Петров Дмитрий Николаевич. Холодная ярость

   Толя с Денисом, конечно, заметили, что пятеро девочек из десятого «В» начали промышлять на трассе проституцией. Оба они были здоровенными и безжалостными, о чем знала вся округа, так что через неделю парни успешно взяли этот бизнес под контроль.
   Как это делается, знает каждый. Два красавца подошли к девочкам и объяснили им, что отныне те будут работать на шоссе под их «крышей». Что даст эта пресловутая «крыша», объяснять не стали. Зато сказали, что отныне каждая должна отдавать в день по триста рублей. В налоговой инспекции такое называется «вмененный доход». «Милые мальчики» просто подсчитали, сколько мужчин может обслужить каждая и сколько за это получить.
   — Берете по сто рублей, — объявили Толя и Денис девушкам. — Деньги с трех первых отдаете нам, а остальное, что сверх того, оставляете себе. Справедливо?
   Девочки решили, что несправедливо, и отказались.
   — Только Лерка сразу согласилась, — пояснила Надя, шмыгая носом, — но ей легче, ей вообще Деньги не нужны. Она каждый год с родителями за границей отдыхает, они ей все покупают, что она хочет, и денег сколько влезет дают. А про Толика с Денисом она нам сказала, что они ей нравятся и что мы дуры, что отказываемся. Сказала: они такие сильные да красивые, что ей будет просто приятно на них работать. Психованная…
   Но остальные четыре девочки от предложения парней отказались. Тогда в течение последующих нескольких дней их избили одну за другой. Больше никто не отказывался. С тех пор на трассе кипит работа.
   — А нам мало остается, — продолжала рассказывать Надя, — если по стольнику за вечер получается, то хорошо.
   — А бросить это дело не думали? — поинтересовалась Марина на всякий случай, хотя уже заранее знала ответ.
   — Ну да, — надула губы Надя, — так нам теперь и дадут бросить! Толик с Денисом теперь проходу не дают. Если пару дней не выходишь, то уже рискуешь по морде получить. Сегодня вот — видели, как Толик Лерку дубасил? Ее клиенты кинули, и у нее денег не было для Толика. Так он ее отделал, а потом обратно выгнал стоять, пока не заработает и не отдаст. А что она теперь заработает — избитая да зареванная? Кто ее теперь возьмет?
   На этом Марина беседу с девочкой Надей закончила. Отпустила ее, а сама поплелась домой. Отлучаться по вечерам она вообще не любила. Дело в том, что сын Артем просыпался по ночам и пугался, если оказывался один. Это у него с раннего детства осталось.
   А что делать, если мама — милиционер? Волей-неволей иногда приходится работать в ночь, служба такая. Но ребенку этого не объяснишь.
   — Ты ведь уже большой, тебе семь лет, — пыталась Марина воздействовать на сына силой логики. — Ты уже в школу ходишь, взрослый человек. Сам посуди: что тут страшного, если мамы нет дома? Ты же не на улице, у себя дома, спишь в кроватке. Никто чужой не придет, ничего плохого не случится. Замки в двери хорошие, ты сам знаешь…
   — А серый волк? — перебивая ее, тут же спрашивал Артемка. — Серый волк может в окно забраться.
   — Серый волк на шестой этаж не вскочит, — терпеливо начинала объяснять Марина. — Для волка это слишком высоко. И вообще — серых волков не бывает, это только в сказках.
   Артем слушал ее, как будто верил, кивал, соглашался с доводами. Но Марина знала: случись ему проснуться. среди ночи и обнаружить, что он один, — ох испугается! Теперь она спешила домой.
   В истории с девочками-проститутками ей все было ясно с фактической стороны. Непонятно было, как действовать дальше. Конечно, нужно провести работу с девушками и с их родителями: кого убедить, кого постращать. Но все это будет почти бессмысленно до тех пор, пока рядом будут оставаться Толик с Денисом.
   Потому что слова — словами, но к каждой из девочек постового милиционера не приставишь. Им тут жить дальше, в этом районе, и ходить тут по улицам. Пусть они сами виноваты, что вляпались в это дело, но сейчас их нужно обезопасить.
   В ту ночь Марина и приняла решение пойти посоветоваться в «полицию нравов».
   Для раздумий она использовала свой любимый прием — уселась рисовать.
   Вообще-то страсть к рисованию была у нее с детства. Но, в отличие от большинства людей, Марина, уже став взрослой, ни на один день не прервала своего увлечения.
