас кивнула головой и лицо ее приняло непреклонное выражение.
— Мы найдем их, — сказала она, хищно шевеля усиками над верхней губой. — Мы разыщем этих гадов, и они будут наказаны. Не сомневайтесь, Мариночка.
— Да нет, — улыбнулась та. — Вы не правильно меня поняли, Инна Менделевна.
Искать гадов будем мы — милиция, а вы могли бы помочь определить, кто из детей подвергался этим ужасам. Пока у нас семьдесят восемь человек. Вы ведь сможете побеседовать с ними? Жертвами преступников был кто-то из них.
Они сидели на кафедре, куда Марина пришла впервые после долгого перерыва.
В последний раз она была тут еще до защиты диплома, на пятом курсе. Как много в ее жизни случилось за это время, как сильно изменилась она сама! А на кафедре, казалось, жизнь остановилась, тут не было заметно никаких изменений.
Наверное, в учебном заведении так и должно быть. Студенты учатся, получают дипломы и разлетаются по всему свету. У каждого будет своя судьба, большинство может и не вспомнить потом об институте, о годах, проведенных здесь. А институт остается прежним, таким же, как годы и десятилетия назад. В нем продолжают учиться новые молодые люди, чтобы потом уступить место другим.
Правда, сама Инна Менделевна сдала за то время, что Марина ее не видела. Растолстела еще больше, и сильнее стала одышка. Громадный мастодонт с трудом теперь ковылял по коридору, но в глазах старой доцентши по-прежнему блистал неугасимый огонь, которого так боятся все окружающие.
Рассказ Марины потряс Инну Менделевну. Она разволновалась, и лицо ее не предвещало ничего хорошего.
— Мариночка, я сделаю все, что надо, — заявила она, и ноздри ее раздувались от гнева. — Все, что нужно, чтобы раздавить этих тварей. Но сначала я должна видеть это.
— Что видеть? — сначала не поняла Марина.
— Эти проклятые фильмы, — пояснила грозная старуха. — Эти фильмы, за которые люди должны сжигать этих тварей живьем, а Бог должен карать семейства их до седьмого колена. Я должна точно знать, что делали с детьми, чтобы правильно задавать им вопросы.
— Может, не надо, Инна Менделевна? — с опаской спросила Марина. — Вы знаете, такие зрелища — не для здоровых людей. Это, знаете ли, не способствует хорошему настроению. Я могла бы просто подробно описать вам все, что там происходит. Поверьте, вам будет тяжело смотреть.
Усики над губой дрогнули, а черные глаза превратились в бездонные колодцы, подобные тем, к которым когда-то давным-давно привел Моисей свой народ из Синайской пустыни.
— Знаете, Мариночка, мне приходилось в своей жизни переживать и не такое, — сказала старуха:
— Я всякое повидала. За мою нервную систему можете не беспокоиться. Давайте вместе беспокоиться за тех детей, которым пришлось все это пережить.
На следующий день специально отряженный для такого дела лысый Иннокентий заехал за Инной Менделевной в институт после лекций и привез ее в отдел. К приезду доцентши Марина специально готовилась.
— Нельзя, чтобы посторонний человек видел, какой у нас тут беспорядок, — пояснила она удивленным коллегам. — А то стыдоба какая — посмотрите сами. Что она о нас подумает?
— А что тут такого? — удивленно обвел глазами комнату Виталик. — Все нормально вроде. Рабочая обстановка.
Но тут положительный Лукоморов вступился за Марину, встал на ее сторону.
— Конечно, нехорошо, — согласился он. — Ты, Виталик, просто не понимаешь, потому что молодой и у тебя дома, наверное, такой же бардак. А солидному человеку сразу непорядок бросается в глаза. Вон что творится!
В конце концов все даже помогли Марине кое-как привести в порядок помещение.
— Как к приезду министра готовимся, — усмехнулся Иннокентий, протирая сверкающую голову носовым платком.
Инна Менделевна и прибыла как министр. Эта женщина умела себя держать.
Ничего особенного, но стоило на нее посмотреть — и любому становилось понятно, что дама серьезная.
— Ну-с, давайте посмотрим ваши страсти-мордасти, — сказала она, усаживаясь в единственное кресло, которое специально выделил Вербин из своего кабинета.
Марина была уверена в том, что стоит Инне Мен-делевне хоть краем глаза увидеть эти жуткие фильмы, она попросит немедленно выключить видеомагнитофон.
Во всяком случае, на месте старой доцентши сама Марина так бы и поступила. Она даже не притронулась к этим кассетам после того первого и последнего раза, когда майор заставил ее досмотреть их до конца.
Но Збарская смотрела фильм молча, ни на что не реагируя. В комнате стояла тишина, только слышалось возмущенное пыхтение Инны Менделевны. Ее лицо было каменным, только ноздри раздувались, как у тигра перед прыжком, и черные усики топорщились над верхней губой.
— Понятно, — произнесла она мрачно, когда обе кассеты были просмотрены. — Все ясно. Теперь давайте посмотрим еще раз, только выборочно.
— Неужели не достаточно? — удивленно поинтересовался Вербин, молчавший до этого. — С души ведь воротит…
Но Инна Менделевна только искоса бросила на майора взгляд и отвернулась.
— Вы хотите иметь результат? — сказала она. — Или вы хотите возмущаться?
Мариночка, дайте мне пульт, я сама буду крутить эти фильмы и останавливать, где нужно.
Она осталась в комнате одна, потому что все сотрудники, включая Марину, вышли.
— Зловещая старуха, — усмехнулся капитан Лу-коморов. — Настоящая Баба Яга.
Чего она там хочет высмотреть?
— Наука, — смеясь, пояснил Виталик и, подняв кверху указательный палец, добавил иронически:
— Я еще с института помню, что такое наука. Это значит сто раз посмотреть одно и то же, а потом покачать головой и сказать, что здесь может быть несколько трактовок.
— Время теряем, — сокрушенно заметил лысый Иннокентий. — Марина вон семьдесят девять детишек выявила… С ними срочно надо начинать работать, раскручивать, а мы тут сидим, кино поганое смотрим.
