Страница:
Черный «Рено» с желтыми шашечками на борту остановился, и они упали внутрь. Втиснулись все втроем на заднее сиденье, сдавили бедную девчонку с двух сторон могучими плечами. Наверное, все еще боялись, что она сбежит или ляпнет что-нибудь неположенное шоферу.
Шофер был пожилым человеком, и это более чем устраивало меня. Старички не любят спешить, они уже свое отспешили. Если ты едешь в такси и твой шофер - старикан, который нарочно цепляет каждый светофор и не пытается вылезти из ряда, то это раздражает. Хочется наорать на него и даже врезать по шее. Но если ты преследуешь такси на мотороллере, то неторопливый старичок за рулем - это благо, чистое удовольствие. Хочется от всей души поблагодарить его и дать ему хорошие чаевые.
В городе я держался в хвосте безо всякого труда. Я уже говорил, что центр Барселоны - сущий ад для машин. Они ползут как черепахи, едва не цепляя друг дружку блестящими боками. Они сдерживают свои лошадиные силы - как мустанги, запертые в ущелье. Они хрипят от нетерпения, мечтают вырваться на свободу, но сделать ничего не могут. Они пойманы в ловушку города, перегруженного автомобилями.
Для маленького шустрого мотороллера здесь не то что рай, но вполне удобоваримое место. Здесь многие ездят на таких же скутерах, как у меня. На забавных «осликах» с маленькими колесами. Это, конечно, менее комфортабельно и престижно, чем «Линкольн». Но стоит вам час потолкаться в автомобильной пробке в том же «Линкольне», и вы вспотеете, несмотря на кондиционер. Вы почувствуете зависть к парням на мотороллерах, пролезающим в щели между грустными большими машинами, шкворчащими, как недовольная яичница.
В городе я был хозяином положения. Но через час мы (черное такси и я на «хвосте») все же протолкались через забитую автомобилями и людьми Барселону и вылезли на автостраду.
Я побаивался. Побаивался того, что водитель такси, почувствовав свободу, надавит на «тапочку» и полетит со скоростью сто шестьдесят километров в час к неизвестной мне резиденции двух русских бандитов. Это было бы серьезным осложнением, потому что мой скутер, не самой дорогой марки, никак не выжимал больше ста двадцати.
Но мой старичок за рулем был последователен в своей неспешной манере езды. Мне хотелось остановить его, вытащить из машины и расцеловать. Потому что он шел ровно на сотке, ni mas ni menos [не больше и не меньше], и следовать в его фарватере было занятием незатруднительным и даже приятным. Может быть, пара быков на заднем сиденье материла его на чем свет стоит - на своем, на родном русском, потому что других языков они не знали.
Но только он вряд ли обращал на это внимание. Он флегматично пилил на средней скорости, и все обгоняли его. Кроме меня, конечно. Я ехал в правом ряду, держась так, чтобы между мной и черным «Рено» были два больших грузовика. Я не хотел, чтобы меня заметили раньше времени.
Фортуна благоволила ко мне.
Не подумайте, что я был спокоен в тот момент. Сердце мое, кажется, стучало в два раза быстрее обычного. Голова же, напротив, еле-еле варила свою рисовую кашку. Я дико боялся. Я собирался совершить черт-те что - такое, чего я никак не мог позволить себе в этой стране, будучи иностранцем с видом на жительство. С моим зыбким статусом я должен был вести себя тихо, как мышка, и безропотно выполнять все законы. А я гнался за какими-то двумя туристами и их девушкой, и минимум, что я собирался сделать - нарушить неприкосновенность их жилища. О максимуме говорить не будем. Я был зол, но не до такой степени, чтобы убить этих двух мясистых увальней. Чего, вполне вероятно, они заслуживали.
Я боялся. Боялся прежде всего потому, что эти двое были русскими, причем русскими самого мерзкого сорта. Они словно вылезли из моих страшных снов, из моих ночных кошмаров, отвратно ухмыляясь, воняя потом и перегаром. В России я боялся бы их меньше, там это было привычно. А теперь я выпал из обоймы. Я расслабился, уже усвоил, что закон имеет в Испании гораздо большее значение, чем в России. И мне тяжело было осознавать, что в этой ситуации от испанского закона не было ни малейшего толка. Что я могу рассчитывать только на себя.
В самом деле, что я мог сделать сейчас? Обогнать их на мотороллере и вырулить поперек дороги, перерезав им движение? Начать разборки прямо на автостраде? Я представил, как два быка тяжело и недвусмысленно вылезают из машины, вежливо интересуются, какого хрена мне надо. Я объясняю им на чистом русском, что они козлы и должны отдать мне свою девчонку. И лежу потом на обочине с разбитой мордой, смотрю в небо и хлопаю глазами. Или еще хуже: сижу в полицейском участке, и прижимаю к фингалу под глазом тряпочку, смоченную холодной водой, и пишу объяснительную, что сделал это исключительно из гуманистических побуждений, потому что подслушал их разговор и понял, что два бандита собираются надругаться над девушкой и снять ее в порнофильме против ее воли.
Мне не стоило попадать в полицию - ни по какому поводу, пусть даже самому справедливому. Поэтому я молчаливо ехал за черным такси по загородному шоссе и давил в себе страх.
7
8
9
10
Шофер был пожилым человеком, и это более чем устраивало меня. Старички не любят спешить, они уже свое отспешили. Если ты едешь в такси и твой шофер - старикан, который нарочно цепляет каждый светофор и не пытается вылезти из ряда, то это раздражает. Хочется наорать на него и даже врезать по шее. Но если ты преследуешь такси на мотороллере, то неторопливый старичок за рулем - это благо, чистое удовольствие. Хочется от всей души поблагодарить его и дать ему хорошие чаевые.
В городе я держался в хвосте безо всякого труда. Я уже говорил, что центр Барселоны - сущий ад для машин. Они ползут как черепахи, едва не цепляя друг дружку блестящими боками. Они сдерживают свои лошадиные силы - как мустанги, запертые в ущелье. Они хрипят от нетерпения, мечтают вырваться на свободу, но сделать ничего не могут. Они пойманы в ловушку города, перегруженного автомобилями.
Для маленького шустрого мотороллера здесь не то что рай, но вполне удобоваримое место. Здесь многие ездят на таких же скутерах, как у меня. На забавных «осликах» с маленькими колесами. Это, конечно, менее комфортабельно и престижно, чем «Линкольн». Но стоит вам час потолкаться в автомобильной пробке в том же «Линкольне», и вы вспотеете, несмотря на кондиционер. Вы почувствуете зависть к парням на мотороллерах, пролезающим в щели между грустными большими машинами, шкворчащими, как недовольная яичница.
