Писемский Алексей. Тысяча душ

   - Терпение! Тебе хорошо говорить! Конечно, когда ты приезжаешь, я счастлива, но даже и наши отношения, как ты хочешь, они ужасны. Мне решительно надобно выйти замуж.
   - А что же Москва? - спросил князь.
   - Ничего. Я знала, что все пустяками кончится. Ей просто жаль мне приданого. Сначала на первое письмо она отвечала ему очень хорошо, а потом, когда тот намекнул насчет состояния, - боже мой! - вышла из себя, меня разбранила и написала ему какой только можешь ты себе вообразить дерзкий ответ.
   - О! mon Dieu, mon Dieu, - проговорил князь, поднимая кверху глаза.
   - У меня теперь гривенника на булавки нет, - продолжала Полина. - Что ж это такое? Пятьсот душ покойного отца - мои по закону. Я хотела с тобой, кузен, давно об этом посоветоваться: нельзя ли хоть по закону получить мне это состояние себе; оно мое?
   В продолжение этого монолога князь нахмурился.
   - Оно ваше, и по закону вы сейчас же могли бы его получить, - произнес он с ударением, - но вы вспомните, кузина, что выйдет страшная вражда, будет огласка - вы девушка, и явно идете против матери!
   - Но если я выйду замуж, это будет очень натурально. Должна же я буду чем-нибудь жить с мужем?
   Князь в знак согласия кивнул головой.
   - Тогда, конечно, будет совсем другое дело, - начал он, - тогда у вас будет своя семья, отдельное существование; тогда хочешь или нет, а отдать должна; но, cher cousine*, - продолжал он, пожав плечами, - надобно наперед выйти замуж, хоть бы даже убежать для этого пришлось: а за кого?.. Что прикажете в здешнем медвежьем закоулке делать? Я часто перебираю в голове здешних женихов, - нет и нет! Кто посолидней и получше, не хотят жениться, а остальная молодежь такая, что не только выйти замуж за кого-нибудь из них, и в дом принять неловко.
   ______________
   * дорогая кузина (франц.).
   В ответ на это Полина вздохнула.
   - Я предчувствую, - начала она, - что мне здесь придется задохнуться... Что, что я богата, дочь генерала, что у меня одних брильянтов на сто тысяч, - что из всего этого? Я несчастнее каждой дочери приказного здешнего; для тех хоть какие-нибудь удовольствия существуют...
   При последних словах у Полины показались на глазах слезы.
   - Господи, боже мой! - продолжала она. - Я не ищу в будущем муже моем ни богатства, ни знатности, ни чинов: был бы человек приличный и полюбил бы меня, чтоб я хоть сколько-нибудь нравилась ему...
   В это время генеральша зевнула и полуоткрыла глаза.
   - Полина, ты здесь? - сказала она.
   - Здесь, maman, - отвечала Полина и, тотчас же встав, отошла от князя к столику, на котором лежали книги.
   - Что ты делаешь? - спросила генеральша.
   - Книги смотрю.
   - Какие книги?
   - Которые князь привез, - отвечала с досадою Полина.
   - Какие книги он привез? - спросила старуха.
   - Журналы, ma tante, журналы, - подхватил князь и потом, взявшись за лоб и как бы вспомнив что-то, обратился к Полине. - Кстати, тут вы найдете повесть или роман одного здешнего господина, смотрителя уездного училища. Я не читал сам, но по газетам видел - хвалят.
   M-lle Полина начинала припоминать.
   - Смотритель... - сказала она, прищуривая глаза, - он был, кажется, у нас?
   - Был? - спросил князь.
   - Да, был; но maman сухо его приняла, и он с тех пор не бывал.
   - О чем вы говорите? - спросила опять старуха.
   - О сочинениях, ma tante, о сочинениях, - отвечал князь и, опять взявшись за лоб, проговорил тихо и с улыбкой Полине: - Voila notre homme!*. Займитесь, развлекитесь; молодой человек tres comme il faut!**.
   ______________
   * вот кто нам нужен! (франц.).
