Аргайл мысленно выругался. Казалось, еще чуть-чуть, и старик проговорится.
— Когда я наконец заметил ее, втиснутую между каким-то дерьмовым портретом и такой же гравюрой, то просто пришел в ужас. И решил преподать ему урок, хотя очень рисковал.
— Вы ее стащили.
Буловиус тяжело вздохнул:
— Стащил. И к своему удивлению, обнаружил, что воровство — весьма увлекательное занятие. Так восхитительно встать ночью, прокрасться в спальню, снять со стены картину. Конечно, я очень нервничал, однако впечатление получил незабываемое.
— И где вы ее спрятали?
— О, тут я дал маху. Все надо было продумать заранее, но я так долго набирался смелости, что даже не дал себе труда поразмышлять над тем, что с ней делать дальше. У меня хватило воображения лишь на то, чтобы сунуть ее под огромный диван в гостиной. Там не подметали уже много лет. Засовывая туда картину, я так чихал, что чуть не разбудил весь дом. На следующий день немного испугался, увидев, что на диване сидит полицейский.
— А как картина оказалась в канаве?
— Не знаю. Дело в том, что потом ее у меня тоже украли. Картину нашел молодой полицейский, но рядом с ним суетилась эта Верней. Я наблюдал за ними из окна.
Аргайл постарался ничем не выдать волнения, хотя факт, что в деле замешана Мэри Верней, его ошеломил.
— Какая Верней? — спросил он, симулируя отсутствие интереса.
— Студентка. Симпатичная девушка, хотя, на мой вкус, немного нахальная. И чересчур умная, если вы поняли, что я имею в виду. Мне не понравилось также, что она сразу начала заводить шашни с этим полицейским. Вообще-то я запомнил ее только потому, что у нас был общий знакомый дилер, мой приятель.
— Как понять «завела шашни с полицейским»?
Буловиус сдавленно рассмеялся и заговорщицки подмигнул Аргайлу:
— А так, что она с ним кокетничала самым неприличным образом. Та еще была штучка, хотя изображала скромницу.
— Да… — промолвил Аргайл. — И что же с картиной?
— Это все, что я могу вам рассказать, — ответил Буловиус. — Молодой полицейский торжественно вручил ее хозяину, к очевидному неудовольствию пожилого, его начальника. Такой, знаете ли, был надутый индюк. На этом, насколько мне известно, дело и закончилось. В полиции удовлетворились версией, будто похитители в самый последний момент чего-то испугались и поспешили от нее избавиться. Разумеется, полная бессмыслица, и я уверен, что молодой полицейский знал это. Впрочем, зачем поднимать шум, если картина найдена? Все обрадовались, и в первую очередь тому, что дальше расследовать ничего не стали.
Буловиус замолчал и глотнул виски с таким явным наслаждением, что Аргайлу стало приятно, что он нашел для него бутылку. Когда старик наконец пришел в себя, он попытался опять вернуться к больному вопросу.
— А вы уверены, что… верно идентифицировали авторство?
— Конечно. Я знаю, вы думаете, что это всего лишь моя фантазия. Ошибаетесь. Сравните стиль с той, что висит в Фьезоле [5], прочитайте в своем Вазари [6], и все сомнения отпадут. Там достаточно свидетельств, чтобы убедить даже самого упрямого скептика. Если сложить все вместе, то хватит с лихвой. Авторство многих картин идентифицировали с гораздо меньшим количеством подтверждений. Если бы только это было известно Финци…
Аргайл очень расстроился. Старик так и не произнес имя. Надо было решаться. Спросить тихо, как бы между прочим. Но он предвидел, что произойдет. Буловиус прекратит беседу. Старый плут все прекрасно сознавал, недаром у него поблескивали глазки. Он мог бы в конце концов проболтаться, но случайно, а не в тот момент, когда этого добивался Аргайл.
Дальше нажимать не имело смысла. Старик мог еще сильнее заупрямиться, и тогда вообще больше ничего из него не вытянешь. Пришлось сдаться. Аргайл распрощался с Буловиусом, наговорил кучу любезностей и ушел, ругаясь про себя.
Приехал к Боттандо, долго давил на кнопку звонка в надежде, что генерал откроет, впустит и позволит внимательно изучить картину. Не повезло.
Аргайл отправился спать. А утром, решив попытать счастья снова, сразу отправился к Буловиусу. Ему открыла пожилая экономка и со слезами на глазах сообщила, что Танкред Буловиус ночью умер. Очевидно, старому пьянице каким-то образом удалось добраться до виски.
12
13
14
— Когда я наконец заметил ее, втиснутую между каким-то дерьмовым портретом и такой же гравюрой, то просто пришел в ужас. И решил преподать ему урок, хотя очень рисковал.
— Вы ее стащили.
Буловиус тяжело вздохнул:
— Стащил. И к своему удивлению, обнаружил, что воровство — весьма увлекательное занятие. Так восхитительно встать ночью, прокрасться в спальню, снять со стены картину. Конечно, я очень нервничал, однако впечатление получил незабываемое.
— И где вы ее спрятали?
— О, тут я дал маху. Все надо было продумать заранее, но я так долго набирался смелости, что даже не дал себе труда поразмышлять над тем, что с ней делать дальше. У меня хватило воображения лишь на то, чтобы сунуть ее под огромный диван в гостиной. Там не подметали уже много лет. Засовывая туда картину, я так чихал, что чуть не разбудил весь дом. На следующий день немного испугался, увидев, что на диване сидит полицейский.
— А как картина оказалась в канаве?
— Не знаю. Дело в том, что потом ее у меня тоже украли. Картину нашел молодой полицейский, но рядом с ним суетилась эта Верней. Я наблюдал за ними из окна.
Аргайл постарался ничем не выдать волнения, хотя факт, что в деле замешана Мэри Верней, его ошеломил.
— Какая Верней? — спросил он, симулируя отсутствие интереса.
— Студентка. Симпатичная девушка, хотя, на мой вкус, немного нахальная. И чересчур умная, если вы поняли, что я имею в виду. Мне не понравилось также, что она сразу начала заводить шашни с этим полицейским. Вообще-то я запомнил ее только потому, что у нас был общий знакомый дилер, мой приятель.
— Как понять «завела шашни с полицейским»?