— А как ты их раскручивать собираешься, детишек-то? — пробурчал Вербин, без перерыва куривший одну сигарету за другой, отчего его кабинет быстро заволокло отвратительно пахнущим дымом. — Будешь им пальцы дверями защемлять?
Или другое что придумаешь?
Все резко замолчали, а сам Иннокентий окаменел на стуле. Намек, вырвавшийся у Вербина, все сразу поняли: прежде Иннокентий служил в отделе по расследованию убийств, и там у него случился нервный срыв — во время допроса чуть было не убил арестованного, не желавшего сознаваться в совершенном преступлении. После той неприятности Иннокентия освидетельствовали в поликлинике и посоветовали перевести его на более легкую службу, где не нужно каждый день смотреть на изуродованные трупы и разговаривать с убийцами. Именно из-за этого Иннокентий и попал в «полицию нравов»… — Ты на мое душегубство намекаешь? — тихим, но угрожающим тоном спросил Иннокентий, не поднимая глаза на майора. — Так чтоб ты знал, и все прочие, я скажу… Никогда я никого не пытал и не бил. Не было этого. Просто нервы не выдерживают, когда с этой сволочью общаешься. Между прочим, здесь ничуть не лучше. Просто преступления другие, а негодяи точно такие же.
В кабинет заглянула Инна Менделевна.
— Я готова, — сказала она. — Все посмотрела, во всем убедилась. Дайте мне сигарету, а то мои кончились.
Вид у нее был вполне торжествующий, она была явно довольна собой.
— И скажите мне, — заявила Инна Менделевна, затягиваясь с видом полководца, выигравшего сражение, — внимательно ли вы все смотрели эти кассеты?
Внимательно? И вы тоже, Мариночка?
Доцентша обвела всех взглядом и ухмыльнулась так, что морщины на ее лице собрались в жесткие пучки вокруг глаз и около рта.
— И никто из вас ничего не заметил? И вы не заметили, Мариночка? Ну, соберитесь и скажите честно: вы действительно не заметили ничего удивительного или придуриваетесь?
Инна Менделевна любила театрализованные действа, Марина помнила это еще со студенческих лет. Збарская любила играть и «гнать картину» — в ней было нечто актерское.
Сейчас, внимательно послушав воцарившуюся в кабинете тишину, Инна Менделевна, весьма довольная собой, снова обвела взглядом недоуменные лица и сокрушенно покачала головой.
— Боже, — сказала она. — И эти люди называют себя сыщиками… А где же ваша внимательность? Где проницательность, о которой так много пишут в книжках?
Где она, спрашиваю я вас?
Она положила ногу на ногу и опять усмехнулась.
— Я расскажу вам анекдот, — сказала Збарская. — Он не очень про сыщиков, но вам подойдет. Так вот… В медицинском институте на практическом занятии в морге профессор подводит студентов к столу,на котором лежит полуразложившийся труп. И говорит: «Будущий медик должен быть не брезглив». И с этими словами засовывает в задний проход трупа палец, а затем облизывает его.
«Сейчас же сделайте все так же, как я, — говорит профессор и повторяет:
— Будущий медик должен быть не брезглив». А студенты ведь хотят стать медиками и не хотят портить отношений с профессором… Все они по очереди подошли и сделали то, что требовалось. И лишь после этого профессор назидательно сказал:
«Запомните, друзья и будущие коллеги! Медик должен быть не только не брезглив, но и наблюдателен! Я-то засунул один палец, а облизал совсем другой… А вы?»
Когда все смущенно рассмеялись и умолкли, не понимая, к чему клонит гостья, Збарская, усмехаясь, продолжила:
— Вот и я вас спрашиваю — а вы? А вы проявили наблюдательность? Нет, говорю я вам. Таки не проявили, а называетесь сыщиками, молодые люди. Сколько вы там насобирали в школах подозрительных детей, Мариночка?
— Семьдесят девять, — ответила Марина и протянула бумаги. — Вот список.
— Можете его выбросить, — заявила Збарская решительно. — Это негодный список. Никто из этих детей в фильмах не снимался.
— Почему? — не выдержал издевательств Вер-бин и даже встал со своего места. — Почему вы так думаете?
— Сядьте, — ничуть не испугалась Инна Менделевна. — Не надо вскакивать, я все объясню и без этого. По школам вы ходили впустую и списки составили тоже пустые. Бессмысленные. Потому что в списках у вас нормальные дети. Ну, скорее всего нормальные, раз учатся в обычных школах. Вы ведь ходили по обычным школам, да? Напрасно. Достаточно ведь было повнимательнее посмотреть эти ваши фильмы, и все стало бы ясно. Удивляюсь я на вас, Шерлоки Холмсы.
Оборвав себя на полуслове, Инна Менделевна, видимо, решила, что хватит уже издеваться.
— Дети на экране — глухонемые, — сказала она твердо. — Они ничего не слышат, им все показывают жестами. А кроме того, их реакции… Одним словом, искали вы не там.
Новость была ошеломляющей. Марина чуть не заплакала от обиды и злости на себя: ведь столько времени и сил потрачено впустую на хождение по школам! Ну, пусть другие сотрудники не обратили внимания на странные реакции детей, но ведь она-то педагог — могла бы заметить.
Как глупо!
Но уже в следующую минуту всеобщее смятение и растерянность сменились почти что радостью.
— Конечно, — тут же заявил Вербин. — Глухонемых гораздо легче искать! Их же гораздо меньше, чем обычных детей.
— Это вы так думаете, — сурово заметила Збарская. — Их меньше, но тоже довольно много. Но искать нужно именно среди них.
— Работать по этому делу будем все, — объявил Вербин после того, как довольная собой Инна Мендел евна уехала домой. — Из прокуратуры уже дважды звонили, интересовались, как идут дела. И в УВД меня тоже спрашивали…
Оказывается, мы потеряли кучу времени.
Майор был собран и деловит: чутье подсказывало ему, что сейчас они вышли на верный путь и победа близка.
