Пилюшин Иосиф. У стен Ленинграда

   Вдруг в дверь дота просунулась голова часового:
   - Ребята! На Пулковских наши пошли в атаку.
   - Хэ-хэ! Братцы, вот оно веселье началось, а ты, Сережа, скучаешь! вскакивая с места, прокричал Гаврила. - Пулемет к бою!
   Сталкиваясь друг с другом в узком проходе двери, солдаты спешили выйти в траншею. Каждому из нас хотелось скорее пережить волнующие минуты атаки, к которой мы так упорно и долго готовились. Но увидеть даже в непосредственной близости от места атаки что-либо было невозможно - мешал дым. Слышался все нарастающий гул человеческих голосов да ружейно-пулеметная стрельба. В дыму стайками, как бы обгоняя друг друга, проносились огненные стрелы. Это наши гвардейцы-минометчики вели огонь по тылам противника.
   - Гвардейцы Масленникова пошли в атаку! - послышался чей-то восторженный возглас.
   - Слышим, слышим, дружище, не мешай, - сказал Сергей.
   Каждому хотелось запечатлеть в памяти эту торжественную, долгожданную минуту. Никто из бойцов не обращал внимания на близкие разрывы снарядов и мин, все как очарованные смотрели в сторону Пулкова, где, по-видимому, уже шла рукопашная схватка.
   До позднего вечера мы простояли в траншее в ожидании приказа для атаки, но его не последовало, и бойцы и командиры, разочарованные, разошлись по укрытиям.
   - Черт возьми, что же это получается? Мы тут отсиживаемся, а соседи дерутся! - в недоумении воскликнул Найденов, доставая из кармана кисет.
   - Гвардейцы они, Сережа, вот им первым и поручили начать атаку, ответила Зина, разливая по кружкам чай.
   - "Гвардейцы", "гвардейцы"! Что же, по-твоему, они не такие люди, как мы? Им - честь и слава, а мы - подожди...
   - Сережа, командованию лучше знать, кому и где начать атаку. Зачем спорить?
   - Обидно, Осип, ведь мы тоже готовились.
   - До Берлина еще далеко! Пей чай да давай сразимся в подкидного, предложил Гаврила.
   Найденов, не отвечая товарищу, держал в своих ручищах кружку и, шумно хлюпая, пил. Глаза снайпера поблескивали недобрым огоньком. Он торопливо допил чай, молча сунул кружку в вещевой мешок, взял из пирамиды винтовку, сунул в противогазную сумку несколько гранат-"лимонок" и ушел в траншею.
   - Вот еще дал бог мне беспокойного ребеночка, того и гляди, один на фрицев полезет, - сказал Гаврила, уходя вслед за Найденовым.
   Во второй половине ночи семнадцатого января вражеская крупнокалиберная артиллерия прекратила обстрел наших рубежей. Продолжали вести огонь лишь мелкие пушки и пятиствольные минометы. Всю ночь до наступления рассвета наша артиллерия вела с ними артиллерийскую дуэль. На Пулковских высотах шум боя медленно уходил все глубже и глубже в расположение противника.
   Чаще и громче слышались выкрики бойцов: "Почему мы не начинаем атаки?"
   Днем семнадцатого января в батальоне состоялось партийное собрание. Майор Круглов объяснил нам, что по замыслу нашего командования ломоносовская группировка при поддержке моряков Кронштадта должна взломать оборону противника в районе Старого Петергофа и станции Котлы, развивать наступление по направлению Русско-Высоцкое, где и должна произойти встреча с войсками корпуса Масленникова, ведущими наступление на Красное Село - Ропшу. Когда эта встреча произойдет, нам будет известно. Окруженную группу вражеских войск на побережье Финского залива надлежит уничтожить нам. Остается только ждать приказа.
   Выйдя из командирского блиндажа, Зина подхватила Найденова под руку. Заглядывая в глаза товарища, она спросила:
   - Ну, теперь тебе все ясно?
   - Еще бы! - смущенно ответил Сергей, приноравливаясь к мелкому шагу Зины.
