Пикуль Валентин Саввич. Баязет

   - Благородие, кажись? - сказал один, низко свесившись с седла и выпрямляя пику.
   - А мы так прикинули, што подмога кому от черкеса понадобилась. Конька-то совсем загнали?..
   Их добродушные лохматьте тени уже возились возле коня; часто слышалось: "Сердце, кажись, не запало..." - "А ты в "дупел"
   ткни,.." - "Выдюжит, не трожь его, Дениска..." - "Тварь понимучая..."
   Карабанов стянул с пальца кольцо, холодно сверкнувшее в темноте дорогим камнем, протянул его казаку помоложе:
   - Выручай, братец: дай коня твоего, побудь с моим.
   Выходишь - что хочешь проси у меня... А мне спешить надо.
   Далеко ль вы отсюда?
   - Да нет, за перевалом стоим. - Казак повертел кольцо, сунул его на палец, осклабился: - Господская штука, на мой-то крючок и не лезет, зараза. Ну, и ладно: "винт" при мне, табак ймается, а игрушку твою девахе пошлю на станицу... Езжай с Христом!..
   Легкой рысью домахали до конвоя. Четверо верховых охраняли коляску, на крыше которой лежали баулы и корзинки. Встретили казаки незнакомого офицера молча, безо всякого интереса. Карабанов с трудом выбрался из седла, подошел к коляске, и тут силы уже совсем покинули его: он вяло опустился на землю, со стоном выдавил сквозь зубы:
   - Растрясло меня, братцы!
   Дверца коляски над ним широко распахнулась, и он услышал голос:
   - Что случилось, казаки? И кто это здесь?
   Тогда Карабанов поднял лицо кверху, тихо ответил:
   - Аглая, не бойся... Это - я...
   Подошли казаки и, грубо похватав поручика за руки и за ноги, просунули его внутрь коляски - прямо в теплоту ее дыхания, в знакомый аромат ее духов.
   Прямо - к ней.
   И, разбитый до мозга костей от бешеной скачки, уже не в силах осознать своего счастья, Карабанов упал на высокие подушки и повторил:
   - Это - я... Не сердись: это опять - я...
   - Зачем вы это сделали? - вдруг строго спросила женщина. - Я не скрою, что рада вас видеть, но... Два года, по-моему, - срок не малый, и пора бы вам, Андрей, забыть меня и не делать больше глупостей.
   С гневной обидой Карабанов пылко ответил:
   - Чтобы только увидеть вас, я загнал лошадь, которой нет цены. Как вы можете?.. И если вам мало одного моего безумства, я могу совершить второе: выйти из коляски и следовать до Игдыра пешком!
   Хвощинская с грустью улыбнулась.
   - Узнаю вас, - ответила она. - Узнаю, увы и ах, прежнего...
   Но только второе безумство, Андрей, пусть по праву принадлежит мне: я не выпущу вас из дормеза...
   Карабанов посмотрел ей в лицо: оно и смеялось, оно и печалилось с ним вместе - почти одновременно. И та же вздернутая, как бы в удивлении, жиденькая бровка над карим глазом, и та же крупная родинка на левой щеке, и тот же завиток золотистых волос, который он поцелует, если... захочет.
   - Ну, довольно!..
   Хвощинская ударила его перчаткой по острому колену, обшитому леем, и повторила:
   - Ну, довольно... Глупый. Ах, какой же вы неисправимо глупый! И неожиданный в моей судьбе, как всегда. Вот уж что правда, так это правда!..
   Коляску трясло, керосиновый фонарь, привешенный в углу, мотался из стороны в сторону.
   - Что забросило вас сюда, на край отечества? - спросил Андрей, понемногу успокаиваясь.
   - Сейчас еду к мужу.
   - Он просил вас об этом?
   - О нет! Еду по доброй воле. Через Красный Крест. Харьков я оставила навсегда. Мне было там скучно... Вот еду - к мужу.
   - Вы настолько любите его? - подозрительно и мрачно осведомился он.
   - Грешно говорить, но пожалуй...
   - Нет, - досказал за нее Карабанов и весь радостно просиял, блеснув зубами.