— Виталик с Иннокентием разделят между собой все районы города и в районных детских поликлиниках составят списки всех глухонемых детей, — распорядился он. — А затем, не теряя времени, всех нужно обойти, сверить с фотографиями. Понятно?
— Такие списки, скорее всего, не в поликлиниках, а в райсобесах, — вставил умудренный жизнью Лукоморов. — Глухонемой — это же не болезнь, а состояние.
Инвалидность, а где инвалидность — там райсобес.
— Ладно, — махнул рукой Вербин. — Их двое — они разберутся. Тебе, Петр, другое поручение будет. Ты — мужчина тертый, положительный. Займись-ка ты детским приемником УВД. Сам знаешь, туда всех беспризорных детишек свозят, там всякие попадаются. Самое что ни на есть подозрительное место. Присмотрись там к работникам, только аккуратно, понял?
Лукоморов кивнул, задание было нелегким, но ясным до предела. Если в детском приемнике собраны сотни беспризорников, кому-то из сотрудников может прийти в голову использовать ситуацию и заработать. Почему бы и нет? Люди разные попадаются, а желание денег вкупе с ощущением безнаказанности иной раз творит чудеса даже со старыми службистами…
— Марина, — продолжал Вербин, — сколько в городе специальных детских школ для глухонемых? Ими займись, это будет твоя епархия.
Для себя он оставил дом на берегу реки. В прошлое посещение Вербину сильно не понравилось это место. Посетить квартиру на первом этаже ему не удалось: дверь не открыли, как он ни стучал. Что же касается кавказцев на третьем этаже, то с ними требовалось разобраться как следует. Несмотря на то что у них самих имеются дети…
«Мало ли что, — говорил себе майор. — Своих детей они не трогают, заботятся. А кто поручится за то, что именно эти люди не занимаются преступным бизнесом с видеосъемками?»
Правда, Поликарпов ничего не упомянул о том, что человек, продавший ему кассеты, был кавказцем. Ну и что из этого? Во-первых, мог попросту забыть сказать об этом, а во-вторых, те же самые кавказцы могли нанять белого человека для того, чтобы он занимался розничной торговлей.
Получить ордер на обыск не составит в данном случае никакого труда. Если в квартире нелегально проживают иностранцы, прокуратура охотно даст согласие на обыск.
…В этот же вечер у Лукоморова был день рождения. По отдельным репликам сослуживцев Марина догадалась, что этого события здесь ждут с особенным нетерпением. Поэтому, как только деловая часть закончилась, все принялись поглядывать на часы и многозначительно — на Вербина, которому, как начальнику, следовало сказать первое слово.
Он знал это и потому не спешил. День рождения у Пети Лукоморова давно уже стал ежегодной традицией в отделе. К нему готовились, его ждали, и прежде всего сам виновник предстоящего торжества.
— Поздно уже, — сказал Виталик, поглядывая по сторонам с равнодушным видом. — Хватит уже работать-то. Успеется.
— Известное дело: работа не волк, в лес не убежит, — подхватил Иннокентий, усмехаясь. — Кино страшное посмотрели, какая теперь служба?
— Милиционер всегда на службе, — улыбаясь, заметил Вербин, делая вид, что не понимает, куда клонят его товарищи.
— Смеркается, — после недолгой паузы добавил Лукоморов, поглядывая в сторону огромной сумки, которую притащил сегодня с собой утром.
Пора было сдаваться. Вербин засмеялся и поднялся из-за стола.
— Домой пора идти, — потягиваясь, сказал он. — По домам, телевизор смотреть. Ба! Да что же это у Пети за сумка здоровенная? А нет ли там запрещенных видеокассет?
— Или снова порнографическими журнальчиками запасся? — заверещал Виталик, поняв поданный сигнал.
— Ну-ка покажи, Петр Петрович, что у тебя там спрятано?
Груды документов, валяющихся на столах, тотчас смели в ящики. Иннокентий сбегал и запер изнутри дверь отдела, чтобы никто уж с улицы не заходил, не беспокоил. Два стола сдвинули вместе и аккуратно застелили белой бумагой, оставшейся еще с прошлого года для подобных случаев.
— Мариночка, ты у нас теперь будешь хозяйкой — сказал Лукоморов, хитро улыбаясь. — Организуй тарелочки и приборчики вообще всякие, и ты увидишь, чем я занимаюсь осенью по вечерам, вместо того чтобы гоняться как очумелому по городу.
Он принялся одну за другой доставать из казавшейся бездонной сумки стеклянные банки. Тут были малосольные огурчики — совсем маленькие, проложенные листьями червой смородины, с вкраплениями долек чеснока и пятнышками черного перца. Помидоры в такой лее банке — тоже очень маленькие, цельные, не лопнувшие, с чесноком и нарезанными стручками красного жгучего перца. И еще очень многое, начиная от «синеньких» до аппетитных белых грибов домашней засолки.
— А за водкой уже сбегали? — озабоченно поинтересовался Иннокентий, который глядел на яства, появляющиеся на столе, и потирал руки, громко сглатывая набегающую слюну.
— Я к тому, что если надо, то могу сбегать, — добавил он, и глаза его заблестели от предвкушения…
— Водку на службе? — притворно изумился Вербин. — В служебном помещении?
Да где это видано, капитан Виноградов? Как можно!
Он даже изобразил начальственный гнев, хотя с краешками губ ничего не смог поделать: они у него подрагивали от подступающего смеха — несколько часов назад он лично указывал Виталику магазин, в котором нужно купить хорошую, не паленую водку.
— Холодильника у нас нет, — сокрушенно произнес теперь Виталик, вытаскивая из шкафа полиэтиленовый пакет с бутылками. — Водка теперь теплая будет. Вот, заметьте, — добавил он, оглядывая всех присутствующих, — в каждом паршивом притоне, который мы «берем», имеется холодильник. Потому что шлюхи заботятся о своих клиентах, стараются, чтоб у них была всегда холодная выпивка. А наше начальство разве так о нас думает? Где холодильник, я спрашиваю?
— А ты шлюхам пожалуйся, — посоветовал с самым серьезным видом Иннокентий.
