Страница:
Была ночь, когда люди прощались, братья, - братья, потому что они вчера встретились по признаку человек, и завтра расстанутся, чтоб никогда не увидеть больше друг друга, - потому что на севере человек человеку - брат -
- - тогда можно было понять, что будет через месяц с Бергрингом - ...ночь, арктическая, многомесячная ночь. Домик в горе, в снегах, в холоде, стены промерзли, - из замерзших окон идет мертвый свет; - и то, что видно из окон - никак не земля, а кусок луны в синих ночных снегах. Стены промерзли, и мальчик круглые сутки топит камин. - Часы показывают семь утра, мальчик принес кофе, вспыхнуло электричество в спальне, - ра- бочие ушли в шахту, - за стенами или метель, или туман, или луна, и всегда холод и мрак. Инженер Бергринг встал, сменил ночную рубашку на свой брезентовый костюм. В кабинете радио вспыхнуло катодной лампой, - оттуда, с материка, из тысяч верст, из Европы: пришли вести о всем том, что творится в мире... - Но мир инженера Бергринга ограничен - вот этим скатом горы: можно выйти из домика, спуститься с горы к баракам, пройти в шахты, - и все: ибо ближайшие люди в двух днях езды на собаках, бли- жайшая шахта. Обед, как всегда, в два, как всегда в столовой внизу, и толстый кок подает горячие тарелки. А потом - диванчик у столика в гос- тиной, против камина, и бутылка виски на столе, и книга в руках, и - там за окном ночь и луны пространств. Лицо у инженера Бергринга - как на старинных шведских портретах. - Иногда приходит десятский и говорит о том, что или того-то убило обвалом, или тот-то захворал цынгой, или тот-то сошел с ума, - тогда надо отдавать короткие распоряжения, обыден- ные, как день. Иногда по льдам с соседних шахт, на собаках приезжают гости, очень редко, - тогда надо доставать шведский пунш и говорить - вот, о сегодняшних своих буднях, о рабочих, о выработках, о шахтах, о запасах провианта, - тогда надо пить пунш, и граммофон рвет свою глотку. - Но чаще другом остается книга, мысль уходит в книгу, в пространства мира, куда заносят эти книги, особенно подчеркнутые этим, что никуда, никуда не уйдешь, ибо - вот на сотни миль кругом - горы во льдах и не- подвижные льды, - там новые сотни миль ползущих, ломающихся льдов, корка морей в туманах и холодах, и ночи, - а там тысячи миль морских прост- ранств... - и только там настоящая, естественная человеческая жизнь, - и книги, все, что собраны Бергрингом, книги о звездах, о законах химии и математики, о горном деле - молчат об этой естественной жизни: мысль Бергринга волит познать законы мира, где человек - случайность и никак не цель -
- - тогда зналось, как угольщик - последний угольщик со Шпицбергена понесет через океан уголь, инженера Глана и его, Лачинова, - дешевый уголь - не особенно высокого качества, он идет на отопление второсортных пароходов, но он сойдет и на небольшой фабричке, он прогорит в камине торжественно английского джентльмена, на нем выплавят дешевую брошечку массового производства - для фреккен из Швеции, - но он же даст и деньги, деньги, деньги - английской, голландской, норвежской - угольным шпицбергенским компаниям: это то, что гонит людей даже туда, где не может жить человек. - Но инженер Глан поедет в Испанию, будет греться на солнце, смотреть бои быков, и всюду с ним будет виски, и около него будут женщины. - А художник Лачинов - он, - чудеснейшее в мире, невероятнейшее - она: тогда, там в море, год назад, в бреду
- - Лачинов стоит на верке Северо-Двинской крепости -
на всю жизнь - она, одна, любимая, незнаемая -
... Там за окном из этого мира в бесконечность уходили столбы северного сияния. Завтра уйдет пароход на юг, - завтра уйдет Могучий на север. Виски пили с утра. Лачинов стоял у окна в домике, как ласточкино гнездо, смотрел на горы за заливом, - и хрипел граммофон. И тогда заговорил Могучий - женщина! - каждый звук этого слова скоро наполнился густою кровью, тою, что билась в висках и сердце у этих четверых, - и не могло быть лучшей музыки, чем слово - женщина -
- Женщина! Все экспедиции, где есть женщина, - гибнут, - говорил Могучий, - гибнут потому, что здесь, где все обнажено, когда каждый час надо ждать смерти, - никто не смеет стоять мне на дороге, и мужчины убивают друг друга за женщину, - мужчины дерутся за женщину, как звери, и они правы. Я оправдываю тех, кто убивает за женщину. - Четыре месяца я проживу один, в избушке, где второму негде лечь, - четыре месяца я не увижу никакого человека, - и я все силы соберу, я сожму всю свою волю в кулак, чтобы не думать о женщине, - но она вырастет в моих мыслях в гораздо большее, чем мир!.. - Могучий замолчал, заговорил негромко: - Ну, говорите, вот она вошла, вот прошуршали ее юбки, вот она улыбнулась, вот она села, и башмак у нее такой, ах, у нее упала прядь волос, и шея у нее открыта, - ну, говорите, ну, говорите о пустяках, о том, что я про себя должен сказать - "я вошел", а она сказала бы - "я вошла". Она положила ногу на ногу, она улыбнулась - что может быть прекрасней?!. - Экспедиции гибнут, да! - Мой друг, промышленник, на берегу провел ночь с женщиной, наутро он ушел, сюда, - и он нашел у себя в кармане женскую подвязку: он не кинул ее в море, и он погиб, - он погиб от цынги, целуя подвязку... Женщина! - ведь он же знал, как завязывается каждая тесемка и как расстегивается каждая кнопка, - и вот: - где-то во льдах, их десятеро и одиннадцатая она, и двенадцатый тот, кому она принадлежит, - за льдиной сидит человек с винтовкой, один из десятерых, и навстречу к ней идет двенадцатый, и пуля шлепнула его по лбу... - Ну, говорите, ну, говорите же, как она одета, как расстегиваются ее тесемки...
- Да-да, да-да, - заговорил в бреду Лачинов. - Знаете, Архангельск, мне стыдно слушать, что вы говорите, - я никогда ее не видел, я много знал женщин, я многое знал, я многое видел, - я год шел льдами: я все брошу для нее. Неправда, что нельзя думать о ней: я шел во льдах и не умер только ради нее. Я еду прямо в Архангельск, в Северо-Двинскую крепость, - это единственное в жизни -
Лачинова перебил Могучий: - "ну, говорите, ну, говорите, как она улыбнулась? - глядите, глядите, какая у нее рука!.." -
И тогда крикнул Бергринг: - "Молчать, пойдите на воздух, выпейте нашатырю, вы пьяны! не смейте говорить, - вы завтра идете на север! -" Глан стал у дверей, руки его были скрещены. Могучий грозно поднялся над столом. - Опять кричал Бергринг: - "Молчите, вы пьяны, идемте к морю на воздух, - иначе никто из нас никуда не уйдет завтра!"