   В течение дня восемнадцатого января обстановка накалилась до предела. То в одном, то в другом месте вспыхивала горячая ружейно-пулеметная перестрелка. Вражеская артиллерия изредка отвечала на огонь наших пушек и "катюш". Наши артиллеристы с неумолимой силой обрабатывали рубежи обороны противника, да и было над чем поработать: мы знали по Старопановской операции, что у немцев восемнадцать траншей полного профиля, перед каждым рубежом пять-шесть рядов проволочного заграждения, через каждые сто - сто пятьдесят метров траншеи - дот или дзот, связанные меж собой ходами сообщения. Вся эта десятикилометровая полоса в глубь обороны противника была усеяна противопехотными и противотанковыми минами. А со дня Старопановской операции прошло полтора года - все это время немцы ведь что-то делали...
   Артиллеристы переносили огонь своих батарей с одного рубежа противника на другой. Как женщины на огороде, закончив прополку одной грядки, переходят на другую, третью, так и наша артиллерия обрабатывала эту укрепленную полосу земли.
   День подходил к концу. Сумерки незаметно перешли в ночь. Найденов, Строева и я ужинали вместе с пулеметчиками в их доте. Два заряженных станковых пулемета стояли в амбразуре наготове.
   - Ребята, - обратился к нам Гаврила, отставляя в сторону -опорожненный котелок, - а что, если наша артиллерия попусту тратит снаряды?
   - Как попусту? - спросила Зина.
   - А если немцы ушли?
   - Оставили свои рубежи?
   - Почуяли, что их окружают, вот и ушли.
   Все помолчали.
   Кто может лучше знать повадки врага, как не солдат, годами находящийся с ним лицом к лицу? Каждый из нас знал весь распорядок дня немецких солдат. Малейшее изменение в их поведении мы сразу замечали. Знали также, что немцы страшно боятся окружения во время боя. И вот теперь, когда советские войска ведут бой у них в тылу, могли ли они остаться на своих прежних рубежах? Этот вопрос занимал наши мысли в те дни, когда мы ждали приказа к атаке. Особенно огорчался Гаврила. Он не переставал говорить об этом в блиндаже.
   - Сходи к ним в траншею, все станет ясно, - предложил ему в шутку Найденов.
   - А верно, Сережа, давай сбегаем, поглядим, как они поживают.
   - Хорошо, поглядим, -я готов хоть сейчас...
   - Будет вам, ребята, дурить, кто вам разрешит самовольничать? Эх, герои сыскались, - раздался чей-то голос со второго яруса.
   - А ты сиди там на верхотуре и помалкивай, без твоего ума-разума разберемся, - отбивался Гаврила.
   Разговор остался разговором, никто из нас не побывал в траншее немцев.
   Утром двадцатого января во время завтрака дверь в блиндаж вдруг настежь распахнулась. Вместе с белым морозным облаком влетел связной командира роты рыжий сержант Базанов.
   - Ребята! Ребята! - выкрикивал он одно и то же слово и, подняв над головой руки, кружился посередине блиндажа.
   - Да ты, никак, бежавши к нам потерял мозги? Одно слово только и помнишь. Скажи толком, что случилось? - спросил Гаврила.
   - Эх вы люди затяжного действия! - завопил сержант. - Ведь наши войска сегодня утром встретились с ломоносовской группировкой в поселке Русско-Высоцкое. Красное Село и Ропша наши!
   Слова Базанова потрясли всех нас. Бойцы тискали в своих объятиях рыжего парня, как будто это он осуществил на деле замысел нашего командования по окружению фашистских войск на побережье Финского залива.
   В эти сутки никто из солдат даже не пытался лечь уснуть хотя бы на один час. Все ждали зари нового дня, чтобы наконец приступить к ликвидации окруженных вражеских войск в поселках и городах на побережье Финского залива. Со стороны противника всю ночь строчили станковые и ручные пулеметы, не слышно было ни одного винтовочного или автоматного выстрела.