Буловиус сдавленно рассмеялся и заговорщицки подмигнул Аргайлу:
— А так, что она с ним кокетничала самым неприличным образом. Та еще была штучка, хотя изображала скромницу.
— Да… — промолвил Аргайл. — И что же с картиной?
— Это все, что я могу вам рассказать, — ответил Буловиус. — Молодой полицейский торжественно вручил ее хозяину, к очевидному неудовольствию пожилого, его начальника. Такой, знаете ли, был надутый индюк. На этом, насколько мне известно, дело и закончилось. В полиции удовлетворились версией, будто похитители в самый последний момент чего-то испугались и поспешили от нее избавиться. Разумеется, полная бессмыслица, и я уверен, что молодой полицейский знал это. Впрочем, зачем поднимать шум, если картина найдена? Все обрадовались, и в первую очередь тому, что дальше расследовать ничего не стали.
Буловиус замолчал и глотнул виски с таким явным наслаждением, что Аргайлу стало приятно, что он нашел для него бутылку. Когда старик наконец пришел в себя, он попытался опять вернуться к больному вопросу.
— А вы уверены, что… верно идентифицировали авторство?
— Конечно. Я знаю, вы думаете, что это всего лишь моя фантазия. Ошибаетесь. Сравните стиль с той, что висит в Фьезоле [5], прочитайте в своем Вазари [6], и все сомнения отпадут. Там достаточно свидетельств, чтобы убедить даже самого упрямого скептика. Если сложить все вместе, то хватит с лихвой. Авторство многих картин идентифицировали с гораздо меньшим количеством подтверждений. Если бы только это было известно Финци…
Аргайл очень расстроился. Старик так и не произнес имя. Надо было решаться. Спросить тихо, как бы между прочим. Но он предвидел, что произойдет. Буловиус прекратит беседу. Старый плут все прекрасно сознавал, недаром у него поблескивали глазки. Он мог бы в конце концов проболтаться, но случайно, а не в тот момент, когда этого добивался Аргайл.
Дальше нажимать не имело смысла. Старик мог еще сильнее заупрямиться, и тогда вообще больше ничего из него не вытянешь. Пришлось сдаться. Аргайл распрощался с Буловиусом, наговорил кучу любезностей и ушел, ругаясь про себя.
Приехал к Боттандо, долго давил на кнопку звонка в надежде, что генерал откроет, впустит и позволит внимательно изучить картину. Не повезло.
Аргайл отправился спать. А утром, решив попытать счастья снова, сразу отправился к Буловиусу. Ему открыла пожилая экономка и со слезами на глазах сообщила, что Танкред Буловиус ночью умер. Очевидно, старому пьянице каким-то образом удалось добраться до виски.
12
Первые неприятности начались у Флавии примерно в то же время, когда Аргайл с беспокойством выслушивал рассказ экономки о последних минутах жизни Буловиуса. Ей снова позвонил противный журналист Доссони.
— Я прошу вас прокомментировать материал, который собирается опубликовать наша газета, — произнес он.
— Попробую, если получится, — промолвила Флавия.
— Речь идет о похищении картины из Национального музея и возвращении ее с помощью выкупа.
Сердце Флавии трепыхнулось.
— Впервые слышу, — сказала она.
— Неужели? — удивился Доссони. — У нас сведения из надежного источника. Картину, которую привезли из Лувра для выставки европейского искусства, похитила банда вооруженных налетчиков. Им удалось скрыться, несмотря на героические действия охраны…
— И что это были за действия?
— Согласно источнику, они задержали одного грабителя, но были вынуждены его отпустить, потому что остальные бандиты угрожали расстрелять нескольких служащих музея.
— Настоящий героизм, — согласилась Флавия.
— Неделю спустя картину вернули в музей. Уверен, заплатили выкуп.
— Очевидно. Конечно, если все это правда. А что говорят в музее?
— Я с ними еще не беседовал.
— Надо полагать, ваш источник — один из героев-охранников?
— Мы не раскрываем наши источники. Вы можете это подтвердить?
— Нет. Мне ничего об этих событиях не известно.
— То есть ограбления не было?
— Вы шутите? Разве можно было бы это скрывать так долго?
— И выкуп не платили?
— Я — нет. Вспомните, ведь вы уже спрашивали меня на прошлой неделе. Я ответила, что платить выкуп незаконно. Таких денег у нас нет и достать негде. А сколько вы заплатили охранникам?
— Мы никогда не платим за информацию, — заявил журналист. — У нас тоже не так много денег. Но мне известно, что вы разговаривали с ними и приказали держать язык за зубами.
— Значит, они меня не послушались.
— К сожалению, вы не ответили на мой вопрос. Было или нет на прошлой неделе вооруженное ограбление музея?
— Нет.
— Заплатили ли выкуп за картину?
— Нет. Не было никакого вооруженного ограбления музея ни на прошлой неделе, ни ранее.
— Еще какие-нибудь комментарии?
— Не верьте охранникам. Даже героям.
Флавия положила трубку и нахмурилась. Недолго осталось ждать, пока Доссони наконец добудет достоверную информацию. Ее вины в этом не было, но она предчувствовала беду. Наверное, следует предупредить премьер-министра. И накричать на Маккиоли за неспособность управлять подчиненными.
Вернувшись домой, она застала мрачного Аргайла, который признался, что стал невольным убийцей.
— Боже мой! Я дал ему виски, понимаешь. Непростительное легкомыслие с моей стороны.
— Ты переживаешь из-за этого или потому, что он не успел сообщить тебе, кто автор картины? — усмехнулась Флавия.
— Главным образом из-за первого… но из-за второго, конечно, тоже. Как тебе нравится Боттандо? Он был знаком с Мэри Верней! Ты ее столько раз арестовывала, а генерал хранил молчание. Странно.
— Ничего странного. Скорее всего он просто о ней забыл. Ведь в шестьдесят втором году не было заведено дела. Ее не привлекали к расследованию даже как свидетельницу. А я, например, не могу вспомнить фамилии свидетелей, которых допрашивала сорок дней назад, не то, что сорок лет.
