Страница:
– Ну не ругайтесь, Иван Павлович! – взмолилась Тамара Коронатьевна. – Улыбнитесь, пожалуйста! Вы благородный человек, служите людям беззаветно и бескорыстно. Вы нужны человечеству!
– Ладно, чего уж там… – Бирюков наклонился над коммутатором и пробежался пальцами по кнопкам. – Леночка, – сказал он в микрофон, – запускайте. Начинаем прием…
Иван цапнул трубку телефона.
– Почему прием не ведете! – заорали в трубке. – Что вы опять себе позволяете? Почему вас нет в кабинете?
– У меня был технический перерыв, – угрюмо сказал Иван. – В аппарат таракан забежал, его током ударило, и он скончался на месте.
– Кто скончался?
– Таракан. И аппарат тоже. Все контакты закоротило. Все! Пришлось протирать спиртом.
– Знаем мы, что вы там спиртом протираете, – проворчали в трубке. – Работать будете или нет?
– Буду.
Иван поплелся к двери. Всегда так – как только медсестра на больничный уйдет, сразу бардак. Некому пациентов разгонять, некому будить его, Ивана Павловича. Это ж надо, какая дурь приснилась – личный шофер, кабинет с золотой табличкой, друг-академик… Зарплата пятнадцать тыщ баксов… Хе-хе… Интересно, какой там аппарат УЗИ был, в этом сне? Небось, "Акусон" последней модели… Жаль, не удалось досмотреть.
Он отомкнул защелку и в дверь немедленно ввалился дедок в валенках с галошами. Пахло от дедули навозом.
– Милай, – зашепелявил дед, – скажи-ка, сынок, мужской гинеколог здеся принимает?
– Нет.
– А где?
– Таких не бывает – мужских гинекологов, – сказал Иван.
– А кто же бывает?
– Что у вас за проблемы? – устало спросил Иван. – Может, вам простату надо?..
– Не, простату не надо, она у меня уже есть. У меня, с етой, как ее, мужской силой промблемы образовались. Пять раз в неделю получается, а больше никак, хошь ты тресни!
– И сколько ж вам лет? – поинтересовался Бирюков.
– Девяношто три!
– Н-да… – Иван покачал головой. – У вас действительно проблемы. Идите вниз, в регистратуру, в платные услуги, и спросите, как записаться к ЛОРу.
– А он поможет?
– Обязательно! – заверил Иван, открывая дверь и выдавливая деда в коридор. – К ЛОРу, немедленно! Бегом! Запомнили название? Отлично! Кто следующий?
Следующих оказалось одновременно человек двадцать. Все они напряженно сверкали глазами, не зная, то ли радоваться тому, что доктор наконец-то появился, то ли навалиться на него всем скопом и разодрать зубами и ногтями за долгую отлучку. Все они хотели попасть на УЗИ, причем немедленно. Они размахивали направлениями, справками, бланками и медицинскими картами. Одна дама попыталась ударить Ивана по голове свернутой в трубку рентгенограммой. Иван успел увернуться.
Он начал обычную свою работу по искоренению очереди. Он объяснял, что без направления не принимают, а с направлением не принимают без статталона, а статталон, извините, у вас неправильно оформлен, вот здесь, на этой строчке чего-то не хватает… Откуда я знаю, чего? Идите к тому, кто вас послал, и у него спрашивайте! Так… вас я возьму… а вас – нет, а вас – возьму, но через часик, а за это время вы должны выпить два литра воды и скакать на одной ножке по коридору. Как зачем? Это повышает информативность обследования. Дальше… вас возьму, вас – нет. Говорю вам, не возьму, на сегодня ваши места закончились. Жаловаться пойдете? Ладно, возьму. Всё? Все карточки отдали? Ладно, заходите, кто первый, живот оголяйте. Живот, я сказал! Вы что, не знаете где живот? Вот это называется живот, а то, что вы оголили, называется совсем по-другому. Ну вот, легла, наконец-то, слава те Господи, я-то уж думал, что под общим наркозом укладывать придется…
– Доктор, а это больно?
– Что – больно?
– УЗИ!
– Больно, – мстительно сказал Иван, водя датчиком по намазанному гелем животу. – Разве не чувствуете?
– Есть немножко, – задумчиво произнесла пациентка.
– Терпите. Некоторые не выдерживают и кричат, но вы не из таких, правда?
– Пока терплю.
– Отлично! Сделайте глубокий вдох и не выдыхайте…
Снова зазвонил телефон. Иван тихо чертыхнулся, повесил датчик и пошел к трубке.
Звонил начальник Ивана, Николай Николаевич Николаев-средний. Средним его звали для того, чтобы не путаться, потому что папу и сына Николая Николаевича Николаева тоже звали Николаями Николаевичами Николаевыми.
– Привет, – сказал Николаев-средний. – Ты как?
– Чего – как?
– Как здоровье, говорю?
– Здоровье болеет, – сообщил Иван. – Голова трещит, глаза ничего не видят, ноги вообще не ходят.
– Ничего, – злорадно сказал Николай Николаевич. – Ноги не ходят – на руках доползешь.
– Куда?
– В реанимацию.
– Может, лучше сразу в морг?
– Кончай юмор шутить, – оборвал Ивана начальник. – Иди в реанимацию, там одному мужику надо срочно УЗИ сделать. Урологи требуют.
– А чего у него?
– Травма. Автомобильная. Башку ему оторвало. Начисто. Уже пять дней назад.
– Башку? – Иван изумленно вытаращил глаза. – А как же он живет?
– Так и живет. На искусственной вентиляции. Не знаешь, что ли, как это делается? Неуч.
– А голову чего обратно не пришили?
– Не нашли пока, укатилась куда-то. Ищут. Пока не найдут, отключать дяденьку не разрешают. Говорят: может, поправится. Он большая шишка какая-то, из областной администрации, так что голова ему, вроде бы, и ни к чему. Он ей и раньше не пользовался.
– Так зачем же ему УЗИ-то делать? – Иван начал выходить из себя.
– Я же тебе сказал – урологи требуют. У него камни в почках. Оперировать будут.
– Оперировать? Его?!! Он же труп! У него головы нету!!!