   - Из пулеметов стреляют, а выйти в траншею боятся, - сказал Найденов, устанавливая на бруствер бронированный щиток.
   - Зачем тебе щиток понадобился, Сережа? - спросила Зина.
   - Хочу осмотреть место, чтобы лучше добраться до их траншеи.
   В бледных лучах позднего январского рассвета из мглы начинали выступать очертания предметов. Морозный восточный ветер шевелил оголенные ветки деревьев, по насту мелкими волнами гнал крупицы снега, забрасывая их в воронки, на дно траншеи, в стрелковые щели солдатского окопа.
   С приближением рассвета все сильнее и сильнее стучала в висках кровь. Сердце томилось жаждой мщения. Хотелось отплатить врагу за все страдания, пережитые защитниками Ленинграда. Слух ловил любой звук или шорох на рубеже противника. Мы ждали команды к атаке. Рядом со мной, привалившись плечом к стенке траншеи, стояла Зина. Она сосредоточенно смотрела на Ленинград, озаренный лучами утреннего солнца. Затем энергично встряхнула головой, выпрямилась и спросила, обращаясь к Найденову:
   - О чем, Сергей, призадумался?
   - Дома был, Зиночка, с мамой и сестренкой разговаривал. Ведь сама знаешь, когда уходил на войну, сестра была маленькой. А теперь сама пишет: "Приходи скорей домой".
   Строева вздрогнула, поспешно закрыла руками лицо и глухо сказала:
   - А у меня нет больше Володеньки...
   - Снайперы! Живо к командиру роты! - раздался вдруг громкий окрик связного.
   Базанов скрылся так же внезапно, как и появился. Смятение, только что охватившее Зину, сразу исчезло - точно его ветром сдуло. Она оттолкнулась всем телом от стенки и взглянула на меня, как бы прося прощения за минуту душевной слабости.
   Слева от станции Лигово, у самого подножия Пулковских высот, части 189-й дивизии уже вели бой. В нашей траншее чувствовалось заметное оживление. Бойцы и командиры в последний раз проверяли, все ли готово к решающему броску вперед.
   Романова мы встретили возле командного пункта роты. Несмотря на подчеркнутую собранность и даже некоторую резкость в движениях перед началом боя, взгляд командира был по-прежнему мягкий, почти ласковый. Теперь на возбужденном, зардевшемся от мороза лице явственнее выделялся белый шрам, который пролегал поперек левой челюсти, пересекал наискось левую бровь и скрывался под шапкой-ушанкой.
   - Ни шагу, ни выстрела без моей команды, - отчеканил Романов, глядя на часы. - Оборона кончилась! Через несколько минут идем в наступление. А в наступлении, товарищи, сами знаете, тактика снайпера резко меняется. Следите за вражескими пулеметчиками и снайперами, а с остальными мы сами справимся. В общем, будете находиться при мне.
   И вот она, долгожданная минута! Сперва одна, за ней другая, потом третья зеленые ракеты взвились к небу. Без единого крика бросились мы на рубежи немцев. Первую и вторую траншеи взяли с небывалой быстротой. Никто из нас не останавливался; мы рвались в глубь обороны гитлеровцев, разрушая на своем пути все, что вызывало малейшее подозрение.
   Немцы выползали из укрытий с широко открытыми перекошенными ртами, некоторые из них плакали. Находились и такие, которые бросали оружие и, ухватившись руками за голову, бежали в глубь своей обороны. Но куда уйдешь от меткой пули мстителя?
   На четвертом рубеже Найденов, остановившись у вражеского дота, крикнул:
   - Ребята! Глядите, что делают гитлеровцы со своими солдатами!
   У станкового пулемета стоял совсем молодой на вид солдат с седой головой. Он был прикован цепью за левую кисть руки к пулемету; стальная лента с патронами была нетронутой. Найденов штыком сломал звено цепи и освободил немца от пулемета. Смертник с благодарностью глядел на русского солдата, что-то говоря на своем языке.
   - Кто он? - спросил Сергей командира.
