Питерс Эллис. Проклятье фараона

   Словом, пока Эмерсон с Рамзесом вели диспут по проблемам зоологии, а за окнами сыпал ледяной дождь вперемешку со снегом, я углубилась в газету. С началом "дела Баскервиля" у Эмерсона вошло в привычку покупать не только "Таймс", но и "Дейли йелл". Якобы нет более занимательного способа постичь человеческую натуру, чем сравнение диаметрально противоположных литературных стилей. Ха! Отговорки чистейшей воды. Все гораздо проще: скандальная "Йелл" - чтиво, конечно, низкого пошиба, зато какое захватывающее! Особенно в сравнении с респектабельной, а потому временами Жутко занудной "Таймс". Кстати, судя по заломам на странице, тем, вечером я была не первой, открывшей именно "Йелл". "Дело Баскервиля" нашло продолжение в статье под заголовком "Леди Баскервиль дает клятву завершить раскопки".
   Автор статьи ("наш корреспондент в Луксоре") в возвышенных тонах и с массой слащавых определений описывал юную вдовушку: "Легкая дрожь ее прелестных, напоминающих лук Купидона, губ выдавала искренность чувств"; "На тонком, матово-бледном лице лежала печать безутешного горя"~
   - Тьфу! - не выдержала я, пробежав глазами несколько абзацев этой галиматьи. - Ну и бред. Эмерсон, как тебе нравится эта леди Баскервиль? На мой взгляд - беспросветная идиотка. Нет, ты только послушай! "Я хочу посвятить жизнь великой цели, к которой шел мой безмерно любимый и так рано покинувший меня супруг. Не вижу более достойного способа увековечить его нетленную память". С ума сойти! "Безмерно любимый"! "Нетленную память"!
   Ответа я не дождалась. Эмерсон зарылся носом в огромную иллюстрированную "Энциклопедию животных", выискивая доказательства того, что найденная кость никак не может принадлежать зебре. (К этому моменту Рамзес переключился с жирафы на менее экзотическое животное.) К сожалению, скелет зебры мало чем отличается от лошадиного, и найденный в энциклопедии рисунок бедренной кости зебры оказался катастрофически похож на трофей Рамзеса. Юный зоолог хихикнул и ткнул пальцем в страницу.
   - Ага, папочка! Ну, и кто плав? Сказал - зебла, значит, зебла!
   - Пирожное хочешь? - увильнул от ответственности Эмерсон.
   - А Армадейла-то никак не найдут! - Я подсыпала соли на свежую рану Эмерсона. - Говорила же, он убийца.
   - Чушь! - отрезал Эмерсон. - Не было никакого убийства. Объявится твой Армадейл, куда ему деваться.
   - Только не говори, что он на две недели застрял в кабаке.
   - Подумаешь, две недели. Молодой, здоровый парень. Да он и два месяца выдержит.
   - Если бы с Армадейлом что-нибудь случилось, его бы уже нашли. Или то, что от него осталось. Фивы прочесали...
   - Западный район прочесать невозможно! - ощетинился Эмерсон. - Сама не знаешь, что ли? Там же сплошь скалы, тысячи пещер и расселин.
   - Значит, по-твоему, Армадейл где-то в горах?
   - Именно. Случись с ним какая-нибудь трагедия сразу после смерти Баскервиля, это было бы уже чересчур. Газеты подняли бы новую бучу. "Проклятие фараона" и все такое... Но в жизни всякое бывает. Может, и Армадейл попал в переделку.
   - Да он уже где-нибудь в Алжире!
   - В... Алжире? Бог ты мой! С какой стати?
   - В Иностранный легион подался - вот с какой! Говорят, убийцы и преступные типы, которые надеются скрыться от правосудия, там кишмя кишат.
   Эмерсон поднялся с пола. Я с удовлетворением отметила, что меланхолия из его глаз исчезла и они теперь извергали яростный огонь. Отметила я и еще кое-что: четыре года относительного бездействия не лишили его ни мощи, ни энергии. В предвкушении вечерних игр с сыном Эмерсон снял пиджак, избавился от стоячего воротника и теперь был похож на ту взъерошенно-неухоженную личность, которая покорила мое сердце. Время до ужина еще есть, прикинула я. Что, если и впрямь подняться в спальню... вместе...