   - А вы не смейтесь, Андрей, - заметила она с нежным упреком. - Я ведь его жена...
   - А я вам писал. Мне было очень горько знать, Аглая, что вы принадлежите другому... Почему же вы даже не отвечали мне?
   - Муж советовал не делать этого.
   - И вы... послушались?
   - Да. Он достоин того, чтобы прислушиваться к его юв.там...
   Карабанов отодвинул шторку окна. Светало. За мутным стеклом бежали лесистые увалы, вдалеке пробуждались горы. Рядом с каретой, держа пики у седел, скакали неутомимые казаки, вглядываясь в синеватую мглу.
   - Я понимаю, - сказал поручик, подумав. - Но только... Ведь не я один был виноват в нашей разлуке.
   Она усмехнулась:
   - Я очень изменилась за эти два года. Не подумайте, Андрей, что я осталась прежней. И сейчас я бы уже не позволила вам так обманывать меня, пользуясь моей наивностью и неопытностью!
   - Не надо об этом, - попросил Карабанов, - Я вас любил. Я действительно любил вас...
   Ответ ее был прост и печален:
   - Я вас тоже любила, Андрей, но вы такой человек, что на вас трудно положиться.
   - А на него, на вашего мужа, можно?
   - О да!
   - Он молод, как и я?
   - Совсем нет. Что вы!
   - Он в больших чинах или, может, красив?
   Слабо загораживаясь руками, Аглая сказала:
   - Не надо... прошу вас...
   - Тогда он, наверное, богат? - настойчиво выклянчивал Карабанов, мучаясь сам и мучая женщину.
   - Умоляю - не надо. Зачем это вам?
   - Хорошо. Я не буду...
   Помолчали.
   - Чей это мундир на вас? - спросила Аглая, круто переводя разговор на иную тему.
   - Вы знаете, что я не ношу вещей с чужого плеча, - резко ответил поручик. - Это мой мундир.
   - Вот как? Но я вас никогда не видела таким, - искренне удивилась Хвощинская. - Кто же вы теперь?
   Карабанов куснул губу, отвернулся:
   - Намного ниже того, кем был. И смею думать, что стал от этого намного лучше... Имею честь представиться, - и он играючи присел рядом с ней. Казачий поручик второй сотни Уманского полка. Можете пренебрегать мной: ни серебряных труб, перевитых георгиевскими лентами, ни славных знамен ничего нету. И все - впереди!
   - Воображаю, как это интересно, - улыбнулась Аглая и, поправив складки ротонды, слегка отодвинулась.
   - Еще бы не интересно, - хмыкнул поручик. - "Скребницей чистил он коня" и ел сальные свечи, заедая их пьемонтскими трюфелями. Вас это устраивает?
   - А я привыкла видеть вас другим...
   - Каким же? - с живостью переспросил Карабанов.
   - Ну как же!.. Флигель-адъютант его величества, блистательный кавалергард лейб-гвардии... Такая карьера, такой блеск! Ох-х!..
   Лицо поручика слегка помрачнело:
   - Все это кончилось для меня, Аглая. Как-нибудь, не сейчас только, расскажу обо всем...
   Что-то тихо застучало по верху коляски. "Кажется, дождь", - подумал Андрей и осторожно взял руку женщины в свою.
   - Вы... рады? - спросил он.
   - Да, - не сразу отозвалась Аглая шепотом.
   - А вы помните?..
   - Что?
   - Тот день.
   - И тогда шел дождь, - вспомнила она с грустью, - вы торопились с манежа, не успев переменить мундир, и от вас так же, как и сейчас, пахло лошадьми... Все как сейчас, только нету дождя!
   - Неправда, есть! - воскликнул Карабанов и откинул края оконной шторки: в треснутое стекло часто бились мелкие капли дождя. - Все как сейчас...
   - Я была просто безбожно глупа. Вы меня обворожили... И не надо об этом, - попросила его Хвощинская, сухо щелкнув на запястье кнопкой перчатки. - Не надо, милый. Ведь мы уже далеко не дети.
   - Да. Очевидно, уже не дети, если до сих пор продолжаем любить друг друга...
