— Разве не так, сэр?
Аргайл покачал головой.
— Возможно. Я тоже об этом слышал. Но что, собственно, это меняет?
— В данном случае ваши шансы выиграть исковое заявление по ущербу будут невелики, если вы подадите иск уже после предъявленного ей обвинения по уголовному делу.
— Не понимаю.
И тогда адвокат логично, шаг за шагом, раскладывая все по полочкам, начал объяснять ему, словно читал нравоучения малому ребенку или же обучал студента-первокурсника юридического колледжа.
— Мне кажется, прокуратура готова предъявить ей обвинение в убийстве мистера Морзби…
— Но она не убивала. Тому нет никаких прямых доказательств. Но предположим.
— Тогда иначе. Они предъявят ей обвинение в соучастии в убийстве, — педантично продолжил Энсти, — с целью завладеть его состоянием. Если ее признают виновной, она автоматически исключается из группы претендующих на наследство лиц, поскольку, согласно закону, преступник не имеет права пользоваться плодами своего преступления. Могу процитировать вам в этой связи…
— Пожалуйста, не надо! — жалобно протянул Аргайл. — Я не хочу подавать в суд на кого бы то ни было.
Он откинулся на подушки и принялся размышлять над всем этим. Вдруг в голову ему пришла чудовищная мысль. Настолько чудовищная и пугающая, что Аргайл покрылся холодным потом. Если нечто такое, что он мог знать, становилось для кого-то препятствием при получении громадного наследства, то тогда мотив ясен. Именно этот человек захотел от него избавиться. И понять, вспомнить, что именно он видел и слышал, все равно не поможет, однако…
— Постойте, погодите, — сказал он Энсти. — Вы сегодня очень заняты?
Адвокат, уже поднявшийся с кресла, взглянул на него печально и в порыве искренности вдруг признался, что вот уже несколько недель совсем ничем не занят. В данный момент ни дел, ни клиентов, ровным счетом ничего.
— Вот и прекрасно, — заявил Аргайл. — Хочу, чтобы вы остались здесь, со мной. Ну хотя бы на несколько часов, согласны? Если хотите, можем заказать обед, прямо в номер.
Энсти снова опустился в кресло.
— Очень любезно с вашей стороны, — сказал он. — Почту за честь.
— В жизни еще не встречал человека, который бы так много ел, — признался Аргайл через четыре часа, когда Флавия вернулась в компании Морелли. — Этот человек — просто ходячий автомат по поглощению и переработке пищи. Даже ты так много не ешь.
Аргайл был выбит из равновесия. Присутствие адвоката стало для него настоящим испытанием, и тот факт, что оно оказалось необходимо, не умалял страданий. Знай Аргайл, что Флавия будет отсутствовать так долго и у Энсти такой зверский аппетит, он, возможно, смирился бы с риском потерять жизнь.
Однако выказать свое недовольство человеку, согласившемуся принять угощение, и объяснить ему, чем вызван такой внезапный припадок гостеприимства, Аргайл не мог. Да и потом последний вел себя не столь уж и скверно: сидел на постели, пил пиво и объяснял правила игры в бейсбол. Словом, они вдвоем неплохо проводили время. Прежде Аргайл понятия не имел, что бейсбол такая сложная игра, причем совершенно завораживающая. Одного он никак не мог понять: почему игроки выступают в нижнем белье, а Энсти был бессилен просветить его на сей счет.
Когда вошли Флавия с Морелли, они увидели следующую картину. Аргайл и мужчина средних лет в сером костюме сидели на постели и просто помирали от смеха при виде не вовремя выполненного броска (позже Аргайл был вынужден признаться, что, хоть убей, не понимает, что это за штука такая, не вовремя выполненный бросок, и чем он отличается от выполненного вовремя). Шторы на окнах плотно задернуты, и номер буквально завален пустыми банками из-под пива, огрызками и тарелками.
— Нет, серьезно, — добавил Аргайл, закончив свой рассказ. — День для меня выдался просто ужасный. Проблема в том, что никак не могу решить, простая это паранойя или нет. Но когда вокруг свободно бродят убийцы, я вдруг подумал, что являюсь легкой для них мишенью, если, конечно, кому-нибудь вообще придет в голову расправляться со мной. Не знаю, за что они меня могут убить, но подозреваю, что очень даже могут. Нет, конечно, знай я, что ты все это время была с Барклаем, я не стал бы опасаться, что он вдруг ворвется ко мне в номер с пушкой в руке.
— Вообще-то в таких делах лучше знать наверняка.
— Теперь мы позаботимся обо всем, — хмуро произнес Морелли. — Правда, не уверен, что это продвинет наше расследование. Доказательства всему голова, а вот их-то у нас пока нет.
— Наверное, вы возлагали большие надежды на эти встречи? Всех удалось повидать?
Морелли кивнул.
— Всем намекнули, как могли прозрачно. Стритер сегодня работает допоздна, домой раньше девяти не вернется. Мы всем сказали, что пленка хранится у него дома. Большое искушение для преступника.
Аргайл усмехнулся:
— Хорошо. Наверное, вам надо перекусить, прежде чем мы пойдем на дело. Может, заказать сандвичей? Подкрепимся и вернем таинственный бюст на положенное место.
— О чем это вы толкуете? — удивленно спросил Морелли.
— Ты ему ничего не сказала?
Флавия смотрела виновато.
— Прости, забыла. Видите ли, мы тут провели небольшое собственное расследование. Надеюсь, вы не станете возражать?
Морелли не возражал, лишь заметил, что здесь Лос-Анджелес и он служит в лос-анджелесской полиции, а они являются не более чем туристами, а потому он советует им держать его в курсе дела.
— Я вообще не хотела вам говорить. Но после разговора с Барклаем вдруг обнаружила последние недостающие детали и…
— И? — подбодрил Морелли.
— Лангтон, — твердо заявила Флавия. — Это совершенно очевидно. Все дело в ящике. Он был пуст.
— Пуст? — удивился детектив, подумав, что задает слишком много односложных вопросов.
— Да, пуст. Находится в подвальном помещении музея. Весит сто двадцать фунтов. Как написано на багажной бирке, столько он весил, когда в нем находился Бернини. Отсюда вывод: он был пуст с самого начала. Никакой кражи из кабинета Тейнета просто не было. Никакого бюста из страны не вывозили. И что бы воры ни похитили из дома Альберджи, бюста папы Пия V работы Бернини там не было. Я уже начинаю сомневаться, что он вообще когда-то находился у Альберджи.
