Страница:
Я уже говорил, что мы не спали с ней. Хотя она периодически совершала атаки на меня. Совершала покушения на мою высоконравственность. Иногда, когда мы засиживались допоздна у меня в квартирке, она говорила мне: «Я останусь у тебя». «Ты должна идти, - говорил я ей. - Паула будет волноваться». - «Пауле наплевать, - сообщала мне Анютка, - она сегодня вообще ночевать не придет, останется спать со своим рыжим Джефом. Она имеет большую удачу, чем я - он ее любит». «Тем более нужно идти, - упорствовал я, - ваша квартира будет пустой, и туда могут забраться воры!» - «Нет, я боюсь идти! Сейчас ночь, и на меня могут нападать бандидос!» - «Я провожу тебя», - со вздохом говорил я, и полчаса мы шли по ночному городу, где народу на улицах было больше, чем днем. Народ веселился и пил свое вино, и, уж конечно, не было никаких бандидос. А потом еще час мы стояли у Анюткиной двери, и целовались, и разговаривали, и опять целовались, и я отказывался зайти к ней хотя бы на чашечку кофе, и говорил, что поздно, и надо идти спать, потому что завтра мы будем, как обычно, опаздывать…
Странно было все это. Любой человек, который хорошо знал меня, сказал бы, что я свихнулся. И был бы в чем-то прав.
Анютка была очень хорошенькой девочкой. Для китаянки она была просто красавицей. На нее постоянно оглядывались на улицах. Она была милой и веселой. И она заводила меня. Когда ее маленькие ручки гуляли по моему телу, я заводился так, что чуть не сходил с ума. И все же я не доводил дело до конца. И часто, проводив ее до дома, я шел в первый попавшийся бар, где выпивал стакан виски и снимал на ночь какую-нибудь девчонку, с этим у меня проблем не было. У меня была уже определенная репутация в нашем городке. Reputacion de macho hambriento [Репутация голодного самца (исп.).]1.
А чего бы вы хотели? Попробуйте сами так - целый день тесно общаться с замечательной красивой девчонкой и не иметь возможности… Ну, вы понимаете, о чем речь. Естественно, я набрасывался после этого на других девиц, как озверевший орангутанг. Я размазывал их по кровати, совершал с ними акробатические этюды, доводил их до абсолютного восторга. А сам думал в это время о своих двух девушках - об Ань Цзян и о той, которая от меня сбежала. Я еще никак не мог сделать выбор.
Конечно, я мог бы справиться со своей бредовой любовью, остановить свой выбор на Анютке. Она перебралась бы ко мне жить в тот же день, в тот же час, когда я сказал бы ей об этом. И мы жили бы счастливо.
Но… Но недолго.
С Анюткой нельзя было поступать так. Она была воспитана по-другому. Понятия о свободной любви у нее были самые приблизительные, примерно такие: «Пусть другие этим занимаются, но для меня это не подойдет». Она была достаточно серьезна в этом вопросе. И лечь в постель с Ань Цзян в любом случае означало одно: через некоторое время нам предстоял бы законный брак.
А я вовсе не собирался жениться. Можно было назвать десяток причин этому, но самая главная причина была одна: я просто не хотел жениться.
Пожалуй, я был слишком непостоянным. Я привык к свободе и не хотел себя ни в чем ограничивать. Так что если бы даже я слицемерил перед Цзян и самим собой, если бы я позволил ей выйти за меня замуж, то через некоторое время я сорвался бы. Может быть, я не ушел бы от нее, но гулял бы налево. А это было чревато. Потому что Цзян была мастером боевых искусств.
У меня уже был печальный прецедент. По неопытности я привел домой одну девушку слишком рано, часов в девять вечера. Девушку звали Элиза. Она была бельгийкой - голубоглазой блондиночкой, немножко пухлой и жизнерадостной, как овечка. Мы встречались по меньшей мере раз в две недели. У нее не было никаких претензий ко мне, просто ей нравилось заниматься со мной любовью. Про Цзян она не знала ничего, на свою беду.
В этот день я сказал Анютке, что меня не будет. Что я уеду к брату в Барселону. Или к дяде в Жирону. Или к медведям на Северный полюс. Короче говоря, я взял
отпуск.
И только мы с Элизой выпили вина, и поболтали, и посмеялись, и наконец-то раздели друг друга, и даже успели приступить к самому увлекательному занятию, как раздался звонок в дверь.
– Ой! - Элиза остановила свои движения. - Кто-то идет. Нужно открыть.
– Не обращай внимания… - Я пытался продолжить.
Звонок трещал без умолку. Потом дверь загрохотала от ударов,
– Мигель, открой!!! - знакомый голос раздался из-за двери. - Пожалуйста! Я знаю, что ты здесь! Мне надо с тобой говорить!!!
Надо сказать, что квартирка у меня совсем маленькая. У меня нет никакой прихожей, и входная дверь выходит практически в единственную комнатку. И то, что кричат за дверью, слышно очень хорошо. Тем более, когда орут во всю глотку.
Цзян, это она. Su puta madre!!! Carramba!!! Y maldita sea!!! [Несколько испанских ругательств средней степени неприличности.] Принесло мою маленькую китайскую девочку в самый неподходящий момент. Что ты будешь делать?
– Не открывай, пусть думает, что тебя нет дома, - сказала шепотом Лиз. Она, похоже, перепугалась, и было отчего. Грохот стоял такой, как будто в дверь ломился взвод спецназовцев.
– Не получится. Она видела, что у меня свет в окне горит. Если не открою, может дверь высадить. Решит, что со мной что-нибудь случилось.
– Кто это? - Элиза спешно натягивала трусики.
– Цзян. Мы с ней работаем.
– Что?! - На этот раз заорала Элиза. - Эта маленькая китайская засранка? Ты и с ней спишь, animal [ Животное (исп.).]?
– Нет… - Я замахал руками. - Нет, мы просто работаем вместе. Одевайся, Лиз, и не шуми. Я сейчас выйду на лестничную площадку и узнаю, что ей нужно. А потом вернусь. Не обижайся, Лиз.
– Вот еще, больно нужно! Плевать мне! - Элиза яростно сдирала с себя одежду, которую успела надеть. Сняла все, кинула трусики посреди комнаты и шлепнулась на кровать поверх одеяла. - Плевать на все! - сказала она. - Пусть заходит кто угодно. Я не собираюсь ни от кого прятаться. Тем более от чертовых китайских обезьян!
– Ah, las mujeres!…[ Ох уж эти женщины!., {исп.)]
Я высунул свою физиономию на лестничную клетку. Ань Цзян имела вид фурии. Глаза ее сверкали и, кажется, даже светились в темноте, как у разъяренной кошки.
– Ты обманул меня! - громко заявила она. - Ты сказал мне, что уехал, а сам не уехал! Ты остался дома!