   - Это их смертники.
   - А за какое преступление они прикованы? - спросил Найденов.
   - Он говорит, его приковали за то, что вслух сказал: "Нам коммунистов не победить".
   Вечером, когда укрепленные рубежи противника остались позади, мы собрались перекусить у поселка Горелово. Кто-то из товарищей притащил ящик немецкого рома. Гаврила налил кружку красной жидкости и подал Найденову:
   - Сергей, на, выпей. Ребята хвалят.
   - Спасибо, хлебай сам, коль принес эту гадость, а я на всякий случай приберег нашей русской горькой. Выпьешь кружечку, аж душа задымит, крякнешь от удовольствия, а от этой дряни только за кустом лишний раз остановишься. На, Гаврила, бутерброд, закуси, чтобы душа этой дрянью не провоняла.
   Дивизии 42-й армии очистили от гитлеровских оккупантов побережье Финского залива и вышли на шоссейную дорогу.
   Фотография
   Идя плечом к плечу с товарищами, я видел, как многие из них, выйдя на обочину дороги, останавливались и смотрели в сторону Ленинграда. Они молча прощались с родным городом, с боевыми друзьями-ленинградцами.
   Первые километры, пройденные по освобожденной земле... Вокруг все разрушено. У каждого из нас одно желание: скорее увидеть мирных советских граждан. Но никто не выходил на дорогу, чтобы встретить своих освободителей. Проходя по улицам деревень, мимо обгоревших труб, торчавших к небу, мы ускоряли шаг. Найденов тронул меня за руку:
   - Осип, неужели всех наших людей уничтожили гитлеровцы?.. Хотя бы собака побрехала, и то на сердце легче было бы.
   - Во время боев люди попрятались. Утихомирится - вернутся.
   - Куда?
   - К этим обгоревшим трубам, Сережа, и построят новые дома. Когда будем возвращаться домой, увидишь.
   Красное Село мы прошли на рассвете. Здесь сохранилось несколько домов. На окраине города справа от кладбища стояли немецкие крупнокалиберные пушки, обстреливавшие Ленинград. Некоторые из них были сдвинуты со своих позиций или опрокинуты. Поодаль от кладбища - аккуратные ряды могил немецких солдат. Около домика возле пруда одиноко стояла пожилая изможденная женщина. Одной рукой она держалась за жердь забора, а другой приветливо махала проходившим советским воинам.
   В памяти оживали дни нашего отступления... Вспомнилась та старушка с белокурой внучкой, которых я встретил среди беженцев на пути к фронту после первого ранения. Где-то они теперь?..
   На пути от Красного Села до Ропши мы не встретили ни одного мирного жителя. Улицы Ропши были завалены кирпичом, бревнами. Пришлось пробираться через развалины, перелезать через разбитые и сгоревшие танки, самоходки, транспортеры, перебегать пепелища домов, которые еще дымились. Выйдя за город, мы свободно вздохнули.
   Миновав совхоз "Глухово", мы вошли в полосу обстрела вражеской артиллерии. Слева слышался шум боя. Наш полк остановился в лесу, вблизи населенного пункта Дятлицы.
   Первая ночь в еловом шалаше. Первый солдатский костер на освобожденной земле... Каждому из товарищей хотелось бросить в этот костер хотя бы тоненький сухой прутик или еловую шишку и согреть окоченевшие на морозе руки. А сколько воспоминаний о мирных днях вызвал у солдат этот маленький костер! Сидя у огня, я смотрел на лица товарищей. Они были задумчивы и грустны. Судя по себе, я чувствовал, что их думы разлетались, как искры этого костра, по родным местам. Мне припомнилась близкая моему сердцу Белоруссия. Где теперь мать? Где она, родная старушка? Вспомнилось далекое и одновременно близкое детство, когда парни и девушки в ночь на Ивана Купала водили хороводы вокруг вот такого же ночного костра. Сколько в такую мирную ночь говорилось нежных слов о любви, о дружбе... Я вспомнил сутулого седого человека возле пруда с удочкой, который предлагал нам свой улов: зеркальных карпов на уху. Жив ли он?