   - Пора в постель, Рамзес, няня давно ждет. Осталось одно пирожное. Можешь взять с собой.
   Рамзес одарил меня долгим оценивающим взглядом и повернулся за поддержкой к отцу. Тот заискивающе заглянул ему в глаза:
   - Беги, мой мальчик. Ляжешь в постельку - и папочка прочитает тебе лишнюю страничку из "Истории Египта".
   - Холошо. - Рамзес по-королевски важно кивнул. Где он, спрашивается, набрался таких манер? Ни дать ни взять, фараон египетский. - Ты плидешь поплощаться, мамочка?
   - Как всегда.
   Рамзес выплыл из комнаты, прихватив не только пирожное, но и "Энциклопедию животных", а Эмерсон принялся метаться по гостиной, точно зверь по клетке.
   - Хочешь еще чаю? - поинтересовалась я в надежде на отказ. На Эмерсона, да и на всех мужчин, подталкивание действует как красная тряпка на быка.
   - Нет, - буркнул он. - Хочу виски с содовой.
   Редчайший случай.
   - Что-то не так? - спросила я, пряча тревогу.
   - Что-то?! Все! Все не так! И ты сама это знаешь, Амелия.
   - Студенты тупые попались?
   - При чем тут студенты! Болваны - они и есть болваны. Тупее уже не будут. Проблема в другом... Все эти статьи про Луксор... Из-за них я себе места не нахожу.
   - Понимаю.
   - Кому и понимать, как не тебе. Ты страдаешь тем же недугом, только в еще более тяжелой форме. Я-то хоть болтаюсь на задворках нашего с тобой любимого дела. Если я похож на ребенка, который расплющивает нос о витрину игрушечного магазина, то ты, бедняжка, даже издали не можешь полюбоваться игрушкой.
   Какое трогательное сравнение! И как не похоже на Эмерсона! Хлюпнув носом, я повисла у него на шее. Напрасный порыв. Оказалось, ему требовалось отнюдь не сострадание, а избавление от скуки. То, чего я дать не могла.
   - Ох, Эмерсон... - простонала я, вконец расстроившись, - и даже твоим надеждам на этот жалкий курган Кэррингтонов не суждено сбыться. Я все испортила! После сегодняшнего чаепития леди Кэррингтон будет счастлива услышать любую нашу просьбу. Чтобы с удовольствием указать нам на дверь. Прости, я не выдержала и...
   - Пибоди, хватит городить чушь! - взвился Эмерсон. - Глупость этой парочки непробиваема.
   Нечего было и пытаться. Я же сразу предупреждал - затея дурацкая.
   От этой теплой и великодушной речи глаза мои наполнились слезами. Заметив мое состояние, Эмерсон добавил уже мягче:
   - Присоединяйся-ка лучше к пирушке, поищем утешение в бутылке. Сама знаешь, я не любитель заливать горе вином, но уж больно тяжелый выдался день. Испытание для нас обоих.
   Я взяла протянутый мужем бокал и представила, в какой ступор впала бы леди Кэррингтон, окажись она свидетельницей моего безобразного пристрастия к крепким напиткам, недостойного леди! Видите ли, любезный читатель, в отличие от большинства дам я ненавижу шерри, предпочитая этой приторной бурде виски с содовой.
   Эмерсон поднял свой бокал. Уголки губ дрогнули в героически-покорной и одновременно язвительной усмешке.
   - Твое здоровье, Пибоди! Выше нос! Нам же не впервой, правда? Выстояли в прежних бурях, выстоим и в этой.
   - Конечно. Твое здоровье, дорогой мой Эмерсон.
   В торжественном, почти ритуальном молчании мы выпили.
   - Еще год... максимум два, - сказала я, - и можно подумать о том, чтобы взять в экспедицию Рамзеса. Здоровье у него отменное; мне даже кажется, что столкнуть нашего сына с москитами, мухами и малярийными комарами Египта значит заранее обречь несчастную страну на поражение.