   Давным-давно, с четвертого по восьмой класс, она ходила в детскую художественную школу, где УЧИЛИ делать многое: вырезать фигурки из бумаги и картона, работать с красками, рисовать с натуры вазы и деревья. Из всего этого Марина оставила для себя только рисунок карандашом да акварель, зато Уж без этого она не могла прожить ни дня.
   — Тебе надо было художницей стать, — часто говорила мать, а потом и каждая подруга, заметив склонность Марины и то, как упорно тянется она каждую свободную минуту к краскам и карандашам.
   Но они были не правы, Марина это чувствовала. Нет, верно она поступила, не сделавшись профессиональной художницей. Профессионализм в искусстве — это когда умеешь делать не только то, что хочется, но и то, что нужно. Да еще в определенные сроки.
   Марина же, каждый раз беря в руки карандаш, не знала, что именно получится у нее в результате. Ее рукой водило вдохновение в полном и прямом смысле этого слова.
   От настроения, от мыслей, владевших ею в данный момент, зависел и сюжет картины, и характер ее исполнения. Пожалуй, рисование было для Марины скорее способом сосредоточиться на своих мыслях и чувствах.
   Больше всего она любила рисовать клоунов. Да-да, настоящих цирковых клоунов — тех, что с огромными красными носами и в дурацких колпаках. С детства для Марины цирк был волшебным местом, и когда она думала о нем, то становилось легче на душе. Некоторые клоуны очень нравились Артемке, он завесил ими стену своей комнаты, а самый веселый клоун красовался над столом, за которым сын готовил домашние задания.
   Когда на Марину находило лирическое настроение, она рисовала корабли в море. Легкие, почти воздушные парусники бороздили неведомые океанские дали, унося на своих округлых бортах житейские неприятности и огорчения.
   Но сейчас Марина рисовала не парусники. На листе бумаги снова возникали клоуны, один за другим, и среди них не было ни одного смешного. Это были грустные клоуны, задумчивые шуты, которые, казалось, вместе с Мариной размышляют о «свинцовых мерзостях жизни», как выражался Горький, с большим усердием писавший об этих самых мерзостях всю свою жизнь…
   Последний клоун получился с удивительно растерянным лицом, и, поглядев на него, Марина окончательно осознала, что в деле, взятом ею на себя, без посторонней помощи успеха не добиться.
   Тогда она отложила бумагу в сторону и приняла решение назавтра отправиться за поддержкой в «полицию нравов».
   О существовании такого отдела она слышала неоднократно. Он был создан несколько лет назад, однако о его деятельности информации почти не имелось.
   Непосредственная начальница Марины одобрила ее решение отправиться с проблемой в отдел главка: это была ушлая немолодая женщина, и за годы своей службы на посту начальника районной ИДН она виртуозно освоила искусство снимать с себя ответственность и перекладывать ее куда-то подальше.
   «Полицию нравов» пришлось основательно поискать. Узнав адрес и договорившись по телефону о встрече, Марина минут сорок бродила по темным дворам многоэтажных домов, пока не набрела наконец на маленькую дверь в одном из старых покосившихся флигелей, рядом с помойкой, где стояли огромные облепленные мухами железные баки. Толкнув дверь, она оказалась в длинном коридоре с шатающимися досками некрашеного пола и рядом продавленных стульев вдоль стены. По обе стороны ко-ридора находились кабинеты, в один из которых Марина и прошла. На обшарпанной, бывшей когда-то коричневой стене висел огромный портрет Феликса Дзержинского.
   В Отделе по борьбе с правонарушениями в сфере общественной нравственности Марину принял старший инспектор капитан Лукоморов. Это был сорокалетний дядька с грубыми чертами сурового лица, которое приятно оживляли острые, проницательные глаза.
   Выслушав рассказ Марины, он вздохнул и, подумав несколько секунд, сказал:
   — А что вы от нас, собственно, хотите? Девочки несовершеннолетние? Да?
   Тогда это по вашей части, вы и занимайтесь. Вы же ИДН… Занятие проституцией в уголовном порядке ненаказуемое деяние, вы это сами знаете. При чем же тут мы?
   Марина и сама все это знала. Проститутку можно только задержать, и, оформив протокол, направить его в административную комиссию по месту жительства. И та комиссия оштрафует девушку на один МРОТ. Или на три, но это уж крайний максимум. А по отношению к несовершеннолетним даже это, скорее всего, вообще не предусмотрено.