   Андрей похвалил себя за то, что так хорошо знает ее. Ему удалось попасть в цель, и Аглая тихо всплакнула. Он не мешал ей. Зачем? - пусть поплачет. Потом взял за плечи и повернул лицом к себе:
   - Теперь посмотри на меня. Ну!
   - Чего ты хочешь? Пусти...
   - Ничего, - ответил он и своими губами отыскал ее теплые вздрагивающие губы.
   Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, словно удивляясь чему-то, и тогда он ласково отстранил ее от себя.
   - Все такая же, - сказал он. - И даже целуешься, как раньше, не закрывая глаз...
   Лицо у Аглаи было испуганным, почти жалким.
   - Знаешь, - сказала она, - мне страшно.
   - Страшно? Чего же?
   - Не сердись, но я никогда не думала, что ты опять появишься в моей жизни. Какие беды еще приготовил ты мне?..
   Кто-то настойчиво постучал в карету. Карабанов откинул дверцу.
   Безбородый смеющийся казак, перегнувшись с седла, показывал куда-то рукой:
   - Ваше благородие, Арарат открылся. Теперича таможню проедем - там уже Игдыр и будет!..
   Коляска остановилась недалеко от плаца, по которому шагали вооруженные солдаты: взвод эриванской милиции учился рубить шашкой. Откуда-то уже бежал, сильно прихрамывая, пожилой сухопарый офицер; полковничьи погоны были у него пришиты к белой солдатской рубахе.
   Это был муж Аглаи, и Карабанов посторонился.
   Хвощинский подошел к жене, лицо его вдруг как-то перекосилось, и он медленно опустился перед ней на колени. Кривая турецкая сабля звякнула о придорожный камень.
   - Не плачь, - сказала Аглая, поглядев куда-то в пыльное небо. - Вот я и приехала, как обещала...
   И она положила руки на его седую голову.
   6
   - Господа! Турецкий султан Махмуд был тридцатым султаном по счету и прославил себя тем, что убил своего братца. АбдулМеджид устроил резню христиан и умер от полового истощения.
   Под тридцать вторым номером идет Абдул-Азиз, а затем уже и Мурад Пятый, который с детства любил шампанского выпить, отчего считался весьма просвещенным. К тому же и дамами не пренебрегал смолоду. А вон спросите, господа, сотника Ватнина: он вам скажет, что все наши грехи тяжкие от вина да от барышень происходят.
   Теперь же тридцать четвертый султан по счету - Абдул-Хамид, а он... Прекрасных дам, надеюсь, среди нас нету?
   Говоривший повернулся к дверям и заметил Карабанова. который давно слушал его и помалкивал. Поручик успел разглядеть молодое лицо, умные спокойные глаза и значок академии Генерального штаба на скромном полевом мундире рассказчика.
   - Добрый день, господа, - поклонился Карабанов с порога и коротко представился незнакомым офицерам.
   Рассказчик первым поднялся ему навстречу, еще издали подал руку:
   - Штабс-капитан Юрий Тимофеевич Некрасов... А вы, наверное, во вторую сотню?
   Стали подходить и другие офицеры.
   - Юнкер Евдокимов... Попросту Алексей! - Он как-то сразу запомнился Карабанову: совсем юный, почти мальчик, лицо узкое, Девичье, а взгляд доверчивый, чистоты отменной.
   - Майор Николай Сергеевич Потресов... по артиллерии.
   Извините, что подаю левую руку, правую-то мне вчера казенником пришибло малость! - Этот офицер показался Андрею искателен: он так вежливо заглядывал поручику в физиономию, что тот даже смутился; но лицо у майора Потресова было доброе, глаза виноватые, и почему-то его было жалко.
   А вот капитан Ефрем Штоквиц, лежавший на тахте, забросанный газетами и журналами, не понравился Андрею: корректно сух, рука - брр! - влажная от пота, а взгляд поднимает откуда-то снизу - тяжело и медленно, словно трехпудовую гирю.
   - Очень приятно, - без всякой любезности сказал Штоквиц и неожиданно предложил: - Не хотите ли стакан лафиту? - Однако по всему было видно, что появление Карабанова его мало заинтересовало.