В городе я был хозяином положения. Но через час мы (черное такси и я на «хвосте») все же протолкались через забитую автомобилями и людьми Барселону и вылезли на автостраду.
Я побаивался. Побаивался того, что водитель такси, почувствовав свободу, надавит на «тапочку» и полетит со скоростью сто шестьдесят километров в час к неизвестной мне резиденции двух русских бандитов. Это было бы серьезным осложнением, потому что мой скутер, не самой дорогой марки, никак не выжимал больше ста двадцати.
Но мой старичок за рулем был последователен в своей неспешной манере езды. Мне хотелось остановить его, вытащить из машины и расцеловать. Потому что он шел ровно на сотке, ni mas ni menos [не больше и не меньше], и следовать в его фарватере было занятием незатруднительным и даже приятным. Может быть, пара быков на заднем сиденье материла его на чем свет стоит - на своем, на родном русском, потому что других языков они не знали.
Но только он вряд ли обращал на это внимание. Он флегматично пилил на средней скорости, и все обгоняли его. Кроме меня, конечно. Я ехал в правом ряду, держась так, чтобы между мной и черным «Рено» были два больших грузовика. Я не хотел, чтобы меня заметили раньше времени.
Фортуна благоволила ко мне.
Не подумайте, что я был спокоен в тот момент. Сердце мое, кажется, стучало в два раза быстрее обычного. Голова же, напротив, еле-еле варила свою рисовую кашку. Я дико боялся. Я собирался совершить черт-те что - такое, чего я никак не мог позволить себе в этой стране, будучи иностранцем с видом на жительство. С моим зыбким статусом я должен был вести себя тихо, как мышка, и безропотно выполнять все законы. А я гнался за какими-то двумя туристами и их девушкой, и минимум, что я собирался сделать - нарушить неприкосновенность их жилища. О максимуме говорить не будем. Я был зол, но не до такой степени, чтобы убить этих двух мясистых увальней. Чего, вполне вероятно, они заслуживали.
Я боялся. Боялся прежде всего потому, что эти двое были русскими, причем русскими самого мерзкого сорта. Они словно вылезли из моих страшных снов, из моих ночных кошмаров, отвратно ухмыляясь, воняя потом и перегаром. В России я боялся бы их меньше, там это было привычно. А теперь я выпал из обоймы. Я расслабился, уже усвоил, что закон имеет в Испании гораздо большее значение, чем в России. И мне тяжело было осознавать, что в этой ситуации от испанского закона не было ни малейшего толка. Что я могу рассчитывать только на себя.
В самом деле, что я мог сделать сейчас? Обогнать их на мотороллере и вырулить поперек дороги, перерезав им движение? Начать разборки прямо на автостраде? Я представил, как два быка тяжело и недвусмысленно вылезают из машины, вежливо интересуются, какого хрена мне надо. Я объясняю им на чистом русском, что они козлы и должны отдать мне свою девчонку. И лежу потом на обочине с разбитой мордой, смотрю в небо и хлопаю глазами. Или еще хуже: сижу в полицейском участке, и прижимаю к фингалу под глазом тряпочку, смоченную холодной водой, и пишу объяснительную, что сделал это исключительно из гуманистических побуждений, потому что подслушал их разговор и понял, что два бандита собираются надругаться над девушкой и снять ее в порнофильме против ее воли.
Мне не стоило попадать в полицию - ни по какому поводу, пусть даже самому справедливому. Поэтому я молчаливо ехал за черным такси по загородному шоссе и давил в себе страх.
7
«Рено» вкатился в какую-то area residencial [поселок, состоящий из коттеджей с небольшими участками]. Здесь был высокий каменный забор и единственный въезд на территорию. Мне пришлось последовать за ними, держась на приличной дистанции. Конечно, я мог бы поддать газу и прилепиться прямо к их заднице, но тогда я открыто подставил бы себя. Нарисовался бы в полный рост.
И все- таки я потерял их. Нас разделяли две сотни метров, когда такси свернуло в какой-то проулок справа. Сотни коттеджей с одинаковыми белыми стенами составляли содержимое этого стандартного поселка.
Дома росли из склонов горы, как опята из пня, и дороги извивались между ними, как черви. Дорожки разветвлялись в самых неожиданных направлениях и не оставляли мне шанса хотя бы случайно наткнуться на любимых соотечественников.
Я осадил своего «ослика» и медленно поплюхал обратно ко въезду. Я остановился у ресторанчика под названием «Rosita» и стал ждать.
Пустой, освободившийся от пассажиров «Рено» появился минут через десять. Я бросился наперерез ему, размахивая руками, как ветряная мельница Сервантеса.
– Сеньор, - сказал я заплетающимся языком. - Плиз спик ми… Май амигос русос… Плиз! Дос амигос и ун чика! Спик ми намбэр оф хаус! Муй аградесидо! Йо буско зэм. Аи эм ихний фрэнд. Грасьяс [Пожалуйста, скажите мне. Мои русские друзья… Два друга и один девушка. Скажите мне номер дома! Премного благодарен! Я ищу их. Я есть ихний друг. Спасибо! (смесь ломаного английского и испанского)].
Если бы я говорил на нормальном языке я бы, пожалуй, вызвал подозрение у водителя. Но сейчас я выглядел так же безобразно, как пара его пассажиров. И говорил на таком же отвратительном языке.
К тому же я сунул старичку десять тысяч песет - хорошую плату за несколько маленьких вопросов. Мне было не жалко этих денег. В конце концов, должен же я был чем-то отблагодарить его за замечательную, неторопливую езду.
– Numero dieciocho, en la calle Verde. A la dere-cha [Номер восемнадцать на улице Зеленой. Направо (исп.)], - сказал шофер, запихивая купюру во внутренний карман пиджака. - Hombre, - вдруг добавил он и внимательно посмотрел на меня, словно оценивая, такойли я дебил, как мои русские друзья, или все же имею пару извилин в голове. - Estan muy borrachos. Dema-ciado. Es mal, no me gusta [Дружище, они очень пьяные. Чересчур. Это плохо, мне это не нравится (исп.).].
– A mi tampoco [Мне тоже (исп.).], - сказал я. Оседлал свою тарахтелку и поехал.
Мне тоже все это не нравилось. Очень.
И все- таки я потерял их. Нас разделяли две сотни метров, когда такси свернуло в какой-то проулок справа. Сотни коттеджей с одинаковыми белыми стенами составляли содержимое этого стандартного поселка.
