Страница:
Петров И И
Четверть века в Большом (Жизнь, Творчество, Размышления)
Петров И. И.
Четверть века в Большом. Жизнь. Творчество. Размышления.
К ЧИТАТЕЛЯМ
Я долго колебался, писать ли мне эту книгу - книгу воспоминаний о работе в Большом театре, о гастролях в Советском Союзе и за рубежом, о многочисленных интересных встречах. Мне хотелось поделиться мыслями о творчестве, стать полезным молодому поколению исполнителей. В конце концов я решил, что должен это сделать. Выступая на сцене более тридцати лет, из них свыше двадцати семи - в Большом театре, посетив множество российских и зарубежных театральных и концертных залов, я, по-моему, заслужил право на встречу с вами, дорогие читатели. Кроме того, ко мне часто обращаются с просьбами рассказать о своей жизни, впечатлениях. Впечатлениях не только певца, но и своего рода путешественника, исколесившего весь мир.
В 1990 году я написал эту книгу. Но в последующие годы российской, во многом драматической, жизни, когда зачастую меркантилизм преобладал над духовными человеческими ценностями, мне порой казалось, что надежды на издание напрасны.
Но все же в 1997 году книга вышла очень малым тиражом благодаря людям, любящим искусство, в том числе благодаря усилиям поэта и физика В. В. Канера,- за что я всем был весьма признателен. Естественно, после выхода первого издания книги в нашей жизни произошли изменения, в связи с чем в это издание внесен ряд дополнений и уточнений.
Я начну с воспоминаний о своем детстве. Ведь формирование каждого человека, в том числе артиста, начинается с самых ранних дней его жизни и оказывает влияние на всю последующую деятельность и характер творчества. Поэтому сейчас мы перенесемся в Иркутск - город, где я родился и где жили мои родители.
Иркутск. Двадцатые годы
Период моего детства совпал с тяжелым временем в жизни нашей страны и родного города. Только что были изгнаны последние части армии Колчака, американские и японские войска. Однако сам Иркутск и вся область оставались прифронтовым районом Забайкалья и Дальнего Востока, где шла гражданская война. Город был разрушен, и жизнь была чрезвычайно тяжела.
Однако я тогда был слишком мал, и все те трудности, которые, видимо, выпали на долю моих родителей, никак на мне не отразились. Мои детские годы окрашены для меня только в самые светлые и радостные тона.
Мы снимали домик у немца Отто Карловича Юнга. Этот домик был хоть и небольшой, но достаточно вместительный. В нем находилась маленькая мастерская, которую сделал отец и где он с братьями работал, гостиная, спальня родителей и детские. Моя мать, Прасковья Федоровна, и отец, Иван Иванович Краузе, были замечательными родителями и создали хорошую, дружную семью. В ней росли три мальчика, Владимир, Евгений и я, и две девочки, Анастасия и Галина. Я был младшим в семье (я родился 23 февраля 1920 года). Не помню, чтобы кто-нибудь когда-нибудь у нас ссорился или выяснял отношения.
Кроме своих родителей, которых, конечно, я очень любил, я в то же время был привязан к своей тетке, родной сестре моей мамы, Анастасии Федоровне Балахниной. Она тоже любила меня, и я с удовольствием проводил у нее по нескольку дней, а случалось, и недель. У Анастасии Федоровны не было детей, она относилась ко мне как к сыну и выполняла все мои желания.
Первые мои детские впечатления связаны с Ангарой, ведь мы жили на самом ее берегу. Стоило лишь перейти через дорогу, спуститься вниз, и ты оказывался у воды. Ангара поражала меня своей шириной (от одного берега до другого - целый километр) и хрустально чистой водой. Когда мы, мальчишки, заходили на понтонный мост (тогда еще не было железобетонного моста через реку) и смотрели в воду, то видели ясно дно, камни на нем, проплывающих рыб. Иркутяне прямо из реки брали воду для питья, и вкус у нее был потрясающий. Славилась Ангара и своим быстрым течением: редкий пароход мог подняться вверх к Байкалу. Ангара несла свои воды так стремительно, что даже в жаркие летние дни не прогревалась выше восьми-девяти градусов. Все же мы, мальчишки и девчонки, целый день проводили в реке, и как мы не простужались - просто удивительно. Одним из любимых наших занятий было бегать по мелководью с палками, на конце которых прикреплялась вилка, и вот такой самодельной острогой мы ловили бычков-широколобок к обеду нашей кошке.
Иногда мы по понтонному мосту переходили через Ангару, спускались по течению немного вниз и оказывались там, где впадает в Ангару Иркут, от которого пошло название нашего города Иркутска. Вода в Иркуте теплая, как парное молоко, и было видно, что течения двух рек - светлое, прозрачное Ангары и темное, как кофе или какао, Иркута - не сразу смешивались. И хотя в Иркуте купаться было очень приятно, эта река слыла опасной. Ее сплошь песчаное дно все время менялось: там, где вчера было мелко, сегодня могло быть глубоко, вода закручивалась, образуя воронки, и случалось, что люди тонули. Но мы об этом знали и вели себя осторожно.
В Иркут впадала речка Кайя, маленькая, типа Клязьмы или Истры, только еще мельче, с теплой-теплой водой. Купаться в Кайе было одно блаженство.
В сторону Байкала по Ангаре встречались острова, и мы плавали туда на лодках. Я вспоминаю, какие там были поля цветов ирисов, лилий, которые назывались "царскими серьгами". Это очень красивые, довольно высокие цветы с пучком сережек - ярко-оранжевые, ярко-красные с темными крапинками, но, к сожалению, ни те, ни другие не имели запаха. Почти на каждом острове, посередине его, лежало озерцо, в котором бил теплый ключик, поэтому и вода в нем была очень теплая; назывались эти озерца "курья". Мы сначала купались в Ангаре, а потом прыгали в курью, где нежились в теплой воде.
Как-то после одной из поездок на острова в компании девочек, когда мы уже поплыли на лодке домой, одна из моих сестер взяла меня на руки, опустила в воду и оттолкнула. Я хотел схватиться за лодку, а она уже отошла. Пришлось мне плыть, а лодка все отплывала. И так я доплыл до берега. Конечно, я очень разозлился, но девочки утешили меня: "Ты раньше все около берега плавал, все за дно держался, а теперь научился плавать по-настоящему. Смотри, чуть не километр проплыл".
Все эти воспоминания так живо встают в моей памяти! Вообще те двадцатые годы, кажется, были совсем недавно.
