— Нет!
— Да катись оно все к чертовой матери!
Это проклятие, произнесенное по всеуслышанье, привлекло внимание любопытствующей толпы. Джон обласкал зевак взглядом и вскочил в автомобиль. Затем он высунул голову из окошка и произнес финальную реплику:
— Ты по-прежнему упиваешься своим горем, не желая расстаться с прошлым, не так ли? Если бы Джейк не был мертв, я убил бы его собственными руками за то, что он сделал с тобой!
— Томми... ничего, если я буду так вас называть?
— Пожалуйста, — угрюмо ответила я, бросая сумочку на кровать.
— Томми, не обращайте внимания на выходки Джона. Вы же знаете, какой он.
— Если вы скажете, что у него золотое сердце, я... я закричу. У него сердца нет. Вместо него — обломок гранитной плиты, покрытый египетскими иероглифами.
— Он любит вас, — сказал Блоч и усмехнулся при виде выражения моего лица. — Он знает вас с младенческих лет, моя дорогая. У него просто маловато опыта в выражении отеческих чувств. Я хорошо представляю себе, что он чувствует.
— Ради Бога простите меня. — Я приложила руку ко лбу, голова у меня раскалывалась. — Не хочу показаться невежливой, но я сейчас не в состоянии разговаривать.
— Я хочу сказать только одно. То же самое, в чем Джон пытался вас убедить. Забудьте прошлое. Перестаньте терзать себя из-за того, что сделал Джейк.
— Мне было все равно, — я говорила словно сама с собой, — когда его обвинили в подделке статуэтки. Интересно, почему? Потому что это показалось мне необычным и романтическим? А потом я решила, что он невиновен. Это было еще более романтично.
— Джейк не сказал вам правды?
— Он... у него не было времени, чтобы хоть что-то мне рассказать. Я никогда уже не узнаю, как бы он все объяснил или как бы поступил. Все произошло так внезапно, — сказала я и хихикнула, это прозвучало неожиданно и дико. — В тот полдень, уезжая, он надел свой лучший серый костюм. Он выглядел таким красивым и молодым — на вид можно было дать года двадцать два. Он улыбнулся мне и взъерошил волосы. «Знаешь тот банк, — сказал он, — который я собирался ограбить, детка? Ну вот, день настал!» И уехал. Я слышала, как он насвистывал, спускаясь по лестнице. Машину нашли почти сразу же. Был ранний вечер, когда пришел полицейский и обо всем сообщил мне.
— Надо полагать, — невесело заметил Блоч, — это было сделано не слишком тактично.
— Он старался. Тактично такое невозможно сообщить.
— Да... Для вас словно наступил конец света. — В голосе Блоча была та доброта, которой так не хватало расстроенному и смущенному полицейскому. — Мне кажется, я могу понять не только то, что вы чувствовали, но и почему так отреагировали. С несчастьем, в котором некого винить, труднее всего смириться. Хочется найти виноватого, не важно кого. Что проку винить Бога, ему не отомстишь.
— Поэтому я во всем винила Джона. О, вы правы, мне нужно было кого-то ненавидеть. Но самое ужасное заключалось в том, что я могла обвинять Джона до тех пор, пока считала Джейка невиновным. Этим словом, будто щитом, я отгородилась от всех других мыслей. Я не позволяла себе рассуждать логически, потому что в этом случае мне пришлось бы лицом к лицу столкнуться с правдой. С тем, что Джейк, мой отец, оказался не романтическим героем, а обыкновенным мелким воришкой!
— Ну уж не мелким...
— Да, конечно, не мелким. Редко какому вору подворачиваются такие неслыханные богатства. Да к тому же и жертва, которая уже мертва. Всем известно, как называют тех, кто грабят мертвых: мародеры.
— Томми, детка...
— Хватит мне быть ребенком. Пора повзрослеть, вы так не считаете? То, что сделал Джейк, хуже чем воровство. Он не только крал веши у мертвой женщины или у правительства Египта. Он грабил миллионы живых людей, единственным достоянием которых является их прошлое. Он изменил тому кредо, которое якобы исповедовал. Продавал свои знания за деньги. Он...
Я не замечала, что по моему лицу градом катятся слезы, пока у меня не пресекся голос. Я старалась сдержать рыдания, но не могла.
Мистер Блоч нашел в моей сумочке аспирин. Дал мне его выпить и заставил лечь в постель. Он снял с меня туфли. Смочил тряпицу и положил мне на лоб. Вода потекла по волосам и вымочила подушку, но это была отличная идея. Только проделав все это, и вполне квалифицированно, Блоч отправился восвояси.
Я уснула.
Меня разбудил стук в дверь, и первое, что я спросонья почувствовала, было негодование по поводу того, как я еще способна спать при том, что волосы у меня мокрые от щедро смоченной Блочем тряпицы, а голова раскалывается от боли.
К тому времени, когда я успела подсчитать, где у меня болело и саднило, в номере уже был официант с пожеланием приятного вечера. Я не заказывала ужина, но догадывалась, кто это сделал, и, поглощая кебаб из ягненка и овощной суп, размышляла, не захочет ли мистер Блоч удочерить меня. Счастливица Ди, наверное, не ценит своего счастья.
Еда на вкус оказалась лучше, чем я ожидала, но приятно проводить вечер я все еще была не в состоянии, так же как и напрягать свои мыслительные способности. Особенно если речь шла о мыслях, которыми я развлекала себя последнее время. Я снова легла в кровать. И проснулась в кромешной полуночной тьме от ощущения, что в моем номере кто-то есть.
Звуки были тихие: осторожные шаги, скрип половиц, приглушенный стон, когда пробираясь в темноте, больно стукаются о твердый предмет. Я заперла дверь в номер, но не закрыла застекленную двустворчатую дверь на балкон.
Я лежала не шелохнувшись, так что ныли от напряжения мышцы моего истерзанного тела, и думала, как мне поступить. Мои жалкие пожитки вряд ли стоили того, чтобы за них бороться. Но среди них было кое-что другое. Я понимала, что ночной гость не ищет бриллиантов, портативных радиоприборов или денег. То, за чем он пришел, лежало в кармашке моего небольшого чемодана. Когда я перекладывала туда письмо из своей битком набитой сумочки просто, чтобы разгрузить ее, я не понимала его скрытого смысла. Я и сейчас не могла его разгадать, но после всего того, что произошло днем, знала: в письме старика таился какой-то намек.