Аргайла это не убедило. Все, что касалось Мэри Верней, казалось ему подозрительным. Милая, слегка эксцентричная, но совершенно безобидная дама не первой молодости, озабоченная нашествием на розовые кусты черной тли и ходом работ по реставрации сельской церкви. Именно такое впечатление производила эта талантливая аферистка. Аргайл ценил способности Мэри Верней настолько высоко, что, если бы вдруг архангел Гавриил спустился с небес и трубным гласом возвестил конец света, легко бы поверил, что в этом каким-то образом замешана она. И сорок лет назад Мэри не просто так крутилась возле молодого Боттандо. Он был в этом уверен.
— Теперь, — сказал Аргайл, — после смерти Буловиуса она осталась единственной свидетельницей происшедшего. А Боттандо, похоже, не склонен замечать, что его картина особенная.
— Допускаю, что так и есть.
— Ладно. — Он решил сменить тему. — Как у тебя?
— По сравнению с твоими печалями — сущая ерунда, — ответила Флавия с обидой в голосе. А затем рассказала, как провела день.
— Могла бы остановить, чтобы я не выплескивал на тебя всю эту чушь, — проговорил Аргайл с сожалением. — И что ты собираешься делать?
Она пожала плечами:
— Ничего. Либо это появится в газете, либо нет. Я сделала все, что могла. И предупреждала, что такое неизбежно. Ограбление музея нельзя сохранить в тайне навечно. Но это не значит, что меня не станут обвинять.
— За что?
— Что-нибудь придумают. Допустила ограбление. Заплатила выкуп, несмотря на категорический запрет премьер-министра. Не удалось заставить молчать тупых охранников. Не арестовала грабителя, когда он был еще жив. Что-нибудь подобное. А может, просто избавятся от меня. Тем более на мое место полно претендентов. Сейчас представляется прекрасная возможность. — Флавия встала, выпрямилась. — Единственное, что еще можно попытаться сделать, — найти деньги. И в этом я рассчитываю на содействие Ди Ланны. Хотя нет. Он ведь тоже советовал мне не высовываться.
— Хороший совет.
— Просмотрим, что произойдет, когда Доссони опубликует свой материал.
— Кажется, тебя это не слишком волнует.
— Ты знаешь, нет. Очевидно, подействовал уход Боттандо. Он ведь всегда вдохновлял меня. Я работала больше для него, чем для управления. Даже когда генерал ушел, оставалась уверенность, что он где-то рядом.
— Практически так оно и было.
— А сейчас, когда Боттандо распрощался с работой без всякого сожаления, почему я должна испытывать энтузиазм? Суетиться без толку из-за каких-то картин.
— Но что-то ведь нужно делать, — резонно заметил Аргайл.
Флавия откусила кусочек сыра, задумчиво прожевала и снова села на диван.
— Ты прав. Завтра я поеду в Сиену. В досье Саббатини есть адрес его бывшей соратницы. Наверняка пустая трата времени, но все равно хочу попробовать.
— Я прошу вас прокомментировать материал, который собирается опубликовать наша газета, — произнес он.
— Попробую, если получится, — промолвила Флавия.
— Речь идет о похищении картины из Национального музея и возвращении ее с помощью выкупа.
Сердце Флавии трепыхнулось.
— Впервые слышу, — сказала она.
— Неужели? — удивился Доссони. — У нас сведения из надежного источника. Картину, которую привезли из Лувра для выставки европейского искусства, похитила банда вооруженных налетчиков. Им удалось скрыться, несмотря на героические действия охраны…
— И что это были за действия?
— Согласно источнику, они задержали одного грабителя, но были вынуждены его отпустить, потому что остальные бандиты угрожали расстрелять нескольких служащих музея.
— Настоящий героизм, — согласилась Флавия.
— Неделю спустя картину вернули в музей. Уверен, заплатили выкуп.
— Очевидно. Конечно, если все это правда. А что говорят в музее?
— Я с ними еще не беседовал.
— Надо полагать, ваш источник — один из героев-охранников?
— Мы не раскрываем наши источники. Вы можете это подтвердить?
— Нет. Мне ничего об этих событиях не известно.
— То есть ограбления не было?
— Вы шутите? Разве можно было бы это скрывать так долго?
— И выкуп не платили?
— Я — нет. Вспомните, ведь вы уже спрашивали меня на прошлой неделе. Я ответила, что платить выкуп незаконно. Таких денег у нас нет и достать негде. А сколько вы заплатили охранникам?
— Мы никогда не платим за информацию, — заявил журналист. — У нас тоже не так много денег. Но мне известно, что вы разговаривали с ними и приказали держать язык за зубами.
— Значит, они меня не послушались.
— К сожалению, вы не ответили на мой вопрос. Было или нет на прошлой неделе вооруженное ограбление музея?
— Нет.
— Заплатили ли выкуп за картину?
— Нет. Не было никакого вооруженного ограбления музея ни на прошлой неделе, ни ранее.
— Еще какие-нибудь комментарии?
— Не верьте охранникам. Даже героям.
Флавия положила трубку и нахмурилась. Недолго осталось ждать, пока Доссони наконец добудет достоверную информацию. Ее вины в этом не было, но она предчувствовала беду. Наверное, следует предупредить премьер-министра. И накричать на Маккиоли за неспособность управлять подчиненными.
Вернувшись домой, она застала мрачного Аргайла, который признался, что стал невольным убийцей.
— Боже мой! Я дал ему виски, понимаешь. Непростительное легкомыслие с моей стороны.
— Ты переживаешь из-за этого или потому, что он не успел сообщить тебе, кто автор картины? — усмехнулась Флавия.
— Главным образом из-за первого… но из-за второго, конечно, тоже. Как тебе нравится Боттандо? Он был знаком с Мэри Верней! Ты ее столько раз арестовывала, а генерал хранил молчание. Странно.
— Ничего странного. Скорее всего он просто о ней забыл. Ведь в шестьдесят втором году не было заведено дела. Ее не привлекали к расследованию даже как свидетельницу. А я, например, не могу вспомнить фамилии свидетелей, которых допрашивала сорок дней назад, не то, что сорок лет.
Аргайла это не убедило. Все, что касалось Мэри Верней, казалось ему подозрительным. Милая, слегка эксцентричная, но совершенно безобидная дама не первой молодости, озабоченная нашествием на розовые кусты черной тли и ходом работ по реставрации сельской церкви. Именно такое впечатление производила эта талантливая аферистка. Аргайл ценил способности Мэри Верней настолько высоко, что, если бы вдруг архангел Гавриил спустился с небес и трубным гласом возвестил конец света, легко бы поверил, что в этом каким-то образом замешана она. И сорок лет назад Мэри не просто так крутилась возле молодого Боттандо. Он был в этом уверен.