— Но для чего тогда все это, скажите на милость? Чтоб окончательно нас запутать? Если да, то следует признать: сработало безотказно.
— А вот об этом нам надо спросить у Лангтона. Все с самого начала было чистой воды мошенничеством. И Лангтон — единственный, кто мог провернуть все это. Хотите выслушать аргументы в пользу этой версии?
Принесли еще один поднос с пивом и сандвичами, поэтому Флавия не сразу смогла удовлетворить их любопытство. Когда мальчик с подносом ушел, а сандвич с салями был доеден, Флавия продолжила свое повествование.
— У Морзби было три качества, которые и сделали его мишенью. Первое, он являлся коллектоманьяком, если такое слово здесь уместно. Второе, Морзби терпеть не мог, когда кто-нибудь пытался его провести. И наконец, третье. Он ненавидел платить налоги.
— Да кто же любит платить эти самые налоги! — пылко вставил Морелли.
— Как бы там ни было, в тысяча девятьсот пятьдесят первом он приобрел в Италии на черном рынке бюст. Продал ему эту вещь Гектор ди Соуза. Морзби внес деньги на депозитный счет, но бюст в Америку так и не прибыл. Мы знаем, его конфисковали. Наверняка Гектор ди Соуза так ему и сказал, вот только сомневаюсь, чтобы Морзби поверил. И не было потом о бюсте ни слуху ни духу; Морзби даже не знал, что некоторое время бюст находился в музее Боргезе, хотя выяснить это не составляло труда. Он не мог предпринять ровным счетом ничего, в противном случае все бы узнали, что он собирается вывезти из страны этот предмет нелегально. И Морзби решил забыть о нем. После этой истории он стал предельно осторожен в общении с дельцами от искусства, что было весьма разумно с его стороны. А затем случилась эта история с Франсом Халсом.
Морелли нахмурился. Очевидно, он что-то пропустил. Он не помнил, чтобы допрашивал человека по фамилии Хале.
— Все знали, что с картиной — что-то не так, но лишь Коллинзу, младшему куратору, хватило смелости открыто заявить об этом. Он предложил более тщательное ее обследование, выдвинул также предположение, что цена была чрезмерно завышена. Какой же разразился скандал! Бедняге куратору пришлось убраться из музея.
— Если вдуматься, то получается весьма показательная и любопытная история. В целом нет, конечно, музей Морзби может быть исключением, но лично я так не думаю, — музеи совсем не жалуют подделки. И если кому-то из сотрудников удается доказать сомнительность приобретения, его всячески хвалят и превозносят за это. Наш куратор был экспертом по голландской живописи семнадцатого века. Разумеется, протеже Лангтона. То, что картина оказалась подделкой, лично я ни минуты не сомневаюсь. Вся эта заварушка была затеяна лишь с одной целью — подорвать репутацию Тейнета в глазах Морзби. Да, похоже на то.
Морелли, смотревший в потолок, кивнул. Его сжигало нетерпение. Когда же эта дамочка представит хоть одно веское доказательство?
— И как же вы пришли к этому выводу? — спросил он. Подался вперед, долго рассматривал сандвичи на подносе, затем все же предпочел пиво.
— Лангтон не покупал Халса, так что эта история не могла его скомпрометировать. Вся вина падала на Тейнета, давшего добро на ее приобретение, и на Барклая, оплатившего покупку. В конечном счете все опять сходилось на Морзби. Если бы было проведено тщательное расследование, то выяснилось бы, что за картину, стоившую двести тысяч долларов, Морзби выложил три миллиона двести тысяч, что и было записано в налоговой декларации. Барклай назвал мне эти цифры. Дальнейшее расследование, несомненно, показало бы, что на протяжении многих лет с помощью этой процедуры Морзби экономил на налогах миллионы долларов. И тогда бы ему грозили нешуточные неприятности, и выкрутиться он мог, лишь свалив вину на Тейнета и Барклая. На своих преданных слуг. Ну, вы знаете, как это делается.
— Однако не сработало, — заметил Морелли.
— Да. Тейнет действовал с большей решительностью, чем от него ожидали, и выгнал куратора из музея. Тогда Лангтон предпринимает еще одну попытку. Коллинза принимают на службу в музей Боргезе, там он раскапывает документы по Бернини. И снова закрутились колесики и винтики. Лангтон не раз слышал историю о том, как Морзби обманули с бюстом Бернини. Нетрудно было догадаться, что старик страшно обрадуется возможности заполучить наконец бюст. В этой схеме существовали определенные сложности, но главная заключалась в том, как найти Бернини и вывезти его из страны. Для этой цели избрали ди Соузу, несчастного неудачника, на которого можно было бы взвалить всю вину за контрабанду, чтобы музей остался вне подозрений. Морзби почувствовал бы себя отмщенным, кроме того, сбылась бы его мечта заполучить наконец бюст.
И вот Лангтон отправляется в Италию, в музей, но получает от ворот поворот. Коллинз сообщает ему, что старик Альберджи недавно умер. Тогда он звонит полковнику Альберджи, но оказывается, что тот не имеет ни малейшего понятия о том, что находится у него в доме. Лангтон сразу же понимает: если Бернини там, то он единственный человек, который знает об этом. Организует ограбление, чтобы завладеть бюстом, но остается ни с чем. Никакого Бернини там не оказалось. Лангтон в дураках.
Однако он не тот человек, которого может остановить такой пустяк. Лангтон понимает: если он догадался, что Бернини может находиться у Альберджи, та же мысль придет в голову кому угодно. Лангтон подцепляет на крючок ди Соузу, для отвода глаз покупает у него несколько второстепенных вещиц, а затем платит ему за транспортировку груза через Атлантику. Деньги переводятся по обычной схеме, при этом, как я подозреваю, два миллиона долларов делают незапланированную остановку на банковском счете Коллинза. А уж потом исчезают неведомо куда.
Лангтон близок к цели. Он может не только лишить Морзби огромной суммы, но и заслужить благодарность старика за сделку и занять место Тейнета. Осуществить этот замысел можно было при одном существенном обстоятельстве: никто не должен заглядывать в ящик. Лангтон и прежде ввозил в музей разные экспонаты и был уверен, что таможня не станет тратить время на проверку груза. Но чтобы обезопаситься, он откладывает получение ящика до последнего момента, пока ему не становится известно о приезде в музей старика Морзби. Кстати, именно Лангтон настоял на том, чтобы ящик поместили в кабинет Тейнета, частично вскрыли, а потом решили отказаться от осмотра под предлогом нехватки времени. Теперь ему лишь оставалось залепить глазок камеры паштетом и ждать, когда все остальные начнут строить догадки на этот счет.
