— Двадцать гурнахцев — самых ловких жуликов в Египте знали, где находится эта пещера. Там могла оказаться гробница, половина содержимого которой исчезла бы к завтрашнему утру.
Я отступила на шаг и, забыв о салфетке, с которой капал спирт, уставилась на него:
— Археология, конечно, очень увлекательное занятие, спору нет. Но чтобы я позволила себя заживо освежевать из-за набора гробов, даже если они из чистого золота?!
— Не позволила бы?
— Джейк не был таким одержимым.
— Что правда, то правда.
Лицо его приняло каменное выражение, что означало: он не желал от меня никакого сочувствия. Но ровный, спокойный голос Джона напугал меня. Я предпочла бы привычный в данной ситуации взрыв ярости.
— Определенно что-то сломано, — сказала я, ткнув пальцем в темный синяк размером с тарелку. — Удар ведь был очень сильный, а у тебя на теле, как известно, ни жиринки, чтобы его смягчить! Где...
— Не знаю, что хуже, — оборвал меня Джон, обретя способность дышать, — твои неуместные замечания или твои неловкие руки. Да, думаю, одно ребро сломано. Если это не случилось раньше, то теперь-то уж наверняка.
— Тебе нужно обратиться к врачу!
— Рискуя заслужить очередное обвинение в мании величия, я предпочитаю лечить себя сам, чем довериться так называемым врачам в респектабельной больнице. Или тебе, если уж на то пошло. Прекрати поливать все вокруг спиртом, в комнате пахнет как в винокурне. Возьми бинт, он вон там, в коробке.
— Разве можно накладывать бинт на такие синяки!
— Будь любезна делать то, что я говорю.
Я знала этот тон. Он не так часто пускался в ход, но ответом на него было немедленное повиновение.
В следующие пять минут нам обоим пришлось нелегко. Я, придвинув свой стул к стулу Джона достаточно близко, бинтовала ему грудь, а он, напряженно выпрямившись, шумно дышал носом и ругался сквозь зубы. По его лицу и шее градом катился пот.
— Тебе хорошо все было видно с того места, где ты сидела? — спросил он, когда, наконец, смог говорить.
— Не слишком. — Коротко ответила я, прижавшись щекой к груди Джона и стараясь потуже стянуть концы бинта у него на боку. И тут одно воспоминание всплыло в моей памяти с такой ясностью, что мои руки ослабли. — Я не видела веревку. Думала, даже когда ты прыгнул, что ты вообще без страховки.
Мне удалось сделать по всем правилам узел, и я откинулась на стуле.
— Не хватит ли об одном и том же? — вспылил Джон, очевидно не обратив внимания на то, что я с трудом сдерживала слезы. — Говорю тебе, я должен был прыгнуть. Он падал. Майк уже отпустил его, еще до того, как я успел сдернуть парня с веревки. Опоздай я на полсекунды, и ему конец.
— Майк отпустил его?
— У него руки разжались. В такой позе это немудрено.
— Ох!
— Подтяни-ка потуже. Вот, хорошо. Значит, тебе ни одна, ни другая веревки не были видны?
— Не были.
Я вздохнула с облегчением и украдкой вытерла руки о подол юбки. Мои садистские наклонности ограничиваются словесными истязаниями, причинять людям физические страдания мне не доставляет удовольствия.
Джон встал, что далось ему с большим трудом — пришлось схватиться за спинку стула, чтобы удержаться на ногах. Лицо его, до того серое, стало пепельно-бледным. Я сидела не шелохнувшись и смотрела в окно, зная: стоит мне сделать хоть какое-то замечание, он выставит меня вон из комнаты.
— Я хочу тебе кое-что показать, — проговорил он спустя некоторое время.
Я не смела наблюдать за его передвижением по комнате, поэтому вздрогнула, когда это кое-что упало мне на колени. Это был толстый моток веревки. Я поняла, что это за веревка, и догадалась, что обнаружу, когда посмотрю на ее конец.
— Она была перерезана, — сказал Джон своим обычным голосом, видно сумев побороть боль. — Вернее, надрезана так, чтобы при натяжении обязательно лопнуть.
— Но кто?.. Зачем?..
— Не знаю. У Ахмеда есть кое-какие подозрения, но он оставит их при себе.
— Он не может знать местонахождение гробницы.
— Может, но его убийство не будет способствовать ее обнаружению. Если только он уже не сообщил кому-то, где она находится, и этот кто-то больше в нем не нуждается.
— Джон, я не могу поверить, что Ахмед замешан в этом деле.
— Мне и самому трудно в это поверить. Если его брат...
Он расхаживал по комнате, настолько поглощенный этой мыслью, что, видно, совсем забыл о сломанном ребре и ссадинах от веревки. Я присоединилась к нему, рассчитывая, что мерить шагами комнату — неплохой способ успокоить нервы, здорово расшатанные известием о перерезанной веревке, моток которой был молчаливым свидетельством нового преступления.
— Ты ведь не доверяешь Хассану, — заметила я, — почему же ты его нанял?
— Чтобы был у меня на глазах, вот почему. Конечно, я ему не доверяю. Это он чуть не придушил тебя и украл письмо Абделала. Ты что, до сих пор не догадалась? Неужто я по-прежнему остаюсь подозреваемым номер один на эту привлекательную роль?
— Нет! Хассана я тоже подозревала. Мы не можем заявить в полицию?
— Заявить о чем? Ты не можешь доказать, во всяком случае достаточно убедительно, что это был он. И есть еще одна причина, по которой я не стал связываться с полицией. Наличие вооруженной охраны, патрулирующей западную пустыню, конечно, значительно облегчило бы бремя моих забот, но дело в том, что мы не можем доверять полиции.
— Да, я понимаю.
— Неужели? — Он посмотрел на меня с насмешкой.
— Конечно. Большинство из них местные, они такие же бедняки, как и другие жители деревни.
— Верно. — Джон остановился у окна спиной ко мне, ровный загар на крепких мышцах плеч подчеркивал белизну бинтов. — Томми, это третье покушение на человеческую жизнь с тех пор, как ты приехала. Никуда не денешься, все это связано с тем, что мы ищем.
— Ты хочешь сказать, что еще кто-то охотится за гробницей?