   Попытка сострить провалилась. Эмерсон угрюмо покачал головой.
   - Риск слишком велик.
   - В любом случае мальчику скоро в школу, - не унималась я.
   - Это еще зачем? Мы дадим ему образование получше того, которым пичкают детей в камерах пыток, прикрываясь вывеской начальных школ. Знаешь ведь мое мнение об этих кошмарных заведениях.
   - Найдем хорошую. Должна же быть в Англии хоть одна приличная школа!
   - Размечталась. - Эмерсон проглотил остатки виски. - Ну все, хватит, сменим тему. Как насчет того, чтобы подняться в спальню и...
   Он протянул руку. Я шагнула вперед и протянула обе... но тут в дверях гостиной возник Уилкинс. Пребывая в романтическом настрое, Эмерсон не выносит никаких помех.
   - Проклятье! - гаркнул он. - Что за беспардонность, Уилкинс! Как вы смеете врываться сюда без стука! Ну?!
   Слуги в нашем доме ругань Эмерсона ни в грош не ставят. Самое страшное для них - пережить первые громы и молнии. Попадаются, конечно, и такие, кому даже этот этап миновать не под силу. Зато остальные прочно усваивают, что Эмерсон - добрейшей души человек.
   Уилкинс и бровью не повел:
   - Прошу прощения, сэр. Дама с визитом к вам и миссис Эмерсон.
   - Дама? - В минуты сомнений Эмерсон первым делом прикладывает палец к ямочке на подбородке. Вот и сейчас он не изменил своей привычке. Дьявольщина! Кто бы это мог быть?
   У меня мелькнула дикая мысль. А вдруг леди Кэррингтон ступила на тропу воины? Что, если она поджидает сейчас за дверью с корзиной тухлых яиц или ведром помоев? Полный бред! Да ей мозгов на такую месть не хватит.
   - И где эта дама? - спросила я дворецкого.
   - Дожидается в холле, мадам. Я хотел провести ее в малую гостиную, но...
   Уилкинс красноречиво пожал плечами. Ясно. Неизвестная гостья от предложения нашего учтивого дворецкого отказалась. Из чего неизбежно следовали два вывода: во-первых, дама торопится, а во-вторых, мне снова не суждено переодеться.
   - Что ж, Уилкинс, - со вздохом сказала я, - проводите.
   Представьте, я недооценила нетерпение дамы. Едва не столкнувшись на пороге с Уилкинсом, она ринулась вперед, и бедняга вынужден был выкрикнуть ей в спину:
   - Леди Баскервиль!
   Глава вторая
   Эти два слова поразили мой слух с едва ли не сверхъестественной силой. Представьте только - не далее чем десять минут назад я поминала гостью недобрым словом, а она возьми да и явись собственной персоной! Тут кому угодно стало бы не по себе. Я даже задумалась - существо ли это из плоти и крови? Не видение ли, рожденное моим смятенным умом? Не греза ли?
   Вот последнее, пожалуй, вернее всего. Не сомневаюсь, подавляющее большинство мужчин согласились бы с этим определением. И разразились бы еще сотней покрасочней. Скажем... мечта. Или лучше - нимфа. Вот именно, "Нимфа, олицетворяющая Вселенскую Скорбь". Роскошное название для душещипательной картины, не правда ли?
   Гостья была вся в черном - от макушки до крохотных атласных туфелек. Как ей удалось сохранить безукоризненный вид при такой мерзкой погоде - выше моего разумения, но факт остается фактом: на матовых шелковых юбках и длинных газовых вуалях не было ни пятнышка. Густая россыпь напыщенно поблескивающего черного жемчуга украшала лиф платья и редеющими нитями сбегала вниз, на шуршащие юбки. Одна вуаль ниспадала складками к самым каблучкам. Другая - та, чья задача была скрывать лицо, - отброшена назад, очаровательно обрамляя бледное чело полупрозрачной траурной дымкой. Широко распахнутые глаза вдовушки соперничали цветом с гагатовой чернотой вуалей; идеально изогнутые брови были приподняты в девичьи-невинном удивлении. Даже намек на румянец не коснулся гладких щечек, но вот рот "нимфы" пылал ядовитым пурпуром. Потрясающий эффект, читатель! При одном взгляде на эту картину в памяти невольно возникали образы смазливых вампирш и легендарных ламий.