   — Но там ведь парни, — сбивчиво начала объяснять Марина. — Два парня, они совершеннолетние. Именно в них главная проблема — они заставляют девочек.
   Лукоморов развеселился.
   — Ну да, — проговорил он, ухмыляясь, — заставляют… Скажете тоже.
   Заставить можно только того человека, который находится от тебя в зависимости — служебной или еще какой. А девчонки ваши разве зависят от этих мальчишек?
   — Но парни их бьют, — неуверенно возразила Марина. — Угрожают, и вообще…
   Но поняла, что продолжать бессмысленно, и махнула рукой. Ничего у нее пока с этим делом не получается — даже отчаяние охватывает.
   Петр Петрович Лукоморов закурил крепкую сигарету «Петр I», вытащив ее из помятой пачки, и, глубоко затянувшись, покачал головой.
   — Бьют, говорите? — иронично переспросил он и осклабился, отчего все его лицо покрылось сетью мелких, но длинных морщин, словно разрезавших кожу. — А заявления в милицию ваши девочки об этом делали? Или хоть кому-то жаловались?
   Или, может, у вас имеются акты медицинского освидетельствования на предмет нанесения побоев? Вот и получается, — он хлопнул ладонью по засыпанному табачным пеплом столу, — ничего у нас с вами нет. И не предвидится, правда?
   Потому что девочки ваши заявлений писать не станут. Верно я говорю?
   Ну вот и все — стена. Сколько раз уже натыкалась Марина на эту самую стену за время своей службы. Чем дольше работаешь в милиции, тем чаще и болезненнее посещает тебя ощущение собственного полного бессилия. Ты видишь зло, оно стоит перед тобой и победоносно усмехается. А ты не можешь ничего сделать. Вообще ничего, потому что законом это не предусмотрено.
   Но должны ведь быть какие-то выходы? Неужели даже такая малость не удастся — остановить, уберечь группу глупых девчонок-десятиклассниц, которые просто еще не понимают, чем рискуют в жизни, куда катятся, в какую пропасть?
   — Неужели ничего нельзя сделать? — отчаянно спросила Марина, буравя глазами капитана. — Вы же специальный отдел, вы должны знать! Или законы уже ни за что не карают?
   Лукоморов усмехнулся в свои шикарные густые усы:
   — Почему же нельзя? Законы есть, и они карают. Иногда даже строго. Вот, например, если бы эти ваши двое мальчишек устроили притон у себя дома или еще на какой-то квартире, их вполне можно было бы привлечь. Может быть, даже посадить. По милицейской терминологии, притоны бывают трех видов. Притон, где играют в азартные игры, — раз. Притон, где собираются наркоманы, — два. И еще бывает притон разврата. За это полагается тюрьма, но в этом случае нужно доказать, что некий человек имеет помещение, где организуются неоднократные встречи проституток с клиентами для «оказания услуг сексуального характера».
   Вот тогда это притон и можно сажать организаторов.
   — Если узнаете, что парни приводили девушек на квартиру с клиентами или еще куда, в какое-нибудь закрытое помещение, и делали это неоднократно, — сообщайте, — закончил капитан Лукоморов, докурив сигарету и медленно размяв ее в наполненной окурками мраморной пепельнице, бог знает каким образом оказавшейся в этом захламленном казенном помещении.
   Делать тут было больше нечего. Марина попрощалась и вышла во двор. Присела на скамейку, закурила сама. Она знала, что капитан прав: что он может поделать?
   Ничего: ситуация такова, что закон не позволяет. А что может она сама?
   Поговорить с девочками? Вызвать их родителей? Ну хорошо, она сумеет уговорить их, убедить. Нарисует картины пострашнее. Допустим, девочки согласятся прекратить свои занятия на обочине. Наверное, Лера не согласится — с ней, судя по рассказу Нади, будет посложнее…
   А что потом? Потом Марина уйдет, девочки пойдут по улице, и тут появятся Толик с Денисом. А они уже успели почувствовать сладость денег, отбираемых у беззащитных девчонок. Откажутся они от своего? Конечно, нет. Сумеют ли заставить девочек снова выйти на трассу? Безусловно. Марина уже успела познакомиться с Толиком прошлой ночью, так что отлично могла себе представить, чем закончится встреча этого урода с каждой из девчонок. Она вспомнила грубые безжалостные руки, схватившие ее, мявшие ее тело, и содрогнулась. Нет, какую профилактическую работу с девчонками ни проводи — эти властные цепкие руки окажутся сильнее. А к каждой школьнице участкового не приставишь…
   Она поднялась со скамейки и вернулась в отдел. Снова толкнула маленькую дверь, прошла по длинному коридору.