— Вот именно, кто-то еще охотится за гробницей. Единственной вещью, похищенной у тебя, было письмо Абделала. На Ахмеда напали, когда он шел, чтобы передать тебе скарабея. Похоже, ты согласна с тем, что, скорее всего, твоим ночным визитером был Хассан. Он мог напасть и на своего брата. Это очень на него похоже. Сегодняшний случай — прямая попытка убийства. Не было ли видно с твоего места наблюдения, кто мог перерезать веревку?
— Это мог быть и Хассан.
Я постаралась вызвать в памяти ту сцену: скопище мельтешащих черно-белых балахонов, яркий всплеск пурпура — рубашка Хассана и зелено-коричневые комбинезоны двух археологов.
— И с таким же успехом любой другой, — добавила я.
— Не совсем. Веревку привязали в самый последний момент. Никто не мог знать заранее, что выбор падет на Ахмеда.
— Тогда я в первую очередь подозреваю Хассана. Особенно принимая во внимание два других случая.
— До некоторой степени это разумно. Но неужели ты полагаешь, что Хассан действует в одиночку?
— По всему видно, что ты так не думаешь, — проговорила я, оправившись от минутного потрясения.
— Имеются два аргумента против подобного предположения. У Хассана не хватит характера осуществить такое сложное мероприятие, как поиск гробницы. У него также нет необходимой информации. Сильно сомневаюсь, что Абделал поделился с ним своим секретом.
— Так неужели действует шайка поселян? — высказала я нелепую догадку.
— Методологически неверно. Я же говорил тебе, эти люди не прибегают к насилию, если могут его избежать. И я думаю, что сумел бы определить по их поведению, скрывают они что-то или нет. Они сами озадачены, взволнованы и что-то подозревают, но вовсе не опасны.
— Тогда, ради Бога, кто же? — воскликнула я, присоединяясь к нему у окна.
— Я не уверен, — задумчиво сказал он, подвинувшись, чтобы дать мне место, но не взглянув на меня. — Есть одна мысль, которая меня страшит. Известно ли тебе о существовании международного черного рынка предметов искусства и древностей? Люди часто не представляют себе, насколько масштабен этот бизнес и чертовски прибылен. Он не так криминален, как наркотический или рынок бриллиантов, но пара убийств ничего не значит в глазах тех, кто им заправляет.
Каждый год картины и предметы старины исчезают в недрах черного рынка. Некоторые коллекционеры готовы купить желаемое даже при условии, что их приобретения никогда не будут выставлены на всеобщее обозрение. Увлеченные чисто научными целями, мы постоянно забываем, что в денежном исчислении ценность такой находки, как данная гробница, огромна, почти не определима. Для примера представь себе, сколько может стоить шестифутовый гроб Тутанхамона, покрытый слоем чистого золота толщиной три миллиметра, и это не считая художественной работы и исторической ценности. Томми, куда Джейк ездил в тот день — в последний день своей жизни? — Он резко повернулся на четверть оборота и посмотрел на меня. Лицо его было невозмутимо, даже усы, всегда выдававшие эмоции, не подрагивали. И тем не менее я никогда не видела на этом лице более неприязненного и непреклонного выражения.
— Я не знаю, — тупо ответила я.
— Но тебя это начинает интересовать, не так ли? Я тоже не знаю, и одному Богу известно, сколько сил я потратил, чтобы это выяснить. Он возвращался из Коннектикута, это все, что могла сообщить полиция. Но ведь у него был какой-то план действий, Томми. Он не мог извлечь выгоду из находки подобной значимости без посторонней помощи. Я провел целое расследование насчет его поездок в Нью-Йорк и, как мне кажется, знаю, в чем заключался его замысел. Но разрази меня гром, я предполагал, что сведения о расположении гробницы умерли вместе с Джейком. Однако теперь подозреваю, что это предположение было неверным, и что гораздо важнее, кажется, у кого-то еще возникли такие же подозрения. Я в состоянии одолеть бесчестную полицию, вороватых селян и такого психопата сопляка, как Хассан. Но мне не справиться с анонимной, профессиональной, криминальной организацией. Если ты хоть что-то знаешь, Томми, ты должна мне сказать.
— Я сказала Майку...
— Я знаю, что ты ему сказала.
— Тогда почему ты по-прежнему пристаешь ко мне с этим?
— Потому что, как только местонахождение гробницы станет достоянием гласности, ты будешь вне опасности. Единственной добродетелью профессионального преступника является то, что он убивает только ради наживы. Он в равной степени опасается как нашего успеха в поисках гробницы, так и неудачи. Пока он думает, что ты знаешь нечто важное для него, тебе грозит опасность.
— Понимаю...
— Ты всегда это понимала. Ты не настолько глупа. — Джон отвернулся и снова уставился в сад. — Тебе следует принять решение, и я советую сделать это без промедления.
Он сказал это тем же ужасающе спокойным тоном, которым говорил во время всего нашего разговора. Очевидно, он не поверил тому, что я довела до его сведения через Майка. С ума можно сойти: поборов свои низменные побуждения, обнаружить, что никто не верит, когда ты говоришь правду. А кроме нее, мне сказать было нечего. Я молча смотрела, как и он, поверх буйной зелени пальм и виноградной лозы в саду на голые верхушки западных скал, еще щедро залитых лучами заходящего солнца. Изумрудные пальмы, золотые пески, камни цвета топаза были символами богатства, которое влекло сюда стольких авантюристов.
А для человека, который стоял рядом со мной, они символы всепоглощающей страсти, управляющей им. Я не раз прежде удивлялась, почему Джон никогда не был женат. Он нравился женщинам, некоторые из посетительниц нашего института явно находили грубоватую наружность седого черноусого Джона более привлекательной, чем изысканная красота темноволосого Джейка. Археологу нелегко найти жену. Не всякая женщина согласится похоронить себя на краю света в таком унылом и неуютном месте, как Луксор. Однако любовь побеждает все, включая здравый смысл, и знает Бог, Джон не был лишен того природного мужского магнетизма, которому трудно противостоять женщинам. Я чувствовала это по себе, даже испытывая к нему неприязнь.
Теперь я, кажется, понимаю, почему он никогда не сосредоточивал всех своих устремлений на женщинах. Его помыслы были целиком отданы его истинной любви — профессии и еще этой странной стране контрастов, где рядом уживались пустыня и город, невероятная нищета и сказочные богатства, голые скалы и плодородные пашни и где он провел большую часть жизни. Стоя рядом с ним, почти касаясь рукой его руки, я физически ощущала лихорадочный жар его души и думала, до чего он дойдет в своем фанатичном служении этой необыкновенной могучей страсти.