Морелли недовольно поморщился:
— Вряд ли он мог рассчитывать, что кто-то в это поверит?
— Но ведь мы поверили. В том-то и состоял фокус. Убедить всех и каждого, что бюст подлинный, после того как он исчез из кабинета Тейнета. Но для осуществления замысла ему нужно было активное, пусть неосознанное, содействие итальянской полиции. Мое в том, числе, черт бы его побрал! Он знал, что мы будем расследовать кражу у Альберджи, и все, что нам нужно, так это связать кражу с бюстом Бернини. И эту связь обеспечил Джонатан Аргайл, который немедленно позвонил мне в Италию и стал убеждать, будто свершилась контрабанда, причем проявил такую настойчивость, что мы тут же были вынуждены заняться этим делом. Я отправилась в музей Боргезе, и только сущий идиот проглядел бы связь.
Аргайл был потрясен, услышав, что его объявили чуть ли не прямым пособником в этой мошеннической операции.
— Лангтон приобрел Тициана позже, когда договорился с ди Соузой. Именно он настоял, чтобы Аргайл прилетел в Лос-Анджелес. Тициан не слишком вписывался в коллекцию музея. Выглядел эдакой паршивой козой…
— Овцой.
— Паршивой овцой в стаде других картин. Если предположить, что музей все же придерживался некой последовательной политики в приобретении, то это просто ни в какие ворота не лезло. Как, впрочем, и привезенная ди Соузой скульптура. Она тоже никак не вписывалась. Купили картину лишь по одной причине: обеспечить присутствие Аргайла в музее на момент преступления. Его дружба со мной и нашим управлением не являлась тайной для итальянских дельцов от искусства. Как только бюст исчез, Аргайл начал названивать мне, а уж я пошла по следу, заранее намеченному преступником.
Флавия так и сыпала идиомами. Должно быть, она не всегда правильно употребляла их. Наконец Флавия замолчала и вопросительно взглянула на Аргайла. Тот одобрительно кивнул.
— Лангтон тщательно спланировал свою операцию, и она увенчалась успехом. Расследование вывело на Альберджи, а затем и на сделку ди Соузы с бюстом, которую тот совершил в тысяча девятьсот пятьдесят первом году. С учетом того, что был найден отчет Альберджи того года, все идеально совпадало.
И результат не заставил себя ждать. Через пару дней наша полиция отправила в Америку официальный запрос с требованием о незамедлительной выдаче Бернини, где подчеркивалась особая ценность бюста как национального достояния и подтверждалась подлинность скульптуры.
Существовал ли лучший способ убедить всех, что кража действительно имела место и бюст подлинный?.. Думаю, нет. Преступник с самого начала манипулировал полицией, все считали, что бюст был привезен в Америку и является теперь утерянным шедевром.
Проблема заключалась не в том, что ди Соуза начал проявлять недовольство. Проблема в том, что он решает срочно переговорить с Морзби. А перед этим сообщает Джонатану, что вовсе не вывозил бюст контрабандой, и, очевидно, говорит то же самое Морзби. Преступник понимает: необходимо срочное вмешательство. Ну а остальное, думаю, понятно.
Флавия подняла глаза на присутствующих, довольная тем, что все концы сошлись и можно выписывать ордер на арест. Однако реакция Морелли вопреки ее ожиданиям была далека от восхищения. Он в очередной раз заговорил о необходимости неоспоримых доказательств.
— Ах это! — небрежно отмахнулась Флавия. — Проще простого. Он обязательно должен появиться сегодня вечером у Стритера. Там его и схватим. Я уже звонила Боттандо, он собирается ехать в музей Боргезе и прижать этого Коллинза к стенке. Да так крепко, пока тот не расколется.
— К слову о мистере Лангтоне, — сказал Аргайл. — Я все думаю об этих телефонных звонках, которые он делал после убийства.
— Тут никаких проблем, — произнес Морелли. — Оба абонента подтверждают, что звонки были, и телефонная прослушка, установленная Стритером, также подтверждает время звонков и номера.
На лице Аргайла отразилось разочарование, и тогда Морелли решил пресечь еще одно явное отклонение от существа дела, столь характерное для людей, обитающих по ту сторону Атлантики.
— Вот, — промолвил он, открыл портфель и достал сделанную на компьютере распечатку. — Не верите, смотрите сами.
Аргайл взял протянутый ему листок бумаги. Озаглавлен он был: «Исходящие ТФАБ». Иными словами, кто использовал данный телефон. Никакой новой информации эти звонки не содержали. В 10.10 вечера последовал звонок на номер Джека Морзби, в 10.21 — на номер Анны Морзби, с того же телефона. Все совпадало. Аргайл разочарованно вздохнул:
— Что ж, ладно. Просто была одна идея… А кстати, что это?
Он ткнул пальцем в предыдущую строчку распечатки, запись звонка с того же телефона, состоявшегося в 9.58 вечера.
— Это звонил старик Морзби, — бегло взглянув на распечатку, ответил Морелли. — Вызвал к себе Барклая. Проверено, совпадает.
Аргайл почесал в затылке и снова уставился на распечатку.
— Погодите секундочку, — пробормотал он. — Вы уверены?
— Конечно. Есть запись на видеопленке.
— Я знаю. Но если не ошибаюсь, звонок поступил извне.
— И что с того?
— А числится исходящим.
Морелли не сводил с него недоуменного взгляда.
— Разве все телефоны музея не подключены к внутренней сети? Ну как это обычно бывает во всех офисах, помешанных на всяких там высокотехнологичных штуковинах и прочее?
Морелли изменился в лице.
— Да, конечно, вы правы, — задумчиво протянул он. — И офисы, и кабинеты. И телефон в кабинете Тейнета — тоже. И этот исходящий… Черт побери!..
Аргайл улыбнулся:
— Еще одна причина навестить Стритера. Идемте же.
ГЛАВА 14
Аргайл покачал головой.
— Возможно. Я тоже об этом слышал. Но что, собственно, это меняет?
— В данном случае ваши шансы выиграть исковое заявление по ущербу будут невелики, если вы подадите иск уже после предъявленного ей обвинения по уголовному делу.
— Не понимаю.
И тогда адвокат логично, шаг за шагом, раскладывая все по полочкам, начал объяснять ему, словно читал нравоучения малому ребенку или же обучал студента-первокурсника юридического колледжа.
— Мне кажется, прокуратура готова предъявить ей обвинение в убийстве мистера Морзби…
— Но она не убивала. Тому нет никаких прямых доказательств. Но предположим.
