Проходившие мимо скалы верблюды внимательно смотрели на меня, а вот люди — нет. Я знала, что это неспроста. Подобно жителям всех небольших городков в любой стране мира, обитатели поселения на западном берегу обычно с откровенным любопытством разглядывают незнакомцев и приветствуют улыбкой, кивком или тихо произносят: «Мир тебе». Поскольку ничего этого не происходило, по-видимому, до этих людей дошел слух, кто я такая. Возможно, они и не знают, зачем я приехала — да и немудрено, мне самой это толком неизвестно, — но они чуют, что мой приезд означает: быть беде.
Я сидела спиной к реке, глядя на расстилавшийся за институтскими стенами пейзаж, способный поразить самого равнодушного к красоте человека. Зеленые поля до самого горизонта, золотые в лучах солнца горы и розовато-желтые утесы — и над всем этим синий-синий купол небосвода. А вдалеке неясно виднеются изящные очертания миниатюрных колоннад в обрамлении зубчатых скал — колоннады моего любимого храма Деир эль-Бахри.
Однако мыслями я была далеко от всего, что представало моему взгляду. Я пыталась вспомнить, недоумевая, почему мне так не хочется вспоминать, невероятные события вчерашнего вечера.
Вне себя от злости я бросила вызов Джону, никак не ожидая, что он согласится с моими обвинениями. Его безоговорочная капитуляция обезоружила меня и лишила дара речи. Ему всегда удавалось повернуть дело так, что моя победа таяла в воздухе прежде, чем я успевала схватить ее рукой. Пока я сидела, онемев от неожиданности, он поднялся и вышел из комнаты, задержавшись в дверях, только чтобы бросить через плечо одну-единственную фразу:
— Завтра в восемь утра, Томми, у института.
Майк замешкался, охваченный смятением. Если бы в тот момент я была способна на что-то подобное состраданию, его растерянный взгляд, перебегавший с моего лица на спину решительно удалявшегося Джона, смог бы вызвать во мне чувство жалости. Не слишком-то приятно наблюдать, как твой кумир, точно глиняный идол, рассыпается у тебя на глазах. Мне следовало бы это учесть.
В конце концов победила преданность, а может быть, просто привычка. Майк расправил плечи, сжал губы и последовал за своим патроном. Дверь закрылась очень тихо, и я осталась сидеть в комнате одна, беспомощно свесив ноги с высокой кровати и пытаясь обдумать произошедшее.
Тем же самым я занималась и в данный момент, и по-прежнему без особых успехов. Мне пришлось прийти на это свидание, назначенное столь необычным способом. У меня не было другой возможности связаться с Ахмедом, а я так стремилась поговорить с ним. Мне хотелось поговорить и с Джоном — «хотелось», возможно, не самое удачное слово. Я не собиралась опять скрещивать с ним шпаги, он владел своей гораздо лучше меня. Но нельзя позволить ему выйти из игры без всяких объяснений. Он подтвердил мои слова, скрыв, однако, что таится за этим ошеломительным признанием. Оно ни в коей мере не проливает света на ту ужасную историю.
Статуэтка была подлинной. Я всегда знала это, и убедили меня не заключения экспертов. Майк прав, эксперты могут ошибаться и часто попадают впросак, когда дело касается такой деликатной проблемы, как определение подлинности антиквариата. Я была уверена, что Джейк не подделывал эту статуэтку, потому что хорошо знала Джейка. Он не терпел суррогатов. Подделки, фальшивки, копии вызывали у него насмешливое презрение. Много раз его пристрастие к подлинникам весьма ощутимо сказывалось на нашем семейном бюджете. Джейк конечно же не изображал из себя праведника. Даже когда мне было пятнадцать, я знала, что он не хотел, чтобы кое о каких событиях в его жизни стало известно в университете. Он был способен на то, что люди ограниченные могли счесть безнравственным или непростительным. Но именно того греха он не совершал.
Можно оспаривать утверждение, основанное на доказательствах и логике. Утверждение, основанное на вере, невозможно опровергнуть. Если бы Джон стал мне возражать, я бы не удивилась и не утратила веры в свою правоту. Но то, что он подтвердил факт, в котором я не сомневалась, сразило меня куда больше самых решительных отрицаний.
«Да. Она была подлинной». Я сжала кулаки в бессильной ярости. Да как он осмелился, заявив такое, как ни в чем не бывало взять и уйти! Как он мог без возражений согласиться, что намеренно очернил моего отца? Чем можно объяснить, не говоря уже о том, чтобы оправдать, такую подлость? Они с Джейком никогда не были близкими друзьями, хотя оба старались, чтобы профессиональная корректность в отношениях преобладала над антипатией, которую породила скорее несхожесть характеров, чем те или иные поступки. Для Джейка стало ударом, когда Джона назначили директором. Джейк был на несколько лет старше и проработал в области археологии дольше. Однако в такого рода вещах ему была чужда зависть, что не давало Джону никакого повода для обиды на Джейка.
Движение за закрытыми воротами института привлекло мое внимание. Здание одиноко стояло на территории, обнесенной глинобитной оградой, и охранялось сторожем. В смуглом старике, глядевшем наружу сквозь решетку ворот, я узнала Абдула, который служил сторожем еще в мои времена. Он как-то научил меня бесконечной местной игре с камешками и битой, я играла с ним однажды целое лето. Теперь он посмотрел на меня безразлично, как смотрят на совершенно незнакомого человека.
За воротами раздались голоса, и лицо Абдула исчезло. Я встала, инстинктивно почувствовав, что здороваться с Джоном, сидя на корточках, тактически невыгодно.
На нем был тот же самый наряд, что и предыдущим вечером, а может быть, и другой, но столь же неопрятный. Интересно, ему кто-нибудь хоть однажды гладил рубашки? Следом за ним плелся Майк, в шлеме от солнца и аккуратно отглаженных коричневых слаксах, выглядевший, в отличие от Джона, этаким душкой археологом со съемочной площадки. Джон был с непокрытой головой. Я всегда удивлялась, как он умудрялся ни разу не получить солнечный удар.
— Что ты там делаешь снаружи? — грозно спросил Джон. — Почему не вошла на территорию?
