— Жарко, — выдохнул он.
— Бедный мальчик, торчать под этим сумасшедшим солнцем!
Надеюсь, нет нужды уточнять, что это восклицание исходило от Ди.
Она хлопотала вокруг него, подавая ему запотевший стакан и вытирая лоб обшитым кружевами носовым платочком. Пока все это происходило, я изображала жгучий интерес к деятельности поисковой группы внизу. Однако, как ни странно, при этом от меня не укрылось, как от частого дыхания вздымается грудь Майка, как на загорелой шее пульсирует кровь и подрагивают мышцы на тыльной стороне руки. Со времени нашего неожиданного рандеву в садике института мы виделись, по существу, впервые, если не считать мимолетной встречи утром на глазах у всех и обмена стандартными приветствиями.
Ди засыпала его идиотскими вопросами, на которые он терпеливо отвечал, а я тем временем размышляла, передал ли он Джону новость, выуженную у меня накануне вечером. Она поставила Майка в тупик не меньше, чем меня, но я была уверена, что он тут же побежал с ней к своему хозяину, как верный пес с костью. Интересно, думала я, рассказал ли он Джону, каким образом выудил из меня эту информацию. Возможно. Мужчины любят хвастаться своими победами, а это была впечатляющая победа, учитывая мое упорное нежелание говорить что-либо о содержании письма. Однако целовал он меня, пожалуй, не только для того, чтобы заставить проболтаться, но и для собственного удовольствия. И если бы я не была уверена, что он готов целоваться с любой женщиной, это возвысило бы меня в собственных глазах.
Я не сожалела ни о случившемся, ни о том, что проговорилась. В любом случае я созрела для того, чтобы рассказать правду, а аргументы Майка были очень убедительны. Я не имею в виду косвенные, а то, что он прямо заявил: искренность поможет мне спасти жизнь. Единственное, о чем я сожалела, — что не рассказала ему всего еще до того, как он меня поцеловал.
Я украдкой бросила на него быстрый взгляд. Он был очень хорош в профиль. У меня слабость к длинным прямым носам и острым подбородкам. И голос у него тоже приятный.
— Ты имеешь в виду бригаду, которая работает в северном секторе? — уточнил Майк, чтобы ответить на последний вопрос Ди. — Да, они ведут раскопки. Возможно, эти обломки скал и гравий извлечены из большого входа в гробницу, расположенную наверху. Мы подумали, что, возможно, скала закрывает собой еще один вход. Может, и нет, но мы должны проверить.
Я проследила за его указующим перстом и окаменела. Среди однообразных черно-белых полосатых балахонов бросалось в глаза вызывающе яркое пятно. Будто повинуясь моему взгляду, человек в яркой рубашке отделился от толпы рабочих и направился к нам.
— Это Хассан, сын Абделала. — Я вцепилась Майку в плечо.
Ди, сощурившись, посмотрела из-под руки:
— Какой красивый. А почему он одет не так, как все остальные?
— Он по достоинству оценил замечательный американский стиль одежды, — сухо ответил Майк, отряхивая пыль со своей рубашки песочного цвета.
— Что он тут делает? — требовательно спросила я. — Только не рассказывай, что он специалист по части археологических работ.
— Он не специалист и не имеет склонности ни к какому виду работ, — сказал Майк. — Но мы привлекли всех, кого возможно, а он перенял кое-какие навыки у своего отца, когда был еще ребенком.
— Но, Майк... Я думаю, он...
— Ты уверена? — Майк понял меня с полуслова. Такая проницательность заставила меня предположить, что он уже размышлял на эту тему.
— Нет, поклясться не могу. Но...
Но я была совершенно уверена. То, что это мог быть он, приходило мне в голову и раньше. Но только вчера вечером, поняв, что никогда не спутаю объятия Майка с прикосновением любого другого мужчины, я вспомнила, где прежде меня уже касались те руки, которые душили потом в темноте гостиничного номера. Хассан представлялся мне самым подходящим исполнителем роли ночного визитера, и при виде того, как он поднимается вверх по склону к нам, простодушно улыбаясь, я юркнула за плечо Майка.
— Спокойно, Томми, — тихо сказал Майк.
— Я все-таки не возьму в толк, зачем ты нанял его.
— Мне не слишком понравилась эта идея. Но Джон настоял.
Наши взгляды встретились. Выражение его глаз было хмурым и обеспокоенным.
— Не бойся его, — сказал он.
— Все нормально. Он вызывает у меня такое же чувство, как змея у некоторых людей. А насчет... того, я ведь могу ошибаться.
Хассан взбирался к нам на склон, его молодое тело было гибким, как у кошки. Я начала уже подумывать, что ошиблась. Его приветливая улыбка совсем не означала, что он невинный агнец, такому двуличному паршивцу, как он, ничего не стоит изобразить из себя само очарование, но в данный момент он смотрел не на меня. Он остановился перед Ди и щедро одарил ее откровенно восхищенным взглядом. Она уставилась на него, и, мне показалось, я услышала звук электрического разряда.
— В чем дело, Хассан? — недовольно спросил Майк.
Парень с театральной торжественностью начал:
— Возникла проблема, господин управляющий. — Он говорил с акцентом, певуче растягивая английские слова. — Вы бы пришли... Однако если вы сейчас отдыхаете от своего тяжкого труда...
Сарказм — оружие, которым эти люди хорошо владеют. Чтобы не уронить своего достоинства, начальник вынужден не замечать оскорбления в лживых восхвалениях его достоинств. Майк был достаточно молодым начальником, и лицо его стало пунцовым от ярости даже под слоем загара, но он ничего не сказал и, расцепив сложенные ноги, встал. Хассан не торопился уходить.
— Если благородные госпожи окажут честь бедному рабочему... На солнце жарко и так пыльно...
Зная Хассана, я могла предположить, что он по большей части стоял, опираясь на лопату, но вид у него был такой, что смягчилось бы самое черствое сердце. Переполненная состраданием Ди чуть не выронила костыли, протягивая ему стакан воды. Он намеренно сделал так, чтобы его пальцы коснулись ее руки, беря и возвращая стакан, и, когда двое мужчин спускались вниз по склону, глаза Ди следили уже не за тем, кто был выше ростом. Я вздохнула. Предчувствие неминуемой беды охватило меня с такой силой, что впору было сделать официальное заявление, по всей форме скрепленное подписью нотариуса.