   А кое-кому при одном взгляде на эту картину на ум невольно пришли пренеприятнейшие мысли о собственном кошмарном замызганном платье. Кое-кто покрылся потом, пытаясь вычислить - заглушает ли витающий в гостиной аромат алкоголя помоечную вонь или же наоборот, оттеняет. Этот кое-кто до того сконфузился, что даже попытался сунуть недопитый бокал с виски под диванную подушку.
   Замешательство мое, казалось, длилось целую вечность, но, уверяю вас, так лишь казалось. В отличие от впавшего в столбняк Эмерсона я, как всегда, была на высоте и секунды через две справилась с дурацким смущением. Поднялась с дивана, отослала Уилкинса, поприветствовала гостью, указала на кресло, предложила чаю. Присесть мадам согласилась, а чай отвергла. Я выразила соболезнования, добавив, что смерть сэра Генри стала потерей не только для его близких, но и для науки в целом.
   Как видите, читатель, самообладание вернулось ко мне вместе с природной дальновидностью. Услышав последнее замечание, Эмерсон вмиг вышел из ступора, но в кои веки не разразился желчной тирадой по поводу никчемности археологических усилий сэра Генри. Дело поистине неслыханное! Ведь по мнению моего дорогого супруга, ничто, в том числе и смерть, не может служить неучу оправданием.
   Однако тех жалких крох деликатности, которыми природа одарила Эмерсона, не хватило, чтобы согласиться с моей высокой оценкой заслуг сэра Генри. Или хотя бы смолчать.
   - Э-э... гм-м... - выдавил он. - М-да. Прискорбно. А что за чертовщина приключилась с Армадейлом?
   - Эмерсон! Сейчас не время...
   - Нет-нет, умоляю, не волнуйтесь! - Прекрасная вдова вскинула холеную ладошку, продемонстрировав небывалых размеров траурное кольцо из сплетенных седых волос. Не иначе как память о безмерно любимом и так рано покинувшем ее супруге. - Пусть себе ворчит. - Она послала Эмерсону томную улыбку. - Мне ли не знать, что за золотое сердце скрывает Рэдклифф под маской грубияна!
   Вот еще! Только этого не хватало! Терпеть не могу имечко, которым родители Эмерсона наградили своего старшего сына. Прежде мне казалось, что он и сам относится к этому выбору с отвращением. Однако вместо того, чтобы по обыкновению съязвить в ответ, Эмерсон расплылся в идиотской улыбке.
   - Так вы, оказывается, старые знакомые? - процедила я, пристроив наконец бокал с виски за цветочным горшком.
   - О да! - пропела леди Баскервиль, пока мой муж пялился на нее с глупейшей ухмылкой. - Жизнь развела нас на несколько лет, а прежде мы были дружны. Ах, что это были за времена! Голова кружилась от юности и страсти страсти к Египту, разумеется. Я ведь была совсем девчонкой, когда дорогой Генри завоевал мое сердце.
   Гостья промокнула глаза воздушным платочком с отделкой из траурных кружев.
   - Ну-ну... ну-ну... - промямлил Эмерсон. Таким голосом он обычно разговаривает с Рамзесом. - Не нужно отчаиваться. Время лечит.
   Кто бы говорил! Человек, который ощетинивается при одном упоминании ненавистного ему "светского общества" и в жизни не выдавил из себя ни единой избитой вежливой фразы!
   Я не верила своим ушам. И глазам. Эмерсон, пританцовывая, засеменил к безутешной вдове. Еще секунда - и он, пожалуй, примется гладить ее по плечику!
   - Истинная правда, - встряла я. - Однако погода разбушевалась не на шутку, леди Баскервиль, да и вид у вас усталый. Надеюсь, вы не откажетесь разделить с нами ужин?