– Урологи говорят, что голова – это не их дело. Их дело – почки. Есть камни – удалим. Нет камней – передадим кому-нибудь другому. Например, эндокринологам, пусть щитовидку ему исследуют. Представь себе, приедет какая-нибудь комиссия, начнет копаться, все ли правильно, а ей – все бумажки на стол. Вот, пожалуйста, все сделано, все что надо вылечено и прооперировано, труп умер полностью здоровым.
– Н-да… – сказал Иван Павлович и положил трубку.
Из-за ширмы раздался отчаянный хрип. Иван бросился к кушетке и обнаружил, что пациентка, которую он оставил, судорожно бьет ногами и держится руками за горло. Лицо ее полностью посинело.
– Дыши! – заорал Иван. – Дыши скорее!
Пациентка открыла рот и сделала могучий вдох, засосав разом половину кислорода в кабинете.
– Что же вы так? – спросил Иван Павлович через пару минут, когда тетенька отдышалась и слегка порозовела. – Ведь могли, извиняюсь, и дуба дать…
– Так вы же сказали – не дышать!
– Господи! – Иван воздел руки к небу. – Заставь кое-кого Богу молиться…
– Так я ж разве чего знала? Я ведь в первый раз! Как вы сказали, так я и сделала. Мы ведь сами из деревни, уж простите, если чего не так делаем…
Иван тяжело вздохнул и принялся за работу. За стеной громко цокали женские каблуки, ругалась очередь. Гудел неисправный кондиционер, пытаясь разогнать духоту в кабинете. Тараканы затаились под плинтусами, дожидаясь ночи. Старый экран аппарата УЗИ моргал и дышал на ладан. Все было как обычно.
И только где-то далеко, в Индии, в городе Дели, академик Камасутрамурти терзал телефон, пытаясь дозвониться своему другу, нижегородскому доктору Ивану Павловичу Бирюкову.
Камасутрамурти еще не знал, что его, индийского академика, нет и быть не может. Что он просто приснился.
Золотая лоза
– Ладно, чего уж там… – Бирюков наклонился над коммутатором и пробежался пальцами по кнопкам. – Леночка, – сказал он в микрофон, – запускайте. Начинаем прием…
* * *
Иван Бирюков вздрогнул и проснулся. Заснул он, как всегда, не вовремя – на рабочем месте, в самый разгар приема. Пациенты ломились в запертую дверь, издавали страшные крики и, кажется, даже дрались между собой. Телефон нервно звонил. Компьютер завис и показывал какую-то разноцветную галиматью.Иван цапнул трубку телефона.
– Почему прием не ведете! – заорали в трубке. – Что вы опять себе позволяете? Почему вас нет в кабинете?
– У меня был технический перерыв, – угрюмо сказал Иван. – В аппарат таракан забежал, его током ударило, и он скончался на месте.
– Кто скончался?
– Таракан. И аппарат тоже. Все контакты закоротило. Все! Пришлось протирать спиртом.
– Знаем мы, что вы там спиртом протираете, – проворчали в трубке. – Работать будете или нет?
– Буду.
Иван поплелся к двери. Всегда так – как только медсестра на больничный уйдет, сразу бардак. Некому пациентов разгонять, некому будить его, Ивана Павловича. Это ж надо, какая дурь приснилась – личный шофер, кабинет с золотой табличкой, друг-академик… Зарплата пятнадцать тыщ баксов… Хе-хе… Интересно, какой там аппарат УЗИ был, в этом сне? Небось, "Акусон" последней модели… Жаль, не удалось досмотреть.
Он отомкнул защелку и в дверь немедленно ввалился дедок в валенках с галошами. Пахло от дедули навозом.
– Милай, – зашепелявил дед, – скажи-ка, сынок, мужской гинеколог здеся принимает?
– Нет.
– А где?
– Таких не бывает – мужских гинекологов, – сказал Иван.
– А кто же бывает?
– Что у вас за проблемы? – устало спросил Иван. – Может, вам простату надо?..
– Не, простату не надо, она у меня уже есть. У меня, с етой, как ее, мужской силой промблемы образовались. Пять раз в неделю получается, а больше никак, хошь ты тресни!
– И сколько ж вам лет? – поинтересовался Бирюков.
– Девяношто три!
– Н-да… – Иван покачал головой. – У вас действительно проблемы. Идите вниз, в регистратуру, в платные услуги, и спросите, как записаться к ЛОРу.
– А он поможет?
– Обязательно! – заверил Иван, открывая дверь и выдавливая деда в коридор. – К ЛОРу, немедленно! Бегом! Запомнили название? Отлично! Кто следующий?
Следующих оказалось одновременно человек двадцать. Все они напряженно сверкали глазами, не зная, то ли радоваться тому, что доктор наконец-то появился, то ли навалиться на него всем скопом и разодрать зубами и ногтями за долгую отлучку. Все они хотели попасть на УЗИ, причем немедленно. Они размахивали направлениями, справками, бланками и медицинскими картами. Одна дама попыталась ударить Ивана по голове свернутой в трубку рентгенограммой. Иван успел увернуться.
Он начал обычную свою работу по искоренению очереди. Он объяснял, что без направления не принимают, а с направлением не принимают без статталона, а статталон, извините, у вас неправильно оформлен, вот здесь, на этой строчке чего-то не хватает… Откуда я знаю, чего? Идите к тому, кто вас послал, и у него спрашивайте! Так… вас я возьму… а вас – нет, а вас – возьму, но через часик, а за это время вы должны выпить два литра воды и скакать на одной ножке по коридору. Как зачем? Это повышает информативность обследования. Дальше… вас возьму, вас – нет. Говорю вам, не возьму, на сегодня ваши места закончились. Жаловаться пойдете? Ладно, возьму. Всё? Все карточки отдали? Ладно, заходите, кто первый, живот оголяйте. Живот, я сказал! Вы что, не знаете где живот? Вот это называется живот, а то, что вы оголили, называется совсем по-другому. Ну вот, легла, наконец-то, слава те Господи, я-то уж думал, что под общим наркозом укладывать придется…
– Доктор, а это больно?
– Что – больно?
– УЗИ!
– Больно, – мстительно сказал Иван, водя датчиком по намазанному гелем животу. – Разве не чувствуете?