— Так и скажи им, что вот, мол, страдаем без холодильника. Оттого, мол, мы такие злые, все время вас хватаем и работать мешаем. Так после этого у нас назавтра уже тут от холодильников проходу не будет.
— Ну да, каждый будет сидеть в персональном холодильнике, — засмеялась Марина, которая тоже успела проникнуться духом веселья и предстоящего маленького праздника. А почему бы и нет? Сколько можно тянуть унылую лямку? — Боже! — тут же испугалась она, заметив выстроившуюся на столе батарею бутылок.
— Разве можно столько выпить? Что с вами будет?
Все дружно рассмеялись.
— Почему это с нами? — спросил Лукоморов. — И с вами будет то же самое. Мы разве не вместе собрались?
— Но я столько не пью, — возразила Марина, что снова вызвало общий смех.
— Никто столько не пьет, — заметил Виталик. — Да мы по чуть-чуть. По граммулечке. Что тут пить-то? Смешно.
— Конечно, что тут пить? — тут же согласился Иннокентий. — Подумаешь, выпивка… По бутылке на брата. Разве это выпивка? Не-ет, одно слово — «полиция нравов». Разве тут оттянешься культурно, как подобает?
— А где было культурно? — усмехнулся Вербин, вспомнив, как страшно напивался вместе с коллегами, когда служил в уголовном розыске. Каждое удачное задержание опасного преступника сопровождалось возлияниями — надо же отметить успех и заодно снять напряжение.
И это не шутки: как не выпить, если за час до этого ты вполне мог погибнуть? В тебя стреляли, тебя пытались достать ножом, об твою голову хотели разбить кирпич. Кого-то из твоих товарищей зацепило, кого-то увезли в больницу.
А дело сделано, и опасный преступник теперь обезврежен и сидит в камере. Ну, при такой жизни не захочешь, да выпьешь…
— Культурно было в «убойном» отделе, — принялся за свои воспоминания Иннокентий. — Вот, бывало, подпишет гад чистосердечное признание. Или, в крайнем случае, явку с повинной. А то бывало…
— Помоги банки открывать, — прервал его на полуслове суровый Лукоморов. — И накладывать тоже. И ты, Мариночка, принимайся, женской рукой чтобы…
Это было очень веселое застолье. Пожалуй, отметила про себя Марина, у нее в жизни никогда и не бывало такого. Убогое служебное помещение? Столы, накрытые белой бумагой? Старые тарелки и отсутствие ножей?
Да, конечно, но разве это главное?
Зато Иннокентий принес домашнее сало — с розовыми нежными прожилочками и абсолютно восхитительное на вкус. И он учил Марину, как надо закусывать за таким столом.
— Сначала берешь вот эту стопочку, — говорил он, всовывая Марине в руки граненый стакан. — Но не пьешь сразу, а готовишь себе закуску — это самое главное. Берем кусок хлеба, на него кладем вот этот кусок сала, а сверху — то, что притащил Петя: нарезанный маринованный сладкий перец, например. И грибки обязательно, но только это — отдельно. Вот сюда положим, на тарелочку с краю.
Так, теперь можно пить. Петя, твое здоровье, расти большой и красивый! Ну вот, до дна пить не обязательно, мы не гвардейские офицеры. А теперь закусываем быстро: сначала грибочком, чтоб он легко проскочил в горло, проклятый… Ага, хорошо. Холодненький, скользкий и пахнет лесом. У Пети всегда такие получаются.
А сейчас откусываем вот этот хлеб с салом и прочими маринадами. Ну как? Научил я тебя?
Иннокентий был очень доволен своей ролью наставника молодежи, но Марина заметила ревнивые взгляды, устремленные на них Вербиным и Виталиком, и потому слегка отстранилась.
Она ощущала теплоту почти семейного праздника — давно уж у нее подобного не бывало.
«А что тут странного? — вдруг подумала она. — Ведь с этими людьми я работаю вместе. Мы почти все время проводим рядом друг с другом. Разве это не семья, хотя бы отчасти?»
Лукоморов сидел гордый и довольный собой. Каждый год он приносит на свой день рождения домашние заготовки, и каждый год срывает аплодисменты. Никто лучше него не умеет все это делать! Вечером, когда вернется домой, в очередной раз расскажет жене о том, как угощал товарищей и как они были довольны.
Майор неопределенно усмехнулся в ответ и снова встал, с интересом поглядывая в сторону столика, стоявшего прямо под поразившим его иконостасом.
Он вдруг начал догадываться, к чему клонит старушка. Сделав шаг в угол и продолжая слушать Маргариту Васильевну, Вербин слегка наклонил набок голову, чтобы разглядеть корешки на книгах, стопкой выложенных под иконами.
«Протоколы сионских мудрецов», прочитал он. «Берегитесь сектантов», «Жидомасоны — кто они?». Молитвенник на церковно-славянском языке завершал перечень и лежал снизу, что и понятно — на церковно-славянском языке много не прочитаешь…
«Библии нет, — машинально отметил про себя Вербин. — Хотя что тут странного? С этими книжками Библия вряд ли сопрягается: тут уж либо одно, либо другое».
— Но вот вы же крестились на иконы, — решил спросить Вербин, — я сам только что видел. Зачем же креститесь, если в Бога не верите?
Маргарита Васильевна посмотрела на него так, словно он был несмышленым ребенком.
— Это обычай предков, — молитвенным голосом ответила старушка. — Это — святой знак, оберегающий русского человека от напастей, от зла, которым наполнен мир. Наши обычаи, обряды — лучшее, что есть на земле. Это — то, что хотят у нас отнять всякие инородцы. Они хотят, чтобы мы стали Иванами, не помнящими родства. Да вы кушайте варенье, добрый человек. Если понравится — я вам могу и с собой положить, домой деточкам отнесете.
Попрощавшись с радушной хозяйкой, майор спустился ниже этажом. От встречи у него осталось смятенное чувство. С одной стороны, он увидел перед собой необычайно чистую, опрятную старость. Старость человека, чья жизнь наполнена глубоким осознанным смыслом. Сама комната с красивыми иконами, с лампадой, с выметенными полами и аккуратно застеленной старушечьей кроватью говорила об этом. Дай Бог каждому в старости вести такую жизнь.