Может ли пришелец, кем бы он ни оказался, разгадать намек, по сей день ускользавший от меня? Вероятней всего, нет. Это была ссылка на что-то сугубо личное из моего детства. И до тех пор, пока я не вспомню, на что именно, я не смогу быть уверенной, что этот эпизод не известен кому-нибудь еще.
Все это пронеслось у меня в голове со скоростью молнии, а потому не столь связно, как выглядит на бумаге, но смысл был тот же. Не потребовалось прибегать к сложным логическим построениям, чтобы решить, как мне следует поступить. Инстинкт самосохранения подсказывал: лежи тихо. Притворись спящей. Оставь таинственного визитера в покое.
Я видела его, вернее, какое-то неясное бесформенное пятно, более темное, чем тьма вокруг. И тут, откинув покрывало, я спрыгнула с кровати и бросилась на незваного гостя.
Это выглядело безумием, но у меня было нечто вроде плана. Я не настолько глупа, чтобы пытаться одолеть вора голыми руками. Я решила, что закричу, и, захватив злоумышленника врасплох, сумею задержать его, пока не подоспеет помощь.
Однако я упустила одну небольшую деталь — то, что дверь в комнату была заперта. Но это, как выяснилось, оказалось не самой главной моей промашкой. Я и не предполагала, какой молниеносной может быть реакция нежданного пришельца.
Подавив возглас удивления, он резко повернулся ко мне, когда я набросилась на него. И тут же его руки стали шарить по моему телу, они сновали по плечам, точно перепуганные крысы, и тянулись к горлу. Я уже набрала в легкие воздуха, готовясь, как было задумано, закричать. Но не смогла издать ни звука. Самым ужасным была не адская боль в легких и горле, а то, как, не ослабляя хватку, его пальцы исследовали линию моего подбородка и скользили к ямке у шеи. Прежде чем провалиться в темноту, испещренную яркими точками, я услышала тихий звук на выдохе, похожий на смех.
Вид распахнутого чемодана подтвердил мои худшие опасения. Письмо Абделала исчезло. У грабителя было достаточно времени, чтобы его найти.
Я вознамерилась сесть, но потом передумала. Опираясь на локти, я исхитрилась перекатиться на бок, и тут поняла, почему ковровый ворс показался мне колючим. Спина у меня была голой, и грудь тоже, открывая моему взору довольно большую часть обнаженного тела. В полутьме комнаты причудливая игра солнечного света и теней создавала впечатление, будто оно покрыто синяками. Потребовалось несколько мгновений, прежде чем я с ужасом поняла, что это и в самом деле синяки.
Я успела добраться до ванной раньше, чем меня вырвало. Я бы предпочла, чтобы подобная реакция свидетельствовала, насколько оскорблена моя скромность, но подозреваю, что виной всему была обыкновенная ярость.
Синяки на лице удалось сравнительно неплохо замаскировать макияжем, а блузка с длинными рукавами скрыла все отметины, кроме великолепного набора кровоподтеков на шее. Я как раз созерцала их в зеркале и была ужасно недовольна, когда послышался стук в дверь и Ди попросила разрешения войти.
У меня было около тридцати секунд на размышление. Но в то время, как мои руки, автоматически схватив тонкий шарф, обвязывали его вокруг шеи, я поняла, что уже пришла к определенному выводу. В конце концов, я поступилась не более чем мятым старым письмом и моим достоинством. Незнакомец не собирался меня убивать, имея в своем распоряжении добрую половину ночи. А что касается синяков, то у меня нет желания поступаться остатками самоуважения, выставляя их на всеобщее обозрение. Я заработала их в какой-то мере по собственной инициативе, и надо почитать за счастье, что только ими и отделалась.
Ди окликнула меня снова, более требовательно. Я запихнула концы шарфа в вырез своей блузки и нетвердым шагом направилась к двери.
Вероятно, я выглядела несколько хуже, чем предполагала. Взглянув на меня, Ди испуганно отступила, едва не уронив костыли.
— Что с тобой произошло?
— Натолкнулась на дверь, — ответила я, не проявив ни капли изобретательности, и умолкла, ужаснувшись собственному голосу. Он был хриплым и скрипучим, словно у меня болело горло. Что, конечно, так и было. — Проходи, — прохрипела я, воодушевленная спасительной идеей. — Все очень по-дурацки вышло. Ночью мне, видно, приснилось что-то страшное, я спросонок соскочила с кровати и налетела на угол двери в ванную. Разбила себе губу, свалилась на пол и, наверное, потеряла сознание. Пролежала на сквозняке полночи. Теперь ужасно простудилась.
Скептическая улыбочка таяла на лице Ди по мере рассказа о драматических событиях, сымпровизированного мною, должна признаться, на удивление убедительно. Я чуть сама в него не поверила.
— Просто жуть, Томми, честное слово. Я пришла спросить, не хочешь ли ты поехать с нами в Карнак, но, пожалуй, тебе лучше полежать в постели. Может, вызвать врача?
— Обойдется. Но Карнак придется пропустить.
— Ты уже завтракала?
Я постаралась скрыть, что меня всю передернуло при мысли о еде.
— Нет.
— Послушай, кроме шуток, тебе нужно поесть, особенно если ты простудилась. Полезай снова в постель, а я договорюсь, чтобы тебе принесли что-нибудь в номер. Хочешь, помогу тебе раздеться?
Вот уж чего я меньше всего хотела. Но этот случай расположил меня к Ди. В отличие от некоторых других, у нее, похоже, несмотря на внешнюю черствость, было сердце.
К вечеру моя ненависть к номеру в отеле была сродни мании. Слишком много сражений я провела в этой гнусной комнатенке и все, черт побери, проиграла. Самая последняя схватка, в прямом смысле слова рукопашная, нанесла мне не столь губительный урон, как череда потрясений, разрушивших представления, которыми я жила, но она была последней каплей, переполнившей чашу моего терпения. Уныло изучая в зеркале на туалетном столике свою шею черно-синего цвета и распухшую нижнюю губу, я заверила себя вслух:
— Завтра. Завтра я уеду.
Поскольку по гостиничному коридору непрерывно сновали официанты, горничные и постояльцы, я решила держать дверь в свой номер незапертой, чтобы любой из них мог беспрепятственно войти в него, если мне понадобится помощь. Но тот, кто вошел, не удосужившись постучать, мне вовсе не был нужен.
— Наскочила на дверь, а? — спросил Джон.
Я попятилась, схватившись за ворот блузки.
— Что это еще за делегация? — возмутилась я. — Черт побери, это ты, Ди, ему рассказала?
