Пикуль Валентин Саввич. Баязет

   Задание было не столь сложным - отряд Некрасова умчался по вьючной тропе налегке, с гиканьем и присвистом. Они успели сжечь около десяти тысяч четвертей проса, ячменя и кукурузы, уничтожили склад английских галет и одеял, но на обратном пути нарвались на крупный разъезд султанского низама, одетый с иголочки во все новенькое и поддержанный гаубицей французского производства.
   Заметив неточность стрельбы противника, штабс-капитан навязал низаму перестрелку, и схватка затянулась: прорваться обратно к отряду становилось трудным делом.
   - Кончаются патроны! - закричали хоперцы.
   - Но остались штыки, - ответил Некрасов, и в рукопашной сшибке солдаты вырвалиь из засады...
   Соединившись с отрядом, штабс-капитан с особенным уважением отозвался о турецких артиллеристах, которые были изрублены на стволе орудия, но фанатично держались до последнего. Однако рукопашная, на которую решился Некрасов, вызвала удивление у многих офицеров.
   - Как прикажете понимать вас? - спросил Штоквиц. - Не вы ли тут частенько ломились в открытые двери, чтобы доказать нам устарелость штыкового удара?
   - А я, - ответил Юрий Тимофеевич, - никогда и не собирался консервировать штыки по музеям! Но рукопашная - это крайность, на которую ходят ва-банк.
   В схватке с низамом Некрасов потерял два пальца левой руки, отрубленных кинжалом до сустава первой фаланги. Исмаил-хан, Узнав об этом, обрадовался:
   - Так ему и надо! Видать, много грешил этими пальцами - вот их у него и оторвало!
   - Передайте его сиятельству, - отпарировал Некрасов, - что в таком случае ему оторвет сразу голову!..
   Баязет был уже недалек. Эшелон втянулся на широкую равнину Кое-где пестрела зелень болот, высокие камыши волновались под ветром, на пологих угорьях блестели серебристые солончаки. За час до заката все это стало утопать в синем бархатном полумраке; только на юге еще чернели зубцы далеких скал, в расщелинах которых укрывался таинственный Баязет.
   Усталым лошадям подвесили торбы. Впереди лежал еще крутой спуск в долину, и первая пушка, обрушивая из-под колес камни и песчаные осыпи, медленно поползла с горы. В упряжках лафетов падали от усилий кони; в темноте, словно тяжелые утюги, летала сырая казацкая матерщина; люди хватались за спицы колес, впрягали себя в лямки, спасая орудия от бешеного разгона под уклон обрыва.
   - Осторожней, ребятки, - покрикивал майор Потресов, - не сверни прицелы, за спицы держи...
   Наконец спуск закончили, и войска расположились к ночлегу.
   Каша начинала бурлить в котлах, а солдаты, попадав на землю и обняв винтовки, уже спали как мертвецы, без сновидений и бреда.
   В своей упряжи чутко дремали кони, только бродили во тьме сторожевые пикеты да в сторону Баязета смотрели заряженные гранатами ракетные станки...
   Карабанов тоже спал, намотав на руку поводья своего Лорда, когда его разбудил Тяпаев: поручика звал к себе полковник, Хвощинский сидел возле костра, прихлебывая чай, а рядом с ним.
   в равном своем бешмете, лежал Хаджи-Джамал-бек; полковник кивнул лазутчику, и черкес, надвинул папаху, уполз куда-то в темноту, чтобы не мешать разговору офицеров.
   - Извините, что разбудил, поручик, - сказал Хвощинский. - Сейчас вы поднимите свою сотню...
   - Как я ее подниму, господин полковник, если люди и лошади валятся с ног? - огрызнулся Андрей.
   Хвощинский постучал карандашиком по разложенной на коленях карте; хромая нога его была уродливо отставлена в сторону.
   - Видите ли, господин поручик, - спокойно ответил он, - ваша давняя дружба с моей супругой еще не дает вам права дерзить мне. Если же вы не склонны уважать меня как человека, то можете обратить внимание на мои погоны: я их надел, когда вы еще набирались терпения появиться на свет!