   На фронтовой дороге у этого первого костра на освобожденной земле мы, задумавшись, словно стали глухими - не слышали близких разрывов снарядов. Бойцы, думая каждый о своем, молча чистили оружие, писали письма на родину, кипятили чай, мешали ложками в котелках кашу.
   - Сережа, слышишь? Собака лает! - обрадовался Гаврила.
   - Ложись-ка ты спать, а то, чего доброго, в твоей ромовой башке еще и кочеты запоют.
   - Вот сальце поджарю, каши поем и бухнусь до утра. Хочешь, дам ложечку?
   - Ребята, кому из вас довелось в дни нашего отступления проходить по этим местам? - спросил сержант Базанов, глядя неморгающими глазами на костер.
   - А что? - поинтересовалась Строева.
   - Могила брата где-то поблизости от станции Волосово. Товарищ его мне об этом писал.
   Слова Базанова напомнили о многом: сколько еще могил боевых товарищей и родных топчут сапоги гитлеровских оккупантов!..
   Зина промолчала. Найденов, обхватив руками согнутые колени, глубоко вздохнул. Товарищи молча один за другим, положив ладонь под голову, ложились спать, и скоро еловый шалаш наполнился здоровым похрапыванием спящих людей.
   По шоссе шли танки, самоходки, вслед за ними, пофыркивая моторами, мчались автомашины. Шалаш вздрагивал и качался, когда проезжали мимо тяжелые танки... Угол палатки приподнялся, в шалаш просунулась голова. Я увидел красное от мороза лицо с черными глазами, которые озабоченно осматривали нас.
   - Кто из вас снайперы Пилюшин и Строева? - раздался голос.
   - Я Пилюшин, а что?
   - Командир батальона вас срочно вызывает.
   Штаб батальона расположился на опушке леса. Возле штабной палатки, раскинутой на снегу, толпились связные командиров рот, телефонисты, автоматчики; на волокушах стояли два станковых пулемета. Здесь же батальонный каптенармус выдавал разведчикам и снайперам маскировочные костюмы.
   На рассвете двадцать четвертого января повалил хлопьями снег, да такой густой, что в двадцати метрах ничего не было видно. Отдан приказ строиться. Бойцы и командиры выходили из шалашей, ежась от холода, строились поротно, а через десять минут уже шагали по проселочной дороге в сторону Местанова. Слева, в направлении Каськова, слышались орудийные выстрелы.
   Батальон майора Круглова шел в авангарде полка. Строева нагнала меня и подала новенький трофейный маскировочный костюм:
   - Я взяла у старшины, а то наши порвались.
   - Сергея видела?
   - Видела, он обещал прийти.
   Навстречу нам шла группа пленных под конвоем двух советских автоматчиков.
   - Ребята, где вы их прихватили? - спросил кто-то.
   - У Каськова. Только это не немцы, а мадьяры. До главных еще не добрались, они прикрывают свое отступление венграми и румынами.
   Батальон подошел к лесу и остановился. Вперед ушли разведчики. Самое страшное на войне - это засада: вот-вот наткнешься на нее. По лесу шли с оружием наготове. На опушке, будто тень, замелькал между деревьями человек в штатском и скрылся в ельнике. Круглов поднял руку. Батальон быстро сошел с дороги, изготовился к бою в ожидании нападения противника.
   - Иосиф, это не партизаны? - спросила Строева.
   - Не знаю, Зина.
   - Партизанам от нас незачем прятаться, - вмешался в наш разговор незнакомый автоматчик.
   - Не надо гадать, разведчики все выяснят, - ответил его сосед, держа наготове автомат.
   Вдруг мы увидели, как, спотыкаясь, пробежала через прогалину старая женщина, а за ней мальчуган лег двенадцати - четырнадцати. Они остановились на обочине дороги и радостными глазами смотрели на советских бойцов. Женщина, тяжело дыша, прижимала руки к груди, улыбалась. По ее бледному исхудалому лицу катились слезы. Она не вытирала их. Рядом с ней стоял мальчуган; горящими глазенками осматривал он проходивших мимо бойцов.