— Тогда иначе. Они предъявят ей обвинение в соучастии в убийстве, — педантично продолжил Энсти, — с целью завладеть его состоянием. Если ее признают виновной, она автоматически исключается из группы претендующих на наследство лиц, поскольку, согласно закону, преступник не имеет права пользоваться плодами своего преступления. Могу процитировать вам в этой связи…
— Пожалуйста, не надо! — жалобно протянул Аргайл. — Я не хочу подавать в суд на кого бы то ни было.
Он откинулся на подушки и принялся размышлять над всем этим. Вдруг в голову ему пришла чудовищная мысль. Настолько чудовищная и пугающая, что Аргайл покрылся холодным потом. Если нечто такое, что он мог знать, становилось для кого-то препятствием при получении громадного наследства, то тогда мотив ясен. Именно этот человек захотел от него избавиться. И понять, вспомнить, что именно он видел и слышал, все равно не поможет, однако…
— Постойте, погодите, — сказал он Энсти. — Вы сегодня очень заняты?
Адвокат, уже поднявшийся с кресла, взглянул на него печально и в порыве искренности вдруг признался, что вот уже несколько недель совсем ничем не занят. В данный момент ни дел, ни клиентов, ровным счетом ничего.
— Вот и прекрасно, — заявил Аргайл. — Хочу, чтобы вы остались здесь, со мной. Ну хотя бы на несколько часов, согласны? Если хотите, можем заказать обед, прямо в номер.
Энсти снова опустился в кресло.
— Очень любезно с вашей стороны, — сказал он. — Почту за честь.
— В жизни еще не встречал человека, который бы так много ел, — признался Аргайл через четыре часа, когда Флавия вернулась в компании Морелли. — Этот человек — просто ходячий автомат по поглощению и переработке пищи. Даже ты так много не ешь.
Аргайл был выбит из равновесия. Присутствие адвоката стало для него настоящим испытанием, и тот факт, что оно оказалось необходимо, не умалял страданий. Знай Аргайл, что Флавия будет отсутствовать так долго и у Энсти такой зверский аппетит, он, возможно, смирился бы с риском потерять жизнь.
Однако выказать свое недовольство человеку, согласившемуся принять угощение, и объяснить ему, чем вызван такой внезапный припадок гостеприимства, Аргайл не мог. Да и потом последний вел себя не столь уж и скверно: сидел на постели, пил пиво и объяснял правила игры в бейсбол. Словом, они вдвоем неплохо проводили время. Прежде Аргайл понятия не имел, что бейсбол такая сложная игра, причем совершенно завораживающая. Одного он никак не мог понять: почему игроки выступают в нижнем белье, а Энсти был бессилен просветить его на сей счет.
Когда вошли Флавия с Морелли, они увидели следующую картину. Аргайл и мужчина средних лет в сером костюме сидели на постели и просто помирали от смеха при виде не вовремя выполненного броска (позже Аргайл был вынужден признаться, что, хоть убей, не понимает, что это за штука такая, не вовремя выполненный бросок, и чем он отличается от выполненного вовремя). Шторы на окнах плотно задернуты, и номер буквально завален пустыми банками из-под пива, огрызками и тарелками.
— Нет, серьезно, — добавил Аргайл, закончив свой рассказ. — День для меня выдался просто ужасный. Проблема в том, что никак не могу решить, простая это паранойя или нет. Но когда вокруг свободно бродят убийцы, я вдруг подумал, что являюсь легкой для них мишенью, если, конечно, кому-нибудь вообще придет в голову расправляться со мной. Не знаю, за что они меня могут убить, но подозреваю, что очень даже могут. Нет, конечно, знай я, что ты все это время была с Барклаем, я не стал бы опасаться, что он вдруг ворвется ко мне в номер с пушкой в руке.
— Вообще-то в таких делах лучше знать наверняка.
— Теперь мы позаботимся обо всем, — хмуро произнес Морелли. — Правда, не уверен, что это продвинет наше расследование. Доказательства всему голова, а вот их-то у нас пока нет.
— Наверное, вы возлагали большие надежды на эти встречи? Всех удалось повидать?
Морелли кивнул.
— Всем намекнули, как могли прозрачно. Стритер сегодня работает допоздна, домой раньше девяти не вернется. Мы всем сказали, что пленка хранится у него дома. Большое искушение для преступника.
Аргайл усмехнулся:
— Хорошо. Наверное, вам надо перекусить, прежде чем мы пойдем на дело. Может, заказать сандвичей? Подкрепимся и вернем таинственный бюст на положенное место.
— О чем это вы толкуете? — удивленно спросил Морелли.
— Ты ему ничего не сказала?
Флавия смотрела виновато.
— Прости, забыла. Видите ли, мы тут провели небольшое собственное расследование. Надеюсь, вы не станете возражать?
Морелли не возражал, лишь заметил, что здесь Лос-Анджелес и он служит в лос-анджелесской полиции, а они являются не более чем туристами, а потому он советует им держать его в курсе дела.
— Я вообще не хотела вам говорить. Но после разговора с Барклаем вдруг обнаружила последние недостающие детали и…
— И? — подбодрил Морелли.
— Лангтон, — твердо заявила Флавия. — Это совершенно очевидно. Все дело в ящике. Он был пуст.
— Пуст? — удивился детектив, подумав, что задает слишком много односложных вопросов.
— Да, пуст. Находится в подвальном помещении музея. Весит сто двадцать фунтов. Как написано на багажной бирке, столько он весил, когда в нем находился Бернини. Отсюда вывод: он был пуст с самого начала. Никакой кражи из кабинета Тейнета просто не было. Никакого бюста из страны не вывозили. И что бы воры ни похитили из дома Альберджи, бюста папы Пия V работы Бернини там не было. Я уже начинаю сомневаться, что он вообще когда-то находился у Альберджи.
— Но для чего тогда все это, скажите на милость? Чтоб окончательно нас запутать? Если да, то следует признать: сработало безотказно.
— А вот об этом нам надо спросить у Лангтона. Все с самого начала было чистой воды мошенничеством. И Лангтон — единственный, кто мог провернуть все это. Хотите выслушать аргументы в пользу этой версии?
Принесли еще один поднос с пивом и сандвичами, поэтому Флавия не сразу смогла удовлетворить их любопытство. Когда мальчик с подносом ушел, а сандвич с салями был доеден, Флавия продолжила свое повествование.