Дома росли из склонов горы, как опята из пня, и дороги извивались между ними, как черви. Дорожки разветвлялись в самых неожиданных направлениях и не оставляли мне шанса хотя бы случайно наткнуться на любимых соотечественников.
Я осадил своего «ослика» и медленно поплюхал обратно ко въезду. Я остановился у ресторанчика под названием «Rosita» и стал ждать.
Пустой, освободившийся от пассажиров «Рено» появился минут через десять. Я бросился наперерез ему, размахивая руками, как ветряная мельница Сервантеса.
– Сеньор, - сказал я заплетающимся языком. - Плиз спик ми… Май амигос русос… Плиз! Дос амигос и ун чика! Спик ми намбэр оф хаус! Муй аградесидо! Йо буско зэм. Аи эм ихний фрэнд. Грасьяс [Пожалуйста, скажите мне. Мои русские друзья… Два друга и один девушка. Скажите мне номер дома! Премного благодарен! Я ищу их. Я есть ихний друг. Спасибо! (смесь ломаного английского и испанского)].
Если бы я говорил на нормальном языке я бы, пожалуй, вызвал подозрение у водителя. Но сейчас я выглядел так же безобразно, как пара его пассажиров. И говорил на таком же отвратительном языке.
К тому же я сунул старичку десять тысяч песет - хорошую плату за несколько маленьких вопросов. Мне было не жалко этих денег. В конце концов, должен же я был чем-то отблагодарить его за замечательную, неторопливую езду.
– Numero dieciocho, en la calle Verde. A la dere-cha [Номер восемнадцать на улице Зеленой. Направо (исп.)], - сказал шофер, запихивая купюру во внутренний карман пиджака. - Hombre, - вдруг добавил он и внимательно посмотрел на меня, словно оценивая, такойли я дебил, как мои русские друзья, или все же имею пару извилин в голове. - Estan muy borrachos. Dema-ciado. Es mal, no me gusta [Дружище, они очень пьяные. Чересчур. Это плохо, мне это не нравится (исп.).].
– A mi tampoco [Мне тоже (исп.).], - сказал я. Оседлал свою тарахтелку и поехал.
Мне тоже все это не нравилось. Очень.
8
Дом номер восемнадцать был вполне обычным коттеджем: белая шершавая штукатурка, нахлобученная треуголка черепичной крыши, толстые стены, небольшие аккуратные окна. Задницей дом втиснулся в гору, в каменистую землю. С задней стороны он имел только один этаж - второй, потому что первый утонул в горе. А на меня дом смотрел двухэтажным фасадом. Даже как бы улыбался зубастым балконом, подмигивал окнами, в которых отражалось нестерпимо блестящее небо. «Входи, - говорил он, - попробуй войти, тореро. И я с удовольствием выкину тебя со второго этажа, прямо в этот бассейн без воды, переломаю твои косточки о его твердое дно. Потому что я - частная собственность, тореро. В меня нельзя входить просто так, без разрешения. Входи, и я выплюну тебя через разбитое окно. И ты попадешь в тюрьму. А потом тебя депортируют обратно в твою варварскую страну, а я останусь здесь. Потому что я - чистый испанец, в отличие от тебя».
Я промолчал, не хватало еще только вступать в споры со всякими там тупыми домами. Я задвинул свой скутер в кусты, чтобы он не мозолил глаза. Я перелез через изгородь - скорее декоративную, чем преграждающую путь. И оказался во дворике.
Коттедж этот построили совсем недавно. Может быть, его даже еще и не совсем достроили, потому что в большом овальном бассейне, выложенном мелкой голубой плиткой, вместо воды находился всякий строительный мусор.
Наверное, он принадлежал русским, этот коттедж. Потому что он был несуразно большим по сравнению со своими соседями-коттеджами. И потому что не был достроен - чуть-чуть. Так часто бывает. Замахивается какой-нибудь ruso nuevo [Новый русский (исп.).] на шикарный домище. «Че там по мелочи бабки кидать? - говорит этот человек своим друганам где-нибудь в саратовской бане. - Налепили эти испашки домишек, как скворечников! А я хочу дом, типа, нормальный. Большой, типа». Приходит он в испанскую фирму, которая занимается строительством, пьет халявный кофе, перебирает проекты, оттопырив для важности губу, и в конце концов тыкает ногтем в фазенду, приличествующую скорее Джону Траволте, чем торговцу запчастями для «Волги». «Эту, - говорит он. - И, типа, побыстрее. Типа, с бабками проблем не будет».
А с деньгами всегда есть проблемы. Потому что случается вдруг в России кризис, или выборы, или смена правительства. Или просто сбываются чьи-то мрачные прогнозы. Президент привычно болеет пневмонией, рубль с радостным уханьем валится в пропасть, доллар молчаливо взлетает в облака. Спрос падает. Запчасти ржавеют на складе, а должники разбегаются, как крысы, по явочным квартирам и пережидают, пока набьют морды всем их ни в чем не виноватым родственникам.
Новый русский чешет в репе - он не думал, что так получится. Он думал, что ему всегда будет фартить. Он расслабился. Он только вчера просадил полштуки зеленых в ресторане и еще двести баксов кинул на шлюх. А тут такое… К нему приходит факс из Испании, где черным по белому написано - заплатить десять тысяч долларов до конца года. Он лезет в свой бумажник и обнаруживает там только новенький, неиспользованный синий презерватив с сантиметровыми шипами и головой лягушки. Человек расстроено крякает и начинает искать выход из положения.
Все выходит не так, как он думал. За его драгоценную недвижимость в Испании, оказывается, можно выручить денег в полтора раза меньше, чем он уже туда вбухал. И нужно платить каждый год приличную сумму за содержание дома. И оставлять дом недостроенным, оказывается, весьма накладно - здесь вам не Россия. В общем, куда ни кинь, везде хрен, а не белая булочка.
Остается одно - сдать дом в аренду. И то еще чертовы арендаторы воротят нос и говорят, что ни к чему им такое большое помещение, и бассейн не работает, и до моря целых триста метров вниз под гору…
И идет тогда наш горемыка к своим корешам, с которыми недавно еще только пил пиво в бане. А теперь должен он им небольшую гору денег - причем в инвалюте. И говорит он корешам своим: «А не хотите ли вы, кореша мои любезные, - говорит он им, - оттянуться со всем удовольствием на средиземноморском побережье Испании? Хата у меня там, как вы знаете, забубённая. И арендаторы висят у меня на проводе день и ночь и просят, козлы, сдать ее. Никаких, типа, денег не жалеют. Но я вам сдам ее за сумму в два раза меньшую, причем исключительно из уважения и по дружеской любви к браткам»…
Вова и Леха кивают квадратными затылками. Они, типа,, согласны. Они собирают шмотки и едут оттягиваться в Испанию.