– Есть немножко, – задумчиво произнесла пациентка.
– Терпите. Некоторые не выдерживают и кричат, но вы не из таких, правда?
– Пока терплю.
– Отлично! Сделайте глубокий вдох и не выдыхайте…
Снова зазвонил телефон. Иван тихо чертыхнулся, повесил датчик и пошел к трубке.
Звонил начальник Ивана, Николай Николаевич Николаев-средний. Средним его звали для того, чтобы не путаться, потому что папу и сына Николая Николаевича Николаева тоже звали Николаями Николаевичами Николаевыми.
– Привет, – сказал Николаев-средний. – Ты как?
– Чего – как?
– Как здоровье, говорю?
– Здоровье болеет, – сообщил Иван. – Голова трещит, глаза ничего не видят, ноги вообще не ходят.
– Ничего, – злорадно сказал Николай Николаевич. – Ноги не ходят – на руках доползешь.
– Куда?
– В реанимацию.
– Может, лучше сразу в морг?
– Кончай юмор шутить, – оборвал Ивана начальник. – Иди в реанимацию, там одному мужику надо срочно УЗИ сделать. Урологи требуют.
– А чего у него?
– Травма. Автомобильная. Башку ему оторвало. Начисто. Уже пять дней назад.
– Башку? – Иван изумленно вытаращил глаза. – А как же он живет?
– Так и живет. На искусственной вентиляции. Не знаешь, что ли, как это делается? Неуч.
– А голову чего обратно не пришили?
– Не нашли пока, укатилась куда-то. Ищут. Пока не найдут, отключать дяденьку не разрешают. Говорят: может, поправится. Он большая шишка какая-то, из областной администрации, так что голова ему, вроде бы, и ни к чему. Он ей и раньше не пользовался.
– Так зачем же ему УЗИ-то делать? – Иван начал выходить из себя.
– Я же тебе сказал – урологи требуют. У него камни в почках. Оперировать будут.
– Оперировать? Его?!! Он же труп! У него головы нету!!!
– Урологи говорят, что голова – это не их дело. Их дело – почки. Есть камни – удалим. Нет камней – передадим кому-нибудь другому. Например, эндокринологам, пусть щитовидку ему исследуют. Представь себе, приедет какая-нибудь комиссия, начнет копаться, все ли правильно, а ей – все бумажки на стол. Вот, пожалуйста, все сделано, все что надо вылечено и прооперировано, труп умер полностью здоровым.
– Н-да… – сказал Иван Павлович и положил трубку.
Из-за ширмы раздался отчаянный хрип. Иван бросился к кушетке и обнаружил, что пациентка, которую он оставил, судорожно бьет ногами и держится руками за горло. Лицо ее полностью посинело.
– Дыши! – заорал Иван. – Дыши скорее!
Пациентка открыла рот и сделала могучий вдох, засосав разом половину кислорода в кабинете.
– Что же вы так? – спросил Иван Павлович через пару минут, когда тетенька отдышалась и слегка порозовела. – Ведь могли, извиняюсь, и дуба дать…
– Так вы же сказали – не дышать!
– Господи! – Иван воздел руки к небу. – Заставь кое-кого Богу молиться…
– Так я ж разве чего знала? Я ведь в первый раз! Как вы сказали, так я и сделала. Мы ведь сами из деревни, уж простите, если чего не так делаем…
Иван тяжело вздохнул и принялся за работу. За стеной громко цокали женские каблуки, ругалась очередь. Гудел неисправный кондиционер, пытаясь разогнать духоту в кабинете. Тараканы затаились под плинтусами, дожидаясь ночи. Старый экран аппарата УЗИ моргал и дышал на ладан. Все было как обычно.
И только где-то далеко, в Индии, в городе Дели, академик Камасутрамурти терзал телефон, пытаясь дозвониться своему другу, нижегородскому доктору Ивану Павловичу Бирюкову.
Камасутрамурти еще не знал, что его, индийского академика, нет и быть не может. Что он просто приснился.
Золотая лоза
Шаг. Еще шаг. Бесконечные шаги.
Снег скрипит под ногами. Здесь довольно холодно, градусов пятнадцать ниже нуля. По Цельсию. Какая это страна, кстати? Надо найти хоть одну вывеску, прочитать ее. По надписям всегда можно сориентироваться.
Ага. Это должно быть здесь, в этом здании. Шеф описал мне его точно, когда давал задание. Шеф не мог ошибиться. Он всегда знает все лучше всех, мой шеф. Он – вне критики.
И вывеска есть: Пивной клуб "У ПЕТРА". Написано по-русски. Без сомнения, это русский язык. Стало быть, я в России. Плохо, что зимой. Зимой в России чертовски холодно, я не люблю этого. Люблю тепло. Впрочем, все не так уж и плохо – можно было попасть в Африку, куда-нибудь в Нигерию. Там тепло, там растут пальмы, но люди там отвратительно воспитаны. Они совершенно не могут себя вести, эти чернокожие нигерийцы. Я помню как небольшое стадо негров однажды пыталось отправить меня на тот свет, они стреляли в меня из автоматов. Или из луков? Возможно, что и из луков – в зависимости от того, в каком веке это было. Подробности забываются. Слишком много было их, подробностей, в моей жизни.
Итак, я у цели. Здание довольно архаичное, века три ему будет. Для Италии, например, четыре века – это совсем немного. А для русских триста лет – уже древность. Они еще младенцы, эти русские. Но мне они нравятся. Душевный народ. Мои клиенты.
Древний, стало быть, дом. Белокаменный, двухэтажный. Государством, наверное, охраняется – самое подходящее место для питейного заведения. Дверь большая, дубовая, слегка приоткрыта. И оттуда, вместе с клубами сигаретного дыма, вылетают звуки. Ритм – неспешный, но мощный, заставляющий вздрагивать печень, пропитанную пивом. Я уже слышал такое. Хотя и несколько неожиданно услышать такую музыку в середине замерзшей, заснеженной России. Такая музыка больше приличествует Аризоне или Нью-Джерси. Я вспомнил, как сидел в одном из пабов Америки, и люди в клетчатых пропыленных рубашках двигались в сизом прокуренном воздухе, хрипло говорили, громко чокались кружками, и пиво роняло плевки пенистой слюны на пол. Там была такая музыка. Такая же. Живьем.