— Не ругайте ее, — сказал Блоч, закрывая за собой дверь. Он замыкал процессию, которая, естественно, включала и Майка. — Ди сказала мне, а я — Джону. После вчерашнего мне совсем не понравилось ваше ночное приключение.
Джон один за другим включил все осветительные приборы в комнате: люстру на потолке, бра над кроватью и лампу на туалетном столике. Обычно неуклюжий, как медведь, он мог при необходимости передвигаться с быстротой и ловкостью рыси, о чем я непростительно забыла. В мгновение ока Джон оказался возле меня, и не успела я отступить, как он схватил меня за руки и отнял их от горла. Углы воротничка опустились.
— Господи Иисусе! — ахнула Ди.
— Заткнись, — огрызнулась я.
Настойчивые деловитые движения рук Джона без труда пресекали мои жалкие попытки скинуть их. Лицо его при этом оставалось невозмутимым. Ни один мускул не дрогнул и тогда, когда он отвернул воротник блузки, как врач, осматривающий больного.
— Взгляни-ка на это, — равнодушно бросил он Майку через плечо.
Голос его был бесстрастен под стать лицу и движениям рук. Из ступора меня вывело залившееся краской и объятое ужасом лицо Майка. А также мысль о прочих отметинах на моем теле, со всей очевидностью повествующих о том, что произошло ночью. Я вырвалась из рук Джона и повернулась спиной к потрясенным зрителям.
— Упакуй ее вещички, — приказал Джон. Он по-прежнему стоял рядом, но не дотрагивался до меня. Посмей он это сделать, я бы ударила его.
Впервые Майк не бросился стремглав выполнять приказ босса.
— Господи Боже мой, — пробормотал он. — Томми... Кто это сделал?
— Не знаю, — ответила я.
— Он... что... он напал на тебя?
Джон, стоявший за моей спиной, фыркнул так, что у меня разлетелись волосы на затылке.
— Само собой разумеется, — сухо сказал он. — Но ты, вероятно, хотел спросить, не изнасиловал ли он ее? Этого я не знаю. Что скажешь, Томми?
— Подлец, — прохрипела я, поостерегшись шокировать мистера Блоча более выразительным словом. — Представь себе, не изнасиловал! Какая жалость, не так ли?
— Ах ты, подонок! — с ненавистью процедил Блоч. У меня отвисла челюсть, когда я поняла, что это относится к Джону. — Прекрати терзать девочку. Томми золотко, сядьте и расскажите нам, что случилось.
— Это яснее ясного. — Прищурившись, Джон кивнул в сторону открытого чемодана, которым я не успела заняться. — Что он искал, Томми? Надо полагать, он это нашел, ведь у него было полно времени, после того как он тебя придушил...
— Перестань, Джон! — На этот раз, как ни странно, конец пытке положил Майк. — Мне наплевать, что хранилось у Томми или до сих пор хранится. Я хочу знать, кто был этот тип? Вероятно, в комнате было темно, но, может быть, ты составила о нем хоть какое-то представление? Например, какого он роста?
Он опустился на колени у стула и взял меня за руку. Его рука была большая, сильная и теплая, и ее пожатие показалось мне весьма приятным. Но еще приятнее было то, что его долговязая фигура заслоняла меня от Джона, который теперь не сводил пристального взгляда и со своего бывшего прихвостня тоже.
— Не знаю, — покачала я головой. — Как определишь рост в темноте и при подобных обстоятельствах? Я имею в виду, когда тебя душат.
— А как насчет других отличительных признаков? Запахи, например? Может быть, ты почувствовала запах табака, масла для волос, зубной пасты... чего-нибудь еще?
Я постаралась вспомнить свои ощущения и снова покачала головой:
— Нет.
— Тогда зайдем с другого боку, — терпеливо продолжал Майк. — Какие у него были руки? Волосы? Одежда?
— Одежда... Тебе, Майк, надо было в полицейские идти. Он не был одет как здешние феллахи.
— Но это должен быть какой-нибудь местный воришка...
— Нет, я чувствовала бы складки балахона, особенно у него на руках. Но руки были голыми, по крайней мере до локтей. И, Майк... послушай, Майк, у него на запястьях обязательно должны были остаться отметины — я вцепилась ему в руки и царапалась как бешеная.
Именно в этот момент черт дернул Джона опустить руки по швам. Майк своей спиной загораживал правую половину тела Джона, но его левая рука от кисти до локтя оказалась прямо у меня перед глазами — крепко сжатая в кулак, она была украшена на запястье кружевным узором красных царапин.
— Нет, — непроизвольно вырвалось у меня. — Только не это!
— Что «нет»? — Джон пристально посмотрел на меня. — Хватит изворачиваться, Томми, выкладывай все как есть.
— Нет.
— Ты что, намерена оставаться здесь рядом с этим удобным балкончиком и поджидать, когда твой ночной дружок снова явится и завершит начатое?
Эта мысль уже приходила мне в голову, но высказанная им вслух показалась еще менее приятной.
— Но он уже взял письмо, — проговорилась я и закусила губу с досады.
— Письмо Абделала? Так я и думал, — мрачно обронил Джон. — Но я не о том хотел сказать. Грабители обычно никого не душат. Чаще всего они удирают со всех ног, если их застукали, трусливые душонки. По крайней мере, — добавил он задумчиво, — все воришки, которых я знаю здесь, в Луксоре. Странно, что он себя так повел... Что ты сделала? Набросилась на него, что ли?
— У тебя ведь довольно низкое мнение о моих мыслительных способностях, не так ли?
— Именно так. Послушай-ка, Томми, он пришел украсть письмо. Не похоже, чтобы он стал набрасываться на тебя, если бы ты не спровоцировала его. Беда в том, что, если ему это пришлось по вкусу, он может явиться за большим.
Блоч издал протестующий возглас, и Джон повернулся к нему:
— Ради Бога, давайте называть вещи своими именами. Возможно, у меня на уме низкие и непристойные мысли, но совершенно ясно, что у нашего неизвестного друга точно такие же. Если Томми хочет остаться здесь и испытать судьбу... черт побери, я этого не допущу! Она едет со мной.
Джон повелительно протянул руку и тут с некоторым опозданием увидел то, на что я смотрела, не отводя глаз. Догадываюсь, что все остальные тоже это увидели. Он отпрянул, словно его ударили.
— Ты ведь не думаешь, Томми... ты же помнишь, как это случилось...
Я начала смеяться, но не только потому, что нервы у меня были на взводе.
— Помню, — заливалась я. — Но тебе лучше не уточнять. Это может... это может произвести неблагоприятное впечатление.