   Вдруг женщина, словно вспомнив что-то очень важное, взмахнула руками и, прижав их к груди, громко закричала:
   - Сыночки! Родненькие! Не ходите по этой дороге, по ней давеча немцы что-то набросали!
   Мальчуган с решительным видом подошел к майору Круглову и тонким голоском заговорил:
   - Это фашисты мины понаставили. Я сам видел. Ночью я высыпал ведро золы на том месте, где они начали минировать.
   Круглов дружески положил руку на плечо мальчику:
   - Тебя, бесстрашный, как звать?
   - Шура.
   - Скажи, Шура, немцев в деревне много?
   - Больше сотни будет, у них там две пушки и много пулеметов "гачкис".
   - А ты, Шурик, не посоветуешь, как нам незамеченными поближе к деревне подобраться?
   - Идемте, я проведу.
   - Нет, дружище, ты расскажи, а мы сами дорогу найдем.
   Мальчик, почувствовав, что с ним, как со взрослым, советуется командир, оживился, повеселел. Он шмыгнул носом, глазенки радостно заблестели. Энергично сдвинув старенькую шапчонку на затылок, сказал:
   - Да я вас, дяденька, провожу. Вон у дороги стоит береза, видите? Ну вот, от нее до деревни километра полтора будет.
   - Вижу.
   - Ну вот, слева от нее овраг, в нем еще гестаповцы евреев расстреливали, по нему и дойдете до околицы деревни, там мин нет и немцы не увидят. Я, дяденька, мигом проведу вас.
   - Спасибо, Шурик, за совет. К фашистам мы сами подберемся, а ты побереги бабушку.
   Строева подошла к мальчугану и спросила:
   - Шурик, а как ты узнал, что это мы идем?
   - Еще бы не узнать! Фрицы ведь так смело не ходят, они все больше на машинах разъезжают, а если пешком идут, так с собаками, а вы что? Идете как дома, вот и узнал.
   Зина, увидев покрасневшие, как гусиные лапки, руки Шурика, сняла свои рукавицы и подала их мальчугану:
   - Надень, герой, а то ручонки отморозишь. Мальчик, прижав руки к груди, отступил на шаг от Строевой и медленно покачал головой:
   - Не возьму, тетенька! Как же вы голыми руками винтовку держать будете? А я - что? Вот так могу, - он сунул руки в рукава старенького пальто, глядя ясными глазами на русскую девушку-солдата.
   Зина спросила:
   - А ты где живешь?
   - В лесу.
   - Как в лесу?
   - Очень просто. Как стали гестаповцы наших деревенских в Германию угонять, я и бабушка ночью убежали в лес. Я еще летом землянку построил, дров заготовил, картошки и соли припас.
   - А где твои папа и мама?
   - Папа на войне, а маму немцы к себе угнали.
   Бойцы окружили тесным кольцом Шурика и его бабушку. Каждому хотелось сказать приветливое слово первым советским гражданам, с которыми довелось встретиться на освобожденной от немцев земле. Но мы очень спешили: на околице Местанова наше боевое охранение уже завязало перестрелку с противником. Эта маленькая худенькая фигурка русского мальчика и его выразительные с хитринкой глазенки остались жить в моей памяти на всю жизнь. А его напутственные слова и теперь звучат в ушах:
   - Товарищи! Будьте осторожны, фашисты очень злые!
   Как только завязалась перестрелка на околице Местанова, Круглов приказал первой роте обойти немцев с запада, третьей - с востока и окружить их в деревне, а нам, снайперам, вести бой с вражескими пулеметчиками и снайперами.
   Одна за другой роты скрылись в лесу. Снайперы попарно разошлись в разные стороны и по полю стали подбираться ближе к Местанову. Зина и я, дойдя до березы, указанной Шуриком, залегли. Впереди простиралась снежная равнина, отделявшая нас от селения.. Увидеть солдата, одетого в маскировочный костюм, отсюда было невозможно. Нужно было подобраться к деревне хотя бы на пятьсот - шестьсот метров, чтобы увидеть, откуда немцы стреляют.