   - Благодарю, вы очень добры. - Мадам отняла платочек от совершенно сухих глаз и сверкнула жемчужным оскалом в мою сторону. - Но у меня и в мыслях не было вторгаться в вашу жизнь. Я остановилась поблизости, у друзей, они ждут моего возвращения. Уверяю, я не ворвалась бы так бесцеремонно в ваш дом, если бы не срочное дело.
   - Дело? - переспросила я.
   - Дело? - вопросительным эхом отозвался и Эмерсон.
   Не знаю, как ему, а мне лично суть дела, приведшего леди Баскервиль на наш порог, стала ясна сразу же. Подобные догадки мой ученый муж называет "преждевременными умозаключениями". Глупости. Простейшая логика - вот что это такое.
   - Да, дело, - подтвердила леди Баскервиль. - Я и так отняла у вас массу времени. Позвольте перейти к главному. Рэдклифф, вы упомянули имя бедняжки Алана. Значит, вы в курсе последних событий?
   - Мы не пропустили ни одного сообщения из Луксора, - кивнул Эмерсон.
   - Мы? - Широко распахнутые черные глаза обозрели меня с любопытством. Ах да! Кажется, до меня доходили слухи об увлечении миссис Эмерсон археологией. Что ж, тем лучше. Ей будет интересно послушать. А я-то боялась ей наскучить.
   - А вы не бойтесь. - Я хладнокровно достала бокал из тайника за цветочным горшком.
   - Спасибо, дорогая, очень мило с вашей стороны. Итак, Рэдклифф, сначала отвечу на ваш вопрос: о бедном Алане по-прежнему ничего не известно. Он как в воду канул. Только подумаю о нем... и о моем дорогом Генри... ах, прямо сердце разрывается.
   В ход снова пошел траурный платочек. Эмерсон сочувствующе цокнул. Я же, как и положено благовоспитанной даме, припав к бокалу, хранила молчание.
   Отыграв сцену с платочком, леди Баскервиль продолжила:
   - Разгадать таинственное исчезновение Алана не в моих силах, но я поклялась памятью дорогого Генри завершить дело всей его жизни... и надеюсь исполнить обет. Конечно, эта цель ничтожна в сравнении с моей огромной, невосполнимой утратой... Гробница, Рэдклифф! Гробница!
   Грудь безутешной вдовы заходила ходуном, она подалась вперед всем телом, театрально сцепив пальцы, округлив кроваво-красный рот и вперив немигающий взгляд в Эмерсона. Тот уставился на нее как зачарованный.
   - Ну разумеется. - Поскольку Эмерсон потерял дар речи, поддерживать разговор пришлось мне. - Гробница! Если мы правильно поняли, леди Баскервиль, раскопки в Луксоре приостановлены, дальше входа дело не пошло. А значит, рано или поздно могильник станет добычей грабителей и все усилия вашего мужа пропадут попусту.
   - Именно! - Гостья моментально сменила цель. Горестно стиснутые ладошки, округленные губки, глазки - все это теперь предназначалось мне. Ах, миссис Эмерсон! Восхищаюсь вашей логикой, вашим по-мужски конкретным умом. Я-то, глупая, никогда бы не выразилась так четко и определенно.
   - Вам это простительно. Итак, чем может служить Эмерсон?
   После этого наводящего вопроса леди Баскервиль пришлось-таки перейти к сути. Бог весть, сколько бы она еще проканителилась, если бы не мой "по-мужски конкретный ум"!
   - То есть как - чем? Он должен взять на себя руководство раскопками. И немедленно. Сердцем чувствую - мой дорогой Генри не успокоится на небесах, пока его детище в опасности! Гробница в Долине Царей должна увековечить нетленную память об одном из добрейших, замечательнейших...
   - Помню. Вы уже говорили об этом в интервью "Дейли йелл", - прервала я сиропные излияния. - Только при чем тут Эмерсон? Что, во всем Египте не нашлось ни одного подходящего археолога?
   - Но я же из Луксора - сразу к вам! - негодующе захлопала ресницами прекрасная вдова. - Генри выбрал бы только Рэдклиффа! Рэдклифф - лучше всех!
   Какая жалость. Она не попалась на мою удочку. Ох и разъярился бы Эмерсон, если бы леди Баскервиль вспомнила о нем в последнюю очередь, после отказа других египтологов! Этой глупой курице все-таки хватило ума сообразить, кто среди них лучший.