— Джон прав, — неожиданно встряла Ди. — Томми, ты не можешь оставаться здесь — и я тоже! Нет, папочка, я тут не останусь! Если этот... эта мразь снова придет сюда сегодня ночью, а Томми тут не будет... Я же в соседнем номере, с балкона Томми можно перебраться на мой балкон... О Господи! Папочка!
— Ну что ты, детка! — залепетал Блоч, гладя ее по голове. — Успокойся, милая.
— Ее можно понять, — заметил Майк. — Как быть, Джон?
— А, черт с вами! — вскричал Джон, закатывая глаза. — Чем больше народу, тем веселее. Томми, как насчет того, чтобы она, как бишь ее зовут, поехала с нами? Тебе будет спокойнее? И ты тоже, Сэм. Будешь охранять обеих. Мне, черт возьми, все равно, кого еще брать с собой, только поехали! Майк, уговори Томми не упираться и выведи отсюда, ее дурацкое хихиканье может в любую минуту обернуться истерикой!
Глава 5
— Да катись оно все к чертовой матери!
Это проклятие, произнесенное по всеуслышанье, привлекло внимание любопытствующей толпы. Джон обласкал зевак взглядом и вскочил в автомобиль. Затем он высунул голову из окошка и произнес финальную реплику:
— Ты по-прежнему упиваешься своим горем, не желая расстаться с прошлым, не так ли? Если бы Джейк не был мертв, я убил бы его собственными руками за то, что он сделал с тобой!
* * *
Я держала себя в руках всю дорогу до отеля и справилась бы с собой и там, если бы не мистер Блоч. Вместо того чтобы проводить Ди в ее номер, он последовал за мной в мой и, войдя, прикрыл дверь.— Томми... ничего, если я буду так вас называть?
— Пожалуйста, — угрюмо ответила я, бросая сумочку на кровать.
— Томми, не обращайте внимания на выходки Джона. Вы же знаете, какой он.
— Если вы скажете, что у него золотое сердце, я... я закричу. У него сердца нет. Вместо него — обломок гранитной плиты, покрытый египетскими иероглифами.
— Он любит вас, — сказал Блоч и усмехнулся при виде выражения моего лица. — Он знает вас с младенческих лет, моя дорогая. У него просто маловато опыта в выражении отеческих чувств. Я хорошо представляю себе, что он чувствует.
— Ради Бога простите меня. — Я приложила руку ко лбу, голова у меня раскалывалась. — Не хочу показаться невежливой, но я сейчас не в состоянии разговаривать.
— Я хочу сказать только одно. То же самое, в чем Джон пытался вас убедить. Забудьте прошлое. Перестаньте терзать себя из-за того, что сделал Джейк.
— Мне было все равно, — я говорила словно сама с собой, — когда его обвинили в подделке статуэтки. Интересно, почему? Потому что это показалось мне необычным и романтическим? А потом я решила, что он невиновен. Это было еще более романтично.
— Джейк не сказал вам правды?
— Он... у него не было времени, чтобы хоть что-то мне рассказать. Я никогда уже не узнаю, как бы он все объяснил или как бы поступил. Все произошло так внезапно, — сказала я и хихикнула, это прозвучало неожиданно и дико. — В тот полдень, уезжая, он надел свой лучший серый костюм. Он выглядел таким красивым и молодым — на вид можно было дать года двадцать два. Он улыбнулся мне и взъерошил волосы. «Знаешь тот банк, — сказал он, — который я собирался ограбить, детка? Ну вот, день настал!» И уехал. Я слышала, как он насвистывал, спускаясь по лестнице. Машину нашли почти сразу же. Был ранний вечер, когда пришел полицейский и обо всем сообщил мне.
— Надо полагать, — невесело заметил Блоч, — это было сделано не слишком тактично.
— Он старался. Тактично такое невозможно сообщить.
— Да... Для вас словно наступил конец света. — В голосе Блоча была та доброта, которой так не хватало расстроенному и смущенному полицейскому. — Мне кажется, я могу понять не только то, что вы чувствовали, но и почему так отреагировали. С несчастьем, в котором некого винить, труднее всего смириться. Хочется найти виноватого, не важно кого. Что проку винить Бога, ему не отомстишь.
— Поэтому я во всем винила Джона. О, вы правы, мне нужно было кого-то ненавидеть. Но самое ужасное заключалось в том, что я могла обвинять Джона до тех пор, пока считала Джейка невиновным. Этим словом, будто щитом, я отгородилась от всех других мыслей. Я не позволяла себе рассуждать логически, потому что в этом случае мне пришлось бы лицом к лицу столкнуться с правдой. С тем, что Джейк, мой отец, оказался не романтическим героем, а обыкновенным мелким воришкой!
— Ну уж не мелким...
— Да, конечно, не мелким. Редко какому вору подворачиваются такие неслыханные богатства. Да к тому же и жертва, которая уже мертва. Всем известно, как называют тех, кто грабят мертвых: мародеры.
— Томми, детка...
— Хватит мне быть ребенком. Пора повзрослеть, вы так не считаете? То, что сделал Джейк, хуже чем воровство. Он не только крал веши у мертвой женщины или у правительства Египта. Он грабил миллионы живых людей, единственным достоянием которых является их прошлое. Он изменил тому кредо, которое якобы исповедовал. Продавал свои знания за деньги. Он...
Я не замечала, что по моему лицу градом катятся слезы, пока у меня не пресекся голос. Я старалась сдержать рыдания, но не могла.
Мистер Блоч нашел в моей сумочке аспирин. Дал мне его выпить и заставил лечь в постель. Он снял с меня туфли. Смочил тряпицу и положил мне на лоб. Вода потекла по волосам и вымочила подушку, но это была отличная идея. Только проделав все это, и вполне квалифицированно, Блоч отправился восвояси.
Я уснула.
Меня разбудил стук в дверь, и первое, что я спросонья почувствовала, было негодование по поводу того, как я еще способна спать при том, что волосы у меня мокрые от щедро смоченной Блочем тряпицы, а голова раскалывается от боли.
К тому времени, когда я успела подсчитать, где у меня болело и саднило, в номере уже был официант с пожеланием приятного вечера. Я не заказывала ужина, но догадывалась, кто это сделал, и, поглощая кебаб из ягненка и овощной суп, размышляла, не захочет ли мистер Блоч удочерить меня. Счастливица Ди, наверное, не ценит своего счастья.