— Теперь, — сказал Аргайл, — после смерти Буловиуса она осталась единственной свидетельницей происшедшего. А Боттандо, похоже, не склонен замечать, что его картина особенная.
— Допускаю, что так и есть.
— Ладно. — Он решил сменить тему. — Как у тебя?
— По сравнению с твоими печалями — сущая ерунда, — ответила Флавия с обидой в голосе. А затем рассказала, как провела день.
— Могла бы остановить, чтобы я не выплескивал на тебя всю эту чушь, — проговорил Аргайл с сожалением. — И что ты собираешься делать?
Она пожала плечами:
— Ничего. Либо это появится в газете, либо нет. Я сделала все, что могла. И предупреждала, что такое неизбежно. Ограбление музея нельзя сохранить в тайне навечно. Но это не значит, что меня не станут обвинять.
— За что?
— Что-нибудь придумают. Допустила ограбление. Заплатила выкуп, несмотря на категорический запрет премьер-министра. Не удалось заставить молчать тупых охранников. Не арестовала грабителя, когда он был еще жив. Что-нибудь подобное. А может, просто избавятся от меня. Тем более на мое место полно претендентов. Сейчас представляется прекрасная возможность. — Флавия встала, выпрямилась. — Единственное, что еще можно попытаться сделать, — найти деньги. И в этом я рассчитываю на содействие Ди Ланны. Хотя нет. Он ведь тоже советовал мне не высовываться.
— Хороший совет.
— Просмотрим, что произойдет, когда Доссони опубликует свой материал.
— Кажется, тебя это не слишком волнует.
— Ты знаешь, нет. Очевидно, подействовал уход Боттандо. Он ведь всегда вдохновлял меня. Я работала больше для него, чем для управления. Даже когда генерал ушел, оставалась уверенность, что он где-то рядом.
— Практически так оно и было.
— А сейчас, когда Боттандо распрощался с работой без всякого сожаления, почему я должна испытывать энтузиазм? Суетиться без толку из-за каких-то картин.
— Но что-то ведь нужно делать, — резонно заметил Аргайл.
Флавия откусила кусочек сыра, задумчиво прожевала и снова села на диван.
— Ты прав. Завтра я поеду в Сиену. В досье Саббатини есть адрес его бывшей соратницы. Наверняка пустая трата времени, но все равно хочу попробовать.
13
Поездка в Сиену на автомобиле ей неожиданно понравилась. Мысли все время были заняты дорогой. Попробуй только отвлекись, и мгновенно окажешься в кювете. Это в лучшем случае. Целью Флавии была небольшая деревушка примерно в двадцати километрах к северо-востоку от Сиены, но она сделала остановку в городе — пообедать и посетить специализированную английскую школу, где теперь работала Елена Фортини, бывшая соратница Саббатини. В ее досье было написано, что она наполовину американка, наполовину итальянка и свободно говорит по-английски. Это давало ей возможность зарабатывать на жизнь. Спокойную жизнь, подумала Флавия. Любой, кто решил похоронить себя в этой глуши, должен искать спокойной жизни.
В семидесятые годы эта женщина числилась художницей, хотя «художества», которыми она тогда занималась, в основном интересовали полицию. Судя по всему, Елена Фортини была для Саббатини кем-то вроде идеологического гуру. Парень примкнул к радикалам, это было модно, и она решила за него взяться. Саббатини слушался ее во всем.
Затем, как и многие другие, участвовавшие в революционном движении семидесятых, Елена осознала, — вероятно, раньше других, — что сражение никогда не будет выиграно. В результате она пошла на сделку с властями. Ей максимально сократили срок в обмен на чистосердечное признание. В досье упоминалось, что по-настоящему полезной информации получить от нее не удалось. То есть своих товарищей она не предала.
Найти Елену Фортини не составляло труда, поскольку все бывшие террористы были обязаны каждые полгода регистрировать в полиции свой адрес, даже если он годами не менялся. Самый последний адрес Флавия обнаружила в папке, которую позаимствовала у коллег из отдела по борьбе с террором.
Она поела, немного отдохнула и вскоре остановила машину у дома с черепичной крышей, где жила Елена Фортини. Дом небольшой и старый, даже старинный, построенный в период между пятнадцатым и восемнадцатым веками. Сейчас он стоил целое состояние, ведь иметь такие летние домики мечтали многие англичане, немцы и голландцы, а лет двадцать назад, наверное, был куплен почти задаром.
Флавия подошла к двери, увидела куриный корм, аккуратно сложенный у веранды, веревку с развешенной выстиранной детской одеждой, и все стереотипы ее сознания начали постепенно разрушаться. Жилище, несомненно, бедное, но опрятное.
Где-то за домом резвились дети, доносились веселый смех, крики и всплески воды. По участку бродили куры, в углу спала кошка. Из глубины дома слышалось негромкое пение, оно прекратилось, как только Флавия постучала. Примерно с минуту стояла тишина, затем на пороге возникла женщина лет пятидесяти, вытирающая руки о передник.
У бывшей террористки было симпатичное лицо, немного усталое, но излучающее некую умиротворенность.
— Елена Фортини? — спросила Флавия, показывая удостоверение. — Я приехала задать вам несколько вопросов.
Женщина чуть напряглась, но страха в ее глазах не было.
— Входите, — предложила она. — Значит, тайная полиция решила проверить работу моей фабрики по изготовлению бомб?
— Полиция, но не очень тайная, — проговорила Флавия, шагнув в холл. — А взглянуть на фабрику по изготовлению бомб было бы очень любопытно. Мне нравятся деревенские промыслы.
Елена внимательно посмотрела на нее и рассмеялась:
— Я вам с удовольствием покажу.
Она привела Флавию в большую комнату с каменным полом, которая служила кухней, прачечной, столовой и гостиной. В одном углу стоял телевизор, в другом — пианино. Рядом — стиральная машина, очень старая, почти музейный экспонат. Большая корзина, полная белья.