Я открыла было рот, но он, как обычно, не стал дожидаться ответа. Мне пришлось проглотить оскорбление и молча проследовать к машине, припаркованной у дороги. Это был «лендровер» — одно из институтских транспортных средств. Когда я подошла к нему, Джон уже включил двигатель, и, едва мы с Майком успели втиснуться на переднее сиденье рядом с ним, машина сорвалась с места. За годы, проведенные в Египте, Джон научился водить по здешним дорогам — чуть сглаженным полоскам пустыни — не хуже египтянина. Стараясь делать вдох как можно реже, я сосредоточила все свои усилия на том, чтобы моя шляпа не слетела с головы. В Америке я никогда не ношу шляп, разве что в дождливую погоду. Эту соломенную дешевку с широкими полями я купила в Риме, потому что только бешеные собаки да Джон разгуливают под полуденным луксорским солнцем с непокрытой головой.
Миниатюрные очертания храма Деир эль-Бахри увеличились и обрели детали. Джон резко остановил машину возле широкой дороги, ведущей к храму. Он выскочил наружу, не удосужившись даже взглянуть в нашу сторону, и устремился наверх.
— Что все это значит? — возмутилась я, отталкивая галантно протянутую мне Майком руку, чтобы помочь выбраться из автомобиля. — Я еще могу понять, — продолжала я, — почему он не желает со мной объясняться, но не может же он бросить нас посреди пустыни и уйти неизвестно куда!
— Ты не знаешь Джона.
— Вот уж нет! Не соизволишь ли ты отойти от меня на пару футов? — раздраженно добавила я. — Когда ты стоишь рядом, мне приходится задирать голову, разговаривая с тобой, — я, того гляди, сверну себе шею. А что он говорил вчера вечером, после того как вы ушли?
— Ничего.
— И ты ни о чем не спросил? Что касается Джона, то его я прекрасно знаю, а вот тебя, черт побери, не понимаю? Ты что, робот, что ли? Компьютер, запрограммированный Джоном? Неужели тебя не заинтересовало, если уж не встревожило, его заявление по поводу статуэтки?
— Я не робот, — обиделся Майк, зло блеснув глазами. Я на всякий случай отступила от него на шаг. — И если ты, — продолжал он, — не прекратишь доставать меня, Томми, я тебе это докажу. Я просто не успел...
— Да идите же!
Хотя расстояние в десять ярдов несколько приглушило этот окрик, я чуть не подпрыгнула, так он был громок.
Мое замечание отбило у Майка охоту быть галантным кавалером, и он, не дожидаясь меня, потрусил вперед.
Деир эль-Бахри, место старого поселения, давшего имя храму, слегка вклинивалось между скалами на западе и, обогнув с обеих сторон развалины, спускалось к реке. Я шла за Майком по тропке, наклонно бегущей от храмовой дороги к подножию скалы, где нас ждал Джон. После полудня ослепительно яркое солнце почти обесцвечивало скалы, но в этот час они еще сохраняли свою удивительную желто-коричневую окраску. На этом фоне ясно выделялась белая тропинка из раскрошившегося камня, петлявшая по крутым склонам скал, — она вела к плато, откуда начинался спуск в Долину царей. Только самые заядлые туристы выбирали этот путь, большинство же отправлялось на автомобилях по дороге, которая проходила в горах на некотором расстоянии от Деир эль-Бахри.
Джон стоял в своей излюбленной позе: руки на бедрах, голова откинута, сердитый взгляд устремлен в небо. Он резко обернулся, когда я наконец приблизилась к нему.
— Спокойно, Томми, не перебивай. Мы поговорим после того, как встретимся с Ахмедом. Я догадываюсь, что он собирается тебе рассказать, и это подтвердит мою пространную и интересную историю, которой ты, несомненно, твердо решила не верить.
— Но я...
— Я сказал, поговорим потом. Сейчас мы опаздываем. Побереги свой запал для восхождения. За эти годы ты явно порастеряла форму.
Позади меня раздался смешок, и я бросила на Майка разъяренный взгляд.
— Я бы этого не сказал, — осклабился он. — Но ты не можешь не согласиться, что эти слаксы несколько...
— В наши дни, — холодно парировала я, начиная восхождение по склону, — невозможно купить слаксы, которые не были бы несколько...
— А нельзя было выбрать на пару размерчиков побольше? — невинно поинтересовался Майк.
— Тогда они с меня свалились бы, — отрезала я и замолчала, чтобы поберечь силы. Джон прав — я утратила форму, но я скорее умру, чем признаюсь в этом.
В отличие от остальных предметов, которые укорачиваются по мере того, как растешь, эти скалы стали гораздо выше. Тропинка петляла, обходя отвесные выступы, но кое-где склон был таким крутым, что следовало бы карабкаться на четвереньках. И все же я предпочитала этого не делать, поскольку Майк шел прямо за мной. Я думала, что не выдержу, упаду без сил, пока дождусь привала.
А Джон, черт бы его побрал, даже не запыхался! Я опустилась на камень — до чего же удобно, они здесь всегда под рукой — и постаралась не хватать ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Справа от меня скалы отвесно обрывались вниз, открывая глазам изумительный вид. Весь храмовый комплекс лежал передо мной как на ладони, словно макет, на котором изображены и колоннады, и уступы ведущих к нему дорог, очерченные резкими черными тенями. Вдали от Храма царицы виднелись развалины дворца более ранней эпохи — времен Одиннадцатой династии. Правильной геометрической формы контур пирамиды, высившейся рядом с ними, был словно вычерчен с помощью пера и линейки.
И тут опять это случилось! Как чертовски часто я оказываюсь во власти болезненно щемящего чувства, что когда-то здесь уже бывала. Только в этом случае я знала, сколько раз я тут была — чтобы сосчитать, не хватило бы пальцев на руках и ногах. Именно сюда юной и проворной девчонкой я больше всего любила ходить. Я легко, словно козочка, взбегала по этой тропке, зачастую одна, иногда — с Джейком (он всегда говорил, что предпочитает пешие прогулки), иногда — с Абделалом.
Чтобы побороть приступ ностальгии, я спросила:
— Где мы встречаемся с Ахмедом?
— Вблизи Долины.
— О Господи, как далеко!
— Когда доберемся до плато, идти будет легче.
— Знаю.
Джон встал, и я безропотно последовала его примеру, хотя грудь по-прежнему саднило. Не прошли мы и десяти футов пути, как я почувствовала на своей спине большую твердую ладонь, легонько подталкивающую меня вперед. Без нее я никогда бы не преодолела последние двадцать футов подъема. Поэтому, когда мы добрались до плато и Майк встал со мной рядом, я позволила взять себя под руку. Я даже сказала ему спасибо.