Однако мое предчувствие не спешило реализовываться. За целую неделю не произошло ничего стоящего внимания, не считая все усиливавшейся жары. Я сидела в тени то одной, то другой скалы, череда которых казалась нескончаемой, однако это не спасло меня от того, что я стала коричневой, как свежевспаханное поле. Я кляла Джона и солнце, Майка и скалы и мечтала снова очутиться в своей милой, тихой комнатке в институте. Когда я заикнулась об этом Джону, он, даже не соизволив возразить, молча вручил мне мою широкополую шляпу.
Ни одна душа больше не вспоминала о письме Абделала, вероятно сочтя его бесполезной бумажкой. И ни одна моя неоднократная попытка вспомнить забытый эпизод из детства не увенчалась успехом.
Однажды утром поднялась суматоха, когда поисковая группа обнаружила вход в гробницу, не нанесенную ни на одну карту. Это оказалась гробница мелкого вельможи, которая была разграблена еще в древние времена, а после этого ее использовали для захоронений несколько поколений более бедного семейства. Поскольку гробница до сих пор не была обнаружена, в ней сохранилась дюжина саркофагов и коллекция дешевой похоронной утвари, что должно было представлять определенный интерес для сотрудников института. Чтобы не вызывать подозрений у поисковой группы рабочих, они чертыхались и закатывали глаза, когда Джон приказал закрыть ее снова, сделал пометку на своей карте и двинулся дальше.
Шесть дней спустя после моего переезда из гостиницы в институт бригады работали в нескольких милях от Долины цариц в пустынной вади, которая выглядела многообещающей с археологической точки зрения. На мой же непросвещенный взгляд, это была пустыня в полном смысле этого слова, более дикого и унылого места мне не доводилось видеть. Я не знаю, что побудило Джона сосредоточить все усилия на этом месте, и более того, мне было совершенно на это наплевать.
Рабочий день заканчивался, когда я услышала взволнованные крики рабочих, доносившиеся с противоположной стороны вади. Срывающиеся от волнения голоса пробудили меня от отупляющей летаргии жары, и я подняла голову.
В этом месте вади сужалась настолько, что я была на расстоянии не больше тридцати — сорока футов от рабочих и могла видеть все происходящее совершенно отчетливо. Я сразу заметила Хассана по его пурпурного цвета рубахе. Последние несколько дней он не работал, и меня удивило его появление сегодня утром. Он стоял на краю обрыва, почти напротив скалы, под которой я сидела, размахивал руками и показывал куда-то вниз.
То, что он видел, было от меня скрыто. Мне открывалась лишь привычно неровная поверхность скалы, испещренная резкими тенями. Естественные неровности отвесного склона затрудняли поиски, делали их почти невозможными. В любой расщелине мог скрываться вход в гробницу.
Майк первым добрался до Хассана. Он внимательно разглядывал что-то, а потом хлопнул парня по плечу и повернулся к Джону. Последовал оживленный разговор. Я слышала их голоса, но слов разобрать не могла. Получалось что-то вроде пантомимы, и мой интерес возрос. Наконец Джон — его седые волосы казались в лучах солнца серебряными — распластался на осыпающемся краю скалы и, бесстрашно свесившись до пояса, стал всматриваться вниз. Когда Джон поднялся на ноги, он тоже казался взволнованным. Последовала еще одна дискуссия, еще более оживленная, чем первая. Майк начал размахивать руками, словно протестуя, а Джон упрямо тряс головой.
К этому времени я была всерьез заинтригована. Определенно они нашли что-то обнадеживающее. Наверное, отверстие в скале, скрытое выступами пород так надежно, что его не видно ни под одним углом зрения. Я раздумывала, не пойти ли мне взглянуть, но это была бы долгая прогулка по жаре вокруг вади. А о том, чтобы пересечь каньон глубиной почти триста футов, не могло быть и речи.
Я откинулась назад и с улыбкой смотрела на взбудораженно суетящуюся поисковую группу. Мне всегда бывало забавно и трогательно видеть энтузиазм, который охватывал рабочих, когда появлялась надежда найти что-то многообещающее. Они бедны и неграмотны и неизменно норовят вас обмануть, но их волнение было неподдельным, а интерес — самым живым. Кучка людей в балахонах собралась у края скалы. Хассан, заметно выделявшийся среди них своей одеждой, стоял в центре и о чем-то им рассказывал. Я порадовалась, что осталась на месте. Наблюдать отсюда было словно из театральной ложи смотреть спектакль.
Добраться до отверстия можно только сверху. Кого-то должны были опустить на веревке. Началось бурное обсуждение, кого именно. Лично я не стала бы добиваться этой чести, особенно в той ситуации, когда вместо крепкого дерева веревку держит кучка ненадежных, взволнованных египтян, но Джон и Майк чуть не передрались за право на этот акробатический трюк.
Тогда Хассан, похожий на яркую тропическую птицу-самца среди невзрачных самок, прошествовал к спорящей парочке и вмешался в их разговор. Я забавлялась, гадая, насколько много пойму в этой сцене, не слыша их реплик. Майк повернулся и посмотрел на молодого египтянина. В первый раз я была на стороне Хассана и высказала бы вслух свое мнение, если бы они могли меня услышать. Маленький и шустрый, он гораздо больше подходил для того, чтобы болтаться на конце веревки, чем рослые, более тяжелые и не такие молодые американцы.
Однако, очевидно, на той стороне вади никто не разделял моего мнения. Наконец через несколько минут решение, по-видимому, было принято. Непокрытая голова Джона и шлем от солнца Майка возвышались посреди балахонов и жестикулирующих коричневых рук, как башни при осаде. Наконец рука Джона резко взметнулась, словно он отмахивался от надоедливых мух, и толпа рассеялась, все еще возбужденно переговариваясь. С американцами остались только двое: Хассан, чья поза выражала оскорбленное достоинство, и одетый в традиционную полосатую одежду его брат-близнец.
Итак, количество претендентов сократилось до двух. Мне, в роли наблюдателя, казалось, что костюм Хассана больше подходил для предстоящего дела. Лазить по скалам в юбке до пят не слишком удобно. Однако я настолько часто видела, как ловко это проделывают те, кто одет в балахон, что данное обстоятельство не могло ввести меня в заблуждение. И когда Джон бросил Ахмеду конец веревки, другой конец которой держали остальные мужчины, я поняла его замысел. Если в расщелине действительно окажется так долго разыскиваемая гробница, Хассан сможет заграбастать себе большую часть добычи, пока его никто не видит.
Возможно, Хассан тоже подумал об этом, его первой реакцией на решение Джона был поток таких пронзительных выкриков, что у меня заложило уши, хотя я находилась достаточно далеко. Затем, приняв неизбежное с большим достоинством, чем я могла ожидать, Хассан пожал плечами и помог своему брату опоясаться веревкой.