Еда на вкус оказалась лучше, чем я ожидала, но приятно проводить вечер я все еще была не в состоянии, так же как и напрягать свои мыслительные способности. Особенно если речь шла о мыслях, которыми я развлекала себя последнее время. Я снова легла в кровать. И проснулась в кромешной полуночной тьме от ощущения, что в моем номере кто-то есть.
Звуки были тихие: осторожные шаги, скрип половиц, приглушенный стон, когда пробираясь в темноте, больно стукаются о твердый предмет. Я заперла дверь в номер, но не закрыла застекленную двустворчатую дверь на балкон.
Я лежала не шелохнувшись, так что ныли от напряжения мышцы моего истерзанного тела, и думала, как мне поступить. Мои жалкие пожитки вряд ли стоили того, чтобы за них бороться. Но среди них было кое-что другое. Я понимала, что ночной гость не ищет бриллиантов, портативных радиоприборов или денег. То, за чем он пришел, лежало в кармашке моего небольшого чемодана. Когда я перекладывала туда письмо из своей битком набитой сумочки просто, чтобы разгрузить ее, я не понимала его скрытого смысла. Я и сейчас не могла его разгадать, но после всего того, что произошло днем, знала: в письме старика таился какой-то намек.
Может ли пришелец, кем бы он ни оказался, разгадать намек, по сей день ускользавший от меня? Вероятней всего, нет. Это была ссылка на что-то сугубо личное из моего детства. И до тех пор, пока я не вспомню, на что именно, я не смогу быть уверенной, что этот эпизод не известен кому-нибудь еще.
Все это пронеслось у меня в голове со скоростью молнии, а потому не столь связно, как выглядит на бумаге, но смысл был тот же. Не потребовалось прибегать к сложным логическим построениям, чтобы решить, как мне следует поступить. Инстинкт самосохранения подсказывал: лежи тихо. Притворись спящей. Оставь таинственного визитера в покое.
Я видела его, вернее, какое-то неясное бесформенное пятно, более темное, чем тьма вокруг. И тут, откинув покрывало, я спрыгнула с кровати и бросилась на незваного гостя.
Это выглядело безумием, но у меня было нечто вроде плана. Я не настолько глупа, чтобы пытаться одолеть вора голыми руками. Я решила, что закричу, и, захватив злоумышленника врасплох, сумею задержать его, пока не подоспеет помощь.
Однако я упустила одну небольшую деталь — то, что дверь в комнату была заперта. Но это, как выяснилось, оказалось не самой главной моей промашкой. Я и не предполагала, какой молниеносной может быть реакция нежданного пришельца.
Подавив возглас удивления, он резко повернулся ко мне, когда я набросилась на него. И тут же его руки стали шарить по моему телу, они сновали по плечам, точно перепуганные крысы, и тянулись к горлу. Я уже набрала в легкие воздуха, готовясь, как было задумано, закричать. Но не смогла издать ни звука. Самым ужасным была не адская боль в легких и горле, а то, как, не ослабляя хватку, его пальцы исследовали линию моего подбородка и скользили к ямке у шеи. Прежде чем провалиться в темноту, испещренную яркими точками, я услышала тихий звук на выдохе, похожий на смех.
* * *
Я очнулась много часов спустя. Узкие полосы света рассекали полумрак комнаты. Горло болело, словно воспалившийся зуб, вот только боль охватывала несколько большую площадь. Я долго не могла сообразить, что странные полосы света были солнечными лучами, проникавшими сквозь щели ставен балконной двери. Уходя, мой гость благоразумно прикрыл ее.Вид распахнутого чемодана подтвердил мои худшие опасения. Письмо Абделала исчезло. У грабителя было достаточно времени, чтобы его найти.
Я вознамерилась сесть, но потом передумала. Опираясь на локти, я исхитрилась перекатиться на бок, и тут поняла, почему ковровый ворс показался мне колючим. Спина у меня была голой, и грудь тоже, открывая моему взору довольно большую часть обнаженного тела. В полутьме комнаты причудливая игра солнечного света и теней создавала впечатление, будто оно покрыто синяками. Потребовалось несколько мгновений, прежде чем я с ужасом поняла, что это и в самом деле синяки.
Я успела добраться до ванной раньше, чем меня вырвало. Я бы предпочла, чтобы подобная реакция свидетельствовала, насколько оскорблена моя скромность, но подозреваю, что виной всему была обыкновенная ярость.
Синяки на лице удалось сравнительно неплохо замаскировать макияжем, а блузка с длинными рукавами скрыла все отметины, кроме великолепного набора кровоподтеков на шее. Я как раз созерцала их в зеркале и была ужасно недовольна, когда послышался стук в дверь и Ди попросила разрешения войти.
У меня было около тридцати секунд на размышление. Но в то время, как мои руки, автоматически схватив тонкий шарф, обвязывали его вокруг шеи, я поняла, что уже пришла к определенному выводу. В конце концов, я поступилась не более чем мятым старым письмом и моим достоинством. Незнакомец не собирался меня убивать, имея в своем распоряжении добрую половину ночи. А что касается синяков, то у меня нет желания поступаться остатками самоуважения, выставляя их на всеобщее обозрение. Я заработала их в какой-то мере по собственной инициативе, и надо почитать за счастье, что только ими и отделалась.
Ди окликнула меня снова, более требовательно. Я запихнула концы шарфа в вырез своей блузки и нетвердым шагом направилась к двери.
Вероятно, я выглядела несколько хуже, чем предполагала. Взглянув на меня, Ди испуганно отступила, едва не уронив костыли.
— Что с тобой произошло?
— Натолкнулась на дверь, — ответила я, не проявив ни капли изобретательности, и умолкла, ужаснувшись собственному голосу. Он был хриплым и скрипучим, словно у меня болело горло. Что, конечно, так и было. — Проходи, — прохрипела я, воодушевленная спасительной идеей. — Все очень по-дурацки вышло. Ночью мне, видно, приснилось что-то страшное, я спросонок соскочила с кровати и налетела на угол двери в ванную. Разбила себе губу, свалилась на пол и, наверное, потеряла сознание. Пролежала на сквозняке полночи. Теперь ужасно простудилась.
Скептическая улыбочка таяла на лице Ди по мере рассказа о драматических событиях, сымпровизированного мною, должна признаться, на удивление убедительно. Я чуть сама в него не поверила.
— Просто жуть, Томми, честное слово. Я пришла спросить, не хочешь ли ты поехать с нами в Карнак, но, пожалуй, тебе лучше полежать в постели. Может, вызвать врача?
— Обойдется. Но Карнак придется пропустить.
— Ты уже завтракала?
Я постаралась скрыть, что меня всю передернуло при мысли о еде.