- - тогда, там у окна, Лачинов понял, навсегда понял грандиозность того, как рождаются айсберги: это гремит так же громко, как когда рождаются миры -
- - ... На утро Лачинов и Глан ушли в море, на юг. На утро Могучий ушел на север, на зимовку - - На Шпицбергене, в заливах, на горах, - на сотни верст друг от друга разбросаны избушки из толи и теса; они необитаемы, они поставлены слу- чайной экспедицией - для человека, который случайно будет здесь гибнуть; иные из них построены звероловами, зимовавшими здесь. Все они одинаковы, - Лачинов на пути своем с острова Кремнева встретил три такие избушки, и они спасли его жизнь. Двери у избушек были приперты камнем, они были от- перты для человека, в них никто не жил, - но в одной из них на столе, точно люди только что ушли, лежало в тарелке масло, - а в каждой в углу стояли винтовка и цинковый ящик с патронами для нее, а в ящиках и бочон- ках хранилась пища, на полках были трубка и трубочный табак. Посреди из- бы помещался чугунный камелек, около него стол, около стола по бокам две койки, - больше там ничего не могло поместиться; у камелька лежал камен- ный уголь. Снаружи домик был обложен камнем, чтобы не снес ветер. Около домиков лежали звероловные принадлежности, были маленькие амбарчики с каменным углем и бидонами керосина. Домики были открыты, в домиках - бы- ли винтовка, порох, пища и уголь, - чтоб человеку бороться за жизнь и не умереть: так делают люди в Арктике. Последний домик, где Лачинов, уже в одиночестве, потеряв своих товарищей, прокоротал самые страшные месяцы, стоял около обрыва к морю, у пресноводного ручья, между двух скал, - и это был единственный дом на сотню миль, а кругом ползли туманы и льды. - Быт и честь севера указывают: если ты пришел в дом, он открыт для тебя и все в доме - твое; но, если у тебя есть свой порох и хлеб, ты должен ос- тавить свое лишнее, свой хлеб и порох, - для того неизвестного, кто при- дет гибнуть после тебя. - На утро Могучий с товарищами, на парусно-мо- торном шейте ушел на север Шпицбергена, на 80°. Их было пятеро здоровых мужчин; они повезли с собой все, что нужно, чтобы прожить шестерым, мя- со, хлеб, порох, звероловные снасти и тепло, - и не домики, а конуры, каждая такой величины, чтобы прожить в ней одному человеку и шести соба- кам: все это они припасли от Европы. На 80° они вморозили в лед свой шейт и разошлись в разные стороны, на десятки миль друг от друга, чтобы зарыться в одиночество, в ночь, в снег. Они расползлись на своих соба- ках, на собаках и на плечах растаскивая домики, - в октябре, - чтобы встретиться первый раз февралем, когда на горизонте появятся красные отсветы солнца: эти месяцы каждый из них должен был жить один на один с собою и стихиями многомесячной ночи и извечного холода. Там некому су- дить человека, кроме него самого, там он один, - и там у всех людей один враг: природа, стихии, проклятье, - там ничто никому не принадлежит, - ни пространства, ни стихии, ни даже человеческая жизнь, - и там крепко научен человек знать, что человек человеку - брат. Там человеку нужны только винтовка и пища, - там не может быть чужого человека, ибо человек человека встречает, как брата, по признаку человек, - как волк встречает волка по родовому признаку волк. Там нельзя запирать домов, и там - в страшной, в братской борьбе со стихиями - всякий имеет право на жизнь уже потому, что он смел притти туда, смеет жить -
- - ночь, арктическая, многомесячная ночь. Быть может, горит над землей северное сияние, быть может, мечет метель, быть может, светит луна, такая, что все, все земли и горы начинают казаться луной. И там - в ледяных, снежных просторах и скалах - идет Могучий: с винтовкой на руке, от капкана до капкана, смотрит ловушки, - не капался ли песец? - следит медвежьи следы, - делает то, что делает каждый день; потом он приходит к себе в избушку, растапливает камелек, кормит собак, греется у камелька, пьет кофе, ест консервы или свежую медвежину, курит трубку; - еще подкидывает в камелек каменного угля, подливает тюленьего жира и - лезет в свой мешок спать, в мешок с головой, потому что к часу, когда он проснется, все в домике закостенеет от семидесяти-градусного мороза. - У этого человека, у Могучего, есть своя биография, как у каждого, - и она несущественна; за ним числится, как он в дни, когда в Архангельске были Мюллер и англичане, когда они уходили оттуда, он, помор Могучий, взял советское судно, ушел на нем из-под стражи, перестрелял советских матросов, судно продал в Норвегии, на второй его родине: это несущественно; Европа не уделила ему места на своем материке, право на жизнь погнало его в смерть: нельзя не гордиться человеком, который борьбой со смертью борется за право жить - - Он лежит в своем мешке; о чем он думает? - какою астрономически-отвлеченной точкой ему кажутся - Христиания, Тромпсэ, Архангельск, Москва? -
...............
- - и такою же арктической ночью, на восток от Шпицбергена и на градусе Могучего, на острове, названном островом Кремнева, почти в такой же избушке - над бумагой, картами и таблицами - сидел другой человек, Николай Кремнев, - на столе горел в плошке тюлений жир, и против Кремнева писал и выводил математические формулы второй профессор - физик Василий Шеметов -
- - Эта земля была последней землей, куда пришел "Свердруп", культурное человечество не знало об этой земле, она не была открыта, она была осколком островов Уиджа. - Она, невидная простым глазом, возникла в бинокле. Солнце во мгле чуть желтело, вода вблизи была стальной - и синей, как индиго, вдали; льды, ледяные поля были белы, в снегу, айсберги сини, как эмаль... - Там, вдали в бинокль восставал из ледяных гор огромный каменный квадрат, одна сплошная скала, обрывающаяся в море и льды, вся в снегу, и снег под солнцем и в бинокле был желт, как воск, блистал глетчер, черными громадами свисали скалы, - все одной громадной глыбой, наполовину освещенной солнцем, другою половиной, серой, уходившей за горизонт и во мглу. Кругом судна были горы айсбергов. Земля безмолвствовала и величествовала, как никогда в жизни каждого: земля, эти мертвые скалы и льды, где никто, кроме белых медведей и птиц, не жил, не живет и не может жить, - величественна, промерзшая навсегда, навсегда мертвая, такая, которая никогда, никогда не прийдет в подчинение человеку, которая вне человечества и его хозяйничаний. - В каждом человеке, все же, крепко сидит дикарь: эти земли, эта пустыня, эта мертвь - прекрасны, здесь никто не бывал, - так прекрасно и страшно видеть, изведать и знать первый раз! - Застревали во льду, все были на палубе, капитан на мостике, штурмана по местам, на юте, на баке, у руля. Прошли уже часы, и земля впереди видна простым глазом, до нее каких-нибудь тридцать миль, веяла холодом, морозами, величием и тишиной. Лед, ледяные поля обстали вокруг сплошною стеной. Тюлени смотрят из воды удивленно, целые стада. Земля видна ясно, и непонятно, как забраться на нее: она вся в снегу и льдах, и льды отвесами падают в воду... - Земля!.. К земле "Свердруп" пришел в 0 часов 10 минут. Всю ночь на севере стояла красная, как кровь, никогда не виданная заря, от которой мир был красен. Вода была красной, лиловой, черной, зеленой: потом, за день и за ночь, вода была и как бутылочное стекло, и как первая листва, и как павшая листва, и лиловая всех оттенков, и коричневая, и синяя. А небо было - и красным, и бурым, как раскаленная медь, и сизым, как вороненая сталь, и белым, как снег, и розовым, как розы, - и в полночь ночное небо - темное - на юге. Понурая, земля лежала рядом, горы, глетчеры и