Ахмед продвинулся к краю обрыва и стал спускаться вниз. Пальцы его босых ног нащупывали точку опоры так же проворно, как пальцы рук. Майк, стоя на коленях и наклонившись вниз, так что его лицо оказалось на уровне лица Ахмеда, на всякий случай придерживал веревку.
Я оперлась спиной о камень и обхватила колени руками. Джон удалился руководить командой, которая держала веревку, а Майк, перегнувшись через край обрыва, давал указания. Хотя до сих пор Ахмед успешно спускался без помощи веревки, она была туго натянута, иначе, если мягкая порода начнет осыпаться, скалолаз, повиснув на веревке, может сильно стукнуться о скалу.
Похожий на большого полосатого жука с яркой разноцветной головой, Ахмед спускался вниз. Он опустился уже футов на пятьдесят, но, по-видимому, еще не достиг цели. Вдруг из-под его левой ноги выскочил камень и скатился, подпрыгивая, в каньон. У меня перехватило дыхание, но руки Ахмеда цепко держались за выступавший над головой обломок скалы, и Майку не понадобилось подавать сигнал рабочим на другом конце веревки.
Дальнейшее произошло так быстро, что я не успела опомниться. Правая рука Ахмеда сорвалась, когда обломок выскользнул из-под нее, Ахмед резко отшатнулся от пролетевшего у самой щеки камня и потерял равновесие. Я возблагодарила Бога за веревку и тут же вскочила с воплем, прозвучавшим как эхо криков на противоположной стороне вади. Тело Ахмеда извивалось и дергалось под неистово взметавшимися складками балахона, на который, поднимая облака пыли, с грохотом обрушивался град камней. Когда пыль рассеялась, я увидела Ахмеда, по-прежнему распластавшегося по отвесной стене каньона, но что-то в этой картине изменилось. Хотя веревка мне была не видна, я поняла, где она была и где она заканчивалась. Она кончалась чуть ниже вытянутой во всю длину правой руки Ахмеда. Тело его беспомощно болталось, левая рука отчаянно шарила по скале в напрасных поисках чего-то, за что можно было бы схватиться. По-видимому, веревка оборвалась либо развязался узел на поясе. Теперь единственной надеждой Ахмеда был обрывок веревки без узла и петли на конце, который мог в любой момент выскользнуть из руки, и тогда юноша покатится вниз и разобьется насмерть.
Я сорвалась с места и тут же остановилась, поняв, что ничем не смогу ему помочь, оставалось лишь наблюдать, терзаясь собственной беспомощностью. Ахмед больше не пытался нащупать левой рукой какую-нибудь неровность, понимая, что от малейшего движения другая его рука все больше соскальзывает к самому концу тонкой витой веревки. Джон бросился к краю обрыва, но Майк не стал ждать его указаний или советов, и, когда я увидела, что он делает, по моей спине, несмотря на палящий зной, побежал озноб.
Воспользовавшись той же самой веревкой, Майк передвигался по ней с осторожностью паука, спускающегося по паутине, стараясь как можно меньше трясти покачивающееся внизу тело человека, чья жизнь висела на волоске.
Я боялась вскрикнуть. Мне казалось, что даже от вибрации воздуха обе фигуры сорвутся с невидимой нити паутины. Я смотрела на Ахмеда, не отрывая глаз, словно мой взгляд мог удержать его на конце веревки. Я прижала руку к груди, но в этом жесте не было ничего театрального — я просто не могла вдохнуть воздух, точно он превратился в вязкую жидкость.
Когда обутые в ботинки ноги Майка оказались над головой Ахмеда, Майку предстояло самое трудное — нагнуться и схватить юношу, не выпуская веревки из рук. Я не представляла себе, как он собирается это проделать. Тело Ахмеда теперь было совершенно неподвижно, рукав левой руки казался пустым.
Обе фигуры застыли, будто нарисованные на стене какой-нибудь гробницы фигуры древних египтян. Я не сразу поняла, что голос, тихо бормочущий какие-то слова, которые, вероятно, должны были означать молитву, хотя скорее походили на проклятия, принадлежит мне. Я вцепилась зубами в нижнюю губу, и в этот самый момент Майк сделал движение. Он согнулся пополам, точно на шарнирах, и, дотянувшись длинной рукой до запястья Ахмеда, обхватил его пальцами. Когда Майк наклонился, его шлем от солнца слетел с головы и, глухо подскакивая, докатился до дна вади двумястами футами ниже.
Ахмед, по-прежнему безвольно висевший, словно тряпичная кукла, был на какое-то время спасен, но ситуация оставалась все такой же пугающе ненадежной. Будто переломившись пополам, Майк довольно крепко держался за веревку одной рукой, однако другую его руку всем своим весом тянуло вниз тело Ахмеда. Чтобы выпрямиться из такого положения, держа парня силой мускулов всего одной руки, нужно было быть Геркулесом.
Я закрыла глаза, чтобы не видеть, как они будут падать. Но не смотреть было невозможно. Когда я открыла глаза, солнце на какое-то время ослепило меня.
Потом я увидела Джона. Он стоял на краю обрыва в своей излюбленной позе руки в боки и смотрел вниз. Его поза выглядела расслабленной и беспечной, несмотря на то что носки его ботинок выступали за край пропасти. Меня это настолько разозлило, что я не сдержала крик, который так долго подавляла.
Он бросил взгляд в моем направлении, как мне показалось, пожал плечами и не долго думая соскользнул вниз.
Я снова завопила, на этот раз протестующе и возмущенно. Его самонадеянность никогда не была столь вопиющей. Вероятно, он смело полагал, что без труда справится с ситуацией, а в действительности дело кончится только тем, что вместо двух бездыханных тел внизу на камнях будут лежать три.
Для человека без страховки он передвигался слишком быстро и неосторожно. Из-под его рук и ног то и дело выскальзывали обломки мягких пород и катились вниз, едва не задевая голову Майка. Джон спускался параллельно веревке в десяти или более футах от нее. Майк не двигался. Стоит ему сделать хоть движение, подумала я, и его руки разожмутся. Угол между его торсом и ногами, обхватившими веревку, казался все острее, словно его изо всех сил тащили вниз.
За считанные секунды Джон был на одном с Ахмедом уровне, но еще слишком далеко, чтобы дотянуться до него. Он поставил одну ногу всей подошвой на отвесную стену каньона и, оттолкнувшись от нее, воспарил в воздухе.