Еще раз вернусь к красавице Ангаре. Река ведь не только украшала город, мы не только пили ее замечательную вкусную воду, но она и кормила нас. Мой отец и старшие братья были настоящими профессионалами-рыболовами. Они ловили исполинских тайменей - речных лососей.
Однажды отец привез тайменя, который весил тридцать два килограмма! Старший брат привозил иногда по три, по четыре такие рыбины. А Евгений больше специализировался на ловле ленка, тоже из породы лососевых, рыбы очень вкусной, достигавшей порой килограммов восьми - десяти. И, кроме того, он ловил знаменитого хариуса, который водился в изобилии. Это рыба типа форели. Она и похожа на форель - вся в черных пятнах, очень красивая.
Я помню, что каждый раз, когда должны были прийти гости, отец говорил: "Ну-ка, Женька, бери удочки, беги, поймай харюсков".
И вскоре Женя приносил десятка полтора этих рыб, граммов по четыреста-шестьсот.
Самый лучший клев рыбы начинался с наступлением холодов, зимой, а так как замерзала Ангара поздно, в середине января, то последние месяцы года использовали все рыбаки. Они выезжали на реку, вставали на якоря, и у каждого в лодке находился таганок с углями, чтобы погреть руки. Тогда не существовало лески для спиннингов, поэтому ее заменяли металлической, спаивая стальные балалаечные струны. Такая леска была очень крепкая, но могла лопнуть, если "захлестывалась". Нужно было за этим очень внимательно следить.
Каждую свежепойманную рыбу обваливали в снегу, и она замерзала. Ее ставили потом в холодный чулан мордой вниз к стенке, и этот рыбий провиант мы могли на базаре поменять на молоко и другие продукты. А когда нужно было приготовить обед, брат или отец шли в чулан, брали пилу и кусок отпиливали. Варили уху, жарили рыбу, мама пекла чудесные пироги с тайменем. Ведь в нем, кроме хребта, нет никаких костей. Огромные пироги во весь противень с рисом и яйцами пекли в печке и почему-то ели с квасом, что считалось очень вкусным - и правда было вкусно.
Маленького меня не брали на рыбалку. Но если рыболовные принадлежности оставались во дворе без присмотра, то я хватал их, бежал к реке, и через несколько минут все эти снасти распутать уже было невозможно. Мне за это, конечно, попадало, но со временем я тоже стал страстным рыболовом. И до сих пор очень люблю ловить рыбу. Три последних года, которые я отдыхал в санатории около Тольятти, я завоевывал первое место по рыбной ловле и даже получил за это приз.
К самому городу Иркутску подходила тайга, поэтому нередко на окраинах города появлялись косолапые пришельцы.
Я помню время, когда наша семья ездила на заготовку грибов, ягод или кедровых орехов. Одну или две лодки прицепляли на канате к моторной, и все семейство размещалось в них. Здесь же находились три-четыре кадушки для засолки грибов, соль, пряности, листья разных "вкусных" растений.
В основном мы брали белый груздь. Выбирали грузди среднего размера, не перезревшие, тут же на реке их чистили и разделывали, промывали, складывали в кадушки с солью и специями, кадушки закрывали сверху деревянными кругами и везли домой. Когда подъезжали к дому, нужно было подняться от речки вверх по крутому берегу. Тогда подкладывали доски и волоком тащили бочки наверх, а потом опускали их в погреб со льдом.
Ездили мы и за ягодами. Самые ягодные места находились на побережье Байкала. Там было много черники, смородины, но вручную собирать их было трудно, и папа сделал ковшики из толстой проволоки наподобие гребня, его заводили в кустик, приподнимали, и в нем оставались одни ягоды. Помню, однажды мы собирали ягоды и вдруг услышали какое-то кряхтение и чавканье. Оказалось, что рядом промышлял мишка. Мы закричали от страха, но он испугался не меньше нас и убежал.
Собирали мы и кедровые орехи, отправляясь за ними в одни и те же знакомые места. Подниматься за шишками по голому стволу кедра трудно и небезопасно. Поэтому сооружали специальные колотушки с длинными ручками, которыми били по дереву, и с него сыпался град шишек. Нужно было только беречь голову. Кедровых шишек собирали по нескольку мешков, потом привозили их домой, высыпали и шелушили. Кедровые орехи опять собирали в мешки и складывали в сухой чулан. Когда кому-нибудь из нас хотелось орехов, мы поджаривали их на сковородке, и они становились очень вкусными. И еще у нас в Сибири распространена была жвачка из кедровой серы. Смолу, стекавшую с дерева, собирали: она очень полезна для зубов - не дает образоваться камню, и мы всегда с удовольствием ее жевали (не очень думая о камне).
Запомнились мне и разные бытовые сценки тех лет. Например, как у нас на рынке крестьяне торговали молоком, которое привозили в мешках замороженным, насаженным на лучины, как эскимо. Молоко наливали в эмалированную кастрюлю с лучиной, выставляли на мороз, а потом вынимали, складывали в мешок и везли на базар.
Недалеко от нашего дома, на берегу, находились рыбные ряды, специально выстроенные бурятами. Здесь раскладывали привезенную рыбу под навесом от дождя. Буряты прибывали на своих парусных баркасах издалека, с реки Селенги. Они плыли через Байкал по Ангаре и привозили в Иркутск знаменитый байкальский омуль и селенгу - более крупную разновидность омуля. Эта рыба водилась в Селенге, куда шла на нерест, и от этой же речки получила свое название. Мы, вездесущие мальчишки, которым нужно было все знать, знакомились с бурятами, и те относились к нам очень дружелюбно. Мы поднимались на их шхуны, все в них рассматривали, и однажды я увидел на одной из шхун на большом кукане несколько живых осетров килограммов по двадцать пять, по тридцать. Их тоже привезли на продажу.
Одно из ярких впечатлений детства - ледостав Ангары. Это происходило, как я уже говорил, в середине января. Помню - ночью начинался шум оттого, что торосы нагромождались друг на друга. И когда мы утром подходили к реке, нашему взору открывались фантастические ледяные замки, которые возвышались на ней.
Когда Ангара замерзала настолько, что по ней можно было ездить на лошадях, на реке устраивались ледяные горы. Они были не только изо льда. Во льду делали проруби, вставляли в них четыре бревна и, когда они вмерзали в лед, обшивали тесом и делали на них площадку из досок, к которой вела лесенка. А с другой стороны шел пологий спуск, политый водой. На этих горах мы проводили очень много времени.