— Нет.
— Послушай, кроме шуток, тебе нужно поесть, особенно если ты простудилась. Полезай снова в постель, а я договорюсь, чтобы тебе принесли что-нибудь в номер. Хочешь, помогу тебе раздеться?
Вот уж чего я меньше всего хотела. Но этот случай расположил меня к Ди. В отличие от некоторых других, у нее, похоже, несмотря на внешнюю черствость, было сердце.
К вечеру моя ненависть к номеру в отеле была сродни мании. Слишком много сражений я провела в этой гнусной комнатенке и все, черт побери, проиграла. Самая последняя схватка, в прямом смысле слова рукопашная, нанесла мне не столь губительный урон, как череда потрясений, разрушивших представления, которыми я жила, но она была последней каплей, переполнившей чашу моего терпения. Уныло изучая в зеркале на туалетном столике свою шею черно-синего цвета и распухшую нижнюю губу, я заверила себя вслух:
— Завтра. Завтра я уеду.
Поскольку по гостиничному коридору непрерывно сновали официанты, горничные и постояльцы, я решила держать дверь в свой номер незапертой, чтобы любой из них мог беспрепятственно войти в него, если мне понадобится помощь. Но тот, кто вошел, не удосужившись постучать, мне вовсе не был нужен.
— Наскочила на дверь, а? — спросил Джон.
Я попятилась, схватившись за ворот блузки.
— Что это еще за делегация? — возмутилась я. — Черт побери, это ты, Ди, ему рассказала?
— Не ругайте ее, — сказал Блоч, закрывая за собой дверь. Он замыкал процессию, которая, естественно, включала и Майка. — Ди сказала мне, а я — Джону. После вчерашнего мне совсем не понравилось ваше ночное приключение.
Джон один за другим включил все осветительные приборы в комнате: люстру на потолке, бра над кроватью и лампу на туалетном столике. Обычно неуклюжий, как медведь, он мог при необходимости передвигаться с быстротой и ловкостью рыси, о чем я непростительно забыла. В мгновение ока Джон оказался возле меня, и не успела я отступить, как он схватил меня за руки и отнял их от горла. Углы воротничка опустились.
— Господи Иисусе! — ахнула Ди.
— Заткнись, — огрызнулась я.
Настойчивые деловитые движения рук Джона без труда пресекали мои жалкие попытки скинуть их. Лицо его при этом оставалось невозмутимым. Ни один мускул не дрогнул и тогда, когда он отвернул воротник блузки, как врач, осматривающий больного.
— Взгляни-ка на это, — равнодушно бросил он Майку через плечо.
Голос его был бесстрастен под стать лицу и движениям рук. Из ступора меня вывело залившееся краской и объятое ужасом лицо Майка. А также мысль о прочих отметинах на моем теле, со всей очевидностью повествующих о том, что произошло ночью. Я вырвалась из рук Джона и повернулась спиной к потрясенным зрителям.
— Упакуй ее вещички, — приказал Джон. Он по-прежнему стоял рядом, но не дотрагивался до меня. Посмей он это сделать, я бы ударила его.
Впервые Майк не бросился стремглав выполнять приказ босса.
— Господи Боже мой, — пробормотал он. — Томми... Кто это сделал?
— Не знаю, — ответила я.
— Он... что... он напал на тебя?
Джон, стоявший за моей спиной, фыркнул так, что у меня разлетелись волосы на затылке.
— Само собой разумеется, — сухо сказал он. — Но ты, вероятно, хотел спросить, не изнасиловал ли он ее? Этого я не знаю. Что скажешь, Томми?
— Подлец, — прохрипела я, поостерегшись шокировать мистера Блоча более выразительным словом. — Представь себе, не изнасиловал! Какая жалость, не так ли?
— Ах ты, подонок! — с ненавистью процедил Блоч. У меня отвисла челюсть, когда я поняла, что это относится к Джону. — Прекрати терзать девочку. Томми золотко, сядьте и расскажите нам, что случилось.
— Это яснее ясного. — Прищурившись, Джон кивнул в сторону открытого чемодана, которым я не успела заняться. — Что он искал, Томми? Надо полагать, он это нашел, ведь у него было полно времени, после того как он тебя придушил...
— Перестань, Джон! — На этот раз, как ни странно, конец пытке положил Майк. — Мне наплевать, что хранилось у Томми или до сих пор хранится. Я хочу знать, кто был этот тип? Вероятно, в комнате было темно, но, может быть, ты составила о нем хоть какое-то представление? Например, какого он роста?
Он опустился на колени у стула и взял меня за руку. Его рука была большая, сильная и теплая, и ее пожатие показалось мне весьма приятным. Но еще приятнее было то, что его долговязая фигура заслоняла меня от Джона, который теперь не сводил пристального взгляда и со своего бывшего прихвостня тоже.
— Не знаю, — покачала я головой. — Как определишь рост в темноте и при подобных обстоятельствах? Я имею в виду, когда тебя душат.
— А как насчет других отличительных признаков? Запахи, например? Может быть, ты почувствовала запах табака, масла для волос, зубной пасты... чего-нибудь еще?
Я постаралась вспомнить свои ощущения и снова покачала головой:
— Нет.
— Тогда зайдем с другого боку, — терпеливо продолжал Майк. — Какие у него были руки? Волосы? Одежда?
— Одежда... Тебе, Майк, надо было в полицейские идти. Он не был одет как здешние феллахи.
— Но это должен быть какой-нибудь местный воришка...
— Нет, я чувствовала бы складки балахона, особенно у него на руках. Но руки были голыми, по крайней мере до локтей. И, Майк... послушай, Майк, у него на запястьях обязательно должны были остаться отметины — я вцепилась ему в руки и царапалась как бешеная.
Именно в этот момент черт дернул Джона опустить руки по швам. Майк своей спиной загораживал правую половину тела Джона, но его левая рука от кисти до локтя оказалась прямо у меня перед глазами — крепко сжатая в кулак, она была украшена на запястье кружевным узором красных царапин.
— Нет, — непроизвольно вырвалось у меня. — Только не это!
— Что «нет»? — Джон пристально посмотрел на меня. — Хватит изворачиваться, Томми, выкладывай все как есть.
— Нет.
— Ты что, намерена оставаться здесь рядом с этим удобным балкончиком и поджидать, когда твой ночной дружок снова явится и завершит начатое?
Эта мысль уже приходила мне в голову, но высказанная им вслух показалась еще менее приятной.
— Но он уже взял письмо, — проговорилась я и закусила губу с досады.