   Прапорщик Вадим Латышев - невзрачный прыщеватый юноша с бронзовой цепочкой от часов, перекинутой поверх заношенного донельзя армейского сюртука. "Видать, очень беден, в чем-то даже глубоко несчастен, наверное, - так сразу же подумал о нем Карабанов, - а может, и болен чем-нибудь..."
   Потом на Карабанова, откуда-то из угла офицерской казармы, двинулась волосатая гора, еще издали протягивая громадную клешню, всю в коросте черных, заскорузлых мужицких мозолей.
   - Ватнин... Назар Минаич, - прогудела эта гора, словно из глубокой шахты. - Назар Ватнин я, вот кто! А по званию моему - есаул... Ну, да и ты - сотник казачий, так давай я тебя поцелую, поручик!
   Он легко подхватил Карабанова за локти и, под общий смех, ткнул его лицом в свою бородищу.
   - В губы, - смеялся есаул, - в губы целуй!..
   Радостно удивленный, Карабанов еще не успел оглядеться, а денщики уже убирали со стола карты и книги, ставили кувшины с вином, разносили закуски.
   - Грешным делом, - признался Карабанов, - я не откажусь от угощения, ибо чертовски голоден. И вообще должен сознаться, что от самого Петербурга все катится как-то кувырком.
   - Так вы из Петербурга? - удивились вокруг; даже Штоквиц отбросил "Тифлисские ведомости", внимательно оглядел Карабанова.
   - Да, прямо из Петербурга.
   - А где служили? - спросил Некрасов.
   - В лейб-гвардии кавалергардском. В самом веселом полку, господа!.. Телохранители царствующих особ, мы сохранили для себя лишь одну добродетель: беречь себя в трезвом виде только для парадов!
   - О-о, и... Если так, то простите за нескромный вопрос, полюбопытствовал Штоквиц, вставая с тахты. - Каким же образом вы оказались здесь, коли гвардия еще не выступала из столицы?
   И почему на вас этот казачий мундир?
   - Судьба, - отмахнулся Карабанов.
   - Ну, если только судьба, - понимающе подмигнул ему Некрасов, - то наплюйте этой судьбе в ее длинную противную бороду.
   - До Москвы еще кое-как плевался, а теперь - иссяк: уже стало нечем, ответил Андрей, начиная постепенно оживляться. - Но и вы же ведь, Юрий Тимофеевич, - он показал на значок академии Генерального штаба, - тоже почему-то здесь, в этой дыре, а не при ставке великого князя Михаила.
   Проводя Карабанова к столу, штабс-капитан доверительно поделился:
   - Ну, кто как, а я, например, очень доволен, что меня послали в Игдыр, а не сослали на Камчатку, скажем, или же в другие "не столь отдаленные".
   - Что же так?
   Некрасов посерьезнел:
   - Да я, видите ли, давно утверждал, что России пора взяться за разрешение вопроса на Балканах. Ну и решил, что буду полезен балканским инсургентам. Не вдаваясь в подробности, скажу: был пойман уже на границе с Валахией, - я пробирался к повстанцам в горы...
   - Ничего, академик, - похлопал его по плечу капитан Штоквиц, - скоро вам будут не только горы, но и турки. Да и не все ли равно, где сыграть в ящик за ваших славян!.. Вон, посмотрите в окно: это, кажется, подходят хоперцы? Они сегодня опять пройдут вдоль Аракса...
   Карабанов тоже выглянул в окно: проламываясь сквозь яркую и шумную толпу торговцев, через пыльную площадь не спеша двигалась колонна всадников.
   - А где же ваши вещи, гвардионус? - спросил Штоквиц у Карабанова с некоторой ехидцей.
   - У меня, господа, - честно сознался Карабанов, - ни черта не осталось. Дорога дальняя. Беспутная и пьяная. Какой городишко понравится, - там и загуляю. Так все где-то и растерял... Ну, да мне ничего и не жалко.
   - Это славно. - подал голос юнкер Евдокимов. - Я люблю людей, которым ничего не жалко!..
   Ватнин тем временем куда-то сходил и привел низенького круглолицего солдата с головой, ушедшей в плечи. Солдат был гладко выбрит, один глаз у него косил на сторону.