Отец работал инженером на железной дороге. Но он был еще и замечательным мастером на все руки: занимался слесарным и токарным делом, работал как столяр и плотник. По договоренности с местным спортивным обществом "Динамо" он изготовлял норвежские коньки. Мастерил отец и всевозможные рыболовные снасти: блесны, крючки, из эбонита и бакхета вытачивал катушки для спиннингов. Все это он делал так тщательно, что трудно было отличить самоделки от заводского производства. Это тоже был приработок, который в семейном бюджете составлял немаловажную статью дохода.
Навыки различных ремесел передались и мне. Правда, когда я был еще мальчишкой, я не очень интересовался занятиями отца. Я любил играть в футбол или в бабки. Еще была интересная игра, которая называлась "жестка". Из шкуры оленя или какой-нибудь другой вырезался кружочек, к нему прикреплялся кусочек свинца, и эту жестку нужно было подбрасывать ногой как можно больше раз. Но когда в Москве, уже будучи артистом Большого театра, я стал строить дачу, вот тут и проявилось умение, переданное мне отцом.
Мои братья помогали отцу в его токарных и слесарных делах, работали по переезде в Москву по этим специальностям на заводах, но потом тоже стали певцами.
А сестры, воспитанные, хорошие девочки, помогали матери по хозяйству. Наша дружная семья притягивала многих людей, и дом всегда был полон друзей и родственников. Среди подруг моих сестер оказалась будущая блестящая певица, которая много лет пропела в Радиокомитете, Надежда Апполинариевна Казанцева, народная артистка РСФСР. Мы с ней были членами художественного совета Всесоюзного радио и, встречаясь, часто вспоминали наш Иркутск.
Не могу не заметить, что в Иркутске выросла и другая замечательная певица - Варвара Дмитриевна Гагарина, также народная артистка РСФСР, с которой я подружился, когда поступил в Большой театр. А в организации в Иркутске "Молодого театра" в 1920 году принимал активное участие будущий известный актер и режиссер Николай Павлович Охлопков. Когда он ставил у нас в Большом театре "Декабристов", я напомнил ему, что мы земляки. Он так обрадовался, что бросился ко мне с объятиями.
...Не забуду праздники, которые проводились у нас в доме. Например, веселый радостный праздник Пасхи или Рождество. Мы, ребята, ждали елку, и ее, огромную, пушистую, привозили из леса. Она возвышалась до потолка, восхищая игрушками и канителью, лентами и грецкими орехами, которые мы красили в золотой и серебряный цвет. Висели конфеты, на ветках горели свечки, а внизу стояли Дед Мороз со Снегурочкой и лежало много всяких подарков.
Сибиряки, крепкие, трудолюбивые, мужественные люди, любили и отдыхать. Праздничное застолье длилось обычно по три, четыре дня. Время проходило в шутках и разговорах, в пении песен: "Славное море", "Глухой неведомой тайгою", про Ермака, которыми я заслушивался и думал: "Какая же красота, когда поет целый хор!"
В нашей семье вообще очень любили пение и театр. Ни до революции, ни в первое десятилетие после нее в Иркутске не было постоянной артистической труппы. Но в помещении городского театра, внешне и внутренне красиво отделанного, с хорошей акустикой, часто выступали приезжие драматические и оперные коллективы.
Мать и отец не пропускали эти гастроли. Они старались не только выразить внимание и благодарность особенно понравившимся им артистам, но и подружиться с ними, поэтому многие певцы бывали у нас дома. Прошло уже более шестидесяти лет, а я так живо помню, как к нам приходил замечательный тенор Лабинский. В те годы он пел в Мариинском театре в Ленинграде, в Большом - в Москве и, наряду с Собиновым, исполнял ведущие роли. Огромного роста, красивый, всегда веселый и улыбающийся, он, когда входил, произносил одну и ту же фразу: "К вам пожаловал тенор исполинский, Андрей Маркович Лабинский".
Когда спустя много лет мы переехали в Москву, дружба с ним не прервалась. Андрей Маркович бывал у нас в гостях, а родители бывали у него. Приходили к нему и мои братья и сестры. У братьев были хорошие голоса баритоны, у Анастасии - высокое меццо-сопрано, у Галины - сопрано. Они занимались у Андрея Марковича, брали у него дома частные уроки. И иногда меня, подростка (мне только исполнилось двенадцать лет), брали с собой. Я сидел в уголке и слушал. Андрей Маркович был доброжелателен, с удовлетворением занимался, уроки его проходили очень интересно, и когда он провожал к двери очередную группу учащихся, то говорил: "Вы меня не забывайте. Адрес мой известен. Моховая восемь, милости просим".
У Лабинского было много хороших учеников, которые потом стали известными певцами. Например, Владимир Николаевич Прокошев, о котором я буду рассказывать позже. Он пел сначала в провинциальных театрах, потом в Музыкальном театре имени К. С. Станиславского, а затем и в Большом театре. Он часто и систематически занимался с Андреем Марковичем. И какая роковая судьба! Во время войны гитлеровцы бомбили Москву, совершали налеты на город, и в один из таких дней Прокошев занимался с Лабинским у него на квартире. Когда объявили воздушную тревогу, Прокошев спустился в бомбоубежище. А Андрей Маркович не захотел этого сделать. "Я здесь останусь,- сказал он.- Не пойду, ничего не случится".
Но случилось. Бомба попала в дом, и он вместе с женой был погребен под грудой камней.
Вспоминаю, как восхищались мои родители и другим певцом, которого они слышали в спектаклях "Фауст" и "Русалка",- замечательным басом Василием Михайловичем Луканиным. В ту пору это был очень известный артист. Правда, он пел не в Москве, а в Киеве, Харькове, Ленинграде. Он тоже приходил к нам в гости. Когда певец закончил свою карьеру в Кировском театре, то стал профессором Ленинградской консерватории. Один из его учеников - Евгений Евгеньевич Нестеренко.
Много позже судьба дала мне возможность вернуться к воспоминаниям детства, которые оказали, быть может, подспудное влияние на весь мой творческий путь.
Однажды я, уже овладев значительным репертуаром в Большом театре, поехал на гастроли из Москвы в Ленинград. Там я пел Кочубея в "Мазепе", Мефистофеля в "Фаусте", Руслана в "Руслане и Людмиле". Во время антракта в "Руслане" ко мне в артистическую вдруг входит высокий стройный человек, уже пожилой, почти седой, и вдруг говорит:
- Иван Иванович, вы меня, наверное, не помните, это естественно, вы были тогда очень маленьким, а я вас хорошо помню. Я бывал у вас в Иркутске дома, меня зовут Василий Михайлович Луканин.