Именно так это выглядело с того места, где я стояла. Его руки и ноги выпрямились и напряглись, тело изогнулось так, что оказалось почти параллельно краю обрыва. Я попыталась снова закрыть глаза, но веки меня не слушались. Колени подогнулись, и я дрожа села на острый обломок скалы, даже не почувствовав его под собой. Все увиденное выглядело как в замедленной съемке, напомнив мне один из тех старых немых фильмов с участием Гарольда Ллойда, или Чаплина, или еще кого-то, когда герой висит на крыше небоскреба в нелепой, невероятной позе, держась только носками ботинок.
Но вот время ускорило свой бег, и я поняла, но слишком поздно, чтобы получить от этого удовольствие, что этот маньяк собирается делать. И ему это удалось. Его тело описало дугу и приземлилось на каменной стене как раз под Ахмедом. Когда правая рука юноши выпала из онемевшей руки Майка, Джон успел обхватить его за талию. От толчка они несколько секунд угрожающе раскачивались, но самое страшное было позади.
Я встала. И, шатаясь как пьяная, двинулась вдоль вади. К тому времени когда я добралась до противоположной стороны, они все уже были наверху, сидели на земле и глупо улыбались друг другу, как улыбаются люди, когда их обошла стороной неминуемая беда. Лицо Ахмеда было серым. Он лег, растянувшись во всю длину, однако глаза его были открыты, и, вероятно, он просто хотел всем телом ощутить под собой твердую почву. Джон, все еще обвязанный веревкой, наклонился над ним и, поочередно поднимая и опуская руки парня, спросил:
— Больно где-нибудь?
— Нет, все в порядке, — слабым голосом ответил Ахмед.
— Просто чудо, что ты не порвал мышцы, — проговорил Джон, ощупывая грудь и плечи Ахмеда. — Господи, как здорово, когда тебе восемнадцать. Ты в целости и сохранности, Ахмед. Возблагодарим Аллаха милостивого и милосердного!
Собравшиеся вокруг, включая меня, подхватили хвалу Богу.
Ободряюще улыбнувшись своему пациенту и легонько ткнув его в бок, Джон обратился к Майку:
— А ты ничего не порвал?
— Только нервы. — Майк отер потное и грязное лицо остатками правого рукава. — И рубашку. Шов на плече лопнул, когда я схватился за Ахмеда.
— У Джона и того хлеще, — проговорила я медленно, — весь перед...
Джон, повернувшись ко мне спиной, начал развязывать веревку на поясе.
— Ради святого Петра, разрежь ее! — воскликнула я. Меня начала бить дрожь. — Пошли из этого проклятого места.
— Погоди минутку.
Джон надавал Фейсалу Реису, мастеру, кучу указаний по-арабски и снова пошел к скале.
Я раскрыла рот. И закрыла его. Потом села на очередной обломок скалы и закрыла лицо руками.
— Дай мне знать, когда он вернется, — сказала я Майку, не отнимая рук от лица. — Просто интересно, что он там найдет.
Глава 6
— Бедный мальчик, торчать под этим сумасшедшим солнцем!
Надеюсь, нет нужды уточнять, что это восклицание исходило от Ди.
Она хлопотала вокруг него, подавая ему запотевший стакан и вытирая лоб обшитым кружевами носовым платочком. Пока все это происходило, я изображала жгучий интерес к деятельности поисковой группы внизу. Однако, как ни странно, при этом от меня не укрылось, как от частого дыхания вздымается грудь Майка, как на загорелой шее пульсирует кровь и подрагивают мышцы на тыльной стороне руки. Со времени нашего неожиданного рандеву в садике института мы виделись, по существу, впервые, если не считать мимолетной встречи утром на глазах у всех и обмена стандартными приветствиями.
Ди засыпала его идиотскими вопросами, на которые он терпеливо отвечал, а я тем временем размышляла, передал ли он Джону новость, выуженную у меня накануне вечером. Она поставила Майка в тупик не меньше, чем меня, но я была уверена, что он тут же побежал с ней к своему хозяину, как верный пес с костью. Интересно, думала я, рассказал ли он Джону, каким образом выудил из меня эту информацию. Возможно. Мужчины любят хвастаться своими победами, а это была впечатляющая победа, учитывая мое упорное нежелание говорить что-либо о содержании письма. Однако целовал он меня, пожалуй, не только для того, чтобы заставить проболтаться, но и для собственного удовольствия. И если бы я не была уверена, что он готов целоваться с любой женщиной, это возвысило бы меня в собственных глазах.
Я не сожалела ни о случившемся, ни о том, что проговорилась. В любом случае я созрела для того, чтобы рассказать правду, а аргументы Майка были очень убедительны. Я не имею в виду косвенные, а то, что он прямо заявил: искренность поможет мне спасти жизнь. Единственное, о чем я сожалела, — что не рассказала ему всего еще до того, как он меня поцеловал.
Я украдкой бросила на него быстрый взгляд. Он был очень хорош в профиль. У меня слабость к длинным прямым носам и острым подбородкам. И голос у него тоже приятный.
— Ты имеешь в виду бригаду, которая работает в северном секторе? — уточнил Майк, чтобы ответить на последний вопрос Ди. — Да, они ведут раскопки. Возможно, эти обломки скал и гравий извлечены из большого входа в гробницу, расположенную наверху. Мы подумали, что, возможно, скала закрывает собой еще один вход. Может, и нет, но мы должны проверить.
Я проследила за его указующим перстом и окаменела. Среди однообразных черно-белых полосатых балахонов бросалось в глаза вызывающе яркое пятно. Будто повинуясь моему взгляду, человек в яркой рубашке отделился от толпы рабочих и направился к нам.
— Это Хассан, сын Абделала. — Я вцепилась Майку в плечо.
Ди, сощурившись, посмотрела из-под руки:
— Какой красивый. А почему он одет не так, как все остальные?
— Он по достоинству оценил замечательный американский стиль одежды, — сухо ответил Майк, отряхивая пыль со своей рубашки песочного цвета.
— Что он тут делает? — требовательно спросила я. — Только не рассказывай, что он специалист по части археологических работ.
— Он не специалист и не имеет склонности ни к какому виду работ, — сказал Майк. — Но мы привлекли всех, кого возможно, а он перенял кое-какие навыки у своего отца, когда был еще ребенком.
— Но, Майк... Я думаю, он...
— Ты уверена? — Майк понял меня с полуслова. Такая проницательность заставила меня предположить, что он уже размышлял на эту тему.
— Нет, поклясться не могу. Но...