снег, - и в извечной тишине кричали на скалах, на птичьем базаре птицы, словно плачет, стонет, воет, рвет горечью и болью - нечеловеческими! - земля свое нутро, точно воет подземелье, нехорошо!.. - "Сверд- руп" отдал якорь в полночь. Лачинов, кинооператор, врач, метеоролог и два матроса - они сейчас же пошли на шлюпке к берегу, чтобы впервые вступить на ту землю, на которую не ступала еще нога человека. Они были вооружены винтовками, в полярных костюмах, - прибой долго не давал воз- можности пришвартоваться, - и сейчас же на берегу, на снегу они увидели следы медведя. Они пошли группой, молча. Было очень тихо, мертво горели север и небо. Они слезли на косе, на отмели, вдалеке от гор, и перед ни- ми восстали колонны базальтов, которые с борта казались величиной в та- бурет, но оказались в хороший двухъэтажный дом; они стояли, словно кре- постные, по-старинному, стены, точно окаменевшие гиганты-соты, нет, не бурые, а как заржавленное железо. Влезли на них, и под ногами началось адово дно: камни, черного цвета и цвета перегоревших железных шкварков (что валяются у доменных печей), лежали так и такие, что по ним надо хо- дить в железе и лучше ползать на четвереньках; в иных местах эти камни размещались в порядок, словно земля родит каменные яйца, по-прежнему черные, величиной в человеческую голову. В лощинах были озерки с пресной водой, во льду: отряд ломал прикладами лед, чтобы пить. - - И отряд на- шел избушку. Они нашли избушку на косе, на юру, вдали от гор, где был только один смысл устроиться жить: это - чтобы быть елико возможно больше видным с моря, воды пресной там поблизости не было. Давно извест- но, что все северные моря изброжены русскими поморами и что Шпицберген был известен на Мурмане под именем Грумант - за четыреста лет до того, как его открыл Баренц, и что на многих островах разбросаны безвестные поморские часовни, - но эта избушка была не русской, - там жил, долж- но-быть, норвежец, - судя по этикетке на табачной коробке и по аптечной надписи на пузырьке [и эта коробка от сигар указывала, что здесь жил не зверолов-норвежец, а кто-то иной, ибо он курил сигары, а не трубку]. Из- бушка была развалена, она стояла на камнях, она построена была из тонко- го теса, как строят рубки на кораблях, снаружи она была обложена камнем. Крыши на ней уже не было, не было одной стены. Все было развалено и раз- бито - чем? как? - Валялись кое-какие домашние вещи, штаны, стояла пе- чурка из чугуна, около нее кресло из плит базальта; были нары из дерева, в стену воткнуты были вилка и столовый нож, осталась на столе солоница, с порыжевшей лужей соли. Ни запасов, ни пороха не было. И все было разбито: совершенно бессмысленно, - кто-то ломал в припадке сумасшествия, или это ломал не человек, - а, если человек, то он был вчера здоров и жил буднями, а утром сошел с ума и стал громить самого себя, самого себя, дом, забыв в стене нож и солоницу на столе... Вокруг избушки были разбросаны боченки, обручи, утварь, кастрюли, консервные банки, два весла, топор, - и было вокруг много костей разных животных, медведей, моржей, тюленей, белух: и одна кость была костью человеческой ноги, так определил врач. Кости лежали около ящиков, стоявших в тщательном порядке. Ни одной приметы о сроках и времени не было, когда здесь жили: три, тринадцать, двадцать лет назад?.. Кости!.. - Потом отряд в мусоре нашел самодельное ружье: оно было сделано, вырублено топором, из бревна, и ствол был - из газонапорной трубы. Этого острова не знало культурное человечество, - отряд обыскал все и не нашел ни одной пометы, какие обыкновенно оставляют все приходящие в эти страны. Кругом камни и льды, и море, - полгода ночи и полгода дня, десять месяцев зимы и два месяца русского октября. Отсюда никуда не крикнешь, и - кто был здесь? кто разгромил избушку - медведи, буря, человек? - как? - здесь погиб человек, о котором никто ничего не знает, погиб, не успев ничего оставить о себе, чтобы его и о нем узнали, - человек, спасшийся от аварии и построивший себе избушку из остатков судна и добывавший себе мясо, чтобы не умереть, самодельным, сделанным помощью топора самострелом с дулом из газонапорной трубы. - Кругом избушки - кости и смерть, обломки бочек, остатки костей, нехорошо, непонятно. Оттуда, от избушки слышно, как плачет скала птичьего базара, точно воет подземелье и сама земля рвет себя, - нехорошо. Горы стоят серые, скалы нависли хмуро, грузно, гранит и базальт, мертвью наползает глетчер. - У цынготных, за несколько дней до смерти, появляется стремление - бежать, их находили умершими на порогах, - на Кап-Флоре медведи разгромили избушку, оставленную Джексоном - должно быть, из любопытства: никто ничего не знает о том человеке, что погиб в этой избушке, никогда не узнает, - как погиб он? как возник он здесь? -
- - у берегов этого острова, который был назван островом Кремнева, погиб "Свердруп" - - "Свердруп" набирал здесь пресную воду, в вельботах возили ее с берега, все ходили на вахту по наливке воды, спускали воду из озерка шлангой, носили ведрами, - спешили, чтобы уйти отсюда на юг, в Европу, - не спали и отсыпались по тринадцати часов под-ряд, - убили моржа и двух медведей, - тюленей не считали, - за обедом пили спирт и на жилой палубе устраивали странные концерты: один умел петь петухом, другой мычал бараном, третий хрюкал по-свинячьи, лаяли собаки, мычали коровы, - всем было весело; воды набрать осталось только для котлов. - Геолог пропадал в горах, в поисках минералов, - ботаник собирал лишайники и мхи, в его лаборатории на стенах и столах ткались прекрасных красок ковры, красивей, чем из Туркестана. - И радист впервые изловил неведомое радио. - Радио достигало слабо, ничего нельзя было понять, неизвестно было, кто посылал радио - земля ли или пароход, - уже недели "Свердруп" был отрезан от мира, и часами плакали антенны "Свердрупа"; новые приходили радио, разорванные, на норвежском языке, непонятные, - и тогда пришло радио, четкое, по-немецки. В радио говорилось:
"Все время вызывает неизвестное русское судно, идущее, по-видимому, от полюса - место стоянки судна неизвестно - содержание телеграмм установить не удалось" - говорила радиостанция Шпицберген -