Но с другой стороны…
«Странная какая-то религия, — подумал Вер-бин. — Религия без Бога. Нужно только быть русским и ненавидеть инородцев, а остальное как же — само собой?»
Впрочем, думать обо всем этом не было времени. Владимир уже много лет назад положил себе за правило не предаваться размышлениям об отвлеченных вещах, которые в данный момент его не касаются непосредственно. Он только как бы помечал их в мозгу, а потом укладывал куда-то глубоко-глубоко, подальше, чтоб не отвлекали и не мучили понапрасну, в ущерб вещам реальным. А об отвлеченных предметах он подумает как-нибудь на досуге — когда выйдет на пенсию.
После того как Марина обошла все школы города, «подозрительных» детей оказалось в списке семьдесят девять человек. Со всеми следовало побеседовать, причем действовать нужно было осторожно, чтобы никого из ребятишек не напугать.
Действительно, нельзя же спрашивать ребенка: «Скажи, Петя, тебя не трахали взрослые дяденьки? А другие дяденьки в это время не снимали это на пленку?»
За такие вопросы в два счета вылетишь со службы.
Разговаривать нужно очень осторожно, очень бережно и аккуратно. Но если вести себя так, то, скорее всего, и не добьешься признания от тех, кого на самом деле ищешь. Те ребятишки, которые участвовали в съемках, наверняка не захотят признаваться.
К удивлению Марины, Инна Менделевна Збарская согласилась помочь мгновенно.
Стоило Марине рассказать старой доцентше о проблеме, с которой столкнулась, как Збарская тотчас кивнула головой и лицо ее приняло непреклонное выражение.
— Мы найдем их, — сказала она, хищно шевеля усиками над верхней губой. — Мы разыщем этих гадов, и они будут наказаны. Не сомневайтесь, Мариночка.
— Да нет, — улыбнулась та. — Вы не правильно меня поняли, Инна Менделевна.
Искать гадов будем мы — милиция, а вы могли бы помочь определить, кто из детей подвергался этим ужасам. Пока у нас семьдесят восемь человек. Вы ведь сможете побеседовать с ними? Жертвами преступников был кто-то из них.
Они сидели на кафедре, куда Марина пришла впервые после долгого перерыва.
В последний раз она была тут еще до защиты диплома, на пятом курсе. Как много в ее жизни случилось за это время, как сильно изменилась она сама! А на кафедре, казалось, жизнь остановилась, тут не было заметно никаких изменений.
Наверное, в учебном заведении так и должно быть. Студенты учатся, получают дипломы и разлетаются по всему свету. У каждого будет своя судьба, большинство может и не вспомнить потом об институте, о годах, проведенных здесь. А институт остается прежним, таким же, как годы и десятилетия назад. В нем продолжают учиться новые молодые люди, чтобы потом уступить место другим.
Правда, сама Инна Менделевна сдала за то время, что Марина ее не видела. Растолстела еще больше, и сильнее стала одышка. Громадный мастодонт с трудом теперь ковылял по коридору, но в глазах старой доцентши по-прежнему блистал неугасимый огонь, которого так боятся все окружающие.
Рассказ Марины потряс Инну Менделевну. Она разволновалась, и лицо ее не предвещало ничего хорошего.
— Мариночка, я сделаю все, что надо, — заявила она, и ноздри ее раздувались от гнева. — Все, что нужно, чтобы раздавить этих тварей. Но сначала я должна видеть это.
— Что видеть? — сначала не поняла Марина.
— Эти проклятые фильмы, — пояснила грозная старуха. — Эти фильмы, за которые люди должны сжигать этих тварей живьем, а Бог должен карать семейства их до седьмого колена. Я должна точно знать, что делали с детьми, чтобы правильно задавать им вопросы.
— Может, не надо, Инна Менделевна? — с опаской спросила Марина. — Вы знаете, такие зрелища — не для здоровых людей. Это, знаете ли, не способствует хорошему настроению. Я могла бы просто подробно описать вам все, что там происходит. Поверьте, вам будет тяжело смотреть.
Усики над губой дрогнули, а черные глаза превратились в бездонные колодцы, подобные тем, к которым когда-то давным-давно привел Моисей свой народ из Синайской пустыни.
— Знаете, Мариночка, мне приходилось в своей жизни переживать и не такое, — сказала старуха:
— Я всякое повидала. За мою нервную систему можете не беспокоиться. Давайте вместе беспокоиться за тех детей, которым пришлось все это пережить.
На следующий день специально отряженный для такого дела лысый Иннокентий заехал за Инной Менделевной в институт после лекций и привез ее в отдел. К приезду доцентши Марина специально готовилась.
— Нельзя, чтобы посторонний человек видел, какой у нас тут беспорядок, — пояснила она удивленным коллегам. — А то стыдоба какая — посмотрите сами. Что она о нас подумает?
— А что тут такого? — удивленно обвел глазами комнату Виталик. — Все нормально вроде. Рабочая обстановка.
Но тут положительный Лукоморов вступился за Марину, встал на ее сторону.
— Конечно, нехорошо, — согласился он. — Ты, Виталик, просто не понимаешь, потому что молодой и у тебя дома, наверное, такой же бардак. А солидному человеку сразу непорядок бросается в глаза. Вон что творится!
В конце концов все даже помогли Марине кое-как привести в порядок помещение.
— Как к приезду министра готовимся, — усмехнулся Иннокентий, протирая сверкающую голову носовым платком.
Инна Менделевна и прибыла как министр. Эта женщина умела себя держать.
Ничего особенного, но стоило на нее посмотреть — и любому становилось понятно, что дама серьезная.
— Ну-с, давайте посмотрим ваши страсти-мордасти, — сказала она, усаживаясь в единственное кресло, которое специально выделил Вербин из своего кабинета.
