Страница:
Заметив меня, американка тут же заорала пронзительно-гнусавым голосом:
– Я вас знаю! Мы виделись в гостинице. Вы ведь знакомы с Бехлером? Леди не пристало ужинать в одиночестве.
– Это был не ужин, а обед, – напомнила я и назвала свое имя.
– А это кто? – спросила она, ткнув в сторону зонтом.
Я обернулась.
– Позвольте представить вам моего сына. Подойди, Рамсес.
– Рамсес? – протрубила американка. – Ну и имечко! Какой болезненный ребенок. Не жилец, наверное.
– Благодарю за заботу, мадам, – сказала я с ледяной вежливостью. – Однако, уверяю вас, внешность обманчива. Рамсес, изволь...
Но тут американка начала слезать с осла. Зрелище, должна заметить, не для слабонервных, сопровождалось представление гневными выкриками и безумной жестикуляцией, зонт так и мелькал в воздухе. Я уже опасалась (и надеялась), что она рухнет на одного из щуплых погонщиков. Юноша не пострадал бы, а вот неприятная особа... Однако все закончилось благополучно. Расправив юбки и вуаль, американка снова обратилась ко мне:
– Покажите-ка мне пирамиды, милочка! Ради них я приехала издалека и обязательно должна их увидеть. Миссис Эксхаммер из Де-Мойна, штат Айова, все дела доводит до конца. У меня тут целый список... – Она помахала листком бумаги, как пиратским флагом. – Я не вернусь домой, пока не увижу всего, что здесь перечислено.
– А ваши спутники? – спросила я, указывая на двух спешившихся людей.
Бледный молодой человек ухватился за осла, чтобы не упасть, и судорожно вытирал лоб. Его зеленолицая спутница не устояла на ногах и сползла на землю.
Миссис Эксхаммер из Де-Мойна, штат Айова (понятия не имею, где находится это варварское место), залилась злобным смехом, какого мне еще ни от кого не приходилось слышать.
– Не обращайте внимания на этих дурней! Им за мной не угнаться, а ведь мне уже шестьдесят восемь, ни днем меньше! Это мой племянник Иона. Я взяла его с собой как помощника, но проку от него чуть. Боится, как бы я не обошла его в завещании, вот и подлизывается. Ха-ха! Ему ничего не достанется, но он еще об этом не знает. Эту особу я хотела сделать своей компаньонкой, но она тоже никуда не годится. Чего этот мальчишка на меня пялится? Где его хорошие манеры?
– Осмелюсь заметить, – ответствовал Рамсес тоном неисправимого зануды, – что любой забыл бы про манеры при виде такой примечательной особы, как вы. Однако я не хочу навлекать позор на маму, она постоянно работает над моим поведением, и если результат оставляет желать лучшего, то это моя, а не ее вина.
Неизвестно, какое впечатление произвело это выступление на миссис Эксхаммер, поскольку ее лицо закрывала вуаль. Я же отнеслась к словам Рамсеса одобрительно. Он подал даме руку:
– Позвольте вас сопровождать, мадам.
Старуха замахнулась на него зонтом:
– Пошел прочь, негодник! Знаю я мальчишек:
то ножку подставят, то пауков напустят.
– Будьте покойны, у меня и в мыслях не было... – начал было Рамсес.
– Какой мне от тебя прок, малявка? – прошипела старуха. – Лучше дайте-ка мне руку вы, милочка. Ростом вы не вышли, зато на вид жилистая.
И она цепко ухватила меня за плечо. Рука в черной шелковой перчатке оказалась по-мужски тяжелой, но я не стала сопротивляться. Вежливое обращение со старшими – привычка, которую я хотела бы внушить сыну. Да и стряхнуть старческую клешню было не так-то легко.
По пути к пирамиде очаровательная миссис Эксхаммер подвергла меня допросу с пристрастием: сколько мне лет, давно ли замужем, есть ли еще дети, люблю ли мужа. Я поспешила ответить ей той же монетой, спросив, нравится ли ей Египет.
Старуха разразилась долгой обличительной речью о невежестве и нечистоплотности египтян, затем добавила ядовито:
– Но и цивилизованная публика не лучше. В Каире я стала свидетельницей безобразных скандалов, от которых любая приличная женщина сгорела бы со стыда. Что вы скажете о молодой англичанке, убившей несколько дней назад своего любовника? Взяла и перерезала ему горло от уха до уха в своем собственном номере!
– Я слышала об этом убийстве. Не верится, что преступление – дело рук молодой леди.
Порыв ветра приподнял вуаль миссис Эксхаммер в тот самый момент, когда она оскалила зубы, слишком белые для настоящих.
– А я в этом ничуть не сомневаюсь! Женщины, милочка, очень опасные создания, гораздо опаснее мужчин. Как я погляжу, у вас тут есть еще одна дама? Не люблю, когда женщины отбирают у мужчин их работу. Пусть лучше сидят дома и занимаются хозяйством.
Поняв, что от старой карги не добиться ничего, кроме проклятий в адрес нашего пола, я решила поскорей от нее избавиться. И принялась читать лекцию по археологии. Но американка оказалась упорной: оставив мою эрудицию без внимания, она устремилась к раскопкам.
– Белый мужчина машет лопатой вместе с аборигенами? – воскликнула она возмущенно. – Наверное, это ваш муж? Никакого понятия о достоинстве! Эй, вы там!
И она попыталась ткнуть Эмерсона в спину зонтом. Я ловко отразила удар с помощью собственного зонта. Звон скрещенных рапир заставил Эмерсона вздрогнуть, но оборачиваться он не стал.
Старуха расхохоталась и пригрозила мне своим оружием:
– Правда, полезная штучка? Никогда не путешествую без зонта... Это что еще такое?
Она шарахнулась в сторону, и я, к своему удивлению, увидела Рамсеса, почему-то опустившегося на колени.
– Чем ты занимаешься? – воскликнула я.
– Как – чем? Заглядывает мне под юбки, конечно! – гаркнула старуха. – Вы слишком с ним миндальничаете, мадам, этому юному бездельнику нужна хорошая взбучка. Ничего, сейчас он узнает, что значит вывести из себя миссис Эксхаммер из Де-Мойна, штат Айова, я живо с ним разделаюсь.
Мне пришлось повиснуть на локте почтенной обитательницы неведомого Де-Мойна, чтобы Рамсес успел отбежать на безопасное расстояние.
– Я всего лишь рассматривал ваши ноги, мэм! – сказал он возмущенно. – До чего здоровенные!