Все эти дни были пасмурны и тихи, море чуть-чуть зыбило, льды, ледни- ки и снег были серы, как сумерки. Круглые сутки возили воду, - люди надрывались с водой и спали все часы отдыха, только. Была полночь, - и тог- да с моря загудел ветер, завыл в такелаже, заметал волны, повалил сне- гом; полночь была стальная, горел красным север, ночное - черное - небо было на юге. На берегу кричала вахта, махая веслами, ведрами, шапками, - на судне скрипели якорные цепи. Капитан вышел первым на палубу, он дал авральный сигнал, команда бросилась на места, все на палубу: "Свердруп" полз на берег - на "Свердрупа" наползали льды, горы, ветер ревел, рвал людей. Капитан давал сигналы в машинное - "полный! полный! полный!" - сматывали цепи якорей, бросали траллы, бросили на троссе лебедку, - что- бы зацепиться за дно, чтобы не ползти на берег. - Ветер выл, ломился, неистовствовал. - Горы ползли на "Свердрупа". - И тогда треснула и под- нялась корма, - судно остановилось, - судно стало на кошку: и из машин- ного сейчас же дали сигнал - авария - машины буксуют - винт и руль сби- ты, - а еще через минуту судно повернулось, по ветру, и, уже без руля, без винта, с оборванными якорями, легко поползло на берег. Можно было уже не считать, как оно тыкалось с кошки на кошку, трещало и ломалось. - Потом оно стало, легло у берега, так близко, что с оставшимися на берегу можно было разговаривать простым голосом. И тогда только люди заметили, что у иных сорвана кожа рук, что все мокры, что шквал уже прошел, что на часах уже далеко за полдни. Капитан бросил шапку [она покатилась по па- лубе, ставшей боком, скатилась в воду], прислонился к вельботу и запла- кал. Откуда-то появился - дошел до сознания всех - профессор Кремнев, он был в одних подштанниках, босой, скула его была разбита до крови, - он спросил у Лачинова папиросу, закурил и медленно сказал, как ни в чем не бывало, глядя в сторону: - Да, знаете ли... Пустяки, - будем здесь ночевать год. Да, знаете ли!.. - и обратился к капитану: - Павел Лукич, команду я беру на себя, да. Все пустяки! Вы посмотрите на часы, мы все-таки боролись четырнад- цать часов - - И через час, - это был уже отлив и "Свердруп" лежал почти на берегу, - были положены уже сходни, и люди тащили с судна на берег все, что мож- но было стащить - мешки, тюки, доски. Кремнев, тщательно, осторожно, как у себя в университетском кабинете, переносил баночки, колбы, инструмен- тарии и материалы лабораторий. Работали все весело, очень поспешно, не- доумело, чересчур бодро. Матросы топорами расшивали рубки, - механик и радиист прилаживались, чтобы снести на берег динамо-машину и радио-аппа- рат, и у них ничего не выходило. "Свердруп" лежал бессильною рыбой, брю- хом наружу, - мачты свисли ненужно. На берегу уже растягивали временные палатки из парусов, и повар на костре готовил ужин. - А к ночи после ужина, в палатках, а кое-кто еще на "Свердрупе" в незалитых каютах, - заснули все: первый раз после Архангельска заснули на земле, без вахты, непробудным, земным сном. И только один Кремнев, должно быть, не спал, потому что с утра он разбудил часть людей, послав их на вахту, определив две вахты на день, - а когда те пошли тащить остатки судна на берег, он лег и заснул около своих баночек. - Через неделю от "Свердрупа" на воде остался один лишь костяк, а на берегу против него неподалеку от без- вестных развалин избушки - были построены две русских избы и амбар. Эту неделю люди молчали и только работали. - Кругом были море и горы, - горы стали серые, скалы нависли хмуро, грузно, гранит и базальт, мертвью полз глетчер, - и плакала, плакала, стонала скала птичьего базара. - Еще че- рез неделю все было ясно и изучено - и горы, и море, и моржевые лежки - и то, что радио поставить возможности нет, что мир отрезан, предупредить никого нельзя, - и то, что всем, если все останутся живы, придется уме- реть от голода, к весне, ибо запасов не хватит. - Дни равноденствия быстро сворачивали солнце, ночами прямо над головой горела Полярная и шелестели голубые шоры полярного сияния, - к остаткам "Свердрупа" можно было уже ходить по льду, льды в бухте остановились, смерзались, море от "Свердрупа" сокрыла большая ледяная гора: ночью льды и земля казались осколком луны, ночами у изб наметало снег и видны были песцовые следы, а на льду от "Свердрупа" были видны следы крыс, перебиравшихся со "Сверд- рупа" на землю, чтобы утвердить, что не всегда первыми с тонущего судна спасаются крысы. Днем работали: спиливали мачты, расшивали палубы, руби- ли дрова, готовили ловушки для песцов, обстраивали, достраивали избы. Вечерами все собирались по избам. В одной из изб все стены были в пол- ках, в колбах, банках и инструментарии, - здесь сторожами жили Кремнев и Шеметов, - Кремнев предлагал всем научным сотрудникам продолжать вести свои научные работы, и днями он сидел у микроскопа, - эта изба называ- лась лабораторией. В другой избе жили все и ели, и вечерами, сидя на по- латях, штурман Медведев играл иной раз одесского Шнеерзона. Катастрофи- чески на "Свердрупе" не оказалось ламп, и избы сначала освещали коптил- ками, потом механик изобрел нечто вроде керосино-калильных ламп, делал их из термометровых футляров [а через год, когда вышел весь керосин, ос- вещались тюленьим жиром]. Профессор Шеметов читал для матросов курсы ге- ографии и физики. Мир был отрезан, скалу птичьего базара никто уже не замечал. - Тогда начальник профессор Николай Кремнев собрал совет экспедиции. Собрались все в лаборатории, утром. Председательствовал и говорил Кремнев. - "Ну-те, всем вам понятно, что мы поставлены лицом к гибели. Этот остров до нас не был посещаем человеком, возможно, что новый чело- век не придет сюда еще десятки лет. Конечно, все пустяки, знаете ли. Мы умрем с голода, если мы все останемся живы до весны. Я предлагаю, знаете ли, принять мое предложение. Я не могу отсюда уйти, потому что те кол- лекции и наблюдения, которые сделали мы, единственные в мире, и я должен их сберечь во что бы то ни стало. Я предлагаю части экспедиции, большей части ее, итти по льду на Шпицберген, на юг, на жилой Шпицберген, знаете ли, на шахты. Это будет иметь огромное и научное значение. Штурман Альбанов сделал еще более трудный поход, на юг к Земле Франца-Иосифа, знаете ли. Те, которые в этом походе дойдут до людей, - вы дадите радио и на будущий год или через два года за мною зайдет сюда судно. Мы будем здесь вести научные работы. Путь к Шпицбергену очень труден, по моим сведениям через Шпицбергенский хребет перешли только три человека, я предлагаю мужаться. Начальником научной части я назначаю метеоролога Саговского, начальником - похода - штурмана Гречневого. Надо построить нарты и каяки, все продумать и выйти недели через три, в ноябре. Вы пройдете льдами" - - ...............