- Мне, конечно, трудно вспомнить, как вы выглядели тогда,- отвечаю я,- но помню, как мои родители восхищались вашим пением.
Эта встреча доставила мне много радости.
В шестидесятые годы я приехал на свою родину с концертами. Иркутск, который я не видел тридцать лет, очень похорошел. Вместо понтонного деревянного моста построен красивый железобетонный мост, соединяющий две части города. Улицы асфальтированы, набережная покрыта бетонными плитами и парадно оформлена.
И все же, гуляя по городу и его окрестностям, я испытывал чувство огромной горечи! К сожалению, Ангарская плотина сделала свое двоякое дело. Конечно, хорошо, что она стала давать большую энергию, но вода в реке теперь почти стоячая и теплая. Поэтому чуть ли не вся высокосортная рыба исчезла, появились лещ, окунь, плотва и много другой сорной рыбешки. Любимая моя Ангара сегодня неузнаваема: менее полноводная и не такая чистая, как раньше.
Я привез с собой спиннинги и удочки и мечтал половить рыбу, но решил сначала сходить на разведку. Вышел к реке, посмотрел - вдоль берега стояло человек двадцать рыбаков. Я их всех обошел, но ни у одного ничего не увидел. Мне рассказали, что один рыболов несколько дней назад поймал килограмма на два ленка. Таков был улов на всех. Вот как человек преобразовывает природу.
Больно мне было видеть и окрестности города. Большая часть леса пришла в негодность, много стоит сушняка и сгоревших деревьев, кедр исчез.
Руководители культуры Иркутска решили устроить для меня небольшую экскурсию на Байкал и сначала по дороге показали новый очень красивый город Ангарск, а от него катер на подводных крыльях помчал нас к озеру. Оказалось, что вода в нем такая же прозрачная, как и раньше, но когда мы вышли на берег, я ужаснулся. Весь он был забросан консервными банками, целыми и разбитыми бутылками, всюду зияли черные дыры - раны от бывших костров. Сердце у меня сжималось.
Москва. Тридцатые годы. Спортивные дела
В 1930 году наша семья переехала в Москву. Здесь я стал учиться в пятьдесят седьмой школе Сокольнического района. Потом в школе поменялся номер, и она стала семьдесят шестой, но уже Ростокинского района.
Когда я приехал в Москву и увидел, что ребята-москвичи в девять-десять градусов мороза надевают валенки и меховые шапки, кутаются в теплые пальто, я над ними смеялся. Я ходил в школу в ботиночках, в вельветовой курточке, без всякой шапки, рукавиц, без пальто, и все говорили: "Приехал сумасшедший, посмотрите, как он ходит". Так я ходил всю зиму. Но потом, видимо, акклиматизировался, стал болеть, как все эти ребята, и тоже стал тепло одеваться. Я понял, что зря к ним так относился и смеялся над ними.
В тридцатые годы огромное место в нашей стране занял спорт. Мало еще было стадионов, спортплощадок, даже маленьких площадок для волейбола не хватало, тем не менее мы, мальчишки, старались приобщиться к спорту. Я был высокого роста - метр девяносто сантиметров, а весил очень мало - семьдесят три килограмма - худой, как тростинка. Но отличался подвижностью и хорошей реакцией.
На уроках физкультуры мы делали всевозможные гимнастические упражнения, бегали, прыгали, лазили по шведской стенке. Но больше всего нас привлекал футбол. Футбол тогда набирал силу и популярность. Когда мы приходили после уроков домой, то, забросив школьные учебники, собирались во дворе и гоняли мяч. Это доставляло нам огромное удовольствие, чего не могу сказать о жителях дома, так как мы, носясь по двору, поднимали пыль, и очень часто наш футбольный мяч влетал в чье-нибудь окно.
Но в конце концов в нашей школе организовали футбольную команду Мы часто устраивали соревнования с другими школами и даже выезжали за город. Помню, как ездили в Вешняки, которые были тогда пригородом Москвы, играть с местной командой. Там было футбольное поле с воротами по обеим сторонам, а что еще нужно! Ни о раздевалках, ни о душе мы тогда не помышляли. После игры потные, грязные, разгоряченные, но довольные, мы ехали к себе в Москву.
Как-то меня заметил тренер детской команды "Динамо" и пригласил к ним на тренировки: "Может быть, из тебя что-нибудь выйдет". Я пришел. И когда я немножко там поиграл, он мне сказал: "Ты знаешь, у тебя есть хорошие задатки. Но из-за того, что ты все-таки большой, ты должен играть в защите".
И я стал выступать в серьезных играх.
Однако некоторое время спустя случилась беда: я растянул коленный сустав, у меня заболел мениск, и пришлось оставить футбол. Нога болела, наверное, с год, а в это время в школе начали играть в волейбол. Хотя у нас был зал с довольно низким потолком, но мы проводили соревнования на первенство школы среди всех классов. Я попробовал себя в этой игре, и у меня получилось.
У нас в школе сформировалась сильная команда, с которой мы сначала выиграли первенство нашего района, а потом и первенство Москвы. В нем участвовали очень сильные коллективы, но мы победили даже команду Бауманского района, куда входили игроки, потом ставшие очень известными, например Дмитрий Скворцов, Михаил Амалин, Владимир Савин, в честь которого сейчас проводят соревнования. Он был одним из лучших игроков в сборной Союза.
После успехов в школьных соревнованиях я попробовал свои силы в юношеской команде московского добровольного общества "Динамо", тем более что я там уже многих знал, и меня приняли. Мы играли в зале около цирка, на Цветном бульваре. Однако через год Михаил Амалин и Саша Пронин, молодой артист Малого театра, игравшие за юношескую команду "Локомотив", упросили меня перейти к ним.
Коллектив "Локомотива" состоял из четырех мужских, двух женских и двух юношеских команд. Команда мастеров-женщин была изумительная. И когда в Москве организовывали так называемые микстовые игры - в команде участвовали трое мужчин и три женщины,- то тут "Локомотиву" не было равных. Потому что мужчины наши сильно играли в нападении, а женщины показывали чудеса в защите. Они брали неимоверные по трудности мячи, которые наши соперники старались "погасить".
Юношеская команда, куда я вошел, была одной из лучших в Москве, на первенстве общества "Локомотив" мы даже отказались от принятого тогда правила, при котором более сильные команды общества давали фору в несколько очков более слабым, и решили играть только на равных. После того как мы победили во встрече с одной из команд мастеров, за которую играли такие замечательные спортсмены, как Александр Аникин, Вячеслав Фролов и Дмитрий Федоров, меня перевели в эту команду, и я, после Аникина и Федорова, стал третьим нападающим.