Марина была уверена в том, что стоит Инне Мен-делевне хоть краем глаза увидеть эти жуткие фильмы, она попросит немедленно выключить видеомагнитофон.
Во всяком случае, на месте старой доцентши сама Марина так бы и поступила. Она даже не притронулась к этим кассетам после того первого и последнего раза, когда майор заставил ее досмотреть их до конца.
Но Збарская смотрела фильм молча, ни на что не реагируя. В комнате стояла тишина, только слышалось возмущенное пыхтение Инны Менделевны. Ее лицо было каменным, только ноздри раздувались, как у тигра перед прыжком, и черные усики топорщились над верхней губой.
— Понятно, — произнесла она мрачно, когда обе кассеты были просмотрены. — Все ясно. Теперь давайте посмотрим еще раз, только выборочно.
— Неужели не достаточно? — удивленно поинтересовался Вербин, молчавший до этого. — С души ведь воротит…
Но Инна Менделевна только искоса бросила на майора взгляд и отвернулась.
— Вы хотите иметь результат? — сказала она. — Или вы хотите возмущаться?
Мариночка, дайте мне пульт, я сама буду крутить эти фильмы и останавливать, где нужно.
Она осталась в комнате одна, потому что все сотрудники, включая Марину, вышли.
— Зловещая старуха, — усмехнулся капитан Лу-коморов. — Настоящая Баба Яга.
Чего она там хочет высмотреть?
— Наука, — смеясь, пояснил Виталик и, подняв кверху указательный палец, добавил иронически:
— Я еще с института помню, что такое наука. Это значит сто раз посмотреть одно и то же, а потом покачать головой и сказать, что здесь может быть несколько трактовок.
— Время теряем, — сокрушенно заметил лысый Иннокентий. — Марина вон семьдесят девять детишек выявила… С ними срочно надо начинать работать, раскручивать, а мы тут сидим, кино поганое смотрим.
— А как ты их раскручивать собираешься, детишек-то? — пробурчал Вербин, без перерыва куривший одну сигарету за другой, отчего его кабинет быстро заволокло отвратительно пахнущим дымом. — Будешь им пальцы дверями защемлять?
Или другое что придумаешь?
Все резко замолчали, а сам Иннокентий окаменел на стуле. Намек, вырвавшийся у Вербина, все сразу поняли: прежде Иннокентий служил в отделе по расследованию убийств, и там у него случился нервный срыв — во время допроса чуть было не убил арестованного, не желавшего сознаваться в совершенном преступлении. После той неприятности Иннокентия освидетельствовали в поликлинике и посоветовали перевести его на более легкую службу, где не нужно каждый день смотреть на изуродованные трупы и разговаривать с убийцами. Именно из-за этого Иннокентий и попал в «полицию нравов»… — Ты на мое душегубство намекаешь? — тихим, но угрожающим тоном спросил Иннокентий, не поднимая глаза на майора. — Так чтоб ты знал, и все прочие, я скажу… Никогда я никого не пытал и не бил. Не было этого. Просто нервы не выдерживают, когда с этой сволочью общаешься. Между прочим, здесь ничуть не лучше. Просто преступления другие, а негодяи точно такие же.
В кабинет заглянула Инна Менделевна.
— Я готова, — сказала она. — Все посмотрела, во всем убедилась. Дайте мне сигарету, а то мои кончились.
Вид у нее был вполне торжествующий, она была явно довольна собой.
— И скажите мне, — заявила Инна Менделевна, затягиваясь с видом полководца, выигравшего сражение, — внимательно ли вы все смотрели эти кассеты?
Внимательно? И вы тоже, Мариночка?
Доцентша обвела всех взглядом и ухмыльнулась так, что морщины на ее лице собрались в жесткие пучки вокруг глаз и около рта.
— И никто из вас ничего не заметил? И вы не заметили, Мариночка? Ну, соберитесь и скажите честно: вы действительно не заметили ничего удивительного или придуриваетесь?
Инна Менделевна любила театрализованные действа, Марина помнила это еще со студенческих лет. Збарская любила играть и «гнать картину» — в ней было нечто актерское.
Сейчас, внимательно послушав воцарившуюся в кабинете тишину, Инна Менделевна, весьма довольная собой, снова обвела взглядом недоуменные лица и сокрушенно покачала головой.
— Боже, — сказала она. — И эти люди называют себя сыщиками… А где же ваша внимательность? Где проницательность, о которой так много пишут в книжках?
Где она, спрашиваю я вас?
Она положила ногу на ногу и опять усмехнулась.
— Я расскажу вам анекдот, — сказала Збарская. — Он не очень про сыщиков, но вам подойдет. Так вот… В медицинском институте на практическом занятии в морге профессор подводит студентов к столу,на котором лежит полуразложившийся труп. И говорит: «Будущий медик должен быть не брезглив». И с этими словами засовывает в задний проход трупа палец, а затем облизывает его.
«Сейчас же сделайте все так же, как я, — говорит профессор и повторяет:
— Будущий медик должен быть не брезглив». А студенты ведь хотят стать медиками и не хотят портить отношений с профессором… Все они по очереди подошли и сделали то, что требовалось. И лишь после этого профессор назидательно сказал:
«Запомните, друзья и будущие коллеги! Медик должен быть не только не брезглив, но и наблюдателен! Я-то засунул один палец, а облизал совсем другой… А вы?»
Когда все смущенно рассмеялись и умолкли, не понимая, к чему клонит гостья, Збарская, усмехаясь, продолжила:
— Вот и я вас спрашиваю — а вы? А вы проявили наблюдательность? Нет, говорю я вам. Таки не проявили, а называетесь сыщиками, молодые люди. Сколько вы там насобирали в школах подозрительных детей, Мариночка?
— Семьдесят девять, — ответила Марина и протянула бумаги. — Вот список.
— Можете его выбросить, — заявила Збарская решительно. — Это негодный список. Никто из этих детей в фильмах не снимался.
— Почему? — не выдержал издевательств Вер-бин и даже встал со своего места. — Почему вы так думаете?