   - Простите, господин полковник.
   - Итак, будьте любезны поднять свою сотню. А теперь смотрите сюда, полковник раскатал перед ним карту. - Вот дорога на Каракилис, здесь начало истоков Евфрата. Хаджи-Джамал-бек сказал мне, что через суннитский аул Ак Сют-су можно вломиться сразу на Баязет. Ваша сотня и попробует это сделать... Далее! - продолжал Хвощинский. - Ежели попадетесь в засаду, можете отступить вдоль Евфрата на Зейдекан. Там вас выручит генерал Тер-Гукасов, который сейчас идет на Алашкерт...
   Встать от этого жаркого костра, сразу вот так взобраться в седло и, будучи в первом ряду, повести сотню в ночь, по чужим неведомым тропам, нет, это было слишком неожиданно: Карабанов ощутил какой-то холодок возле сердца, и ему стало страшно отрывать себя и свою сотню от всего эшелона.
   - Очевидно, - сдишгоматничал он, уставясь в огонь, - турки, господин полковник, уже готовы к сдаче Баязета, а тогда зачем же мне...
   - Нет! Совсем не готовы.
   - Простите, но почему?
   - Хотя бы потому, - пояснил Хвощинский, - что гарем паши остался еще в Баязете. Так что будьте мудры и осторожны. Если же на ваших глазах гарем станут вывозить из города, не препятствуйте. Боже вас сохрани! Иначе погибнете...
   - Первая сотня остается здесь? - спросил Карабанов, завидуя Ватнину.
   - Да. Я послал бы Ватнина, но... Согласитесь, что, при всех его достоинствах как офицера, он неспособен быть дипломатичным.
   А вы же ведь человек придворный, светский, - закончил полковник с улыбкой.
   - Хорошо. - Карабанов встал. - Я пойду!
   - Постойте... Не вздумайте по горячности вступать в Баязет с двух сторон, - строго наказал Никита Семенович. - Покорить азиата можно только в том случае, если оставите ему лазейку для отступления. Иначе он напялит папаху на глаза, кинжал - в одну руку, шашку - в другую, и тогда вам, Карабанов, придется скверно...
   В груде казацких тел, полегших словно после побоища, Андрей с трудом отыскал своего урядника. Трехжонный после сна долго соображал, отплевываясь в темноту, потом сунул в рот два пальца и свистнул соловьем-разбойником - сбатованные кони шарахнулись от костров.
   Казаки поразили поручика своей готовностью: каждый провел ладошкой по лицу, точно умылся, смотал кошму, на ощупь увязал свое добро в саквы, и, похватав ружья, через две минуты сотня уже была в седле.
   Отовсюду поднимались с земли взлохмаченные головы солдат и милиционеров.
   - Ну, чего взбулгатились? Дрыхните дальше, - сказал Трехжонный кому-то. - Ты не из нашей сотни. Это вторую до краю света загнать решили...
   - Казаки, справа... по двое... рысью!
   Позевывая, в шинели наопашь, подошел Потресов:
   - Голубчик, вы так орете. Куда это вы?
   - Все там будем, Николай Сергеевич... Я знаю только одно:
   моя сотня идет на Баязет, но как нас встретят - цветами или пулями, я тоже не знаю. Прощайте, майор!..
   Ночная дорога была прохладной, и лошади, несмотря на усталость, шли бойко. Поначалу всадники тяжко, до хруста в челюстях, зевали, потом ничего, встряхнулись. Кобылятники (казаки, ездившие на кобылах) больше придерживались обочин: время было весеннее, жеребцы по первой траве бесились, кобылы тоже рядом с ними шли под седлом неспокойно.
   Возле одного костра сидели солдаты другой части отряда, из-под ладоней всматривались в темноту, вспугнутую фырканьем коней, лязгом стремян и оружия.
   - Эй, - крикнул Карабанов, - на Каракилис так ехать или дорога сама свернет?