   - Что скажешь, Эмерсон?
   Не стану лукавить - ответа я ждала с лихорадочно бьющимся сердцем. Целый букет разнообразнейших эмоций пышным цветом расцвел в моей груди. О чувствах к леди Баскервиль упоминать не стану - полагаю, в них вы и сами разобрались, читатель. Уверена, дамы меня поймут. Невелика радость провести целую зиму без мужа, отправив его к черту на кулички в компании с миссис Скорбящей Нимфой. С другой стороны, наступать на горло его лебединой песне я тоже не могла...
   Эмерсон застыл посреди гостиной, не сводя горящих глаз с прелестной вдовушки. Вид у него был... ну точь-в-точь узник, перед которым после долгих лет заключения вдруг распахнулись двери темницы. Пробегавшие по лицу эмоции я читала с легкостью, точно напечатанные черным по белому слова. Недоверие. Надежда. Ликующая радость.
   Спустя несколько бесконечно долгих секунд Эмерсон издал тоскливый вздох и сник, уронив голову.
   - Нереально.
   - Но почему?! - вскинулась леди Баскервиль. - Мой дорогой незабвенный Генри обо всем позаботился. Ах, как он все предусмотрел! В завещании выделена щедрая сумма на завершение любых раскопок, начатых при его жизни. Персонал ждет в Луксоре, готов начать по первому сигналу. Нет лишь главы экспедиции. Правда, возникли кое-какие сложности. Наши рабочие из местных жителей... они боятся подходить к гробнице. Невежественный, суеверный народ...
   - Ерунда, - отмахнулся Эмерсон. - С ними я бы разобрался. Нет, леди Баскервиль, проблема в другом. Наш ребенок еще слишком мал, чтобы мы могли без опаски взять его с собой в Египет.
   В гостиной надолго повисло молчание. Удивленно приподнятые бровки леди Баскервиль, как это ни невероятно, взлетели еще выше; гостья медленно развернулась и окинула меня взглядом, в котором читался вполне логичный вопрос. Высказать этот вопрос вслух леди не позволило воспитание, но и скрыть изумление оказалось выше ее сил. В самом деле - что за причина для отказа?! Любой мужчина вцепился бы в столь щедрое предложение мертвой хваткой, плюнув на полдюжины детей и, если уж на то пошло, на полдюжины жен в придачу. Эта мысль, несмотря на всю свою очевидность, Эмерсону даже в голову не пришла! Глубину моей гордости вы оцените, читатель, узнав, какой благородный жест я сделала в ответ на преданность Эмерсона.
   - За нас не волнуйся, дорогой. - Твердость, с которой я произнесла следующую фразу, делает мне честь. - Мы с Рамзесом прекрасно справимся. Писать будем каждый день...
   - Писать?!! - Эмерсон сверкнул глазами. Клянусь, со стороны могло показаться, будто он в ярости. - Что за чертовщину ты тут несешь? Знаешь ведь, без тебя я никуда не поеду!
   - Но... - попыталась было я возразить, хотя сердце так и пело от восторга.
   - Не мели чушь, Пибоди! И речи быть не может.
   Ах, читатель! Что за сладостный миг, что за триумф выпал на мою долю! Год жизни можно отдать, лишь бы увидеть потрясение, исказившее небесные черты леди Баскервиль. И, пожалуй, еще полгода - за ее пристальный взгляд, выискивающий хоть намек на чары, которыми я намертво приковала к себе мужа!
   Придя в себя, гостья нерешительно пробормотала:
   - Можно попробовать устроить ребенка...
   - Нет, леди Баскервиль, - замотал головой Эмерсон. - Прошу прощения, но мы вынуждены отказаться. Как насчет Петри?
   - Ужасный человек, невыносимый! - содрогнулась наша гостья. - Генри терпеть не мог этого зазнайку, невежу и грубияна!
   - Есть еще Нэвилл.
   - Да он же просто неуч, как говорил Генри. К тому же Нэвилла уже нанял египетский Исследовательский фонд.