   — Послушайте, — сказала она Лукоморову, снова появляясь на пороге, — а где начальник отдела?
   Капитан взглянул на Марину, и на его лице впервые появилась искренняя улыбка.
   — Вы что, думаете, я от вас что-то скрываю? — спросил он участливо. — Думаете, что мог бы помочь, но не хочу? Вы что, такая наивная или служите совсем недавно? Вам сколько лет?
   — Неважно, — начала распаляться Марина, — просто я не могу уйти отсюда, пока что-нибудь не решу. Понимаете? Не могу! Там девочки пропадают совсем, а я не имею права на это спокойно смотреть. Мало ли что нет закона! Мало ли!
   Она чуть не плакала от отчаяния. При своем упорном характере Марина буквально не переносила моментов, когда упиралась в стену. Нет: тут либо добиться своего, сделать дело, либо поскандалить на всю катушку и разрыдаться уж окончательно.
   Видимо, Лукоморов правильно оценил ее состояние, потому что спорить не стал.
   — Хотите начальника? — по-прежнему улыбаясь, мягко проговорил он. — Ради бога, как говорится… Только глупо это, время зря теряете… Вон туда, дальше по коридору, четвертый кабинет. Майор Вербин.
   Когда она вошла, хозяин кабинета сидел спиной, и Марина увидела только коротко стриженный седой затылок.
   — Разрешите, товарищ майор?
   — Одну минутку — раздался глухой голос, — Да, проходите, я сейчас.
   Мужчина сидел к ней спиной, над чем-то склонившись. Потом повернулся, и Марина столкнулась с ним глазами. Так она во второй раз в жизни встретила майора Владимира Вербина.
   Марина узнала этого человека сразу — ее словно пронзило электрическим током. Они виделись всего один раз, шесть лет назад, но это ничего не значило.
   В глазах потемнело, колени затряслись.
   И он ее сразу узнал — тут не было сомнений. Как же она сразу не вспомнила его фамилию? Ведь точно — Вербин, только тогда, шесть лет назад, он был старшим лейтенантом. Совсем как она сейчас.
   Молчание длилось секунду. Потом майор взял себя в руки и коротко сказал:
   — Садитесь. Вы кто?
   Только слегка дрогнувший голос выдал его смятение. Владимир Вербин видел перед собой высокую .молодую женщину в сером форменном мундире с погонами.
   Форма сидит хорошо, фигура стройная, на окантованных красным погонах — три звездочки.
   «Да, это она», — сказал он себе в первое мгновение.
   «Нет, это не она» — во второе.
   «Нет, все-таки она!»
   Он не ошибся, и знал это. Женщина растерялась, и Вербин понял, что и она его помнит.
   — Старший лейтенант Карсавина, — дрожащим голосом произнесла Марина, — инспекция по делам несовершеннолетних Правобережного РУВД.
   «Как он постарел, — промелькнуло у нее в голове. — Шесть лет прошло, он был почти мальчик. А теперь совсем седой. И он узнал меня. Боже, что теперь будет!»
   Она не знала, как держать себя, куда смотреть и что говорить. Язык костенел, руки и ноги словно прилипли к телу. Двигаясь, как кукла, она деревянной походкой приблизилась к стулу и села, неестественно выпрямив спину, будто проглотила кол.
   — Что вас привело? — мягко спросил Вербин, присаживаясь напротив. — В чем дело? Что случилось?
   По тому, как майор старательно прятал глаза и придавал лицу бесстрастное выражение, можно было понять, что и он ощущает себя не в своей тарелке.
   Она начала говорить, не зная, как и чем закончит. Заплетающимся от волнения языком Марина принялась излагать историю девочек из девятнадцатой школы. Она говорила все то же, что совсем недавно рассказала капитану Лукоморову, но тогда она чувствовала себя значительно увереннее, чем сейчас.
   Вербин внимательно слушал, глядя на Марину испытующим колючим взглядом. По ходу рассказа задал несколько коротких вопросов, пометив что-то в блокноте.
   — Так чего вы хотите? — наконец спросил он, когда Марина закончила. — Вы ведь уже были у Пети Лукоморова? Он же вам все объяснил?