— Непрерывная стирка, — пояснила Елена. — Сами понимаете, дети.
— Сколько их у вас?
—Двое. Вы, наверное, подумали, что детей не меньше восьми, но уверяю вас, двоих вполне достаточно, чтобы обеспечить беспорядок. О том, чтобы все лежало на своих местах и одежда была чистая, я мечтаю примерно так же, как верующие о вечной жизни в раю. Ясно, что этого никогда не будет, но приятно надеяться, что где-то там такое существует.
Елена махнула Флавии, чтобы она садилась за стол, и принялась варить кофе.
— Мне сейчас вспомнилась английская поговорка, — произнесла она, возвращаясь с кофейником и чашками. — Старость начинается, когда все полицейские на улице кажутся молодыми.
— Это вроде как комплимент для меня, — отозвалась Флавия. — Но в данный момент молодой я себя не ощущаю.
Елена внимательно в нее вгляделась и кивнула:
— Неудивительно. — Она помолчала. — Полагаю, у меня нет возможности избежать ваших вопросов.
— Вы правы. Но я не отниму у вас много времени. Тем более что полиция вам не очень докучает. Верно?
— Могли бы и больше. Но ведь я не расскажу ничего нового.
— Уверена, расскажете. Речь пойдет о недавних событиях.
— Я не выезжала отсюда больше месяца.
— А гости?
— Я их не поощряю.
— Телефонные звонки?
— У меня нет телефона.
— Письма?
— Только счета. Послушайте, почему бы не спросить прямо? Было бы больше пользы.
— Хорошо. Маурицио Саббатини. Глаза Елены расширились.
— Мне следовало бы догадаться. Во что на сей раз вляпался этот мошенник?
— В алебастр. Он утонул в чане с алебастром.
Елена вздрогнула.
— Вот оно что… — Несколько секунд она терла нос, словно пытаясь сдержать слезы. — Это был мошенник. Понимаете? Фальшивый до мозга костей. Искренний как таракан и надежный как земляной червь. Я не видела его десять лет и не желала бы видеть до конца жизни, но все равно потрясена его смертью. Вы это можете объяснить?
— С ним ушла часть вашего прошлого?
— Он был речистый и раскованный.
— Я ведь о нем почти ничего не знаю. Пожалуйста, расскажите.
— Он был веселый. Пересмешник. Веселился, даже когда грабил банк. Считал это очень забавным. И смешил всех остальных. Управляющий банка и тот не удержался от смеха. Он приходил на сходки, где серьезно обсуждали проблемы диктатуры пролетариата, и через полчаса все надрывали животы от хохота. Он ничего не воспринимал серьезно.
— Так почему вы не хотели его видеть?
— В жизни мало места для веселья.
Флавия ждала пояснений, но Елена молчала.
— И что же дальше?
— Я не понимаю, почему вы пришли… если он умер, — наконец произнесла Елена.
— Надеялась услышать от вас что-нибудь интересное.
— С какой стати я стану выкладывать душу перед незнакомой женщиной, пусть даже служащей в полиции? Мои ответы вы должны заработать. Разве не справедливо?
Разумеется, не справедливо. Бывшая террористка Елена Фортини находилась под надзором полиции и была обязана отвечать на все вопросы. Так в теории. А на практике Флавия знала, что недобрыми методами от нее ничего не добьется. В свое время Елена Фортини выстояла на допросах, какие трудно даже вообразить, поэтому либо она все расскажет сама, либо вообще ничего.
— И как можно заработать?
— Поясните, почему вас интересует такой никчемный человек, глупый клоун. И тогда я сообщу вам что-нибудь о нем. Тем более что вреда ему уже причинить нельзя.
Не вдаваясь в детали, Флавия поведала о краже картины и обмене ее на деньги, когда Саббатини умер.
— Что показало вскрытие? Он был пьян?
— Да. Не вдрызг, но достаточно, чтобы утонуть во сне.
— А вы не допускаете, что ему кто-то помог? — спросила Елена.
Конечно, Флавия думала об этом. Но отсутствовали доказательства.
— В таком случае это было бы почти идеальное убийство. Никто ничего не видел и не слышал. Нет ни единой улики.
Елена грустно усмехнулась:
— Как это похоже…
— На что? — Флавия вскинула брови.
— На гибель его сестры Марии.
— А что с ней случилось?
— Разве в полицейских досье ничего не сказано? — удивилась Елена. — Молодую женщину расстреляли безжалостные террористы.
— Вот, значит, почему вы с ними порвали? Мария погибла в восемьдесят первом году, а вы отошли от движения вскоре после этого.
Елена пожала плечами:
— Думаете, на меня произвело впечатление то преступление? Нет, я порвала с ними, осознав, что дело безнадежное. Впрочем, довольно ворошить прошлое.
— Мы говорим о Саббатини.
— Маурицио был всего лишь шутник. Стойкости от него никто не ожидал. Поэтому, когда его задержала полиция, они решили похитить сестру, которую он очень любил. Рассчитывали таким образом заставить его молчать на допросах. Потом ее убили. Он так и не смог оправиться. Во всем винил себя, что, впрочем, правильно. Перестал шутить. Надеюсь, этого для вас достаточно.
Флавия налила себе еще кофе, не спрашивая. Странно, но она чувствовала себя здесь как дома. В обществе этой непостижимой женщины, такой сейчас приятной и мягкой, но с ужасным прошлым. Флавия привыкла доверять своей интуиции. Если ей комфортно в чьем-то обществе, значит, человек заслуживал доверия. На сей раз ее ощущения и то, что она знала о Елене Фортини, так противоречили друг другу, что она уже ничего не понимала.
— Это было трудно… уйти?
Елена слабо улыбнулась:
— Существовало два пути: продолжать бессмысленную борьбу или уходить. Я ушла. Другие выбрали первый путь.
— А Маурицио?
— Теперь вы о нем знаете столько, сколько и я. Вас, несомненно, удивило, что при ограблении музея он использовал свои прежние шутовские выходки. Учтите, он таким способом указывал — не вам, а кому-то иному, — кто это сделал. Понимаете?
— А деньги? — спросила Флавия.
— Деньги Маурицио никогда не интересовали.
— Это выше моего понимания. — Флавия пожала плечами. — Я привыкла, что поступки людей подчиняются логике. И главным мотивом почти всех преступлений являются деньги. Желание иметь много денег.