   ** Вполне приличный! (франц.).
   Полина тоже усмехнулась.
   - Именно готова, - отвечала она, - впрочем, он и тогда мне понравился: очень милый.
   - Очень милый! - подтвердил князь.
   - Обедать готово? - вмешалась старуха.
   М-lle Полина пожала плечами.
   - Мы недавно, maman, кофе пили.
   - Рано, ma tante, очень рано; всего еще первый час, - подхватил князь, смотря на часы.
   Старуха сделала недовольную мину и снова начала как бы дремать.
   - Я сейчас заезжал к нему, и завтра, вероятно, он будет у меня, произнес князь, обращаясь к Полине.
   Та опять грустно, но улыбнулась.
   II
   Возвратившись домой из училища, Калинович сейчас заметил билет князя, который приняла у него приказничиха и заткнула его, как, видала она, это делается у богатых господ, за зеркало, а сама и говорить ничего не хотела постояльцу, потому что более полугода не кланялась даже с ним и не отказывала ему от квартиры только для Палагеи Евграфовны, не желая сделать ей неприятность. На оборотной стороне билетика рукою князя было написано: "Заезжал поблагодарить автора за доставленное мне удовольствие!" Прочитав фамилию и надпись, Калинович улыбнулся, и потом, подумав немного, сбросив с себя свой поношенный вицмундир, тщательно выбрился, напомадился, причесался и, надев черную фрачную пару, отправился сначала к Годневым. Настенька по обыкновению ждала его в зале у окна и по обыкновению очень ему обрадовалась, взяла его за руку и посадила около себя.
   - Откуда ты сегодня такой нарядный? - сказала она.
   - Ниоткуда, - отвечал Калинович и потом, помолчав, прибавил: - У меня сейчас нечаянный гость был.
   - Кто такой? - спросила Настенька.
   Вместо ответа Калинович подал ей билет князя. Настенька, прочитав фамилию и приписку, улыбнулась.
   - Какая любезность! Только жалко, что не вовремя, - проговорила она.
   - Почему же не вовремя? - спросил Калинович.
   - Конечно, не вовремя! Когда напечатался твой роман, ты ни умнее стал, ни лучше: отчего же он прежде не делал тебе визитов и знать тебя не хотел?
   - Напротив, он был всегда очень любезен со мной, и я всегда желал с ним сблизиться. Человек он очень умный...
   Настенька сомнительно покачала головой.
   - Не знаю, - прибавила она, - я видела его раза два; лицо совершенно как у иезуита. Не нравится он мне; должно быть, очень хитрый.
   Калинович ничего не возражал и придал лицу своему такое выражение, которым как бы говорил: "Всякий может думать по-своему".
   Между тем Петр Михайлыч тоже возвратился домой и переодевался в своем кабинете. Услышав голос Калиновича, он закричал:
   - Калинович, вы здесь?
   - Здесь, - отвечал тот.
   - У вас гость был, князь заезжал к вам.
   - Знаю, - отвечал Калинович.
   - Что ж вы думаете сделать? - продолжал старик, входя. - Э! Да вот вы кстати и приоделись... Съездите к нему, сударь, сейчас же съездите! Подите-ка, как он вас до небес превозносит.
   - Зачем же сейчас? - вмешалась Настенька. - Не успел он завернуть, как и бежать к нему на поклон. Какое благодеяние оказал... это смешно!
   - Ужасно смешно! Много ты понимаешь! - перебил Петр Михайлыч. - Зачем ехать? - продолжал он. - А затем, что требует этого вежливость, да, кроме того, князь - человек случайный и может быть полезен Якову Васильичу.
   - Чем же он может быть полезен Якову Васильичу? Вот это интересно; этого я точно не понимаю.
   Петр Михайлыч рассердился.
   - Нет, ты понимаешь, только в тебе это твоя гордость говорит! вскрикнул он, стукнув по столу. - По-твоему, от всех людей надобно отворачиваться, кто нас приветствует; только вот мы хороши! Не слушайте ее, Яков Васильич!.. Пустая девчонка!.. - обратился он к Калиновичу.