Теперь мы могли идти рядом не только вдвоем, но и втроем и не спустимся с плато, пока не дойдем до каньона, который и есть Долина царей.
Пока мы брели по неровной унылой возвышенности, я почувствовала, что начинаю постепенно оживать.
Хотя высота плато не столь уж велика, плоское и однообразное, оно кажется ближе к небу, чем самые высокие горы. У меня возникло ощущение, будто я парю между небом и землей, будто я оказалась между одним эмоциональным состоянием и другим, когда отчаяние переходит в безоглядную радость. Солнце жгло мне плечи сквозь хлопковую блузку, от острых камней не спасала даже толстая резиновая подошва кроссовок, но я готова была идти по этому унылому, странно успокаивающему нагорью вечно.
К тому времени когда мы подошли к каньону, Долина уже кишела туристами. Плато возвышалось над гробницами царей и над храмом; крутая тропинка вела вниз по скале в Долину, петляя среди валунов и мест для пикников, усыпанных гравием, пустыми пивными банками и апельсиновой кожурой. На фоне бледно-желтых склонов каньона я разглядела темные отверстия входов в гробницы. Почти прямо подо мной виднелась низкая каменная балюстрада: она огораживала гробницу Тутанхамона. Яркие блузки и рубашки туристов — любителей ранних экскурсий расцветили тускло-коричневое дно каньона желтыми, малиновыми, алыми пятнами. А с террасы нового здания гостиницы слабо доносилось знакомое:
— Enrico! Vieni qua, vieni a mamma!
Беглый взгляд Джона вниз на Долину, по-видимому, не обнаружил там ничего достойного его внимания. Тогда он посмотрел на свои наручные часы и сразу же пошел назад, прочь от тропы и каньона. В том направлении не было ровным счетом ничего, кроме осыпавшихся скал, неровных и бесформенных, словно куски пластилина, которые Творец, как нетерпеливый ребенок, разбросал повсюду, и они затвердели.
На некотором расстоянии от края каньона Джон остановился и сел в тени валуна. Любой, кто провел в Верхнем Египте больше одного дня, непроизвольно стремится в тень. Джон еще раз посмотрел на часы.
— Его еще нет, — сказал Майк, что и так было очевидно: в пустыне не заметить человека невозможно.
— Мы опоздали, — заметил Джон.
— Может, он где-нибудь прячется. Давай я его позову.
— Если он спрятался, значит, не хочет, чтобы его видел кто-нибудь, кроме нас. Подождем, он сам нас найдет.
Мы стали ждать. Пять минут. Десять.
Джону всегда трудно давалась бездеятельность, теперь же он не находил себе места, словно актер-любитель перед выходом на сцену. Пятнадцать минут спустя он вскочил, ругнувшись сквозь зубы, и взобрался на валун, под тенью которого мы сидели. Почувствовав его растущую тревогу, я не спускала с него глаз и поэтому заметила, как в какой-то момент его стройное гибкое тело замерло, а пристальный взгляд сосредоточился на каком-то предмете, который, однако, находился не на уровне плато.
Джон смотрел вверх, так сильно щурясь от солнечного света, что глаза его превратились в щелочки. Высоко в лазури неба что-то черное медленно опускалось, паря на широких неподвижных крыльях.
Майк тоже вглядывался в синий небосвод из-под руки, сложённой козырьком. Еще до того, как я догадалась, что мы все трое увидели, холодные мурашки побежали у меня по спине, несмотря на обжигающие лучи высоко поднявшегося солнца. Парящим предметом определенно была птица. И я знала, что это должна быть за птица.
— Куда он направляется? — спросил тихо Майк, словно стервятник мог его услышать.
Джон не сводил глаз с черного треугольника, который плавно снижался кругами, становясь все отчетливее видимым.
— Недалеко...
— Может, козел?
— Нет.
Джон ловко спрыгнул с валуна и отошел от него быстрым, размашистым шагом. Почти тут же он остановился и, наклонившись, поднял что-то лежавшее за другим валуном — они усеивали все плато. Майк двинулся следом за Джоном, его длинные ноги преодолели расстояние до валуна в два раза быстрее моих, тягаться с ним в скорости мне было не под силу. К тому времени когда я догнала Майка, Джон снова шагал, но теперь он шел медленнее, пристально глядя под ноги. Майк держал в руке предмет, который нашел Джон, — узорчатую вязаную скуфейку, какие носят мужчины в Египте. У этой на ярко-желтом фоне были зеленые ромбы и треугольники синего, и красного цветов.
Я встретилась взглядом с Майком и поняла, что он, так же как и я, узнал скуфейку. Помимо воли мы оба посмотрели вверх на зловещую тень стервятника, парящего в прозрачном синем воздухе.
— Ты иди в ту сторону. — Майк махнул рукой, указывая направление.
Мы разделились. Я видела, как он шел, описывая зигзаги. Однако то, что мы все искали в надежде не найти, обнаружил Джон.
Мы побежали на его крик туда, где он стоял на краю узкой расщелины в плато. Зазубренные, почти отвесные склоны ее уходили в глубину футов на десять.
Там в самом низу, на маленьком пятачке, лежало что-то похожее на узел белья, который развалился и перепачкался при падении. Черные полосы ткани были припорошены белой пылью. С одного конца узла торчала коричневая нога, с другого — темная голова. Короткие вьющиеся волосы на ней, казалось, шевелил легкий ветерок. Но его не могло быть на дне узкой расщелины. А вот мухи... именно они-то и были!
Каменистая земля покачнулась у меня под ногами. Кто-то схватил меня за руку. Это был не Майк. Он уже спускался в расщелину, неловко цепляясь руками за выступы, ноги его беспомощно болтались.
Джон опустился на колено и не отрываясь смотрел вниз, словно желая запечатлеть эту сцену в своей памяти. Я взглянула на его склоненную голову, и к горлу опять подступила тошнота.
— Твой свидетель? — спросила я.
Он молчал, казалось, целую вечность.
— Мой свидетель, — наконец буркнул он едва слышно и неожиданно гаркнул: — Майк!
Это прозвучало как выстрел по сравнению с невнятным шепотом, которым были произнесены предыдущие слова. Майк посмотрел вверх. Он обливался потом, и немудрено при такой-то температуре воздуха и нервном напряжении.
— Он еще дышит, — прокричал Майк.
— Вылезай побыстрее.
— Нужен врач, — продолжал Майк, наклонившись над недвижным телом. — Кто знает, насколько тяжело он ранен.