Этим замечанием он надеялся погасить ее гнев, однако результат, как и следовало ожидать, получился противоположный: размахивая зонтом, старуха бросилась за Рамсесом. Убедившись, что наш сын ловко ускользает от ударов, я неторопливо последовала за ними. Непочтительная выходка Рамсеса принесла куда больше пользы, чем все мои усилия. В погоне за мальчишкой миссис Эксхаммер стремительно удалялась от Эмерсона, и я от души надеялась, что назад она не вернется.
Так и вышло. Кипя от возмущения, миссис Эксхаммер взгромоздилась на осла и увела свой караван восвояси.
II
III
– Я вас знаю! Мы виделись в гостинице. Вы ведь знакомы с Бехлером? Леди не пристало ужинать в одиночестве.
– Это был не ужин, а обед, – напомнила я и назвала свое имя.
– А это кто? – спросила она, ткнув в сторону зонтом.
Я обернулась.
– Позвольте представить вам моего сына. Подойди, Рамсес.
– Рамсес? – протрубила американка. – Ну и имечко! Какой болезненный ребенок. Не жилец, наверное.
– Благодарю за заботу, мадам, – сказала я с ледяной вежливостью. – Однако, уверяю вас, внешность обманчива. Рамсес, изволь...
Но тут американка начала слезать с осла. Зрелище, должна заметить, не для слабонервных, сопровождалось представление гневными выкриками и безумной жестикуляцией, зонт так и мелькал в воздухе. Я уже опасалась (и надеялась), что она рухнет на одного из щуплых погонщиков. Юноша не пострадал бы, а вот неприятная особа... Однако все закончилось благополучно. Расправив юбки и вуаль, американка снова обратилась ко мне:
– Покажите-ка мне пирамиды, милочка! Ради них я приехала издалека и обязательно должна их увидеть. Миссис Эксхаммер из Де-Мойна, штат Айова, все дела доводит до конца. У меня тут целый список... – Она помахала листком бумаги, как пиратским флагом. – Я не вернусь домой, пока не увижу всего, что здесь перечислено.
– А ваши спутники? – спросила я, указывая на двух спешившихся людей.
Бледный молодой человек ухватился за осла, чтобы не упасть, и судорожно вытирал лоб. Его зеленолицая спутница не устояла на ногах и сползла на землю.
Миссис Эксхаммер из Де-Мойна, штат Айова (понятия не имею, где находится это варварское место), залилась злобным смехом, какого мне еще ни от кого не приходилось слышать.
– Не обращайте внимания на этих дурней! Им за мной не угнаться, а ведь мне уже шестьдесят восемь, ни днем меньше! Это мой племянник Иона. Я взяла его с собой как помощника, но проку от него чуть. Боится, как бы я не обошла его в завещании, вот и подлизывается. Ха-ха! Ему ничего не достанется, но он еще об этом не знает. Эту особу я хотела сделать своей компаньонкой, но она тоже никуда не годится. Чего этот мальчишка на меня пялится? Где его хорошие манеры?
– Осмелюсь заметить, – ответствовал Рамсес тоном неисправимого зануды, – что любой забыл бы про манеры при виде такой примечательной особы, как вы. Однако я не хочу навлекать позор на маму, она постоянно работает над моим поведением, и если результат оставляет желать лучшего, то это моя, а не ее вина.
Неизвестно, какое впечатление произвело это выступление на миссис Эксхаммер, поскольку ее лицо закрывала вуаль. Я же отнеслась к словам Рамсеса одобрительно. Он подал даме руку:
– Позвольте вас сопровождать, мадам.
Старуха замахнулась на него зонтом:
– Пошел прочь, негодник! Знаю я мальчишек:
то ножку подставят, то пауков напустят.
– Будьте покойны, у меня и в мыслях не было... – начал было Рамсес.
– Какой мне от тебя прок, малявка? – прошипела старуха. – Лучше дайте-ка мне руку вы, милочка. Ростом вы не вышли, зато на вид жилистая.
И она цепко ухватила меня за плечо. Рука в черной шелковой перчатке оказалась по-мужски тяжелой, но я не стала сопротивляться. Вежливое обращение со старшими – привычка, которую я хотела бы внушить сыну. Да и стряхнуть старческую клешню было не так-то легко.
По пути к пирамиде очаровательная миссис Эксхаммер подвергла меня допросу с пристрастием: сколько мне лет, давно ли замужем, есть ли еще дети, люблю ли мужа. Я поспешила ответить ей той же монетой, спросив, нравится ли ей Египет.
Старуха разразилась долгой обличительной речью о невежестве и нечистоплотности египтян, затем добавила ядовито:
– Но и цивилизованная публика не лучше. В Каире я стала свидетельницей безобразных скандалов, от которых любая приличная женщина сгорела бы со стыда. Что вы скажете о молодой англичанке, убившей несколько дней назад своего любовника? Взяла и перерезала ему горло от уха до уха в своем собственном номере!
– Я слышала об этом убийстве. Не верится, что преступление – дело рук молодой леди.
Порыв ветра приподнял вуаль миссис Эксхаммер в тот самый момент, когда она оскалила зубы, слишком белые для настоящих.
– А я в этом ничуть не сомневаюсь! Женщины, милочка, очень опасные создания, гораздо опаснее мужчин. Как я погляжу, у вас тут есть еще одна дама? Не люблю, когда женщины отбирают у мужчин их работу. Пусть лучше сидят дома и занимаются хозяйством.
Поняв, что от старой карги не добиться ничего, кроме проклятий в адрес нашего пола, я решила поскорей от нее избавиться. И принялась читать лекцию по археологии. Но американка оказалась упорной: оставив мою эрудицию без внимания, она устремилась к раскопкам.
– Белый мужчина машет лопатой вместе с аборигенами? – воскликнула она возмущенно. – Наверное, это ваш муж? Никакого понятия о достоинстве! Эй, вы там!
И она попыталась ткнуть Эмерсона в спину зонтом. Я ловко отразила удар с помощью собственного зонта. Звон скрещенных рапир заставил Эмерсона вздрогнуть, но оборачиваться он не стал.
Старуха расхохоталась и пригрозила мне своим оружием:
– Правда, полезная штучка? Никогда не путешествую без зонта... Это что еще такое?
Она шарахнулась в сторону, и я, к своему удивлению, увидела Рамсеса, почему-то опустившегося на колени.
– Чем ты занимаешься? – воскликнула я.