   На всем протяжении рассказа Марина глядела в пол или на свои собственные нервно сцепленные руки — поднять глаза на Вербина она не решилась ни разу: знала, что может тогда не выдержать и надолго замолчать. Или расплакаться.
   Когда же он произнес свои жесткие слова, внутри у Марины произошел перелом. Он вдруг вспомнила, что сейчас Вечер, за окнами начало темнеть и где-то далеко, на Другом краю города, пять девочек-десятиклассниц вышли на трассу — «на работу».
   И никто не может остановить эту ситуацию, никто не может помочь Наде, Лере и их подружкам. Какого черта, в самом деле! Нечего смущаться! Она же не о себе сейчас говорит, не для себя просит чего-то…
   Теперь она подняла глаза, спокойно посмотрела в лицо майору, и ничто внутри у нее не дрогнуло. Она просила не за себя — вот в чем было дело.
   — Про притон я уже слышала, — сказала Марина твердо. — Лукоморов мне сказал… Нет там никакого притона. С этим ничего не получится. Есть только трасса, шоссе, и есть девочки, которым плохо, а станет еще хуже. И с парнями-подонками нужно что-то сделать. Вот чего я хочу.
   Некоторое время оба они молчали, глядя друг на друга. Вербин не выдержал устремленного на него прямого взгляда и опустил глаза.
   — Хорошо, — отрывисто произнес он, — посмотрим, что можно сделать.
   Оставьте все данные на этих парней. У вас с собой? Ну вот и прекрасно.
   Оставьте. Я вам потом позвоню.
   — Когда? — не унималась Марина, почувствовав, что благодаря ее последним словам дело сдвинулось с мертвой точки. — Когда позвоните?
   — Завтра, — глухо ответил майор. — Послезавтра. Через неделю. Не знаю.
   Когда что-нибудь придумаю. Ясно вам?
   — Ясно, — отчеканила Марина, вставая. Теперь она возвышалась над сидящим за столом Вербиным. — Ясно, товарищ майор. Вы подумаете и что-нибудь решите.
   Когда-нибудь. Только позвольте вам напомнить, что, пока мы думаем, пять девочек каждый вечер выходят на трассу, чтобы заработать деньги для двух подонков. И каждый вечер с ними может случиться что-нибудь страшное. До свидания.
   Уже подходя к двери, Марина услышала, как в спину ей Вербин сказал:
   — До свидания, товарищ старший лейтенант.
   По имени назвать не захотел. И по фамилии не захотел, хотя наверняка запомнил. По званию — строго официально. Интересно, что это должно означать?
   В этот вечер Марина пришла домой раньше обычного: после визита в «полицию нравов» нервы были на взводе и возвращаться в свое РУВД не хотелось. Если начальница завтра спросит, можно будет сказать, что очень долго решала вопрос — такое бывает.
   По всей квартире горел свет — было зажжено все, что только можно, включая ночник на тумбочке. Артемка делал так всегда, когда сидел дома один, несмотря на все материнские увещевания. То, что из двух с половиной тысяч оклада платить еще и за свет, зажженный по всей квартире, невозможно, до ребенка не доходит.
   «Может, и хорошо, что пока не доходит, — вяло подумала Марина, — ребенок все-таки. Успеет еще подумать об экономии…»
   Она обошла обе комнаты, кухню и коридор, оставила свет только в той, где сидел Артемка. В этом году он оканчивал первый класс, а теперь столько задают на дом! Вот и сейчас мальчик сидел, низко склонив голову, чуть ли не положив щеку на тетрадь, и выводил какие-то каракули.
   — Нельзя наклоняться так низко, — сказала Марина, подходя к нему, — глаза болеть будут, я же тебе сто раз говорила… Что ты пишешь? Неужели еще не сделал уроки?
   Наблюдая, как сын выполняет домашнее задание, Марина каждый раз жалела его — он казался ей таким еще маленьким! И как только справляется в школе?
   — Нам задали писать сочинение, мама, — важно заявил Артемка, радостно поднимая голову от тетради. — А я не знаю, что писать.
   Он вопросительно посмотрел на нее.
   — Сочинение? — переспросила Марина, по ходу разговора стаскивая с себя форменный китель и узкую юбку. — А вам не рано еще писать сочинения? Насколько я помню, сочинения задают только в старших классах.
   — Да нет же, мама, — обиделся Артем, вскакивая из-за стола. — Ты ничего не понимаешь! Это самое настоящее сочинение — нам так и сказали. Мария Григорьевна задала — вот посмотри. Сочинение о том, как каждый проведет лето. Мария Григорьевна сказала, чтобы посоветовались с родителями и написали — по полстранички всего. Что мне написать?