Но я была совершенно уверена. То, что это мог быть он, приходило мне в голову и раньше. Но только вчера вечером, поняв, что никогда не спутаю объятия Майка с прикосновением любого другого мужчины, я вспомнила, где прежде меня уже касались те руки, которые душили потом в темноте гостиничного номера. Хассан представлялся мне самым подходящим исполнителем роли ночного визитера, и при виде того, как он поднимается вверх по склону к нам, простодушно улыбаясь, я юркнула за плечо Майка.
— Спокойно, Томми, — тихо сказал Майк.
— Я все-таки не возьму в толк, зачем ты нанял его.
— Мне не слишком понравилась эта идея. Но Джон настоял.
Наши взгляды встретились. Выражение его глаз было хмурым и обеспокоенным.
— Не бойся его, — сказал он.
— Все нормально. Он вызывает у меня такое же чувство, как змея у некоторых людей. А насчет... того, я ведь могу ошибаться.
Хассан взбирался к нам на склон, его молодое тело было гибким, как у кошки. Я начала уже подумывать, что ошиблась. Его приветливая улыбка совсем не означала, что он невинный агнец, такому двуличному паршивцу, как он, ничего не стоит изобразить из себя само очарование, но в данный момент он смотрел не на меня. Он остановился перед Ди и щедро одарил ее откровенно восхищенным взглядом. Она уставилась на него, и, мне показалось, я услышала звук электрического разряда.
— В чем дело, Хассан? — недовольно спросил Майк.
Парень с театральной торжественностью начал:
— Возникла проблема, господин управляющий. — Он говорил с акцентом, певуче растягивая английские слова. — Вы бы пришли... Однако если вы сейчас отдыхаете от своего тяжкого труда...
Сарказм — оружие, которым эти люди хорошо владеют. Чтобы не уронить своего достоинства, начальник вынужден не замечать оскорбления в лживых восхвалениях его достоинств. Майк был достаточно молодым начальником, и лицо его стало пунцовым от ярости даже под слоем загара, но он ничего не сказал и, расцепив сложенные ноги, встал. Хассан не торопился уходить.
— Если благородные госпожи окажут честь бедному рабочему... На солнце жарко и так пыльно...
Зная Хассана, я могла предположить, что он по большей части стоял, опираясь на лопату, но вид у него был такой, что смягчилось бы самое черствое сердце. Переполненная состраданием Ди чуть не выронила костыли, протягивая ему стакан воды. Он намеренно сделал так, чтобы его пальцы коснулись ее руки, беря и возвращая стакан, и, когда двое мужчин спускались вниз по склону, глаза Ди следили уже не за тем, кто был выше ростом. Я вздохнула. Предчувствие неминуемой беды охватило меня с такой силой, что впору было сделать официальное заявление, по всей форме скрепленное подписью нотариуса.
Однако мое предчувствие не спешило реализовываться. За целую неделю не произошло ничего стоящего внимания, не считая все усиливавшейся жары. Я сидела в тени то одной, то другой скалы, череда которых казалась нескончаемой, однако это не спасло меня от того, что я стала коричневой, как свежевспаханное поле. Я кляла Джона и солнце, Майка и скалы и мечтала снова очутиться в своей милой, тихой комнатке в институте. Когда я заикнулась об этом Джону, он, даже не соизволив возразить, молча вручил мне мою широкополую шляпу.
Ни одна душа больше не вспоминала о письме Абделала, вероятно сочтя его бесполезной бумажкой. И ни одна моя неоднократная попытка вспомнить забытый эпизод из детства не увенчалась успехом.
Однажды утром поднялась суматоха, когда поисковая группа обнаружила вход в гробницу, не нанесенную ни на одну карту. Это оказалась гробница мелкого вельможи, которая была разграблена еще в древние времена, а после этого ее использовали для захоронений несколько поколений более бедного семейства. Поскольку гробница до сих пор не была обнаружена, в ней сохранилась дюжина саркофагов и коллекция дешевой похоронной утвари, что должно было представлять определенный интерес для сотрудников института. Чтобы не вызывать подозрений у поисковой группы рабочих, они чертыхались и закатывали глаза, когда Джон приказал закрыть ее снова, сделал пометку на своей карте и двинулся дальше.
Шесть дней спустя после моего переезда из гостиницы в институт бригады работали в нескольких милях от Долины цариц в пустынной вади, которая выглядела многообещающей с археологической точки зрения. На мой же непросвещенный взгляд, это была пустыня в полном смысле этого слова, более дикого и унылого места мне не доводилось видеть. Я не знаю, что побудило Джона сосредоточить все усилия на этом месте, и более того, мне было совершенно на это наплевать.
Рабочий день заканчивался, когда я услышала взволнованные крики рабочих, доносившиеся с противоположной стороны вади. Срывающиеся от волнения голоса пробудили меня от отупляющей летаргии жары, и я подняла голову.
В этом месте вади сужалась настолько, что я была на расстоянии не больше тридцати — сорока футов от рабочих и могла видеть все происходящее совершенно отчетливо. Я сразу заметила Хассана по его пурпурного цвета рубахе. Последние несколько дней он не работал, и меня удивило его появление сегодня утром. Он стоял на краю обрыва, почти напротив скалы, под которой я сидела, размахивал руками и показывал куда-то вниз.
То, что он видел, было от меня скрыто. Мне открывалась лишь привычно неровная поверхность скалы, испещренная резкими тенями. Естественные неровности отвесного склона затрудняли поиски, делали их почти невозможными. В любой расщелине мог скрываться вход в гробницу.
Майк первым добрался до Хассана. Он внимательно разглядывал что-то, а потом хлопнул парня по плечу и повернулся к Джону. Последовал оживленный разговор. Я слышала их голоса, но слов разобрать не могла. Получалось что-то вроде пантомимы, и мой интерес возрос. Наконец Джон — его седые волосы казались в лучах солнца серебряными — распластался на осыпающемся краю скалы и, бесстрашно свесившись до пояса, стал всматриваться вниз. Когда Джон поднялся на ноги, он тоже казался взволнованным. Последовала еще одна дискуссия, еще более оживленная, чем первая. Майк начал размахивать руками, словно протестуя, а Джон упрямо тряс головой.
К этому времени я была всерьез заинтригована. Определенно они нашли что-то обнадеживающее. Наверное, отверстие в скале, скрытое выступами пород так надежно, что его не видно ни под одним углом зрения. Я раздумывала, не пойти ли мне взглянуть, но это была бы долгая прогулка по жаре вокруг вади. А о том, чтобы пересечь каньон глубиной почти триста футов, не могло быть и речи.