— Тогда найди какого-нибудь врача и тащи его сюда, — заглядывая в расщелину, распорядился Джон. — Среди всех этих туристов в Долине может оказаться медик. Если нет, вызови по телефону.
— По телефону? — переспросила я, как идиотка, и в недоумении уставилась на Майка, появившегося на поверхности.
— У охранников в Долине есть телефон, — пояснил Майк и бросился выполнять приказание.
Джон уже был на дне расщелины и, стоя на коленях, колдовал над распростертым телом — что именно он делал, мешала увидеть его спина. Не долго думая я легла животом на край расщелины и свесила в нее ноги, ища, на что бы опереться.
Спуск был коротким, но не слишком приятным — острые камни больно впивались мне в ладони.
— Что ты, черт возьми, делаешь? — проворчал Джон и, подхватив меня за талию, поставил на землю.
Мне едва нашлось место в этом каменном мешке. Я прислонилась спиной к отвесной стене, опасаясь, что иначе упаду, — от какой-то непонятной слабости у меня подкашивались ноги. Мне хотелось как можно дальше отодвинуться от Джона, лицо которого оказалось так близко к моему, что я видела темную щетину на подбородке и нервно подергивающийся уголок рта. Побледневшее под сильным загаром лицо его приобрело серовато-синий оттенок.
— Что тебе здесь надо? — недовольно спросил он.
Мне следовало бы изобрести какой-нибудь безобидный ответ, но страх и смятение лишили меня всякой сообразительности, которой я обычно отличалась.
— Он еще жив. И я намерена проследить, чтобы он остался в живых, — заявила я.
Джон повернулся так резко, что я не успела бы отступить, даже если бы нашлось куда. Он схватил меня за плечи и стиснул их, упершись большими пальцами в ямку у горла. Сейчас он размозжит мне голову о каменную стену за моей спиной, решила я. Но Джон взял себя в руки таким усилием воли, что крепкие тренированные мышцы сильного тела напряглись под загорелой кожей.
— Поосторожней, — срывающимся голосом пролепетала я. — Майк может вернуться в любую минуту.
— Ты ведь сама напросилась, разве не так?
— Я хочу лишь одного — правды.
Давление его пальцев ослабло, но ненамного.
— Обвиняемый не убивает своих свидетелей.
— Не очень-то ты похож на обвиняемого, — огрызнулась я. — И кто сказал, что он был твоим свидетелем?
— Я же говорил тебе...
— Ты сказал, что он может подтвердить историю, в которую верится с трудом. Ты сказал это после того, как он, а не ты, попросил о встрече. Что меня действительно восхищает в тебе, так это твоя откровенность, — прохрипела я, слова с трудом вырывались из пересохшей глотки. — Ты сознался, что не имел намерения отдавать мне записку Ахмеда. А когда обнаружил, что не сможешь запугать меня настолько, чтобы я уехала из города, по собственной инициативе отправился сюда вместе со мной. Определенные сомнения относительно мотивов, я считаю, оправданы тем, что...
Его пальцы сжимались, пока не померк свет и перед глазами у меня не поплыли тусклые красноватые пятна. Я вцепилась в его запястья, царапаясь и стараясь сбросить их изо всех сил, но руки мои были слишком слабы. В конце концов они бессильно повисли, словно сломанные ветки дерева. Когда солнечный свет вновь вернулся, первое, что я увидела, был кусок мятой желто-коричневой ткани. Рубашка Джона. Руки его крепко обнимали меня. Как только он понял, что я очнулась, он поставил меня на ноги и потряс, нежнее, чем я ожидала.
— Если тебя не убьет кто-нибудь другой, вероятно, это сделаю я, — сказал Джон хмуро. — Можешь предаваться своим черным мыслям, Томми, сколько влезет, черт с тобой! А теперь, раз уж ты тут, сделай что-нибудь полезное. Попробуй отгонять от него мух.
От протянул мне шляпу, которая свалилась с моей буйной головы. После нескольких попыток мне удалось ухватить ее трясущимися руками за широкие поля. Я опустилась на колени рядом с Ахмедом и начала отгонять назойливых насекомых от слипшихся окровавленных волос на его затылке.
С тех пор при виде мухи я испытываю непреодолимое желание раздавить се. Мерзкие твари кружили над головой раненого целой тучей, натыкаясь друг на дружку, а я судорожно пыталась разогнать своей шляпой жужжащее черное облако. Тем не менее я была рада, что лишена возможности продолжать наш разговор. Я только что оказалась на краю гибели; никогда не подозревала, что Джон настолько склонен к насилию. Мне больше не следует открыто бросать ему вызов... Но я знала, что не удержусь. Похоже, он пробудил все самое худшее во мне, а я — в нем.
Между тем я с откровенным подозрением наблюдала, как большие руки Джона методично исследуют тело Ахмеда в поисках переломов и других увечий. В молодости Джон, подобно многим археологам в ту пору, оказался врачом поневоле, вынужденный лечить здешних жителей из жалости и горькой уверенности, что лучшей медицинской помощи этим беднягам не получить. Еще пятнадцать лет назад в Луксоре были феллахи, которые предпочитали обращаться к Джону, чем пользоваться услугами местного лекаря.
И все же я не ожидала, что его манипуляции в данном случае увенчаются каким-либо успехом. Когда Джон слегка потряс юношу за плечо, окликая его по имени, я чуть было не начала протестовать. Каково же было мое изумление, когда парень застонал и приподнялся.
Правда, он тут же покачнулся, и глаза его закрылись, но Джон поддержал его рукой. Постепенно взгляд Ахмеда прояснился, глаза ожили.
— О Аллах, — простонал он и добавил по-арабски фразу, такую же предсказуемую, как ее английский эквивалент: «What happened?»[12]
— Кто-то ударил тебя по голове, — ответил Джон по-английски. Это было сделано специально для меня. Его арабский был намного лучше моего.
Блуждающий взгляд Ахмеда остановился на мне.
— Здравствуйте, мииз... Томми, — произнес он, и его попытка даже в подобной ситуации оставаться учтивым настолько растрогала меня, что я не поправила его, когда он назвал меня моим детским именем, хотя оно уже начинало действовать мне на нервы. Мне никогда не нравилось имя Алфея, но, по крайней мере, с ним не связано никаких горьких воспоминаний.
— Тебе нельзя разговаривать, — улыбнулась я ему. — Подожди, пока придет врач.