Я попыталась почитать, попробовала заснуть, но не преуспела ни в том, ни в другом. Под вечер я начала бесцельно слоняться, безуспешно ища, чем бы заняться. Все те, кто не корпел над записями о произведенных утром работах, спали. Я заглянула в кабинет Майка и обнаружила, что он пуст. Постучалась в дверь к Ди, но не получила ответа. Дело кончилось тем, что я спустилась в садик, где было жарко, несмотря на тень, и бессмысленно уставилась на большие решетчатые ворота.
У меня был соблазн отправиться на прогулку. Я с удовольствием совершила бы пеший поход к Деир эль-Бахри или храму Мединет Абу, где работали археологи из Института Востока. Я знала некоторых из них еще в былые времена, и они мне нравились. Но рассудила, что благоразумнее сейчас с ними не встречаться. Между нашим институтом и отделением Чикагского университета на противоположной стороне реки всегда существовало что-то вроде дружеского соревнования, и, как все в Луксоре, они стали бы любопытствовать насчет недавней странной истории, а я могла ляпнуть что-то не то.
Кроме того, я была не слишком склонна покидать место, находившееся под защитой толстых глинобитных стен и железных ворот. Правда, в последнее время никто не покушался на мою жизнь, но множество людей со всей искренностью уверяли меня, что я рискую быть убитой, а то и хуже, чем убитой, а когда тебе твердят со всех сторон одно и то же, это западает в душу. Казалось, никто не верил моим торжественным заверениям в абсолютном неведении. Самое обидное было в том, что я с радостью поделилась бы своими воспоминаниями, если бы мне удалось восстановить их в памяти. Джон подозревал меня в умалчивании информации ему назло. Я не считала бы свою юную жизнь навсегда загубленной, если бы он так и не нашел гробницу, но вовсе не хотела, чтобы кто-нибудь пострадал от моего молчания. Мне нравился Ахмед. Я не хотела, чтобы убили его, или Майка, или даже Джона. Или — в особенности — меня саму.
Я сидела в знойном мареве садика, где тишину нарушало лишь жужжание насекомых, и, стиснув ладони коленями и опустив голову, напряженно пыталась в который уже раз поймать мучительно ускользающий намек Абделала. Все было без толку, случайно оброненные слова так просто не вспомнишь. Если они и всплывут в памяти, то сами собой и при совершенно неожиданных обстоятельствах.
Мои грезы были прерваны звуком шагов. Вздрогнув, я подняла голову. Эти шаги — стук, через какое-то время шарканье — могли принадлежать только Ди, но именно ее я меньше всего ожидала увидеть прогуливающейся в жаркое время дня.
Встреча со мной была, по-видимому, неожиданностью и для нее, но, помешкав лишь мгновение, она подошла, достаточно ловко орудуя костылями. Я освободила ей местечко на скамейке и лениво спросила, где она была.
— Просто немного тренируюсь. В этой дыре, того гляди, чокнешься.
— По-моему, напротив, пребывание здесь идет тебе на пользу, — сказала я при виде ее пылающих щек и сверкающих глаз. — Ой, посмотри, что ты сделала со своим прелестным платьем!
Ди, приостановив сложную процедуру усаживания на скамейку, отклячила зад и попыталась посмотреть через плечо.
— В чем дело?
— Подол весь в пятнах и порвался. — Я осторожно подцепила ногтем розовые кружева, зазелененные травой. — Химчистка в этих местах далека от совершенства, особенно когда дело касается шелка с кружевами. Зачем ты надеваешь нарядное платье, если не умеешь обращаться с хорошими вещами?
Ди опустилась на скамейку и окинула мой наряд взглядом, говорившим красноречивее слов.
— Знаю, — улыбнулась я. — Ты бы ни за что не надела белую блузку и длинную цветастую юбку. Но длинные юбки удобны, когда едешь на верблюде или лезешь на гору, конечно, если ты хочешь, чтобы не были видны твои ноги. Здешний народ не одобряет, когда женщины носят брюки и тем более мини-юбки. И если бы ты могла понять реплики, которые бросают египтяне вслед женщинам-туристкам в мини-юбках, ты бы не рискнула их надевать. Впрочем, Они в любом случае придерживаются невысокого мнения о женщинах.
— Я бы этого не сказала, — пробурчала Ди.
— Ди, мой совет, не делай этого.
— Не делай чего?
— Не флиртуй, если возможен такой эвфемизм, ни с кем из рабочих.
— Некоторые из них такие красавчики, — сказала Ди, бросая на меня явно провокационный взгляд. — Хассан, например...
— Хассан, этот... Есть парочка подходящих эпитетов, но я предпочитаю думать, что тебе не знаком ни один из них.
Ди вытянула ногу в гипсе и пошевелила грязными пальцами.
— Я думала, ты придерживаешься самых что ни на есть либеральных взглядов, — съязвила она. — Ты что, не советуешь мне опускаться до общения с туземцами?
— Бог мой, «с туземцами»! Я хочу сказать, чтобы ты не имела дела ни с кем — ни с черными, ни с коричневыми, ни с розовыми в крапинку. Твой отец убьет тебя, если увидит, как ты очаровываешь Хассана.
Ди неожиданно сильно побледнела.
— Силы небесные! — воскликнула я. — Детка, я только пошутила. Я не собираюсь ни о чем доносить твоему отцу, если ты этого боишься. Но этот крысенок Хассан действительно опасен. Он порочен и лжив. Держись от него подальше.
— Может, с Майком мне будет безопаснее?
— Может, и будет.
— Когда ты собираешься домой, Алфея?
— Зови меня Томми, — сказала я хмуро. — Пока не знаю. Возможно, прямо сейчас. Ты намекаешь на то, что мне пора убираться?
— Нет. Мне просто интересно... Ты влюблена в Майка?
— Все влюблены в Майка. Почему бы тебе не прибрать его к рукам? Твой папочка будет рад, если ты выйдешь замуж за археолога.
— Ты шутишь? Хотя можно рассмотреть кандидатуру Майка. Он такой интересный мужчина. Но... по шесть месяцев в году торчать в этом занюханном Луксоре! Я свихнусь. Можешь забирать Майка себе.
— А с чего ты решила, что я не свихнусь в этой дыре? — возмутилась я, задетая за живое.