– Как – чем? Заглядывает мне под юбки, конечно! – гаркнула старуха. – Вы слишком с ним миндальничаете, мадам, этому юному бездельнику нужна хорошая взбучка. Ничего, сейчас он узнает, что значит вывести из себя миссис Эксхаммер из Де-Мойна, штат Айова, я живо с ним разделаюсь.
Мне пришлось повиснуть на локте почтенной обитательницы неведомого Де-Мойна, чтобы Рамсес успел отбежать на безопасное расстояние.
– Я всего лишь рассматривал ваши ноги, мэм! – сказал он возмущенно. – До чего здоровенные!
Этим замечанием он надеялся погасить ее гнев, однако результат, как и следовало ожидать, получился противоположный: размахивая зонтом, старуха бросилась за Рамсесом. Убедившись, что наш сын ловко ускользает от ударов, я неторопливо последовала за ними. Непочтительная выходка Рамсеса принесла куда больше пользы, чем все мои усилия. В погоне за мальчишкой миссис Эксхаммер стремительно удалялась от Эмерсона, и я от души надеялась, что назад она не вернется.
Так и вышло. Кипя от возмущения, миссис Эксхаммер взгромоздилась на осла и увела свой караван восвояси.
II
Вернувшись к обеду домой, Эмерсон высказал удовлетворение проведенным днем.
– Кажется, я понял, что к чему, Пибоди. Там в общей сложности три культурных слоя. Верхний принадлежит к эпохе Птолемеев. План комплекса очень сложен, так что я был бы благодарен тебе за помощь, если ты уже закончила со своей пирамидой.
Несмотря на пренебрежительное отношение Эмерсона к «моей» пирамиде, я заверила его, что он может всецело мной располагать.
– Внутри ничего нет. Вряд ли пирамида служила гробницей.
– Я же говорил, мама! – вставил Рамсес.
После обеда Энид удалилась к себе с детективом. Дональд, так и не услышав от нее ни слова, пребывал в похоронном настроении. Я уже собиралась с ним поговорить, как вдруг Эмерсон предложил:
– Может, съездим в Мазгунах, Пибоди? Надо же вернуть в церковь чаши для причастия!
– Отличная идея! – ответила я, гадая, что стоит за этим предложением.
– Возьмем с собой Рамсеса?
– Я бы не стала, – сказала я честно.
– Лично я предпочел бы немного прогуляться вокруг деревни и в окрестностях, – заметил Рамсес.
– Еще не нагулялся? – возмутилась я. – Мало ты побегал с этой каргой? Нет, займись-ка лучше своей грамматикой.
– Пусть погуляет, Пибоди, – возразил Эмерсон с улыбкой. – Нельзя же все время держать такого бойкого мальчугана взаперти! Какой может быть вред от прогулки, если с ним будет мистер Фрейзер?
Но Рамсесу и Дональду такой оборот дела не понравился.
– Молодая леди останется без охраны, – напомнил Рамсес.
Дональд согласно закивал.
– Стены и наши работники – достаточная защита, – не сдавался Эмерсон. – Сейчас день, а мы отлучимся совсем ненадолго. До Мазгунаха несколько миль – рукой подать. Одна нога здесь, другая там!
Мы сели на ослов и поехали на юг. По пути нам не встретилось ни души: туристы и местные жители предпочитают проводить послеполуденные часы в тени. Излишне напоминать, что нам с Эмерсоном никакое пекло не помеха.
Дорога, вернее, различимая только для опытного глаза тропа шла по каменистому плато, мимо развалин трех кирпичных пирамид Дахшура. Все три были построены на тысячу лет позже своих великих каменных предшественниц, однако сохранились несравненно хуже. Когда-то, по примеру пирамид Гизы, они были облицованы камнем, потом облицовку содрали, и пирамиды со временем расползлись, превратившись в бесформенные груды кирпича.
Над этими развалинами высится Черная пирамида, гробница Аменемхета, фараона Двенадцатой династии. Расположенная в наиболее приподнятой части плато, Черная пирамида выглядит с некоторых точек даже более высокой, чем каменные гиганты на севере. Зловещая репутация пирамиды вполне под стать ее названию. Мне были хорошо знакомы ее внутренние помещения, ведь это в ее затопленной погребальной камере пытался похоронить нас с Эмерсоном подлый безымянный негодяй! Лишь беспримерный героизм (и помощь Рамсеса) позволил нам выжить. Другие на нашем месте позорно пустили бы пузыри.
Я бы не отказалась еще раз обследовать Черную пирамиду и навестить разрушенный монастырь, в котором мы ютились годом раньше, но времени на ностальгические визиты не было. Мы отправились прямиком в деревню.
По сравнению с Мазгунахом Дахшур – настоящий город. Население Мазгунаха составляют в основном египетские христиане-копты, но единственное отличие их облика от мусульман заключается в сине-фиолетовых тюрбанах. Убогие же домики точно такие, как в любой нищей мусульманской деревушке. Древнекоптский язык, последнее, что осталось от языка фараонов, кое-как теплится только далеко на юге, однако на нем ведется служба в коптских церквях.
Деревня выглядела вымершей. Собаки и те спрятались от солнца, только стайке облезлых кур зной был нипочем. Однако в этих первобытных местах чужаки – столь редкие гости, что весть о нашем появлении быстро облетела деревню, и из домишек начали появляться люди. Мы остановились у колодца – в центре общественной жизни деревушки, рядом с церковью и домом священника.
Мужчины собрались вокруг Эмерсона. Ко мне потянулись женщины, многие с больными детьми на руках. Я этого ожидала и захватила с собой аптечку. Открыв ее, я стала раздавать рвотный корень и капли для глаз.
Деревенский староста, разумеется, узнал о нашем появлении одновременно с остальными, однако гордость не позволяла ему торопиться. Наконец появился и он. Услышав от Эмерсона, что ему сейчас вернут утраченные чаши для причастия, старик прослезился и упал на колени, целуя Эмерсону ноги и лепеча слова благодарности.
Эмерсон старался на меня не смотреть. Нас благодарили за то, чего мы не делали; с другой стороны, мы не могли объяснить этим славным людям, что произошло, так как сами ничего не понимали.
Толпа, узнав новость, подняла нестерпимый шум. Люди рыдали, кричали, пели. Какая-то толстуха, занавешенная чадрой, заключила Эмерсона в крепкие объятия.
– Как обременительно! – крикнул он мне. – Видишь, Пибоди, до чего вредны заскорузлые суеверия! Можно подумать, что они получили из наших рук бессмертие, а не какую-то щербатую посуду. Никогда не пойму... Ой!