Всю эту историю я придумал тут же, стоя перед домом номер 18 на Зеленой улице. Может быть, все было совсем не так. Просто фантазия у меня слишком богатая, и скучно мне было лезть в этот дом, и разбираться с этими хмырями без придуманной мной предыстории. К тому же мне хотелось верить, что дом этот действительно принадлежит какому-нибудь русскому. Неважно, какому. Потому что при мысли о том, что я могу залезть в дом к немцу или американцу, законопослушная душа моя взвизгивала и пыталась пуститься наутек.
Вокруг не было никого, ни души. Испания молчаливо пребывала во времени сиесты - послеобеденного отдыха, священного ничегонеделания. Народ дисциплинированно дрых в постелях, отгородившись от палящего солнца непроницаемыми жалюзи, собирал силы для ночного веселья. Я был один, и никто не собирался мне мешать.
А потому я не стал терять время. Я решительно подошел к двери, которая находилась под балконом, и взялся за ручку.
Дверь была заперта. Я обошел дом и попробовал открыть заднюю дверь - тихонечко, чтобы не создавать лишнего-шума.
Безрезультатно. Мои орлы были не настолько тупыми, чтобы оставлять двери открытыми.
Большая двустворчатая дверь на балконе, на втором этаже, была приоткрыта. Деревянная дверь, двустворчатая, с круглым верхом - огромная, почти что ворота.
Мощный вибрирующий ритм поп-музыки доносился оттуда, и музыка эта очень не нравилась мне. Наверное, Леха с Вовой уже начали свои игрища Мне нужно было спешить.
Я бросил взгляд в бассейн и увидел там лестницу - здоровенную, деревянную, тяжелую, состряпанную кое-как и наполовину изломанную - вероятно, брошенную строителями. Но меня вполне устраивала и такая.
Я вытащил ее из бассейна и приставил к балкону. Я обливался потом - не столько из-за жары, сколько из-за страха.
Я лез на балкон. В руках я держал две бандерильи. Какое-никакое, а оружие. Хотя в этот момент я предпочел бы что-нибудь более серьезное или хотя бы что-нибудь более устрашающее. Например, подствольный гранатомет.
Я уже приблизительно продумал все, нарисовал в своей не в меру развитой фантазии. Значит, так, вот как это все произойдет: я распахиваю дверь, ору по-испански: «Ни с места, полиция!» Мои жлобы с жалобным писком вываливаются в заднюю дверь и бегут голыми по улице, беспомощно размахивая своими мужскими принадлежностями…
Нет, пожалуй, это слишком мягкий вариант, такого не бывает. Все будет по-другому. Я распахиваю дверь и прыгаю внутрь, как Джеки Чан, в каждой руке по бандерилье. «Козлы позорные! - ору я по-русски. - Ща Миша Гомес вам отмашку сделает! Мордами к стене, или я за себя не отвечаю!» Но они, конечно, сдаваться так Просто не собираются. Вова выхватывает пистолет и целится мне прямо в сердце. Он уже нажимает на курок, но я успеваю метнуть бандерилью. Она попадает точно в ствол пистолета и закупоривает его намертво. Раздается взрыв, пистолет разлетается на части. Оба бандита падают без сознания, изрешеченные осколками.
Финал у этих двух сценариев был одинаковым: я поворачиваюсь к кровати, где лежит моя девушка - связанная, обнаженная и изумительно красивая. Она смотрит на меня огромными глазами. Восхищение и любовь - вот что написано в этих глазах. Я подхожу к ней и опускаюсь на одно колено. Я пытаюсь развязать веревки, которыми она спутана, но узлы слишком крепки. Тогда я вцепляюсь в узел зубами, уткнувшись носом в ее шелковистую кожу, и вижу, как высоко и волнительно вздымается ее грудь.
– Сеньора, - говорю я. - Я же предупреждал вас, что эти двое иностранцев - bandidos и bastardos [Бандиты и ублюдки (исп.).].
– Не надо слов! - Она прикладывает уже освобожденный пальчик к моим мужественным губам. - Я знала, что вы придете, что освободите меня! Ведь это судьба…
Вы, конечно, смеетесь. Вы думаете: «Здоровый взрослый бугай, а размечтался, как мальчишка! Мы думали, что ты немножко умнее, Мигель Гомес! С такими фантазиями только романы для дамочек писать…»
И вы абсолютно правы. Потому что реальность не имела ничего общего с тем, что я нафантазировал. Реальность, собственно говоря, была очень лаконичной. Очень короткой.
Она выразилась только в одном звуке.
«Бум мм!»
Как только я просунул свою глупую башку в дверь, что-то тяжелое въехало в мой череп, и я, кувыркаясь, полетел в беспросветный мрак.
Я промолчал, не хватало еще только вступать в споры со всякими там тупыми домами. Я задвинул свой скутер в кусты, чтобы он не мозолил глаза. Я перелез через изгородь - скорее декоративную, чем преграждающую путь. И оказался во дворике.
Коттедж этот построили совсем недавно. Может быть, его даже еще и не совсем достроили, потому что в большом овальном бассейне, выложенном мелкой голубой плиткой, вместо воды находился всякий строительный мусор.
Наверное, он принадлежал русским, этот коттедж. Потому что он был несуразно большим по сравнению со своими соседями-коттеджами. И потому что не был достроен - чуть-чуть. Так часто бывает. Замахивается какой-нибудь ruso nuevo [Новый русский (исп.).] на шикарный домище. «Че там по мелочи бабки кидать? - говорит этот человек своим друганам где-нибудь в саратовской бане. - Налепили эти испашки домишек, как скворечников! А я хочу дом, типа, нормальный. Большой, типа». Приходит он в испанскую фирму, которая занимается строительством, пьет халявный кофе, перебирает проекты, оттопырив для важности губу, и в конце концов тыкает ногтем в фазенду, приличествующую скорее Джону Траволте, чем торговцу запчастями для «Волги». «Эту, - говорит он. - И, типа, побыстрее. Типа, с бабками проблем не будет».
А с деньгами всегда есть проблемы. Потому что случается вдруг в России кризис, или выборы, или смена правительства. Или просто сбываются чьи-то мрачные прогнозы. Президент привычно болеет пневмонией, рубль с радостным уханьем валится в пропасть, доллар молчаливо взлетает в облака. Спрос падает. Запчасти ржавеют на складе, а должники разбегаются, как крысы, по явочным квартирам и пережидают, пока набьют морды всем их ни в чем не виноватым родственникам.