Блюз, вот как это называется. Живой блюз. Здесь играют блюз живьем, и я понимаю это даже через закрытые двери.
Блюз так блюз. Я тяну дверь на себя и меня едва не роняет на землю волна тугого, спрессованного звука, усиленного динамиками до аэродромной громкости. Я делаю глубокий вдох и не выдерживаю, начинаю кашлять. Я совсем отвык от табачного дыма. Там, где я живу, не курят. Не то, чтобы у нас все были приверженцами исключительно здорового образа жизни, но курить у нас не принято. Тем, кто попадает к нам, приходится бросать эту привычку. Что ж поделать – у них нет выбора.
Право на выбор надо заслужить.
Вниз ведет лестница – спускается круто, засасывает в подвал как в преисподнюю. Беленые стены сложены из больших старых кирпичей, кривых, местами раскрошившихся. Деревянные перила изрезаны ножом, известка сыпется с потолка сухой перхотью. Не очень умная привычка – белить стены известкой. Нужно быть осторожным – не прислониться, не испачкать мое новое черное пальто. Оно выглядит достаточно дорого. Оно длинное – почти до щиколоток, и сшито из хорошей шерсти. Наверное, тут сейчас такие в моде. Те, кто собирает меня на задание, заботятся о том, чтобы одежда соответствовала времени и месту. Нелепо было бы появиться здесь в сером армяке, подпоясанном веревкой, треухе и лаптях. Еще совсем недавно в этой стране ходили именно так, но все меняется. Время бежит быстро. Хотя… Какое это имеет для меня значение?
У входа в зал стоит молодой человек в таком же пальто, как у меня. Мерзнет, наверное. Широкие плечи, квадратная челюсть, глаза цвета протухшей селедки. Говорит, что мне нужно заплатить за вход. Говорит, что концерт сегодня платный. Лезу за бумажником – обычно его кладут в правый внутренний карман. Точно, не забыли положить. Я улыбаюсь. Деньги имеют здесь большое значение. С деньгами легче ощущать себя настоящим человеком.
Сколько это стоит? Он называет цену. Я даже не знаю, дорого это или нет. Не важно. Открываю бумажник, с интересом разглядываю деньги. Стараюсь не ошибиться, считая рубли – не хочу, чтобы меня приняли за иностранца. Я говорю на безупречном русском языке, но мелочи всегда выдают. Можно было потратить больше времени на подготовку, отправляясь на задание, но я ленив. К тому же, на этот раз все произошло в страшной спешке. Меня выпихнули сюда, ничего толком не объяснив. Шеф говорил со мной не больше пяти минут. Иногда мой шеф слишком самоуверен. Но, с другой стороны, я не провалил еще не одного задания. Хорошо быть самоуверенным, имея такие кадры, как я. Одному только мне известно, чего это стоит.
Интуиция – самое главное, она никогда меня не подводила. Интуиция и профессионализм – залоги успеха.
Прохожу внутрь. Зал слишком мал для столь громкого саунда и такого большого количества кайфующих людей. Плотные звуки врезаются в стены, искажаются, облепляют лицо, заставляя его покрываться потом. Ничего страшного – нужно привыкнуть, потом будет легче. Большинство людей стоит. Они курят, и пьют пиво из высоких стаканов, некоторые слегка пританцовывают в такт ритму, но большинство просто делают движения руками – такие, словно стряхивают что-то с пальцев. Они слушают внимательно, поглощены этой музыкой. На лицах их написано удовольствие. Они насыщаются блюзом, едят его, как изголодавшиеся гурманы, которых несколько недель кормили комковатой манной кашей, и вдруг поставили большое блюдо с марсельскими устрицами, свежими устрицами, только утром извлеченными из соленой морской воды… Я сглатываю слюну. Надеюсь, в этом заведении можно съесть хорошо прожаренный стейк. Впрочем, это потом, потом. Сперва я хочу взглянуть на себя. Трудно работать, если не знаешь, как ты выглядишь.
Я прохожу сквозь толпу, раздвигая ее плечами. Я осторожен, не хочу уронить кого-нибудь на пол. Я вежливо извиняюсь, улыбаюсь. Спрашиваю у симпатичной девушки, где здесь туалет. Она объясняет мне, смотрит на меня влажными глазами. У нее такое выражение лица, словно она хочет проследовать в туалет вместе со мной, оказать мне определенные услуги. Отворачиваюсь и иду в том направлении, которое она показала. Девушку я оставляю слушать музыку. Я давно не общался с женщинами, но сейчас не могу позволить девушке удовлетворить мои желания. Нам это не разрешено, инструкции на этот счет совершенно недвусмысленны. Что ж, всегда приходится от чего-то отказываться…
Туалет занят. Очередь из трех человек пританцовывает – побуждаемые, скорее, не музыкой, а мочевым пузырем, переполненным пивом. Дверь открывается, оттуда вываливается худосочное длинноволосое существо неопределенного пола. Толстяк, первый в очереди, пытается прорваться в заветную комнатку, но я отодвигаю его рукой.
– Потерпишь, дружище, – говорю я. – Христос терпел и нам велел.
Он смотрит в мои глаза, и, само собой, кивает головой. Он счастлив пропустить меня без очереди.
Воняет здесь изрядно. Я уже отвык от таких запахов. Интересно, вот в Японии в туалетах никогда не воняет. Может быть, у японцев другой состав телесных жидкостей? Да нет, вряд ли, просто японцы не мочатся мимо унитаза. Это русская национальная традиция – еще сам Владимир Красное Солнышко писал мимо унитаза…
Шучу. Между прочим, у меня есть чувство юмора – свое собственное, не вживленное. Это облегчает работу.
Облегчаюсь. Смотрю на себя в зеркало.
Я довольно высок, мне лет тридцать пять – сорок. Я обнаруживаю, что на этот раз я – европеец. Может быть, даже не совсем русский, что-то западное есть в моих спокойных голубых глазах. Впрочем, физиономия обветрена, кончик носа несколько красноват, ранние морщины пересекают лоб, щеки небриты. Я выгляжу далеко не аристократом, скорее, человеком, повидавшим жизнь. Неплохо. Не люблю внешность смазливого красавчика.
Снимаю шляпу. Так, сегодня я блондин, даже брови у меня почти белые. Осматриваю себя внимательно – не хочу пропустить какого-либо вопиющего дефекта в своем облике. Да нет, кажется, все на месте – волосы и все другое, что у меня обычно бывает. Снова одеваю шляпу, не люблю ходить без головного убора. Люди нервничают, когда видят меня с непокрытой головой, и я их понимаю. Ксенофобия – вот как это называется. Боязнь чужого. Я, например, не боюсь ничего, но мне легче, чем другим людям. Намного легче. Мне трудно причинить вред. Чего мне бояться?
Черное пальто вздувается на спине бугром, как будто у меня там, под пальто, находится небольшой рюкзак. Это всегда бывает так, этого не избежать. Многие люди на земле запомнили меня по этому признаку. Они называли меня "Горбатым". Называли, пока не видели своими глазами то, что находится у меня на спине. Я показываю это немногим. Это необязательно всем видеть. Это как визитная карточка – для посвященных, для своего круга. Для моих клиентов.
Спина немного зудит. Есть хорошее средство от этого зуда – немного алкоголя. Вообще-то, алкоголь нам тоже не разрешен, но я выбил себе личное право на его употребление в небольших количествах. Заслужил это хорошей работой.
Пора приступать к делу. Люди за дверью издают страдальческие звуки, им невыносимо хочется оказаться здесь, в маленькой вонючей комнатке. Они готовы взломать дверь, чтобы ворваться сюда, но они боятся меня. Напрасно. Я не приношу людям боль. Я приношу им удовольствие. Только нужно немного потерпеть.
Простукиваю плитки стены. Шеф точно сказал мне, под какой плиткой находится тайник – ряд, номер, цвет, и все такое. А я забыл, конечно. Думал о чем-то своем в этот момент. Но это не так страшно. Интуиция заменит мне информацию. Всегда успешно заменяла. Это не раз спасало меня в неприятных переделках.
Ага, похоже, это здесь – плитка отзывается пустым звуком. Размахиваюсь, бью кулаком, плитка разлетается на осколки. Запускаю руку в образовавшуюся дыру. Вот оно: пальцы нащупывают холодную костяную ручку.
Трость, вот что там находится. Обычная, довольно толстая трость с изогнутой ручкой. Трость черная, ручка белая – сделана из слоновой кости. Хорошо. Люблю красивые вещи. Тем более, что эта вещь должна оказаться еще и полезной. Приятно вдвойне.
Дергаю пальцами безобразный шпингалет и дверь тут же распахивается. Одутловатая физиономия толстяка плавает в испарениях. Губы его мучительно скривлены, в вытаращенных глазах написано: "Умираю!". Слегка упираюсь тростью в его грудь, отодвигаю, чтобы освободить себе проход. Очередь в коридоре выросла человек до десяти. Оглядываю их. Все они скоро познают удовольствие. Проще говоря, доберутся до туалета. Что ж, человеческие удовольствия произрастают из контрастов, и существуют недолго, пока не умерло воспоминание о ситуации. Эти люди скоро получат свое маленькое удовольствие.
Моего клиента среди них нет. Я не знаю, как он выглядит, не знаю пока про него вообще ничего. "Раз-два-три-четыре-пять, я иду искать. Кто не спрятался – я не виноват". Я найду его обязательно. Куда он денется? Я осмотрю всех людей в этом пивном клубе и сам решу, кто мой клиент. А потом он подтвердит мои слова, расскажет о том, чего хочет от меня.
Все люди чего-то хотят. И у каждого есть сокровенное, невыполнимое желание. Но иногда исполняется и такое – невыполнимое. Это бывает тогда, когда человек заслуживает право на исполнение своей мечты. А кто решает, заслужил ли он это право? Мой шеф, конечно. Только он.
Музыканты старательно вышибают известковую пыль из древних стен. Играют они совсем неплохо. Это, если не ошибаюсь, классические блюзовые вещи. Музыканты стараются исполнять их как можно ближе к оригиналу. Никакой импровизации, все импровизации были сделаны Мадди Уотерсом тридцать лет назад. Нота в ноту, слово в слово, удачное копирование интонации. Не так просто скопировать настоящий черный вокал, но у парня, поющего в микрофон, получается достаточно хорошо. Хотя сам он – далеко не черный. Он высокий и белокожий, русые волосы завязаны сзади в хвост, на лице выращены усики и микроскопическая бородка. На парне длинный синий камзол непонятной эпохи, расшитый серебряными вензелями. Черные джинсы обтягивают голенастые журавлиные ноги. Ковбойский сапожок с блестящим металлическим мыском отбивает по полу ритм. Парень похож на мушкетера, взявшего в руки электрогитару. Глаза его полузакрыты, он прижимается губами к овальному микрофону и кажется, что он облизывает шоколадное мороженое. Его шумное придыхание слышно в перерывах между хриплыми словами. Это звучит чувственно, звучит так, как и должно звучать в блюзе.
Он молодец, этот парень. Он нравится мне. Может быть, это мой клиент?
Нет! Они играют слишком громко. Мои клиенты не могут так издеваться над моими ушами. Это просто свинство!
Сейчас они исполняют "One Bourbon, One Scotch, One Beer"[12]. На маленькой сцене находится еще трое музыкантов. Старый человек играет на губной гармошке, маленькое его личико с острым носом втиснуто в седой ореол пышных волос и большой круглой бороды. На нем ковбойская шляпа. Губная гармошка тонет в его желтых проникотиненных усах, когда он извлекает из нее рыдающие трезвучия. Человек слегка пьян, он покачивается, когда делает проходы в толпу зрителей, и черная пуповина шнура тянется от его гармошки, соединяя ее с плацентой усилителя. Человек купается в обожании слушателей, каждый норовит дотронуться до него рукой.
На контрабасе играет высокий полный парень. Его черные кудрявые волосы взбиты в высокий кок, а бакенбарды наползают на толстые щеки. Он несколько высокомерен, снисходительно относится к публике. Он словно говорит своему рослому инструменту: "Мы самые большие здесь, дружище! Давай покажем этим дилетантам, на что мы способны. Конечно, они не поймут всего, что услышали, но пусть хотя бы осознают, что присутствовали при рождении великого".