Я откинулась назад и с улыбкой смотрела на взбудораженно суетящуюся поисковую группу. Мне всегда бывало забавно и трогательно видеть энтузиазм, который охватывал рабочих, когда появлялась надежда найти что-то многообещающее. Они бедны и неграмотны и неизменно норовят вас обмануть, но их волнение было неподдельным, а интерес — самым живым. Кучка людей в балахонах собралась у края скалы. Хассан, заметно выделявшийся среди них своей одеждой, стоял в центре и о чем-то им рассказывал. Я порадовалась, что осталась на месте. Наблюдать отсюда было словно из театральной ложи смотреть спектакль.
Добраться до отверстия можно только сверху. Кого-то должны были опустить на веревке. Началось бурное обсуждение, кого именно. Лично я не стала бы добиваться этой чести, особенно в той ситуации, когда вместо крепкого дерева веревку держит кучка ненадежных, взволнованных египтян, но Джон и Майк чуть не передрались за право на этот акробатический трюк.
Тогда Хассан, похожий на яркую тропическую птицу-самца среди невзрачных самок, прошествовал к спорящей парочке и вмешался в их разговор. Я забавлялась, гадая, насколько много пойму в этой сцене, не слыша их реплик. Майк повернулся и посмотрел на молодого египтянина. В первый раз я была на стороне Хассана и высказала бы вслух свое мнение, если бы они могли меня услышать. Маленький и шустрый, он гораздо больше подходил для того, чтобы болтаться на конце веревки, чем рослые, более тяжелые и не такие молодые американцы.
Однако, очевидно, на той стороне вади никто не разделял моего мнения. Наконец через несколько минут решение, по-видимому, было принято. Непокрытая голова Джона и шлем от солнца Майка возвышались посреди балахонов и жестикулирующих коричневых рук, как башни при осаде. Наконец рука Джона резко взметнулась, словно он отмахивался от надоедливых мух, и толпа рассеялась, все еще возбужденно переговариваясь. С американцами остались только двое: Хассан, чья поза выражала оскорбленное достоинство, и одетый в традиционную полосатую одежду его брат-близнец.
Итак, количество претендентов сократилось до двух. Мне, в роли наблюдателя, казалось, что костюм Хассана больше подходил для предстоящего дела. Лазить по скалам в юбке до пят не слишком удобно. Однако я настолько часто видела, как ловко это проделывают те, кто одет в балахон, что данное обстоятельство не могло ввести меня в заблуждение. И когда Джон бросил Ахмеду конец веревки, другой конец которой держали остальные мужчины, я поняла его замысел. Если в расщелине действительно окажется так долго разыскиваемая гробница, Хассан сможет заграбастать себе большую часть добычи, пока его никто не видит.
Возможно, Хассан тоже подумал об этом, его первой реакцией на решение Джона был поток таких пронзительных выкриков, что у меня заложило уши, хотя я находилась достаточно далеко. Затем, приняв неизбежное с большим достоинством, чем я могла ожидать, Хассан пожал плечами и помог своему брату опоясаться веревкой.
Ахмед продвинулся к краю обрыва и стал спускаться вниз. Пальцы его босых ног нащупывали точку опоры так же проворно, как пальцы рук. Майк, стоя на коленях и наклонившись вниз, так что его лицо оказалось на уровне лица Ахмеда, на всякий случай придерживал веревку.
Я оперлась спиной о камень и обхватила колени руками. Джон удалился руководить командой, которая держала веревку, а Майк, перегнувшись через край обрыва, давал указания. Хотя до сих пор Ахмед успешно спускался без помощи веревки, она была туго натянута, иначе, если мягкая порода начнет осыпаться, скалолаз, повиснув на веревке, может сильно стукнуться о скалу.
Похожий на большого полосатого жука с яркой разноцветной головой, Ахмед спускался вниз. Он опустился уже футов на пятьдесят, но, по-видимому, еще не достиг цели. Вдруг из-под его левой ноги выскочил камень и скатился, подпрыгивая, в каньон. У меня перехватило дыхание, но руки Ахмеда цепко держались за выступавший над головой обломок скалы, и Майку не понадобилось подавать сигнал рабочим на другом конце веревки.
Дальнейшее произошло так быстро, что я не успела опомниться. Правая рука Ахмеда сорвалась, когда обломок выскользнул из-под нее, Ахмед резко отшатнулся от пролетевшего у самой щеки камня и потерял равновесие. Я возблагодарила Бога за веревку и тут же вскочила с воплем, прозвучавшим как эхо криков на противоположной стороне вади. Тело Ахмеда извивалось и дергалось под неистово взметавшимися складками балахона, на который, поднимая облака пыли, с грохотом обрушивался град камней. Когда пыль рассеялась, я увидела Ахмеда, по-прежнему распластавшегося по отвесной стене каньона, но что-то в этой картине изменилось. Хотя веревка мне была не видна, я поняла, где она была и где она заканчивалась. Она кончалась чуть ниже вытянутой во всю длину правой руки Ахмеда. Тело его беспомощно болталось, левая рука отчаянно шарила по скале в напрасных поисках чего-то, за что можно было бы схватиться. По-видимому, веревка оборвалась либо развязался узел на поясе. Теперь единственной надеждой Ахмеда был обрывок веревки без узла и петли на конце, который мог в любой момент выскользнуть из руки, и тогда юноша покатится вниз и разобьется насмерть.
Я сорвалась с места и тут же остановилась, поняв, что ничем не смогу ему помочь, оставалось лишь наблюдать, терзаясь собственной беспомощностью. Ахмед больше не пытался нащупать левой рукой какую-нибудь неровность, понимая, что от малейшего движения другая его рука все больше соскальзывает к самому концу тонкой витой веревки. Джон бросился к краю обрыва, но Майк не стал ждать его указаний или советов, и, когда я увидела, что он делает, по моей спине, несмотря на палящий зной, побежал озноб.
Воспользовавшись той же самой веревкой, Майк передвигался по ней с осторожностью паука, спускающегося по паутине, стараясь как можно меньше трясти покачивающееся внизу тело человека, чья жизнь висела на волоске.
Я боялась вскрикнуть. Мне казалось, что даже от вибрации воздуха обе фигуры сорвутся с невидимой нити паутины. Я смотрела на Ахмеда, не отрывая глаз, словно мой взгляд мог удержать его на конце веревки. Я прижала руку к груди, но в этом жесте не было ничего театрального — я просто не могла вдохнуть воздух, точно он превратился в вязкую жидкость.
Когда обутые в ботинки ноги Майка оказались над головой Ахмеда, Майку предстояло самое трудное — нагнуться и схватить юношу, не выпуская веревки из рук. Я не представляла себе, как он собирается это проделать. Тело Ахмеда теперь было совершенно неподвижно, рукав левой руки казался пустым.