Новый русский чешет в репе - он не думал, что так получится. Он думал, что ему всегда будет фартить. Он расслабился. Он только вчера просадил полштуки зеленых в ресторане и еще двести баксов кинул на шлюх. А тут такое… К нему приходит факс из Испании, где черным по белому написано - заплатить десять тысяч долларов до конца года. Он лезет в свой бумажник и обнаруживает там только новенький, неиспользованный синий презерватив с сантиметровыми шипами и головой лягушки. Человек расстроено крякает и начинает искать выход из положения.
Все выходит не так, как он думал. За его драгоценную недвижимость в Испании, оказывается, можно выручить денег в полтора раза меньше, чем он уже туда вбухал. И нужно платить каждый год приличную сумму за содержание дома. И оставлять дом недостроенным, оказывается, весьма накладно - здесь вам не Россия. В общем, куда ни кинь, везде хрен, а не белая булочка.
Остается одно - сдать дом в аренду. И то еще чертовы арендаторы воротят нос и говорят, что ни к чему им такое большое помещение, и бассейн не работает, и до моря целых триста метров вниз под гору…
И идет тогда наш горемыка к своим корешам, с которыми недавно еще только пил пиво в бане. А теперь должен он им небольшую гору денег - причем в инвалюте. И говорит он корешам своим: «А не хотите ли вы, кореша мои любезные, - говорит он им, - оттянуться со всем удовольствием на средиземноморском побережье Испании? Хата у меня там, как вы знаете, забубённая. И арендаторы висят у меня на проводе день и ночь и просят, козлы, сдать ее. Никаких, типа, денег не жалеют. Но я вам сдам ее за сумму в два раза меньшую, причем исключительно из уважения и по дружеской любви к браткам»…
Вова и Леха кивают квадратными затылками. Они, типа,, согласны. Они собирают шмотки и едут оттягиваться в Испанию.
Всю эту историю я придумал тут же, стоя перед домом номер 18 на Зеленой улице. Может быть, все было совсем не так. Просто фантазия у меня слишком богатая, и скучно мне было лезть в этот дом, и разбираться с этими хмырями без придуманной мной предыстории. К тому же мне хотелось верить, что дом этот действительно принадлежит какому-нибудь русскому. Неважно, какому. Потому что при мысли о том, что я могу залезть в дом к немцу или американцу, законопослушная душа моя взвизгивала и пыталась пуститься наутек.
Вокруг не было никого, ни души. Испания молчаливо пребывала во времени сиесты - послеобеденного отдыха, священного ничегонеделания. Народ дисциплинированно дрых в постелях, отгородившись от палящего солнца непроницаемыми жалюзи, собирал силы для ночного веселья. Я был один, и никто не собирался мне мешать.
А потому я не стал терять время. Я решительно подошел к двери, которая находилась под балконом, и взялся за ручку.
Дверь была заперта. Я обошел дом и попробовал открыть заднюю дверь - тихонечко, чтобы не создавать лишнего-шума.
Безрезультатно. Мои орлы были не настолько тупыми, чтобы оставлять двери открытыми.
Большая двустворчатая дверь на балконе, на втором этаже, была приоткрыта. Деревянная дверь, двустворчатая, с круглым верхом - огромная, почти что ворота.
Мощный вибрирующий ритм поп-музыки доносился оттуда, и музыка эта очень не нравилась мне. Наверное, Леха с Вовой уже начали свои игрища Мне нужно было спешить.
Я бросил взгляд в бассейн и увидел там лестницу - здоровенную, деревянную, тяжелую, состряпанную кое-как и наполовину изломанную - вероятно, брошенную строителями. Но меня вполне устраивала и такая.
Я вытащил ее из бассейна и приставил к балкону. Я обливался потом - не столько из-за жары, сколько из-за страха.
Я лез на балкон. В руках я держал две бандерильи. Какое-никакое, а оружие. Хотя в этот момент я предпочел бы что-нибудь более серьезное или хотя бы что-нибудь более устрашающее. Например, подствольный гранатомет.
Я уже приблизительно продумал все, нарисовал в своей не в меру развитой фантазии. Значит, так, вот как это все произойдет: я распахиваю дверь, ору по-испански: «Ни с места, полиция!» Мои жлобы с жалобным писком вываливаются в заднюю дверь и бегут голыми по улице, беспомощно размахивая своими мужскими принадлежностями…
Нет, пожалуй, это слишком мягкий вариант, такого не бывает. Все будет по-другому. Я распахиваю дверь и прыгаю внутрь, как Джеки Чан, в каждой руке по бандерилье. «Козлы позорные! - ору я по-русски. - Ща Миша Гомес вам отмашку сделает! Мордами к стене, или я за себя не отвечаю!» Но они, конечно, сдаваться так Просто не собираются. Вова выхватывает пистолет и целится мне прямо в сердце. Он уже нажимает на курок, но я успеваю метнуть бандерилью. Она попадает точно в ствол пистолета и закупоривает его намертво. Раздается взрыв, пистолет разлетается на части. Оба бандита падают без сознания, изрешеченные осколками.
Финал у этих двух сценариев был одинаковым: я поворачиваюсь к кровати, где лежит моя девушка - связанная, обнаженная и изумительно красивая. Она смотрит на меня огромными глазами. Восхищение и любовь - вот что написано в этих глазах. Я подхожу к ней и опускаюсь на одно колено. Я пытаюсь развязать веревки, которыми она спутана, но узлы слишком крепки. Тогда я вцепляюсь в узел зубами, уткнувшись носом в ее шелковистую кожу, и вижу, как высоко и волнительно вздымается ее грудь.
– Сеньора, - говорю я. - Я же предупреждал вас, что эти двое иностранцев - bandidos и bastardos [Бандиты и ублюдки (исп.).].
– Не надо слов! - Она прикладывает уже освобожденный пальчик к моим мужественным губам. - Я знала, что вы придете, что освободите меня! Ведь это судьба…
Вы, конечно, смеетесь. Вы думаете: «Здоровый взрослый бугай, а размечтался, как мальчишка! Мы думали, что ты немножко умнее, Мигель Гомес! С такими фантазиями только романы для дамочек писать…»
И вы абсолютно правы. Потому что реальность не имела ничего общего с тем, что я нафантазировал. Реальность, собственно говоря, была очень лаконичной. Очень короткой.
Она выразилась только в одном звуке.
«Бум мм!»
Как только я просунул свою глупую башку в дверь, что-то тяжелое въехало в мой череп, и я, кувыркаясь, полетел в беспросветный мрак.
9
Я открыл веки. И не поверил своим глазам.
Я валялся на куче полугнилых шкур в какой-то мрачной комнатушке. Стены ее, сложенные из огромных, грубо обтесанных камней, едва освещались фитильком, плавающим в чашке с жиром. Запах стоял здесь ужасный. Вонь горящего жира, вонь годами немытых тел, вонь испражнений. И еще смрад смерти. Почему-то именно смертью пахло здесь, в этом темном и холодном каземате. Я хорошо запомнил запах смерти, когда работал в морге.
Я пошевелился и застонал. Дотронулся рукой до головы - на ней была здоровенная ссадина. Кровь текла по лбу, стекала на глаза, так что я с трудом мог разлепить ресницы. Я попытался приподняться и тут же упал обратно. Боль раздирала меня изнутри.
Две фигуры, облаченные в бесформенные балахоны, стояли рядом. Одежда одного человека была грязно-бурого цвета, и на ней были нашиты голубые многоконечные звезды. Ряса другого человека была белой, не менее, впрочем, грязной. Лица людей скрывали глубоко надвинутые капюшоны. В полумраке я различал только глаза, внимательно глядящие на меня.
На моих русских быков эти двое не были похожи никоим образом.
– Non aya lugar de mas ofender a nuestra Santa fe, - произнес один из людей, тот, что был одет в белое, - asi en los que hasta aqui dios ha querido guardar como en los que cayeron se enmendaron e reduzieron a la santa madre yglesia [Нельзя допустить дальнейшего оскорбления нашей святой веры как в отношении тех, кого Господь сохранил невредимыми, так и в отношении тех, которые пали, раскаялись и вернулись к святой Матери-Церкви (староиспанаский язык).
Он говорил на странном языке. Кажется, это была разновидность испанского - древняя, наполовину напоминающая латынь.
– Святой Матери-Церкви? - Губы человека в буром балахоне искривились в усмешке. - Уважаемый Фернандо де ла Крус, вы все еще верите в святость Папы и его прислужников здесь, в Испании? Вы, alumbrados [«Иллюминаты» - мистическое учение католического христианства. Появилось в Испании в конце XV века] - забавные люди. Забавные и наивные. Вас обвиняет в греховной ереси Инквизиция. Вас пытают в подвалах демоны, рядящиеся под святош. Вас выводят на аутодафе с кляпами во рту, Вас лишают имущества, публично порют розгами, ссылают на каторгу. Благодарите Бога, что вас еще не сжигают живьем, как скрытых евреев. И все же вы верите в то, что Святая Церковь может вернуться к истинной вере!…
Этот человек говорил на таком же архаичном испанском, однако почему-то я понимал его без труда.
– Церковь погрязла в грехе, - сказал Фернандо де ла Крус. - Это несомненно. Но Бог милостив. Он простит заблудших, простит раскаявшихся. Нужно лишь возвыситься до непосредственного соединения с Богом. И внешние религиозные обряды могут лишь помешать этому соединению. Внутренний свет, озаряющий наши души, исходит от самого Бога, а не от предписаний Папы и его церкви. Мы, иллюминаты, не нуждаемся ни в каких человеческих указаниях и должны поступать лишь так, как диктует нам наш внутренний, божественный свет! Религиозные обряды, иконы и церкви нужны лишь для необразованных людей, как нужны игрушки детям. Люди, поднявшиеся на истинную высоту, должны обходиться без них, так как все внешнее отвлекает от созерцательной жизни, от соединения с Богом. И пусть Инквизиция преследует нас! Ибо мученичество всегда было уделом истинных христиан! Да воздастся нам…
– Довольно, дон Фернандо! Я хорошо знаю суть вашего учения. - В голосе человека в бурой рясе не было насмешки - скорее уважение, смешанное с нетерпеливостью. - Прошу прошения, дон Фернандо, но дела наши спешны и не терпят отлагательства. Я не могу долго удерживать своей магической властью здесь этого человека. Силы мои слабы, и скоро он вернется в свое время, предназначенное ему Богом. Нам надо решить, что делать с ним.
– Это и есть он? - Дон Фернандо снова уставился на меня. - Этот странно одетый человек и есть ваш Clavus [Ключ (лат.).], уважаемый Рибасде Балмаседа?
– Да. - Тот, кого назвали де Балмаседой, осторожно дотронулся до меня длинным сучковатым посохом. - Это он, ошибки быть не должно. Я тщательно составил заклинание - на это у меня ушло полтора года. И звезды сегодня наконец-то расположились благоприятным для сего дела образом. Это он, Clavus.
– Кто я? - Потрескавшиеся губы мои едва шевелились. - Клавус? Какой еще клавус? Я - Мигель. Мигель Гомес. Разрешите представиться, ваши светлости…
– Нам неизвестно твое мирское имя, - голос Балмаседы был хладнокровен. - Но роль твоя значительна. Ты - рука Промысла Божьего, и мы допустить не можем, чтобы ты умер, не выполнив своего предназначения.
– Умер? - Я покачал головой, насколько это позволяла боль в разбитом лбу. - Но я вроде бы не собираюсь умирать.
– Там, в своем времени, ты скоро умрешь. По прошествии получаса тебе перережут горло и швырнут тело твое на съедение собакам. Мы знаем об этом, ибо так сказали волшебные книги.
– Эти, что ли, быки отмороженные? - пробормотал я. - Они мне там глотку попишут?
– Говори на языке образованного человека, если хочешь, чтобы тебя поняли, - вмешался дон Фернандо. - Да, двое человеков, не сознающих, что творят, ибо ведомы рукой Диавола, врага Господа нашего, должны убить тебя там. Им кажется, что они тешат свои низменные страсти. Но на самом деле они пойманы в ловушку диавольского наваждения - так же, как и ты. Сети Сатаны расставлены широко, и трудно не угодить в них грешнику.
– Вы хотите спасти меня?
– Мы должны спасти тебя, юноша! - Голос дона Фернандо звучал торжественно, может быть, даже несколько помпезно - ему явно нравилось быть спасителем. - Груз твой велик, и лишь тебе нести его! Не можем мы, озаренные светом Господним, допустить, чтобы погиб ты из-за глупой ошибки и La Puerta del Diablo [Врата Дьявола (исп.).] не были закрыты. Лишь поэтому пренебрег я, иллюминат, советом Господа нашего не прибегать к колдовствам и волхвованиям. Лишь потому преступил я через грех свой и страх свой и обратился к помощи могущественнейшего и скрытнейшего из магов Каталонии - Рибаса де Балмаседы. И пусть покарает за то меня рука Вседержителя нашего…
– Дон Фернандо! - де Балмаседа говорил уже явно с раздражением. - Не поминайте имени Господа всуе, ибо не вам судить, кто ближе к нему! Оставьте ваши святые речи для ваших последователей. У нас остались лишь считаные минуты для выполнения нашей миссии. - Он кивнул на большие песочные часы на полу. - Итак, спрашиваю я вас, Фернандо Хавьер Менее де ла Крус, признаете ли вы, что сей человек, находящийся в сей комнате, - истинный Clavus?
– Да! - Де ла Крус, похоже, был слегка напуган властным голосом мага, заполнявшим сейчас всю комнату. - Признаю!
– Тогда да свершится воля Божия!
Де Балмаседа преклонил колена и опустился на пол рядом со мной. Он извлек из складок своего балахона глиняную бутылочку, вытащил из нее пробку и протянул мне.
– Пей, Clavus, - сказал он мне.
– Подождите… - я слабо сопротивлялся. - Вы, это, сеньор Балмаседа, уж объясните мне, дураку такому, во что я ввязался. Что это за Врата Дьявола? И что у меня за миссия такая секретная? И наконец, что мне делать там, когда я снова наедине с этими быками окажусь? У меня ж голова вся разбита, еле двигаюсь. Может, вы мне оружие какое дадите? Мушкеты у вас еще не изобрели? Хотя бы саблю…
– Мигель Гомес, замолчи! - Одна рука мага грубо схватила меня за затылок, другая ткнула горлышком бутылки прямо мне в рот. - Не заставляй меня сомневаться в результатах моей работы! Ибо не может быть таким глупцом Clavus, проводник воли Божьей! Ты должен сам познать суть вещей! Пей! Ты все увидишь сам!…
Я разжал зубы, и снадобье полилось мне в рот, обожгло мою глотку. Оно остановило мое дыхание, потому что едкий запах был непереносим. Я захрипел, пытаясь сделать вдох, и забился на полу.
Последнее, что я видел - это песчинка, одиноко скользнувшая из верхней чаши часов в нижнюю.
Я валялся на куче полугнилых шкур в какой-то мрачной комнатушке. Стены ее, сложенные из огромных, грубо обтесанных камней, едва освещались фитильком, плавающим в чашке с жиром. Запах стоял здесь ужасный. Вонь горящего жира, вонь годами немытых тел, вонь испражнений. И еще смрад смерти. Почему-то именно смертью пахло здесь, в этом темном и холодном каземате. Я хорошо запомнил запах смерти, когда работал в морге.
Я пошевелился и застонал. Дотронулся рукой до головы - на ней была здоровенная ссадина. Кровь текла по лбу, стекала на глаза, так что я с трудом мог разлепить ресницы. Я попытался приподняться и тут же упал обратно. Боль раздирала меня изнутри.
Две фигуры, облаченные в бесформенные балахоны, стояли рядом. Одежда одного человека была грязно-бурого цвета, и на ней были нашиты голубые многоконечные звезды. Ряса другого человека была белой, не менее, впрочем, грязной. Лица людей скрывали глубоко надвинутые капюшоны. В полумраке я различал только глаза, внимательно глядящие на меня.
На моих русских быков эти двое не были похожи никоим образом.
– Non aya lugar de mas ofender a nuestra Santa fe, - произнес один из людей, тот, что был одет в белое, - asi en los que hasta aqui dios ha querido guardar como en los que cayeron se enmendaron e reduzieron a la santa madre yglesia [Нельзя допустить дальнейшего оскорбления нашей святой веры как в отношении тех, кого Господь сохранил невредимыми, так и в отношении тех, которые пали, раскаялись и вернулись к святой Матери-Церкви (староиспанаский язык).
Он говорил на странном языке. Кажется, это была разновидность испанского - древняя, наполовину напоминающая латынь.
– Святой Матери-Церкви? - Губы человека в буром балахоне искривились в усмешке. - Уважаемый Фернандо де ла Крус, вы все еще верите в святость Папы и его прислужников здесь, в Испании? Вы, alumbrados [«Иллюминаты» - мистическое учение католического христианства. Появилось в Испании в конце XV века] - забавные люди. Забавные и наивные. Вас обвиняет в греховной ереси Инквизиция. Вас пытают в подвалах демоны, рядящиеся под святош. Вас выводят на аутодафе с кляпами во рту, Вас лишают имущества, публично порют розгами, ссылают на каторгу. Благодарите Бога, что вас еще не сжигают живьем, как скрытых евреев. И все же вы верите в то, что Святая Церковь может вернуться к истинной вере!…
Этот человек говорил на таком же архаичном испанском, однако почему-то я понимал его без труда.
– Церковь погрязла в грехе, - сказал Фернандо де ла Крус. - Это несомненно. Но Бог милостив. Он простит заблудших, простит раскаявшихся. Нужно лишь возвыситься до непосредственного соединения с Богом. И внешние религиозные обряды могут лишь помешать этому соединению. Внутренний свет, озаряющий наши души, исходит от самого Бога, а не от предписаний Папы и его церкви. Мы, иллюминаты, не нуждаемся ни в каких человеческих указаниях и должны поступать лишь так, как диктует нам наш внутренний, божественный свет! Религиозные обряды, иконы и церкви нужны лишь для необразованных людей, как нужны игрушки детям. Люди, поднявшиеся на истинную высоту, должны обходиться без них, так как все внешнее отвлекает от созерцательной жизни, от соединения с Богом. И пусть Инквизиция преследует нас! Ибо мученичество всегда было уделом истинных христиан! Да воздастся нам…
– Довольно, дон Фернандо! Я хорошо знаю суть вашего учения. - В голосе человека в бурой рясе не было насмешки - скорее уважение, смешанное с нетерпеливостью. - Прошу прошения, дон Фернандо, но дела наши спешны и не терпят отлагательства. Я не могу долго удерживать своей магической властью здесь этого человека. Силы мои слабы, и скоро он вернется в свое время, предназначенное ему Богом. Нам надо решить, что делать с ним.
– Это и есть он? - Дон Фернандо снова уставился на меня. - Этот странно одетый человек и есть ваш Clavus [Ключ (лат.).], уважаемый Рибасде Балмаседа?
– Да. - Тот, кого назвали де Балмаседой, осторожно дотронулся до меня длинным сучковатым посохом. - Это он, ошибки быть не должно. Я тщательно составил заклинание - на это у меня ушло полтора года. И звезды сегодня наконец-то расположились благоприятным для сего дела образом. Это он, Clavus.
– Кто я? - Потрескавшиеся губы мои едва шевелились. - Клавус? Какой еще клавус? Я - Мигель. Мигель Гомес. Разрешите представиться, ваши светлости…
– Нам неизвестно твое мирское имя, - голос Балмаседы был хладнокровен. - Но роль твоя значительна. Ты - рука Промысла Божьего, и мы допустить не можем, чтобы ты умер, не выполнив своего предназначения.
– Умер? - Я покачал головой, насколько это позволяла боль в разбитом лбу. - Но я вроде бы не собираюсь умирать.
– Там, в своем времени, ты скоро умрешь. По прошествии получаса тебе перережут горло и швырнут тело твое на съедение собакам. Мы знаем об этом, ибо так сказали волшебные книги.
– Эти, что ли, быки отмороженные? - пробормотал я. - Они мне там глотку попишут?
– Говори на языке образованного человека, если хочешь, чтобы тебя поняли, - вмешался дон Фернандо. - Да, двое человеков, не сознающих, что творят, ибо ведомы рукой Диавола, врага Господа нашего, должны убить тебя там. Им кажется, что они тешат свои низменные страсти. Но на самом деле они пойманы в ловушку диавольского наваждения - так же, как и ты. Сети Сатаны расставлены широко, и трудно не угодить в них грешнику.
– Вы хотите спасти меня?
– Мы должны спасти тебя, юноша! - Голос дона Фернандо звучал торжественно, может быть, даже несколько помпезно - ему явно нравилось быть спасителем. - Груз твой велик, и лишь тебе нести его! Не можем мы, озаренные светом Господним, допустить, чтобы погиб ты из-за глупой ошибки и La Puerta del Diablo [Врата Дьявола (исп.).] не были закрыты. Лишь поэтому пренебрег я, иллюминат, советом Господа нашего не прибегать к колдовствам и волхвованиям. Лишь потому преступил я через грех свой и страх свой и обратился к помощи могущественнейшего и скрытнейшего из магов Каталонии - Рибаса де Балмаседы. И пусть покарает за то меня рука Вседержителя нашего…
– Дон Фернандо! - де Балмаседа говорил уже явно с раздражением. - Не поминайте имени Господа всуе, ибо не вам судить, кто ближе к нему! Оставьте ваши святые речи для ваших последователей. У нас остались лишь считаные минуты для выполнения нашей миссии. - Он кивнул на большие песочные часы на полу. - Итак, спрашиваю я вас, Фернандо Хавьер Менее де ла Крус, признаете ли вы, что сей человек, находящийся в сей комнате, - истинный Clavus?
– Да! - Де ла Крус, похоже, был слегка напуган властным голосом мага, заполнявшим сейчас всю комнату. - Признаю!
– Тогда да свершится воля Божия!
Де Балмаседа преклонил колена и опустился на пол рядом со мной. Он извлек из складок своего балахона глиняную бутылочку, вытащил из нее пробку и протянул мне.
– Пей, Clavus, - сказал он мне.
– Подождите… - я слабо сопротивлялся. - Вы, это, сеньор Балмаседа, уж объясните мне, дураку такому, во что я ввязался. Что это за Врата Дьявола? И что у меня за миссия такая секретная? И наконец, что мне делать там, когда я снова наедине с этими быками окажусь? У меня ж голова вся разбита, еле двигаюсь. Может, вы мне оружие какое дадите? Мушкеты у вас еще не изобрели? Хотя бы саблю…
– Мигель Гомес, замолчи! - Одна рука мага грубо схватила меня за затылок, другая ткнула горлышком бутылки прямо мне в рот. - Не заставляй меня сомневаться в результатах моей работы! Ибо не может быть таким глупцом Clavus, проводник воли Божьей! Ты должен сам познать суть вещей! Пей! Ты все увидишь сам!…
Я разжал зубы, и снадобье полилось мне в рот, обожгло мою глотку. Оно остановило мое дыхание, потому что едкий запах был непереносим. Я захрипел, пытаясь сделать вдох, и забился на полу.
Последнее, что я видел - это песчинка, одиноко скользнувшая из верхней чаши часов в нижнюю.
10
Я открыл глаза, На этот раз я вполне поверил тому, что увидел. Потому что это была моя реальность. Я сидел на полу в гостиной комнате того самого дома, в который проник только что без приглашения. Я сидел на полу, прислоненный для устойчивости к стене. Руки мои были заведены за спину и скованы наручниками, а цепь их была пропущена сквозь решетку камина. Толстый железный прут каминной решетки надежно удерживал меня от дальнейших глупостей.
Я, дурень, сунул голову свою прямо в ловушку. И получил по глупой голове чем-то твердым - скорее всего, вот этой кочергой. Она валялась у камина и была покрыта кровью. Моей кровью.
Меня треснули по башке, и поделом - не будь таким раззявой. Размечтался, понимаешь ли. Супермен нашелся. Вообще фантазия у меня развита не в меру. Сколько времени я был в отключке - минут десять? И за это время такая чертовщина мне привиделась. Каземат какой-то, Испания времен Инквизиции. Славная парочка - какой-то повернутый сектант (иллюминат, кажется?) и маг с неприличным названием де Балмаседа. Один в нестираном белом балахоне, другой - в нестираном коричневом, со звездами.
Расскажешь кому - засмеют.
Хотя самому мне было не до смеха. Вляпался я здорово, по самые уши. Вова и Леха завершали приготовления к съемке своего хард-порно. Они уже скинули потные майки и остались в цветастых трусах до колен. Когда я увидел их обнаженные торсы, мне захотелось засмеяться и заплакать одновременно.
Я, дурень, сунул голову свою прямо в ловушку. И получил по глупой голове чем-то твердым - скорее всего, вот этой кочергой. Она валялась у камина и была покрыта кровью. Моей кровью.
Меня треснули по башке, и поделом - не будь таким раззявой. Размечтался, понимаешь ли. Супермен нашелся. Вообще фантазия у меня развита не в меру. Сколько времени я был в отключке - минут десять? И за это время такая чертовщина мне привиделась. Каземат какой-то, Испания времен Инквизиции. Славная парочка - какой-то повернутый сектант (иллюминат, кажется?) и маг с неприличным названием де Балмаседа. Один в нестираном белом балахоне, другой - в нестираном коричневом, со звездами.
Расскажешь кому - засмеют.
Хотя самому мне было не до смеха. Вляпался я здорово, по самые уши. Вова и Леха завершали приготовления к съемке своего хард-порно. Они уже скинули потные майки и остались в цветастых трусах до колен. Когда я увидел их обнаженные торсы, мне захотелось засмеяться и заплакать одновременно.