— У Морзби было три качества, которые и сделали его мишенью. Первое, он являлся коллектоманьяком, если такое слово здесь уместно. Второе, Морзби терпеть не мог, когда кто-нибудь пытался его провести. И наконец, третье. Он ненавидел платить налоги.
— Да кто же любит платить эти самые налоги! — пылко вставил Морелли.
— Как бы там ни было, в тысяча девятьсот пятьдесят первом он приобрел в Италии на черном рынке бюст. Продал ему эту вещь Гектор ди Соуза. Морзби внес деньги на депозитный счет, но бюст в Америку так и не прибыл. Мы знаем, его конфисковали. Наверняка Гектор ди Соуза так ему и сказал, вот только сомневаюсь, чтобы Морзби поверил. И не было потом о бюсте ни слуху ни духу; Морзби даже не знал, что некоторое время бюст находился в музее Боргезе, хотя выяснить это не составляло труда. Он не мог предпринять ровным счетом ничего, в противном случае все бы узнали, что он собирается вывезти из страны этот предмет нелегально. И Морзби решил забыть о нем. После этой истории он стал предельно осторожен в общении с дельцами от искусства, что было весьма разумно с его стороны. А затем случилась эта история с Франсом Халсом.
Морелли нахмурился. Очевидно, он что-то пропустил. Он не помнил, чтобы допрашивал человека по фамилии Хале.
— Все знали, что с картиной — что-то не так, но лишь Коллинзу, младшему куратору, хватило смелости открыто заявить об этом. Он предложил более тщательное ее обследование, выдвинул также предположение, что цена была чрезмерно завышена. Какой же разразился скандал! Бедняге куратору пришлось убраться из музея.
— Если вдуматься, то получается весьма показательная и любопытная история. В целом нет, конечно, музей Морзби может быть исключением, но лично я так не думаю, — музеи совсем не жалуют подделки. И если кому-то из сотрудников удается доказать сомнительность приобретения, его всячески хвалят и превозносят за это. Наш куратор был экспертом по голландской живописи семнадцатого века. Разумеется, протеже Лангтона. То, что картина оказалась подделкой, лично я ни минуты не сомневаюсь. Вся эта заварушка была затеяна лишь с одной целью — подорвать репутацию Тейнета в глазах Морзби. Да, похоже на то.
Морелли, смотревший в потолок, кивнул. Его сжигало нетерпение. Когда же эта дамочка представит хоть одно веское доказательство?
— И как же вы пришли к этому выводу? — спросил он. Подался вперед, долго рассматривал сандвичи на подносе, затем все же предпочел пиво.
— Лангтон не покупал Халса, так что эта история не могла его скомпрометировать. Вся вина падала на Тейнета, давшего добро на ее приобретение, и на Барклая, оплатившего покупку. В конечном счете все опять сходилось на Морзби. Если бы было проведено тщательное расследование, то выяснилось бы, что за картину, стоившую двести тысяч долларов, Морзби выложил три миллиона двести тысяч, что и было записано в налоговой декларации. Барклай назвал мне эти цифры. Дальнейшее расследование, несомненно, показало бы, что на протяжении многих лет с помощью этой процедуры Морзби экономил на налогах миллионы долларов. И тогда бы ему грозили нешуточные неприятности, и выкрутиться он мог, лишь свалив вину на Тейнета и Барклая. На своих преданных слуг. Ну, вы знаете, как это делается.
— Однако не сработало, — заметил Морелли.
— Да. Тейнет действовал с большей решительностью, чем от него ожидали, и выгнал куратора из музея. Тогда Лангтон предпринимает еще одну попытку. Коллинза принимают на службу в музей Боргезе, там он раскапывает документы по Бернини. И снова закрутились колесики и винтики. Лангтон не раз слышал историю о том, как Морзби обманули с бюстом Бернини. Нетрудно было догадаться, что старик страшно обрадуется возможности заполучить наконец бюст. В этой схеме существовали определенные сложности, но главная заключалась в том, как найти Бернини и вывезти его из страны. Для этой цели избрали ди Соузу, несчастного неудачника, на которого можно было бы взвалить всю вину за контрабанду, чтобы музей остался вне подозрений. Морзби почувствовал бы себя отмщенным, кроме того, сбылась бы его мечта заполучить наконец бюст.
И вот Лангтон отправляется в Италию, в музей, но получает от ворот поворот. Коллинз сообщает ему, что старик Альберджи недавно умер. Тогда он звонит полковнику Альберджи, но оказывается, что тот не имеет ни малейшего понятия о том, что находится у него в доме. Лангтон сразу же понимает: если Бернини там, то он единственный человек, который знает об этом. Организует ограбление, чтобы завладеть бюстом, но остается ни с чем. Никакого Бернини там не оказалось. Лангтон в дураках.
Однако он не тот человек, которого может остановить такой пустяк. Лангтон понимает: если он догадался, что Бернини может находиться у Альберджи, та же мысль придет в голову кому угодно. Лангтон подцепляет на крючок ди Соузу, для отвода глаз покупает у него несколько второстепенных вещиц, а затем платит ему за транспортировку груза через Атлантику. Деньги переводятся по обычной схеме, при этом, как я подозреваю, два миллиона долларов делают незапланированную остановку на банковском счете Коллинза. А уж потом исчезают неведомо куда.
Лангтон близок к цели. Он может не только лишить Морзби огромной суммы, но и заслужить благодарность старика за сделку и занять место Тейнета. Осуществить этот замысел можно было при одном существенном обстоятельстве: никто не должен заглядывать в ящик. Лангтон и прежде ввозил в музей разные экспонаты и был уверен, что таможня не станет тратить время на проверку груза. Но чтобы обезопаситься, он откладывает получение ящика до последнего момента, пока ему не становится известно о приезде в музей старика Морзби. Кстати, именно Лангтон настоял на том, чтобы ящик поместили в кабинет Тейнета, частично вскрыли, а потом решили отказаться от осмотра под предлогом нехватки времени. Теперь ему лишь оставалось залепить глазок камеры паштетом и ждать, когда все остальные начнут строить догадки на этот счет.
Морелли недовольно поморщился:
— Вряд ли он мог рассчитывать, что кто-то в это поверит?
— Но ведь мы поверили. В том-то и состоял фокус. Убедить всех и каждого, что бюст подлинный, после того как он исчез из кабинета Тейнета. Но для осуществления замысла ему нужно было активное, пусть неосознанное, содействие итальянской полиции. Мое в том, числе, черт бы его побрал! Он знал, что мы будем расследовать кражу у Альберджи, и все, что нам нужно, так это связать кражу с бюстом Бернини. И эту связь обеспечил Джонатан Аргайл, который немедленно позвонил мне в Италию и стал убеждать, будто свершилась контрабанда, причем проявил такую настойчивость, что мы тут же были вынуждены заняться этим делом. Я отправилась в музей Боргезе, и только сущий идиот проглядел бы связь.