   - Мы не здешние! - донеслось от костра.
   Ехали дальше. Всходила луна.
   Лорд бежал ровно и гладко. Мягкий чувяк хорошо прощупывал стремя. У казаков, которые побогаче, матово отсвечивали в темноте серебряные газыри.
   В одном месте Андрей едва не сшиб с ног какого-то человека, схватившего под уздцы его лошадь. Это был молоденький юнкер из артиллеристов, наивный и восторженный: его солдаты перетаскивали куда-то зарядные ящики.
   - Что тебе, брат, надобно? - спросил Андрей.
   - Кстати, - ответил юнкер, - ты назвал меня братом. Так будем же с этой ночи братьями... Вы сейчас, случайно, идете не на Алашкерт? Тогда пойдем вместе!
   - С удовольствием бы, коллега, - ответил поручик. - Но у меня бестранзитный билет от самого Петербурга до Баязета.
   - Я вам завидую, - сказал юнкер. - Говорят, сказочный город восточной неги и прекрасных тоскующих одалисок...
   - Извините. Романтика не по моей части, - ответил Карабанов и, грудью коня отодвинув юнкера с дороги, погнал свою сотню дальше - во мрак...
   Висячий мост через ущелье держался на канатах, но канаты, как и следовало ожидать, были уже подрезаны турками. Укрепив мост веревками походных арканов, казаки по одному перескочили пропасть и, выбравшись из ущелья на дорогу, спешились. Подтягивали стремена, отторочивали от седел оружие. У кого душа была поласковее да подобрее, тот скармливал своей лошади сухари и куски сахара.
   Карабанов развернул карту, велел уряднику посветить. Но едва Трехжонный чиркнул спичкой, как вжикнули пуля и косо рванула карту, зарывшись в песок.
   - Видать, курды, - сказал урядник. - Турок, тот не умеет целиться. Он совсем шальной, этот турок: всегда сдуру бьет, куда ни попало...
   Снова началась бешеная скачка. Теперь уже по дороге. Дважды останавливались и разметывали горящие стога сена, подожженного прямо на их пути, дважды растаскивали казаки, сжимаясь от предчувствия вражеской близости, завалы пылающих деревьев.
   - Рысью, рысью! - покрикивал Карабанов.
   Из-за косого гребня выкатилась кривая мусульманская луна, пристала к всадникам и теперь неслась над ними вместе с ворохом ярких турецких звезд. Острая горячая щебенка взлетала из-под лошадиных копыт и серебрилась при этом, как искры. Дико заржал один жеребец и тут же получил от седока плетью по шее:
   - Эк тебя! Нашел время для голоса...
   Урядник принюхался к ветру:
   - Ваше благородие, кажись, и аул в самой скорости: кизяком запахло вроде. Эдак сладко-то! Наверное, буйволятни топят...
   И вдруг навстречу казакам ринулась из темноты большая толпа пеших людей с задранными к небу руками. Впереди бежал худой старец с белой чалмой на голове; длинная борода его развевалась на ветру, и он прихватил ее под мышку. Сотня была на полном разбеге, и Карабанов едва успел задержать ее, чтобы не помять турок. Бородатый старец уже схватил ногу поручика, покрывая частыми поцелуями пыльный чувяк.
   - Урус. спасай, - настоящими слезами плакал старец, прижимая к впалой груди руки. - Осман пришел, нехороший осман:
   секим-башка делать хочет. Когда верблюд дерется с лошадью, погибает ишачка. Мы бедный ишачка! Ваша казачка добрый... Мы к тебе, сердар, беги... Ля иллаха илля аллаху! - затрясся старик, а турки уже вертелись кругом под лошадиными брюхами...
   Карабанову стало жаль бедных крестьян. Тем более они так искреннее плакали и клялись, что отныне признают на небесах одного лишь аллаха, а на земле только его, поручика Карабанова.
   И потому, руководимый жалостью, он закричал на урядника:
   - Ты что делаешь?