— Ты ее любишь, — заявила Ди с уверенностью, которая потрясла меня до подошв моих кроссовок на резиновом ходу. — Это было понятно, как только ты спустилась с трапа самолета.
Я уставилась на пятно солнечного света у меня между ступнями, похожее на лужицу янтарного вина.
— А ты-то почему не едешь домой? — спросила я. — Тебе это место совсем не нравится, к тому же сидеть здесь с твоим гипсом мало радости.
— Может, уеду.
Голос Ди был таким странным, что я с удивлением вскинула на нее глаза. Она отрешенно смотрела на усыпанные белыми цветами ветки жасмина у глинобитной стены.
— Не знаю, что мне делать, — сказала она словно самой себе.
— Может, твой отец не понимает, как для тебя мучительно пребывание здесь. Он сам не свой от идеи найти гробницу...
— А что это ему даст, если ее найдут?
— Не думаю, что они ее когда-нибудь найдут.
Я взбаламутила маленькую лужицу солнечного света носком кроссовки и наблюдала, как она задрожала и выплеснулась, почти как настоящая вода, через мою ногу.
— А если найдут, это будет означать много денег, да?
— Дело не в деньгах, дело в славе, — ответила я рассеянно. — Или в чем-то еще. Не знаю, как тебе объяснить, это только какой-нибудь сумасшедший археолог может понять.
— Она вроде гробницы того мальчика-царя, как бишь его?..
— Тутанхамона? Они думают, еще богаче.
— И есть люди, которые платят деньги за такую ерунду?
— Да, есть люди, которые платят за такую ерунду, — сказала я, внимательно глядя на нее. Она была гораздо больше увлечена археологией, чем хотела показать, и я гадала, не имеет ли эта неожиданная жажда знаний связи с тем, что Майк «такой интересный». — Много-много денег. Ворованные предметы старины не сбывают через обычных скупщиков краденого, но всегда найдется покупатель, если знать рынок.
— Я поняла. — Ди оперлась на костыли и встала. — Пока. Пойду вздремну перед обедом.
Дурные предчувствия владели мной, когда я смотрела, как среди деревьев мелькает розовый подол, испачканный зелеными пятнами. Для такой испорченной особы, как я, их происхождение было совершенно очевидно. Я только надеялась, что папаша ее не застукает. Вдруг под внешним благодушием Блоча скрывается взрывной темперамент?
Моя только что возникшая теория была почти тотчас же поколеблена. Ворота распахнулись, и по тропинке прошел Майк, так чем-то озабоченный, что даже не взглянул в мою сторону. Майк, оказывается, тоже выходил за ворота прогуляться, вот ведь какое совпадение. В конце концов, это может быть вовсе и не Хассан.
На людях Блоч оставался таким же, как всегда, но, поймав однажды его взгляд, брошенный на Ди, я подумала, что, если у него есть подозрения насчет дочери, можно понять, почему она так нервничает. При всей его нежности к ней у него был вид человека, которому лучше не перечить.
Марк, словно паук, терпеливо поджидающий, не попадется ли к нему в паутину муха, за всеми наблюдал, ничего не упуская из виду. Джон и Майк зациклились только на одной проблеме, словно запрограммированные роботы. Ахмед старался не попадаться мне на глаза, а в те редкие случаи, когда это не удавалось, пробормотав приветствие, исчезал. Хассан был невыносим. Я наткнулась на него, ошивающегося у ворот, когда один-единственный раз отважилась выйти одна за пределы институтской территории. Его ядовитая ухмылка и почти откровенно наглый взгляд заставили меня позорно ретироваться за спасительную глинобитную ограду института.
У меня возникло ощущение, что у всех этих людей были какие-то свои цели и заботы, неизвестные мне, но каким-то непонятным образом мне угрожавшие. Единственным человеком, чье общество благотворно действовало на меня, был молодой Эл Шнайдер. Он методично один за другим штудировал отчеты Питри[20] о раскопках, и было так покойно сидеть у него в кабинете, рядом с тем, кто не думал ни о чем, кроме древних черепков. Иногда он поднимал на меня взгляд и с застенчивой улыбкой зачитывал особенно замечательный отрывок о посуде из красной глины, никогда не нуждаясь в моем ответе, что было особенно приятно.
Однако ко вторнику мне слегка наскучила керамика, а пребывание в замкнутом пространстве начало сильно раздражать. Когда после обеда я стояла, бесцельно уставившись в окно гостиной, мне показалось, что те самые заботы других, которые оставались для меня загадкой, тяжелым грузом лежат на моих плечах.
— Сегодня полнолуние, — сообщил Майк, вдруг материализовавшись передо мной. — Как насчет прогулки?
— Майк, я была бы в восторге. Но Джон говорит...
— Я же буду с тобой, — величественно изрек Майк.
— Верно. — Я многозначительно посмотрела на него, и он занервничал и начал меня горячо разубеждать:
— Это не то, что ты думаешь.
— А может, я вовсе и не думаю о том, что ты думаешь, что я думаю. Ладно, Майк, если я буду безвылазно торчать в этих стенах, то скоро начну заговариваться.
Но только когда огни института остались позади, я поняла, как не хватало мне всего того, что я увидела. Взошла луна. Ее холодный свет сделал невероятно ясно видимым весь ландшафт, а скалы — блестящими, словно их покрывали серебряные пластины. Все детали виднелись отчетливо, как днем, и все-таки свет был странным и неземным. Звезды не проглядывали отдельными пятнышками сквозь завесу городского смога, а щедро украшали небо гроздьями созвездий и сверкающими бриллиантовыми дорожками туманностей. Я глубоко вдохнула прохладный, прозрачный воздух, и мне показалось, будто я дышу чистым кислородом.
Я отступила на шаг и, забыв о салфетке, с которой капал спирт, уставилась на него:
— Археология, конечно, очень увлекательное занятие, спору нет. Но чтобы я позволила себя заживо освежевать из-за набора гробов, даже если они из чистого золота?!
— Не позволила бы?
— Джейк не был таким одержимым.
— Что правда, то правда.
Лицо его приняло каменное выражение, что означало: он не желал от меня никакого сочувствия. Но ровный, спокойный голос Джона напугал меня. Я предпочла бы привычный в данной ситуации взрыв ярости.