Толстуха привстала на цыпочки и чмокнула его в подбородок.
Постепенно мы успокоили толпу и вошли вместе со старостой в церковь. На пороге нас благословил толстый добродушный священник, сменивший недоброй памяти отца Гиргиса. Все, кто толпился у колодца, ринулись следом, в том числе ослы. Когда бесценные сосуды были водворены на их законное место, счастливая паства издала такой рев, что содрогнулись стропила. Странно, что они вообще не обрушились, при такой-то ветхости... Священник с залитым слезами лицом провозгласил, что завтра он проведет благодарственную службу, а потом пригласил старосту и нас к себе.
Так мы снова очутились под крышей дома, где нас встречал однажды сам Гений Преступлений. Воспоминания об этом незаурядном человеке были так остры, что я не удивилась бы, предстань он перед нами – с окладистой черной бородой, в которой пряталась загадочная улыбка. Меня не перестает тревожить тот непреложный факт, что зло оказывается порой гораздо внушительнее добродетели. Вот и отец Теодор не шел с Гением Преступлений ни в какое сравнение: на целый фут ниже и на целый фут шире в талии, с жиденькой бороденкой, присоленной сединой.
Зато отец Теодор брал гостеприимством. Усадив нас на диван с выцветшей ситцевой обивкой, он предложил освежиться. Мы, конечно, согласились: отказаться было бы верхом невежливости. Я думала, что нам поднесут традиционный кофе, густой и сладкий, но для нас был припасен сюрприз – хозяин появился из закутка с подносом, на котором стояли стеклянная бутылка и несколько глиняных стаканчиков. Эмерсон опасливо сделал маленький глоток и приподнял брови. Я последовала его примеру и воскликнула:
– Французский коньяк!
– И притом самый лучший, – поддакнул Эмерсон. – Откуда у вас такое сокровище, святой отец?
Священник уже осушил свой стаканчик, налил еще и невинно ответил:
– Я нашел это в доме, когда вернулся.
– Кстати, нам не терпится узнать о ваших приключениях, – спохватился Эмерсон. – Отлично помню гнев моей несравненной старшей жены, присутствующей здесь Ситт-Хаким, когда она узнала, что за священника Дронкеха выдает себя совсем другой человек! "Что ты сделал с настоящим священником, верблюжье отродье? – кричала она. – Если ты тронул хотя бы волос на голове этого славного человека, я вырву тебе сердце!
Не очень-то точное цитирование моих слов, однако я действительно интересовалась судьбой пропавшего священника. Ответ Гения Преступлений был верхом цинизма: «Он сейчас наслаждается мирскими благами, которых прежде чурался. Опасность угрожает разве что его душе».
Поблагодарив меня за участие, отец Теодор начал повествование. Очевидно, он только и ждал, чтобы мы обратились к нему с этой просьбой. Подобные истории египтяне готовы рассказывать и выслушивать без конца, поэтому рассказ был уже хорошо отрепетирован. К сожалению, существенных деталей оказалось куда меньше, чем стилистических красот, и если очистить его речь от всяческих прикрас, то суть можно изложить несколькими предложениями.
Однажды отец Теодор улегся спать, как обычно, а проснулся в незнакомом месте, недоумевая, как он туда попал. Убранство комнаты поражало роскошью (описанию шелковых занавесок, мягкого ложа, журчащего фонтана и мраморного пола было посвящено почти полчаса). Отец Теодор видел лишь слуг, наперебой потчевавших его лакомствами и неземными напитками. Плотные занавески и тяжелые решетки на окнах не позволяли отцу Теодору выглянуть наружу и понять, где он находится.
Таким же невероятным было и его возвращение: как-то утром он очнулся на своем узком ложе, с которого был похищен, так что впору было принять случившееся за долгий, сладостный сон. Однако удивленные крики паствы и повествование о невероятных событиях доказали, что все случилось наяву. Простодушный служитель Всевышнего честно признался, что готов приписать свое приключение козням злых духов. Как известно, эти коварные создания обожают устраивать праведникам пытку низменными соблазнами.
– Значит, вы не избежали соблазна? – спросил Эмерсон. – Наверное, отдали должное лакомствам и винам?
– По нашей вере это не возбраняется, – поспешно заметил отец Теодор.
– Но другие соблазны запрещены, – во всяком случае, священнослужителям. Кто вам там прислуживал, святой отец, – мужчины или женщины?
Виноватый вид бедняги был красноречивее любых слов. Эмерсон с радостью бы продолжил терзать святого отца, если бы не мое вмешательство.
– Лучше попросим отца Теодора поподробнее описать место его пленения. Возможно, он видел или слышал нечто такое, что поможет нам догадаться, где он находился.
Обращалась я к Эмерсону по-английски.
– Если эта свинья Сети обладает дьявольски острым умом, который ты ему приписываешь, то его уже нечего там искать. Хотя спросить все равно не вредно.
Отец Теодор облегченно перевел дух, когда Эмерсон оставил скользкую тему соблазнов и перешел к расспросам о тюрьме. Но наблюдательностью он, как и многие миряне, не отличался, поэтому подробности пришлось вытягивать клещами. Выглядывать из окон святой отец не мог, но кое-какие звуки до его слуха, как выяснилось, долетали. Постепенно нам стало ясно, что темница находилась не в деревне и не в чистом поле, а в центре большого города.
– Это же Каир! – осенило меня.
– Я сразу понял, – сказал Эмерсон укоризненно. – Но какая именно часть бескрайнего людского муравейника?
Ответа на столь существенный вопрос так и не последовало. Расставаясь с отцом Теодором, мы почти не располагали новыми сведениями. Священник, выпивший два изрядных стаканчика, пошатываясь, проводил нас до дверей. Он прочувственно поблагодарил напоследок и обещал помянуть в молитвах. Эмерсон отнесся к этому обещанию без всякой признательности.
Садясь на осла, я сказала:
– Отец Теодор не жалеет коньяку! Видимо, Сети так торопился, что не успел прихватить свой запас спиртного. Судя по тому, с какой скоростью коньяк уничтожается, запас должен быть солидным.
Эмерсон, собиравшийся ударить своего осла пятками, застыл с задранными ногами.
– Ага! Меня беспокоило смутное подозрение, но я не мог оформить его в слова. Молодец, Пибоди!
Мы велели ослам подождать еще и бегом вернулись к дому священника. Отец Теодор предстал перед нами с очередным стаканчиком в руке. При виде Эмерсона он благостно улыбнулся.