   Но урядник уже схватил старца за бороду и, свесясь с седла, отрезал эту бороду кинжалом под самый корень, швырнув ее обратно в лицо турка.
   - Ах ты, скалапендра! - заорал он, давя его лошадью. - Тебя "добрый казачка" спасай, а ты нас под засаду ведешь?.. Так иде же старуха твоя? Иде сопляки ваши? Борода-то длинная, а врать, старик, не умеешь...
   Карабанов все понял:
   - Дениска, бери в нагайки!..
   И взяли: погнали перед собой, стегая по согнутым спинам; улюлюкая и гикая, ворвались в аул, и турецкий отряд повернул в горы, саданув лишь для острастки пачку выстрелов...
   - По буйволу возьмем! - сказал Трехжонный, крутясь на своем жеребце по площади. - Так и знайте: за вашу подлость - по буйволу. С каждого дыма!..
   - Во, ханьс поганое! - высморкался в кулак Дениска, вытирая ладонь о лохматую гриву своего Беса. - Под западню хотели подвести нашего брата? И никакой хультуры...
   В гневе он подскочил к сакле старейшины аула, хватил шашкой по мертвым окнам: дзинь, - полетели стекла, и еще раз - дзинь!
   Болталось тряпье на веревке, и веревку срезал Дениска; потом ведро пустое подцепил на шашку, вскинул кверху - звяк, и разрубил его на лету...
   - Ожогин! - крикнул Карабанов, тяжело дыша от волнения. - Перестань. Вот ты у меня сейчас нагайки тоже схлопочешь... не хуже турка!
   - А што, ваше благородье, - обиделся казак. - Уже и пошалить нельзя... Попадись мы им, так наших-то голов сколько бы покатилось?..
   На рассвете (чужой рассвет, он призрачный и жуткий) всадники поднялись на высокую гору. Перед ними, рассеченный надвое узкой рекою, разбросанный среди скал и садов, открылся затаенный турецкий город. Дома лепились по уступам, так что крыша одного была двором дома соседнего, и уже паслись на крышах козы, но вокруг стояла тишина, и цветные мечети величаво вперяли столбы минаретов в чистое утреннее небо.
   - Вон и крепость сама, ваше благородие, - подсказал урядник. - Видите, по-над городом стоит. Балкончики-то ишо висят над речкой...
   Карабанов опустил бинокль:
   - Что же будем делать?
   - Городишко брать сейчас надобно, - посоветовал Трехжонный. - Пока народец ихний не проснулся. А коли потом въедешь, так людишки выпрут на улицы, где и двум собакам без драки не разойтись, - тогда сотне, ваше благородие, идти в строю тесно будет.
   Карабанов нервно крутился в седле:
   - Спроси казаков, урядник, что они думают?
   Трехжонный повернулся в седле, засмеялся:
   - Станишные, его благородие знать хочет: не жалко ли вам невестушек да лапушек своих ненаглядных?
   - Куды там! - резко подмахал Дениска, как всегда кстати. - Ежели трусить, так невеста в девках помрет.
   - А ежели и убьют меня, - закончил старый Егорыч, - так слава те, господи, хоть со своей язвой развяжусь...
   В полной тишине, выровняв пики и гордо подбоченясь, въехала сотня в пустынный город. Ветви деревьев хлестали по лицам.
   Звенели струи родниковой воды, падавшие с гор в каменные корыта.
   Бродячие собаки, спавшие в пыли посреди дороги, лениво вставали, уступая коннице.
   Но всем своим существом, всей спиною, грудью и затылком Карабанов чувствовал, как из каждой щели за ними следят чьи-то недобрые глаза. И эти невидимые взгляды казались ему страшнее винтовочных выстрелов.
   А тишина давила, было в ней что-то нехорошее и мучительное, и, чтобы разрушить ее одним разом, поручик сказал:
   - Братцы, давайте песню!
   - Какую? Мы могим.
   - Самую громкую, - ответил Карабанов.