— Определенно что-то сломано, — сказала я, ткнув пальцем в темный синяк размером с тарелку. — Удар ведь был очень сильный, а у тебя на теле, как известно, ни жиринки, чтобы его смягчить! Где...
— Не знаю, что хуже, — оборвал меня Джон, обретя способность дышать, — твои неуместные замечания или твои неловкие руки. Да, думаю, одно ребро сломано. Если это не случилось раньше, то теперь-то уж наверняка.
— Тебе нужно обратиться к врачу!
— Рискуя заслужить очередное обвинение в мании величия, я предпочитаю лечить себя сам, чем довериться так называемым врачам в респектабельной больнице. Или тебе, если уж на то пошло. Прекрати поливать все вокруг спиртом, в комнате пахнет как в винокурне. Возьми бинт, он вон там, в коробке.
— Разве можно накладывать бинт на такие синяки!
— Будь любезна делать то, что я говорю.
Я знала этот тон. Он не так часто пускался в ход, но ответом на него было немедленное повиновение.
В следующие пять минут нам обоим пришлось нелегко. Я, придвинув свой стул к стулу Джона достаточно близко, бинтовала ему грудь, а он, напряженно выпрямившись, шумно дышал носом и ругался сквозь зубы. По его лицу и шее градом катился пот.
— Тебе хорошо все было видно с того места, где ты сидела? — спросил он, когда, наконец, смог говорить.
— Не слишком. — Коротко ответила я, прижавшись щекой к груди Джона и стараясь потуже стянуть концы бинта у него на боку. И тут одно воспоминание всплыло в моей памяти с такой ясностью, что мои руки ослабли. — Я не видела веревку. Думала, даже когда ты прыгнул, что ты вообще без страховки.
Мне удалось сделать по всем правилам узел, и я откинулась на стуле.
— Не хватит ли об одном и том же? — вспылил Джон, очевидно не обратив внимания на то, что я с трудом сдерживала слезы. — Говорю тебе, я должен был прыгнуть. Он падал. Майк уже отпустил его, еще до того, как я успел сдернуть парня с веревки. Опоздай я на полсекунды, и ему конец.
— Майк отпустил его?
— У него руки разжались. В такой позе это немудрено.
— Ох!
— Подтяни-ка потуже. Вот, хорошо. Значит, тебе ни одна, ни другая веревки не были видны?
— Не были.
Я вздохнула с облегчением и украдкой вытерла руки о подол юбки. Мои садистские наклонности ограничиваются словесными истязаниями, причинять людям физические страдания мне не доставляет удовольствия.
Джон встал, что далось ему с большим трудом — пришлось схватиться за спинку стула, чтобы удержаться на ногах. Лицо его, до того серое, стало пепельно-бледным. Я сидела не шелохнувшись и смотрела в окно, зная: стоит мне сделать хоть какое-то замечание, он выставит меня вон из комнаты.
— Я хочу тебе кое-что показать, — проговорил он спустя некоторое время.
Я не смела наблюдать за его передвижением по комнате, поэтому вздрогнула, когда это кое-что упало мне на колени. Это был толстый моток веревки. Я поняла, что это за веревка, и догадалась, что обнаружу, когда посмотрю на ее конец.
— Она была перерезана, — сказал Джон своим обычным голосом, видно сумев побороть боль. — Вернее, надрезана так, чтобы при натяжении обязательно лопнуть.
— Но кто?.. Зачем?..
— Не знаю. У Ахмеда есть кое-какие подозрения, но он оставит их при себе.
— Он не может знать местонахождение гробницы.
— Может, но его убийство не будет способствовать ее обнаружению. Если только он уже не сообщил кому-то, где она находится, и этот кто-то больше в нем не нуждается.
— Джон, я не могу поверить, что Ахмед замешан в этом деле.
— Мне и самому трудно в это поверить. Если его брат...
Он расхаживал по комнате, настолько поглощенный этой мыслью, что, видно, совсем забыл о сломанном ребре и ссадинах от веревки. Я присоединилась к нему, рассчитывая, что мерить шагами комнату — неплохой способ успокоить нервы, здорово расшатанные известием о перерезанной веревке, моток которой был молчаливым свидетельством нового преступления.
— Ты ведь не доверяешь Хассану, — заметила я, — почему же ты его нанял?
— Чтобы был у меня на глазах, вот почему. Конечно, я ему не доверяю. Это он чуть не придушил тебя и украл письмо Абделала. Ты что, до сих пор не догадалась? Неужто я по-прежнему остаюсь подозреваемым номер один на эту привлекательную роль?
— Нет! Хассана я тоже подозревала. Мы не можем заявить в полицию?
— Заявить о чем? Ты не можешь доказать, во всяком случае достаточно убедительно, что это был он. И есть еще одна причина, по которой я не стал связываться с полицией. Наличие вооруженной охраны, патрулирующей западную пустыню, конечно, значительно облегчило бы бремя моих забот, но дело в том, что мы не можем доверять полиции.
— Да, я понимаю.
— Неужели? — Он посмотрел на меня с насмешкой.
— Конечно. Большинство из них местные, они такие же бедняки, как и другие жители деревни.
— Верно. — Джон остановился у окна спиной ко мне, ровный загар на крепких мышцах плеч подчеркивал белизну бинтов. — Томми, это третье покушение на человеческую жизнь с тех пор, как ты приехала. Никуда не денешься, все это связано с тем, что мы ищем.
— Ты хочешь сказать, что еще кто-то охотится за гробницей?
— Вот именно, кто-то еще охотится за гробницей. Единственной вещью, похищенной у тебя, было письмо Абделала. На Ахмеда напали, когда он шел, чтобы передать тебе скарабея. Похоже, ты согласна с тем, что, скорее всего, твоим ночным визитером был Хассан. Он мог напасть и на своего брата. Это очень на него похоже. Сегодняшний случай — прямая попытка убийства. Не было ли видно с твоего места наблюдения, кто мог перерезать веревку?
— Это мог быть и Хассан.
Я постаралась вызвать в памяти ту сцену: скопище мельтешащих черно-белых балахонов, яркий всплеск пурпура — рубашка Хассана и зелено-коричневые комбинезоны двух археологов.
— И с таким же успехом любой другой, — добавила я.
— Не совсем. Веревку привязали в самый последний момент. Никто не мог знать заранее, что выбор падет на Ахмеда.
— Тогда я в первую очередь подозреваю Хассана. Особенно принимая во внимание два других случая.