   - Я думаю съездить, - проговорил тот.
   Настенька взглянула на него.
   - Поезжайте, - подхватил старик, - только пешком грязно; сейчас велю я вам лошадь заложить, сейчас. - прибавил он и проворно ушел.
   - Ты поедешь? - спросила Настенька.
   - Конечно, поеду, - отвечал Калинович.
   - А если я не хочу, чтоб ты ездил?
   - Странное желание! - проговорил Калинович.
   - Ну, положим, что странное, но если я этого хочу; неужели ты не пожертвуешь для меня этими пустяками?
   - Я не понимаю, в чем тут жертвовать. Мне надобно заплатить визит, я и плачу, - что ж тут такого?
   - Тут ничего, может быть, нет, но я не хочу. Князь останавливается у генеральши, а я этот дом ненавижу. Ты сам рассказывал, как тебя там сухо приняли. Что ж тебе за удовольствие, с твоим самолюбием, чтоб тебя встретили опять с гримасою?
   - Я еду не к генеральше, которую и знать не хочу, а к князю, и не первый, а плачу ему визит.
   - Не езди, душечка, ангел мой, не езди! Я решительно от тебя этого требую. Пробудь у нас целый день. Я тебя не отпущу. Я хочу глядеть на тебя. Смотри, какой ты сегодня хорошенький!
   Говоря это, Настенька взяла Калиновича за руку.
   - Я опять сюда вернусь через какие-нибудь четверть часа, - отвечал он.
   - Не хочу я, говорят тебе! - возразила Настенька.
   - Каприз - и больше ничего, и каприз глупый! - проговорил Калинович, нахмурившись.
   - Нет, Жак, это не каприз, а просто предчувствие, - начала она. - Как ты сказал, что был у тебя князь, у меня так сердце замерло, так замерло, как будто все несчастья угрожают тебе и мне от этого знакомства. Я тебя еще раз прошу, не езди к генеральше, не плати визита князю: эти люди обоих нас погубят.
   - До предчувствий дело дошло! Предчувствие теперь виновато! проговорил Калинович. - Но так как я в предчувствие решительно не верю, то и поеду, - прибавил он с насмешкою.
   - Я очень хорошо наперед знала, - возразила Настенька, - что тебе самое ничтожное твое желание дороже бог знает каких моих страданий.
   - Если вы это знали, так к чему ж весь этот разговор? - сказал Калинович.
   Настенька вся вспыхнула.
   - Послушайте, Калинович! - начала она. - Если вы со мной станете так говорить... (голос ее дрожал, на глазах навернулись слезы). Вы не смеете со мной так говорить, - продолжала она, - я вам пожертвовала всем... не шутите моей любовью, Калинович! Если вы со мной будете этакие штучки делать, я не перенесу этого, - говорю вам, я умру, злой человек!
   - Настенька! Полноте! Что это вы! - проговорил Калинович и хотел было взять ее за руку, но она отдернула руку.
   - Подите прочь, не надобно мне ваших ласк! - сказала она, встала и пошла, но в дверях остановилась.
   - Если вы поедете к князю, то не приезжайте ни сегодня, ни завтра... не ходите совершенно к нам: я видеть вас не хочу... эгоист!
   Калинович сделал гримасу. Настенька повернулась и ушла.
   В эту минуту вернулся Петр Михайлыч и еще в дверях кричал:
   - Лошадь готова-с; поезжайте с богом!
   - Очень вам благодарен, - отвечал Калинович и, надев пальто, вышел на крыльцо.
   Его ожидали точно те же дрожки, на которых он год назад делал визиты и с которых, к вящему их безобразию, еще зимой какие-то воришки срезали и украли кожу. Лошадь была тоже прежняя и еще больше потолстела. На козлах сидел тот же инвалид Терка: расчетливая Палагея Евграфовна окончательно посвятила его в кучера, чтоб даром хлеб не ел. Словом, разница была только в том, что Терка в этот раз не подличал Калиновичу, которого он, за выключку из сторожей, глубоко ненавидел, и если когда его посылали за чем-нибудь для молодого смотрителя, то он ходил вдвое долее обыкновенного, тогда как и обыкновенно ходил к соседке калачнице за кренделями по два часа. В настоящем случае он повез Калиновича убийственным шагом, как бы следуя за погребальной церемонией. Тому сделалось это скучно.