– Я в курсе, - сказал я ледяным тоном. - Ну и что? Можешь считать, что меня нет дома. Нет меня, понимаешь? Занят я. Извини, у меня важные дела. Завтра увидимся.
Я попытался закрыть дверь, но Цзян вцепилась в ручку мертвой хваткой и тянула ее на себя.
– У тебя там кто-то есть? Почему ты не хочешь меня пустить?
– Анютка, - сказал я, внутренне свирепея, но все еще сдерживая желание спустить ее с лестницы. - Иди домой, детка. Не выводи меня из себя,…
Я не успел договорить. Не успел объяснить, что такое неприкосновенность жилища и частная жизнь и что приличные люди заранее договариваются о визите, и так далее. Потому что дверь бешено рванулась, я получил удар ногой в грудь и влетел внутрь комнаты. А Цзян влетела за мной, захлопнув за собой,дверь со столь яростной силой, что чуть не вылетели стекла в окнах.
Элиза возлежала на моей кровати в бесстыдной позе римской гетеры и наблюдала за происходящим с мстительным удовольствием.
– Su crimen lo condeno [Его преступление осудило его (исп.).], - произнесла она торжественным голосом.
Элиза любила показать свою образованность. Она была студенткой в Брюссельском университете, а в Ремьендо приезжала на лето, к каким-то своим родственникам - купаться в Средиземном море, совершенствовать испанский язык, гулять по вечерам в шумной компании своих сверстников и кружить головы симпатичным местным парням - таким охламонам, как я.
На этот раз ей лучше было держать язык за зубами.
– Заткнись, - произнесла Цзян. Произнесла тихо, но у меня мурашки поползли по спине от ее сиплого, сдавленного голоса. Я никогда не слышал, чтобы она говорила так. - Убирайся отсюда, puta [Шлюха (исп.).].
Я сидел на полу и туго соображал, что мне предпринять.
– Что?!! - заорала Элиза. - Кто здесь - puta?! Я - puta? Да ты сама - puta, у la hija de gran puta, y la mona barata de Chino manchado! Me cago en tu padre! Tortiller!!! [Поток испанских выражений, в которых ораторша неуважительно отзывается о Китае, о матери и отце Ань Цзян, а также о ее сексуальной ориентации.]
Она выражалась и выражалась. Пожалуй, она довела свой испанский до полного совершенства - в смысле ругательств.
Когда материшься на чужом языке, не думаешь, как это грязно звучит для того, кто на этом языке разговаривает. Это не каждый может выдержать.
Я не думаю, что Анютка хорошо соображала в этот момент. Потому что она совершила поступок, который вовсе не соответствовал созерцательному восточному мировоззрению. Она быстрым четким шагом подошла к Луизе и схватила ее за глотку.
– А-а!!! - завопила неуемная бельгийка. - Драться?! Сейчас я тебе покажу, tu puta madre!
Она вскочила на колени и полоснула ногтями по щеке Анютки. Она собиралась как следует отделать наглую китайскую девчонку. Но не успела это сделать.
Ань Цзян уклонилась от следующего удара. А потом поднырнула под орущую голую Лиз, размахивающую всеми конечностями, и швырнула ее через всю комнату.
Полет бельгийки был не слишком изящным. Она влетела в стену, грохнулась всем телом. Визг ее взвился до непереносимо высокой ноты и резко оборвался. Она сидела на полу, хватала ртом воздух, глаза ее были круглым и от боли и от ужаса. Она медленно двигалась на попе назад, перебирая ногами. Она пыталась отодвинуться от Цзян, которая наступала на нее с решительным выражением лица. Кажется, Цзян совсем съехала с катушек.
Я наконец-то опомнился. В последнюю секунду я совершил прыжок через всю комнату и схватил Цзян сзади. Я облапил ее, прижав ее руки к ее туловищу - так, что она вздохнуть не могла. Я все-таки был намного сильнее ее, хотя и не мог справиться с ней в открытом бою. Теперь я поймал ее хитростью. Она попыталась стукнуть пяткой по моей стопе, но я уже знал эти ее штучки, расставил ноги, встал в стойку, в которой она не могла меня достать.
– Успокойся немедленно… - прошипел я ей в ухо. - Идиотка, что ты делаешь?
– Я убью ее! - выкрикнула вдруг Анютка и сделала еще одну попытку вырваться. - Она плохая! Она так называла меня! И ты предал меня! Ты - brutal! [Скотина (исп.).]
– Лиз - беззащитная девчонка. Такая же глупая, как и ты, но только гораздо слабее тебя. И сейчас ты избиваешь ее, пользуясь ее слабостью. Подумай, что бы сказал сейчас твой учитель? Он устыдился бы тебя! Я напишу ему, как ты бьешь беззащитных…
Анютка резко обмякла в моих руках. Это была серьезная угроза, и она знала, что я могу ее осуществить. Она сама дала мне адрес своего учителя. И даже сказала, что ее учитель, Хэ Юн, знает русский язык, потому что учился в Советском Союзе.
Я разжал руки, и Анютка упала на колени. А потом прижалась лицом к полу, и плечи ее затряслись. Она беззвучно заплакала.
Я опустился на пол рядом с Лиз. На лице ее не было никаких отметин, но на плече наливался багровым цветом здоровенный синяк. Коленки и локти были ободраны,
– Как ты, Лиз, милая? Тебе больно?
Лиз потянулась ко мне руками, обняла меня за шею, прижалась ко мне всем телом, словно стараясь завернуться в меня, защититься мной. Губы ее дрожали, лицо было мокрым от слез.
– За что она меня? За что?
Она сидела так, прильнув ко мне, спрятав лицо свое на моей груди, и всхлипывала. Я нежно гладил ее, жалел ее. А сам смотрел на Анютку, которая лежала на полу и безутешно плакала. Анютку мне было жалко просто безумно.
– Анютка, солнышко, иди сюда, - позвал я шепотом.
И она подняла голову. Щеку ее пересекали три красных отметины - следы от ногтей Элизы. А в глазах ее, покрасневших от слез, я прочитал страх. Страх, что я накажу ее, прогоню ее, глупую маленькую девчонку, совершившую недостойный поступок.
– Нет… - тихо сказал я и покачал головой. - Я ничего тебе не сделаю, малыш. Иди сюда.
Она подползла ко мне на четвереньках и прижалась лицом к моим ногам. Поднималась все выше и выше, пока не села рядом со мной.
Так мы и сидели втроем, на полу, прислонившись к стене. Одной рукой я обнимал Лиз, а другой - Цзян. А они обе обнимали меня. И конечно, соприкасались между собой.