   - Вот, поручик, - сказал есаул Карабанову, - хоша он и татарин, но тут, как наслухался, что турка творит, так и отсекло его от аллаха... Зовут парня все больше Тяпаевым, а коли нужно по-другому звать, он все равно откликнется. Бери - тебе денщик нужен!..
   Узнав, что Карабанов еще не был на приеме у Хвощинского, офицеры посоветовали ему сделать это сейчас же. "Не надо обижать старика", убеждали они.
   Когда денщики уже начали убирать со стола лишнюю посуду, штабс-капитан Некрасов напугал Карабанова громогласной командой:
   - Вынима-ай па...
   - ...трон! - хором подхватили офицеры, и все полезли в карманы за портсигарами и кисетницами: по традиции гарнизона, только теперь можно было курить.
   Карабанов рассмеялся, но прежней беспечности было уже не вернуть. Еще всецело находясь под впечатлением первой встречи с полковником на плацу, такой неловкой и несколько унизительной, поручик не был готов к этому визиту. И мысль, что сейчас ему надо идти в дом, где он может встретить Аглаю, сразу подавила хорошее настроение.
   Однако и обидеть новых товарищей Андрей не пожелал, а потому, лихо проглотив для храбрости полную чашку рому, он крикнул:
   - Колупаев!.. или как там тебя?
   Солдат-татарин был уже в дверях: босые пятки сдвинуты вместе, носки врозь - на ширину приклада, снайдеровской винтовки, все точно по уставу.
   - Тута я...
   - Так вот, Тутаев, берись за дело: надо мундир почистить, сапоги и пуговицы - тоже, чехол на фуражке сменить... Быстро!..
   7
   Комендант гарнизона квартировал в низенькой сакле, которая, подобно гнезду ласточки, лепилась к выступу скалы. Пригнувшись в низких дверях, Карабанов после яркого дневного света ничего не мог разглядеть в полумраке и с грохотом налетел на что-то звонкое и круглое, как будто похожее на самовар.
   - Не ушиблись? - услышал он над собой голос Хвощинского, который, вдруг откуда-то появившись, очень просто взял его за локоть и повел за собою, дружески приговаривая: - Вот чертова азиатчина! И перед женой стыдно, да что поделаешь? Все дома забиты войсками...
   Они очутились в небольшой комнатенке, служившей, очевидно, полковнику рабочим кабинетом. Среди бумаг на столе высилось несколько пустых бутылок из-под кваса, на тарелке лежал сухой карась, обгрызенный со спины; выводок гусей, кормившихся в углу, поднял при появлении поручика отчаянный гам и шум. Но первое, что успел заметить Карабанов, - это портрет Аглаи на стене, висевший на косо вбитом гвоздике.
   - Честь имею представиться, - суховато рапортнул поручик и, словно саблей, отсалютовал полковнику пакетом за четырьмя сургучными печатями.
   Хвощинский выгнал гусей за двери, предложил:
   - Да вы садитесь, поручик. Каково доехали?
   - В коляске вашей супруги, - дерзко ответил Андрей, понимая, что сейчас говорит за него последняя чашка рома...
   Печати хрустнули под пальцами Хвощинского. Полковник надел очки. Со стариковской аккуратностью расправил перед собой бумаги.
   Бегло глянув на офицера, он углубился в чтение. Карабанов, продолжая стоять навытяжку, почти с ненавистью разглядывал его желтоватую лысину с косыми зачесами у венозных висков и большие хрящеватые уши, покрытые светлым пухом.
   "Боже мой, - с ужасом подумал Андрей, - и этот паук, наверное, уже сегодня будет ласкать ее своими липкими лапами... Но почему он, а не я?.. Читай, читай, старая обезьяна..."
   - О! - вдруг удивился полковник, пригладив лысину. - У вас образование скорее придворное, нежели военное. Я сомневаюсь, чтобы Пажеский корпус его величества мог выпустить из своих стен хорошего солдата. А посему (полковник встал, Карабанов щелкнул каблуками) смею надеяться, господин поручик, вы приложите все старания, чтобы использовать наши условия для своей полевой подготовки.
   Хвощинский снова сел, переставил бутылки.