   - Пошел скорее! Что ты как с маслом едешь! - сказал он.
   - Лошадь не бежит, - отвечал лаконически Терка.
   - Ты хлестни ее!
   - Нету-тка, боюсь, она не любит, коли ее хлещут - улягнет! - возразил инвалид, тряхнув слегка вожжами, и продолжал ехать шагом.
   Калинович подождал еще несколько времени; наконец, терпение его лопнуло.
   - Хлестни лошадь, говорят тебе, - повторил он еще раз.
   Терка молчал.
   - Говорят тебе, хлестни! - вскрикнул Калинович.
   - Да плети ж нету! - вскричал в свою очередь инвалид.
   Калинович, видя, что Гаврилыча не переупрямишь, встал с дрожек.
   - Пошел домой, я не хочу с тобой, скотом, ехать! - сказал он и пошел пешком. Терка пробормотал себе что-то под нос и, как ни в чем не бывало, поворотил лошадь и поехал назад рысью.
   В сенях генеральши Калинович опять был встречен ливрейным лакеем.
   - У себя его сиятельство? - спросил он.
   - Сейчас-с, - отвечал тот и пошел наверх.
   Князь и Полина сидели на прежних местах в гостиной. Генеральша для возбуждения вкуса жевала корицу. Лакей доложил.
   - Легок на помине, - проговорил князь, вставая.
   - Примите его сюда, - сказала стремительно Полина.
   - Да, - отвечал тот и обратился к старухе: - Калинович ко мне, ma tante, приехал, один автор: можно ли его сюда принять?
   - Какой автор? - спросила та, мигая глазами.
   - Он был у нас, maman, с год назад, - отвечала Полина.
   - Где был? - спросила старуха.
   - Здесь был, у вас был, - подхватил князь.
   - Не знаю, когда был... не помню, - говорила больная.
   - Ну, да, вы не помните, вы забыли. Можно ли его сюда принять? Он очень умный и милый молодой человек, - толковал ей князь.
   - Отчего ж нельзя? Когда ты мне его рекомендуешь, я очень рада, отвечала она.
   - Проси! - приказал князь лакею и сам вышел несколько в залу, а Полина встала и начала торопливо поправлять перед зеркалом волосы.
   Калинович показался.
   - Очень, очень вам благодарен, что доставили удовольствие видеть вас! начал князь, идя ему навстречу и беря его за обе руки, которые крепко сжал.
   - Вы знакомы с здешними хозяевами? - прибавил он.
   Калинович отвечал, что он имел честь быть у них один раз.
   - В таком случае, позвольте возобновить ваше знакомство, - заключил князь и ввел его в гостиную.
   - Monsieur Калинович, - отнесся он к генеральше, но та только хлопнула глазами.
   М-lle Полина, напротив, поклонилась очень любезно.
   - Je vous prie, monsieur, prenez place*, - сказал князь, подвигая Калиновичу стул и сам садясь невдалеке от него.
   ______________
   * Садитесь, пожалуйста (франц.).
   - Monsieur Калинович был так недобр, что посетил нас всего только один раз, - сказала Полина по-французски.
   Калинович отвечал тоже по-французски, что он слышал о болезни генеральши и потому не смел беспокоить. Князь и Полина переглянулись: им обоим понравилась ловко составленная молодым смотрителем французская фраза. Старуха продолжала хлопать глазами, переводя их без всякого выражения с дочери на князя, с князя на Калиновича.
   - Maman действительно весь этот год чувствовала себя нехорошо и почти никого не принимала, - заговорила Полина.
   - В руке слабость и одеревенелость в пальцах чувствую, - обратилась к Калиновичу старуха, показывая ему свою обрюзглую, дрожавшую руку и сжимая пальцы.
   - С течением времени чувствительность восстановится, ваше превосходительство; это пройдет, - отвечал тот.