— Сядьте, — ничуть не испугалась Инна Менделевна. — Не надо вскакивать, я все объясню и без этого. По школам вы ходили впустую и списки составили тоже пустые. Бессмысленные. Потому что в списках у вас нормальные дети. Ну, скорее всего нормальные, раз учатся в обычных школах. Вы ведь ходили по обычным школам, да? Напрасно. Достаточно ведь было повнимательнее посмотреть эти ваши фильмы, и все стало бы ясно. Удивляюсь я на вас, Шерлоки Холмсы.
Оборвав себя на полуслове, Инна Менделевна, видимо, решила, что хватит уже издеваться.
— Дети на экране — глухонемые, — сказала она твердо. — Они ничего не слышат, им все показывают жестами. А кроме того, их реакции… Одним словом, искали вы не там.
Новость была ошеломляющей. Марина чуть не заплакала от обиды и злости на себя: ведь столько времени и сил потрачено впустую на хождение по школам! Ну, пусть другие сотрудники не обратили внимания на странные реакции детей, но ведь она-то педагог — могла бы заметить.
Как глупо!
Но уже в следующую минуту всеобщее смятение и растерянность сменились почти что радостью.
— Конечно, — тут же заявил Вербин. — Глухонемых гораздо легче искать! Их же гораздо меньше, чем обычных детей.
— Это вы так думаете, — сурово заметила Збарская. — Их меньше, но тоже довольно много. Но искать нужно именно среди них.
— Работать по этому делу будем все, — объявил Вербин после того, как довольная собой Инна Мендел евна уехала домой. — Из прокуратуры уже дважды звонили, интересовались, как идут дела. И в УВД меня тоже спрашивали…
Оказывается, мы потеряли кучу времени.
Майор был собран и деловит: чутье подсказывало ему, что сейчас они вышли на верный путь и победа близка.
— Виталик с Иннокентием разделят между собой все районы города и в районных детских поликлиниках составят списки всех глухонемых детей, — распорядился он. — А затем, не теряя времени, всех нужно обойти, сверить с фотографиями. Понятно?
— Такие списки, скорее всего, не в поликлиниках, а в райсобесах, — вставил умудренный жизнью Лукоморов. — Глухонемой — это же не болезнь, а состояние.
Инвалидность, а где инвалидность — там райсобес.
— Ладно, — махнул рукой Вербин. — Их двое — они разберутся. Тебе, Петр, другое поручение будет. Ты — мужчина тертый, положительный. Займись-ка ты детским приемником УВД. Сам знаешь, туда всех беспризорных детишек свозят, там всякие попадаются. Самое что ни на есть подозрительное место. Присмотрись там к работникам, только аккуратно, понял?
Лукоморов кивнул, задание было нелегким, но ясным до предела. Если в детском приемнике собраны сотни беспризорников, кому-то из сотрудников может прийти в голову использовать ситуацию и заработать. Почему бы и нет? Люди разные попадаются, а желание денег вкупе с ощущением безнаказанности иной раз творит чудеса даже со старыми службистами…
— Марина, — продолжал Вербин, — сколько в городе специальных детских школ для глухонемых? Ими займись, это будет твоя епархия.
Для себя он оставил дом на берегу реки. В прошлое посещение Вербину сильно не понравилось это место. Посетить квартиру на первом этаже ему не удалось: дверь не открыли, как он ни стучал. Что же касается кавказцев на третьем этаже, то с ними требовалось разобраться как следует. Несмотря на то что у них самих имеются дети…
«Мало ли что, — говорил себе майор. — Своих детей они не трогают, заботятся. А кто поручится за то, что именно эти люди не занимаются преступным бизнесом с видеосъемками?»
Правда, Поликарпов ничего не упомянул о том, что человек, продавший ему кассеты, был кавказцем. Ну и что из этого? Во-первых, мог попросту забыть сказать об этом, а во-вторых, те же самые кавказцы могли нанять белого человека для того, чтобы он занимался розничной торговлей.
Получить ордер на обыск не составит в данном случае никакого труда. Если в квартире нелегально проживают иностранцы, прокуратура охотно даст согласие на обыск.
…В этот же вечер у Лукоморова был день рождения. По отдельным репликам сослуживцев Марина догадалась, что этого события здесь ждут с особенным нетерпением. Поэтому, как только деловая часть закончилась, все принялись поглядывать на часы и многозначительно — на Вербина, которому, как начальнику, следовало сказать первое слово.
Он знал это и потому не спешил. День рождения у Пети Лукоморова давно уже стал ежегодной традицией в отделе. К нему готовились, его ждали, и прежде всего сам виновник предстоящего торжества.
— Поздно уже, — сказал Виталик, поглядывая по сторонам с равнодушным видом. — Хватит уже работать-то. Успеется.
— Известное дело: работа не волк, в лес не убежит, — подхватил Иннокентий, усмехаясь. — Кино страшное посмотрели, какая теперь служба?
— Милиционер всегда на службе, — улыбаясь, заметил Вербин, делая вид, что не понимает, куда клонят его товарищи.
— Смеркается, — после недолгой паузы добавил Лукоморов, поглядывая в сторону огромной сумки, которую притащил сегодня с собой утром.
Пора было сдаваться. Вербин засмеялся и поднялся из-за стола.
— Домой пора идти, — потягиваясь, сказал он. — По домам, телевизор смотреть. Ба! Да что же это у Пети за сумка здоровенная? А нет ли там запрещенных видеокассет?
— Или снова порнографическими журнальчиками запасся? — заверещал Виталик, поняв поданный сигнал.
— Ну-ка покажи, Петр Петрович, что у тебя там спрятано?
Груды документов, валяющихся на столах, тотчас смели в ящики. Иннокентий сбегал и запер изнутри дверь отдела, чтобы никто уж с улицы не заходил, не беспокоил. Два стола сдвинули вместе и аккуратно застелили белой бумагой, оставшейся еще с прошлого года для подобных случаев.
— Мариночка, ты у нас теперь будешь хозяйкой — сказал Лукоморов, хитро улыбаясь. — Организуй тарелочки и приборчики вообще всякие, и ты увидишь, чем я занимаюсь осенью по вечерам, вместо того чтобы гоняться как очумелому по городу.