— До некоторой степени это разумно. Но неужели ты полагаешь, что Хассан действует в одиночку?
— По всему видно, что ты так не думаешь, — проговорила я, оправившись от минутного потрясения.
— Имеются два аргумента против подобного предположения. У Хассана не хватит характера осуществить такое сложное мероприятие, как поиск гробницы. У него также нет необходимой информации. Сильно сомневаюсь, что Абделал поделился с ним своим секретом.
— Так неужели действует шайка поселян? — высказала я нелепую догадку.
— Методологически неверно. Я же говорил тебе, эти люди не прибегают к насилию, если могут его избежать. И я думаю, что сумел бы определить по их поведению, скрывают они что-то или нет. Они сами озадачены, взволнованы и что-то подозревают, но вовсе не опасны.
— Тогда, ради Бога, кто же? — воскликнула я, присоединяясь к нему у окна.
— Я не уверен, — задумчиво сказал он, подвинувшись, чтобы дать мне место, но не взглянув на меня. — Есть одна мысль, которая меня страшит. Известно ли тебе о существовании международного черного рынка предметов искусства и древностей? Люди часто не представляют себе, насколько масштабен этот бизнес и чертовски прибылен. Он не так криминален, как наркотический или рынок бриллиантов, но пара убийств ничего не значит в глазах тех, кто им заправляет.
Каждый год картины и предметы старины исчезают в недрах черного рынка. Некоторые коллекционеры готовы купить желаемое даже при условии, что их приобретения никогда не будут выставлены на всеобщее обозрение. Увлеченные чисто научными целями, мы постоянно забываем, что в денежном исчислении ценность такой находки, как данная гробница, огромна, почти не определима. Для примера представь себе, сколько может стоить шестифутовый гроб Тутанхамона, покрытый слоем чистого золота толщиной три миллиметра, и это не считая художественной работы и исторической ценности. Томми, куда Джейк ездил в тот день — в последний день своей жизни? — Он резко повернулся на четверть оборота и посмотрел на меня. Лицо его было невозмутимо, даже усы, всегда выдававшие эмоции, не подрагивали. И тем не менее я никогда не видела на этом лице более неприязненного и непреклонного выражения.
— Я не знаю, — тупо ответила я.
— Но тебя это начинает интересовать, не так ли? Я тоже не знаю, и одному Богу известно, сколько сил я потратил, чтобы это выяснить. Он возвращался из Коннектикута, это все, что могла сообщить полиция. Но ведь у него был какой-то план действий, Томми. Он не мог извлечь выгоду из находки подобной значимости без посторонней помощи. Я провел целое расследование насчет его поездок в Нью-Йорк и, как мне кажется, знаю, в чем заключался его замысел. Но разрази меня гром, я предполагал, что сведения о расположении гробницы умерли вместе с Джейком. Однако теперь подозреваю, что это предположение было неверным, и что гораздо важнее, кажется, у кого-то еще возникли такие же подозрения. Я в состоянии одолеть бесчестную полицию, вороватых селян и такого психопата сопляка, как Хассан. Но мне не справиться с анонимной, профессиональной, криминальной организацией. Если ты хоть что-то знаешь, Томми, ты должна мне сказать.
— Я сказала Майку...
— Я знаю, что ты ему сказала.
— Тогда почему ты по-прежнему пристаешь ко мне с этим?
— Потому что, как только местонахождение гробницы станет достоянием гласности, ты будешь вне опасности. Единственной добродетелью профессионального преступника является то, что он убивает только ради наживы. Он в равной степени опасается как нашего успеха в поисках гробницы, так и неудачи. Пока он думает, что ты знаешь нечто важное для него, тебе грозит опасность.
— Понимаю...
— Ты всегда это понимала. Ты не настолько глупа. — Джон отвернулся и снова уставился в сад. — Тебе следует принять решение, и я советую сделать это без промедления.
Он сказал это тем же ужасающе спокойным тоном, которым говорил во время всего нашего разговора. Очевидно, он не поверил тому, что я довела до его сведения через Майка. С ума можно сойти: поборов свои низменные побуждения, обнаружить, что никто не верит, когда ты говоришь правду. А кроме нее, мне сказать было нечего. Я молча смотрела, как и он, поверх буйной зелени пальм и виноградной лозы в саду на голые верхушки западных скал, еще щедро залитых лучами заходящего солнца. Изумрудные пальмы, золотые пески, камни цвета топаза были символами богатства, которое влекло сюда стольких авантюристов.
А для человека, который стоял рядом со мной, они символы всепоглощающей страсти, управляющей им. Я не раз прежде удивлялась, почему Джон никогда не был женат. Он нравился женщинам, некоторые из посетительниц нашего института явно находили грубоватую наружность седого черноусого Джона более привлекательной, чем изысканная красота темноволосого Джейка. Археологу нелегко найти жену. Не всякая женщина согласится похоронить себя на краю света в таком унылом и неуютном месте, как Луксор. Однако любовь побеждает все, включая здравый смысл, и знает Бог, Джон не был лишен того природного мужского магнетизма, которому трудно противостоять женщинам. Я чувствовала это по себе, даже испытывая к нему неприязнь.
Теперь я, кажется, понимаю, почему он никогда не сосредоточивал всех своих устремлений на женщинах. Его помыслы были целиком отданы его истинной любви — профессии и еще этой странной стране контрастов, где рядом уживались пустыня и город, невероятная нищета и сказочные богатства, голые скалы и плодородные пашни и где он провел большую часть жизни. Стоя рядом с ним, почти касаясь рукой его руки, я физически ощущала лихорадочный жар его души и думала, до чего он дойдет в своем фанатичном служении этой необыкновенной могучей страсти.
* * *
На следующее утро Джон с трудом, но все-таки отправился на раскопки, выразительным взглядом заставив меня замолчать, когда я спросила его о здоровье. Похоже, больше никому и в голову не пришло, что он мог покалечиться во время своей сумасшедшей, однако закончившейся благополучно спасательной операции. Не пришло, даже когда он исчез в полдень после окончания работ и его невозможно было найти весь остаток дня. Я гадала, не пойти ли к нему в комнату и не предложить ли облегчить его страдания, положив компресс на пылающий лоб или грудь, но наш разговор накануне был не так уж приятен, чтобы я горела желанием его повторить. Кроме того, я решила, что Джон, скорее всего, лежит на спине, корчась от боли и чертыхаясь, а уж в этом-то ему не требовалось моей помощи.Я попыталась почитать, попробовала заснуть, но не преуспела ни в том, ни в другом. Под вечер я начала бесцельно слоняться, безуспешно ища, чем бы заняться. Все те, кто не корпел над записями о произведенных утром работах, спали. Я заглянула в кабинет Майка и обнаружила, что он пуст. Постучалась в дверь к Ди, но не получила ответа. Дело кончилось тем, что я спустилась в садик, где было жарко, несмотря на тень, и бессмысленно уставилась на большие решетчатые ворота.