– Снова ты. Отец Проклятий! Заходи вместе со своей достойнейшей госпожой. Еще коньяку?
– Неудобно вас обирать, святой отец, – молвил Эмерсон с усмешкой. – Ведь у вас там не бездонная бочка?
Маленький священник погрустнел. Можно было подумать, что Эмерсон обвинил его в воровстве, если не хуже.
– Как легко смутить этого наивного беднягу! – сказал Эмерсон по-английски. – Притворяться он умеет не лучше младенца.
– Некоторые младенцы настоящие виртуозы по части притворства, – ответила я со значением.
– Пожалуй... Видимо, ваши запасы время от времени пополняются, святой отец? – спросил Эмерсон, переходя на арабский. – Как часто это происходит?
Священник застонал и хотел было заломить руки, но, вовремя вспомнив о стаканчике, сперва его осушил. Покосившись на толпу любопытных у колодца, он пробормотал:
– Это все бесы. Отец Проклятий... Только бы об этом не прознали мои прихожане! Они могут воззвать к патриарху, чтобы он вступил в борьбу с силами зла. Уверяю вас, я справлюсь с ними сам. Я непрестанно молюсь...
Эмерсон ответил, что не намерен его выдавать, и священник разоткровенничался. После его чудесного возвращения из плена дьяволы доставляли коньяк дважды. Оба раза, просыпаясь поутру, он находил у своего изголовья ящики с бутылками. Искать признаки вторжения ему не приходило в голову, ведь всем известно, что дьяволы бестелесны и не оставляют следов.
Еще раз заверив беднягу в своем расположении, мы удалились. Священник скрылся в доме, чтобы избавиться от дьявольского дара наиболее простым способом.
– Поразительно! – сказала я, когда мы выезжали из деревни. – В Гении Преступлений странным образом сочетаются жестокость и сострадание. Лично я не стала бы в знак раскаяния и сочувствия поить священника французским коньяком.
– Где твоя хваленая проницательность, Пибоди? Какое раскаяние, какое сочувствие?
– Тогда зачем ему?..
– Чтобы окончательно совратить священника, вот зачем! Мотив этих даров – причудливое и зловещее чувство юмора, а вовсе не сострадание.
– Об этом я как-то не подумала... Что ж, неудивительно: нормальному человеку и в голову не придет, что можно быть настолько порочным!
– Выходит, я ненормальный? – спросил Эмерсон, зловеще лязгнув зубами. – Мне почему-то приходит в голову и не такое. Но я согласен: одно дело – ограбление, похищение или покушение на убийство, и совсем другое – совращение пастыря невинных душ. Негодяй позволяет себе невесть что!
– То-то и оно! Так издеваться над славным отцом Теодором...
– Ты меня удивляешь, Пибоди.
– Не знаю, что ты имеешь в виду. По-твоему, есть надежда подстеречь людей, доставляющих коньяк?
– Ни малейшей! Возможно, Сети уже надоела его шутка и он думать забыл об отце Теодоре. В любом случае мы не знаем, когда доставят очередную партию. Было бы напрасной тратой времени держать дом священника под наблюдением. Ты, наверное, это хотела предложить?
– Нет. Мои выводы совпадают с твоими.
– Рад это слышать, Пибоди.
– Кажется, я понял, что к чему, Пибоди. Там в общей сложности три культурных слоя. Верхний принадлежит к эпохе Птолемеев. План комплекса очень сложен, так что я был бы благодарен тебе за помощь, если ты уже закончила со своей пирамидой.
Несмотря на пренебрежительное отношение Эмерсона к «моей» пирамиде, я заверила его, что он может всецело мной располагать.
– Внутри ничего нет. Вряд ли пирамида служила гробницей.
– Я же говорил, мама! – вставил Рамсес.
После обеда Энид удалилась к себе с детективом. Дональд, так и не услышав от нее ни слова, пребывал в похоронном настроении. Я уже собиралась с ним поговорить, как вдруг Эмерсон предложил:
– Может, съездим в Мазгунах, Пибоди? Надо же вернуть в церковь чаши для причастия!
– Отличная идея! – ответила я, гадая, что стоит за этим предложением.
– Возьмем с собой Рамсеса?
– Я бы не стала, – сказала я честно.
– Лично я предпочел бы немного прогуляться вокруг деревни и в окрестностях, – заметил Рамсес.
– Еще не нагулялся? – возмутилась я. – Мало ты побегал с этой каргой? Нет, займись-ка лучше своей грамматикой.
– Пусть погуляет, Пибоди, – возразил Эмерсон с улыбкой. – Нельзя же все время держать такого бойкого мальчугана взаперти! Какой может быть вред от прогулки, если с ним будет мистер Фрейзер?
Но Рамсесу и Дональду такой оборот дела не понравился.
– Молодая леди останется без охраны, – напомнил Рамсес.
Дональд согласно закивал.
– Стены и наши работники – достаточная защита, – не сдавался Эмерсон. – Сейчас день, а мы отлучимся совсем ненадолго. До Мазгунаха несколько миль – рукой подать. Одна нога здесь, другая там!
Мы сели на ослов и поехали на юг. По пути нам не встретилось ни души: туристы и местные жители предпочитают проводить послеполуденные часы в тени. Излишне напоминать, что нам с Эмерсоном никакое пекло не помеха.
Дорога, вернее, различимая только для опытного глаза тропа шла по каменистому плато, мимо развалин трех кирпичных пирамид Дахшура. Все три были построены на тысячу лет позже своих великих каменных предшественниц, однако сохранились несравненно хуже. Когда-то, по примеру пирамид Гизы, они были облицованы камнем, потом облицовку содрали, и пирамиды со временем расползлись, превратившись в бесформенные груды кирпича.
Над этими развалинами высится Черная пирамида, гробница Аменемхета, фараона Двенадцатой династии. Расположенная в наиболее приподнятой части плато, Черная пирамида выглядит с некоторых точек даже более высокой, чем каменные гиганты на севере. Зловещая репутация пирамиды вполне под стать ее названию. Мне были хорошо знакомы ее внутренние помещения, ведь это в ее затопленной погребальной камере пытался похоронить нас с Эмерсоном подлый безымянный негодяй! Лишь беспримерный героизм (и помощь Рамсеса) позволил нам выжить. Другие на нашем месте позорно пустили бы пузыри.
Я бы не отказалась еще раз обследовать Черную пирамиду и навестить разрушенный монастырь, в котором мы ютились годом раньше, но времени на ностальгические визиты не было. Мы отправились прямиком в деревню.