Цзян вздрогнула, когда неожиданно дотронулась до руки Элизы. А потом пальцы ее медленно поползли вдоль плеча бельгийки. Добрались до груди Элизы, потрогали ее сосок, сразу же напрягшийся, и поползли вниз. Нежно заскользили по животу и утонули в ложбинке между ногами Лиз.
Лиз сжала ноги и сделала несколько глубоких вдохов. Это было совершенно неожиданно для меня. Я никак не думал, что драка моих девчонок кончится этим.
– Цзян… Ты любишь девушек?
– Я люблю тебя. - Глаза Анютки были закрыты, она приблизила губы к моему уху, дышала возбужденно. - Я люблю только тебя, Мигель, ты знаешь об этом. Но ты меня не любишь, ты меня не хочешь. Ты хочешь ее. эту девочку. Я хочу знать, как это - спать с ней? Что у нее есть такого, чего нет у меня?
Она попыталась убрать руку, но Лиз остановила ее, положила ладонь на ее предплечье.
– Еще… - Губы Лиз приоткрылись, и язык заскользил по ее губам. - Тосате [Потрогай меня (исп.).].
– У тебя хорошо получается, - заметил я Анютке не без некоторой ревности.
– Я делала это много раз. - Цзян уже облизывала мое ухо. - Но только с девочками. В нашей школе были только девочки. Нам не разрешали разговаривать с мальчиками. А нам хотелось… Так хотелось…
– Ты - лесбиянка?
– Нет, совсем нет. У нас это было обычно. Все знали, что это неправильно, но все делали это. Я привыкла к этому. Но сейчас я хочу тебя.
Мокрые ее пальцы схватились за молнию на моих джинсах. Молнию, само собой, заело. Анютка боролась с ней, и я думаю, если бы проклятая молния продолжала упорствовать, Анютка просто сломала бы ее. Она смогла бы это сделать. Но я не дал ей сделать это.
– Все, хватит. - Я поднялся на ноги - не без труда, потому что девчонки цеплялись за меня, каждая со своей стороны. - Все, все, все…
Я пошел к дивану и сел на него. Я обхватил голову руками и закрыл глаза.
– Все, - повторял я, - bastante. Mas que bastante [Достаточно. Более чем достаточно (исп.).].
– Почему? - Я открыл глаза и обнаружил, что Лиз очухалась и подбирается ко мне с явными намерениями.
– Почему? - повторила она. - Мы можем заняться этим втроем. Прямо сейчас.
– Перестань! - Я резко отодвинулся. - Лиз, не делай глупостей. Ты ничего не понимаешь!
– Почему? - промурлыкала она. - Все я понимаю. Нечего здесь понимать.
– Анютка! Ты тоже этого хочешь?
– Нет… - Цзян уже вскочила на ноги и оправляла рубашку, распахнувшуюся на груди. - Нет! Лиз, отойди от него, прошу тебя по-хорошему…
Элиза отпрянула от меня как ошпаренная. Она не хотела еще раз спланировать по воздуху и совершить аварийное приземление.
– Вы сумасшедшие! - заявила она, натягивая одежду. - Вы - просто los dos locos [Двое спятивших (исп.).]. Мигель, почему ты не занимаешься с ней любовью? Она такая хорошенькая, и она так хочет тебя. Она вся просто истекает соком…
- Потому… - Я мрачно качнул головой. - Цзян, допустим, мы будем заниматься с тобой любовью. Что ты скажешь, если узнаешь, что я встречаюсь еще с одной девчонкой? Ну, иногда…
– Я убью ее, - заявила Анютка. - И тебя отлуплю, Мигель. Потому что муж… Ну, он не должен делать так.
– Понятно? - Я стукнул кулаком по дивану. - Понятно, Лиз? Для нее заниматься любовью и жениться - это одно и то же. Да?
– Да, - сказала Анютка совершенно прямолинейно.
– Хватит! - Я вскочил на ноги. - Цзян! Ты хочешь посадить меня на цепь и кормить с рук, как любимую собаку! Но я никому не дам покушаться на мою свободу! Она слишком тяжело мне досталась, моя свобода. Значит, так! Я официально заявляю, что, во-первых, жениться ни на ком не собираюсь! И поэтому у нас с тобой, Ань Цзян, отношения останутся чисто дружескими. Сексом мы с тобой заниматься не будем, пока ты держишь меня под надзором, как полиция нравов. А во-вторых, я заявляю вам, что у меня есть девушка, которую я люблю. Правда, я не знаю, как ее зовут и где она живет, но это не имеет особого значения. Я все равно люблю именно ее и найду ее обязательно. Вот так! А кого это не устраивает, может убираться к чертовой матери!!!
На этот раз обе мои девчонки посмотрели на меня, как на сумасшедшего. Лиз даже покрутила пальцем у виска.
– Eres bicho raro! - сказала она. - Миу гаго [Странная ты тварь! Очень странная (исп.).].
Лиз, конечно, ушла от меня. Иногда мы с ней сталкивались случайно - в барах нашего маленького городка трудно не встретиться. Она всегда отворачивалась и делала вид, что меня не знает.
Ань Цзян, конечно, осталась. И уже на следующий день она притворилась, что ничего не произошло.
Она умела притворяться, когда хотела.
Часть третья: МУКИ АДОВЫ НА ЗЕМЛЕ
1
Странно было все это. Любой человек, который хорошо знал меня, сказал бы, что я свихнулся. И был бы в чем-то прав.
Анютка была очень хорошенькой девочкой. Для китаянки она была просто красавицей. На нее постоянно оглядывались на улицах. Она была милой и веселой. И она заводила меня. Когда ее маленькие ручки гуляли по моему телу, я заводился так, что чуть не сходил с ума. И все же я не доводил дело до конца. И часто, проводив ее до дома, я шел в первый попавшийся бар, где выпивал стакан виски и снимал на ночь какую-нибудь девчонку, с этим у меня проблем не было. У меня была уже определенная репутация в нашем городке. Reputacion de macho hambriento [Репутация голодного самца (исп.).]1.
А чего бы вы хотели? Попробуйте сами так - целый день тесно общаться с замечательной красивой девчонкой и не иметь возможности… Ну, вы понимаете, о чем речь. Естественно, я набрасывался после этого на других девиц, как озверевший орангутанг. Я размазывал их по кровати, совершал с ними акробатические этюды, доводил их до абсолютного восторга. А сам думал в это время о своих двух девушках - об Ань Цзян и о той, которая от меня сбежала. Я еще никак не мог сделать выбор.
Конечно, я мог бы справиться со своей бредовой любовью, остановить свой выбор на Анютке. Она перебралась бы ко мне жить в тот же день, в тот же час, когда я сказал бы ей об этом. И мы жили бы счастливо.
Но… Но недолго.