Обе фигуры застыли, будто нарисованные на стене какой-нибудь гробницы фигуры древних египтян. Я не сразу поняла, что голос, тихо бормочущий какие-то слова, которые, вероятно, должны были означать молитву, хотя скорее походили на проклятия, принадлежит мне. Я вцепилась зубами в нижнюю губу, и в этот самый момент Майк сделал движение. Он согнулся пополам, точно на шарнирах, и, дотянувшись длинной рукой до запястья Ахмеда, обхватил его пальцами. Когда Майк наклонился, его шлем от солнца слетел с головы и, глухо подскакивая, докатился до дна вади двумястами футами ниже.
Ахмед, по-прежнему безвольно висевший, словно тряпичная кукла, был на какое-то время спасен, но ситуация оставалась все такой же пугающе ненадежной. Будто переломившись пополам, Майк довольно крепко держался за веревку одной рукой, однако другую его руку всем своим весом тянуло вниз тело Ахмеда. Чтобы выпрямиться из такого положения, держа парня силой мускулов всего одной руки, нужно было быть Геркулесом.
Я закрыла глаза, чтобы не видеть, как они будут падать. Но не смотреть было невозможно. Когда я открыла глаза, солнце на какое-то время ослепило меня.
Потом я увидела Джона. Он стоял на краю обрыва в своей излюбленной позе руки в боки и смотрел вниз. Его поза выглядела расслабленной и беспечной, несмотря на то что носки его ботинок выступали за край пропасти. Меня это настолько разозлило, что я не сдержала крик, который так долго подавляла.
Он бросил взгляд в моем направлении, как мне показалось, пожал плечами и не долго думая соскользнул вниз.
Я снова завопила, на этот раз протестующе и возмущенно. Его самонадеянность никогда не была столь вопиющей. Вероятно, он смело полагал, что без труда справится с ситуацией, а в действительности дело кончится только тем, что вместо двух бездыханных тел внизу на камнях будут лежать три.
Для человека без страховки он передвигался слишком быстро и неосторожно. Из-под его рук и ног то и дело выскальзывали обломки мягких пород и катились вниз, едва не задевая голову Майка. Джон спускался параллельно веревке в десяти или более футах от нее. Майк не двигался. Стоит ему сделать хоть движение, подумала я, и его руки разожмутся. Угол между его торсом и ногами, обхватившими веревку, казался все острее, словно его изо всех сил тащили вниз.
За считанные секунды Джон был на одном с Ахмедом уровне, но еще слишком далеко, чтобы дотянуться до него. Он поставил одну ногу всей подошвой на отвесную стену каньона и, оттолкнувшись от нее, воспарил в воздухе.
Именно так это выглядело с того места, где я стояла. Его руки и ноги выпрямились и напряглись, тело изогнулось так, что оказалось почти параллельно краю обрыва. Я попыталась снова закрыть глаза, но веки меня не слушались. Колени подогнулись, и я дрожа села на острый обломок скалы, даже не почувствовав его под собой. Все увиденное выглядело как в замедленной съемке, напомнив мне один из тех старых немых фильмов с участием Гарольда Ллойда, или Чаплина, или еще кого-то, когда герой висит на крыше небоскреба в нелепой, невероятной позе, держась только носками ботинок.
Но вот время ускорило свой бег, и я поняла, но слишком поздно, чтобы получить от этого удовольствие, что этот маньяк собирается делать. И ему это удалось. Его тело описало дугу и приземлилось на каменной стене как раз под Ахмедом. Когда правая рука юноши выпала из онемевшей руки Майка, Джон успел обхватить его за талию. От толчка они несколько секунд угрожающе раскачивались, но самое страшное было позади.
Я встала. И, шатаясь как пьяная, двинулась вдоль вади. К тому времени когда я добралась до противоположной стороны, они все уже были наверху, сидели на земле и глупо улыбались друг другу, как улыбаются люди, когда их обошла стороной неминуемая беда. Лицо Ахмеда было серым. Он лег, растянувшись во всю длину, однако глаза его были открыты, и, вероятно, он просто хотел всем телом ощутить под собой твердую почву. Джон, все еще обвязанный веревкой, наклонился над ним и, поочередно поднимая и опуская руки парня, спросил:
— Больно где-нибудь?
— Нет, все в порядке, — слабым голосом ответил Ахмед.
— Просто чудо, что ты не порвал мышцы, — проговорил Джон, ощупывая грудь и плечи Ахмеда. — Господи, как здорово, когда тебе восемнадцать. Ты в целости и сохранности, Ахмед. Возблагодарим Аллаха милостивого и милосердного!
Собравшиеся вокруг, включая меня, подхватили хвалу Богу.
Ободряюще улыбнувшись своему пациенту и легонько ткнув его в бок, Джон обратился к Майку:
— А ты ничего не порвал?
— Только нервы. — Майк отер потное и грязное лицо остатками правого рукава. — И рубашку. Шов на плече лопнул, когда я схватился за Ахмеда.
— У Джона и того хлеще, — проговорила я медленно, — весь перед...
Джон, повернувшись ко мне спиной, начал развязывать веревку на поясе.
— Ради святого Петра, разрежь ее! — воскликнула я. Меня начала бить дрожь. — Пошли из этого проклятого места.
— Погоди минутку.
Джон надавал Фейсалу Реису, мастеру, кучу указаний по-арабски и снова пошел к скале.
Я раскрыла рот. И закрыла его. Потом села на очередной обломок скалы и закрыла лицо руками.
— Дай мне знать, когда он вернется, — сказала я Майку, не отнимая рук от лица. — Просто интересно, что он там найдет.
* * *
Пещера оказалась только пещерой и ничем более.
Глава 6
— Куда подевался Джон? — спросила я.
Марк обвел блуждающим взглядом потолок холла и, естественно, не обнаружил там ничего похожего на Джона.
— А он не в гостиной?
— Нет. Я только что оттуда.
— Я не так давно видел его за территорией с Ахмедом, — сообщил Марк. — Пошли, Томми, выпьем. Самое время повеселиться.
— Да, самое время, — согласилась я, когда из гостиной донесся взрыв хохота. — У них там настоящая попойка. Мистер Блоч не пожалел своих личных запасов.
— Торжество в честь того, что сегодня утром все обошлось благополучно. — Взгляд карих глаз Марка, затуманенный хмелем, неожиданно протрезвел. — Это чудо, что никто не погиб. Ты и сама, Томми, до сих пор не пришла в себя, и тебе не помешало бы выпить. Давай присоединимся к веселой компании и отведаем от щедрот Блоча, пока все это не исчезло в утробе Майка.