По сравнению с Мазгунахом Дахшур – настоящий город. Население Мазгунаха составляют в основном египетские христиане-копты, но единственное отличие их облика от мусульман заключается в сине-фиолетовых тюрбанах. Убогие же домики точно такие, как в любой нищей мусульманской деревушке. Древнекоптский язык, последнее, что осталось от языка фараонов, кое-как теплится только далеко на юге, однако на нем ведется служба в коптских церквях.
Деревня выглядела вымершей. Собаки и те спрятались от солнца, только стайке облезлых кур зной был нипочем. Однако в этих первобытных местах чужаки – столь редкие гости, что весть о нашем появлении быстро облетела деревню, и из домишек начали появляться люди. Мы остановились у колодца – в центре общественной жизни деревушки, рядом с церковью и домом священника.
Мужчины собрались вокруг Эмерсона. Ко мне потянулись женщины, многие с больными детьми на руках. Я этого ожидала и захватила с собой аптечку. Открыв ее, я стала раздавать рвотный корень и капли для глаз.
Деревенский староста, разумеется, узнал о нашем появлении одновременно с остальными, однако гордость не позволяла ему торопиться. Наконец появился и он. Услышав от Эмерсона, что ему сейчас вернут утраченные чаши для причастия, старик прослезился и упал на колени, целуя Эмерсону ноги и лепеча слова благодарности.
Эмерсон старался на меня не смотреть. Нас благодарили за то, чего мы не делали; с другой стороны, мы не могли объяснить этим славным людям, что произошло, так как сами ничего не понимали.
Толпа, узнав новость, подняла нестерпимый шум. Люди рыдали, кричали, пели. Какая-то толстуха, занавешенная чадрой, заключила Эмерсона в крепкие объятия.
– Как обременительно! – крикнул он мне. – Видишь, Пибоди, до чего вредны заскорузлые суеверия! Можно подумать, что они получили из наших рук бессмертие, а не какую-то щербатую посуду. Никогда не пойму... Ой!
Толстуха привстала на цыпочки и чмокнула его в подбородок.
Постепенно мы успокоили толпу и вошли вместе со старостой в церковь. На пороге нас благословил толстый добродушный священник, сменивший недоброй памяти отца Гиргиса. Все, кто толпился у колодца, ринулись следом, в том числе ослы. Когда бесценные сосуды были водворены на их законное место, счастливая паства издала такой рев, что содрогнулись стропила. Странно, что они вообще не обрушились, при такой-то ветхости... Священник с залитым слезами лицом провозгласил, что завтра он проведет благодарственную службу, а потом пригласил старосту и нас к себе.
Так мы снова очутились под крышей дома, где нас встречал однажды сам Гений Преступлений. Воспоминания об этом незаурядном человеке были так остры, что я не удивилась бы, предстань он перед нами – с окладистой черной бородой, в которой пряталась загадочная улыбка. Меня не перестает тревожить тот непреложный факт, что зло оказывается порой гораздо внушительнее добродетели. Вот и отец Теодор не шел с Гением Преступлений ни в какое сравнение: на целый фут ниже и на целый фут шире в талии, с жиденькой бороденкой, присоленной сединой.
Зато отец Теодор брал гостеприимством. Усадив нас на диван с выцветшей ситцевой обивкой, он предложил освежиться. Мы, конечно, согласились: отказаться было бы верхом невежливости. Я думала, что нам поднесут традиционный кофе, густой и сладкий, но для нас был припасен сюрприз – хозяин появился из закутка с подносом, на котором стояли стеклянная бутылка и несколько глиняных стаканчиков. Эмерсон опасливо сделал маленький глоток и приподнял брови. Я последовала его примеру и воскликнула:
– Французский коньяк!
– И притом самый лучший, – поддакнул Эмерсон. – Откуда у вас такое сокровище, святой отец?
Священник уже осушил свой стаканчик, налил еще и невинно ответил:
– Я нашел это в доме, когда вернулся.
– Кстати, нам не терпится узнать о ваших приключениях, – спохватился Эмерсон. – Отлично помню гнев моей несравненной старшей жены, присутствующей здесь Ситт-Хаким, когда она узнала, что за священника Дронкеха выдает себя совсем другой человек! "Что ты сделал с настоящим священником, верблюжье отродье? – кричала она. – Если ты тронул хотя бы волос на голове этого славного человека, я вырву тебе сердце!
Не очень-то точное цитирование моих слов, однако я действительно интересовалась судьбой пропавшего священника. Ответ Гения Преступлений был верхом цинизма: «Он сейчас наслаждается мирскими благами, которых прежде чурался. Опасность угрожает разве что его душе».
Поблагодарив меня за участие, отец Теодор начал повествование. Очевидно, он только и ждал, чтобы мы обратились к нему с этой просьбой. Подобные истории египтяне готовы рассказывать и выслушивать без конца, поэтому рассказ был уже хорошо отрепетирован. К сожалению, существенных деталей оказалось куда меньше, чем стилистических красот, и если очистить его речь от всяческих прикрас, то суть можно изложить несколькими предложениями.
Однажды отец Теодор улегся спать, как обычно, а проснулся в незнакомом месте, недоумевая, как он туда попал. Убранство комнаты поражало роскошью (описанию шелковых занавесок, мягкого ложа, журчащего фонтана и мраморного пола было посвящено почти полчаса). Отец Теодор видел лишь слуг, наперебой потчевавших его лакомствами и неземными напитками. Плотные занавески и тяжелые решетки на окнах не позволяли отцу Теодору выглянуть наружу и понять, где он находится.
Таким же невероятным было и его возвращение: как-то утром он очнулся на своем узком ложе, с которого был похищен, так что впору было принять случившееся за долгий, сладостный сон. Однако удивленные крики паствы и повествование о невероятных событиях доказали, что все случилось наяву. Простодушный служитель Всевышнего честно признался, что готов приписать свое приключение козням злых духов. Как известно, эти коварные создания обожают устраивать праведникам пытку низменными соблазнами.
– Значит, вы не избежали соблазна? – спросил Эмерсон. – Наверное, отдали должное лакомствам и винам?
– По нашей вере это не возбраняется, – поспешно заметил отец Теодор.
– Но другие соблазны запрещены, – во всяком случае, священнослужителям. Кто вам там прислуживал, святой отец, – мужчины или женщины?
Виноватый вид бедняги был красноречивее любых слов. Эмерсон с радостью бы продолжил терзать святого отца, если бы не мое вмешательство.