- - тогда можно было понять, что будет через месяц с Бергрингом - ...ночь, арктическая, многомесячная ночь. Домик в горе, в снегах, в холоде, стены промерзли, - из замерзших окон идет мертвый свет; - и то, что видно из окон - никак не земля, а кусок луны в синих ночных снегах. Стены промерзли, и мальчик круглые сутки топит камин. - Часы показывают семь утра, мальчик принес кофе, вспыхнуло электричество в спальне, - ра- бочие ушли в шахту, - за стенами или метель, или туман, или луна, и всегда холод и мрак. Инженер Бергринг встал, сменил ночную рубашку на свой брезентовый костюм. В кабинете радио вспыхнуло катодной лампой, - оттуда, с материка, из тысяч верст, из Европы: пришли вести о всем том, что творится в мире... - Но мир инженера Бергринга ограничен - вот этим скатом горы: можно выйти из домика, спуститься с горы к баракам, пройти в шахты, - и все: ибо ближайшие люди в двух днях езды на собаках, бли- жайшая шахта. Обед, как всегда, в два, как всегда в столовой внизу, и толстый кок подает горячие тарелки. А потом - диванчик у столика в гос- тиной, против камина, и бутылка виски на столе, и книга в руках, и - там за окном ночь и луны пространств. Лицо у инженера Бергринга - как на старинных шведских портретах. - Иногда приходит десятский и говорит о том, что или того-то убило обвалом, или тот-то захворал цынгой, или тот-то сошел с ума, - тогда надо отдавать короткие распоряжения, обыден- ные, как день. Иногда по льдам с соседних шахт, на собаках приезжают гости, очень редко, - тогда надо доставать шведский пунш и говорить - вот, о сегодняшних своих буднях, о рабочих, о выработках, о шахтах, о запасах провианта, - тогда надо пить пунш, и граммофон рвет свою глотку. - Но чаще другом остается книга, мысль уходит в книгу, в пространства мира, куда заносят эти книги, особенно подчеркнутые этим, что никуда, никуда не уйдешь, ибо - вот на сотни миль кругом - горы во льдах и не- подвижные льды, - там новые сотни миль ползущих, ломающихся льдов, корка морей в туманах и холодах, и ночи, - а там тысячи миль морских прост- ранств... - и только там настоящая, естественная человеческая жизнь, - и книги, все, что собраны Бергрингом, книги о звездах, о законах химии и математики, о горном деле - молчат об этой естественной жизни: мысль Бергринга волит познать законы мира, где человек - случайность и никак не цель -
- - тогда зналось, как угольщик - последний угольщик со Шпицбергена понесет через океан уголь, инженера Глана и его, Лачинова, - дешевый уголь - не особенно высокого качества, он идет на отопление второсортных пароходов, но он сойдет и на небольшой фабричке, он прогорит в камине торжественно английского джентльмена, на нем выплавят дешевую брошечку массового производства - для фреккен из Швеции, - но он же даст и деньги, деньги, деньги - английской, голландской, норвежской - угольным шпицбергенским компаниям: это то, что гонит людей даже туда, где не может жить человек. - Но инженер Глан поедет в Испанию, будет греться на солнце, смотреть бои быков, и всюду с ним будет виски, и около него будут женщины. - А художник Лачинов - он, - чудеснейшее в мире, невероятнейшее - она: тогда, там в море, год назад, в бреду
- - Лачинов стоит на верке Северо-Двинской крепости -
на всю жизнь - она, одна, любимая, незнаемая -
... Там за окном из этого мира в бесконечность уходили столбы северного сияния. Завтра уйдет пароход на юг, - завтра уйдет Могучий на север. Виски пили с утра. Лачинов стоял у окна в домике, как ласточкино гнездо, смотрел на горы за заливом, - и хрипел граммофон. И тогда заговорил Могучий - женщина! - каждый звук этого слова скоро наполнился густою кровью, тою, что билась в висках и сердце у этих четверых, - и не могло быть лучшей музыки, чем слово - женщина -
- Женщина! Все экспедиции, где есть женщина, - гибнут, - говорил Могучий, - гибнут потому, что здесь, где все обнажено, когда каждый час надо ждать смерти, - никто не смеет стоять мне на дороге, и мужчины убивают друг друга за женщину, - мужчины дерутся за женщину, как звери, и они правы. Я оправдываю тех, кто убивает за женщину. - Четыре месяца я проживу один, в избушке, где второму негде лечь, - четыре месяца я не увижу никакого человека, - и я все силы соберу, я сожму всю свою волю в кулак, чтобы не думать о женщине, - но она вырастет в моих мыслях в гораздо большее, чем мир!.. - Могучий замолчал, заговорил негромко: - Ну, говорите, вот она вошла, вот прошуршали ее юбки, вот она улыбнулась, вот она села, и башмак у нее такой, ах, у нее упала прядь волос, и шея у нее открыта, - ну, говорите, ну, говорите о пустяках, о том, что я про себя должен сказать - "я вошел", а она сказала бы - "я вошла". Она положила ногу на ногу, она улыбнулась - что может быть прекрасней?!. - Экспедиции гибнут, да! - Мой друг, промышленник, на берегу провел ночь с женщиной, наутро он ушел, сюда, - и он нашел у себя в кармане женскую подвязку: он не кинул ее в море, и он погиб, - он погиб от цынги, целуя подвязку... Женщина! - ведь он же знал, как завязывается каждая тесемка и как расстегивается каждая кнопка, - и вот: - где-то во льдах, их десятеро и одиннадцатая она, и двенадцатый тот, кому она принадлежит, - за льдиной сидит человек с винтовкой, один из десятерых, и навстречу к ней идет двенадцатый, и пуля шлепнула его по лбу... - Ну, говорите, ну, говорите же, как она одета, как расстегиваются ее тесемки...
- Да-да, да-да, - заговорил в бреду Лачинов. - Знаете, Архангельск, мне стыдно слушать, что вы говорите, - я никогда ее не видел, я много знал женщин, я многое знал, я многое видел, - я год шел льдами: я все брошу для нее. Неправда, что нельзя думать о ней: я шел во льдах и не умер только ради нее. Я еду прямо в Архангельск, в Северо-Двинскую крепость, - это единственное в жизни -
Лачинова перебил Могучий: - "ну, говорите, ну, говорите, как она улыбнулась? - глядите, глядите, какая у нее рука!.." -
И тогда крикнул Бергринг: - "Молчать, пойдите на воздух, выпейте нашатырю, вы пьяны! не смейте говорить, - вы завтра идете на север! -" Глан стал у дверей, руки его были скрещены. Могучий грозно поднялся над столом. - Опять кричал Бергринг: - "Молчите, вы пьяны, идемте к морю на воздух, - иначе никто из нас никуда не уйдет завтра!"