Он принялся одну за другой доставать из казавшейся бездонной сумки стеклянные банки. Тут были малосольные огурчики — совсем маленькие, проложенные листьями червой смородины, с вкраплениями долек чеснока и пятнышками черного перца. Помидоры в такой лее банке — тоже очень маленькие, цельные, не лопнувшие, с чесноком и нарезанными стручками красного жгучего перца. И еще очень многое, начиная от «синеньких» до аппетитных белых грибов домашней засолки.
— А за водкой уже сбегали? — озабоченно поинтересовался Иннокентий, который глядел на яства, появляющиеся на столе, и потирал руки, громко сглатывая набегающую слюну.
— Я к тому, что если надо, то могу сбегать, — добавил он, и глаза его заблестели от предвкушения…
— Водку на службе? — притворно изумился Вербин. — В служебном помещении?
Да где это видано, капитан Виноградов? Как можно!
Он даже изобразил начальственный гнев, хотя с краешками губ ничего не смог поделать: они у него подрагивали от подступающего смеха — несколько часов назад он лично указывал Виталику магазин, в котором нужно купить хорошую, не паленую водку.
— Холодильника у нас нет, — сокрушенно произнес теперь Виталик, вытаскивая из шкафа полиэтиленовый пакет с бутылками. — Водка теперь теплая будет. Вот, заметьте, — добавил он, оглядывая всех присутствующих, — в каждом паршивом притоне, который мы «берем», имеется холодильник. Потому что шлюхи заботятся о своих клиентах, стараются, чтоб у них была всегда холодная выпивка. А наше начальство разве так о нас думает? Где холодильник, я спрашиваю?
— А ты шлюхам пожалуйся, — посоветовал с самым серьезным видом Иннокентий.
— Так и скажи им, что вот, мол, страдаем без холодильника. Оттого, мол, мы такие злые, все время вас хватаем и работать мешаем. Так после этого у нас назавтра уже тут от холодильников проходу не будет.
— Ну да, каждый будет сидеть в персональном холодильнике, — засмеялась Марина, которая тоже успела проникнуться духом веселья и предстоящего маленького праздника. А почему бы и нет? Сколько можно тянуть унылую лямку? — Боже! — тут же испугалась она, заметив выстроившуюся на столе батарею бутылок.
— Разве можно столько выпить? Что с вами будет?
Все дружно рассмеялись.
— Почему это с нами? — спросил Лукоморов. — И с вами будет то же самое. Мы разве не вместе собрались?
— Но я столько не пью, — возразила Марина, что снова вызвало общий смех.
— Никто столько не пьет, — заметил Виталик. — Да мы по чуть-чуть. По граммулечке. Что тут пить-то? Смешно.
— Конечно, что тут пить? — тут же согласился Иннокентий. — Подумаешь, выпивка… По бутылке на брата. Разве это выпивка? Не-ет, одно слово — «полиция нравов». Разве тут оттянешься культурно, как подобает?
— А где было культурно? — усмехнулся Вербин, вспомнив, как страшно напивался вместе с коллегами, когда служил в уголовном розыске. Каждое удачное задержание опасного преступника сопровождалось возлияниями — надо же отметить успех и заодно снять напряжение.
И это не шутки: как не выпить, если за час до этого ты вполне мог погибнуть? В тебя стреляли, тебя пытались достать ножом, об твою голову хотели разбить кирпич. Кого-то из твоих товарищей зацепило, кого-то увезли в больницу.
А дело сделано, и опасный преступник теперь обезврежен и сидит в камере. Ну, при такой жизни не захочешь, да выпьешь…
— Культурно было в «убойном» отделе, — принялся за свои воспоминания Иннокентий. — Вот, бывало, подпишет гад чистосердечное признание. Или, в крайнем случае, явку с повинной. А то бывало…
— Помоги банки открывать, — прервал его на полуслове суровый Лукоморов. — И накладывать тоже. И ты, Мариночка, принимайся, женской рукой чтобы…
Это было очень веселое застолье. Пожалуй, отметила про себя Марина, у нее в жизни никогда и не бывало такого. Убогое служебное помещение? Столы, накрытые белой бумагой? Старые тарелки и отсутствие ножей?
Да, конечно, но разве это главное?
Зато Иннокентий принес домашнее сало — с розовыми нежными прожилочками и абсолютно восхитительное на вкус. И он учил Марину, как надо закусывать за таким столом.
— Сначала берешь вот эту стопочку, — говорил он, всовывая Марине в руки граненый стакан. — Но не пьешь сразу, а готовишь себе закуску — это самое главное. Берем кусок хлеба, на него кладем вот этот кусок сала, а сверху — то, что притащил Петя: нарезанный маринованный сладкий перец, например. И грибки обязательно, но только это — отдельно. Вот сюда положим, на тарелочку с краю.
Так, теперь можно пить. Петя, твое здоровье, расти большой и красивый! Ну вот, до дна пить не обязательно, мы не гвардейские офицеры. А теперь закусываем быстро: сначала грибочком, чтоб он легко проскочил в горло, проклятый… Ага, хорошо. Холодненький, скользкий и пахнет лесом. У Пети всегда такие получаются.
А сейчас откусываем вот этот хлеб с салом и прочими маринадами. Ну как? Научил я тебя?
Иннокентий был очень доволен своей ролью наставника молодежи, но Марина заметила ревнивые взгляды, устремленные на них Вербиным и Виталиком, и потому слегка отстранилась.
Она ощущала теплоту почти семейного праздника — давно уж у нее подобного не бывало.
«А что тут странного? — вдруг подумала она. — Ведь с этими людьми я работаю вместе. Мы почти все время проводим рядом друг с другом. Разве это не семья, хотя бы отчасти?»
Лукоморов сидел гордый и довольный собой. Каждый год он приносит на свой день рождения домашние заготовки, и каждый год срывает аплодисменты. Никто лучше него не умеет все это делать! Вечером, когда вернется домой, в очередной раз расскажет жене о том, как угощал товарищей и как они были довольны.