В отличие от меня Джон, не церемонясь, резко спросил:
— Кто тебя ударил?
— Я не знаю. Я никого... не видел.
И хотя он был очень слаб, лицо его застыло, превратившись в маску, в которой все египтяне предстают перед иностранцами. Говорил он правду или лгал, теперь не узнаешь.
Я сидела спиной к реке, глядя на расстилавшийся за институтскими стенами пейзаж, способный поразить самого равнодушного к красоте человека. Зеленые поля до самого горизонта, золотые в лучах солнца горы и розовато-желтые утесы — и над всем этим синий-синий купол небосвода. А вдалеке неясно виднеются изящные очертания миниатюрных колоннад в обрамлении зубчатых скал — колоннады моего любимого храма Деир эль-Бахри.
Однако мыслями я была далеко от всего, что представало моему взгляду. Я пыталась вспомнить, недоумевая, почему мне так не хочется вспоминать, невероятные события вчерашнего вечера.
Вне себя от злости я бросила вызов Джону, никак не ожидая, что он согласится с моими обвинениями. Его безоговорочная капитуляция обезоружила меня и лишила дара речи. Ему всегда удавалось повернуть дело так, что моя победа таяла в воздухе прежде, чем я успевала схватить ее рукой. Пока я сидела, онемев от неожиданности, он поднялся и вышел из комнаты, задержавшись в дверях, только чтобы бросить через плечо одну-единственную фразу:
— Завтра в восемь утра, Томми, у института.
Майк замешкался, охваченный смятением. Если бы в тот момент я была способна на что-то подобное состраданию, его растерянный взгляд, перебегавший с моего лица на спину решительно удалявшегося Джона, смог бы вызвать во мне чувство жалости. Не слишком-то приятно наблюдать, как твой кумир, точно глиняный идол, рассыпается у тебя на глазах. Мне следовало бы это учесть.
В конце концов победила преданность, а может быть, просто привычка. Майк расправил плечи, сжал губы и последовал за своим патроном. Дверь закрылась очень тихо, и я осталась сидеть в комнате одна, беспомощно свесив ноги с высокой кровати и пытаясь обдумать произошедшее.
Тем же самым я занималась и в данный момент, и по-прежнему без особых успехов. Мне пришлось прийти на это свидание, назначенное столь необычным способом. У меня не было другой возможности связаться с Ахмедом, а я так стремилась поговорить с ним. Мне хотелось поговорить и с Джоном — «хотелось», возможно, не самое удачное слово. Я не собиралась опять скрещивать с ним шпаги, он владел своей гораздо лучше меня. Но нельзя позволить ему выйти из игры без всяких объяснений. Он подтвердил мои слова, скрыв, однако, что таится за этим ошеломительным признанием. Оно ни в коей мере не проливает света на ту ужасную историю.
Статуэтка была подлинной. Я всегда знала это, и убедили меня не заключения экспертов. Майк прав, эксперты могут ошибаться и часто попадают впросак, когда дело касается такой деликатной проблемы, как определение подлинности антиквариата. Я была уверена, что Джейк не подделывал эту статуэтку, потому что хорошо знала Джейка. Он не терпел суррогатов. Подделки, фальшивки, копии вызывали у него насмешливое презрение. Много раз его пристрастие к подлинникам весьма ощутимо сказывалось на нашем семейном бюджете. Джейк конечно же не изображал из себя праведника. Даже когда мне было пятнадцать, я знала, что он не хотел, чтобы кое о каких событиях в его жизни стало известно в университете. Он был способен на то, что люди ограниченные могли счесть безнравственным или непростительным. Но именно того греха он не совершал.
Можно оспаривать утверждение, основанное на доказательствах и логике. Утверждение, основанное на вере, невозможно опровергнуть. Если бы Джон стал мне возражать, я бы не удивилась и не утратила веры в свою правоту. Но то, что он подтвердил факт, в котором я не сомневалась, сразило меня куда больше самых решительных отрицаний.
«Да. Она была подлинной». Я сжала кулаки в бессильной ярости. Да как он осмелился, заявив такое, как ни в чем не бывало взять и уйти! Как он мог без возражений согласиться, что намеренно очернил моего отца? Чем можно объяснить, не говоря уже о том, чтобы оправдать, такую подлость? Они с Джейком никогда не были близкими друзьями, хотя оба старались, чтобы профессиональная корректность в отношениях преобладала над антипатией, которую породила скорее несхожесть характеров, чем те или иные поступки. Для Джейка стало ударом, когда Джона назначили директором. Джейк был на несколько лет старше и проработал в области археологии дольше. Однако в такого рода вещах ему была чужда зависть, что не давало Джону никакого повода для обиды на Джейка.
Движение за закрытыми воротами института привлекло мое внимание. Здание одиноко стояло на территории, обнесенной глинобитной оградой, и охранялось сторожем. В смуглом старике, глядевшем наружу сквозь решетку ворот, я узнала Абдула, который служил сторожем еще в мои времена. Он как-то научил меня бесконечной местной игре с камешками и битой, я играла с ним однажды целое лето. Теперь он посмотрел на меня безразлично, как смотрят на совершенно незнакомого человека.
За воротами раздались голоса, и лицо Абдула исчезло. Я встала, инстинктивно почувствовав, что здороваться с Джоном, сидя на корточках, тактически невыгодно.
На нем был тот же самый наряд, что и предыдущим вечером, а может быть, и другой, но столь же неопрятный. Интересно, ему кто-нибудь хоть однажды гладил рубашки? Следом за ним плелся Майк, в шлеме от солнца и аккуратно отглаженных коричневых слаксах, выглядевший, в отличие от Джона, этаким душкой археологом со съемочной площадки. Джон был с непокрытой головой. Я всегда удивлялась, как он умудрялся ни разу не получить солнечный удар.
— Что ты там делаешь снаружи? — грозно спросил Джон. — Почему не вошла на территорию?
Я открыла было рот, но он, как обычно, не стал дожидаться ответа. Мне пришлось проглотить оскорбление и молча проследовать к машине, припаркованной у дороги. Это был «лендровер» — одно из институтских транспортных средств. Когда я подошла к нему, Джон уже включил двигатель, и, едва мы с Майком успели втиснуться на переднее сиденье рядом с ним, машина сорвалась с места. За годы, проведенные в Египте, Джон научился водить по здешним дорогам — чуть сглаженным полоскам пустыни — не хуже египтянина. Стараясь делать вдох как можно реже, я сосредоточила все свои усилия на том, чтобы моя шляпа не слетела с головы. В Америке я никогда не ношу шляп, разве что в дождливую погоду. Эту соломенную дешевку с широкими полями я купила в Риме, потому что только бешеные собаки да Джон разгуливают под полуденным луксорским солнцем с непокрытой головой.