Аргайл был потрясен, услышав, что его объявили чуть ли не прямым пособником в этой мошеннической операции.
— Лангтон приобрел Тициана позже, когда договорился с ди Соузой. Именно он настоял, чтобы Аргайл прилетел в Лос-Анджелес. Тициан не слишком вписывался в коллекцию музея. Выглядел эдакой паршивой козой…
— Овцой.
— Паршивой овцой в стаде других картин. Если предположить, что музей все же придерживался некой последовательной политики в приобретении, то это просто ни в какие ворота не лезло. Как, впрочем, и привезенная ди Соузой скульптура. Она тоже никак не вписывалась. Купили картину лишь по одной причине: обеспечить присутствие Аргайла в музее на момент преступления. Его дружба со мной и нашим управлением не являлась тайной для итальянских дельцов от искусства. Как только бюст исчез, Аргайл начал названивать мне, а уж я пошла по следу, заранее намеченному преступником.
Флавия так и сыпала идиомами. Должно быть, она не всегда правильно употребляла их. Наконец Флавия замолчала и вопросительно взглянула на Аргайла. Тот одобрительно кивнул.
— Лангтон тщательно спланировал свою операцию, и она увенчалась успехом. Расследование вывело на Альберджи, а затем и на сделку ди Соузы с бюстом, которую тот совершил в тысяча девятьсот пятьдесят первом году. С учетом того, что был найден отчет Альберджи того года, все идеально совпадало.
И результат не заставил себя ждать. Через пару дней наша полиция отправила в Америку официальный запрос с требованием о незамедлительной выдаче Бернини, где подчеркивалась особая ценность бюста как национального достояния и подтверждалась подлинность скульптуры.
Существовал ли лучший способ убедить всех, что кража действительно имела место и бюст подлинный?.. Думаю, нет. Преступник с самого начала манипулировал полицией, все считали, что бюст был привезен в Америку и является теперь утерянным шедевром.
Проблема заключалась не в том, что ди Соуза начал проявлять недовольство. Проблема в том, что он решает срочно переговорить с Морзби. А перед этим сообщает Джонатану, что вовсе не вывозил бюст контрабандой, и, очевидно, говорит то же самое Морзби. Преступник понимает: необходимо срочное вмешательство. Ну а остальное, думаю, понятно.
Флавия подняла глаза на присутствующих, довольная тем, что все концы сошлись и можно выписывать ордер на арест. Однако реакция Морелли вопреки ее ожиданиям была далека от восхищения. Он в очередной раз заговорил о необходимости неоспоримых доказательств.
— Ах это! — небрежно отмахнулась Флавия. — Проще простого. Он обязательно должен появиться сегодня вечером у Стритера. Там его и схватим. Я уже звонила Боттандо, он собирается ехать в музей Боргезе и прижать этого Коллинза к стенке. Да так крепко, пока тот не расколется.
— К слову о мистере Лангтоне, — сказал Аргайл. — Я все думаю об этих телефонных звонках, которые он делал после убийства.
— Тут никаких проблем, — произнес Морелли. — Оба абонента подтверждают, что звонки были, и телефонная прослушка, установленная Стритером, также подтверждает время звонков и номера.
На лице Аргайла отразилось разочарование, и тогда Морелли решил пресечь еще одно явное отклонение от существа дела, столь характерное для людей, обитающих по ту сторону Атлантики.
— Вот, — промолвил он, открыл портфель и достал сделанную на компьютере распечатку. — Не верите, смотрите сами.
Аргайл взял протянутый ему листок бумаги. Озаглавлен он был: «Исходящие ТФАБ». Иными словами, кто использовал данный телефон. Никакой новой информации эти звонки не содержали. В 10.10 вечера последовал звонок на номер Джека Морзби, в 10.21 — на номер Анны Морзби, с того же телефона. Все совпадало. Аргайл разочарованно вздохнул:
— Что ж, ладно. Просто была одна идея… А кстати, что это?
Он ткнул пальцем в предыдущую строчку распечатки, запись звонка с того же телефона, состоявшегося в 9.58 вечера.
— Это звонил старик Морзби, — бегло взглянув на распечатку, ответил Морелли. — Вызвал к себе Барклая. Проверено, совпадает.
Аргайл почесал в затылке и снова уставился на распечатку.
— Погодите секундочку, — пробормотал он. — Вы уверены?
— Конечно. Есть запись на видеопленке.
— Я знаю. Но если не ошибаюсь, звонок поступил извне.
— И что с того?
— А числится исходящим.
Морелли не сводил с него недоуменного взгляда.
— Разве все телефоны музея не подключены к внутренней сети? Ну как это обычно бывает во всех офисах, помешанных на всяких там высокотехнологичных штуковинах и прочее?
Морелли изменился в лице.
— Да, конечно, вы правы, — задумчиво протянул он. — И офисы, и кабинеты. И телефон в кабинете Тейнета — тоже. И этот исходящий… Черт побери!..
Аргайл улыбнулся:
— Еще одна причина навестить Стритера. Идемте же.
ГЛАВА 14
Проблема заключалась в том, что дом Роберта Стритера был очень уж открытым, хорошо освещенным и не защищенным от посторонних глаз. Если риэлторы и агенты по недвижимости просто облизываются при виде такого дома, то полицейские, стремящиеся проводить свои операции в строгой секретности, тут же впадают в уныние. Морелли, прежде не видевший его, был разочарован.
— Неужели нельзя было выбрать что-нибудь получше? — проворчал он и раздраженно потер десну. Чертова десна, все хуже и хуже. Болит просто невыносимо. Нет, завтра же надо что-то предпринять, пойти к дантисту. — Это кошмар какой-то! Слишком открытое место. Даже на улице машину нельзя припарковать, непременно кто-нибудь заметит.
Он раздул щеки и медленно, задумчиво, со свистом выпустил воздух.
— Вот что я вам скажу. Отъеду за угол и оставлю ее в квартале отсюда. А вы ступайте и ждите меня в доме. Приду через несколько минут. До этого вряд ли с вами что-нибудь случится.
И он зашагал к машине.
— Просто удивительно, каким успокаивающим может быть присутствие полицейского, — заметил Аргайл через несколько минут, когда все они уже разместились на кухне. — Без него мне сразу стало как-то не по себе.