С Анюткой нельзя было поступать так. Она была воспитана по-другому. Понятия о свободной любви у нее были самые приблизительные, примерно такие: «Пусть другие этим занимаются, но для меня это не подойдет». Она была достаточно серьезна в этом вопросе. И лечь в постель с Ань Цзян в любом случае означало одно: через некоторое время нам предстоял бы законный брак.
А я вовсе не собирался жениться. Можно было назвать десяток причин этому, но самая главная причина была одна: я просто не хотел жениться.
Пожалуй, я был слишком непостоянным. Я привык к свободе и не хотел себя ни в чем ограничивать. Так что если бы даже я слицемерил перед Цзян и самим собой, если бы я позволил ей выйти за меня замуж, то через некоторое время я сорвался бы. Может быть, я не ушел бы от нее, но гулял бы налево. А это было чревато. Потому что Цзян была мастером боевых искусств.
У меня уже был печальный прецедент. По неопытности я привел домой одну девушку слишком рано, часов в девять вечера. Девушку звали Элиза. Она была бельгийкой - голубоглазой блондиночкой, немножко пухлой и жизнерадостной, как овечка. Мы встречались по меньшей мере раз в две недели. У нее не было никаких претензий ко мне, просто ей нравилось заниматься со мной любовью. Про Цзян она не знала ничего, на свою беду.
В этот день я сказал Анютке, что меня не будет. Что я уеду к брату в Барселону. Или к дяде в Жирону. Или к медведям на Северный полюс. Короче говоря, я взял
отпуск.
И только мы с Элизой выпили вина, и поболтали, и посмеялись, и наконец-то раздели друг друга, и даже успели приступить к самому увлекательному занятию, как раздался звонок в дверь.
– Ой! - Элиза остановила свои движения. - Кто-то идет. Нужно открыть.
– Не обращай внимания… - Я пытался продолжить.
Звонок трещал без умолку. Потом дверь загрохотала от ударов,
– Мигель, открой!!! - знакомый голос раздался из-за двери. - Пожалуйста! Я знаю, что ты здесь! Мне надо с тобой говорить!!!
Надо сказать, что квартирка у меня совсем маленькая. У меня нет никакой прихожей, и входная дверь выходит практически в единственную комнатку. И то, что кричат за дверью, слышно очень хорошо. Тем более, когда орут во всю глотку.
Цзян, это она. Su puta madre!!! Carramba!!! Y maldita sea!!! [Несколько испанских ругательств средней степени неприличности.] Принесло мою маленькую китайскую девочку в самый неподходящий момент. Что ты будешь делать?
– Не открывай, пусть думает, что тебя нет дома, - сказала шепотом Лиз. Она, похоже, перепугалась, и было отчего. Грохот стоял такой, как будто в дверь ломился взвод спецназовцев.
– Не получится. Она видела, что у меня свет в окне горит. Если не открою, может дверь высадить. Решит, что со мной что-нибудь случилось.
– Кто это? - Элиза спешно натягивала трусики.
– Цзян. Мы с ней работаем.
– Что?! - На этот раз заорала Элиза. - Эта маленькая китайская засранка? Ты и с ней спишь, animal [ Животное (исп.).]?
– Нет… - Я замахал руками. - Нет, мы просто работаем вместе. Одевайся, Лиз, и не шуми. Я сейчас выйду на лестничную площадку и узнаю, что ей нужно. А потом вернусь. Не обижайся, Лиз.
– Вот еще, больно нужно! Плевать мне! - Элиза яростно сдирала с себя одежду, которую успела надеть. Сняла все, кинула трусики посреди комнаты и шлепнулась на кровать поверх одеяла. - Плевать на все! - сказала она. - Пусть заходит кто угодно. Я не собираюсь ни от кого прятаться. Тем более от чертовых китайских обезьян!
– Ah, las mujeres!…[ Ох уж эти женщины!., {исп.)]
Я высунул свою физиономию на лестничную клетку. Ань Цзян имела вид фурии. Глаза ее сверкали и, кажется, даже светились в темноте, как у разъяренной кошки.
– Ты обманул меня! - громко заявила она. - Ты сказал мне, что уехал, а сам не уехал! Ты остался дома!
– Я в курсе, - сказал я ледяным тоном. - Ну и что? Можешь считать, что меня нет дома. Нет меня, понимаешь? Занят я. Извини, у меня важные дела. Завтра увидимся.
Я попытался закрыть дверь, но Цзян вцепилась в ручку мертвой хваткой и тянула ее на себя.
– У тебя там кто-то есть? Почему ты не хочешь меня пустить?
– Анютка, - сказал я, внутренне свирепея, но все еще сдерживая желание спустить ее с лестницы. - Иди домой, детка. Не выводи меня из себя,…
Я не успел договорить. Не успел объяснить, что такое неприкосновенность жилища и частная жизнь и что приличные люди заранее договариваются о визите, и так далее. Потому что дверь бешено рванулась, я получил удар ногой в грудь и влетел внутрь комнаты. А Цзян влетела за мной, захлопнув за собой,дверь со столь яростной силой, что чуть не вылетели стекла в окнах.
Элиза возлежала на моей кровати в бесстыдной позе римской гетеры и наблюдала за происходящим с мстительным удовольствием.
– Su crimen lo condeno [Его преступление осудило его (исп.).], - произнесла она торжественным голосом.
Элиза любила показать свою образованность. Она была студенткой в Брюссельском университете, а в Ремьендо приезжала на лето, к каким-то своим родственникам - купаться в Средиземном море, совершенствовать испанский язык, гулять по вечерам в шумной компании своих сверстников и кружить головы симпатичным местным парням - таким охламонам, как я.
На этот раз ей лучше было держать язык за зубами.
– Заткнись, - произнесла Цзян. Произнесла тихо, но у меня мурашки поползли по спине от ее сиплого, сдавленного голоса. Я никогда не слышал, чтобы она говорила так. - Убирайся отсюда, puta [Шлюха (исп.).].
Я сидел на полу и туго соображал, что мне предпринять.
– Что?!! - заорала Элиза. - Кто здесь - puta?! Я - puta? Да ты сама - puta, у la hija de gran puta, y la mona barata de Chino manchado! Me cago en tu padre! Tortiller!!! [Поток испанских выражений, в которых ораторша неуважительно отзывается о Китае, о матери и отце Ань Цзян, а также о ее сексуальной ориентации.]
Она выражалась и выражалась. Пожалуй, она довела свой испанский до полного совершенства - в смысле ругательств.
Когда материшься на чужом языке, не думаешь, как это грязно звучит для того, кто на этом языке разговаривает. Это не каждый может выдержать.
Я не думаю, что Анютка хорошо соображала в этот момент. Потому что она совершила поступок, который вовсе не соответствовал созерцательному восточному мировоззрению. Она быстрым четким шагом подошла к Луизе и схватила ее за глотку.