- - тогда, там у окна, Лачинов понял, навсегда понял грандиозность того, как рождаются айсберги: это гремит так же громко, как когда рождаются миры -
- - ... На утро Лачинов и Глан ушли в море, на юг. На утро Могучий ушел на север, на зимовку - - На Шпицбергене, в заливах, на горах, - на сотни верст друг от друга разбросаны избушки из толи и теса; они необитаемы, они поставлены слу- чайной экспедицией - для человека, который случайно будет здесь гибнуть; иные из них построены звероловами, зимовавшими здесь. Все они одинаковы, - Лачинов на пути своем с острова Кремнева встретил три такие избушки, и они спасли его жизнь. Двери у избушек были приперты камнем, они были от- перты для человека, в них никто не жил, - но в одной из них на столе, точно люди только что ушли, лежало в тарелке масло, - а в каждой в углу стояли винтовка и цинковый ящик с патронами для нее, а в ящиках и бочон- ках хранилась пища, на полках были трубка и трубочный табак. Посреди из- бы помещался чугунный камелек, около него стол, около стола по бокам две койки, - больше там ничего не могло поместиться; у камелька лежал камен- ный уголь. Снаружи домик был обложен камнем, чтобы не снес ветер. Около домиков лежали звероловные принадлежности, были маленькие амбарчики с каменным углем и бидонами керосина. Домики были открыты, в домиках - бы- ли винтовка, порох, пища и уголь, - чтоб человеку бороться за жизнь и не умереть: так делают люди в Арктике. Последний домик, где Лачинов, уже в одиночестве, потеряв своих товарищей, прокоротал самые страшные месяцы, стоял около обрыва к морю, у пресноводного ручья, между двух скал, - и это был единственный дом на сотню миль, а кругом ползли туманы и льды. - Быт и честь севера указывают: если ты пришел в дом, он открыт для тебя и все в доме - твое; но, если у тебя есть свой порох и хлеб, ты должен ос- тавить свое лишнее, свой хлеб и порох, - для того неизвестного, кто при- дет гибнуть после тебя. - На утро Могучий с товарищами, на парусно-мо- торном шейте ушел на север Шпицбергена, на 80°. Их было пятеро здоровых мужчин; они повезли с собой все, что нужно, чтобы прожить шестерым, мя- со, хлеб, порох, звероловные снасти и тепло, - и не домики, а конуры, каждая такой величины, чтобы прожить в ней одному человеку и шести соба- кам: все это они припасли от Европы. На 80° они вморозили в лед свой шейт и разошлись в разные стороны, на десятки миль друг от друга, чтобы зарыться в одиночество, в ночь, в снег. Они расползлись на своих соба- ках, на собаках и на плечах растаскивая домики, - в октябре, - чтобы встретиться первый раз февралем, когда на горизонте появятся красные отсветы солнца: эти месяцы каждый из них должен был жить один на один с собою и стихиями многомесячной ночи и извечного холода. Там некому су- дить человека, кроме него самого, там он один, - и там у всех людей один враг: природа, стихии, проклятье, - там ничто никому не принадлежит, - ни пространства, ни стихии, ни даже человеческая жизнь, - и там крепко научен человек знать, что человек человеку - брат. Там человеку нужны только винтовка и пища, - там не может быть чужого человека, ибо человек человека встречает, как брата, по признаку человек, - как волк встречает волка по родовому признаку волк. Там нельзя запирать домов, и там - в страшной, в братской борьбе со стихиями - всякий имеет право на жизнь уже потому, что он смел притти туда, смеет жить -
- - ночь, арктическая, многомесячная ночь. Быть может, горит над землей северное сияние, быть может, мечет метель, быть может, светит луна, такая, что все, все земли и горы начинают казаться луной. И там - в ледяных, снежных просторах и скалах - идет Могучий: с винтовкой на руке, от капкана до капкана, смотрит ловушки, - не капался ли песец? - следит медвежьи следы, - делает то, что делает каждый день; потом он приходит к себе в избушку, растапливает камелек, кормит собак, греется у камелька, пьет кофе, ест консервы или свежую медвежину, курит трубку; - еще подкидывает в камелек каменного угля, подливает тюленьего жира и - лезет в свой мешок спать, в мешок с головой, потому что к часу, когда он проснется, все в домике закостенеет от семидесяти-градусного мороза. - У этого человека, у Могучего, есть своя биография, как у каждого, - и она несущественна; за ним числится, как он в дни, когда в Архангельске были Мюллер и англичане, когда они уходили оттуда, он, помор Могучий, взял советское судно, ушел на нем из-под стражи, перестрелял советских матросов, судно продал в Норвегии, на второй его родине: это несущественно; Европа не уделила ему места на своем материке, право на жизнь погнало его в смерть: нельзя не гордиться человеком, который борьбой со смертью борется за право жить - - Он лежит в своем мешке; о чем он думает? - какою астрономически-отвлеченной точкой ему кажутся - Христиания, Тромпсэ, Архангельск, Москва? -
...............
- - и такою же арктической ночью, на восток от Шпицбергена и на градусе Могучего, на острове, названном островом Кремнева, почти в такой же избушке - над бумагой, картами и таблицами - сидел другой человек, Николай Кремнев, - на столе горел в плошке тюлений жир, и против Кремнева писал и выводил математические формулы второй профессор - физик Василий Шеметов -
- - Эта земля была последней землей, куда пришел "Свердруп", культурное человечество не знало об этой земле, она не была открыта, она была осколком островов Уиджа. - Она, невидная простым глазом, возникла в бинокле. Солнце во мгле чуть желтело, вода вблизи была стальной - и синей, как индиго, вдали; льды, ледяные поля были белы, в снегу, айсберги сини, как эмаль... - Там, вдали в бинокль восставал из ледяных гор огромный каменный квадрат, одна сплошная скала, обрывающаяся в море и льды, вся в снегу, и снег под солнцем и в бинокле был желт, как воск, блистал глетчер, черными громадами свисали скалы, - все одной громадной глыбой, наполовину освещенной солнцем, другою половиной, серой, уходившей за горизонт и во мглу. Кругом судна были горы айсбергов. Земля безмолвствовала и величествовала, как никогда в жизни каждого: земля, эти мертвые скалы и льды, где никто, кроме белых медведей и птиц, не жил, не живет и не может жить, - величественна, промерзшая навсегда, навсегда мертвая, такая, которая никогда, никогда не прийдет в подчинение человеку, которая вне человечества и его хозяйничаний. - В каждом человеке, все же, крепко сидит дикарь: эти земли, эта пустыня, эта мертвь - прекрасны, здесь никто не бывал, - так прекрасно и страшно видеть, изведать и знать первый раз! - Застревали во льду, все были на палубе, капитан на мостике, штурмана по местам, на юте, на баке, у руля. Прошли уже часы, и земля впереди видна простым глазом, до нее каких-нибудь тридцать миль, веяла холодом, морозами, величием и тишиной. Лед, ледяные поля обстали вокруг сплошною стеной. Тюлени смотрят из воды удивленно, целые стада. Земля видна ясно, и непонятно, как забраться на нее: она вся в снегу и льдах, и льды отвесами падают в воду... - Земля!.. К земле "Свердруп" пришел в 0 часов 10 минут. Всю ночь на севере стояла красная, как кровь, никогда не виданная заря, от которой мир был красен. Вода была красной, лиловой, черной, зеленой: потом, за день и за ночь, вода была и как бутылочное стекло, и как первая листва, и как павшая листва, и лиловая всех оттенков, и коричневая, и синяя. А небо было - и красным, и бурым, как раскаленная медь, и сизым, как вороненая сталь, и белым, как снег, и розовым, как розы, - и в полночь ночное небо - темное - на юге. Понурая, земля лежала рядом, горы, глетчеры и