Флавия кивнула. Она тоже немного нервничала. Ведь эта затея определенно таила в себе опасность, хотя действовали они правильно. За несколько лет работы в полиции Флавия убедилась, что ничто и никогда не идет по заранее намеченному плану. И не было никаких причин полагать, что этот главный закон подлости в полицейской работе, подмеченный ею еще в Италии, не действует здесь, в Калифорнии. Морелли мог и наверняка призвал на помощь ресурсы, о которых в ее управлении и мечтать не могли. Она уже успела убедиться — этому человеку подвластно все, от организации вертолетной атаки с воздуха до противотанковых ракет. Тем не менее Флавия явно трусила, а в нижней части живота возникло такое неприятное, тягостное ощущение…
— Как думаешь, сработает? — спросил Аргайл.
— Надеюсь, да.
— Считаешь, он действительно клюнет на эту историю с пленкой? Я бы, наверное, не клюнул. Уж слишком топорна.
— Ведь это была твоя идея.
— Знаю. Но это вовсе не означает, что я считаю ее такой уж замечательной.
Вошел Морелли, он тоже нервничал, что было немного странно, поскольку уж кто-кто, а он должен был привыкнуть к такого рода операциям. Но детектив был бледен, как полотно, и весь вспотел. Невооруженным глазом было видно, как он дрожит.
— Вы в порядке? — озабоченно спросила Флавия. Первый и главный закон подлости в полицейской работе, похоже, начал действовать. Морелли кивнул.
— Прекрасно, просто замечательно, — пробормотал он. — Просто дайте мне одну минуту.
Опираясь о стол, он медленно и неуверенно опустился на табуретку.
— Вы неважно выглядите, — заметил Аргайл. Морелли поднял голову, вскрикнул и опустился на колени. Флавия с Аргайлом вскочили и в ужасе уставились на него.
— Думаю, это зуб, — предположила Флавия, прислушиваясь к невнятному бормотанию Морелли. — Болит, да?
В ответ снова бормотание, на сей раз более долгое.
— Говорит, что прежде ничего подобного не было.
— Острая боль, словно в тебя вонзают раскаленную на огне булавку?
Морелли закивал, давая понять, что описано точно.
— Абсцесс, — заявил Аргайл. — Страшно неприятная штука. Возникает, как гром среди ясного неба. Однажды у меня тоже был. Чертовски больно, прямо сил нет. Неплохо было бы сделать укол или удалить нерв. Их выдергивают маленькой такой проволочкой с крючком на конце.
Морелли издал болезненный крик и начал раскачиваться из стороны в сторону. Флавия посоветовала Аргайлу не вдаваться в подробности, а потом спросила, что же им все-таки теперь делать?
— Думаю, ему нужен зубной врач.
— Но мы же преследуем убийцу. Прикажешь остановиться и ехать к этому чертову дантисту?
— Тогда ему нужны обезболивающие. Сильные и много. На некоторое время боль утихнет. Конечно, он будет немного заторможен…
Морелли снова забормотал что-то. Они прислушались, несколько слов удалось разобрать. Он сказал, что у него в машине есть аптечка, всегда иметь ее под рукой предписывает управление полиции. И в ней полно обезболивающих.
— Ну, тогда все очень просто, — сказала Флавия. — Пойду и принесу ему аптечку.
— Тебе нельзя выходить одной.
— Но ведь и оставить его здесь мы тоже не можем. А ему уходить нельзя.
— Тогда бери его с собой.
— И оставить тебя здесь? Одного? Нет, об этом даже речи быть не может!
— Но не пойдем же мы все вместе, как на парад. Для чего тогда устроена засада?
Флавия колебалась.
— Смотри, все очень просто, — продолжал убеждать ее Аргайл. — Выйдешь через заднюю дверь, подведешь его к машине, оставишь там и сразу же вернешься. А я буду здесь, и если случится какая-нибудь неприятность, вылечу из двери, как молния, никто и опомниться не успеет. Поверь мне, я справлюсь. Да и отсутствовать вы будете всего несколько минут.
Убедить Флавию не удалось, однако она понимала, что другого выхода у них просто нет. Из компетентного и надежного полицейского Морелли превратился в дрожащую и ноющую развалину, издававшую звериные, а не человеческие звуки. Он страшно шумел, а для проведения операции это нежелательно.
— Ладно. Но только помни: никакой самодеятельности!
— Не беспокойся, все будет хорошо. Идите же. Нельзя торчать тут весь вечер и вести бессмысленные споры.
Вдвоем они помогли Морелли подняться и поволокли его к задней двери. Похоже, ему немного полегчало, первый болевой шок прошел. Теперь боль превратилась в сильное и неотвязное страдание, с которым ему кое-как удавалось справляться, до тех пор, разумеется, пока от него не потребуются какие-нибудь решительные действия.
— Не открывай дверь, пока я не вернусь, — выходя, шепнула Аргайлу Флавия.
— Не буду, — пообещал он.
Проявить храбрость это, конечно, прекрасно, думал Аргайл через несколько минут. Но вот мудро ли? Если уж быть честным перед собой до конца, он присутствовал здесь лишь для того, чтобы произвести впечатление на Флавию. И потом, где та тонкая грань между храбростью и дурацкой самонадеянностью? Вот если бы, к примеру, Морелли оставил ему оружие, тогда другое дело. Аргайл не знал, как с ним обращаться, но думал, что при необходимости все же сумеет выстрелить.
Вся штука в том, тут же напомнил он себе, что Морелли не оставил оружия. И он, Аргайл, ничего не сделает, если что-нибудь произойдет. Особенно если учесть, что одна нога у него в гипсе.
Оставаться здесь и дальше одному значило нарываться на неприятности, думал Аргайл, направляясь к двери.
Дверь отворилась легко, точнее, даже прежде, чем он взялся за ручку. Едва Аргайл потянулся к этой ручке, как кто-то ухватился за нее с другой стороны. И только он успел повернуть ее, как кто-то сделал то же самое с другой стороны; и не успел Аргайл, находящийся внутри, потянуть ручку к себе, как тот, другой, снаружи, толчком распахнул дверь.
— Неужели нельзя было выбрать что-нибудь получше? — проворчал он и раздраженно потер десну. Чертова десна, все хуже и хуже. Болит просто невыносимо. Нет, завтра же надо что-то предпринять, пойти к дантисту. — Это кошмар какой-то! Слишком открытое место. Даже на улице машину нельзя припарковать, непременно кто-нибудь заметит.
Он раздул щеки и медленно, задумчиво, со свистом выпустил воздух.