   - Пройдет, решительно пройдет, - подхватил князь. - Бог даст, летом в деревне ванны похолоднее - и посмотрите, каким вы молодцом будете, ma tante!
   - Вкусу нет... во рту неприятно... кушанья, которые любила прежде, не нравятся... - продолжала старуха, не обращая внимания на слова князя и опять относясь к Калиновичу.
   Тот выразил в лице своем глубокое сожаление. Легкий оттенок улыбки промелькнул на губах князя.
   - Что ж, maman, у вас есть аппетит: вам кушать хочется, а много кушать вам вредно, - проговорила Полина.
   Но старуха не обратила внимания и на слова дочери. Очень довольная, что встретила нового человека, с которым могла поговорить о болезни, она опять обратилась к Калиновичу:
   - Нога слабеет... ходить не могу... подвертывается...
   - Пройдет и это, ваше превосходительство, - повторил тот.
   - Совершенно ли пройдет? - спросила больная.
   - Я думаю, совершенно, - отвечал Калинович. - Отец мой поражен был точно такою же болезнью и потом пятнадцать лет жил и был совершенно здоров.
   - Только пятнадцать лет и жил, а тут и умер! - сказала старуха в раздумье.
   Калинович молчал.
   Опять незаметная улыбка промелькнула на губах князя, и он взглянул на Полину.
   - Не скучаете ли вы вашей провинциальной жизнию, которой вы так боялись? - отнеслась та к Калиновичу с намерением, кажется, перебить разговор матери о болезни.
   - Monsieur Калинович, вероятно, не имел времени скучать этот год, потому что занят был сочинением своего прекрасного романа, - подхватил князь.
   - Этот роман написан года два назад, - сказал Калинович.
   - А вы давно уж занимаетесь литературой? - спросила Полина.
   - Да, - отвечал Калинович.
   - Стало быть, вы только не торопитесь печатать, - подхватил князь, - и это прекрасно: чем строже к самому себе, тем лучше. В литературе, как и в жизни, нужно помнить одно правило, что человек будет тысячу раз раскаиваться в том, что говорил много, но никогда, что мало. Прекрасно, прекрасно! повторял он и потом, помолчав, продолжал: - Но уж теперь, когда вы выступили так блистательно на это поприще, у вас, вероятно, много и написано и предположено.
   - Предположений много, но пока ничего нет еще конченного в такой мере, чтоб я решился печатать, - отвечал Калинович.
   - Прекрасно, прекрасно! - опять подхватил князь. - И как ни велико наше нетерпение прочесть что-нибудь новое из ваших трудов, однако не меньше того желаем, чтоб вы, сделав такой успешный шаг, успевали еще больше, и потому не смеем торопить: обдумывайте, обсуживайте... По первому вашему опыту мы ждем от вас вполне зрелого и капитального...
   Калинович поклонился.
   - Ей-богу, так, - продолжал князь, - я говорю вам не льстя, а как истинный почитатель всякого таланта.
   - Как, я думаю, трудно сочинять - я часто об этом думаю, - сказала Полина. - Когда, судя по себе, письма иногда не в состоянии написать, а тут надобно сочинить целый роман! В это время, я полагаю, ни о чем другом не надобно думать, а то сейчас потеряешь нить мыслей и рассеешься.
   - Особенную способность, ma cousine, я полагаю, надо иметь, - возразил князь, - живую фантазию, сильное воображение. И я вот, по моей кочующей жизни в России и за границей, много был знаком с разного рода писателями и художниками, начиная с какого-нибудь провинциального актера до Гёте, которому имел честь представляться в качестве русского путешественника, и, признаюсь, в каждом из них замечал что-то особенное, не похожее на нас, грешных, ну, и, кроме того, не говоря об уме (дурака писателя и артиста я не могу даже себе представить), но, кроме ума, у большей части из них прекрасное и благородное сердце.
   - А сами, князь, вы никогда не занимались литературой, не писали? спросил скромно Калинович.
   - О боже мой, нет! - воскликнул князь. - Какой я писатель! Я занят другим, да и писать не умею.