   Эмерсон предложил еще несколько имен на выбор; мадам отвергла все до единого, но раскланиваться не собиралась. Я гадала, что за карту она припрятала в рукаве. Пусть бы уж козырнула - да и отправлялась восвояси. Я устала, хотелось побыть с Эмерсоном наедине, да и живот подвело от голода.
   Не представляю, когда бы мы избавились от засидевшейся гостьи, если бы не наше беспардонное, но в данном случае весьма кстати явившееся чадо. Вечерний ритуал прощания Рамзеса с папочкой и мамочкой был незыблем, как египетские сфинксы. Тем вечером мы явно задержались, а среди добродетелей нашего отпрыска терпение, боюсь, не значится. Подождав, по его мнению, достаточно долго, Рамзес отправился на поиски родителей. Понятия не имею, каким образом ему удалось ускользнуть от бдительного ока нянюшки; впрочем, он всякий раз менял тактику, доведя искусство побега до совершенства.
   Двери гостиной распахнулись с таким треском, точно их толкнула рука какого-нибудь мифического исполина. На пороге же возникло нечто миниатюрное, чуть ли не эфемерное - фигурка в белой ночной рубашечке, с сияющим личиком в обрамлении чуть влажных кудрей. Ну чистый ангел! Для полного сходства с херувимами Рафаэля не хватало только крылышек за спиной.
   Обеими руками несостоявшийся херувим прижимал к груди огромную папку рукопись "Истории Египта" Эмерсона. Бросив быстрый и не слишком доброжелательный взгляд на незнакомку, ребенок уверенно зашлепал к папочке.
   - Говолил - почитаешь! - с укоризной напомнил он.
   - Говорил, говорил... - Эмерсон взял у сына "Историю". - Сейчас приду, Рамзес. Возвращайся к себе.
   - Нет, - спокойным, но не терпящим возражений тоном отозвался Эмерсон-младший.
   - Какая прелесть! - пропела леди Баскервиль. - Маленький ангелок!
   Я собралась было исправить это определение на другое, поточнее, как Рамзес вдруг продемонстрировал свои ямочки и сладким голоском проворковала:
   - А ты - холошенькая тетя.
   Напрасно тетя так расточала в ответ улыбки и алела счастливым румянцем. Откуда ж ей, бедной, знать, что в устах Рамзеса это не комплимент, а всего лишь констатация очевидного факта. Более того, легкий изгиб его губ и выбор слова "хорошенькая" вместо "красивая" (а разницу, будьте уверены, Рамзес знал с пеленок) заставили меня насторожиться. Я нутром чуяла, что наше не по годам проницательное чадо имеет что-то против леди Баскервиль и при первой же возможности выдаст в лоб свое нелицеприятное мнение. Стоит лишь подтолкнуть его в нужном направлении и...
   К сожалению, подобрать ключик к откровенности Рамзеса мне не удалось: помешал Эмерсон.
   - Иди к себе, сынок, - повторил он. - Няня будет волноваться.
   Услышав непривычные приказные нотки в голосе отца, Рамзес удивился, но виду не подал. Холодный расчет, как вы помните, был неотъемлемой чертой характера нашего отпрыска. Вот он и воспользовался ею на полную катушку, обратив свои чары на гостью. Просеменив через комнату, Рамзес остановился напротив леди Баскервиль, с невинным видом сунул палец в рот (между прочим, от этой идиотской привычки я отучила его еще в младенчестве) и восхищенно округлил глаза.
   - Очень холошенькая тетя. Ламзесу нлавится. Ламзес хочет на лучки.
   - Ах ты, лицемер несчастный! - возмутилась я. - А ну кыш отсюда!
   - Он у вас просто прелесть, - залепетала леди Баскервиль. - Хорошенькой тете пора уезжать, малыш. Поцелуй тетю на прощание.
   Взять его "на лучки" она и не подумала. Просто наклонилась и подставила безукоризненно гладкую белую щеку. Оскорбленный в лучших чувствах - ну как же! от постели отлынить не удалось! - Рамзес звучно приложился к щеке тети, оставив мокрое пятно там, где еще секунду назад лежал ровнехонький слой пудры.