Елена встала, подошла к окну, посмотрела на играющих детей, затем вернулась к столу и начала убирать посуду.
— Вы спросили, я ответила. Больше мне добавить нечего. Но версию о том, что Маурицио это делал из-за денег, можете отбросить сразу. Так же как и то, что у него были сообщники. Он никогда не совершал ничего подобного в прошлом. Осторожничал даже со мной. У него не было ни друзей, ни приятелей. Никогда. А тут вдруг неожиданно заинтересовался деньгами и нашел сообщников. Невероятно.
Они вышли из дома. Елена проводила Флавию до машины и подождала, пока она сядет за руль. Наклонилась и неожиданно произнесла:
— Вообще-то сейчас вам надо больше думать о себе.
Флавия удивленно посмотрела на нее:
— Что?
— Для некоторых, — невозмутимо продолжила Елена, — очень важно, кто родится — девочка или мальчик.
— Не понимаю, — пробормотала Флавия.
— Речь идет о ребенке, которого вы ждете. Так вот, я говорю, девочка, мальчик — одинаково прекрасно.
В семидесятые годы эта женщина числилась художницей, хотя «художества», которыми она тогда занималась, в основном интересовали полицию. Судя по всему, Елена Фортини была для Саббатини кем-то вроде идеологического гуру. Парень примкнул к радикалам, это было модно, и она решила за него взяться. Саббатини слушался ее во всем.
Затем, как и многие другие, участвовавшие в революционном движении семидесятых, Елена осознала, — вероятно, раньше других, — что сражение никогда не будет выиграно. В результате она пошла на сделку с властями. Ей максимально сократили срок в обмен на чистосердечное признание. В досье упоминалось, что по-настоящему полезной информации получить от нее не удалось. То есть своих товарищей она не предала.
Найти Елену Фортини не составляло труда, поскольку все бывшие террористы были обязаны каждые полгода регистрировать в полиции свой адрес, даже если он годами не менялся. Самый последний адрес Флавия обнаружила в папке, которую позаимствовала у коллег из отдела по борьбе с террором.
Она поела, немного отдохнула и вскоре остановила машину у дома с черепичной крышей, где жила Елена Фортини. Дом небольшой и старый, даже старинный, построенный в период между пятнадцатым и восемнадцатым веками. Сейчас он стоил целое состояние, ведь иметь такие летние домики мечтали многие англичане, немцы и голландцы, а лет двадцать назад, наверное, был куплен почти задаром.
Флавия подошла к двери, увидела куриный корм, аккуратно сложенный у веранды, веревку с развешенной выстиранной детской одеждой, и все стереотипы ее сознания начали постепенно разрушаться. Жилище, несомненно, бедное, но опрятное.
Где-то за домом резвились дети, доносились веселый смех, крики и всплески воды. По участку бродили куры, в углу спала кошка. Из глубины дома слышалось негромкое пение, оно прекратилось, как только Флавия постучала. Примерно с минуту стояла тишина, затем на пороге возникла женщина лет пятидесяти, вытирающая руки о передник.
У бывшей террористки было симпатичное лицо, немного усталое, но излучающее некую умиротворенность.
— Елена Фортини? — спросила Флавия, показывая удостоверение. — Я приехала задать вам несколько вопросов.
Женщина чуть напряглась, но страха в ее глазах не было.
— Входите, — предложила она. — Значит, тайная полиция решила проверить работу моей фабрики по изготовлению бомб?
— Полиция, но не очень тайная, — проговорила Флавия, шагнув в холл. — А взглянуть на фабрику по изготовлению бомб было бы очень любопытно. Мне нравятся деревенские промыслы.
Елена внимательно посмотрела на нее и рассмеялась:
— Я вам с удовольствием покажу.
Она привела Флавию в большую комнату с каменным полом, которая служила кухней, прачечной, столовой и гостиной. В одном углу стоял телевизор, в другом — пианино. Рядом — стиральная машина, очень старая, почти музейный экспонат. Большая корзина, полная белья.
— Непрерывная стирка, — пояснила Елена. — Сами понимаете, дети.
— Сколько их у вас?
—Двое. Вы, наверное, подумали, что детей не меньше восьми, но уверяю вас, двоих вполне достаточно, чтобы обеспечить беспорядок. О том, чтобы все лежало на своих местах и одежда была чистая, я мечтаю примерно так же, как верующие о вечной жизни в раю. Ясно, что этого никогда не будет, но приятно надеяться, что где-то там такое существует.
Елена махнула Флавии, чтобы она садилась за стол, и принялась варить кофе.
— Мне сейчас вспомнилась английская поговорка, — произнесла она, возвращаясь с кофейником и чашками. — Старость начинается, когда все полицейские на улице кажутся молодыми.
— Это вроде как комплимент для меня, — отозвалась Флавия. — Но в данный момент молодой я себя не ощущаю.
Елена внимательно в нее вгляделась и кивнула:
— Неудивительно. — Она помолчала. — Полагаю, у меня нет возможности избежать ваших вопросов.
— Вы правы. Но я не отниму у вас много времени. Тем более что полиция вам не очень докучает. Верно?
— Могли бы и больше. Но ведь я не расскажу ничего нового.
— Уверена, расскажете. Речь пойдет о недавних событиях.
— Я не выезжала отсюда больше месяца.
— А гости?
— Я их не поощряю.
— Телефонные звонки?
— У меня нет телефона.
— Письма?
— Только счета. Послушайте, почему бы не спросить прямо? Было бы больше пользы.
— Хорошо. Маурицио Саббатини. Глаза Елены расширились.
— Мне следовало бы догадаться. Во что на сей раз вляпался этот мошенник?
— В алебастр. Он утонул в чане с алебастром.
Елена вздрогнула.
— Вот оно что… — Несколько секунд она терла нос, словно пытаясь сдержать слезы. — Это был мошенник. Понимаете? Фальшивый до мозга костей. Искренний как таракан и надежный как земляной червь. Я не видела его десять лет и не желала бы видеть до конца жизни, но все равно потрясена его смертью. Вы это можете объяснить?
— С ним ушла часть вашего прошлого?
— Он был речистый и раскованный.
— Я ведь о нем почти ничего не знаю. Пожалуйста, расскажите.