   - Последнему, кажется, нельзя поверить, - заметил в том же тоне Калинович.
   - Действительно не умею, - отвечал князь, - хоть и жил почти весь век свой между литераторами и, надобно сказать, имел много дорогих и милых для меня знакомств между этими людьми, - прибавил он, вздохнув.
   Разговор на некоторое время прервался.
   - С Пушкиным, ваше сиятельство, вероятно, изволили быть знакомы? начал Калинович.
   - Даже очень. Мы почти вместе росли, вместе стали выезжать молодыми людьми в свет: я - гвардейским прапорщиком, а он, кажется, служил тогда в иностранной коллегии... C'etait un homme de genie...* в полном смысле этих слов. Он, Баратынский{128}, Дельвиг{128}, Павел Нащокин{128} - а этот даже служил со мной в одном полку, - все это были молодые люди одного кружка.
   ______________
   * Это был гений... (франц.).
   - Я не помню, где-то читала, - вмешалась Полина, прищуривая глаза, что Пушкин любил, чтоб в обществе в нем видели больше светского человека, а не писателя и поэта.
   - Как вам, кузина, сказать, - возразил князь, - пожалуй, что да, а пожалуй, и нет; вначале, в молодости, может быть, это и было. Я его встречал, кроме Петербурга, в Молдавии и в Одессе, наконец, знал эту даму, в которую он был влюблен, - и это была прелестнейшая женщина, каких когда-либо создавал божий мир; ну, тогда, может быть, он желал казаться повесой, как было это тогда в моде между всеми нами, молодежью... ну, а потом, когда пошла эта всеобщая слава, наконец, внимание государя императора, звание камер-юнкера - все это заставило его высоко ценить свое дарование.
   - У Пушкина, я думаю, была и другая мерка своему таланту, - заметил Калинович.
   - Без сомнения, - подхватил князь, - но, что дороже всего было в нем, продолжал он, ударив себя по коленке, - так это его любовь к России: он, кажется, старался изучить всякую в ней мелочь: и когда я вот бывал в последние годы его жизни в Петербурге, заезжал к нему, он почти каждый раз говорил мне: "Помилуй, князь, ты столько лет живешь и таскаешься по провинциям: расскажи что-нибудь, как у вас, и что там делается". Только раз, как нарочно перед самым моим отъездом в Петербург, случилось у нас в губернии ужасное происшествие: появился некто Сольфини - итальянец ли, грек ли, жид ли, не разберешь, но только живописец. Я тогда жил зиму в городе и, так как вообще люблю искусства, приласкал его. Оказалось, что портреты снимает удивительно: рисунок правильный, освещение эффектное, характерные черты лица схвачены с неподражаемой меткостью, но ни конца, ни отделки, особенно в аксессуарах, никакой; и это бы еще ничего, но хуже всего, что, рисуя с вас портрет, он делался каким-то тираном вашим: сеансы продолжал часов по семи, и - горе вам, если вы вздумаете встать и выйти: бросит кисть, убежит и ни за какие деньги не станет продолжать работы. Точно то же сделал он и с губернаторшей. Я ему замечаю, что подобная нетерпеливость, особенно в отношении такой дамы, неуместна, а он мне на это очень наивно отвечает обыкновенной своей поговоркой: "Я, съешь меня собака, художник, а не маляр; она дура: я не могу с нее рисовать..." Как хотите, так и судите.
   Полина засмеялась. Калинович тоже улыбнулся.
   - Как, однако, князь, ты хорошо представляешь этого Сольфини; я как будто вижу его перед собою, - сказала Полина.
   - Да, я недурно копирую, - отвечал он и снова обратился к Калиновичу: В заключение всего-с: этот господин влюбляется в очень миленькую даму, жену весьма почтенного человека, которая была, пожалуй, несколько кокетка, может быть, несколько и завлекала его, даже не мудрено, что он ей и нравился, потому что действительно был чрезвычайно красивый мужчина - высокий, статный, с этими густыми черными волосами, с орлиным, римским носом; на щеках, как два розовых листа, врезан румянец; но все-таки между ним и какой-нибудь госпожою в ранге действительной статской советницы оставался salto mortale...*. Ничего этого, конечно, Сольфини как свободный гражданин и знать не хотел...