   - Иосиф, я поползу одна, вон до того куста бурьяна, а ты наблюдай, нет ли поблизости немецкого снайпера. Я тебе дам знать, как только доберусь до куста..
   Не ожидая моего согласия, Зина быстро уползла.. Скоро ее маскировочный костюм слился со снежной пеленой, и я потерял ее из виду. Я всматривался в каждый колышек, каждую жердь забора на околице Местанова, но увидеть хотя бы вспышку выстрела или перебегающего с места на место немца не мог.
   "А если Зина не заметит запорошенную снегом мину?" Эта страшная мысль засверлила мозг. "Зачем я не остановил ее!" В висках стучала кровь, да так сильно, что я не слышал выстрелов. Глаз слезился от напряжения, не хватало времени не только осмотреться по сторонам, но даже смахнуть рукой слезу - я боялся упустить вражеского стрелка, который мог заметить Зину и убить ее. Мне захотелось ползти как можно быстрее по ее следу, догнать ее, чтобы никогда больше ни на одну секунду не разлучаться с ней.
   Я продолжал пристально вглядываться то в заросли бурьяна, то в дома на околице Местанова. Мне казалось, что прошла вечность, а Зина все не появлялась на условленном месте. Я потерял всякое терпение. Непреодолимое желание быть с ней рядом толкало меня вперед. Но вот зашевелились стебельки бурьяна...
   - Зина! - невольно вырвалось у меня.
   Она подняла марлю капюшона, и ее разрумянившееся лицо резко выделилось на снегу.
   Я пополз быстро, не оглядываясь, по ее следу. Осмотрелся: впереди небольшой снежный холм, из-за которого не было видно домов деревни. На снегу в сторону холмика - следы человека. Пригибаясь к земле, забыв осторожность, я бросился бежать по этому следу.
   - Ползи! Сумасшедший, заметят!
   Я упал на снег и осмотрелся. Недалеко от меня лежала Зина, вернее, я увидел подошвы ее валенок.
   - Иосиф, что случилось?
   - Поволновался... Все пройдет.
   - Я тоже. Не будем больше в бою разлучаться.
   До Местанова теперь было не более пятисот - шестисот метров, но, где укрываются немцы, не было видно. Заснеженные крыши домов, казалось, своей тяжестью вдавливали в землю бревенчатые стены, окна виднелись на уровне снежного покрова.
   - Фрицы, видимо, стреляют с чердаков. Нам необходимо отползти в сторону, чтобы их увидеть, - предложил я.
   - Ползать по полю нет надобности, будем следить за улицей и палисадниками домов, - ответила Зина, согревая дыханием кончики пальцев левой руки.
   Где-то совсем близко слева и справа открыли огонь станковые и ручные пулеметы, дружно захлопали винтовочные выстрелы.
   "Наши подошли вплотную к Местанову", - подумал я с облегчением.
   - Иосиф, видишь скирду соломы у стенки сарая?
   - Вижу, а что?
   - А ты лучше присмотрись к ней. Мне кажется, что солома шевелится.
   - Следи за ней, а я буду смотреть за улицей.
   В тот момент когда бойцы батальона Круглова обложили деревню со всех сторон, через наши головы пронеслись одна за другой очереди "катюш". На улицах, в огородах взлетели в воздух копны дыма и огня, разом загорелось несколько домов. Со двора одного горящего дома вырвалась на улицу пара светло-рыжих лошадей, запряженных в пароконные сани; они бешеным галопом понеслись вдоль деревни в нашу сторону. Испуганные взрывами снарядов, лошади усиливали бег. Из больших ноздрей их вырывались клубы пара. Они промчались мимо нас напрямик по полю, а когда выбежали на дорогу, послышался взрыв. С пронзительным ржанием лошади взвились на дыбы и рухнули на землю.