Миниатюрные очертания храма Деир эль-Бахри увеличились и обрели детали. Джон резко остановил машину возле широкой дороги, ведущей к храму. Он выскочил наружу, не удосужившись даже взглянуть в нашу сторону, и устремился наверх.
— Что все это значит? — возмутилась я, отталкивая галантно протянутую мне Майком руку, чтобы помочь выбраться из автомобиля. — Я еще могу понять, — продолжала я, — почему он не желает со мной объясняться, но не может же он бросить нас посреди пустыни и уйти неизвестно куда!
— Ты не знаешь Джона.
— Вот уж нет! Не соизволишь ли ты отойти от меня на пару футов? — раздраженно добавила я. — Когда ты стоишь рядом, мне приходится задирать голову, разговаривая с тобой, — я, того гляди, сверну себе шею. А что он говорил вчера вечером, после того как вы ушли?
— Ничего.
— И ты ни о чем не спросил? Что касается Джона, то его я прекрасно знаю, а вот тебя, черт побери, не понимаю? Ты что, робот, что ли? Компьютер, запрограммированный Джоном? Неужели тебя не заинтересовало, если уж не встревожило, его заявление по поводу статуэтки?
— Я не робот, — обиделся Майк, зло блеснув глазами. Я на всякий случай отступила от него на шаг. — И если ты, — продолжал он, — не прекратишь доставать меня, Томми, я тебе это докажу. Я просто не успел...
— Да идите же!
Хотя расстояние в десять ярдов несколько приглушило этот окрик, я чуть не подпрыгнула, так он был громок.
Мое замечание отбило у Майка охоту быть галантным кавалером, и он, не дожидаясь меня, потрусил вперед.
Деир эль-Бахри, место старого поселения, давшего имя храму, слегка вклинивалось между скалами на западе и, обогнув с обеих сторон развалины, спускалось к реке. Я шла за Майком по тропке, наклонно бегущей от храмовой дороги к подножию скалы, где нас ждал Джон. После полудня ослепительно яркое солнце почти обесцвечивало скалы, но в этот час они еще сохраняли свою удивительную желто-коричневую окраску. На этом фоне ясно выделялась белая тропинка из раскрошившегося камня, петлявшая по крутым склонам скал, — она вела к плато, откуда начинался спуск в Долину царей. Только самые заядлые туристы выбирали этот путь, большинство же отправлялось на автомобилях по дороге, которая проходила в горах на некотором расстоянии от Деир эль-Бахри.
Джон стоял в своей излюбленной позе: руки на бедрах, голова откинута, сердитый взгляд устремлен в небо. Он резко обернулся, когда я наконец приблизилась к нему.
— Спокойно, Томми, не перебивай. Мы поговорим после того, как встретимся с Ахмедом. Я догадываюсь, что он собирается тебе рассказать, и это подтвердит мою пространную и интересную историю, которой ты, несомненно, твердо решила не верить.
— Но я...
— Я сказал, поговорим потом. Сейчас мы опаздываем. Побереги свой запал для восхождения. За эти годы ты явно порастеряла форму.
Позади меня раздался смешок, и я бросила на Майка разъяренный взгляд.
— Я бы этого не сказал, — осклабился он. — Но ты не можешь не согласиться, что эти слаксы несколько...
— В наши дни, — холодно парировала я, начиная восхождение по склону, — невозможно купить слаксы, которые не были бы несколько...
— А нельзя было выбрать на пару размерчиков побольше? — невинно поинтересовался Майк.
— Тогда они с меня свалились бы, — отрезала я и замолчала, чтобы поберечь силы. Джон прав — я утратила форму, но я скорее умру, чем признаюсь в этом.
В отличие от остальных предметов, которые укорачиваются по мере того, как растешь, эти скалы стали гораздо выше. Тропинка петляла, обходя отвесные выступы, но кое-где склон был таким крутым, что следовало бы карабкаться на четвереньках. И все же я предпочитала этого не делать, поскольку Майк шел прямо за мной. Я думала, что не выдержу, упаду без сил, пока дождусь привала.
А Джон, черт бы его побрал, даже не запыхался! Я опустилась на камень — до чего же удобно, они здесь всегда под рукой — и постаралась не хватать ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Справа от меня скалы отвесно обрывались вниз, открывая глазам изумительный вид. Весь храмовый комплекс лежал передо мной как на ладони, словно макет, на котором изображены и колоннады, и уступы ведущих к нему дорог, очерченные резкими черными тенями. Вдали от Храма царицы виднелись развалины дворца более ранней эпохи — времен Одиннадцатой династии. Правильной геометрической формы контур пирамиды, высившейся рядом с ними, был словно вычерчен с помощью пера и линейки.
И тут опять это случилось! Как чертовски часто я оказываюсь во власти болезненно щемящего чувства, что когда-то здесь уже бывала. Только в этом случае я знала, сколько раз я тут была — чтобы сосчитать, не хватило бы пальцев на руках и ногах. Именно сюда юной и проворной девчонкой я больше всего любила ходить. Я легко, словно козочка, взбегала по этой тропке, зачастую одна, иногда — с Джейком (он всегда говорил, что предпочитает пешие прогулки), иногда — с Абделалом.
Чтобы побороть приступ ностальгии, я спросила:
— Где мы встречаемся с Ахмедом?
— Вблизи Долины.
— О Господи, как далеко!
— Когда доберемся до плато, идти будет легче.
— Знаю.
Джон встал, и я безропотно последовала его примеру, хотя грудь по-прежнему саднило. Не прошли мы и десяти футов пути, как я почувствовала на своей спине большую твердую ладонь, легонько подталкивающую меня вперед. Без нее я никогда бы не преодолела последние двадцать футов подъема. Поэтому, когда мы добрались до плато и Майк встал со мной рядом, я позволила взять себя под руку. Я даже сказала ему спасибо.
Теперь мы могли идти рядом не только вдвоем, но и втроем и не спустимся с плато, пока не дойдем до каньона, который и есть Долина царей.
Пока мы брели по неровной унылой возвышенности, я почувствовала, что начинаю постепенно оживать.