   5
   Восточный город не представляет прелести,
   ибо города Востока (в том числе и Константино
   поль) кажутся прекрасными, пока вы не ока
   зались в их пределах...
   П. А. Чихачев. Письма о Турции
   Баязет вроде уже смирился со своей участью. И когда Штоквиц въехал в город, по улицам расхаживали чалмоносцы, в духанах шумели жаровни, из кофейных лавок тянуло вонью и привычным дымом, брадобреи в цирюльных мылили правоверным головы. Правда, из женщин показывались только армянки, жены же турок глядели на казаков лишь из древных щелей, дивясь неслыханной смелости армянок.
   Въехав на площадь майдана, Штоквиц прокричал наугад:
   - Ключ! Мне нужен ключ от ворот Баязета...
   Несколько минут ожидания - и ему принесли ключ. Посмеиваясь, он сунул его за голенище сапога. Баязет, таким образом, пал перед русскими знаменами без пролития капли крови...
   Ворота дворца-цитадели с тяжким скрежетом распахнулись, и над башнями древнего замка взвилось русское знамя. Громыхнули с бастионов орудия, салютуя флагу, и тут все заметили, насколько чудовищен и страшен был этот гром. Котловина Баязета, словно кратер вулкана, подбросила гул залпов к небу, и он, растекаясь по окрестным ущельям, вдруг возвратился назад, повторенный трижды далеким эхом.
   - Черт возьми, - вздрогнул Потресов, - какая удивительная акустика в этой дыре. Словно в хорошем театре!
   - Да, - согласился Клюгенау, - только актерам трудно играть на такой сцене: мозг уже плавится от жары, а до развязки действия еще далеко.
   - Ничего, господа, - скупо поддержал разговор Некрасов. - Актеры в белых рубахах свою роль знают. Лишь бы не подкачали наши тифлисские режиссеры...
   Ватнин достал широкий платок, вытер обильный пот, бегущий со лба, сказал:
   - Сейчас бы огурца соленого! Да квасу...
   Турки поднесли полковнику Хвощинскому в дар от мусульман Баязета гуся тощего, уже общипанного, в синих противных пупырышках. Но поднесли они его с величавыми жестами, на богатом подносе, и полковник его принял.
   - Что это значит? - удивился Некрасов. - Такого гуся и собака жрать не станет.
   - Не спорьте, капитан, здешние собаки неразборчивы Но этим подношением турки хотят сказать, что они так же жалки и тощи от бедности, как этот поганый гусь. Однако мне уже известно через лазутчиков, что они заведомо до нашего прихода попрятали все свои богатства у христиан-грегорианцев и католиков в армянском квартале.
   Проезжая мимо мечети, Хвощинскии обратил внимание на множество висячих замков, начиная от крохотных и кончая громадными скобами, какими в России купцы замыкают на ночь лабазы Замки покрылись густым слоем ржавчины, некоторые висели уже, наверное, столетиями, и это заинтересовало полковника.
   - Аллах велик, - пояснил ему один эфенди на майдане. - Хозяин замка, если не помрет в ожидании, то когда-нибудь увидит замок свой открытым. Значит, свершилось чудо и теперь исполнятся его желания...
   Никита Семенович махнул нагайкой:
   - Чудо свершится сегодня: каждый может подавать мне прошение, и мы исполним его желания, разрешим все обиды!..
   Бурная река, вырываясь из мрачного ущелья, огибала шумную площадь обширного майдана. Вода в реке была мутна, стремительна и певуча; доктор Сивицкии сразу же велел очищать ее квасцами и сдабривать лимонной кислотою во избежание заразы Сразу выяснилось, что в реке много рыбы, которую казаки уже начали ловить, как выразился Штоквиц, "своими портками"!
   Клюгенау познаниями из области истории и фортификации разрушал легкое романтическое настроение других офицеров.