   ______________
   * Букв. смертельный прыжок (итал.). Здесь - непроходимое расстояние.
   - Воображаю его в этом состоянии! - перебила с улыбкою Полина.
   - Ужасен! - продолжал князь. - Он начинает эту бедную женщину всюду преследовать, так что муж не велел, наконец, пускать его к себе в дом; он затевает еще больший скандал: вызывает его на дуэль; тот, разумеется, отказывается; он ходит по городу с кинжалом и хочет его убить, так что муж этот принужден был жаловаться губернатору - и нашего несчастного любовника, без копейки денег, в одном пальто, в тридцать градусов мороза, высылают с жандармом из города...
   - Бедный! - подхватила Полина.
   - Нет, вы погодите, чем еще кончилось! - перебил князь. - Начинается с того, что Сольфини бежит с первой станции. Проходит несколько времени - о нем ни слуху ни духу. Муж этой госпожи уезжает в деревню; она остается одна... и тут различно рассказывают: одни - что будто бы Сольфини как из-под земли вырос и явился в городе, подкупил людей и пробрался к ним в дом; а другие говорят, что он писал к ней несколько писем, просил у ней свидания и будто бы она согласилась.
   - Очень может быть, что и согласилась: из одного чувства сострадания можно решиться на это, - отнеслась Полина к Калиновичу.
   - Очень может быть, - подтвердил тот.
   - Конечно, - подхватил князь и продолжал, - но, как бы то ни было, он входит к ней в спальню, запирает двери... и какого рода происходила между ними сцена - неизвестно; только вдруг раздается сначала крик, потом выстрелы. Люди прибегают, выламывают двери и находят два обнявшиеся трупа. У Сольфини в руках по пистолету: один направлен в грудь этой госпожи, а другой он вставил себе в рот и пробил насквозь череп.
   - Ну, что это, князь? Как это ужасно и жалко!.. - проговорила Полина, зажимая глаза.
   Князь отвечал ей только пожатием плеч.
   - Но при всех этих сумасбродствах, - снова продолжал он, - наконец, при этом страшном характере, способном совершить преступление, Сольфини был добрейший и благороднейший человек. Например, одна его черта: он очень любил ходить в наш собор на архиерейскую службу, которая напоминала ему Рим и папу. Там обыкновенно на паперти встречала его толпа нищих. "А, вы, бедные, - говорил он, - вам нечего кушать!" - и все, сколько с ним ни было денег, все раздавал.
   - Артист! - сказала Полина и вздохнула.
   - Артист в полном смысле этого слова, - повторил князь и призадумался, как бы сбираясь с мыслями. - Все это, - начал он после нескольких минут размышления, - я рассказал Пушкину; он выслушал, и чрез несколько дней мы опять с ним встречаемся. "Знаешь ли, говорит, князь, я твоего итальянца описываю? Заезжай завтра ко мне, я тебе прочту". Я еду... Начинает он мне читать своего известного импровизатора. "Ну, что? Как тебе нравится?" спрашивает. "Превосходно, говорю: но что же тут общего с моим пустым рассказом?" - "Очень много, отвечает: он подал мне мысль вывести природного художника, импровизатора, посреди нашего холодного, эгоистического общества" - и таким образом мой Сольфини обессмертился.
   Весь этот длинный рассказ князя Полина выслушала с большим интересом, Калинович тоже с полным вниманием, и одна только генеральша думала о другом: голос ее старческого желудка был для нее могущественнее всего.
   - Скоро ли мы будем обедать? - спросила она у дочери.
   - Скоро, maman, - отвечала та.
   Калинович понял, что время уехать, и встал.
   - Au revoir, au revoir...* - начал было князь.
   ______________
   * До свиданья, до свиданья... (франц.).
   - Monsieur Калинович, может быть, будет так добр, что отобедает у нас? - произнесла вдруг Полина.