Хотя высота плато не столь уж велика, плоское и однообразное, оно кажется ближе к небу, чем самые высокие горы. У меня возникло ощущение, будто я парю между небом и землей, будто я оказалась между одним эмоциональным состоянием и другим, когда отчаяние переходит в безоглядную радость. Солнце жгло мне плечи сквозь хлопковую блузку, от острых камней не спасала даже толстая резиновая подошва кроссовок, но я готова была идти по этому унылому, странно успокаивающему нагорью вечно.
К тому времени когда мы подошли к каньону, Долина уже кишела туристами. Плато возвышалось над гробницами царей и над храмом; крутая тропинка вела вниз по скале в Долину, петляя среди валунов и мест для пикников, усыпанных гравием, пустыми пивными банками и апельсиновой кожурой. На фоне бледно-желтых склонов каньона я разглядела темные отверстия входов в гробницы. Почти прямо подо мной виднелась низкая каменная балюстрада: она огораживала гробницу Тутанхамона. Яркие блузки и рубашки туристов — любителей ранних экскурсий расцветили тускло-коричневое дно каньона желтыми, малиновыми, алыми пятнами. А с террасы нового здания гостиницы слабо доносилось знакомое:
— Enrico! Vieni qua, vieni a mamma!
Беглый взгляд Джона вниз на Долину, по-видимому, не обнаружил там ничего достойного его внимания. Тогда он посмотрел на свои наручные часы и сразу же пошел назад, прочь от тропы и каньона. В том направлении не было ровным счетом ничего, кроме осыпавшихся скал, неровных и бесформенных, словно куски пластилина, которые Творец, как нетерпеливый ребенок, разбросал повсюду, и они затвердели.
На некотором расстоянии от края каньона Джон остановился и сел в тени валуна. Любой, кто провел в Верхнем Египте больше одного дня, непроизвольно стремится в тень. Джон еще раз посмотрел на часы.
— Его еще нет, — сказал Майк, что и так было очевидно: в пустыне не заметить человека невозможно.
— Мы опоздали, — заметил Джон.
— Может, он где-нибудь прячется. Давай я его позову.
— Если он спрятался, значит, не хочет, чтобы его видел кто-нибудь, кроме нас. Подождем, он сам нас найдет.
Мы стали ждать. Пять минут. Десять.
Джону всегда трудно давалась бездеятельность, теперь же он не находил себе места, словно актер-любитель перед выходом на сцену. Пятнадцать минут спустя он вскочил, ругнувшись сквозь зубы, и взобрался на валун, под тенью которого мы сидели. Почувствовав его растущую тревогу, я не спускала с него глаз и поэтому заметила, как в какой-то момент его стройное гибкое тело замерло, а пристальный взгляд сосредоточился на каком-то предмете, который, однако, находился не на уровне плато.
Джон смотрел вверх, так сильно щурясь от солнечного света, что глаза его превратились в щелочки. Высоко в лазури неба что-то черное медленно опускалось, паря на широких неподвижных крыльях.
Майк тоже вглядывался в синий небосвод из-под руки, сложённой козырьком. Еще до того, как я догадалась, что мы все трое увидели, холодные мурашки побежали у меня по спине, несмотря на обжигающие лучи высоко поднявшегося солнца. Парящим предметом определенно была птица. И я знала, что это должна быть за птица.
— Куда он направляется? — спросил тихо Майк, словно стервятник мог его услышать.
Джон не сводил глаз с черного треугольника, который плавно снижался кругами, становясь все отчетливее видимым.
— Недалеко...
— Может, козел?
— Нет.
Джон ловко спрыгнул с валуна и отошел от него быстрым, размашистым шагом. Почти тут же он остановился и, наклонившись, поднял что-то лежавшее за другим валуном — они усеивали все плато. Майк двинулся следом за Джоном, его длинные ноги преодолели расстояние до валуна в два раза быстрее моих, тягаться с ним в скорости мне было не под силу. К тому времени когда я догнала Майка, Джон снова шагал, но теперь он шел медленнее, пристально глядя под ноги. Майк держал в руке предмет, который нашел Джон, — узорчатую вязаную скуфейку, какие носят мужчины в Египте. У этой на ярко-желтом фоне были зеленые ромбы и треугольники синего, и красного цветов.
Я встретилась взглядом с Майком и поняла, что он, так же как и я, узнал скуфейку. Помимо воли мы оба посмотрели вверх на зловещую тень стервятника, парящего в прозрачном синем воздухе.
— Ты иди в ту сторону. — Майк махнул рукой, указывая направление.
Мы разделились. Я видела, как он шел, описывая зигзаги. Однако то, что мы все искали в надежде не найти, обнаружил Джон.
Мы побежали на его крик туда, где он стоял на краю узкой расщелины в плато. Зазубренные, почти отвесные склоны ее уходили в глубину футов на десять.
Там в самом низу, на маленьком пятачке, лежало что-то похожее на узел белья, который развалился и перепачкался при падении. Черные полосы ткани были припорошены белой пылью. С одного конца узла торчала коричневая нога, с другого — темная голова. Короткие вьющиеся волосы на ней, казалось, шевелил легкий ветерок. Но его не могло быть на дне узкой расщелины. А вот мухи... именно они-то и были!
Каменистая земля покачнулась у меня под ногами. Кто-то схватил меня за руку. Это был не Майк. Он уже спускался в расщелину, неловко цепляясь руками за выступы, ноги его беспомощно болтались.
Джон опустился на колено и не отрываясь смотрел вниз, словно желая запечатлеть эту сцену в своей памяти. Я взглянула на его склоненную голову, и к горлу опять подступила тошнота.
— Твой свидетель? — спросила я.
Он молчал, казалось, целую вечность.
— Мой свидетель, — наконец буркнул он едва слышно и неожиданно гаркнул: — Майк!
Это прозвучало как выстрел по сравнению с невнятным шепотом, которым были произнесены предыдущие слова. Майк посмотрел вверх. Он обливался потом, и немудрено при такой-то температуре воздуха и нервном напряжении.
— Он еще дышит, — прокричал Майк.
— Вылезай побыстрее.
— Нужен врач, — продолжал Майк, наклонившись над недвижным телом. — Кто знает, насколько тяжело он ранен.
— Тогда найди какого-нибудь врача и тащи его сюда, — заглядывая в расщелину, распорядился Джон. — Среди всех этих туристов в Долине может оказаться медик. Если нет, вызови по телефону.
— По телефону? — переспросила я, как идиотка, и в недоумении уставилась на Майка, появившегося на поверхности.