— Вот что я вам скажу. Отъеду за угол и оставлю ее в квартале отсюда. А вы ступайте и ждите меня в доме. Приду через несколько минут. До этого вряд ли с вами что-нибудь случится.
И он зашагал к машине.
— Просто удивительно, каким успокаивающим может быть присутствие полицейского, — заметил Аргайл через несколько минут, когда все они уже разместились на кухне. — Без него мне сразу стало как-то не по себе.
Флавия кивнула. Она тоже немного нервничала. Ведь эта затея определенно таила в себе опасность, хотя действовали они правильно. За несколько лет работы в полиции Флавия убедилась, что ничто и никогда не идет по заранее намеченному плану. И не было никаких причин полагать, что этот главный закон подлости в полицейской работе, подмеченный ею еще в Италии, не действует здесь, в Калифорнии. Морелли мог и наверняка призвал на помощь ресурсы, о которых в ее управлении и мечтать не могли. Она уже успела убедиться — этому человеку подвластно все, от организации вертолетной атаки с воздуха до противотанковых ракет. Тем не менее Флавия явно трусила, а в нижней части живота возникло такое неприятное, тягостное ощущение…
— Как думаешь, сработает? — спросил Аргайл.
— Надеюсь, да.
— Считаешь, он действительно клюнет на эту историю с пленкой? Я бы, наверное, не клюнул. Уж слишком топорна.
— Ведь это была твоя идея.
— Знаю. Но это вовсе не означает, что я считаю ее такой уж замечательной.
Вошел Морелли, он тоже нервничал, что было немного странно, поскольку уж кто-кто, а он должен был привыкнуть к такого рода операциям. Но детектив был бледен, как полотно, и весь вспотел. Невооруженным глазом было видно, как он дрожит.
— Вы в порядке? — озабоченно спросила Флавия. Первый и главный закон подлости в полицейской работе, похоже, начал действовать. Морелли кивнул.
— Прекрасно, просто замечательно, — пробормотал он. — Просто дайте мне одну минуту.
Опираясь о стол, он медленно и неуверенно опустился на табуретку.
— Вы неважно выглядите, — заметил Аргайл. Морелли поднял голову, вскрикнул и опустился на колени. Флавия с Аргайлом вскочили и в ужасе уставились на него.
— Думаю, это зуб, — предположила Флавия, прислушиваясь к невнятному бормотанию Морелли. — Болит, да?
В ответ снова бормотание, на сей раз более долгое.
— Говорит, что прежде ничего подобного не было.
— Острая боль, словно в тебя вонзают раскаленную на огне булавку?
Морелли закивал, давая понять, что описано точно.
— Абсцесс, — заявил Аргайл. — Страшно неприятная штука. Возникает, как гром среди ясного неба. Однажды у меня тоже был. Чертовски больно, прямо сил нет. Неплохо было бы сделать укол или удалить нерв. Их выдергивают маленькой такой проволочкой с крючком на конце.
Морелли издал болезненный крик и начал раскачиваться из стороны в сторону. Флавия посоветовала Аргайлу не вдаваться в подробности, а потом спросила, что же им все-таки теперь делать?
— Думаю, ему нужен зубной врач.
— Но мы же преследуем убийцу. Прикажешь остановиться и ехать к этому чертову дантисту?
— Тогда ему нужны обезболивающие. Сильные и много. На некоторое время боль утихнет. Конечно, он будет немного заторможен…
Морелли снова забормотал что-то. Они прислушались, несколько слов удалось разобрать. Он сказал, что у него в машине есть аптечка, всегда иметь ее под рукой предписывает управление полиции. И в ней полно обезболивающих.
— Ну, тогда все очень просто, — сказала Флавия. — Пойду и принесу ему аптечку.
— Тебе нельзя выходить одной.
— Но ведь и оставить его здесь мы тоже не можем. А ему уходить нельзя.
— Тогда бери его с собой.
— И оставить тебя здесь? Одного? Нет, об этом даже речи быть не может!
— Но не пойдем же мы все вместе, как на парад. Для чего тогда устроена засада?
Флавия колебалась.
— Смотри, все очень просто, — продолжал убеждать ее Аргайл. — Выйдешь через заднюю дверь, подведешь его к машине, оставишь там и сразу же вернешься. А я буду здесь, и если случится какая-нибудь неприятность, вылечу из двери, как молния, никто и опомниться не успеет. Поверь мне, я справлюсь. Да и отсутствовать вы будете всего несколько минут.
Убедить Флавию не удалось, однако она понимала, что другого выхода у них просто нет. Из компетентного и надежного полицейского Морелли превратился в дрожащую и ноющую развалину, издававшую звериные, а не человеческие звуки. Он страшно шумел, а для проведения операции это нежелательно.
— Ладно. Но только помни: никакой самодеятельности!
— Не беспокойся, все будет хорошо. Идите же. Нельзя торчать тут весь вечер и вести бессмысленные споры.
Вдвоем они помогли Морелли подняться и поволокли его к задней двери. Похоже, ему немного полегчало, первый болевой шок прошел. Теперь боль превратилась в сильное и неотвязное страдание, с которым ему кое-как удавалось справляться, до тех пор, разумеется, пока от него не потребуются какие-нибудь решительные действия.
— Не открывай дверь, пока я не вернусь, — выходя, шепнула Аргайлу Флавия.
— Не буду, — пообещал он.
Проявить храбрость это, конечно, прекрасно, думал Аргайл через несколько минут. Но вот мудро ли? Если уж быть честным перед собой до конца, он присутствовал здесь лишь для того, чтобы произвести впечатление на Флавию. И потом, где та тонкая грань между храбростью и дурацкой самонадеянностью? Вот если бы, к примеру, Морелли оставил ему оружие, тогда другое дело. Аргайл не знал, как с ним обращаться, но думал, что при необходимости все же сумеет выстрелить.
Вся штука в том, тут же напомнил он себе, что Морелли не оставил оружия. И он, Аргайл, ничего не сделает, если что-нибудь произойдет. Особенно если учесть, что одна нога у него в гипсе.
Оставаться здесь и дальше одному значило нарываться на неприятности, думал Аргайл, направляясь к двери.
Дверь отворилась легко, точнее, даже прежде, чем он взялся за ручку. Едва Аргайл потянулся к этой ручке, как кто-то ухватился за нее с другой стороны. И только он успел повернуть ее, как кто-то сделал то же самое с другой стороны; и не успел Аргайл, находящийся внутри, потянуть ручку к себе, как тот, другой, снаружи, толчком распахнул дверь.