– А-а!!! - завопила неуемная бельгийка. - Драться?! Сейчас я тебе покажу, tu puta madre!
Она вскочила на колени и полоснула ногтями по щеке Анютки. Она собиралась как следует отделать наглую китайскую девчонку. Но не успела это сделать.
Ань Цзян уклонилась от следующего удара. А потом поднырнула под орущую голую Лиз, размахивающую всеми конечностями, и швырнула ее через всю комнату.
Полет бельгийки был не слишком изящным. Она влетела в стену, грохнулась всем телом. Визг ее взвился до непереносимо высокой ноты и резко оборвался. Она сидела на полу, хватала ртом воздух, глаза ее были круглым и от боли и от ужаса. Она медленно двигалась на попе назад, перебирая ногами. Она пыталась отодвинуться от Цзян, которая наступала на нее с решительным выражением лица. Кажется, Цзян совсем съехала с катушек.
Я наконец-то опомнился. В последнюю секунду я совершил прыжок через всю комнату и схватил Цзян сзади. Я облапил ее, прижав ее руки к ее туловищу - так, что она вздохнуть не могла. Я все-таки был намного сильнее ее, хотя и не мог справиться с ней в открытом бою. Теперь я поймал ее хитростью. Она попыталась стукнуть пяткой по моей стопе, но я уже знал эти ее штучки, расставил ноги, встал в стойку, в которой она не могла меня достать.
– Успокойся немедленно… - прошипел я ей в ухо. - Идиотка, что ты делаешь?
– Я убью ее! - выкрикнула вдруг Анютка и сделала еще одну попытку вырваться. - Она плохая! Она так называла меня! И ты предал меня! Ты - brutal! [Скотина (исп.).]
– Лиз - беззащитная девчонка. Такая же глупая, как и ты, но только гораздо слабее тебя. И сейчас ты избиваешь ее, пользуясь ее слабостью. Подумай, что бы сказал сейчас твой учитель? Он устыдился бы тебя! Я напишу ему, как ты бьешь беззащитных…
Анютка резко обмякла в моих руках. Это была серьезная угроза, и она знала, что я могу ее осуществить. Она сама дала мне адрес своего учителя. И даже сказала, что ее учитель, Хэ Юн, знает русский язык, потому что учился в Советском Союзе.
Я разжал руки, и Анютка упала на колени. А потом прижалась лицом к полу, и плечи ее затряслись. Она беззвучно заплакала.
Я опустился на пол рядом с Лиз. На лице ее не было никаких отметин, но на плече наливался багровым цветом здоровенный синяк. Коленки и локти были ободраны,
– Как ты, Лиз, милая? Тебе больно?
Лиз потянулась ко мне руками, обняла меня за шею, прижалась ко мне всем телом, словно стараясь завернуться в меня, защититься мной. Губы ее дрожали, лицо было мокрым от слез.
– За что она меня? За что?
Она сидела так, прильнув ко мне, спрятав лицо свое на моей груди, и всхлипывала. Я нежно гладил ее, жалел ее. А сам смотрел на Анютку, которая лежала на полу и безутешно плакала. Анютку мне было жалко просто безумно.
– Анютка, солнышко, иди сюда, - позвал я шепотом.
И она подняла голову. Щеку ее пересекали три красных отметины - следы от ногтей Элизы. А в глазах ее, покрасневших от слез, я прочитал страх. Страх, что я накажу ее, прогоню ее, глупую маленькую девчонку, совершившую недостойный поступок.
– Нет… - тихо сказал я и покачал головой. - Я ничего тебе не сделаю, малыш. Иди сюда.
Она подползла ко мне на четвереньках и прижалась лицом к моим ногам. Поднималась все выше и выше, пока не села рядом со мной.
Так мы и сидели втроем, на полу, прислонившись к стене. Одной рукой я обнимал Лиз, а другой - Цзян. А они обе обнимали меня. И конечно, соприкасались между собой.
Цзян вздрогнула, когда неожиданно дотронулась до руки Элизы. А потом пальцы ее медленно поползли вдоль плеча бельгийки. Добрались до груди Элизы, потрогали ее сосок, сразу же напрягшийся, и поползли вниз. Нежно заскользили по животу и утонули в ложбинке между ногами Лиз.
Лиз сжала ноги и сделала несколько глубоких вдохов. Это было совершенно неожиданно для меня. Я никак не думал, что драка моих девчонок кончится этим.
– Цзян… Ты любишь девушек?
– Я люблю тебя. - Глаза Анютки были закрыты, она приблизила губы к моему уху, дышала возбужденно. - Я люблю только тебя, Мигель, ты знаешь об этом. Но ты меня не любишь, ты меня не хочешь. Ты хочешь ее. эту девочку. Я хочу знать, как это - спать с ней? Что у нее есть такого, чего нет у меня?
Она попыталась убрать руку, но Лиз остановила ее, положила ладонь на ее предплечье.
– Еще… - Губы Лиз приоткрылись, и язык заскользил по ее губам. - Тосате [Потрогай меня (исп.).].
– У тебя хорошо получается, - заметил я Анютке не без некоторой ревности.
– Я делала это много раз. - Цзян уже облизывала мое ухо. - Но только с девочками. В нашей школе были только девочки. Нам не разрешали разговаривать с мальчиками. А нам хотелось… Так хотелось…
– Ты - лесбиянка?
– Нет, совсем нет. У нас это было обычно. Все знали, что это неправильно, но все делали это. Я привыкла к этому. Но сейчас я хочу тебя.
Мокрые ее пальцы схватились за молнию на моих джинсах. Молнию, само собой, заело. Анютка боролась с ней, и я думаю, если бы проклятая молния продолжала упорствовать, Анютка просто сломала бы ее. Она смогла бы это сделать. Но я не дал ей сделать это.
– Все, хватит. - Я поднялся на ноги - не без труда, потому что девчонки цеплялись за меня, каждая со своей стороны. - Все, все, все…
Я пошел к дивану и сел на него. Я обхватил голову руками и закрыл глаза.
– Все, - повторял я, - bastante. Mas que bastante [Достаточно. Более чем достаточно (исп.).].
– Почему? - Я открыл глаза и обнаружил, что Лиз очухалась и подбирается ко мне с явными намерениями.
– Почему? - повторила она. - Мы можем заняться этим втроем. Прямо сейчас.
– Перестань! - Я резко отодвинулся. - Лиз, не делай глупостей. Ты ничего не понимаешь!
– Почему? - промурлыкала она. - Все я понимаю. Нечего здесь понимать.
– Анютка! Ты тоже этого хочешь?
– Нет… - Цзян уже вскочила на ноги и оправляла рубашку, распахнувшуюся на груди. - Нет! Лиз, отойди от него, прошу тебя по-хорошему…
Элиза отпрянула от меня как ошпаренная. Она не хотела еще раз спланировать по воздуху и совершить аварийное приземление.
– Вы сумасшедшие! - заявила она, натягивая одежду. - Вы - просто los dos locos [Двое спятивших (исп.).]. Мигель, почему ты не занимаешься с ней любовью? Она такая хорошенькая, и она так хочет тебя. Она вся просто истекает соком…
- Потому… - Я мрачно качнул головой. - Цзян, допустим, мы будем заниматься с тобой любовью. Что ты скажешь, если узнаешь, что я встречаюсь еще с одной девчонкой? Ну, иногда…
– Я убью ее, - заявила Анютка. - И тебя отлуплю, Мигель. Потому что муж… Ну, он не должен делать так.
– Понятно? - Я стукнул кулаком по дивану. - Понятно, Лиз? Для нее заниматься любовью и жениться - это одно и то же. Да?
– Да, - сказала Анютка совершенно прямолинейно.
– Хватит! - Я вскочил на ноги. - Цзян! Ты хочешь посадить меня на цепь и кормить с рук, как любимую собаку! Но я никому не дам покушаться на мою свободу! Она слишком тяжело мне досталась, моя свобода. Значит, так! Я официально заявляю, что, во-первых, жениться ни на ком не собираюсь! И поэтому у нас с тобой, Ань Цзян, отношения останутся чисто дружескими. Сексом мы с тобой заниматься не будем, пока ты держишь меня под надзором, как полиция нравов. А во-вторых, я заявляю вам, что у меня есть девушка, которую я люблю. Правда, я не знаю, как ее зовут и где она живет, но это не имеет особого значения. Я все равно люблю именно ее и найду ее обязательно. Вот так! А кого это не устраивает, может убираться к чертовой матери!!!
На этот раз обе мои девчонки посмотрели на меня, как на сумасшедшего. Лиз даже покрутила пальцем у виска.
– Eres bicho raro! - сказала она. - Миу гаго [Странная ты тварь! Очень странная (исп.).].
Лиз, конечно, ушла от меня. Иногда мы с ней сталкивались случайно - в барах нашего маленького городка трудно не встретиться. Она всегда отворачивалась и делала вид, что меня не знает.
Ань Цзян, конечно, осталась. И уже на следующий день она притворилась, что ничего не произошло.
Она умела притворяться, когда хотела.
Часть третья: МУКИ АДОВЫ НА ЗЕМЛЕ
Вот так закончилось одно из моих приключений. А вскоре я попал в новое, еще круче. И причиной тому стал мой братец Эмилио.
Я уже говорил вам, что братец мой работал до упаду, но и развлекаться любил в полный рост - в смысле на всю катушку. И хотя он и не был наркоманом, иногда любил покурить травку или даже гашиш.
Я неизменно отказывался от этого. Я мог напороться виски, как свинья, и орать на весь бар, и употреблять не слишком приличные выражения, и проснуться утром с дикой головной болью. Пил я иногда больше, чем следовало. Но я не употреблял наркотики. Совершенно не употреблял.
В армии я видел, что наркотики делают с людьми. Наблюдал, как ребята, здоровенные накачанные жлобы, начавшие с «травки», переходят к маковой соломке, и вот уже садятся на иглу, и превращаются сначала в психопатов, готовых перестрелять полвзвода из-за пустяка, а потом - в слюнявых зомби с черными кругами под глазами и единственной мыслью в пустой башке - об очередной дозе. Я тоже попробовал тогда наркотики, всякие и разные. И решил, что это не для меня.
У меня был небольшой отпуск - целых три дня. И я решил съездить в гости к Эмилио.
Мало того, он тоже взял несколько дней отпуска, чтобы посвятить их мне. Он заявил, что отдыхать я совершенно не умею и он научит меня это делать. Что мы обойдем все злачные заведения его городка, и попробуем все пойло, которое производится в этой части Испании, и познакомимся со всеми девочками, которые будут того заслуживать.
Я уже говорил вам, что братец мой работал до упаду, но и развлекаться любил в полный рост - в смысле на всю катушку. И хотя он и не был наркоманом, иногда любил покурить травку или даже гашиш.
Я неизменно отказывался от этого. Я мог напороться виски, как свинья, и орать на весь бар, и употреблять не слишком приличные выражения, и проснуться утром с дикой головной болью. Пил я иногда больше, чем следовало. Но я не употреблял наркотики. Совершенно не употреблял.
В армии я видел, что наркотики делают с людьми. Наблюдал, как ребята, здоровенные накачанные жлобы, начавшие с «травки», переходят к маковой соломке, и вот уже садятся на иглу, и превращаются сначала в психопатов, готовых перестрелять полвзвода из-за пустяка, а потом - в слюнявых зомби с черными кругами под глазами и единственной мыслью в пустой башке - об очередной дозе. Я тоже попробовал тогда наркотики, всякие и разные. И решил, что это не для меня.
У меня был небольшой отпуск - целых три дня. И я решил съездить в гости к Эмилио.
Мало того, он тоже взял несколько дней отпуска, чтобы посвятить их мне. Он заявил, что отдыхать я совершенно не умею и он научит меня это делать. Что мы обойдем все злачные заведения его городка, и попробуем все пойло, которое производится в этой части Испании, и познакомимся со всеми девочками, которые будут того заслуживать.
1
Естественно, Анютку я с собой не взял. Я боялся, что население городка, в котором жил Эмилио, может поредеть после этого. Правда, Анютка хорошо вела себя после истории с Лиз, но я не ручался, что не может случиться рецидив. Я даже был почти уверен, что когда-нибудь он произойдет.
Первую половину первого дня мы просто трепались с Эмилио. Я рассказал ему о том, как я встретил свою девушку и как разбирался с двумя быками. Все я ему рассказал - кроме, пожалуй, того, что попал в прошлое и видел там двух странных людей и что они спасли меня от смерти. Потому что я почти забыл об этом, уже и сам не верил в эту бредятину. Мало ли что могло показаться человеку, которого приласкали кочергой по темечку?
Эмилио слушал меня, и хлопал ладонями по коленям, и орал: «Increible!!!» [Невероятно (исп.).] Он никак не мог поверить, что мне так повезло, что я попал в такую классную заварушку. Он откровенно завидовал мне. Взамен он попытался рассказать, как оказался один раз во Франции в горах на двадцатиградусном морозе. «У меня была не очень теплая куртка, - сказал он. - И все чуть не подохли от холода. Представляешь?»
Я представлял. Звучало это, прямо-таки скажем, не очень впечатляюще, особенно для жителя России.
Только я не стал говорить об этом Эмилио.
«Estupendo» [Здорово (исп.).], - сказал я.
А потом мы начали свой полет. Мы промчались по барам городка, как «Конкорд», потерявший управление, сметая на своем пути все, что могло быть сметено. Причем все это носило лавинообразный характер. Не думаю, что две столь маленькие зверушки, как мы с Эмилио, могли бы вызвать такое тотальное веселье и разгильдяйство. Но мы выступали в качестве катализатора цепной реакции, в которой вскоре начинали принимать участие десятки людей - полупьяных и просто пьяных, но неизменно веселых и добродушных. И все мы двигались толпой от одного заведения к другому.
Дело в том, что в этой части Каталонии шла череда праздников, фиест. Волна праздников катилась по городкам, и в ней тонули все, кто в состоянии был передвигаться и вылезти на улицу. Сегодня фиесту праздновали в одном городишке, завтра - в соседнем, и так далее. График празднования был составлен еще пару веков назад, и все знали его наизусть. И, отпьянствовав и отплясав в своем городке всю ночь, половина его жителей перебиралась на следующий вечер в соседний, чтобы продолжить фиесту там.
Сначала часть улиц отгораживали деревянными перегородками. По ним пускали молодых бычков. Бычки неслись резвым стадом, оставляя кучи навоза и пытаясь подцепить на рога парней, которые бежали впереди них. В последний момент парни успевали вспрыгнуть на барьер, чувствуя себя героями. Забава называлась «Стампида». На русский язык это слово можно перевести как «Топталка».
Я отказался участвовать в этом действии. Недавно я чуть не получил свой удар рогом, и слово «бык» вызывало у меня отрицательные эмоции. Не хотел я, чтобы кто-то снова топтал мои хилые телеса.
А дальше, ночью, всех желающих поили бесплатно - дешевым пойлом, состоявшим в основном из кока-колы и кофейного ликера. Алкоголя там было немного, но после пятого-шестого стакана ударяло не только в мочевой пузырь, но и в голову. По улицам бродили люди в карнавальных костюмах. Все они кого-то изображали.
– …Стой!!! Стрелять буду! - Парень лет двадцати пяти наставил на нас пистолеты. Девочки дружно взвизгнули от восторга, а Эмилио тут же повернулся к парню тошей задницей и изобразил, что раздвигает ягодицы.
– Стреляй сюда, - заявил он. - Может быть, хоть какое-то удовольствие получу.
– Перестань, - я отпихнул Эмилио. - Ты кто, ban-dido? - спросил я парня.
– Сам ты бандидо. - Парень попытался ковырять стволом пистолета в носу. - Я - барбудо [Бородач (исп.). Так называли себя кубинские' революционеры 50-х годов.]. Я - Фидель Кастро. Не видишь, что ли?
Парень был голубоглазым и светловолосым, что редко встречается среди испанцев. На подбородке его висела черная бутафорская борода, державшаяся на ушах при помощи резинки. Парень был одет в камуфляжный костюм, грудь его пересекала красная атласная лента с парой картонных орденов, а голову украшала жеваная зеленая кепка, списанная из обмундирования бундесвера. Он был так же похож на Фиделя Кастро, как я - на Нельсона Манделу.
– Здорово, Фидель. - Я схватил его за пистолет, купленный в игрушечном магазине. - Как там у вас, на Кубе?
– Клево. Янки гоу хоум! Социализм или смерть!
– Дурень ты, - сказал я. - Не жил ты при социализме. Там бы тебе быстро задницу надрали. Дурень.
Может быть, это было не совсем вежливо, но «Кастро» не обиделся. Он побрел дальше, размахивая своим стаканом и пистолетом и время от времени оглашая толпу криками: «Руки вверх! Социализм или смерть!» Я усмехнулся ему вслед.
Никто никому не пытался бить морду. Это я помню хорошо. Остальное вспоминаю с трудом.
Еще я помню, что на третий, последний день проснулся в кровати, часа в четыре пополудни. Голова у меня не то чтобы раскалывалась, но брякала от любого движения, как старая алюминиевая кастрюля. Местонахождение мое было мне совершенно неясно. Пришлось вежливо спросить об этом у девушки, случайно оказавшейся в той же самой кровати, под одним одеялом со мной:
– Sorry… shit… Where am I?[ Извините… черт… Где я? (англ.)]
– Ты что, испанский язык забыл? - Девушка нашаривала рукой сигареты на столике. - Вчера ты говорил на нем хорошо. Много говорил.
– Пардон… - Я пытался выловить хоть одну мысль в своей черепной коробке. - Я… это… где?
– У меня. - Девушка приподнялась на локте, в темных глазах ее сверкнули предвестники бури с громом и молниями. - Может быть, ты спросишь еще, как меня зовут?
– Да. - Я жалко улыбнулся. Меня мутило. От виски. От жизни. От самого себя. От всего. - Как вас зовут, сеньора?…
Я громко икнул.
– Скотина!!! - заорала девчонка и вскочила с постели. Она была в кружевном лифчике, едва закрывавшем великолепную грудь. Другой одежды на ней почему-то не было. - Так ты ничего не помнишь?!
– Нет…
– Ты обещал на мне жениться! Ты говорил, что ты - русский аристократ, миллионер, потомок русских царей. Сын последнего русского императора! Что у тебя три дворца там, в этой вашей России!!!
– Нет. - Я слабо помахал в воздухе рукой. - Это невозможно, нашего последнего императора расстреляли семьдесят лет назад. Наверное, я что-нибудь перепутал.
В результате я был вышвырнут на улицу в полуголом виде. Вслед мне полетели одежда, один ботинок и бутылка виски с некоторым количеством жидкости внутри. Бутылку я поймал перед самой землей, не дал ей разбиться. И тут же употребил ее содержимое, влил внутрь себя. Не могу сказать, что я стал соображать лучше, но определенное болеутоляющее действие это оказало.
Потом я поймал такси. Остановил, едва не упав на капот машины.
– Ты пьян, приятель, - сказал таксист. - Пьян с утра. Это вы тут вчера всю ночь куролесили? Полгорода на ушах стояло.
– Д-да, - сообщил я. - М-мы немножко п-повесе-лились. А сейчас м-мне надо домой.
И упал на переднее сиденье. Потому что на заднем уже лежали двое borrachos [Пьяных (исп.).] и дрыхли.
Первую половину первого дня мы просто трепались с Эмилио. Я рассказал ему о том, как я встретил свою девушку и как разбирался с двумя быками. Все я ему рассказал - кроме, пожалуй, того, что попал в прошлое и видел там двух странных людей и что они спасли меня от смерти. Потому что я почти забыл об этом, уже и сам не верил в эту бредятину. Мало ли что могло показаться человеку, которого приласкали кочергой по темечку?