   И правда — а что ему написать? Куда поедет Артемка этим летом?
   Никуда. Никуда он не поедет, будет все лето сидеть в городе.
   Маринина мама умерла семь лет назад, как раз в год, когда родился Артем.
   Не дожила до появления внука нескольких месяцев. Отца у Марины не было никогда, она даже помнила, как в детстве ее удивляло это слово. У подружек, у всех детей во дворе и в классе папы были — всякие разные, в том числе и плохие, а у нее не было никакого. Мужчина в доме — это как?
   Они с матерью жили всегда вдвоем — до тех пор, пока Марина не вышла замуж.
   Случилось это на первом курсе, когда Марина только поступила в педагогический институт. Она поспешила, это было ясно почти с самого начала. Наверное, если бы у нее был папа и она больше знала бы о мужчинах, о том, что такое полная семья, все вышло бы иначе. Тогда Марина могла бы критичнее оценивать будущего супруга, умела бы для себя самой формулировать требования к мужу и к будущей своей семье.
   Но этого не было — детство вдвоем с матерью не прошло даром. Был сильный испуг стать такой же, как мама, — несчастной женщиной с неустроенной судьбой. И был сильный интерес к этим загадочным, можно сказать, неведомым существам — мужчинам. Мужчина — само слово звучало маняще и таинственно, было в нем что-то завораживающее, сладкое, пленительное. Мужчина — что это за зверь такой?
   Наверное, ласковый и нежный, совсем как в названии известного фильма…
   Вадик Макаров, бывший одноклассник, не был, конечно, зверем. Как не был он также ласковым и нежным. Правда, он был красивым, тут ничего не скажешь.
   Красавец — этого не отнять. На него еще со школьных времен девчонки заглядывались. А когда среди других он начал отмечать Марину Карсавину, зависти подружек не было пределов.
   А она? Она была счастлива. Это была первая любовь, причем счастливая, потому что закончилась браком, несмотря на всеобщие уверения в том, что ранние браки удачными не бывают.
   Но кто так говорил? Так говорили родители с обеих сторон, учителя и вообще старшие товарищи. А разве они понимают что-нибудь в настоящих чувствах, в любви? Конечно нет, куда им…
   Марина с Вадиком поженились, когда были на втором курсе: она в своем педагогическом, а он в железнодорожном. Была свадьба с обилием гостей, почти непосильная для бюджета двух семей, с обязательным фотографированием на память, с рестораном и оглушительным пением про то, что «обручальное кольцо — не простое украшение». Кто этого Не проходил? Куда ни кинь взгляд в разные концы нашей необъятной Родины — нет такого человека. На третьем курсе Марина родила сына. За три месяца до этого умерла мама, и Марина ужасно переживала, для нее это было сильным потрясением, которое передалось и ребенку.
   Сначала это не было заметно, разве что Артемка плохо спал и часто просыпался с плачем, чем доводил Марину чуть ли не до нервного истощения: попробуйте вставать к младенцу и укачивать его по десять раз за ночь…
   Потом болезнь стала прогрессировать, и исследование показало нарушение деятельности сосудов головного мозга.
   — Вы нервничали во время беременности? — спросила врачиха у Марины, получив результаты томографических тестов. — Вот это и сказалось на ребенке.
   Будем лечить.
   Лечили исправно, но сколько нужно на это денег! Одни таблетки, помогающие при спазме сосудов мозга, стоят больше, чем две студенческие стипендии, вместе взятые. И это только за одну упаковку, а их нужно по десять на цикл.
   Вот тут и начал сказываться характер Вадима. Молодой муж был всем хорош до тех пор, пока не начались реальные трудности. Нет, на словах он не отказывался помогать, но ничего не делал для этого. Наверное, Вадима можно понять: молодой человек, студент, он был абсолютно не готов к тому, чтобы принимать на себя ответственность, чтобы совершать какие-то серьезные поступки.
   — Мне ведь нужно учиться, — говорил он Марине, пожимая плечами. Как будто ей было не нужно! Как будто этот больной ребенок принадлежит ей одной…
   Жили они втроем, в квартире, оставшейся Марине от матери. Это были родные стены, здесь она провела свое детство, здесь повзрослела, здесь и воспитывала своего ребенка. А Вадим понемногу стал все чаще уходить ночевать к родителям.