У меня был соблазн отправиться на прогулку. Я с удовольствием совершила бы пеший поход к Деир эль-Бахри или храму Мединет Абу, где работали археологи из Института Востока. Я знала некоторых из них еще в былые времена, и они мне нравились. Но рассудила, что благоразумнее сейчас с ними не встречаться. Между нашим институтом и отделением Чикагского университета на противоположной стороне реки всегда существовало что-то вроде дружеского соревнования, и, как все в Луксоре, они стали бы любопытствовать насчет недавней странной истории, а я могла ляпнуть что-то не то.
Кроме того, я была не слишком склонна покидать место, находившееся под защитой толстых глинобитных стен и железных ворот. Правда, в последнее время никто не покушался на мою жизнь, но множество людей со всей искренностью уверяли меня, что я рискую быть убитой, а то и хуже, чем убитой, а когда тебе твердят со всех сторон одно и то же, это западает в душу. Казалось, никто не верил моим торжественным заверениям в абсолютном неведении. Самое обидное было в том, что я с радостью поделилась бы своими воспоминаниями, если бы мне удалось восстановить их в памяти. Джон подозревал меня в умалчивании информации ему назло. Я не считала бы свою юную жизнь навсегда загубленной, если бы он так и не нашел гробницу, но вовсе не хотела, чтобы кто-нибудь пострадал от моего молчания. Мне нравился Ахмед. Я не хотела, чтобы убили его, или Майка, или даже Джона. Или — в особенности — меня саму.
Я сидела в знойном мареве садика, где тишину нарушало лишь жужжание насекомых, и, стиснув ладони коленями и опустив голову, напряженно пыталась в который уже раз поймать мучительно ускользающий намек Абделала. Все было без толку, случайно оброненные слова так просто не вспомнишь. Если они и всплывут в памяти, то сами собой и при совершенно неожиданных обстоятельствах.
Мои грезы были прерваны звуком шагов. Вздрогнув, я подняла голову. Эти шаги — стук, через какое-то время шарканье — могли принадлежать только Ди, но именно ее я меньше всего ожидала увидеть прогуливающейся в жаркое время дня.
Встреча со мной была, по-видимому, неожиданностью и для нее, но, помешкав лишь мгновение, она подошла, достаточно ловко орудуя костылями. Я освободила ей местечко на скамейке и лениво спросила, где она была.
— Просто немного тренируюсь. В этой дыре, того гляди, чокнешься.
— По-моему, напротив, пребывание здесь идет тебе на пользу, — сказала я при виде ее пылающих щек и сверкающих глаз. — Ой, посмотри, что ты сделала со своим прелестным платьем!
Ди, приостановив сложную процедуру усаживания на скамейку, отклячила зад и попыталась посмотреть через плечо.
— В чем дело?
— Подол весь в пятнах и порвался. — Я осторожно подцепила ногтем розовые кружева, зазелененные травой. — Химчистка в этих местах далека от совершенства, особенно когда дело касается шелка с кружевами. Зачем ты надеваешь нарядное платье, если не умеешь обращаться с хорошими вещами?
Ди опустилась на скамейку и окинула мой наряд взглядом, говорившим красноречивее слов.
— Знаю, — улыбнулась я. — Ты бы ни за что не надела белую блузку и длинную цветастую юбку. Но длинные юбки удобны, когда едешь на верблюде или лезешь на гору, конечно, если ты хочешь, чтобы не были видны твои ноги. Здешний народ не одобряет, когда женщины носят брюки и тем более мини-юбки. И если бы ты могла понять реплики, которые бросают египтяне вслед женщинам-туристкам в мини-юбках, ты бы не рискнула их надевать. Впрочем, Они в любом случае придерживаются невысокого мнения о женщинах.
— Я бы этого не сказала, — пробурчала Ди.
— Ди, мой совет, не делай этого.
— Не делай чего?
— Не флиртуй, если возможен такой эвфемизм, ни с кем из рабочих.
— Некоторые из них такие красавчики, — сказала Ди, бросая на меня явно провокационный взгляд. — Хассан, например...
— Хассан, этот... Есть парочка подходящих эпитетов, но я предпочитаю думать, что тебе не знаком ни один из них.
Ди вытянула ногу в гипсе и пошевелила грязными пальцами.
— Я думала, ты придерживаешься самых что ни на есть либеральных взглядов, — съязвила она. — Ты что, не советуешь мне опускаться до общения с туземцами?
— Бог мой, «с туземцами»! Я хочу сказать, чтобы ты не имела дела ни с кем — ни с черными, ни с коричневыми, ни с розовыми в крапинку. Твой отец убьет тебя, если увидит, как ты очаровываешь Хассана.
Ди неожиданно сильно побледнела.
— Силы небесные! — воскликнула я. — Детка, я только пошутила. Я не собираюсь ни о чем доносить твоему отцу, если ты этого боишься. Но этот крысенок Хассан действительно опасен. Он порочен и лжив. Держись от него подальше.
— Может, с Майком мне будет безопаснее?
— Может, и будет.
— Когда ты собираешься домой, Алфея?
— Зови меня Томми, — сказала я хмуро. — Пока не знаю. Возможно, прямо сейчас. Ты намекаешь на то, что мне пора убираться?
— Нет. Мне просто интересно... Ты влюблена в Майка?
— Все влюблены в Майка. Почему бы тебе не прибрать его к рукам? Твой папочка будет рад, если ты выйдешь замуж за археолога.
— Ты шутишь? Хотя можно рассмотреть кандидатуру Майка. Он такой интересный мужчина. Но... по шесть месяцев в году торчать в этом занюханном Луксоре! Я свихнусь. Можешь забирать Майка себе.
— А с чего ты решила, что я не свихнусь в этой дыре? — возмутилась я, задетая за живое.