Эмилио слушал меня, и хлопал ладонями по коленям, и орал: «Increible!!!» [Невероятно (исп.).] Он никак не мог поверить, что мне так повезло, что я попал в такую классную заварушку. Он откровенно завидовал мне. Взамен он попытался рассказать, как оказался один раз во Франции в горах на двадцатиградусном морозе. «У меня была не очень теплая куртка, - сказал он. - И все чуть не подохли от холода. Представляешь?»
Я представлял. Звучало это, прямо-таки скажем, не очень впечатляюще, особенно для жителя России.
Только я не стал говорить об этом Эмилио.
«Estupendo» [Здорово (исп.).], - сказал я.
А потом мы начали свой полет. Мы промчались по барам городка, как «Конкорд», потерявший управление, сметая на своем пути все, что могло быть сметено. Причем все это носило лавинообразный характер. Не думаю, что две столь маленькие зверушки, как мы с Эмилио, могли бы вызвать такое тотальное веселье и разгильдяйство. Но мы выступали в качестве катализатора цепной реакции, в которой вскоре начинали принимать участие десятки людей - полупьяных и просто пьяных, но неизменно веселых и добродушных. И все мы двигались толпой от одного заведения к другому.
Дело в том, что в этой части Каталонии шла череда праздников, фиест. Волна праздников катилась по городкам, и в ней тонули все, кто в состоянии был передвигаться и вылезти на улицу. Сегодня фиесту праздновали в одном городишке, завтра - в соседнем, и так далее. График празднования был составлен еще пару веков назад, и все знали его наизусть. И, отпьянствовав и отплясав в своем городке всю ночь, половина его жителей перебиралась на следующий вечер в соседний, чтобы продолжить фиесту там.
Сначала часть улиц отгораживали деревянными перегородками. По ним пускали молодых бычков. Бычки неслись резвым стадом, оставляя кучи навоза и пытаясь подцепить на рога парней, которые бежали впереди них. В последний момент парни успевали вспрыгнуть на барьер, чувствуя себя героями. Забава называлась «Стампида». На русский язык это слово можно перевести как «Топталка».
Я отказался участвовать в этом действии. Недавно я чуть не получил свой удар рогом, и слово «бык» вызывало у меня отрицательные эмоции. Не хотел я, чтобы кто-то снова топтал мои хилые телеса.
А дальше, ночью, всех желающих поили бесплатно - дешевым пойлом, состоявшим в основном из кока-колы и кофейного ликера. Алкоголя там было немного, но после пятого-шестого стакана ударяло не только в мочевой пузырь, но и в голову. По улицам бродили люди в карнавальных костюмах. Все они кого-то изображали.
– …Стой!!! Стрелять буду! - Парень лет двадцати пяти наставил на нас пистолеты. Девочки дружно взвизгнули от восторга, а Эмилио тут же повернулся к парню тошей задницей и изобразил, что раздвигает ягодицы.
– Стреляй сюда, - заявил он. - Может быть, хоть какое-то удовольствие получу.
– Перестань, - я отпихнул Эмилио. - Ты кто, ban-dido? - спросил я парня.
– Сам ты бандидо. - Парень попытался ковырять стволом пистолета в носу. - Я - барбудо [Бородач (исп.). Так называли себя кубинские' революционеры 50-х годов.]. Я - Фидель Кастро. Не видишь, что ли?
Парень был голубоглазым и светловолосым, что редко встречается среди испанцев. На подбородке его висела черная бутафорская борода, державшаяся на ушах при помощи резинки. Парень был одет в камуфляжный костюм, грудь его пересекала красная атласная лента с парой картонных орденов, а голову украшала жеваная зеленая кепка, списанная из обмундирования бундесвера. Он был так же похож на Фиделя Кастро, как я - на Нельсона Манделу.
– Здорово, Фидель. - Я схватил его за пистолет, купленный в игрушечном магазине. - Как там у вас, на Кубе?
– Клево. Янки гоу хоум! Социализм или смерть!
– Дурень ты, - сказал я. - Не жил ты при социализме. Там бы тебе быстро задницу надрали. Дурень.
Может быть, это было не совсем вежливо, но «Кастро» не обиделся. Он побрел дальше, размахивая своим стаканом и пистолетом и время от времени оглашая толпу криками: «Руки вверх! Социализм или смерть!» Я усмехнулся ему вслед.
Никто никому не пытался бить морду. Это я помню хорошо. Остальное вспоминаю с трудом.
Еще я помню, что на третий, последний день проснулся в кровати, часа в четыре пополудни. Голова у меня не то чтобы раскалывалась, но брякала от любого движения, как старая алюминиевая кастрюля. Местонахождение мое было мне совершенно неясно. Пришлось вежливо спросить об этом у девушки, случайно оказавшейся в той же самой кровати, под одним одеялом со мной:
– Sorry… shit… Where am I?[ Извините… черт… Где я? (англ.)]
– Ты что, испанский язык забыл? - Девушка нашаривала рукой сигареты на столике. - Вчера ты говорил на нем хорошо. Много говорил.
– Пардон… - Я пытался выловить хоть одну мысль в своей черепной коробке. - Я… это… где?
– У меня. - Девушка приподнялась на локте, в темных глазах ее сверкнули предвестники бури с громом и молниями. - Может быть, ты спросишь еще, как меня зовут?
– Да. - Я жалко улыбнулся. Меня мутило. От виски. От жизни. От самого себя. От всего. - Как вас зовут, сеньора?…
Я громко икнул.
– Скотина!!! - заорала девчонка и вскочила с постели. Она была в кружевном лифчике, едва закрывавшем великолепную грудь. Другой одежды на ней почему-то не было. - Так ты ничего не помнишь?!
– Нет…
– Ты обещал на мне жениться! Ты говорил, что ты - русский аристократ, миллионер, потомок русских царей. Сын последнего русского императора! Что у тебя три дворца там, в этой вашей России!!!
– Нет. - Я слабо помахал в воздухе рукой. - Это невозможно, нашего последнего императора расстреляли семьдесят лет назад. Наверное, я что-нибудь перепутал.
В результате я был вышвырнут на улицу в полуголом виде. Вслед мне полетели одежда, один ботинок и бутылка виски с некоторым количеством жидкости внутри. Бутылку я поймал перед самой землей, не дал ей разбиться. И тут же употребил ее содержимое, влил внутрь себя. Не могу сказать, что я стал соображать лучше, но определенное болеутоляющее действие это оказало.
Потом я поймал такси. Остановил, едва не упав на капот машины.
– Ты пьян, приятель, - сказал таксист. - Пьян с утра. Это вы тут вчера всю ночь куролесили? Полгорода на ушах стояло.
– Д-да, - сообщил я. - М-мы немножко п-повесе-лились. А сейчас м-мне надо домой.
И упал на переднее сиденье. Потому что на заднем уже лежали двое borrachos [Пьяных (исп.).] и дрыхли.