– Лучше попросим отца Теодора поподробнее описать место его пленения. Возможно, он видел или слышал нечто такое, что поможет нам догадаться, где он находился.
Обращалась я к Эмерсону по-английски.
– Если эта свинья Сети обладает дьявольски острым умом, который ты ему приписываешь, то его уже нечего там искать. Хотя спросить все равно не вредно.
Отец Теодор облегченно перевел дух, когда Эмерсон оставил скользкую тему соблазнов и перешел к расспросам о тюрьме. Но наблюдательностью он, как и многие миряне, не отличался, поэтому подробности пришлось вытягивать клещами. Выглядывать из окон святой отец не мог, но кое-какие звуки до его слуха, как выяснилось, долетали. Постепенно нам стало ясно, что темница находилась не в деревне и не в чистом поле, а в центре большого города.
– Это же Каир! – осенило меня.
– Я сразу понял, – сказал Эмерсон укоризненно. – Но какая именно часть бескрайнего людского муравейника?
Ответа на столь существенный вопрос так и не последовало. Расставаясь с отцом Теодором, мы почти не располагали новыми сведениями. Священник, выпивший два изрядных стаканчика, пошатываясь, проводил нас до дверей. Он прочувственно поблагодарил напоследок и обещал помянуть в молитвах. Эмерсон отнесся к этому обещанию без всякой признательности.
Садясь на осла, я сказала:
– Отец Теодор не жалеет коньяку! Видимо, Сети так торопился, что не успел прихватить свой запас спиртного. Судя по тому, с какой скоростью коньяк уничтожается, запас должен быть солидным.
Эмерсон, собиравшийся ударить своего осла пятками, застыл с задранными ногами.
– Ага! Меня беспокоило смутное подозрение, но я не мог оформить его в слова. Молодец, Пибоди!
Мы велели ослам подождать еще и бегом вернулись к дому священника. Отец Теодор предстал перед нами с очередным стаканчиком в руке. При виде Эмерсона он благостно улыбнулся.
– Снова ты. Отец Проклятий! Заходи вместе со своей достойнейшей госпожой. Еще коньяку?
– Неудобно вас обирать, святой отец, – молвил Эмерсон с усмешкой. – Ведь у вас там не бездонная бочка?
Маленький священник погрустнел. Можно было подумать, что Эмерсон обвинил его в воровстве, если не хуже.
– Как легко смутить этого наивного беднягу! – сказал Эмерсон по-английски. – Притворяться он умеет не лучше младенца.
– Некоторые младенцы настоящие виртуозы по части притворства, – ответила я со значением.
– Пожалуй... Видимо, ваши запасы время от времени пополняются, святой отец? – спросил Эмерсон, переходя на арабский. – Как часто это происходит?
Священник застонал и хотел было заломить руки, но, вовремя вспомнив о стаканчике, сперва его осушил. Покосившись на толпу любопытных у колодца, он пробормотал:
– Это все бесы. Отец Проклятий... Только бы об этом не прознали мои прихожане! Они могут воззвать к патриарху, чтобы он вступил в борьбу с силами зла. Уверяю вас, я справлюсь с ними сам. Я непрестанно молюсь...
Эмерсон ответил, что не намерен его выдавать, и священник разоткровенничался. После его чудесного возвращения из плена дьяволы доставляли коньяк дважды. Оба раза, просыпаясь поутру, он находил у своего изголовья ящики с бутылками. Искать признаки вторжения ему не приходило в голову, ведь всем известно, что дьяволы бестелесны и не оставляют следов.
Еще раз заверив беднягу в своем расположении, мы удалились. Священник скрылся в доме, чтобы избавиться от дьявольского дара наиболее простым способом.
– Поразительно! – сказала я, когда мы выезжали из деревни. – В Гении Преступлений странным образом сочетаются жестокость и сострадание. Лично я не стала бы в знак раскаяния и сочувствия поить священника французским коньяком.
– Где твоя хваленая проницательность, Пибоди? Какое раскаяние, какое сочувствие?
– Тогда зачем ему?..
– Чтобы окончательно совратить священника, вот зачем! Мотив этих даров – причудливое и зловещее чувство юмора, а вовсе не сострадание.
– Об этом я как-то не подумала... Что ж, неудивительно: нормальному человеку и в голову не придет, что можно быть настолько порочным!
– Выходит, я ненормальный? – спросил Эмерсон, зловеще лязгнув зубами. – Мне почему-то приходит в голову и не такое. Но я согласен: одно дело – ограбление, похищение или покушение на убийство, и совсем другое – совращение пастыря невинных душ. Негодяй позволяет себе невесть что!
– То-то и оно! Так издеваться над славным отцом Теодором...
– Ты меня удивляешь, Пибоди.
– Не знаю, что ты имеешь в виду. По-твоему, есть надежда подстеречь людей, доставляющих коньяк?
– Ни малейшей! Возможно, Сети уже надоела его шутка и он думать забыл об отце Теодоре. В любом случае мы не знаем, когда доставят очередную партию. Было бы напрасной тратой времени держать дом священника под наблюдением. Ты, наверное, это хотела предложить?
– Нет. Мои выводы совпадают с твоими.
– Рад это слышать, Пибоди.
III
Мы добрались до дому к вечернему чаю, и я немедленно приступила к своим обязанностям, призвав на помощь Энид. Рамсес и Дональд еще не вернулись. Я машинально прислушивалась, ожидая шума и скандала, поскольку без них редко обходится моцион нашего сына. Но единственными звуками, не относящимися к пробуждению деревни, были далекие выстрелы. Ничего исключительного я в этом не находила: стрельба – излюбленное времяпрепровождение невежественных туристов, тем более что на заболоченной территории между рекой и каналом гнездятся многочисленные пернатые, которых эти «спортсмены» обожают истреблять.
Вечерние тени становились длиннее и длиннее, а Рамсеса с Дональдом все не было. Эмерсон расхаживал по двору, поглядывая то на часы, то на запертые ворота. Наконец раздался крик, оповестивший о долгожданном событии. Абдулла распахнул ворота, и во двор въехал Рамсес, за ним следовал Дональд.
Рамсес поспешно слез с осла и бросился в дом, изображая желание поскорей умыться, но Дональд ловко поймал его за шиворот и доставил к нам.
– Профессор, миссис Эмерсон, получите своего сына в целости и сохранности. Он достиг степени загрязнения, которую я ранее считал недостижимой, даже в бытность каирским бродягой. Уверяю вас, уберечь его было очень нелегко.