Четверть века в Большом. Жизнь. Творчество. Размышления.
К ЧИТАТЕЛЯМ
Я долго колебался, писать ли мне эту книгу - книгу воспоминаний о работе в Большом театре, о гастролях в Советском Союзе и за рубежом, о многочисленных интересных встречах. Мне хотелось поделиться мыслями о творчестве, стать полезным молодому поколению исполнителей. В конце концов я решил, что должен это сделать. Выступая на сцене более тридцати лет, из них свыше двадцати семи - в Большом театре, посетив множество российских и зарубежных театральных и концертных залов, я, по-моему, заслужил право на встречу с вами, дорогие читатели. Кроме того, ко мне часто обращаются с просьбами рассказать о своей жизни, впечатлениях. Впечатлениях не только певца, но и своего рода путешественника, исколесившего весь мир.
В 1990 году я написал эту книгу. Но в последующие годы российской, во многом драматической, жизни, когда зачастую меркантилизм преобладал над духовными человеческими ценностями, мне порой казалось, что надежды на издание напрасны.
Но все же в 1997 году книга вышла очень малым тиражом благодаря людям, любящим искусство, в том числе благодаря усилиям поэта и физика В. В. Канера,- за что я всем был весьма признателен. Естественно, после выхода первого издания книги в нашей жизни произошли изменения, в связи с чем в это издание внесен ряд дополнений и уточнений.
Я начну с воспоминаний о своем детстве. Ведь формирование каждого человека, в том числе артиста, начинается с самых ранних дней его жизни и оказывает влияние на всю последующую деятельность и характер творчества. Поэтому сейчас мы перенесемся в Иркутск - город, где я родился и где жили мои родители.
Иркутск. Двадцатые годы
Период моего детства совпал с тяжелым временем в жизни нашей страны и родного города. Только что были изгнаны последние части армии Колчака, американские и японские войска. Однако сам Иркутск и вся область оставались прифронтовым районом Забайкалья и Дальнего Востока, где шла гражданская война. Город был разрушен, и жизнь была чрезвычайно тяжела.
Однако я тогда был слишком мал, и все те трудности, которые, видимо, выпали на долю моих родителей, никак на мне не отразились. Мои детские годы окрашены для меня только в самые светлые и радостные тона.
Мы снимали домик у немца Отто Карловича Юнга. Этот домик был хоть и небольшой, но достаточно вместительный. В нем находилась маленькая мастерская, которую сделал отец и где он с братьями работал, гостиная, спальня родителей и детские. Моя мать, Прасковья Федоровна, и отец, Иван Иванович Краузе, были замечательными родителями и создали хорошую, дружную семью. В ней росли три мальчика, Владимир, Евгений и я, и две девочки, Анастасия и Галина. Я был младшим в семье (я родился 23 февраля 1920 года). Не помню, чтобы кто-нибудь когда-нибудь у нас ссорился или выяснял отношения.
Кроме своих родителей, которых, конечно, я очень любил, я в то же время был привязан к своей тетке, родной сестре моей мамы, Анастасии Федоровне Балахниной. Она тоже любила меня, и я с удовольствием проводил у нее по нескольку дней, а случалось, и недель. У Анастасии Федоровны не было детей, она относилась ко мне как к сыну и выполняла все мои желания.
Первые мои детские впечатления связаны с Ангарой, ведь мы жили на самом ее берегу. Стоило лишь перейти через дорогу, спуститься вниз, и ты оказывался у воды. Ангара поражала меня своей шириной (от одного берега до другого - целый километр) и хрустально чистой водой. Когда мы, мальчишки, заходили на понтонный мост (тогда еще не было железобетонного моста через реку) и смотрели в воду, то видели ясно дно, камни на нем, проплывающих рыб. Иркутяне прямо из реки брали воду для питья, и вкус у нее был потрясающий. Славилась Ангара и своим быстрым течением: редкий пароход мог подняться вверх к Байкалу. Ангара несла свои воды так стремительно, что даже в жаркие летние дни не прогревалась выше восьми-девяти градусов. Все же мы, мальчишки и девчонки, целый день проводили в реке, и как мы не простужались - просто удивительно. Одним из любимых наших занятий было бегать по мелководью с палками, на конце которых прикреплялась вилка, и вот такой самодельной острогой мы ловили бычков-широколобок к обеду нашей кошке.
Иногда мы по понтонному мосту переходили через Ангару, спускались по течению немного вниз и оказывались там, где впадает в Ангару Иркут, от которого пошло название нашего города Иркутска. Вода в Иркуте теплая, как парное молоко, и было видно, что течения двух рек - светлое, прозрачное Ангары и темное, как кофе или какао, Иркута - не сразу смешивались. И хотя в Иркуте купаться было очень приятно, эта река слыла опасной. Ее сплошь песчаное дно все время менялось: там, где вчера было мелко, сегодня могло быть глубоко, вода закручивалась, образуя воронки, и случалось, что люди тонули. Но мы об этом знали и вели себя осторожно.
В Иркут впадала речка Кайя, маленькая, типа Клязьмы или Истры, только еще мельче, с теплой-теплой водой. Купаться в Кайе было одно блаженство.
В сторону Байкала по Ангаре встречались острова, и мы плавали туда на лодках. Я вспоминаю, какие там были поля цветов ирисов, лилий, которые назывались "царскими серьгами". Это очень красивые, довольно высокие цветы с пучком сережек - ярко-оранжевые, ярко-красные с темными крапинками, но, к сожалению, ни те, ни другие не имели запаха. Почти на каждом острове, посередине его, лежало озерцо, в котором бил теплый ключик, поэтому и вода в нем была очень теплая; назывались эти озерца "курья". Мы сначала купались в Ангаре, а потом прыгали в курью, где нежились в теплой воде.
Как-то после одной из поездок на острова в компании девочек, когда мы уже поплыли на лодке домой, одна из моих сестер взяла меня на руки, опустила в воду и оттолкнула. Я хотел схватиться за лодку, а она уже отошла. Пришлось мне плыть, а лодка все отплывала. И так я доплыл до берега. Конечно, я очень разозлился, но девочки утешили меня: "Ты раньше все около берега плавал, все за дно держался, а теперь научился плавать по-настоящему. Смотри, чуть не километр проплыл".
Все эти воспоминания так живо встают в моей памяти! Вообще те двадцатые годы, кажется, были совсем недавно.