— Письмо Абделала? Так я и думал, — мрачно обронил Джон. — Но я не о том хотел сказать. Грабители обычно никого не душат. Чаще всего они удирают со всех ног, если их застукали, трусливые душонки. По крайней мере, — добавил он задумчиво, — все воришки, которых я знаю здесь, в Луксоре. Странно, что он себя так повел... Что ты сделала? Набросилась на него, что ли?
— У тебя ведь довольно низкое мнение о моих мыслительных способностях, не так ли?
— Именно так. Послушай-ка, Томми, он пришел украсть письмо. Не похоже, чтобы он стал набрасываться на тебя, если бы ты не спровоцировала его. Беда в том, что, если ему это пришлось по вкусу, он может явиться за большим.
Блоч издал протестующий возглас, и Джон повернулся к нему:
— Ради Бога, давайте называть вещи своими именами. Возможно, у меня на уме низкие и непристойные мысли, но совершенно ясно, что у нашего неизвестного друга точно такие же. Если Томми хочет остаться здесь и испытать судьбу... черт побери, я этого не допущу! Она едет со мной.
Джон повелительно протянул руку и тут с некоторым опозданием увидел то, на что я смотрела, не отводя глаз. Догадываюсь, что все остальные тоже это увидели. Он отпрянул, словно его ударили.
— Ты ведь не думаешь, Томми... ты же помнишь, как это случилось...
Я начала смеяться, но не только потому, что нервы у меня были на взводе.
— Помню, — заливалась я. — Но тебе лучше не уточнять. Это может... это может произвести неблагоприятное впечатление.
— Джон прав, — неожиданно встряла Ди. — Томми, ты не можешь оставаться здесь — и я тоже! Нет, папочка, я тут не останусь! Если этот... эта мразь снова придет сюда сегодня ночью, а Томми тут не будет... Я же в соседнем номере, с балкона Томми можно перебраться на мой балкон... О Господи! Папочка!
— Ну что ты, детка! — залепетал Блоч, гладя ее по голове. — Успокойся, милая.
— Ее можно понять, — заметил Майк. — Как быть, Джон?
— А, черт с вами! — вскричал Джон, закатывая глаза. — Чем больше народу, тем веселее. Томми, как насчет того, чтобы она, как бишь ее зовут, поехала с нами? Тебе будет спокойнее? И ты тоже, Сэм. Будешь охранять обеих. Мне, черт возьми, все равно, кого еще брать с собой, только поехали! Майк, уговори Томми не упираться и выведи отсюда, ее дурацкое хихиканье может в любую минуту обернуться истерикой!
Глава 5
В институте тени прошлого меня не преследовали, даже тень Джейка. Я была уверена, что почувствую его присутствие, стройного и элегантного даже в рабочем костюме цвета хаки, одна бровь приподнята, что придавало ему насмешливый вид, который я так хорошо запомнила. Но он, казалось, покинул эти стены навсегда, изгнанный молчаливым приговором своих коллег.
Я не знала, сожалеть ли об этом или вздохнуть с облегчением.
Неприятности начались почти сразу же. И как обычно, по вине Джона.
Его намерение бросить все силы на поиски гробницы не было для меня неожиданностью. Однако его тактика создавала проблемы. Вместо того чтобы посвятить в свой замысел ту часть персонала, которая до сих пор оставалась в неведении, или же найти более или менее правдоподобное объяснение приостановке плановых сезонных работ, он бросил свое категорическое заявление, как бомбу, посреди завтрака на следующее утро, после того как я приехала: он забирает большую часть рабочих и нанимает еще и дополнительную для тщательного осмотра западных гор. Начатые ранее работы продолжаются только по одному-единственному проекту — расчистке гробницы вельможи в Гурнахе, но младший персонал сделает это без своего руководителя Майка.
Младшим персоналом были студенты последнего курса, впервые принимавшие участие в раскопках. Один из них, Эл Шнайдер, рыжеволосый увалень, который даже за столом, накрытым к завтраку, читал отчеты о раскопках, оторвался от целиком захватившего его изучения типов гончарных изделий, только чтобы с рассеянным видом согласно кивнуть. Марк Розен, еще один парнишка, нисколько не походил на своего товарища. Невысокий, плотный, с обаятельной улыбкой, он носил огромные очки в черепаховой оправе, которые увеличивали его светло-карие зрачки. Розен напоминал мне белку: проворную, прыгучую и любопытную. И недоумение, мелькнувшее в его глазах, когда Джон сделал свое объявление, насторожило меня.
Я уверена, что именно Марк положил начало слухам. К вечеру весь институт жужжал, как растревоженный улей, и даже штатный фотограф, сонный мужчина, который проводил зиму, читая каталоги семян и составляя планировку сада, который разобьет, когда вернется домой, зажал Ди в углу и попытался выудить у нее хоть какую-то информацию. Он так ничего и не добился, но только потому, что ее осведомленность была весьма поверхностной.
В тот же вечер мы принимали гостей — членов комиссии археологов из Европы, приглашенных за несколько недель до этого, так что званый ужин отменить было невозможно. Джон уделял гостям меньше внимания, чем обычно, что означало совсем скромное его количество. Он был полностью погружен в собственные мысли, и его поведение, в равной степени как и все остальное, подогрело растущие подозрения Марка.
Поэтому Марк скорее интуитивно, чем случайно задал тот памятный вопрос, который вызвал бурную дискуссию.
— Вы видели последний отчет об аутопсии Ахнатона? — спросил он одного из гостей, бородатого профессора из Хайдельберга.
По выражению лица Ди я могла судить, что она подумала, будто Ахнатон — недавняя жертва убийства, может, араб или китаец. Остальные, которые знали, что Ахнатон был, кроме всего прочего, еще и мужем Нефертити, вздрогнули, словно чуткие пантеры. Майк, который с отсутствующим видом смотрел в свою тарелку, вылил ложку дымящегося бобового супа себе на колени и вынужден был притвориться, что его цапнул москит. Когда первое потрясение прошло, Марк повторил свой вопрос. К сожалению, он не получил вежливого, беспристрастного ответа. Он задел за живое фанатика.
Не знаю почему, но Ахнатон вызывает в египтологии гораздо больше споров, чем что-либо или кто-либо. Благовоспитанные ученые, которые не станут ломать копья из-за религии, политики или личных дел, вступают в такую яростную полемику, что багровеют лицом, стоит завести разговор о человеке, который вот уже три тысячи лет как мертв. Была ли новая религия Ахнатона и в самом деле монотеизмом, идеей, которую принято приписывать иудеям? Почему его статуи и рисованные портреты изображают его в таком необычном виде? Неужели он действительно женился на собственной дочери и зачал ей ребенка? Находился ли он в недозволенных отношениях со своим приемным сыном? И, наконец, вопрос, поднятый Марком: принадлежал скелет, найденный в небольшом погребении в Долине царей, этому «фараону-еретику» или нет?