   - Вы смеетесь, господа, называя меня поэтом, - говорил он, - но вы сами поэты, если ожидаете увидеть перед собой сказочный замок. Исхак-паша, создавший Баязет, держал из-за его стен когда-то в своих руках весь Курдистан Но его внук, Баллул-паша, больше уделял внимания гарему, и султан Абдул-Меджид выгнал его из Баязета в Хассан-Кале Сейчас мы увидим Баязет на том же уровне инженерного искусства, как во времена Суворова и Румянцева. Крепости Карса и Эрзерума имели постоянный технический надзор за ними французов и англичан. Баязет - уже не крепость.
   Сложенная из ровных глыб красного и белого камня, цитадель Баязета манила каждого своими распахнутыми воротами. И вот, под мерный рокот барабанов, проплыли под сводами расчехленные знамена пехоты, штандарты конницы и казачьи значки Потом, в окружении строгих часовых, покатилась в крепость повозка с денежным ящиком, в котором, перевязанные крест-накрест, намертво засургученные, лежали кожаные мешки с русским золотом (война с Турцией требует золота для подкупов не менее свинца для пуль)..
   Напрасно офицеры пытались отговорить Хвощинского: в первый же день занятия Баязета он велел денщику собрать белье и отправился в туземную баню. Голый среди голых, щедро расплатившись с теллаками, мывшими его, он сразу дал понять жителям Баязета, что его пребывание здесь не случайно. А ночью ездил по трущобам города, как визитер-рунд, и проверял караулы; впереди него шел только один казак с фонарем, и более не было никакой охраны.
   - Так и надобно покорять турок, - говорил полковник своим офицерам. Покажи ему, что ты его боишься, - и ты пропал...
   Началась славная деятельность командира баязетского гарнизона. Скинув мундир, Никита Семенович приказывал, диктовал, вынашивал планы диспозиций. Под открытым небом, во дворе крепости, он велел поставить несколько столов и оттоманку. Переходя от одного стола к другому, перелистывая бумаги и поучая офицеров, он быстро уставал и тогда ложился навзничь, подогнув больные ноги.
   Если он приказывал что-либо, то непременно стоя, просто разговаривал или выспрашивал - опять лежа. Первые двое суток он почти не спал и не обедал: возьмет кусок хлеба, сжует его; о посуде не заботился, где-нибудь увидит стакан - и пьет из него.
   - Ну и старик! - удивлялся Некрасов. - Я бы так не смог...
   Если бы Хвощинскии был придворным, из него получился бы ловкий интриган: он как никто умел ощутить момент, когда следует пожать руку ротного писаря, обалдевшего от такого почета, и когда надо отвернуться от офицера, запоздавшего на развод. Полковник хорошо понимал также, кому можно дать две-три награды, а кому достаточно и одной. По утрам полковник любил, чтобы офицеры приходили к нему поздороваться; он также любил, чтобы его спросили о больной ноге, но это были мелочи простительного тщеславия, которое не могло вредить никому...
   В подвалах Баязета, глубоко под землей, вездесущий барон Клюгенау отыскал старинную русскую мортиру и два человеческих скелета в обрывках мундиров начала века. Расклепав на костях цепи, он велел вытащить прах безымянных узников наружу; на запястьях одного скелета были видны застарелые фонтанели (видать, вояка был бывалый). Из подвала извлекли также гусарскую ташку с полусгнившим вензелем и обгрызенный крысами том "Отечественных записок" за 1818 год.
   Останки русских воинов были закопаны на вершине высокого холма под громадным явором, в дупле которого свободно разместилась канцелярия эриванской милиции; это были первые могилы в Баязете, но не последние, и вскоре холм стали называть Холмом Чести...
   Понемному люди пригляделись к Баязету внимательнее. Лица город не имел, - во всяком случае, так казалось многим поначалу.
   Но оно было.
   Близость границы, загороженной редкими кордонами, мстительные кровавые нравы, подогретые проповедями имамов о том, что война с гяурами нужна аллаху, междоусобная резня, при которой вспарываются животы грудными младенцам, и, наконец, поставленный ребром динар контрабандиста - все это отпечатлелось на облике города. Даже дома в нем лепились по крутым карнизам, ибо главной заботой баязетца было сделать свой дом неприступным, чтобы отсидеться с семейством в осаде.
   А между кривых и грязных улиц кисли вонючие канавы, заваленные червивой падалью, узкие окошки гаремов были выведены на задние дворы, где чахли жалкие деревца, и оттуда по вечерам доносились завывания зурны и монотонные песни тоскующих затворниц.
   В Баязете еще ходили старинные русские четвертаки и полтины, турецкие же деньги наполовину были фальшивыми - вещественные доказательства былых войн России с Турцией и полной финансовой разрухи в Блистательной Порте. Медная монета у турок была перечеканена тоже из русских пятаков и копеек: профиль Екатерины И отчетливо проглядывал из-под вензеля султана Абдул-Меджида.
   Однако солдаты быстро научились считать на куруши (пиастры) и туманы, хотя объяснить падение курса русского рубля они все же не могли.
   - Вишь ты, народец какой бедный, - рассуждали в гарнизоне. - За мой-то рубль даже сполна заплатить не может. Двадцать пиастров и отвалил всего. Да и откуда им взять-то, голодранцам!
   Земли не пашут, одною войной и живут, нехристи...
   Сажень дров в Баязете стоила двадцать - тридцать рублей.
   Женщина стоила гораздо дешевле. И совсем за бесценок шла на рынке жизни и смерти кровь человеческая!..
   Уже на второй день по вступлении в крепость полковник Хвощинский велел устроить прием для знатных жителей города.
   Баязетский паша успел все-таки вывезти свой гарем, но бежал столь поспешно, что оставил в городе несколько красивых мальчиков, без которых не может обходиться богатый турок. Не успели бежать, помимо купцов и духовенства, даже некоторые султанские чиновники: мудир - начальник полиции, каймакам - глаза уезда и мюльтезим - сборщик налогов.
   Время обеда Никита Семенович назначил на шесть часов вечера.
   Но когда офицеры явились в парадный шатер, разбитый перед валом крепости, Клюгенау жестоко высмеял их точность:
   - Господа, вы разве настолько голодны? Приезжать к столу в назначенный час - верх бестактности по восточным обычаям. Идите обратно по казармам и возвращайтесь хотя бы через час. Чем важнее гость, тем дольше он должен заставить хозяев поджидать себя...
   Чтобы не ударить лицом в грязь, офицеры опоздали на целых полтора часа и опять были первыми. Но вскоре показались и гости, окруженные толпою слуг, которые несли за ними мягкие сиденья, тазы, опахала и неизбежные кальяны. Когда гости прошли в шатер, только тогда - не раньше! - перед ними появился Хвощинский.
   В краткой речи он сказал о благородстве целей, которые преследует Россия в этой войне за освобождение болгар, обещал жителям Баязета спокойствие и защиту.
   В продолжение своей речи Хвощинский сидел перед турками на стуле, а они слушали его стоя. Мало того: на почетное место, как раз напротив старшего эфенди, он посадил прапорщика Латышева (как смеялись потом, за его отменную скромность). Однако в ответной речи мюльтезим Баязета, неряшливый старик с уродливым шрамом на черепе, сказал примерно следующее:
   - Мы, слава аллаху, не напрасно прожили свою жизнь, ибо под старость имеем счастье созерцать тот божественный свет, который исходит от лица прекрасного Хвощин-паши, а это самое большое удовольствие из всех удовольствий, какие могут быть известны правоверному.
   Гостей оделили богатыми подарками (особенно радовали турок русские меха), после чего пригласили к столу. Усаживаясь рядом с кадием, Некрасов спросил его:
   - Скажите, почему вы не защищали Баязет?
   Хитрый судья ответил не сразу:
   - Каре знаменит у нас крепостью своих стен, Эрзерум - храбростью жителей, а Баязет славен хорошенькими женщинами. Какой же вы хотели от нашего города зашиты?..