Еще раз вернусь к красавице Ангаре. Река ведь не только украшала город, мы не только пили ее замечательную вкусную воду, но она и кормила нас. Мой отец и старшие братья были настоящими профессионалами-рыболовами. Они ловили исполинских тайменей - речных лососей.
Однажды отец привез тайменя, который весил тридцать два килограмма! Старший брат привозил иногда по три, по четыре такие рыбины. А Евгений больше специализировался на ловле ленка, тоже из породы лососевых, рыбы очень вкусной, достигавшей порой килограммов восьми - десяти. И, кроме того, он ловил знаменитого хариуса, который водился в изобилии. Это рыба типа форели. Она и похожа на форель - вся в черных пятнах, очень красивая.
Я помню, что каждый раз, когда должны были прийти гости, отец говорил: "Ну-ка, Женька, бери удочки, беги, поймай харюсков".
И вскоре Женя приносил десятка полтора этих рыб, граммов по четыреста-шестьсот.
Самый лучший клев рыбы начинался с наступлением холодов, зимой, а так как замерзала Ангара поздно, в середине января, то последние месяцы года использовали все рыбаки. Они выезжали на реку, вставали на якоря, и у каждого в лодке находился таганок с углями, чтобы погреть руки. Тогда не существовало лески для спиннингов, поэтому ее заменяли металлической, спаивая стальные балалаечные струны. Такая леска была очень крепкая, но могла лопнуть, если "захлестывалась". Нужно было за этим очень внимательно следить.
Каждую свежепойманную рыбу обваливали в снегу, и она замерзала. Ее ставили потом в холодный чулан мордой вниз к стенке, и этот рыбий провиант мы могли на базаре поменять на молоко и другие продукты. А когда нужно было приготовить обед, брат или отец шли в чулан, брали пилу и кусок отпиливали. Варили уху, жарили рыбу, мама пекла чудесные пироги с тайменем. Ведь в нем, кроме хребта, нет никаких костей. Огромные пироги во весь противень с рисом и яйцами пекли в печке и почему-то ели с квасом, что считалось очень вкусным - и правда было вкусно.
Маленького меня не брали на рыбалку. Но если рыболовные принадлежности оставались во дворе без присмотра, то я хватал их, бежал к реке, и через несколько минут все эти снасти распутать уже было невозможно. Мне за это, конечно, попадало, но со временем я тоже стал страстным рыболовом. И до сих пор очень люблю ловить рыбу. Три последних года, которые я отдыхал в санатории около Тольятти, я завоевывал первое место по рыбной ловле и даже получил за это приз.
К самому городу Иркутску подходила тайга, поэтому нередко на окраинах города появлялись косолапые пришельцы.
Я помню время, когда наша семья ездила на заготовку грибов, ягод или кедровых орехов. Одну или две лодки прицепляли на канате к моторной, и все семейство размещалось в них. Здесь же находились три-четыре кадушки для засолки грибов, соль, пряности, листья разных "вкусных" растений.
В основном мы брали белый груздь. Выбирали грузди среднего размера, не перезревшие, тут же на реке их чистили и разделывали, промывали, складывали в кадушки с солью и специями, кадушки закрывали сверху деревянными кругами и везли домой. Когда подъезжали к дому, нужно было подняться от речки вверх по крутому берегу. Тогда подкладывали доски и волоком тащили бочки наверх, а потом опускали их в погреб со льдом.
Ездили мы и за ягодами. Самые ягодные места находились на побережье Байкала. Там было много черники, смородины, но вручную собирать их было трудно, и папа сделал ковшики из толстой проволоки наподобие гребня, его заводили в кустик, приподнимали, и в нем оставались одни ягоды. Помню, однажды мы собирали ягоды и вдруг услышали какое-то кряхтение и чавканье. Оказалось, что рядом промышлял мишка. Мы закричали от страха, но он испугался не меньше нас и убежал.
Собирали мы и кедровые орехи, отправляясь за ними в одни и те же знакомые места. Подниматься за шишками по голому стволу кедра трудно и небезопасно. Поэтому сооружали специальные колотушки с длинными ручками, которыми били по дереву, и с него сыпался град шишек. Нужно было только беречь голову. Кедровых шишек собирали по нескольку мешков, потом привозили их домой, высыпали и шелушили. Кедровые орехи опять собирали в мешки и складывали в сухой чулан. Когда кому-нибудь из нас хотелось орехов, мы поджаривали их на сковородке, и они становились очень вкусными. И еще у нас в Сибири распространена была жвачка из кедровой серы. Смолу, стекавшую с дерева, собирали: она очень полезна для зубов - не дает образоваться камню, и мы всегда с удовольствием ее жевали (не очень думая о камне).
Запомнились мне и разные бытовые сценки тех лет. Например, как у нас на рынке крестьяне торговали молоком, которое привозили в мешках замороженным, насаженным на лучины, как эскимо. Молоко наливали в эмалированную кастрюлю с лучиной, выставляли на мороз, а потом вынимали, складывали в мешок и везли на базар.
Недалеко от нашего дома, на берегу, находились рыбные ряды, специально выстроенные бурятами. Здесь раскладывали привезенную рыбу под навесом от дождя. Буряты прибывали на своих парусных баркасах издалека, с реки Селенги. Они плыли через Байкал по Ангаре и привозили в Иркутск знаменитый байкальский омуль и селенгу - более крупную разновидность омуля. Эта рыба водилась в Селенге, куда шла на нерест, и от этой же речки получила свое название. Мы, вездесущие мальчишки, которым нужно было все знать, знакомились с бурятами, и те относились к нам очень дружелюбно. Мы поднимались на их шхуны, все в них рассматривали, и однажды я увидел на одной из шхун на большом кукане несколько живых осетров килограммов по двадцать пять, по тридцать. Их тоже привезли на продажу.
Одно из ярких впечатлений детства - ледостав Ангары. Это происходило, как я уже говорил, в середине января. Помню - ночью начинался шум оттого, что торосы нагромождались друг на друга. И когда мы утром подходили к реке, нашему взору открывались фантастические ледяные замки, которые возвышались на ней.
Когда Ангара замерзала настолько, что по ней можно было ездить на лошадях, на реке устраивались ледяные горы. Они были не только изо льда. Во льду делали проруби, вставляли в них четыре бревна и, когда они вмерзали в лед, обшивали тесом и делали на них площадку из досок, к которой вела лесенка. А с другой стороны шел пологий спуск, политый водой. На этих горах мы проводили очень много времени.