Как уверял профессор из Хайдельберга, кости принадлежали Ахнатону, и никто, даже хирург, не сможет доказать, что это не так. Немецкий археолог в защиту своего утверждения выдвинул множество мудреных аргументов, большинство из которых были малопонятны, ибо в пылу страсти его плохой английский стал еще хуже, однако все сводилось к тому, что нужно поверить ему на слово.
Тут он стал апеллировать к достойному герру директору. Я знала мнение Джона: он никогда не верил, что найденный скелет принадлежал мужу Нефертити, и недавнее посмертное вскрытие (Боже мой, сколько же времени прошло после этой смерти!) утвердило его в этой мысли. Но он не хотел распалять гостя возражениями, дабы не разгорелась жаркая дискуссия и кто-либо не ляпнул что-нибудь насчет Нефертити. Надо было сменить тему, но Джон не знал как. Он сидел молча и кивал, словно китайский болванчик, со страдальческой улыбкой на лице переводя взгляд с меня на Ди и с Ди на Майка. Радуясь его затруднительному положению, я не удержалась и, только чтобы насолить ему, взяла и сказала:
Я не знала, сожалеть ли об этом или вздохнуть с облегчением.
Неприятности начались почти сразу же. И как обычно, по вине Джона.
Его намерение бросить все силы на поиски гробницы не было для меня неожиданностью. Однако его тактика создавала проблемы. Вместо того чтобы посвятить в свой замысел ту часть персонала, которая до сих пор оставалась в неведении, или же найти более или менее правдоподобное объяснение приостановке плановых сезонных работ, он бросил свое категорическое заявление, как бомбу, посреди завтрака на следующее утро, после того как я приехала: он забирает большую часть рабочих и нанимает еще и дополнительную для тщательного осмотра западных гор. Начатые ранее работы продолжаются только по одному-единственному проекту — расчистке гробницы вельможи в Гурнахе, но младший персонал сделает это без своего руководителя Майка.
Младшим персоналом были студенты последнего курса, впервые принимавшие участие в раскопках. Один из них, Эл Шнайдер, рыжеволосый увалень, который даже за столом, накрытым к завтраку, читал отчеты о раскопках, оторвался от целиком захватившего его изучения типов гончарных изделий, только чтобы с рассеянным видом согласно кивнуть. Марк Розен, еще один парнишка, нисколько не походил на своего товарища. Невысокий, плотный, с обаятельной улыбкой, он носил огромные очки в черепаховой оправе, которые увеличивали его светло-карие зрачки. Розен напоминал мне белку: проворную, прыгучую и любопытную. И недоумение, мелькнувшее в его глазах, когда Джон сделал свое объявление, насторожило меня.
Я уверена, что именно Марк положил начало слухам. К вечеру весь институт жужжал, как растревоженный улей, и даже штатный фотограф, сонный мужчина, который проводил зиму, читая каталоги семян и составляя планировку сада, который разобьет, когда вернется домой, зажал Ди в углу и попытался выудить у нее хоть какую-то информацию. Он так ничего и не добился, но только потому, что ее осведомленность была весьма поверхностной.
В тот же вечер мы принимали гостей — членов комиссии археологов из Европы, приглашенных за несколько недель до этого, так что званый ужин отменить было невозможно. Джон уделял гостям меньше внимания, чем обычно, что означало совсем скромное его количество. Он был полностью погружен в собственные мысли, и его поведение, в равной степени как и все остальное, подогрело растущие подозрения Марка.
Поэтому Марк скорее интуитивно, чем случайно задал тот памятный вопрос, который вызвал бурную дискуссию.
— Вы видели последний отчет об аутопсии Ахнатона? — спросил он одного из гостей, бородатого профессора из Хайдельберга.
По выражению лица Ди я могла судить, что она подумала, будто Ахнатон — недавняя жертва убийства, может, араб или китаец. Остальные, которые знали, что Ахнатон был, кроме всего прочего, еще и мужем Нефертити, вздрогнули, словно чуткие пантеры. Майк, который с отсутствующим видом смотрел в свою тарелку, вылил ложку дымящегося бобового супа себе на колени и вынужден был притвориться, что его цапнул москит. Когда первое потрясение прошло, Марк повторил свой вопрос. К сожалению, он не получил вежливого, беспристрастного ответа. Он задел за живое фанатика.
Не знаю почему, но Ахнатон вызывает в египтологии гораздо больше споров, чем что-либо или кто-либо. Благовоспитанные ученые, которые не станут ломать копья из-за религии, политики или личных дел, вступают в такую яростную полемику, что багровеют лицом, стоит завести разговор о человеке, который вот уже три тысячи лет как мертв. Была ли новая религия Ахнатона и в самом деле монотеизмом, идеей, которую принято приписывать иудеям? Почему его статуи и рисованные портреты изображают его в таком необычном виде? Неужели он действительно женился на собственной дочери и зачал ей ребенка? Находился ли он в недозволенных отношениях со своим приемным сыном? И, наконец, вопрос, поднятый Марком: принадлежал скелет, найденный в небольшом погребении в Долине царей, этому «фараону-еретику» или нет?
Как уверял профессор из Хайдельберга, кости принадлежали Ахнатону, и никто, даже хирург, не сможет доказать, что это не так. Немецкий археолог в защиту своего утверждения выдвинул множество мудреных аргументов, большинство из которых были малопонятны, ибо в пылу страсти его плохой английский стал еще хуже, однако все сводилось к тому, что нужно поверить ему на слово.
Тут он стал апеллировать к достойному герру директору. Я знала мнение Джона: он никогда не верил, что найденный скелет принадлежал мужу Нефертити, и недавнее посмертное вскрытие (Боже мой, сколько же времени прошло после этой смерти!) утвердило его в этой мысли. Но он не хотел распалять гостя возражениями, дабы не разгорелась жаркая дискуссия и кто-либо не ляпнул что-нибудь насчет Нефертити. Надо было сменить тему, но Джон не знал как. Он сидел молча и кивал, словно китайский болванчик, со страдальческой улыбкой на лице переводя взгляд с меня на Ди и с Ди на Майка. Радуясь его затруднительному положению, я не удержалась и, только чтобы насолить ему, взяла и сказала: