Страница:
Очнулся я от боли в мочке уха. Очнулся и обнаружил, что девушка сидит рядом со мной на корточках и трет мое ухо кончиками пальцев.Я взвыл от боли.
– Тихо, - сказала она и приложила пальчик к губам. - Не надо, чтобы все слышали, как вы кричите. И надо боль, чтобы вы жили. Это сейчас пройдет.
Действительно, боль уходила. Я так и лежал на траве. Повернулся на бок и взял ее за руку, дотронулся пальцами до ее щеки. Кожа ее была изумительно нежной.
– Как тебя зовут?
– Ань Цзян. - Она положила свою руку поверх моей. - Вам стало лучше?
– Мне очень хорошо… - Я закрыл глаза и гладил ее по лицу. - Я буду звать тебя Анюткой. Хорошо? Это имя такое русское - Анютка.
– Хорошо. Только Ань - не имя, это apellido [Фамилия (исп.).]. А имя - это Цзян.
– Неважно. - Я с кряхтением сел на траву. - Слушай, Анютка, ты можешь научить меня так драться? Так же, как ты.
– Это может быть… - Она опомнилась, порозовела, срочно высвободила свою руку из моих пальцев. - Если вы будете заниматься каждый день.
– И сколько это займет?
– Немного. - Она задумалась. Считала что-то в уме. - Десять лет. Но если научиться не очень хорошо, то меньше. Лет пять.
– Замечательно.
Я счастливо улыбнулся. Впереди у меня была целая вечность.
7
8
9
– Тихо, - сказала она и приложила пальчик к губам. - Не надо, чтобы все слышали, как вы кричите. И надо боль, чтобы вы жили. Это сейчас пройдет.
Действительно, боль уходила. Я так и лежал на траве. Повернулся на бок и взял ее за руку, дотронулся пальцами до ее щеки. Кожа ее была изумительно нежной.
– Как тебя зовут?
– Ань Цзян. - Она положила свою руку поверх моей. - Вам стало лучше?
– Мне очень хорошо… - Я закрыл глаза и гладил ее по лицу. - Я буду звать тебя Анюткой. Хорошо? Это имя такое русское - Анютка.
– Хорошо. Только Ань - не имя, это apellido [Фамилия (исп.).]. А имя - это Цзян.
– Неважно. - Я с кряхтением сел на траву. - Слушай, Анютка, ты можешь научить меня так драться? Так же, как ты.
– Это может быть… - Она опомнилась, порозовела, срочно высвободила свою руку из моих пальцев. - Если вы будете заниматься каждый день.
– И сколько это займет?
– Немного. - Она задумалась. Считала что-то в уме. - Десять лет. Но если научиться не очень хорошо, то меньше. Лет пять.
– Замечательно.
Я счастливо улыбнулся. Впереди у меня была целая вечность.
7
Не подумайте, что я влюбился в Ань Цзян. Вовсе нет. Мне было хорошо с этой девушкой. Сперва мы просто встречались с ней, и она давала мне уроки, и вежливо прощалась со мной, когда мне нужно было бежать на представление. Потом я пригласил ее в ресторан, и мы болтали с ней обо всем на свете, и мы перешли с ней на «ты». А скоро мы стали настоящими друзьями. Она бегала за мной хвостиком, и порою я прилагал большие усилия, чтобы остаться наедине. Она смотрела на меня своими милыми восточными глазами, она кротко улыбалась, и я чувствовал себя полной свиньей, потому что вчера сбежал от нее, чтобы в одиночестве надраться в баре и проснуться утром в пятиспальной кровати у какой-то местной красотки, имени которой я не помню - то ли Дикая Роза, то ли Просто Мария. Ань Цзян учила меня древнему искусству у-шу, а я взамен пытался давать ей уроки испанского. Мы дурачились с ней, у нас были какие-то свои приколы, которых никто, кроме нас, не понимал. Мы расставались с ней поздно ночью. Мы целовались с ней. У нас было с ней все. Не было только одного - общей постели.
Потому что Ань Цзян была девочкой.
Я выяснил это довольно скоро - в тот вечер, когда пригласил ее в ресторан.
Я вспоминаю, как все это начиналось. Мы занимались с ней на той самой лужайке. Каждый день. Она была очень терпелива, моя маленькая китайская девушка. Довольно трудное занятие - учить у-шу здоровенного дылду, которому под тридцать лет, который в жизни своей служил в армии, и дрался, и изучал боевое самбо, и убивал людей из автомата. Потому что его приходится не учить, а переучивать. У меня были свои стереотипы, крепко вбитые в покалеченную голову. Я всегда хотел побеждать, я верил в превосходство физической силы, почти всегда был агрессивен.
Я помню, как Цзян стояла, как рисовала передо мной фигуры в воздухе своими изящными ладошками, как говорила мне:
– …Из у-цзи [Беспредельная пустота (кит.).] самообразовалась Вселенная. Она проявляется в состоянии Великого предела. Есть инь и есть ян. Внешняя сила груба, в ней нет взаимодействия двух сторон. В ней есть подъемы и остановки, есть перерывы, есть и разрывы. Старая сила доходит до истощения, а новая не рождается. В этот момент легче всего победить человека. Настоящее искусство использует волю и не использует силу - ли, от начала и до конца оно идет мягко, не прерываясь, оно проходит полный круг и возрождается вновь. Круговорот его безграничен…
– Подожди, Анютка… - Я старался говорить как можно мягче. Я перебил ее, сделав над собой усилие, потому что это было наслаждением для меня - стоять, и слушать ее, и любоваться ею, красивой девочкой, совершенным созданием природы. - Как тебе удается это, Анютка? Обычно ты говоришь по-испански гораздо хуже. Извини… Почему, когда ты начинаешь объяснять мне эти древние истины, ты говоришь, как поэт? Что происходит с тобой?
– Я занимаюсь… - Цзян опустила глаза. - Я беру словарь и перевожу то, что хочу сказать вам завтра.
– Когда ты занимаешься? У тебя есть время?
– Ночью.
Она стояла и глядела вниз, пыталась рассмотреть что-то в вытоптанной траве. Это было признаком крайнего ее смущения.
– Анютка, солнышко… - Я задохнулся, подкатило что-то к горлу. - Значит, ты не спишь ночью, чтобы лучше подготовиться к занятиям со мной? Ты специально заучиваешь все эти тексты на испанском? Господи… Ты просто чудо!
– Это совсем не трудно, - быстро произнесла она. - Мне все равно надо учить язык. И… почему бы и нет? Вы - мое единственное занятие здесь, в этой стране. Единственное, кроме работы.
Я не спросил, есть ли у нее парень. И так было ясно, что нет.
– Слушай, Анютка… Откуда ты так хорошо знаешь все это? Про инь и ян, и все такое? Откуда ты знаешь у-шу?
– Я - мастер спорта, - она наконец-то подняла глаза. - У нас это так называется. Наша страна развивает спорт. У нас Народная Республика. У нас дети могут ходить в секцию, и это бесплатно, за это не платят денег. Это социализм.
– Это знакомо мне, - усмехнулся я. - Я и сам вырос при социализме. Сам ходил в какую-то секцию. Пионеры в красных галстуках, дедушка-бровеносец, пять звездочек… Знаю я эти сказки.
– Не надо ругать! - Она сердито махнула рукой. - Это легко - ругать! Надо жить так и понять, что делали для нас. Здесь я не могла бы так. У меня был учитель там… И он учил меня не для денег. Мы были как его дети…
– Ты скучаешь по дому? Почему же ты уехала оттуда? Почему? Ты, маленькая девчушка, бросила свой дом, и своего учителя, и свой социализм, и своего Великого Кормчего Мао. Ты предала их?
– Мао был плохой! - Ярость и боль полыхнули в ее глазах. - Я ненавижу Мао! Он убил много людей. Он убил моего отца. Социализм… Это не важно для меня, важен Китай. Но там трудно сейчас, много уезжают. Уезжают, кто может. Это обычно. У меня была возможность уехать, и я сделала это. Но я не предательница, нет! Не говорите так, Мигель! Вы не должны так говорить! Потому что ваше слово очень важно для меня! Не говорите…
Она заплакала. Уткнулась лицом мне в грудь, а я стоял и гладил ее по голове, по гладким шелковистым волосам, и чувствовал себя последней скотиной.
Я хорошо понимал ее. Может быть, понимал так, как никто в этом месте. Ей было одиноко. И тем более одиноко, что попала она в общество, в котором все было устроено по-другому. На ее родине остались люди, которых она любила. Она оторвалась от своих корней, и теперь, как растеньице, пересаженное в чужую почву, тянулась к чему-то, что могло согреть ее солнечным светом.
Она тянулась ко мне.
Я вдруг почувствовал тоску. Вспомнил свой город, где я родился и вырос, точку на карте, воткнутую волей истории в холодную середину России. Вспомнил старые улицы, по которым любил бродить. Древние дома с арками, перекошенными ревматизмом времени. Мартовские проплешины луж на асфальте. Желтые любопытные глазки мать-и-мачехи. Шелест берез на ветру. Усталые лица старух. Довольные физиономии студентов на автобусной остановке после экзамена. Прозрачные сосульки, оплакивающие зиму. Тополиный майский снег, медленно плывущий по тротуару…
Я скучал по своему дому, по тому, что оставил там. Я ощутил вдруг, насколько я русский. И насколько мне не хватает всего старого, привычного, родного. Мама моя тоже осталась там. И я не знал, что случится с ней завтра.
– Не плачь, Анютка, - прошептал я. - Не плачь. Все будет хорошо.
Потому что Ань Цзян была девочкой.
Я выяснил это довольно скоро - в тот вечер, когда пригласил ее в ресторан.
Я вспоминаю, как все это начиналось. Мы занимались с ней на той самой лужайке. Каждый день. Она была очень терпелива, моя маленькая китайская девушка. Довольно трудное занятие - учить у-шу здоровенного дылду, которому под тридцать лет, который в жизни своей служил в армии, и дрался, и изучал боевое самбо, и убивал людей из автомата. Потому что его приходится не учить, а переучивать. У меня были свои стереотипы, крепко вбитые в покалеченную голову. Я всегда хотел побеждать, я верил в превосходство физической силы, почти всегда был агрессивен.
Я помню, как Цзян стояла, как рисовала передо мной фигуры в воздухе своими изящными ладошками, как говорила мне:
– …Из у-цзи [Беспредельная пустота (кит.).] самообразовалась Вселенная. Она проявляется в состоянии Великого предела. Есть инь и есть ян. Внешняя сила груба, в ней нет взаимодействия двух сторон. В ней есть подъемы и остановки, есть перерывы, есть и разрывы. Старая сила доходит до истощения, а новая не рождается. В этот момент легче всего победить человека. Настоящее искусство использует волю и не использует силу - ли, от начала и до конца оно идет мягко, не прерываясь, оно проходит полный круг и возрождается вновь. Круговорот его безграничен…
– Подожди, Анютка… - Я старался говорить как можно мягче. Я перебил ее, сделав над собой усилие, потому что это было наслаждением для меня - стоять, и слушать ее, и любоваться ею, красивой девочкой, совершенным созданием природы. - Как тебе удается это, Анютка? Обычно ты говоришь по-испански гораздо хуже. Извини… Почему, когда ты начинаешь объяснять мне эти древние истины, ты говоришь, как поэт? Что происходит с тобой?
– Я занимаюсь… - Цзян опустила глаза. - Я беру словарь и перевожу то, что хочу сказать вам завтра.
– Когда ты занимаешься? У тебя есть время?
– Ночью.
Она стояла и глядела вниз, пыталась рассмотреть что-то в вытоптанной траве. Это было признаком крайнего ее смущения.
– Анютка, солнышко… - Я задохнулся, подкатило что-то к горлу. - Значит, ты не спишь ночью, чтобы лучше подготовиться к занятиям со мной? Ты специально заучиваешь все эти тексты на испанском? Господи… Ты просто чудо!
– Это совсем не трудно, - быстро произнесла она. - Мне все равно надо учить язык. И… почему бы и нет? Вы - мое единственное занятие здесь, в этой стране. Единственное, кроме работы.
Я не спросил, есть ли у нее парень. И так было ясно, что нет.
– Слушай, Анютка… Откуда ты так хорошо знаешь все это? Про инь и ян, и все такое? Откуда ты знаешь у-шу?
– Я - мастер спорта, - она наконец-то подняла глаза. - У нас это так называется. Наша страна развивает спорт. У нас Народная Республика. У нас дети могут ходить в секцию, и это бесплатно, за это не платят денег. Это социализм.
– Это знакомо мне, - усмехнулся я. - Я и сам вырос при социализме. Сам ходил в какую-то секцию. Пионеры в красных галстуках, дедушка-бровеносец, пять звездочек… Знаю я эти сказки.
– Не надо ругать! - Она сердито махнула рукой. - Это легко - ругать! Надо жить так и понять, что делали для нас. Здесь я не могла бы так. У меня был учитель там… И он учил меня не для денег. Мы были как его дети…
– Ты скучаешь по дому? Почему же ты уехала оттуда? Почему? Ты, маленькая девчушка, бросила свой дом, и своего учителя, и свой социализм, и своего Великого Кормчего Мао. Ты предала их?
– Мао был плохой! - Ярость и боль полыхнули в ее глазах. - Я ненавижу Мао! Он убил много людей. Он убил моего отца. Социализм… Это не важно для меня, важен Китай. Но там трудно сейчас, много уезжают. Уезжают, кто может. Это обычно. У меня была возможность уехать, и я сделала это. Но я не предательница, нет! Не говорите так, Мигель! Вы не должны так говорить! Потому что ваше слово очень важно для меня! Не говорите…
Она заплакала. Уткнулась лицом мне в грудь, а я стоял и гладил ее по голове, по гладким шелковистым волосам, и чувствовал себя последней скотиной.
Я хорошо понимал ее. Может быть, понимал так, как никто в этом месте. Ей было одиноко. И тем более одиноко, что попала она в общество, в котором все было устроено по-другому. На ее родине остались люди, которых она любила. Она оторвалась от своих корней, и теперь, как растеньице, пересаженное в чужую почву, тянулась к чему-то, что могло согреть ее солнечным светом.
Она тянулась ко мне.
Я вдруг почувствовал тоску. Вспомнил свой город, где я родился и вырос, точку на карте, воткнутую волей истории в холодную середину России. Вспомнил старые улицы, по которым любил бродить. Древние дома с арками, перекошенными ревматизмом времени. Мартовские проплешины луж на асфальте. Желтые любопытные глазки мать-и-мачехи. Шелест берез на ветру. Усталые лица старух. Довольные физиономии студентов на автобусной остановке после экзамена. Прозрачные сосульки, оплакивающие зиму. Тополиный майский снег, медленно плывущий по тротуару…
Я скучал по своему дому, по тому, что оставил там. Я ощутил вдруг, насколько я русский. И насколько мне не хватает всего старого, привычного, родного. Мама моя тоже осталась там. И я не знал, что случится с ней завтра.
– Не плачь, Анютка, - прошептал я. - Не плачь. Все будет хорошо.
8
В тот вечер я пригласил ее в ресторан. И она очень обрадовалась.
– Да, - сказала она, засветившись, как солнечный зайчик. - Спасибо! Я даже знаю, куда мы пойдем. Мы пойдем в китайский ресторан!
Святая непосредственность! Не оставила мне возможности для выбора. Ну не мог я сейчас объяснять ей, что китайские ресторанчики - не место для вечернего посещения. Тем более, если ты приглашаешь девушку в ресторан в первый раз. Днем перекусить - это да. Дешево и быстро - Happy menu, курица в двадцати разновидностях, бамбук, горка белого риса с нахлобучкой из кетчупа. Соевый соус, зеленые огурцы, плавающие в бульоне…
Не могу сказать, что я относился к любителям китайской пищи.
– Я позвоню и закажу столик на сегодня, - сказала она. - Правда, это в тридцати километрах отсюда. Но мы доедем, потому что надо ехать только туда. Там готовят правильно. И там работает мой дядя Сяо Мин. Это он помог мне устроиться сюда, в Парк Чудес, на работу. Он будет рад видеть нас.
Опять дядя… Дядя Энрико, дядя Карлос, дядя Леон, дядя Сяо Mин. Нельзя пройти по Испании, чтобы не наступить какому-нибудь дяде на ногу.
Я со вздохом согласился.
– Звони, - сказал я ей. - Транспорт у меня есть. Доберемся как-нибудь.
Трудно быть настоящим кавалером. Но я оказался не прав. Потому что я еще не пробовал настоящих китайских блюд. И тот ресторан, под на званием «Бао Дин», в который притащила меня Цзян, заставил меня полюбить китайскую кухню.
Ресторан выглядел достаточно солидно. Он не ютился на первом этаже какого-нибудь дома - стоял отдельным зданием и даже имел свой собственный садик - не такой уж и маленький по испанским меркам. Садик ограждала низкая решетка с прозрачным квадратным узором. В садике росло нечто китайское - судя по изломанности силуэтов низких деревьев. У входа в ресторан застыли мордастые гипсовые львы, раскрашенные бронзовой краской. Вечерний ветерок тихо покачивал полотнища из красной ткани, на которых были написаны столбцы иероглифов черной тушью.
– «Весна на лиловой аллее прекрасна, без радостей наша недолгая жизнь пуста и напрасна!» - перевела надпись Цзян.
– Здорово! - восхитился я. - Тонко подмечено! А что написано там, на другом транспаранте?
– «Ты душу распахни, пей радости вино, и седине к вискам не позволяй пробраться».
– Не позволю, - заверил я. И тут же придумал собственный стих. - «Вино рекой у нас польется и стопроцентной радости добьется». Неплохо?
– Ужасно, - сказала Цзян. - Чтобы вам написать хороший стих, надо много учиться.
Внутри тихо звучала китайская музыка. Атмосфера была камерной, расслабляющей. Ажурные фонарики, вырезанные из рисовой бумаги, висели над каждым столом и создавали разноцветный полумрак. Почти все столики были заняты, но никто не разговаривал громко. Благовонный дымок поднимался из курильницы в Углу и ароматно истаивал в воздухе. Мне нравилось здесь. Уже нравилось.
Цзян что- то тихо сказала официанту, и он исчез. Через минуту появился китаец лет сорока, небольшого роста, аккуратный и крепко сложенный. Он был одет в белую рубашку и черный пиджак. На шее его сидела черная атласная бабочка.
– Wanshang hao! - сказал китаец, отвесив поклон и глядя на меня глазами счастливого бульдога. - Kanjian nin, wo hen gaoxing! Tashi shui? Tajiao shenme mingzi? [Добрый вечер! Рад вас видеть! Кто это? Как его зовут? (кит.).]
– Wanshang hao! - ответила моя Анютка и тоже поклонилась. - Tajiao Miguel Gomez. Wo gen ta shi hao pengyou. Women dou zai yikuair gongzuo [Добрый вечер! Его зовут Мигель Гомес. Мы с ним хорошие друзья. Мы вместе работаем (кит.).].
– Та shi haokan [Он красивый (кит.).], - Китаец улыбался так, как будто я собирался подарить ему миллион юаней.
– Buenas noches! [Добрый вечер! (исп.)] - Я тоже изобразил что-то вроде улыбки и поклона. - Извините, я не совсем понял, что вы сказали. Я плохо учил китайский в школе.
– Это мой дядя Сяо Mин, - прощебетала Анютка, - Он сказал «добрый вечер». И еще сказал, что вы красивый сеньор.
– Да, да! - залопотал китаец на ломаном испанском. - Сенор Мигель ошень красивая!
– Понятно… - произнес я на русском, улыбаясь так, что начало ломить скулы. - В таком случае я скажу тебе, братила ты моя китайская, что ты тоже красивая хоть куда… И если ты произнесешь еще хоть слово на своем тарабарском языке, то получишь по лбу. Надеюсь, ты меня не отравишь сегодня вечером?
– Да, да… - Сяомин засуетился. Слов моих он, конечно, е понял. Но, может быть, до него дошло, что неприлично разговаривать в присутствии гостя на языке, который тот не понимает. - Пожалуста! Садитесь туда. Туда!
Oн отвел нас к окну и усадил за столик. Стол был рассчитан на четверых, но мы сидели с Анюткой вдвоем. В центре стола стояла жаровня - не электрическая, как в дешевых китайских ресторанчиках, а с настоящими угольками, вспыхивающими в полумраке раскаленными точками.
– Bay! - сказал я. - Мы тут не сгорим?
– Это маловероятно. - Ань Цзян деловито изучала меню. - Это гореть не будет, если вы не будете кидать туда бумагу. Вы что хотите кушать?
– Котлеты по-киевски и квашеную капусту. Да, вот еще что… Тут водка есть? Мне полный стакан - в качестве противоядия.
– Вы опять шутите, - строго сказала Анютка, сдвинув бровки. - Здесь есть китайская кухня, и немножко филиппинская, и еще вьетнамская - тоже немножко. A el Vodka здесь не бывает.
– И что же здесь пьют? - поинтересовался я, неуклонно зарабатывая себе репутацию алкоголика. - Мне надо выпить чего-нибудь крепкого - хотя бы виски.
– Вам надо кушать, - сказала Анютка тоном, не терпящим возражений. - А пить надо после. И если вы не знаете, что надо заказывать, я буду делать это сама. А вы не будете жалеть. Хорошо?
– Vamos a ver [Увидим (исп.).], - ответил я. - Только побыстрее. Я есть хочу.
Я не пожалел. Кормили в этом заведении так, что у меня глаза лезли на лоб. Честно говоря, я даже не помню толком, что ел, и даже не пытался узнать. С виду это мало походило на человеческую еду, но это было упоительно вкусно. И поэтому я не хотел знать, из чего это было приготовлено. Я только постанывал от наслаждения, когда отправлял в рот очередную порцию длинных, тянущихся на полметра из тарелки, бледных и слизистых на вид отростков растительного происхождения, имеющих божественно тонкий вкус.
Поначалу, правда, у меня возникли некоторые проблемы. Потому что я отказался есть палочками.
– Попроси, чтобы принесли вилку, -сказал я Анютке. - Нож могут не приносить, я умею есть и без него. У меня воспитание такое - мне и вилки достаточно.
– Будете есть палочками, - заявила Анютка.
– Я не умею.
– Я вас научу.
– Я тупой. У меня не получится.
– Вот, смотрите. - Девочка взяла пальчиками палочки и ловко подцепила из тарелки кусочек чего-то зеленоватого - то ли моллюска, то ли мяса неизвестного науке животного. - Это очень просто. Делайте, как я.
– Ага! - Я бодро вставил палочки между пальцами и направил их в кучу овощей. В результате одна палочка выпрыгнула и утонула в стакане с соком, другая улизнула под стол, а овощи с нескрываемым удовольствием свалились на скатерть и остались лежать там.
– Вот… - сокрушенно произнес я. - Я же говорил. Может, мне руками есть? Или прямо ртом из тарелки? У вас так не принято?
– Так едят свиньи. - Цзян взяла своими палочками из моей тарелки изрядную порцию риса, смешанного со специями. - Видите, как просто? Открывайте рот.
Я открыл рот, и Анютка переправила туда все, что подцепила на свои палочки.
– Вкусно, - заявил я. - Еще.
– Вы должны сами…
– Еще!
Она кормила меня как птенчика, и полресторана исподтишка наблюдало За нами. По-моему, все мужчины в этом заведении мне завидовали.
– Простите… - Официант дотронулся до моего плеча. - У сеньора нет палочек?
– Ага! - Я жевал, и что-то свешивалось у меня изо рта. - Они упали. На пол.
– Вам дать новые?
– Дать. Пары три. Я страшно неловкий.
Я немедленно получил три бумажных упаковки с палочками. Я открыл все три и устроил небольшой цирк.
Мне еще не приходилось жонглировать китайскими палочками для еды. Это не самый подходящий объект для жонглирования, они слишком легкие. Но я справился. И когда три палочки сновали у меня между пальцами, я подцепил одной из них грибок из тарелки и подкинул его в воздух. Грибок совершил тройное сальто и упал прямо в мой открытый рот.
– Ay, mi madre! [Аи, мама моя! (исп.)] - воскликнул я. - Кажется, у меня начало получаться!
– Прекратите! - Анютка задыхалась от смеха. - Так неприлично…
– А так? - Я подкинул все шесть палочек, и они по очереди воткнулись в горку риса.
– Амиго, - обратился я к официанту. - У вас есть еще эти чертовы палочки?
Кажется, я снова потерял все. Я же говорил вам, у меня руки не тем концом вставлены…
– Есть. Я дам вам сколько угодно… Узкоглазый парень-официант, услужливо стоявший рядом и таращивший глаза на то, что я вытворяю, не выдержал и громко захохотал. И тут же покраснел, закрыл рот рукой, пробормотал «простите» и убежал за кулисы.
– Вот он, оскал капитализма, - констатировал я. - Не дают человеку проявить свои истинные чувства. Скажи своему дяде, чтобы не лишал его премиальных. Он, в конце концов, не виноват!
– Вы - противный обманщик! - заявила Цзян. - Вы можете есть палочками. И вы будете есть ими…
– Буду, - я кивнул головой. - Но только в одном случае. Если ты, солнышко мое, перестанешь называть меня на «вы». Потому что я вздрагиваю каждый раз, когда ты произносишь свое «Usted» [«Вы», вежливое обращение в Испании.]. Мне тогда кажется, что мне уже лет шестьдесят. Ты будешь называть меня рог tu [На «ты» (исп.).], и немедленно. Иначе я такое представление здесь устрою, что тебя сюда больше пускать не будут, даже несмотря на протекцию твоего замечательного дяди Сяопина!
– Сяо Mина…
– Неважно.
– Хорошо, - произнесла она неуверенно. - Я буду звать… тебя… на «ты».
Это был замечательный вечер. Честно говоря, я устал выпендриваться и мирно доел палочками все, что было у меня в тарелке, а потом доел и то, что было в тарелке у Анютки, потому что порция была слишком велика для ее хрупкой фигурки. А потом мы заказали десерт - жареное мороженое и ягоды личжи в сиропе. В ресторане все успокоились и перестали разглядывать меня, поняли, что на сегодня представление закончено. А мы сидели с Анюткой и разговаривали. Я даже получил разрешение на стаканчик виски. Мне стоило больших трудов разъяснить моей Анютке, что сухое вино меня не забирает и мне нужно что-нибудь покрепче. И что доза в двести граммов не является для меня смертельной, потому что я русский, а не китаец.
– Анюточка, - сказал я, нежно гладя ее руку. - Прости меня. Я обидел тебя сегодня днем?
– Нет, что ты! Это я глупая. Мне просто очень нужен кто-то. Я, конечно, могу приехать сюда, в этот ресторан - здесь мой дядя и некоторые другие родственники. Но это далеко. Ты знаешь, в нашем городке, Ремьендо, у меня совсем нет друзей. Мне бывает очень грустно.
– А китайские рестораны? По-моему, в Ремьендо их полно. Значит, должны быть и китайцы.
– Это другие китайцы. Они не из Народной Республики. Они из Сяньгана [Гонконг.]. Они живут здесь давно. У них европейские имена, и они смеются над нами.
– Понятно… - Я сделал глоток и плеснул виски Анютке в ее стакан из-под сока. - Давай выпьем.
– Я не пью. - Цзян смушенно улыбнулась, махнула рукой. - Я не буду.
– Будешь. - Наверное, я был уже немножко пьян, и мне, по русской привычке, обидно было, что кто-то не хочет со мной пить. - Это нетрудно. Только надо сразу. Залпом, понимаешь?
– Я знаю, - вдруг сказала она. - Я видела, как ты пьешь. Никто больше так не пьет. Ты поднимаешь голову и выливаешь в себя сразу все, что есть в стакане. Это русские так пьют?
– Да. - Я ощутил вдруг гордость за великую русскую нацию. - Главное - правильное дыхание. Иначе задохнешься. Выдыхаешь весь воздух, запрокидываешь голову и вместе со вдохом выпиваешь. Точнее - вливаешь. Ты правильно сказала - это должно литься прямо в твою глотку. Беспрепятственно.
– Я тоже так выпью. Только… - Она замялась. - Я в кино видела. Там пили, когда начинали говорить рог tu. И целовались…
– Это называется «выпить на брудершафт». - Я взял стакан в руку. - По-испански - рог fraternidad. Понимаешь? Мы с тобой как брат и сестра после этого будем.
– Да… - Анютка порозовела. - А что, после этого можно только как брат и сестра? И ничего больше нельзя? Ну, понимаешь…
– Понимаю. - Я с размаху чокнулся с Анюткиным стаканом так, что он едва не развалился, и влил бурую жидкость в глотку.
А Анютка… Она сделала точно так же. Она оказалась хорошей ученицей. Она даже не захлебнулась, хотя пила виски в первый раз в жизни. Только глаза у нее полезли из орбит, и она схватилась за горло.
– Ой! - прошептала она. - Я не думала, что это так сильно. У меня голова кружится.
– Поцеловаться забыли, - хрипло сказал я.
А потом встал, перегнулся через стол и поцеловал ее в губы - по-настоящему. Так, чтобы помнила этот поцелуй всю жизнь. Губы Ань Цзян были немножко сладкими, у них был слабый вкус базилика. Они были нежными. Она ответила мне, ответила со страстью. Хотя, может быть, это был первый поцелуй в ее жизни.
Надеюсь, дядя Сяопин, или как там его звали, не наблюдал за нами в этот момент из-за портьеры.
А потом я шлепнулся на свой стул, высокий стул из плетеного бамбука. Я сидел, откинувшись на спинку, и голова моя кружилась. Наверное, не меньше, чем у этой китайской девочки.
Но я справился с собой, потому что я еще любил другую девушку - ту, что сбежала от меня. Я знал, что еще увижу ее. Я знал, что, когда я увижу ее, брошу все на свете. И я не хотел предавать Ань Цзян - Анютку, милую девочку семнадцати лет, так зависящую от меня.
Я обнаружил на столе недоеденный салат, вооружился палочками и начал его жевать. Неспешно.
Глаза Анютки плавали. Нужно было срочно приводить ее в чувство.
– У тебя есть novio [Парень, жених (ней.).]? - спросил я.
– Novio? - Анюта медленно возвращалась на грешную землю. - Нет. То есть… Дядя Сяомин познакомил меня с одним китайским парнем. Его зовут Чэнь, он скоро получит гражданство. Дядя сказал, что он хороший жених для меня. Мы должны пожениться через два года, и тогда я останусь в Испании.
«Я твоему дяде голову оторву», - подумал я. И ничего не сказал, потому что дядя был абсолютно прав. Они почему-то всегда правы, эти дяди разных национальностей, проживающие на территории Испании.
– Тебе он нравится, этот Чэнь?
– Нет. Я и не видела его почти. Он такой… обычный. Мне нравишься ты.
– А я - необычный? - я смотрел на Цзян пьяноватым взглядом из-под полуприкрытых век.
– Ты - самый лучший. Ты даже не представляешь, какой ты! Я один раз слышала, как наши девчонки в раздевалке тебя обсуждают. Они такое говорили… Неприлично даже. Ты представляешь, они все в тебя влюблены!
– Представляю…
Ничего необычного здесь не было. Девчонки, разговоры… Все было, как обычно. Только одно было не как всегда. Анютка, судя по всему, была влюблена - в меня. И я был влюблен - это было моей болезнью. Увы, влюблен, и увы, не в Анютку. Такой вот любовный треугольник с одной отсутствующей стороной. Где носило эту отсутствующую сторону, одному Богу было известно.
– Ты когда-нибудь занималась любовью? - Я не смотрел ей в глаза, чтобы не смущать.
– Что ты имеешь в виду? Трахаться?
Я слегка поперхнулся салатом. Из всех испанских слов, обозначавших определенное действие, непосредственная Анютка выбрала именно это - не самое приличное.
– Да. Откуда ты знаешь это слово?
– Знаю. Это любимое слово наших танцовщиц. - Она опустила взгляд. - Я никогда не делала это. Правда.
– Ты - virgen [Девственница (исп.).]?
– Да. Но…
– Это хорошо.
Это было хорошо. Потому что это решало многие проблемы.
– Но… Я не думаю, что это совсем хорошо. - Она сбивалась, торопилась сказать мне то, о чем, может быть, мечтала сказать уже несколько недель. Виски раскрепостило ее. - Это просто глупо - быть virgen в моем возрасте. И я хочу… Я хочу узнать, что такое любовь. Я хочу сделать это с тобой!
Я снова подавился салатом - на этот раз более основательно.
– Нет. - Я качнул головой. - Нет. Не такой уж у тебя большой возраст. Не спеши.
– Но почему?
– Нет! - Я протянул руку и сжал ее пальцы. - Не спеши, когда-нибудь ты поймешь…,
Она закусила губу и отвернулась - наверное, чтобы я не увидел ее слез. Она была еще совсем юной девочкой, и довести ее до слез было легко, несмотря на то, что она была мастером у-шу и в совершенстве владела своим телом. Те, кто писал древние трактаты по боевому искусству, учили бороться с врагом. Но они не учили бороться с любовью. Этому могла научиться только она сама.
– Я знаю, - сказала вдруг она, повернувшись ко мне. Глаза ее блестели. - У тебя в сердце выросла полынь.
– Еще чего, - обиделся я. - Ну ты скажешь…
– Полынь - это звучит как аи. Это значит «любовь» по-китайски. Так мы говорим. Я вижу - любовь выросла в твоем сердце. Но ты любишь кого-то другого, не меня. Кто она?
– Не знаю. - Я горько усмехнулся - глупо было, в самом деле. - Я видел ее один раз в жизни и даже не спросил, как ее зовут.
– Но она красивая? - Цзян перегнулась ко мне через стол. От нее едва заметно попахивало виски. - Расскажи, какая она!
– Dejalo [Оставь это (исп.).], - я махнул рукой. - Забудь все, Анютка. Не торопи события, и тогда все будет хорошо. Ты мне веришь?
– Да.
Она смотрела на меня, чуть наклонив голову, и улыбалась, и мне снова становилось хорошо.
Хотя если бы я знал, чем кончится вся эта история, волосы встали бы дыбом на моей голове.
День Дьявола был еще впереди - у меня и у Ань Цзян. И у многих других людей.
Хорошо, что человек не ведает своего будущего.
– Да, - сказала она, засветившись, как солнечный зайчик. - Спасибо! Я даже знаю, куда мы пойдем. Мы пойдем в китайский ресторан!
Святая непосредственность! Не оставила мне возможности для выбора. Ну не мог я сейчас объяснять ей, что китайские ресторанчики - не место для вечернего посещения. Тем более, если ты приглашаешь девушку в ресторан в первый раз. Днем перекусить - это да. Дешево и быстро - Happy menu, курица в двадцати разновидностях, бамбук, горка белого риса с нахлобучкой из кетчупа. Соевый соус, зеленые огурцы, плавающие в бульоне…
Не могу сказать, что я относился к любителям китайской пищи.
– Я позвоню и закажу столик на сегодня, - сказала она. - Правда, это в тридцати километрах отсюда. Но мы доедем, потому что надо ехать только туда. Там готовят правильно. И там работает мой дядя Сяо Мин. Это он помог мне устроиться сюда, в Парк Чудес, на работу. Он будет рад видеть нас.
Опять дядя… Дядя Энрико, дядя Карлос, дядя Леон, дядя Сяо Mин. Нельзя пройти по Испании, чтобы не наступить какому-нибудь дяде на ногу.
Я со вздохом согласился.
– Звони, - сказал я ей. - Транспорт у меня есть. Доберемся как-нибудь.
Трудно быть настоящим кавалером. Но я оказался не прав. Потому что я еще не пробовал настоящих китайских блюд. И тот ресторан, под на званием «Бао Дин», в который притащила меня Цзян, заставил меня полюбить китайскую кухню.
Ресторан выглядел достаточно солидно. Он не ютился на первом этаже какого-нибудь дома - стоял отдельным зданием и даже имел свой собственный садик - не такой уж и маленький по испанским меркам. Садик ограждала низкая решетка с прозрачным квадратным узором. В садике росло нечто китайское - судя по изломанности силуэтов низких деревьев. У входа в ресторан застыли мордастые гипсовые львы, раскрашенные бронзовой краской. Вечерний ветерок тихо покачивал полотнища из красной ткани, на которых были написаны столбцы иероглифов черной тушью.
– «Весна на лиловой аллее прекрасна, без радостей наша недолгая жизнь пуста и напрасна!» - перевела надпись Цзян.
– Здорово! - восхитился я. - Тонко подмечено! А что написано там, на другом транспаранте?
– «Ты душу распахни, пей радости вино, и седине к вискам не позволяй пробраться».
– Не позволю, - заверил я. И тут же придумал собственный стих. - «Вино рекой у нас польется и стопроцентной радости добьется». Неплохо?
– Ужасно, - сказала Цзян. - Чтобы вам написать хороший стих, надо много учиться.
Внутри тихо звучала китайская музыка. Атмосфера была камерной, расслабляющей. Ажурные фонарики, вырезанные из рисовой бумаги, висели над каждым столом и создавали разноцветный полумрак. Почти все столики были заняты, но никто не разговаривал громко. Благовонный дымок поднимался из курильницы в Углу и ароматно истаивал в воздухе. Мне нравилось здесь. Уже нравилось.
Цзян что- то тихо сказала официанту, и он исчез. Через минуту появился китаец лет сорока, небольшого роста, аккуратный и крепко сложенный. Он был одет в белую рубашку и черный пиджак. На шее его сидела черная атласная бабочка.
– Wanshang hao! - сказал китаец, отвесив поклон и глядя на меня глазами счастливого бульдога. - Kanjian nin, wo hen gaoxing! Tashi shui? Tajiao shenme mingzi? [Добрый вечер! Рад вас видеть! Кто это? Как его зовут? (кит.).]
– Wanshang hao! - ответила моя Анютка и тоже поклонилась. - Tajiao Miguel Gomez. Wo gen ta shi hao pengyou. Women dou zai yikuair gongzuo [Добрый вечер! Его зовут Мигель Гомес. Мы с ним хорошие друзья. Мы вместе работаем (кит.).].
– Та shi haokan [Он красивый (кит.).], - Китаец улыбался так, как будто я собирался подарить ему миллион юаней.
– Buenas noches! [Добрый вечер! (исп.)] - Я тоже изобразил что-то вроде улыбки и поклона. - Извините, я не совсем понял, что вы сказали. Я плохо учил китайский в школе.
– Это мой дядя Сяо Mин, - прощебетала Анютка, - Он сказал «добрый вечер». И еще сказал, что вы красивый сеньор.
– Да, да! - залопотал китаец на ломаном испанском. - Сенор Мигель ошень красивая!
– Понятно… - произнес я на русском, улыбаясь так, что начало ломить скулы. - В таком случае я скажу тебе, братила ты моя китайская, что ты тоже красивая хоть куда… И если ты произнесешь еще хоть слово на своем тарабарском языке, то получишь по лбу. Надеюсь, ты меня не отравишь сегодня вечером?
– Да, да… - Сяомин засуетился. Слов моих он, конечно, е понял. Но, может быть, до него дошло, что неприлично разговаривать в присутствии гостя на языке, который тот не понимает. - Пожалуста! Садитесь туда. Туда!
Oн отвел нас к окну и усадил за столик. Стол был рассчитан на четверых, но мы сидели с Анюткой вдвоем. В центре стола стояла жаровня - не электрическая, как в дешевых китайских ресторанчиках, а с настоящими угольками, вспыхивающими в полумраке раскаленными точками.
– Bay! - сказал я. - Мы тут не сгорим?
– Это маловероятно. - Ань Цзян деловито изучала меню. - Это гореть не будет, если вы не будете кидать туда бумагу. Вы что хотите кушать?
– Котлеты по-киевски и квашеную капусту. Да, вот еще что… Тут водка есть? Мне полный стакан - в качестве противоядия.
– Вы опять шутите, - строго сказала Анютка, сдвинув бровки. - Здесь есть китайская кухня, и немножко филиппинская, и еще вьетнамская - тоже немножко. A el Vodka здесь не бывает.
– И что же здесь пьют? - поинтересовался я, неуклонно зарабатывая себе репутацию алкоголика. - Мне надо выпить чего-нибудь крепкого - хотя бы виски.
– Вам надо кушать, - сказала Анютка тоном, не терпящим возражений. - А пить надо после. И если вы не знаете, что надо заказывать, я буду делать это сама. А вы не будете жалеть. Хорошо?
– Vamos a ver [Увидим (исп.).], - ответил я. - Только побыстрее. Я есть хочу.
Я не пожалел. Кормили в этом заведении так, что у меня глаза лезли на лоб. Честно говоря, я даже не помню толком, что ел, и даже не пытался узнать. С виду это мало походило на человеческую еду, но это было упоительно вкусно. И поэтому я не хотел знать, из чего это было приготовлено. Я только постанывал от наслаждения, когда отправлял в рот очередную порцию длинных, тянущихся на полметра из тарелки, бледных и слизистых на вид отростков растительного происхождения, имеющих божественно тонкий вкус.
Поначалу, правда, у меня возникли некоторые проблемы. Потому что я отказался есть палочками.
– Попроси, чтобы принесли вилку, -сказал я Анютке. - Нож могут не приносить, я умею есть и без него. У меня воспитание такое - мне и вилки достаточно.
– Будете есть палочками, - заявила Анютка.
– Я не умею.
– Я вас научу.
– Я тупой. У меня не получится.
– Вот, смотрите. - Девочка взяла пальчиками палочки и ловко подцепила из тарелки кусочек чего-то зеленоватого - то ли моллюска, то ли мяса неизвестного науке животного. - Это очень просто. Делайте, как я.
– Ага! - Я бодро вставил палочки между пальцами и направил их в кучу овощей. В результате одна палочка выпрыгнула и утонула в стакане с соком, другая улизнула под стол, а овощи с нескрываемым удовольствием свалились на скатерть и остались лежать там.
– Вот… - сокрушенно произнес я. - Я же говорил. Может, мне руками есть? Или прямо ртом из тарелки? У вас так не принято?
– Так едят свиньи. - Цзян взяла своими палочками из моей тарелки изрядную порцию риса, смешанного со специями. - Видите, как просто? Открывайте рот.
Я открыл рот, и Анютка переправила туда все, что подцепила на свои палочки.
– Вкусно, - заявил я. - Еще.
– Вы должны сами…
– Еще!
Она кормила меня как птенчика, и полресторана исподтишка наблюдало За нами. По-моему, все мужчины в этом заведении мне завидовали.
– Простите… - Официант дотронулся до моего плеча. - У сеньора нет палочек?
– Ага! - Я жевал, и что-то свешивалось у меня изо рта. - Они упали. На пол.
– Вам дать новые?
– Дать. Пары три. Я страшно неловкий.
Я немедленно получил три бумажных упаковки с палочками. Я открыл все три и устроил небольшой цирк.
Мне еще не приходилось жонглировать китайскими палочками для еды. Это не самый подходящий объект для жонглирования, они слишком легкие. Но я справился. И когда три палочки сновали у меня между пальцами, я подцепил одной из них грибок из тарелки и подкинул его в воздух. Грибок совершил тройное сальто и упал прямо в мой открытый рот.
– Ay, mi madre! [Аи, мама моя! (исп.)] - воскликнул я. - Кажется, у меня начало получаться!
– Прекратите! - Анютка задыхалась от смеха. - Так неприлично…
– А так? - Я подкинул все шесть палочек, и они по очереди воткнулись в горку риса.
– Амиго, - обратился я к официанту. - У вас есть еще эти чертовы палочки?
Кажется, я снова потерял все. Я же говорил вам, у меня руки не тем концом вставлены…
– Есть. Я дам вам сколько угодно… Узкоглазый парень-официант, услужливо стоявший рядом и таращивший глаза на то, что я вытворяю, не выдержал и громко захохотал. И тут же покраснел, закрыл рот рукой, пробормотал «простите» и убежал за кулисы.
– Вот он, оскал капитализма, - констатировал я. - Не дают человеку проявить свои истинные чувства. Скажи своему дяде, чтобы не лишал его премиальных. Он, в конце концов, не виноват!
– Вы - противный обманщик! - заявила Цзян. - Вы можете есть палочками. И вы будете есть ими…
– Буду, - я кивнул головой. - Но только в одном случае. Если ты, солнышко мое, перестанешь называть меня на «вы». Потому что я вздрагиваю каждый раз, когда ты произносишь свое «Usted» [«Вы», вежливое обращение в Испании.]. Мне тогда кажется, что мне уже лет шестьдесят. Ты будешь называть меня рог tu [На «ты» (исп.).], и немедленно. Иначе я такое представление здесь устрою, что тебя сюда больше пускать не будут, даже несмотря на протекцию твоего замечательного дяди Сяопина!
– Сяо Mина…
– Неважно.
– Хорошо, - произнесла она неуверенно. - Я буду звать… тебя… на «ты».
Это был замечательный вечер. Честно говоря, я устал выпендриваться и мирно доел палочками все, что было у меня в тарелке, а потом доел и то, что было в тарелке у Анютки, потому что порция была слишком велика для ее хрупкой фигурки. А потом мы заказали десерт - жареное мороженое и ягоды личжи в сиропе. В ресторане все успокоились и перестали разглядывать меня, поняли, что на сегодня представление закончено. А мы сидели с Анюткой и разговаривали. Я даже получил разрешение на стаканчик виски. Мне стоило больших трудов разъяснить моей Анютке, что сухое вино меня не забирает и мне нужно что-нибудь покрепче. И что доза в двести граммов не является для меня смертельной, потому что я русский, а не китаец.
– Анюточка, - сказал я, нежно гладя ее руку. - Прости меня. Я обидел тебя сегодня днем?
– Нет, что ты! Это я глупая. Мне просто очень нужен кто-то. Я, конечно, могу приехать сюда, в этот ресторан - здесь мой дядя и некоторые другие родственники. Но это далеко. Ты знаешь, в нашем городке, Ремьендо, у меня совсем нет друзей. Мне бывает очень грустно.
– А китайские рестораны? По-моему, в Ремьендо их полно. Значит, должны быть и китайцы.
– Это другие китайцы. Они не из Народной Республики. Они из Сяньгана [Гонконг.]. Они живут здесь давно. У них европейские имена, и они смеются над нами.
– Понятно… - Я сделал глоток и плеснул виски Анютке в ее стакан из-под сока. - Давай выпьем.
– Я не пью. - Цзян смушенно улыбнулась, махнула рукой. - Я не буду.
– Будешь. - Наверное, я был уже немножко пьян, и мне, по русской привычке, обидно было, что кто-то не хочет со мной пить. - Это нетрудно. Только надо сразу. Залпом, понимаешь?
– Я знаю, - вдруг сказала она. - Я видела, как ты пьешь. Никто больше так не пьет. Ты поднимаешь голову и выливаешь в себя сразу все, что есть в стакане. Это русские так пьют?
– Да. - Я ощутил вдруг гордость за великую русскую нацию. - Главное - правильное дыхание. Иначе задохнешься. Выдыхаешь весь воздух, запрокидываешь голову и вместе со вдохом выпиваешь. Точнее - вливаешь. Ты правильно сказала - это должно литься прямо в твою глотку. Беспрепятственно.
– Я тоже так выпью. Только… - Она замялась. - Я в кино видела. Там пили, когда начинали говорить рог tu. И целовались…
– Это называется «выпить на брудершафт». - Я взял стакан в руку. - По-испански - рог fraternidad. Понимаешь? Мы с тобой как брат и сестра после этого будем.
– Да… - Анютка порозовела. - А что, после этого можно только как брат и сестра? И ничего больше нельзя? Ну, понимаешь…
– Понимаю. - Я с размаху чокнулся с Анюткиным стаканом так, что он едва не развалился, и влил бурую жидкость в глотку.
А Анютка… Она сделала точно так же. Она оказалась хорошей ученицей. Она даже не захлебнулась, хотя пила виски в первый раз в жизни. Только глаза у нее полезли из орбит, и она схватилась за горло.
– Ой! - прошептала она. - Я не думала, что это так сильно. У меня голова кружится.
– Поцеловаться забыли, - хрипло сказал я.
А потом встал, перегнулся через стол и поцеловал ее в губы - по-настоящему. Так, чтобы помнила этот поцелуй всю жизнь. Губы Ань Цзян были немножко сладкими, у них был слабый вкус базилика. Они были нежными. Она ответила мне, ответила со страстью. Хотя, может быть, это был первый поцелуй в ее жизни.
Надеюсь, дядя Сяопин, или как там его звали, не наблюдал за нами в этот момент из-за портьеры.
А потом я шлепнулся на свой стул, высокий стул из плетеного бамбука. Я сидел, откинувшись на спинку, и голова моя кружилась. Наверное, не меньше, чем у этой китайской девочки.
Но я справился с собой, потому что я еще любил другую девушку - ту, что сбежала от меня. Я знал, что еще увижу ее. Я знал, что, когда я увижу ее, брошу все на свете. И я не хотел предавать Ань Цзян - Анютку, милую девочку семнадцати лет, так зависящую от меня.
Я обнаружил на столе недоеденный салат, вооружился палочками и начал его жевать. Неспешно.
Глаза Анютки плавали. Нужно было срочно приводить ее в чувство.
– У тебя есть novio [Парень, жених (ней.).]? - спросил я.
– Novio? - Анюта медленно возвращалась на грешную землю. - Нет. То есть… Дядя Сяомин познакомил меня с одним китайским парнем. Его зовут Чэнь, он скоро получит гражданство. Дядя сказал, что он хороший жених для меня. Мы должны пожениться через два года, и тогда я останусь в Испании.
«Я твоему дяде голову оторву», - подумал я. И ничего не сказал, потому что дядя был абсолютно прав. Они почему-то всегда правы, эти дяди разных национальностей, проживающие на территории Испании.
– Тебе он нравится, этот Чэнь?
– Нет. Я и не видела его почти. Он такой… обычный. Мне нравишься ты.
– А я - необычный? - я смотрел на Цзян пьяноватым взглядом из-под полуприкрытых век.
– Ты - самый лучший. Ты даже не представляешь, какой ты! Я один раз слышала, как наши девчонки в раздевалке тебя обсуждают. Они такое говорили… Неприлично даже. Ты представляешь, они все в тебя влюблены!
– Представляю…
Ничего необычного здесь не было. Девчонки, разговоры… Все было, как обычно. Только одно было не как всегда. Анютка, судя по всему, была влюблена - в меня. И я был влюблен - это было моей болезнью. Увы, влюблен, и увы, не в Анютку. Такой вот любовный треугольник с одной отсутствующей стороной. Где носило эту отсутствующую сторону, одному Богу было известно.
– Ты когда-нибудь занималась любовью? - Я не смотрел ей в глаза, чтобы не смущать.
– Что ты имеешь в виду? Трахаться?
Я слегка поперхнулся салатом. Из всех испанских слов, обозначавших определенное действие, непосредственная Анютка выбрала именно это - не самое приличное.
– Да. Откуда ты знаешь это слово?
– Знаю. Это любимое слово наших танцовщиц. - Она опустила взгляд. - Я никогда не делала это. Правда.
– Ты - virgen [Девственница (исп.).]?
– Да. Но…
– Это хорошо.
Это было хорошо. Потому что это решало многие проблемы.
– Но… Я не думаю, что это совсем хорошо. - Она сбивалась, торопилась сказать мне то, о чем, может быть, мечтала сказать уже несколько недель. Виски раскрепостило ее. - Это просто глупо - быть virgen в моем возрасте. И я хочу… Я хочу узнать, что такое любовь. Я хочу сделать это с тобой!
Я снова подавился салатом - на этот раз более основательно.
– Нет. - Я качнул головой. - Нет. Не такой уж у тебя большой возраст. Не спеши.
– Но почему?
– Нет! - Я протянул руку и сжал ее пальцы. - Не спеши, когда-нибудь ты поймешь…,
Она закусила губу и отвернулась - наверное, чтобы я не увидел ее слез. Она была еще совсем юной девочкой, и довести ее до слез было легко, несмотря на то, что она была мастером у-шу и в совершенстве владела своим телом. Те, кто писал древние трактаты по боевому искусству, учили бороться с врагом. Но они не учили бороться с любовью. Этому могла научиться только она сама.
– Я знаю, - сказала вдруг она, повернувшись ко мне. Глаза ее блестели. - У тебя в сердце выросла полынь.
– Еще чего, - обиделся я. - Ну ты скажешь…
– Полынь - это звучит как аи. Это значит «любовь» по-китайски. Так мы говорим. Я вижу - любовь выросла в твоем сердце. Но ты любишь кого-то другого, не меня. Кто она?
– Не знаю. - Я горько усмехнулся - глупо было, в самом деле. - Я видел ее один раз в жизни и даже не спросил, как ее зовут.
– Но она красивая? - Цзян перегнулась ко мне через стол. От нее едва заметно попахивало виски. - Расскажи, какая она!
– Dejalo [Оставь это (исп.).], - я махнул рукой. - Забудь все, Анютка. Не торопи события, и тогда все будет хорошо. Ты мне веришь?
– Да.
Она смотрела на меня, чуть наклонив голову, и улыбалась, и мне снова становилось хорошо.
Хотя если бы я знал, чем кончится вся эта история, волосы встали бы дыбом на моей голове.
День Дьявола был еще впереди - у меня и у Ань Цзян. И у многих других людей.
Хорошо, что человек не ведает своего будущего.
9
А дальше жизнь моя потекла более или менее размеренно. Приключения, конечно, были. Не получается у меня без приключений.
Теперь у меня была Анютка. Жила она недалеко, в паре кварталов от меня, в том же городке. Снимала небольшую квартиру вдвоем с другой девчонкой, филиппинкой, Паулой, которая тоже работала в нашем Парке. Теперь я каждое утро подруливал к дому Анютки. Она выбегала, садилась на мой мотороллер, обнимала меня сзади, и мы мчались на работу. Мы вечно опаздывали.
Теперь у меня была Анютка. Жила она недалеко, в паре кварталов от меня, в том же городке. Снимала небольшую квартиру вдвоем с другой девчонкой, филиппинкой, Паулой, которая тоже работала в нашем Парке. Теперь я каждое утро подруливал к дому Анютки. Она выбегала, садилась на мой мотороллер, обнимала меня сзади, и мы мчались на работу. Мы вечно опаздывали.