   - Скажите мне, старику, - спросил он, - что заставило вас надеть казачий мундир? Вы же ведь не князь Петр Кропоткин, который прямо из пажей отправился в сибирский гарнизон!..
   Сдерживая раздражение, глухо клокотавшее в нем, Карабанов кивнул на свои бумаги:
   - Объяснять считаю излишним. Там, очевидно, все изложено...
   И вдруг бумаги отлетели в сторону, очки полковника вскочили к морщинам лба, и на Карабанова уставились серые острые глазки:
   - Вы... Да знаете ли вы, что здесь написано? "Поступок, недостойный звания офицера..." Объясните, что это значит? Карточный долг, связь с распутницей, кража или шантаж?
   - Нет. - Карабанов невольно похолодел от таких предположений. - Просто я отказался драться на дуэли. Вернее, - быстро поправился он, - я не отказался встать к барьеру, но предупредил противника, что сам в него стрелять я не буду...
   - Так. И - дальше?
   - Тогда меня обвинили в трусости, и вы сами понимаете, что с репутацией труса оставаться в гвардии я уже не мог...
   - И это все?
   - Да. Пожалуй, все...
   - Тогда скажите, и не сердитесь на меня, - неожиданно мягко спросил полковник, - вы, может быть, действительно... струсили?
   - Нет! - гордо вскинулся Карабанов. - Но у меня, полковник, как и у вас, очевидно, имеются свои моральные принципы, которых я и придерживаюсь. Убивать человека просто так, даже если он и негодяй, все равно есть гнусное преступление и должно подлежать всеобщему осуждению, а не восхвалению!..
   - А какова же была причина дуэли? - снова спросил Хвощинский. Впрочем, если здесь замешана женщина, вы можете не отвечать мне.
   - На этот раз, - кисло ухмыльнулся Карабанов, - здесь обошлось без женщин. Просто я дал пощечину офицеру моего полка, человеку титулованной фамилии.
   - Он вас очень оскорбил?
   - Нет. Совсем нет.
   - Так что же тогда?
   - Он ударил солдата, который был георгиевским кавалером.
   А солдатам, господин полковник, как вам известно, кресты дают за пролитую кровь, а не за умение подслужиться!..
   - Ну что ж. Я благодарен вам за объяснение. - Хвощинский черео стол протянул ему руку, и Карабанов был вынужден пожать ее. - Мне весьма отрадно знать, что мой офицер мыслит именно так. И мне кажется, случись подобное с вами в моем полку, мои офипсры никогда бы не осудили вас за это...
   "Мой полк... мои офицеры" - эти слова старик произносил с какой-то гордостью.
   Тут с улицы послышался мягкий топот копыт, звяканье стремян, шумные вздохи лошадей.
   Хвощинский распахнул окно.
   - Вот! - радостно воскликнул он. - Как раз кстати: это казаки из вашей сотни. Они ходили в горные аулы. Пойдемте, заодно посмотрите и людей...
   Офицеры вышли. Перед саклей спешились несколько всадников.
   Размундштучив лошадей, они сразу ослабили подпруги, ладонями смахнули с лошадиных спин обильный пот. Казаки покрылись в дороге пылью, ходили от долгой скачки раскоряками, лица у них были усталыми.
   - А вот и ваш урядник Трехжонный, - показал полковник на пожилого костистого мужика с обличьем Пугачева, - он казак весьма исправный...
   Урядник, неторопливо высморкавшись, пошагал к офицерам.
   Длиннющая змея нагайки его, оплетенной с хвоста в пряди конского волоса, волочилась за ним в серой рыхлой пыли.
   Трехжонный с небрежной ленцой козырнул под мохнатую шапку.
   - Так что, ваше высокоблагородие, - сочно сказал он, - возвернулись мы... Экая подлость! По камнюгам все больше, ажник подковы ссеклись. Чичас до кузни едем. А в аулах-то, кажись, спокойно. Вы не тревожьтесь, ваше высокоблагородие. Только вот давеча мне армяне шибко жаловались...
   - Что там? - живо спросил Хвощинский. - Какой аул?