снег, - и в извечной тишине кричали на скалах, на птичьем базаре птицы, словно плачет, стонет, воет, рвет горечью и болью - нечеловеческими! - земля свое нутро, точно воет подземелье, нехорошо!.. - "Сверд- руп" отдал якорь в полночь. Лачинов, кинооператор, врач, метеоролог и два матроса - они сейчас же пошли на шлюпке к берегу, чтобы впервые вступить на ту землю, на которую не ступала еще нога человека. Они были вооружены винтовками, в полярных костюмах, - прибой долго не давал воз- можности пришвартоваться, - и сейчас же на берегу, на снегу они увидели следы медведя. Они пошли группой, молча. Было очень тихо, мертво горели север и небо. Они слезли на косе, на отмели, вдалеке от гор, и перед ни- ми восстали колонны базальтов, которые с борта казались величиной в та- бурет, но оказались в хороший двухъэтажный дом; они стояли, словно кре- постные, по-старинному, стены, точно окаменевшие гиганты-соты, нет, не бурые, а как заржавленное железо. Влезли на них, и под ногами началось адово дно: камни, черного цвета и цвета перегоревших железных шкварков (что валяются у доменных печей), лежали так и такие, что по ним надо хо- дить в железе и лучше ползать на четвереньках; в иных местах эти камни размещались в порядок, словно земля родит каменные яйца, по-прежнему черные, величиной в человеческую голову. В лощинах были озерки с пресной водой, во льду: отряд ломал прикладами лед, чтобы пить. - - И отряд на- шел избушку. Они нашли избушку на косе, на юру, вдали от гор, где был только один смысл устроиться жить: это - чтобы быть елико возможно больше видным с моря, воды пресной там поблизости не было. Давно извест- но, что все северные моря изброжены русскими поморами и что Шпицберген был известен на Мурмане под именем Грумант - за четыреста лет до того, как его открыл Баренц, и что на многих островах разбросаны безвестные поморские часовни, - но эта избушка была не русской, - там жил, долж- но-быть, норвежец, - судя по этикетке на табачной коробке и по аптечной надписи на пузырьке [и эта коробка от сигар указывала, что здесь жил не зверолов-норвежец, а кто-то иной, ибо он курил сигары, а не трубку]. Из- бушка была развалена, она стояла на камнях, она построена была из тонко- го теса, как строят рубки на кораблях, снаружи она была обложена камнем. Крыши на ней уже не было, не было одной стены. Все было развалено и раз- бито - чем? как? - Валялись кое-какие домашние вещи, штаны, стояла пе- чурка из чугуна, около нее кресло из плит базальта; были нары из дерева, в стену воткнуты были вилка и столовый нож, осталась на столе солоница, с порыжевшей лужей соли. Ни запасов, ни пороха не было. И все было разбито: совершенно бессмысленно, - кто-то ломал в припадке сумасшествия, или это ломал не человек, - а, если человек, то он был вчера здоров и жил буднями, а утром сошел с ума и стал громить самого себя, самого себя, дом, забыв в стене нож и солоницу на столе... Вокруг избушки были разбросаны боченки, обручи, утварь, кастрюли, консервные банки, два весла, топор, - и было вокруг много костей разных животных, медведей, моржей, тюленей, белух: и одна кость была костью человеческой ноги, так определил врач. Кости лежали около ящиков, стоявших в тщательном порядке. Ни одной приметы о сроках и времени не было, когда здесь жили: три, тринадцать, двадцать лет назад?.. Кости!.. - Потом отряд в мусоре нашел самодельное ружье: оно было сделано, вырублено топором, из бревна, и ствол был - из газонапорной трубы. Этого острова не знало культурное человечество, - отряд обыскал все и не нашел ни одной пометы, какие обыкновенно оставляют все приходящие в эти страны. Кругом камни и льды, и море, - полгода ночи и полгода дня, десять месяцев зимы и два месяца русского октября. Отсюда никуда не крикнешь, и - кто был здесь? кто разгромил избушку - медведи, буря, человек? - как? - здесь погиб человек, о котором никто ничего не знает, погиб, не успев ничего оставить о себе, чтобы его и о нем узнали, - человек, спасшийся от аварии и построивший себе избушку из остатков судна и добывавший себе мясо, чтобы не умереть, самодельным, сделанным помощью топора самострелом с дулом из газонапорной трубы. - Кругом избушки - кости и смерть, обломки бочек, остатки костей, нехорошо, непонятно. Оттуда, от избушки слышно, как плачет скала птичьего базара, точно воет подземелье и сама земля рвет себя, - нехорошо. Горы стоят серые, скалы нависли хмуро, грузно, гранит и базальт, мертвью наползает глетчер. - У цынготных, за несколько дней до смерти, появляется стремление - бежать, их находили умершими на порогах, - на Кап-Флоре медведи разгромили избушку, оставленную Джексоном - должно быть, из любопытства: никто ничего не знает о том человеке, что погиб в этой избушке, никогда не узнает, - как погиб он? как возник он здесь? -
- - у берегов этого острова, который был назван островом Кремнева, погиб "Свердруп" - - "Свердруп" набирал здесь пресную воду, в вельботах возили ее с берега, все ходили на вахту по наливке воды, спускали воду из озерка шлангой, носили ведрами, - спешили, чтобы уйти отсюда на юг, в Европу, - не спали и отсыпались по тринадцати часов под-ряд, - убили моржа и двух медведей, - тюленей не считали, - за обедом пили спирт и на жилой палубе устраивали странные концерты: один умел петь петухом, другой мычал бараном, третий хрюкал по-свинячьи, лаяли собаки, мычали коровы, - всем было весело; воды набрать осталось только для котлов. - Геолог пропадал в горах, в поисках минералов, - ботаник собирал лишайники и мхи, в его лаборатории на стенах и столах ткались прекрасных красок ковры, красивей, чем из Туркестана. - И радист впервые изловил неведомое радио. - Радио достигало слабо, ничего нельзя было понять, неизвестно было, кто посылал радио - земля ли или пароход, - уже недели "Свердруп" был отрезан от мира, и часами плакали антенны "Свердрупа"; новые приходили радио, разорванные, на норвежском языке, непонятные, - и тогда пришло радио, четкое, по-немецки. В радио говорилось:
"Все время вызывает неизвестное русское судно, идущее, по-видимому, от полюса - место стоянки судна неизвестно - содержание телеграмм установить не удалось" - говорила радиостанция Шпицберген -