— Ты ее любишь, — заявила Ди с уверенностью, которая потрясла меня до подошв моих кроссовок на резиновом ходу. — Это было понятно, как только ты спустилась с трапа самолета.
Я уставилась на пятно солнечного света у меня между ступнями, похожее на лужицу янтарного вина.
— А ты-то почему не едешь домой? — спросила я. — Тебе это место совсем не нравится, к тому же сидеть здесь с твоим гипсом мало радости.
— Может, уеду.
Голос Ди был таким странным, что я с удивлением вскинула на нее глаза. Она отрешенно смотрела на усыпанные белыми цветами ветки жасмина у глинобитной стены.
— Не знаю, что мне делать, — сказала она словно самой себе.
— Может, твой отец не понимает, как для тебя мучительно пребывание здесь. Он сам не свой от идеи найти гробницу...
— А что это ему даст, если ее найдут?
— Не думаю, что они ее когда-нибудь найдут.
Я взбаламутила маленькую лужицу солнечного света носком кроссовки и наблюдала, как она задрожала и выплеснулась, почти как настоящая вода, через мою ногу.
— А если найдут, это будет означать много денег, да?
— Дело не в деньгах, дело в славе, — ответила я рассеянно. — Или в чем-то еще. Не знаю, как тебе объяснить, это только какой-нибудь сумасшедший археолог может понять.
— Она вроде гробницы того мальчика-царя, как бишь его?..
— Тутанхамона? Они думают, еще богаче.
— И есть люди, которые платят деньги за такую ерунду?
— Да, есть люди, которые платят за такую ерунду, — сказала я, внимательно глядя на нее. Она была гораздо больше увлечена археологией, чем хотела показать, и я гадала, не имеет ли эта неожиданная жажда знаний связи с тем, что Майк «такой интересный». — Много-много денег. Ворованные предметы старины не сбывают через обычных скупщиков краденого, но всегда найдется покупатель, если знать рынок.
— Я поняла. — Ди оперлась на костыли и встала. — Пока. Пойду вздремну перед обедом.
Дурные предчувствия владели мной, когда я смотрела, как среди деревьев мелькает розовый подол, испачканный зелеными пятнами. Для такой испорченной особы, как я, их происхождение было совершенно очевидно. Я только надеялась, что папаша ее не застукает. Вдруг под внешним благодушием Блоча скрывается взрывной темперамент?
Моя только что возникшая теория была почти тотчас же поколеблена. Ворота распахнулись, и по тропинке прошел Майк, так чем-то озабоченный, что даже не взглянул в мою сторону. Майк, оказывается, тоже выходил за ворота прогуляться, вот ведь какое совпадение. В конце концов, это может быть вовсе и не Хассан.
* * *
Последующие дни должны были явиться своего рода разрядкой после накала страстей, вызванных серьезной неудачей, едва не обернувшейся трагедией. Они были небогаты событиями и скучны — унылая череда невыносимо знойных полдней, приходивших на смену жарким утрам без находок. Однако атмосфера в институте не только не разрядилась, а, наоборот, стала еще более напряженной. Ди была чем-то очень обеспокоена. Я догадывалась об одной из причин, но интрижки, пусть даже с Хассаном, было, пожалуй, маловато для того, чтобы довести ее нервы до такого состояния. Каждый раз, когда кто-то заговаривал с ней, она вздрагивала и большую часть времени пребывала в мрачном молчании, о чем-то напряженно размышляя.На людях Блоч оставался таким же, как всегда, но, поймав однажды его взгляд, брошенный на Ди, я подумала, что, если у него есть подозрения насчет дочери, можно понять, почему она так нервничает. При всей его нежности к ней у него был вид человека, которому лучше не перечить.
Марк, словно паук, терпеливо поджидающий, не попадется ли к нему в паутину муха, за всеми наблюдал, ничего не упуская из виду. Джон и Майк зациклились только на одной проблеме, словно запрограммированные роботы. Ахмед старался не попадаться мне на глаза, а в те редкие случаи, когда это не удавалось, пробормотав приветствие, исчезал. Хассан был невыносим. Я наткнулась на него, ошивающегося у ворот, когда один-единственный раз отважилась выйти одна за пределы институтской территории. Его ядовитая ухмылка и почти откровенно наглый взгляд заставили меня позорно ретироваться за спасительную глинобитную ограду института.
У меня возникло ощущение, что у всех этих людей были какие-то свои цели и заботы, неизвестные мне, но каким-то непонятным образом мне угрожавшие. Единственным человеком, чье общество благотворно действовало на меня, был молодой Эл Шнайдер. Он методично один за другим штудировал отчеты Питри[20] о раскопках, и было так покойно сидеть у него в кабинете, рядом с тем, кто не думал ни о чем, кроме древних черепков. Иногда он поднимал на меня взгляд и с застенчивой улыбкой зачитывал особенно замечательный отрывок о посуде из красной глины, никогда не нуждаясь в моем ответе, что было особенно приятно.
Однако ко вторнику мне слегка наскучила керамика, а пребывание в замкнутом пространстве начало сильно раздражать. Когда после обеда я стояла, бесцельно уставившись в окно гостиной, мне показалось, что те самые заботы других, которые оставались для меня загадкой, тяжелым грузом лежат на моих плечах.
— Сегодня полнолуние, — сообщил Майк, вдруг материализовавшись передо мной. — Как насчет прогулки?
— Майк, я была бы в восторге. Но Джон говорит...
— Я же буду с тобой, — величественно изрек Майк.
— Верно. — Я многозначительно посмотрела на него, и он занервничал и начал меня горячо разубеждать:
— Это не то, что ты думаешь.
— А может, я вовсе и не думаю о том, что ты думаешь, что я думаю. Ладно, Майк, если я буду безвылазно торчать в этих стенах, то скоро начну заговариваться.
Но только когда огни института остались позади, я поняла, как не хватало мне всего того, что я увидела. Взошла луна. Ее холодный свет сделал невероятно ясно видимым весь ландшафт, а скалы — блестящими, словно их покрывали серебряные пластины. Все детали виднелись отчетливо, как днем, и все-таки свет был странным и неземным. Звезды не проглядывали отдельными пятнышками сквозь завесу городского смога, а щедро украшали небо гроздьями созвездий и сверкающими бриллиантовыми дорожками туманностей. Я глубоко вдохнула прохладный, прозрачный воздух, и мне показалось, будто я дышу чистым кислородом.