Они побывали на реке, о чем свидетельствовала корка засохшей грязи, покрывавшая Рамсеса с головы до ног. Кое-где грязь отслоилась, благодаря чему мой сын был похож на древнюю подпорченную мумию.
– Я немедленно умоюсь, мама, – прохрипела «мумия». – Если ты попросишь этого... этого человека отпустить меня...
Но я уже успела обнаружить маленькую деталь, которую Рамсес отчаянно пытался от нас скрыть. Деталь и впрямь была совсем мала – дырочка диаметром в полдюйма в его пробковом шлеме. Подойдя ближе, я обнаружила вторую дырочку, чуть побольше, напротив первой.
Эмерсон заметил дырки одновременно со мной и испуганно сорвал шлем с головы Рамсеса. Швырнув его на землю, он запустил пальцы в шевелюру сына.
– Это дырки от пули, Пибоди! Пуля пробила шлем насквозь! Рамсес, дорогой, ты не ранен?
– Успокойся, Эмерсон. Если бы в момент выстрела Рамсес был в шлеме, пуля пробила бы ему череп и результат не замедлил бы сказаться.
– Именно так, – подтвердил Дональд. – Рамсес держал шлем в руке. Но наказание все равно должно последовать. Будь он моим сыном, я бы устроил ему хорошую порку.
Рамсес окинул Дональда взглядом, после которого тому полагалось бы немедленно взять назад свои слова. Прической Рамсес походил сейчас на кровожадного воина из племени масаи, выражение лица было не менее воинственным.
Эмерсон пропустил совет мимо ушей, он и не такое слышал, зато Энид возмущенно всплеснула руками:
– Какая жестокость! Но ничего другого ждать и не приходится! – Она обняла Рамсеса. – Бедный малыш! Словно мало того, что он натерпелся страха, так еще ему грозят побоями... И эта брань!
– Черт побери, какая брань. Энид? – не выдержал Дональд. – Да, мне хотелось выругаться, но я взял себя в руки.
Энид демонстративно повернулась к нему спиной и крепче прижала к себе Рамсеса.
– Пойдем со мной, бедняжка. Энид тебя умоет и защитит от этого зверя.
Рамсес уткнулся лицом в ее белоснежный передник, – вернее, белоснежным он уже не был. Я видела лишь щеку и уголок рта. Рот кривился в язвительной улыбке. В любое другое время Рамсес яростно восстал бы против объятий, но сейчас он явно был доволен.
Дональд тоже отправился мыть руки, не менее грязные, чем у подопечного. Но если он надеялся оправдаться перед Энид, то вряд ли это удалось, – девушка вскоре привела Рамсеса назад. Теперь были чисты по крайней мере его руки и лицо. Понимая, что полной чистоты можно достичь, лишь с головой окунув наше чадо в воду, я разрешила ему выпить чаю, но при условии, что он останется на некотором удалении от стола. Нильская грязь отличается необыкновенно тошнотворным и стойким запахом.
Вечерние тени становились длиннее и длиннее, а Рамсеса с Дональдом все не было. Эмерсон расхаживал по двору, поглядывая то на часы, то на запертые ворота. Наконец раздался крик, оповестивший о долгожданном событии. Абдулла распахнул ворота, и во двор въехал Рамсес, за ним следовал Дональд.
Рамсес поспешно слез с осла и бросился в дом, изображая желание поскорей умыться, но Дональд ловко поймал его за шиворот и доставил к нам.
– Профессор, миссис Эмерсон, получите своего сына в целости и сохранности. Он достиг степени загрязнения, которую я ранее считал недостижимой, даже в бытность каирским бродягой. Уверяю вас, уберечь его было очень нелегко.
Они побывали на реке, о чем свидетельствовала корка засохшей грязи, покрывавшая Рамсеса с головы до ног. Кое-где грязь отслоилась, благодаря чему мой сын был похож на древнюю подпорченную мумию.
– Я немедленно умоюсь, мама, – прохрипела «мумия». – Если ты попросишь этого... этого человека отпустить меня...
Но я уже успела обнаружить маленькую деталь, которую Рамсес отчаянно пытался от нас скрыть. Деталь и впрямь была совсем мала – дырочка диаметром в полдюйма в его пробковом шлеме. Подойдя ближе, я обнаружила вторую дырочку, чуть побольше, напротив первой.
Эмерсон заметил дырки одновременно со мной и испуганно сорвал шлем с головы Рамсеса. Швырнув его на землю, он запустил пальцы в шевелюру сына.
– Это дырки от пули, Пибоди! Пуля пробила шлем насквозь! Рамсес, дорогой, ты не ранен?
– Успокойся, Эмерсон. Если бы в момент выстрела Рамсес был в шлеме, пуля пробила бы ему череп и результат не замедлил бы сказаться.
– Именно так, – подтвердил Дональд. – Рамсес держал шлем в руке. Но наказание все равно должно последовать. Будь он моим сыном, я бы устроил ему хорошую порку.
Рамсес окинул Дональда взглядом, после которого тому полагалось бы немедленно взять назад свои слова. Прической Рамсес походил сейчас на кровожадного воина из племени масаи, выражение лица было не менее воинственным.
Эмерсон пропустил совет мимо ушей, он и не такое слышал, зато Энид возмущенно всплеснула руками:
– Какая жестокость! Но ничего другого ждать и не приходится! – Она обняла Рамсеса. – Бедный малыш! Словно мало того, что он натерпелся страха, так еще ему грозят побоями... И эта брань!
– Черт побери, какая брань. Энид? – не выдержал Дональд. – Да, мне хотелось выругаться, но я взял себя в руки.
Энид демонстративно повернулась к нему спиной и крепче прижала к себе Рамсеса.
– Пойдем со мной, бедняжка. Энид тебя умоет и защитит от этого зверя.
Рамсес уткнулся лицом в ее белоснежный передник, – вернее, белоснежным он уже не был. Я видела лишь щеку и уголок рта. Рот кривился в язвительной улыбке. В любое другое время Рамсес яростно восстал бы против объятий, но сейчас он явно был доволен.
Дональд тоже отправился мыть руки, не менее грязные, чем у подопечного. Но если он надеялся оправдаться перед Энид, то вряд ли это удалось, – девушка вскоре привела Рамсеса назад. Теперь были чисты по крайней мере его руки и лицо. Понимая, что полной чистоты можно достичь, лишь с головой окунув наше чадо в воду, я разрешила ему выпить чаю, но при условии, что он останется на некотором удалении от стола. Нильская грязь отличается необыкновенно тошнотворным и стойким запахом.