У контрабасиста хорошая техника, но он слишком выкладывается, извлекает чересчур много звуков из длинных толстых струн. Он забивает остальных музыкантов, но никто не замечает этого. Ничего страшного, он просто молод. Нужно играть блюз десятки лет, чтобы почувствовать его душу.
Ударник в углу грохочет как молотилка, именно он создает здесь такой адский шум. Я не вижу его из-за тарелок и барабанов, только палочки мелькают в воздухе. Я прекрасно понимаю, в чем дело: этот барабанщик из другой оперы. Он – рок-музыкант и делает слишком много брейков. Я вообще не понимаю, как он умудряется держать ритм. Я бы просто отключил ему звук, остальные трое великолепно справятся и без него. Впрочем, это их дело. Возможно, я выскажу им свое мнение после концерта, если у меня останется время.
Оглядываю зал. Сидячие места все заняты, а мне так нужно посидеть и съесть что-нибудь. И даже выпить. Длинный деревянный стол в углу, заставленный стаканами и облитый пивом. Длинная лавка у стены, полностью засаженная людьми. На самом краю ее находится как бы трехэтажный сэндвич: внизу его находится парень, а на коленях у него в два слоя сидят две девицы. Мне становится жалко лавку. Удивительно, как она выдерживает такой вес?
Пожалуй, они уступят мне место. Мебель надо беречь.
Я подхожу к ним, нагибаюсь, чтобы они лучше слышали мой голос.
– Самое время отлить, – говорю я.
Я собираюсь сказать еще что-то, но и этого вполне достаточно. Девицы вскакивают, как ошпаренные, их переполненные мочевые пузыри дирижаблями взлетают к самому горлу. Они мчатся к туалету, расталкивая всех плечами, боятся расплескать драгоценную жидкость. Парень говорит "О-о", на лице его написано смущение. Он бы тоже рад побежать, но ноги его затекли, отдавленные двойным слоем подружек. Он в затруднительном положении.
Я подаю ему руку и помогаю встать.
– Не волнуйся, – я ободряюще улыбаюсь ему, словно выписываю индульгенцию. – Ты успеешь, телки займут тебе очередь.
Он благодарно кивает мне и ковыляет к уборной. Сам виноват, нечего взваливать на себя такую тяжесть.
Сажусь на освободившийся край скамьи, облокачиваюсь на стену. Она протерта до голых кирпичей, лоснится. По крайней мере, мне не грозит измазать известкой пальто. Беру салфетку, лежащую на столе, о трываю от нее кусочки, сворачиваю их в аккуратные шарики и вставляю их в уши.
Так лучше. Намного лучше.
Я люблю блюз, и мне в целом нравится, как играют эти ребята. Но слух надо беречь.
– Девушка! – Я щелкаю пальцами и официантка не спеша пробирается ко мне. – Это вот что такое?
Я тыкаю пальцем в меню, где написано «СВИНСКИЕ ТЕЛЕСА НА РЕБРАХ И ИИШНИЦА». Я наивно полагаю, что имею дело с опечатками.
– Это то, что написано. – Она морщит носик. – Заказывать будете?
– Это стейк, я так полагаю? С яйцом?
– Да, типа этого.
– Хороший?
– Да.
– Несите. Это скоро будет готово?
– Да.
– Если можно, побыстрее. Я голоден.
Я удовлетворенно вздыхаю. Можно чуть-чуть расслабиться. Мне нужно перекусить, прежде чем приступать к работе.
Неплохо. Совсем неплохо.
Снег скрипит под ногами. Здесь довольно холодно, градусов пятнадцать ниже нуля. По Цельсию. Какая это страна, кстати? Надо найти хоть одну вывеску, прочитать ее. По надписям всегда можно сориентироваться.
Ага. Это должно быть здесь, в этом здании. Шеф описал мне его точно, когда давал задание. Шеф не мог ошибиться. Он всегда знает все лучше всех, мой шеф. Он – вне критики.
И вывеска есть: Пивной клуб "У ПЕТРА". Написано по-русски. Без сомнения, это русский язык. Стало быть, я в России. Плохо, что зимой. Зимой в России чертовски холодно, я не люблю этого. Люблю тепло. Впрочем, все не так уж и плохо – можно было попасть в Африку, куда-нибудь в Нигерию. Там тепло, там растут пальмы, но люди там отвратительно воспитаны. Они совершенно не могут себя вести, эти чернокожие нигерийцы. Я помню как небольшое стадо негров однажды пыталось отправить меня на тот свет, они стреляли в меня из автоматов. Или из луков? Возможно, что и из луков – в зависимости от того, в каком веке это было. Подробности забываются. Слишком много было их, подробностей, в моей жизни.
Итак, я у цели. Здание довольно архаичное, века три ему будет. Для Италии, например, четыре века – это совсем немного. А для русских триста лет – уже древность. Они еще младенцы, эти русские. Но мне они нравятся. Душевный народ. Мои клиенты.
Древний, стало быть, дом. Белокаменный, двухэтажный. Государством, наверное, охраняется – самое подходящее место для питейного заведения. Дверь большая, дубовая, слегка приоткрыта. И оттуда, вместе с клубами сигаретного дыма, вылетают звуки. Ритм – неспешный, но мощный, заставляющий вздрагивать печень, пропитанную пивом. Я уже слышал такое. Хотя и несколько неожиданно услышать такую музыку в середине замерзшей, заснеженной России. Такая музыка больше приличествует Аризоне или Нью-Джерси. Я вспомнил, как сидел в одном из пабов Америки, и люди в клетчатых пропыленных рубашках двигались в сизом прокуренном воздухе, хрипло говорили, громко чокались кружками, и пиво роняло плевки пенистой слюны на пол. Там была такая музыка. Такая же. Живьем.
Блюз, вот как это называется. Живой блюз. Здесь играют блюз живьем, и я понимаю это даже через закрытые двери.
Блюз так блюз. Я тяну дверь на себя и меня едва не роняет на землю волна тугого, спрессованного звука, усиленного динамиками до аэродромной громкости. Я делаю глубокий вдох и не выдерживаю, начинаю кашлять. Я совсем отвык от табачного дыма. Там, где я живу, не курят. Не то, чтобы у нас все были приверженцами исключительно здорового образа жизни, но курить у нас не принято. Тем, кто попадает к нам, приходится бросать эту привычку. Что ж поделать – у них нет выбора.
Право на выбор надо заслужить.
Вниз ведет лестница – спускается круто, засасывает в подвал как в преисподнюю. Беленые стены сложены из больших старых кирпичей, кривых, местами раскрошившихся. Деревянные перила изрезаны ножом, известка сыпется с потолка сухой перхотью. Не очень умная привычка – белить стены известкой. Нужно быть осторожным – не прислониться, не испачкать мое новое черное пальто. Оно выглядит достаточно дорого. Оно длинное – почти до щиколоток, и сшито из хорошей шерсти. Наверное, тут сейчас такие в моде. Те, кто собирает меня на задание, заботятся о том, чтобы одежда соответствовала времени и месту. Нелепо было бы появиться здесь в сером армяке, подпоясанном веревкой, треухе и лаптях. Еще совсем недавно в этой стране ходили именно так, но все меняется. Время бежит быстро. Хотя… Какое это имеет для меня значение?
У входа в зал стоит молодой человек в таком же пальто, как у меня. Мерзнет, наверное. Широкие плечи, квадратная челюсть, глаза цвета протухшей селедки. Говорит, что мне нужно заплатить за вход. Говорит, что концерт сегодня платный. Лезу за бумажником – обычно его кладут в правый внутренний карман. Точно, не забыли положить. Я улыбаюсь. Деньги имеют здесь большое значение. С деньгами легче ощущать себя настоящим человеком.
Сколько это стоит? Он называет цену. Я даже не знаю, дорого это или нет. Не важно. Открываю бумажник, с интересом разглядываю деньги. Стараюсь не ошибиться, считая рубли – не хочу, чтобы меня приняли за иностранца. Я говорю на безупречном русском языке, но мелочи всегда выдают. Можно было потратить больше времени на подготовку, отправляясь на задание, но я ленив. К тому же, на этот раз все произошло в страшной спешке. Меня выпихнули сюда, ничего толком не объяснив. Шеф говорил со мной не больше пяти минут. Иногда мой шеф слишком самоуверен. Но, с другой стороны, я не провалил еще не одного задания. Хорошо быть самоуверенным, имея такие кадры, как я. Одному только мне известно, чего это стоит.
Интуиция – самое главное, она никогда меня не подводила. Интуиция и профессионализм – залоги успеха.
Прохожу внутрь. Зал слишком мал для столь громкого саунда и такого большого количества кайфующих людей. Плотные звуки врезаются в стены, искажаются, облепляют лицо, заставляя его покрываться потом. Ничего страшного – нужно привыкнуть, потом будет легче. Большинство людей стоит. Они курят, и пьют пиво из высоких стаканов, некоторые слегка пританцовывают в такт ритму, но большинство просто делают движения руками – такие, словно стряхивают что-то с пальцев. Они слушают внимательно, поглощены этой музыкой. На лицах их написано удовольствие. Они насыщаются блюзом, едят его, как изголодавшиеся гурманы, которых несколько недель кормили комковатой манной кашей, и вдруг поставили большое блюдо с марсельскими устрицами, свежими устрицами, только утром извлеченными из соленой морской воды… Я сглатываю слюну. Надеюсь, в этом заведении можно съесть хорошо прожаренный стейк. Впрочем, это потом, потом. Сперва я хочу взглянуть на себя. Трудно работать, если не знаешь, как ты выглядишь.
Я прохожу сквозь толпу, раздвигая ее плечами. Я осторожен, не хочу уронить кого-нибудь на пол. Я вежливо извиняюсь, улыбаюсь. Спрашиваю у симпатичной девушки, где здесь туалет. Она объясняет мне, смотрит на меня влажными глазами. У нее такое выражение лица, словно она хочет проследовать в туалет вместе со мной, оказать мне определенные услуги. Отворачиваюсь и иду в том направлении, которое она показала. Девушку я оставляю слушать музыку. Я давно не общался с женщинами, но сейчас не могу позволить девушке удовлетворить мои желания. Нам это не разрешено, инструкции на этот счет совершенно недвусмысленны. Что ж, всегда приходится от чего-то отказываться…
Туалет занят. Очередь из трех человек пританцовывает – побуждаемые, скорее, не музыкой, а мочевым пузырем, переполненным пивом. Дверь открывается, оттуда вываливается худосочное длинноволосое существо неопределенного пола. Толстяк, первый в очереди, пытается прорваться в заветную комнатку, но я отодвигаю его рукой.
– Потерпишь, дружище, – говорю я. – Христос терпел и нам велел.
Он смотрит в мои глаза, и, само собой, кивает головой. Он счастлив пропустить меня без очереди.
Воняет здесь изрядно. Я уже отвык от таких запахов. Интересно, вот в Японии в туалетах никогда не воняет. Может быть, у японцев другой состав телесных жидкостей? Да нет, вряд ли, просто японцы не мочатся мимо унитаза. Это русская национальная традиция – еще сам Владимир Красное Солнышко писал мимо унитаза…
Шучу. Между прочим, у меня есть чувство юмора – свое собственное, не вживленное. Это облегчает работу.
Облегчаюсь. Смотрю на себя в зеркало.
Я довольно высок, мне лет тридцать пять – сорок. Я обнаруживаю, что на этот раз я – европеец. Может быть, даже не совсем русский, что-то западное есть в моих спокойных голубых глазах. Впрочем, физиономия обветрена, кончик носа несколько красноват, ранние морщины пересекают лоб, щеки небриты. Я выгляжу далеко не аристократом, скорее, человеком, повидавшим жизнь. Неплохо. Не люблю внешность смазливого красавчика.
Снимаю шляпу. Так, сегодня я блондин, даже брови у меня почти белые. Осматриваю себя внимательно – не хочу пропустить какого-либо вопиющего дефекта в своем облике. Да нет, кажется, все на месте – волосы и все другое, что у меня обычно бывает. Снова одеваю шляпу, не люблю ходить без головного убора. Люди нервничают, когда видят меня с непокрытой головой, и я их понимаю. Ксенофобия – вот как это называется. Боязнь чужого. Я, например, не боюсь ничего, но мне легче, чем другим людям. Намного легче. Мне трудно причинить вред. Чего мне бояться?