   - Да не то вроде Курдусук... Или же - Бардысык. Запамятовал, кажись, по причине необразованности... Там, ваше высокоблагородие, овец пощипали. Во субботу, кажись. А потом двух девок не нашли. Одна - грузинка, другая жидовка будто, сказывали.
   Видать по всему, тоже схватили. Туретшина-то рядом...
   - Ты за кордоны выходил? - спросил Хвощинский, поглядев на Карабанова: мол, вы слушайте, это больше для вас, привыкайте...
   - Да и за кордонами были. Вроде как бы тихо на той стороне:
   скотина пасется, по дороге на Ван только двух верблюдов с поклажей и видели... Тихо все!
   - Ну, ладно, идите на отдых, - разрешил Хвощинский и раскрыл кошелек. Вот вам рубль, можете сходить к маркитанту: он сегодня водку привез.
   Трехжонный рубль взял. Перекинув хвост нагайки через плечо, широко раздвинул бороду в сердечной улыбке:
   - Ваше высокоблагородие, за Иркским перевалом, в леску, недалече отсюда, двух барсов приметили... - Урядник снял шапку, помахал ею над плешивою розовой головой, остужая ее. - Видать, - добавил он с благодушием, - парою ходють. Так что и забить их можно!..
   Карабанов с Хвощинским вернулись обратно в саклю. Полковник мимоходом щелкнул пальцем по развешанной на стенке карте.
   - Видите, что говорят: тихо, пусто, спокойно. А какая тут тишина, если на прошлой неделе двое солдат пошли хворост рубить и не вернулись. Только сегодня наш маркитант Ага-Мамуков мешок привез. На дороге лежал. А в мешке - головы...
   Взяв со стола одну бумагу, Хвощинский протянул ее поручику со словами:
   - Вот, не угодно ли прочесть, что пишет сотник Ватнин, побывавший недавно в пограничных аулах. Кази-Магома, сын нашего незабвенного Шамиля, перешел недавно границу... Прочтите сами!
   В рапорте, написанном коряво и безграмотно, Карабанов с удивлением прочел:
   Прибыв в аул, где жили христиане, Кази-Магома, член свиты султана турецкого, поймал всех армян и, налив в корыто молоко, после сыра оставшееся, в коем кормят собак, и побив кошек в ауле, поклав их туда же, да также из отхожих мест положил туда кал человечий, и тем, избивая, стал кормить их под угрозой смерти и насильничания их женок. Претерпевшим армянам, кои плакали, говоря мне это, я обещал заступу от российского воинства...
   - Страшно! - невольно вырвалось у Карабанова.
   Хвощинский отпил воды и продолжал:
   - Балканы еще аукнутся нам здесь... Мы с вами, поручик, попадем в Эриванскую колонну генерала Тер-Гукасова. Вон, можете взглянуть на карту, куда нас черт понесет! В долины Арарата - на Баязет... А кому-то достанется Каре, кому-то - Батуми. Мы, поручик, с вами как пластырь: чем больше оттянем турок с Балкан, тем легче будет Гурко и Скобелеву в Болгарии...
   Андрей молчал. Когда же он собирался откланяться, Хвощинский подергал себя за ус и неожиданно остановил его:
   - Простите, у меня к вам будет еще вопрос...
   - Да, пожалуйста.
   Полковник как-то замялся, пожевал тонкими высохшими от жары губами:
   - Скажите, Карабанов... Карабанов... М-м-м, видите ли, вы случайно... Впрочем, ладно! Это не столь важно сейчас. Есть дела поважнее...
   Карабанов спрятал понимающую улыбку.
   - Я догадываюсь, господин полковник, - сказал он, - что именно вас интересует: не тот ли я Карабанов, который был знаком с Аглаей Егоровной до ее супружества с вами?
   Старик натужился, покраснел, задергал под столом хромой ногою.
   - Да я... И не то хотел сказать, но мне...
   - Да, это - я! - ответил Андрей наотмашь - так резко, словно ударил.
   Вечером этого дня урядник Трехжонный впервые пришел к нему с рапортичкой, положил ее на стол: детскими каракулями в ней были перечислены лошади, запас сена, количество боевых шашек, отчет по кузнице.
   - Лошади здоровы, - доложил он.
   - А люди? - спросил Карабанов.