— У охранников в Долине есть телефон, — пояснил Майк и бросился выполнять приказание.
Джон уже был на дне расщелины и, стоя на коленях, колдовал над распростертым телом — что именно он делал, мешала увидеть его спина. Не долго думая я легла животом на край расщелины и свесила в нее ноги, ища, на что бы опереться.
Спуск был коротким, но не слишком приятным — острые камни больно впивались мне в ладони.
— Что ты, черт возьми, делаешь? — проворчал Джон и, подхватив меня за талию, поставил на землю.
Мне едва нашлось место в этом каменном мешке. Я прислонилась спиной к отвесной стене, опасаясь, что иначе упаду, — от какой-то непонятной слабости у меня подкашивались ноги. Мне хотелось как можно дальше отодвинуться от Джона, лицо которого оказалось так близко к моему, что я видела темную щетину на подбородке и нервно подергивающийся уголок рта. Побледневшее под сильным загаром лицо его приобрело серовато-синий оттенок.
— Что тебе здесь надо? — недовольно спросил он.
Мне следовало бы изобрести какой-нибудь безобидный ответ, но страх и смятение лишили меня всякой сообразительности, которой я обычно отличалась.
— Он еще жив. И я намерена проследить, чтобы он остался в живых, — заявила я.
Джон повернулся так резко, что я не успела бы отступить, даже если бы нашлось куда. Он схватил меня за плечи и стиснул их, упершись большими пальцами в ямку у горла. Сейчас он размозжит мне голову о каменную стену за моей спиной, решила я. Но Джон взял себя в руки таким усилием воли, что крепкие тренированные мышцы сильного тела напряглись под загорелой кожей.
— Поосторожней, — срывающимся голосом пролепетала я. — Майк может вернуться в любую минуту.
— Ты ведь сама напросилась, разве не так?
— Я хочу лишь одного — правды.
Давление его пальцев ослабло, но ненамного.
— Обвиняемый не убивает своих свидетелей.
— Не очень-то ты похож на обвиняемого, — огрызнулась я. — И кто сказал, что он был твоим свидетелем?
— Я же говорил тебе...
— Ты сказал, что он может подтвердить историю, в которую верится с трудом. Ты сказал это после того, как он, а не ты, попросил о встрече. Что меня действительно восхищает в тебе, так это твоя откровенность, — прохрипела я, слова с трудом вырывались из пересохшей глотки. — Ты сознался, что не имел намерения отдавать мне записку Ахмеда. А когда обнаружил, что не сможешь запугать меня настолько, чтобы я уехала из города, по собственной инициативе отправился сюда вместе со мной. Определенные сомнения относительно мотивов, я считаю, оправданы тем, что...
Его пальцы сжимались, пока не померк свет и перед глазами у меня не поплыли тусклые красноватые пятна. Я вцепилась в его запястья, царапаясь и стараясь сбросить их изо всех сил, но руки мои были слишком слабы. В конце концов они бессильно повисли, словно сломанные ветки дерева. Когда солнечный свет вновь вернулся, первое, что я увидела, был кусок мятой желто-коричневой ткани. Рубашка Джона. Руки его крепко обнимали меня. Как только он понял, что я очнулась, он поставил меня на ноги и потряс, нежнее, чем я ожидала.
— Если тебя не убьет кто-нибудь другой, вероятно, это сделаю я, — сказал Джон хмуро. — Можешь предаваться своим черным мыслям, Томми, сколько влезет, черт с тобой! А теперь, раз уж ты тут, сделай что-нибудь полезное. Попробуй отгонять от него мух.
От протянул мне шляпу, которая свалилась с моей буйной головы. После нескольких попыток мне удалось ухватить ее трясущимися руками за широкие поля. Я опустилась на колени рядом с Ахмедом и начала отгонять назойливых насекомых от слипшихся окровавленных волос на его затылке.
С тех пор при виде мухи я испытываю непреодолимое желание раздавить се. Мерзкие твари кружили над головой раненого целой тучей, натыкаясь друг на дружку, а я судорожно пыталась разогнать своей шляпой жужжащее черное облако. Тем не менее я была рада, что лишена возможности продолжать наш разговор. Я только что оказалась на краю гибели; никогда не подозревала, что Джон настолько склонен к насилию. Мне больше не следует открыто бросать ему вызов... Но я знала, что не удержусь. Похоже, он пробудил все самое худшее во мне, а я — в нем.
Между тем я с откровенным подозрением наблюдала, как большие руки Джона методично исследуют тело Ахмеда в поисках переломов и других увечий. В молодости Джон, подобно многим археологам в ту пору, оказался врачом поневоле, вынужденный лечить здешних жителей из жалости и горькой уверенности, что лучшей медицинской помощи этим беднягам не получить. Еще пятнадцать лет назад в Луксоре были феллахи, которые предпочитали обращаться к Джону, чем пользоваться услугами местного лекаря.
И все же я не ожидала, что его манипуляции в данном случае увенчаются каким-либо успехом. Когда Джон слегка потряс юношу за плечо, окликая его по имени, я чуть было не начала протестовать. Каково же было мое изумление, когда парень застонал и приподнялся.
Правда, он тут же покачнулся, и глаза его закрылись, но Джон поддержал его рукой. Постепенно взгляд Ахмеда прояснился, глаза ожили.
— О Аллах, — простонал он и добавил по-арабски фразу, такую же предсказуемую, как ее английский эквивалент: «What happened?»[12]
— Кто-то ударил тебя по голове, — ответил Джон по-английски. Это было сделано специально для меня. Его арабский был намного лучше моего.
Блуждающий взгляд Ахмеда остановился на мне.
— Здравствуйте, мииз... Томми, — произнес он, и его попытка даже в подобной ситуации оставаться учтивым настолько растрогала меня, что я не поправила его, когда он назвал меня моим детским именем, хотя оно уже начинало действовать мне на нервы. Мне никогда не нравилось имя Алфея, но, по крайней мере, с ним не связано никаких горьких воспоминаний.
— Тебе нельзя разговаривать, — улыбнулась я ему. — Подожди, пока придет врач.
В отличие от меня Джон, не церемонясь, резко спросил:
— Кто тебя ударил?
— Я не знаю. Я никого... не видел.
И хотя он был очень слаб, лицо его застыло, превратившись в маску, в которой все египтяне предстают перед иностранцами. Говорил он правду или лгал, теперь не узнаешь.