Все эти дни были пасмурны и тихи, море чуть-чуть зыбило, льды, ледни- ки и снег были серы, как сумерки. Круглые сутки возили воду, - люди надрывались с водой и спали все часы отдыха, только. Была полночь, - и тог- да с моря загудел ветер, завыл в такелаже, заметал волны, повалил сне- гом; полночь была стальная, горел красным север, ночное - черное - небо было на юге. На берегу кричала вахта, махая веслами, ведрами, шапками, - на судне скрипели якорные цепи. Капитан вышел первым на палубу, он дал авральный сигнал, команда бросилась на места, все на палубу: "Свердруп" полз на берег - на "Свердрупа" наползали льды, горы, ветер ревел, рвал людей. Капитан давал сигналы в машинное - "полный! полный! полный!" - сматывали цепи якорей, бросали траллы, бросили на троссе лебедку, - что- бы зацепиться за дно, чтобы не ползти на берег. - Ветер выл, ломился, неистовствовал. - Горы ползли на "Свердрупа". - И тогда треснула и под- нялась корма, - судно остановилось, - судно стало на кошку: и из машин- ного сейчас же дали сигнал - авария - машины буксуют - винт и руль сби- ты, - а еще через минуту судно повернулось, по ветру, и, уже без руля, без винта, с оборванными якорями, легко поползло на берег. Можно было уже не считать, как оно тыкалось с кошки на кошку, трещало и ломалось. - Потом оно стало, легло у берега, так близко, что с оставшимися на берегу можно было разговаривать простым голосом. И тогда только люди заметили, что у иных сорвана кожа рук, что все мокры, что шквал уже прошел, что на часах уже далеко за полдни. Капитан бросил шапку [она покатилась по па- лубе, ставшей боком, скатилась в воду], прислонился к вельботу и запла- кал. Откуда-то появился - дошел до сознания всех - профессор Кремнев, он был в одних подштанниках, босой, скула его была разбита до крови, - он спросил у Лачинова папиросу, закурил и медленно сказал, как ни в чем не бывало, глядя в сторону: - Да, знаете ли... Пустяки, - будем здесь ночевать год. Да, знаете ли!.. - и обратился к капитану: - Павел Лукич, команду я беру на себя, да. Все пустяки! Вы посмотрите на часы, мы все-таки боролись четырнад- цать часов - - И через час, - это был уже отлив и "Свердруп" лежал почти на берегу, - были положены уже сходни, и люди тащили с судна на берег все, что мож- но было стащить - мешки, тюки, доски. Кремнев, тщательно, осторожно, как у себя в университетском кабинете, переносил баночки, колбы, инструмен- тарии и материалы лабораторий. Работали все весело, очень поспешно, не- доумело, чересчур бодро. Матросы топорами расшивали рубки, - механик и радиист прилаживались, чтобы снести на берег динамо-машину и радио-аппа- рат, и у них ничего не выходило. "Свердруп" лежал бессильною рыбой, брю- хом наружу, - мачты свисли ненужно. На берегу уже растягивали временные палатки из парусов, и повар на костре готовил ужин. - А к ночи после ужина, в палатках, а кое-кто еще на "Свердрупе" в незалитых каютах, - заснули все: первый раз после Архангельска заснули на земле, без вахты, непробудным, земным сном. И только один Кремнев, должно быть, не спал, потому что с утра он разбудил часть людей, послав их на вахту, определив две вахты на день, - а когда те пошли тащить остатки судна на берег, он лег и заснул около своих баночек. - Через неделю от "Свердрупа" на воде остался один лишь костяк, а на берегу против него неподалеку от без- вестных развалин избушки - были построены две русских избы и амбар. Эту неделю люди молчали и только работали. - Кругом были море и горы, - горы стали серые, скалы нависли хмуро, грузно, гранит и базальт, мертвью полз глетчер, - и плакала, плакала, стонала скала птичьего базара. - Еще че- рез неделю все было ясно и изучено - и горы, и море, и моржевые лежки - и то, что радио поставить возможности нет, что мир отрезан, предупредить никого нельзя, - и то, что всем, если все останутся живы, придется уме- реть от голода, к весне, ибо запасов не хватит. - Дни равноденствия быстро сворачивали солнце, ночами прямо над головой горела Полярная и шелестели голубые шоры полярного сияния, - к остаткам "Свердрупа" можно было уже ходить по льду, льды в бухте остановились, смерзались, море от "Свердрупа" сокрыла большая ледяная гора: ночью льды и земля казались осколком луны, ночами у изб наметало снег и видны были песцовые следы, а на льду от "Свердрупа" были видны следы крыс, перебиравшихся со "Сверд- рупа" на землю, чтобы утвердить, что не всегда первыми с тонущего судна спасаются крысы. Днем работали: спиливали мачты, расшивали палубы, руби- ли дрова, готовили ловушки для песцов, обстраивали, достраивали избы. Вечерами все собирались по избам. В одной из изб все стены были в пол- ках, в колбах, банках и инструментарии, - здесь сторожами жили Кремнев и Шеметов, - Кремнев предлагал всем научным сотрудникам продолжать вести свои научные работы, и днями он сидел у микроскопа, - эта изба называ- лась лабораторией. В другой избе жили все и ели, и вечерами, сидя на по- латях, штурман Медведев играл иной раз одесского Шнеерзона. Катастрофи- чески на "Свердрупе" не оказалось ламп, и избы сначала освещали коптил- ками, потом механик изобрел нечто вроде керосино-калильных ламп, делал их из термометровых футляров [а через год, когда вышел весь керосин, ос- вещались тюленьим жиром]. Профессор Шеметов читал для матросов курсы ге- ографии и физики. Мир был отрезан, скалу птичьего базара никто уже не замечал. - Тогда начальник профессор Николай Кремнев собрал совет экспедиции. Собрались все в лаборатории, утром. Председательствовал и говорил Кремнев. - "Ну-те, всем вам понятно, что мы поставлены лицом к гибели. Этот остров до нас не был посещаем человеком, возможно, что новый чело- век не придет сюда еще десятки лет. Конечно, все пустяки, знаете ли. Мы умрем с голода, если мы все останемся живы до весны. Я предлагаю, знаете ли, принять мое предложение. Я не могу отсюда уйти, потому что те кол- лекции и наблюдения, которые сделали мы, единственные в мире, и я должен их сберечь во что бы то ни стало. Я предлагаю части экспедиции, большей части ее, итти по льду на Шпицберген, на юг, на жилой Шпицберген, знаете ли, на шахты. Это будет иметь огромное и научное значение. Штурман Альбанов сделал еще более трудный поход, на юг к Земле Франца-Иосифа, знаете ли. Те, которые в этом походе дойдут до людей, - вы дадите радио и на будущий год или через два года за мною зайдет сюда судно. Мы будем здесь вести научные работы. Путь к Шпицбергену очень труден, по моим сведениям через Шпицбергенский хребет перешли только три человека, я предлагаю мужаться. Начальником научной части я назначаю метеоролога Саговского, начальником - похода - штурмана Гречневого. Надо построить нарты и каяки, все продумать и выйти недели через три, в ноябре. Вы пройдете льдами" - - ...............