Отец работал инженером на железной дороге. Но он был еще и замечательным мастером на все руки: занимался слесарным и токарным делом, работал как столяр и плотник. По договоренности с местным спортивным обществом "Динамо" он изготовлял норвежские коньки. Мастерил отец и всевозможные рыболовные снасти: блесны, крючки, из эбонита и бакхета вытачивал катушки для спиннингов. Все это он делал так тщательно, что трудно было отличить самоделки от заводского производства. Это тоже был приработок, который в семейном бюджете составлял немаловажную статью дохода.
Навыки различных ремесел передались и мне. Правда, когда я был еще мальчишкой, я не очень интересовался занятиями отца. Я любил играть в футбол или в бабки. Еще была интересная игра, которая называлась "жестка". Из шкуры оленя или какой-нибудь другой вырезался кружочек, к нему прикреплялся кусочек свинца, и эту жестку нужно было подбрасывать ногой как можно больше раз. Но когда в Москве, уже будучи артистом Большого театра, я стал строить дачу, вот тут и проявилось умение, переданное мне отцом.
Мои братья помогали отцу в его токарных и слесарных делах, работали по переезде в Москву по этим специальностям на заводах, но потом тоже стали певцами.
А сестры, воспитанные, хорошие девочки, помогали матери по хозяйству. Наша дружная семья притягивала многих людей, и дом всегда был полон друзей и родственников. Среди подруг моих сестер оказалась будущая блестящая певица, которая много лет пропела в Радиокомитете, Надежда Апполинариевна Казанцева, народная артистка РСФСР. Мы с ней были членами художественного совета Всесоюзного радио и, встречаясь, часто вспоминали наш Иркутск.
Не могу не заметить, что в Иркутске выросла и другая замечательная певица - Варвара Дмитриевна Гагарина, также народная артистка РСФСР, с которой я подружился, когда поступил в Большой театр. А в организации в Иркутске "Молодого театра" в 1920 году принимал активное участие будущий известный актер и режиссер Николай Павлович Охлопков. Когда он ставил у нас в Большом театре "Декабристов", я напомнил ему, что мы земляки. Он так обрадовался, что бросился ко мне с объятиями.
...Не забуду праздники, которые проводились у нас в доме. Например, веселый радостный праздник Пасхи или Рождество. Мы, ребята, ждали елку, и ее, огромную, пушистую, привозили из леса. Она возвышалась до потолка, восхищая игрушками и канителью, лентами и грецкими орехами, которые мы красили в золотой и серебряный цвет. Висели конфеты, на ветках горели свечки, а внизу стояли Дед Мороз со Снегурочкой и лежало много всяких подарков.
Сибиряки, крепкие, трудолюбивые, мужественные люди, любили и отдыхать. Праздничное застолье длилось обычно по три, четыре дня. Время проходило в шутках и разговорах, в пении песен: "Славное море", "Глухой неведомой тайгою", про Ермака, которыми я заслушивался и думал: "Какая же красота, когда поет целый хор!"
В нашей семье вообще очень любили пение и театр. Ни до революции, ни в первое десятилетие после нее в Иркутске не было постоянной артистической труппы. Но в помещении городского театра, внешне и внутренне красиво отделанного, с хорошей акустикой, часто выступали приезжие драматические и оперные коллективы.
Мать и отец не пропускали эти гастроли. Они старались не только выразить внимание и благодарность особенно понравившимся им артистам, но и подружиться с ними, поэтому многие певцы бывали у нас дома. Прошло уже более шестидесяти лет, а я так живо помню, как к нам приходил замечательный тенор Лабинский. В те годы он пел в Мариинском театре в Ленинграде, в Большом - в Москве и, наряду с Собиновым, исполнял ведущие роли. Огромного роста, красивый, всегда веселый и улыбающийся, он, когда входил, произносил одну и ту же фразу: "К вам пожаловал тенор исполинский, Андрей Маркович Лабинский".
Когда спустя много лет мы переехали в Москву, дружба с ним не прервалась. Андрей Маркович бывал у нас в гостях, а родители бывали у него. Приходили к нему и мои братья и сестры. У братьев были хорошие голоса баритоны, у Анастасии - высокое меццо-сопрано, у Галины - сопрано. Они занимались у Андрея Марковича, брали у него дома частные уроки. И иногда меня, подростка (мне только исполнилось двенадцать лет), брали с собой. Я сидел в уголке и слушал. Андрей Маркович был доброжелателен, с удовлетворением занимался, уроки его проходили очень интересно, и когда он провожал к двери очередную группу учащихся, то говорил: "Вы меня не забывайте. Адрес мой известен. Моховая восемь, милости просим".
У Лабинского было много хороших учеников, которые потом стали известными певцами. Например, Владимир Николаевич Прокошев, о котором я буду рассказывать позже. Он пел сначала в провинциальных театрах, потом в Музыкальном театре имени К. С. Станиславского, а затем и в Большом театре. Он часто и систематически занимался с Андреем Марковичем. И какая роковая судьба! Во время войны гитлеровцы бомбили Москву, совершали налеты на город, и в один из таких дней Прокошев занимался с Лабинским у него на квартире. Когда объявили воздушную тревогу, Прокошев спустился в бомбоубежище. А Андрей Маркович не захотел этого сделать. "Я здесь останусь,- сказал он.- Не пойду, ничего не случится".
Но случилось. Бомба попала в дом, и он вместе с женой был погребен под грудой камней.
Вспоминаю, как восхищались мои родители и другим певцом, которого они слышали в спектаклях "Фауст" и "Русалка",- замечательным басом Василием Михайловичем Луканиным. В ту пору это был очень известный артист. Правда, он пел не в Москве, а в Киеве, Харькове, Ленинграде. Он тоже приходил к нам в гости. Когда певец закончил свою карьеру в Кировском театре, то стал профессором Ленинградской консерватории. Один из его учеников - Евгений Евгеньевич Нестеренко.
Много позже судьба дала мне возможность вернуться к воспоминаниям детства, которые оказали, быть может, подспудное влияние на весь мой творческий путь.
Однажды я, уже овладев значительным репертуаром в Большом театре, поехал на гастроли из Москвы в Ленинград. Там я пел Кочубея в "Мазепе", Мефистофеля в "Фаусте", Руслана в "Руслане и Людмиле". Во время антракта в "Руслане" ко мне в артистическую вдруг входит высокий стройный человек, уже пожилой, почти седой, и вдруг говорит:
- Иван Иванович, вы меня, наверное, не помните, это естественно, вы были тогда очень маленьким, а я вас хорошо помню. Я бывал у вас в Иркутске дома, меня зовут Василий Михайлович Луканин.
- Мне, конечно, трудно вспомнить, как вы выглядели тогда,- отвечаю я,- но помню, как мои родители восхищались вашим пением.