— Он был веселый. Пересмешник. Веселился, даже когда грабил банк. Считал это очень забавным. И смешил всех остальных. Управляющий банка и тот не удержался от смеха. Он приходил на сходки, где серьезно обсуждали проблемы диктатуры пролетариата, и через полчаса все надрывали животы от хохота. Он ничего не воспринимал серьезно.
— Так почему вы не хотели его видеть?
— В жизни мало места для веселья.
Флавия ждала пояснений, но Елена молчала.
— И что же дальше?
— Я не понимаю, почему вы пришли… если он умер, — наконец произнесла Елена.
— Надеялась услышать от вас что-нибудь интересное.
— С какой стати я стану выкладывать душу перед незнакомой женщиной, пусть даже служащей в полиции? Мои ответы вы должны заработать. Разве не справедливо?
Разумеется, не справедливо. Бывшая террористка Елена Фортини находилась под надзором полиции и была обязана отвечать на все вопросы. Так в теории. А на практике Флавия знала, что недобрыми методами от нее ничего не добьется. В свое время Елена Фортини выстояла на допросах, какие трудно даже вообразить, поэтому либо она все расскажет сама, либо вообще ничего.
— И как можно заработать?
— Поясните, почему вас интересует такой никчемный человек, глупый клоун. И тогда я сообщу вам что-нибудь о нем. Тем более что вреда ему уже причинить нельзя.
Не вдаваясь в детали, Флавия поведала о краже картины и обмене ее на деньги, когда Саббатини умер.
— Что показало вскрытие? Он был пьян?
— Да. Не вдрызг, но достаточно, чтобы утонуть во сне.
— А вы не допускаете, что ему кто-то помог? — спросила Елена.
Конечно, Флавия думала об этом. Но отсутствовали доказательства.
— В таком случае это было бы почти идеальное убийство. Никто ничего не видел и не слышал. Нет ни единой улики.
Елена грустно усмехнулась:
— Как это похоже…
— На что? — Флавия вскинула брови.
— На гибель его сестры Марии.
— А что с ней случилось?
— Разве в полицейских досье ничего не сказано? — удивилась Елена. — Молодую женщину расстреляли безжалостные террористы.
— Вот, значит, почему вы с ними порвали? Мария погибла в восемьдесят первом году, а вы отошли от движения вскоре после этого.
Елена пожала плечами:
— Думаете, на меня произвело впечатление то преступление? Нет, я порвала с ними, осознав, что дело безнадежное. Впрочем, довольно ворошить прошлое.
— Мы говорим о Саббатини.
— Маурицио был всего лишь шутник. Стойкости от него никто не ожидал. Поэтому, когда его задержала полиция, они решили похитить сестру, которую он очень любил. Рассчитывали таким образом заставить его молчать на допросах. Потом ее убили. Он так и не смог оправиться. Во всем винил себя, что, впрочем, правильно. Перестал шутить. Надеюсь, этого для вас достаточно.
Флавия налила себе еще кофе, не спрашивая. Странно, но она чувствовала себя здесь как дома. В обществе этой непостижимой женщины, такой сейчас приятной и мягкой, но с ужасным прошлым. Флавия привыкла доверять своей интуиции. Если ей комфортно в чьем-то обществе, значит, человек заслуживал доверия. На сей раз ее ощущения и то, что она знала о Елене Фортини, так противоречили друг другу, что она уже ничего не понимала.
— Это было трудно… уйти?
Елена слабо улыбнулась:
— Существовало два пути: продолжать бессмысленную борьбу или уходить. Я ушла. Другие выбрали первый путь.
— А Маурицио?
— Теперь вы о нем знаете столько, сколько и я. Вас, несомненно, удивило, что при ограблении музея он использовал свои прежние шутовские выходки. Учтите, он таким способом указывал — не вам, а кому-то иному, — кто это сделал. Понимаете?
— А деньги? — спросила Флавия.
— Деньги Маурицио никогда не интересовали.
— Это выше моего понимания. — Флавия пожала плечами. — Я привыкла, что поступки людей подчиняются логике. И главным мотивом почти всех преступлений являются деньги. Желание иметь много денег.
Елена встала, подошла к окну, посмотрела на играющих детей, затем вернулась к столу и начала убирать посуду.
— Вы спросили, я ответила. Больше мне добавить нечего. Но версию о том, что Маурицио это делал из-за денег, можете отбросить сразу. Так же как и то, что у него были сообщники. Он никогда не совершал ничего подобного в прошлом. Осторожничал даже со мной. У него не было ни друзей, ни приятелей. Никогда. А тут вдруг неожиданно заинтересовался деньгами и нашел сообщников. Невероятно.
Они вышли из дома. Елена проводила Флавию до машины и подождала, пока она сядет за руль. Наклонилась и неожиданно произнесла:
— Вообще-то сейчас вам надо больше думать о себе.
Флавия удивленно посмотрела на нее:
— Что?
— Для некоторых, — невозмутимо продолжила Елена, — очень важно, кто родится — девочка или мальчик.
— Не понимаю, — пробормотала Флавия.
— Речь идет о ребенке, которого вы ждете. Так вот, я говорю, девочка, мальчик — одинаково прекрасно.
14
Аргайл, разумеется, ничего об этом не ведал. Для него поездки Флавии — обычное дело. Он не знал, когда она вернется — может, сегодня вечером или завтра. Сидеть и ждать не было смысла, тем более что он еще не отказался от намерения раскрыть тайну картины Боттандо.
Первым делом Аргайл позвонил в Лондон Эдварду Бирнесу, у которого прежде работал, спросить, остались ли какие-нибудь материалы по коллекции Финци. Как и следовало ожидать, тот ответил, что все материалы у Танкреда Буловиуса. Тогда он попросил прислать список картин, завещанных Лондонской национальной галерее, чтобы понять, какие пристрастия были у этого человека, а затем кратко изложил содержание своей недавней беседы с Буловиусом.
— Мы заговорили о «Непорочном зачатии», помните, я недавно вас о ней спрашивал? Старый хрыч принялся утверждать, будто это шедевр, но мне так и не удалось вытянуть из него никаких пояснений. А без какого-либо намека просто невозможно…
— Но никто никогда не замечал в ней ничего особенного, — прервал его Бирнес.
— А разве картину видело много специалистов? Я имею в виду в последние полвека. Буловиус сказал, что для него это очевидно. А вот для меня нет. Что думаете вы?
— Наверное, он прав, — произнес Бирнес. — Он был большим знатоком. К сожалению, оставил после себя очень мало публикаций. Глаз имел необыкновенный. К его мнению очень прислушивались.
Аргайл шумно вздохнул.
— Что вы сказали? — спросил Бирнес.
— Не скрою, я расстроен, — ответил Аргайл. — Вероятно, это действительно какой-то неведомый шедевр, но пока понять резоны Буловиуса нет никакой возможности.
— Если хотите, я поспрашиваю или придумаю что-нибудь сам.
— Буду вам очень благодарен. Но учтите, просто домыслы не помогут. Буловиус заявил, что у него имеются веские доказательства.
Они распрощались. Аргайл положил трубку, негромко выругался, затем позвонил еще в несколько мест. После чего начал собирать дорожную сумку. Поскольку Флавия взяла машину, пришлось направиться на вокзал.
Приехав во Флоренцию, Аргайл сразу начал себя корить за необдуманную спешку. Было уже поздно затевать какие-либо дела. Он провел вечер, гуляя по городу. Потратился на дорогой номер в отеле, когда мог спокойно переночевать дома, в своей постели.
В последнее время Аргайл ощущал в себе странные перемены. Ведь сравнительно недавно для него не было бы большего удовольствия, чем провести вечер во Флоренции, одному, не имея никаких дел. Он исходил вот так, вдоль и поперек, многие города Европы. И никогда ему не было скучно. А теперь очарование одиночества постепенно пропадало. Неожиданно он начал скучать, хотелось с кем-то поговорить, поделиться впечатлениями.
Поужинав в ресторане, Аргайл отправился к себе в номер и, хотя было еще рано, лег в постель, предварительно достав из сумки «Жизнеописания» Вазари. Почитал часа полтора и заснул.
Утром, по-прежнему чувствуя легкое замешательство от того, что одиночество перестало доставлять привычное удовольствие, Аргайл направился в церковь Сан-Пьетро-Гатолия, которую упомянул Буловиус. Не обнаружив там ничего полезного, он взял напрокат машину и, влившись в бурный утренний поток на шоссе, доехал до Фьецоле. Здесь кое-что прояснилось. В церкви Сан-Франческо, принадлежащей францисканцам, на видном месте красовалось «Непорочное зачатие». Не точно такое же, но похожее.
Пришлось снова покопаться в «Жизнеописаниях» Вазари. Наконец он нашел: un nostro donna con figure [7] была установлена в церкви Сан-Пьетро-Гатолия в 1550 году. Сейчас ее там не было. И никто о ней ничего не слышал.
Первым делом Аргайл позвонил в Лондон Эдварду Бирнесу, у которого прежде работал, спросить, остались ли какие-нибудь материалы по коллекции Финци. Как и следовало ожидать, тот ответил, что все материалы у Танкреда Буловиуса. Тогда он попросил прислать список картин, завещанных Лондонской национальной галерее, чтобы понять, какие пристрастия были у этого человека, а затем кратко изложил содержание своей недавней беседы с Буловиусом.
— Мы заговорили о «Непорочном зачатии», помните, я недавно вас о ней спрашивал? Старый хрыч принялся утверждать, будто это шедевр, но мне так и не удалось вытянуть из него никаких пояснений. А без какого-либо намека просто невозможно…
— Но никто никогда не замечал в ней ничего особенного, — прервал его Бирнес.
— А разве картину видело много специалистов? Я имею в виду в последние полвека. Буловиус сказал, что для него это очевидно. А вот для меня нет. Что думаете вы?
— Наверное, он прав, — произнес Бирнес. — Он был большим знатоком. К сожалению, оставил после себя очень мало публикаций. Глаз имел необыкновенный. К его мнению очень прислушивались.
Аргайл шумно вздохнул.
— Что вы сказали? — спросил Бирнес.
— Не скрою, я расстроен, — ответил Аргайл. — Вероятно, это действительно какой-то неведомый шедевр, но пока понять резоны Буловиуса нет никакой возможности.
— Если хотите, я поспрашиваю или придумаю что-нибудь сам.
— Буду вам очень благодарен. Но учтите, просто домыслы не помогут. Буловиус заявил, что у него имеются веские доказательства.
Они распрощались. Аргайл положил трубку, негромко выругался, затем позвонил еще в несколько мест. После чего начал собирать дорожную сумку. Поскольку Флавия взяла машину, пришлось направиться на вокзал.
Приехав во Флоренцию, Аргайл сразу начал себя корить за необдуманную спешку. Было уже поздно затевать какие-либо дела. Он провел вечер, гуляя по городу. Потратился на дорогой номер в отеле, когда мог спокойно переночевать дома, в своей постели.
В последнее время Аргайл ощущал в себе странные перемены. Ведь сравнительно недавно для него не было бы большего удовольствия, чем провести вечер во Флоренции, одному, не имея никаких дел. Он исходил вот так, вдоль и поперек, многие города Европы. И никогда ему не было скучно. А теперь очарование одиночества постепенно пропадало. Неожиданно он начал скучать, хотелось с кем-то поговорить, поделиться впечатлениями.
Поужинав в ресторане, Аргайл отправился к себе в номер и, хотя было еще рано, лег в постель, предварительно достав из сумки «Жизнеописания» Вазари. Почитал часа полтора и заснул.
Утром, по-прежнему чувствуя легкое замешательство от того, что одиночество перестало доставлять привычное удовольствие, Аргайл направился в церковь Сан-Пьетро-Гатолия, которую упомянул Буловиус. Не обнаружив там ничего полезного, он взял напрокат машину и, влившись в бурный утренний поток на шоссе, доехал до Фьецоле. Здесь кое-что прояснилось. В церкви Сан-Франческо, принадлежащей францисканцам, на видном месте красовалось «Непорочное зачатие». Не точно такое же, но похожее.
Пришлось снова покопаться в «Жизнеописаниях» Вазари. Наконец он нашел: un nostro donna con figure [7] была установлена в церкви Сан-Пьетро-Гатолия в 1550 году. Сейчас ее там не было. И никто о ней ничего не слышал.