— Ступай. А я еще даже не переоделась. Подойду попозже.
Я заглянула в гостиную, проходя мимо, и увидела Майка. Он стоял посреди комнаты и, размахивая стаканом, разглагольствовал перед восхищенными слушателями. Я поднялась на второй этаж. Коридор был пуст, все праздновали счастливый исход событий сегодняшнего дня. Дверь оказалась не заперта. Я открыла ее и вошла.
Джон, не поворачиваясь, молча посмотрел на меня через плечо и, только закончив снимать рубашку, снисходительно спросил:
— Какого черта ты тут делаешь?
— Подумала, что тебе, возможно, нужна помощь. — Я села на кровать и закурила. — Надо полагать не слишком удобно самому себе бинтовать сломанные ребра. И сколько ты их сломал?
— Нисколько. Но все равно, спасибо.
— Делай как знаешь. — Я встала, мимоходом отложила сигарету и одним прыжком была возле него. Застигнутый врасплох, он не успел отвернуться, и, хотя я ожидала увидеть нечто в этом роде, у меня перехватило дыхание.
— На вид это хуже, чем на самом деле, — сразу ощетинился Джон.
— На вид похоже, будто с тебя содрали кожу. — Голос у меня дрогнул, и я попыталась скрыть свою слабость гневным выпадом.
— Ты что же, думаешь, что ты — супермен и способен летать, точно птица? Не мог доползти по скале, как сделал бы всякий нормальный человек?
— Иначе до мальчишки было не добраться. Там склон совершенно гладкий.
Пришлось принять это на веру — меня-то там не было.
— Садись, — сказала я, подкрепив предложение толчком, он которого от плюхнулся на ближайший стул. — Где у тебя аптечка? Ага, ты уже все приготовил. Почему не попросил Майка или Марка подняться и помочь тебе? Если уж говорить о неврозах, то большей мании величия, чем у тебя, я не встречала. Мне нужно обработать все это месиво, чтобы понять, насколько серьезно обстоит дело. Ну, чего же ты молчишь?
— Да ты мне слова вставить не даешь, — отбивался Джон со слабой улыбкой, которая разом улетучилась, как только влажная салфетка коснулась содранного места. — Чего ради ты примчалась? Ой-ой-ой! С благотворительной миссией?
— Я имела счастье любоваться твоими гимнастическими упражнениями, забыл? Когда ты шлепнулся на каменную стену каньона, я думала, что ты собираешься разнести ее вдребезги. То, что было уготовано Ахмеду, выпало на твою долю. А тебе ведь не восемнадцать лет!
Он поморщился — то ли от этих слов, то ли от прикосновения смоченной спиртом салфетки к опоясавшей тело ссадине шириной в дюйм.
— Господи, кожа содрана вокруг всего туловища! — ахнула я. — Должно быть, от веревки. Зачем, скажи на милость, тебе потом приспичило сразу же спускаться?
Марк обвел блуждающим взглядом потолок холла и, естественно, не обнаружил там ничего похожего на Джона.
— А он не в гостиной?
— Нет. Я только что оттуда.
— Я не так давно видел его за территорией с Ахмедом, — сообщил Марк. — Пошли, Томми, выпьем. Самое время повеселиться.
— Да, самое время, — согласилась я, когда из гостиной донесся взрыв хохота. — У них там настоящая попойка. Мистер Блоч не пожалел своих личных запасов.
— Торжество в честь того, что сегодня утром все обошлось благополучно. — Взгляд карих глаз Марка, затуманенный хмелем, неожиданно протрезвел. — Это чудо, что никто не погиб. Ты и сама, Томми, до сих пор не пришла в себя, и тебе не помешало бы выпить. Давай присоединимся к веселой компании и отведаем от щедрот Блоча, пока все это не исчезло в утробе Майка.
— Ступай. А я еще даже не переоделась. Подойду попозже.
Я заглянула в гостиную, проходя мимо, и увидела Майка. Он стоял посреди комнаты и, размахивая стаканом, разглагольствовал перед восхищенными слушателями. Я поднялась на второй этаж. Коридор был пуст, все праздновали счастливый исход событий сегодняшнего дня. Дверь оказалась не заперта. Я открыла ее и вошла.
Джон, не поворачиваясь, молча посмотрел на меня через плечо и, только закончив снимать рубашку, снисходительно спросил:
— Какого черта ты тут делаешь?
— Подумала, что тебе, возможно, нужна помощь. — Я села на кровать и закурила. — Надо полагать не слишком удобно самому себе бинтовать сломанные ребра. И сколько ты их сломал?
— Нисколько. Но все равно, спасибо.
— Делай как знаешь. — Я встала, мимоходом отложила сигарету и одним прыжком была возле него. Застигнутый врасплох, он не успел отвернуться, и, хотя я ожидала увидеть нечто в этом роде, у меня перехватило дыхание.
— На вид это хуже, чем на самом деле, — сразу ощетинился Джон.
— На вид похоже, будто с тебя содрали кожу. — Голос у меня дрогнул, и я попыталась скрыть свою слабость гневным выпадом.
— Ты что же, думаешь, что ты — супермен и способен летать, точно птица? Не мог доползти по скале, как сделал бы всякий нормальный человек?
— Иначе до мальчишки было не добраться. Там склон совершенно гладкий.
Пришлось принять это на веру — меня-то там не было.
— Садись, — сказала я, подкрепив предложение толчком, он которого от плюхнулся на ближайший стул. — Где у тебя аптечка? Ага, ты уже все приготовил. Почему не попросил Майка или Марка подняться и помочь тебе? Если уж говорить о неврозах, то большей мании величия, чем у тебя, я не встречала. Мне нужно обработать все это месиво, чтобы понять, насколько серьезно обстоит дело. Ну, чего же ты молчишь?
— Да ты мне слова вставить не даешь, — отбивался Джон со слабой улыбкой, которая разом улетучилась, как только влажная салфетка коснулась содранного места. — Чего ради ты примчалась? Ой-ой-ой! С благотворительной миссией?
— Я имела счастье любоваться твоими гимнастическими упражнениями, забыл? Когда ты шлепнулся на каменную стену каньона, я думала, что ты собираешься разнести ее вдребезги. То, что было уготовано Ахмеду, выпало на твою долю. А тебе ведь не восемнадцать лет!
Он поморщился — то ли от этих слов, то ли от прикосновения смоченной спиртом салфетки к опоясавшей тело ссадине шириной в дюйм.
— Господи, кожа содрана вокруг всего туловища! — ахнула я. — Должно быть, от веревки. Зачем, скажи на милость, тебе потом приспичило сразу же спускаться?