Эта встреча доставила мне много радости.
В шестидесятые годы я приехал на свою родину с концертами. Иркутск, который я не видел тридцать лет, очень похорошел. Вместо понтонного деревянного моста построен красивый железобетонный мост, соединяющий две части города. Улицы асфальтированы, набережная покрыта бетонными плитами и парадно оформлена.
И все же, гуляя по городу и его окрестностям, я испытывал чувство огромной горечи! К сожалению, Ангарская плотина сделала свое двоякое дело. Конечно, хорошо, что она стала давать большую энергию, но вода в реке теперь почти стоячая и теплая. Поэтому чуть ли не вся высокосортная рыба исчезла, появились лещ, окунь, плотва и много другой сорной рыбешки. Любимая моя Ангара сегодня неузнаваема: менее полноводная и не такая чистая, как раньше.
Я привез с собой спиннинги и удочки и мечтал половить рыбу, но решил сначала сходить на разведку. Вышел к реке, посмотрел - вдоль берега стояло человек двадцать рыбаков. Я их всех обошел, но ни у одного ничего не увидел. Мне рассказали, что один рыболов несколько дней назад поймал килограмма на два ленка. Таков был улов на всех. Вот как человек преобразовывает природу.
Больно мне было видеть и окрестности города. Большая часть леса пришла в негодность, много стоит сушняка и сгоревших деревьев, кедр исчез.
Руководители культуры Иркутска решили устроить для меня небольшую экскурсию на Байкал и сначала по дороге показали новый очень красивый город Ангарск, а от него катер на подводных крыльях помчал нас к озеру. Оказалось, что вода в нем такая же прозрачная, как и раньше, но когда мы вышли на берег, я ужаснулся. Весь он был забросан консервными банками, целыми и разбитыми бутылками, всюду зияли черные дыры - раны от бывших костров. Сердце у меня сжималось.
Москва. Тридцатые годы. Спортивные дела
В 1930 году наша семья переехала в Москву. Здесь я стал учиться в пятьдесят седьмой школе Сокольнического района. Потом в школе поменялся номер, и она стала семьдесят шестой, но уже Ростокинского района.
Когда я приехал в Москву и увидел, что ребята-москвичи в девять-десять градусов мороза надевают валенки и меховые шапки, кутаются в теплые пальто, я над ними смеялся. Я ходил в школу в ботиночках, в вельветовой курточке, без всякой шапки, рукавиц, без пальто, и все говорили: "Приехал сумасшедший, посмотрите, как он ходит". Так я ходил всю зиму. Но потом, видимо, акклиматизировался, стал болеть, как все эти ребята, и тоже стал тепло одеваться. Я понял, что зря к ним так относился и смеялся над ними.
В тридцатые годы огромное место в нашей стране занял спорт. Мало еще было стадионов, спортплощадок, даже маленьких площадок для волейбола не хватало, тем не менее мы, мальчишки, старались приобщиться к спорту. Я был высокого роста - метр девяносто сантиметров, а весил очень мало - семьдесят три килограмма - худой, как тростинка. Но отличался подвижностью и хорошей реакцией.
На уроках физкультуры мы делали всевозможные гимнастические упражнения, бегали, прыгали, лазили по шведской стенке. Но больше всего нас привлекал футбол. Футбол тогда набирал силу и популярность. Когда мы приходили после уроков домой, то, забросив школьные учебники, собирались во дворе и гоняли мяч. Это доставляло нам огромное удовольствие, чего не могу сказать о жителях дома, так как мы, носясь по двору, поднимали пыль, и очень часто наш футбольный мяч влетал в чье-нибудь окно.
Но в конце концов в нашей школе организовали футбольную команду Мы часто устраивали соревнования с другими школами и даже выезжали за город. Помню, как ездили в Вешняки, которые были тогда пригородом Москвы, играть с местной командой. Там было футбольное поле с воротами по обеим сторонам, а что еще нужно! Ни о раздевалках, ни о душе мы тогда не помышляли. После игры потные, грязные, разгоряченные, но довольные, мы ехали к себе в Москву.
Как-то меня заметил тренер детской команды "Динамо" и пригласил к ним на тренировки: "Может быть, из тебя что-нибудь выйдет". Я пришел. И когда я немножко там поиграл, он мне сказал: "Ты знаешь, у тебя есть хорошие задатки. Но из-за того, что ты все-таки большой, ты должен играть в защите".
И я стал выступать в серьезных играх.
Однако некоторое время спустя случилась беда: я растянул коленный сустав, у меня заболел мениск, и пришлось оставить футбол. Нога болела, наверное, с год, а в это время в школе начали играть в волейбол. Хотя у нас был зал с довольно низким потолком, но мы проводили соревнования на первенство школы среди всех классов. Я попробовал себя в этой игре, и у меня получилось.
У нас в школе сформировалась сильная команда, с которой мы сначала выиграли первенство нашего района, а потом и первенство Москвы. В нем участвовали очень сильные коллективы, но мы победили даже команду Бауманского района, куда входили игроки, потом ставшие очень известными, например Дмитрий Скворцов, Михаил Амалин, Владимир Савин, в честь которого сейчас проводят соревнования. Он был одним из лучших игроков в сборной Союза.
После успехов в школьных соревнованиях я попробовал свои силы в юношеской команде московского добровольного общества "Динамо", тем более что я там уже многих знал, и меня приняли. Мы играли в зале около цирка, на Цветном бульваре. Однако через год Михаил Амалин и Саша Пронин, молодой артист Малого театра, игравшие за юношескую команду "Локомотив", упросили меня перейти к ним.
Коллектив "Локомотива" состоял из четырех мужских, двух женских и двух юношеских команд. Команда мастеров-женщин была изумительная. И когда в Москве организовывали так называемые микстовые игры - в команде участвовали трое мужчин и три женщины,- то тут "Локомотиву" не было равных. Потому что мужчины наши сильно играли в нападении, а женщины показывали чудеса в защите. Они брали неимоверные по трудности мячи, которые наши соперники старались "погасить".
Юношеская команда, куда я вошел, была одной из лучших в Москве, на первенстве общества "Локомотив" мы даже отказались от принятого тогда правила, при котором более сильные команды общества давали фору в несколько очков более слабым, и решили играть только на равных. После того как мы победили во встрече с одной из команд мастеров, за которую играли такие замечательные спортсмены, как Александр Аникин, Вячеслав Фролов и Дмитрий Федоров, меня перевели в эту команду, и я, после Аникина и Федорова, стал третьим нападающим.