Черное пальто вздувается на спине бугром, как будто у меня там, под пальто, находится небольшой рюкзак. Это всегда бывает так, этого не избежать. Многие люди на земле запомнили меня по этому признаку. Они называли меня "Горбатым". Называли, пока не видели своими глазами то, что находится у меня на спине. Я показываю это немногим. Это необязательно всем видеть. Это как визитная карточка – для посвященных, для своего круга. Для моих клиентов.
Спина немного зудит. Есть хорошее средство от этого зуда – немного алкоголя. Вообще-то, алкоголь нам тоже не разрешен, но я выбил себе личное право на его употребление в небольших количествах. Заслужил это хорошей работой.
Пора приступать к делу. Люди за дверью издают страдальческие звуки, им невыносимо хочется оказаться здесь, в маленькой вонючей комнатке. Они готовы взломать дверь, чтобы ворваться сюда, но они боятся меня. Напрасно. Я не приношу людям боль. Я приношу им удовольствие. Только нужно немного потерпеть.
Простукиваю плитки стены. Шеф точно сказал мне, под какой плиткой находится тайник – ряд, номер, цвет, и все такое. А я забыл, конечно. Думал о чем-то своем в этот момент. Но это не так страшно. Интуиция заменит мне информацию. Всегда успешно заменяла. Это не раз спасало меня в неприятных переделках.
Ага, похоже, это здесь – плитка отзывается пустым звуком. Размахиваюсь, бью кулаком, плитка разлетается на осколки. Запускаю руку в образовавшуюся дыру. Вот оно: пальцы нащупывают холодную костяную ручку.
Трость, вот что там находится. Обычная, довольно толстая трость с изогнутой ручкой. Трость черная, ручка белая – сделана из слоновой кости. Хорошо. Люблю красивые вещи. Тем более, что эта вещь должна оказаться еще и полезной. Приятно вдвойне.
Дергаю пальцами безобразный шпингалет и дверь тут же распахивается. Одутловатая физиономия толстяка плавает в испарениях. Губы его мучительно скривлены, в вытаращенных глазах написано: "Умираю!". Слегка упираюсь тростью в его грудь, отодвигаю, чтобы освободить себе проход. Очередь в коридоре выросла человек до десяти. Оглядываю их. Все они скоро познают удовольствие. Проще говоря, доберутся до туалета. Что ж, человеческие удовольствия произрастают из контрастов, и существуют недолго, пока не умерло воспоминание о ситуации. Эти люди скоро получат свое маленькое удовольствие.
Моего клиента среди них нет. Я не знаю, как он выглядит, не знаю пока про него вообще ничего. "Раз-два-три-четыре-пять, я иду искать. Кто не спрятался – я не виноват". Я найду его обязательно. Куда он денется? Я осмотрю всех людей в этом пивном клубе и сам решу, кто мой клиент. А потом он подтвердит мои слова, расскажет о том, чего хочет от меня.
Все люди чего-то хотят. И у каждого есть сокровенное, невыполнимое желание. Но иногда исполняется и такое – невыполнимое. Это бывает тогда, когда человек заслуживает право на исполнение своей мечты. А кто решает, заслужил ли он это право? Мой шеф, конечно. Только он.
Музыканты старательно вышибают известковую пыль из древних стен. Играют они совсем неплохо. Это, если не ошибаюсь, классические блюзовые вещи. Музыканты стараются исполнять их как можно ближе к оригиналу. Никакой импровизации, все импровизации были сделаны Мадди Уотерсом тридцать лет назад. Нота в ноту, слово в слово, удачное копирование интонации. Не так просто скопировать настоящий черный вокал, но у парня, поющего в микрофон, получается достаточно хорошо. Хотя сам он – далеко не черный. Он высокий и белокожий, русые волосы завязаны сзади в хвост, на лице выращены усики и микроскопическая бородка. На парне длинный синий камзол непонятной эпохи, расшитый серебряными вензелями. Черные джинсы обтягивают голенастые журавлиные ноги. Ковбойский сапожок с блестящим металлическим мыском отбивает по полу ритм. Парень похож на мушкетера, взявшего в руки электрогитару. Глаза его полузакрыты, он прижимается губами к овальному микрофону и кажется, что он облизывает шоколадное мороженое. Его шумное придыхание слышно в перерывах между хриплыми словами. Это звучит чувственно, звучит так, как и должно звучать в блюзе.
Он молодец, этот парень. Он нравится мне. Может быть, это мой клиент?
Нет! Они играют слишком громко. Мои клиенты не могут так издеваться над моими ушами. Это просто свинство!
Сейчас они исполняют "One Bourbon, One Scotch, One Beer"[12]. На маленькой сцене находится еще трое музыкантов. Старый человек играет на губной гармошке, маленькое его личико с острым носом втиснуто в седой ореол пышных волос и большой круглой бороды. На нем ковбойская шляпа. Губная гармошка тонет в его желтых проникотиненных усах, когда он извлекает из нее рыдающие трезвучия. Человек слегка пьян, он покачивается, когда делает проходы в толпу зрителей, и черная пуповина шнура тянется от его гармошки, соединяя ее с плацентой усилителя. Человек купается в обожании слушателей, каждый норовит дотронуться до него рукой.
На контрабасе играет высокий полный парень. Его черные кудрявые волосы взбиты в высокий кок, а бакенбарды наползают на толстые щеки. Он несколько высокомерен, снисходительно относится к публике. Он словно говорит своему рослому инструменту: "Мы самые большие здесь, дружище! Давай покажем этим дилетантам, на что мы способны. Конечно, они не поймут всего, что услышали, но пусть хотя бы осознают, что присутствовали при рождении великого".
У контрабасиста хорошая техника, но он слишком выкладывается, извлекает чересчур много звуков из длинных толстых струн. Он забивает остальных музыкантов, но никто не замечает этого. Ничего страшного, он просто молод. Нужно играть блюз десятки лет, чтобы почувствовать его душу.
Ударник в углу грохочет как молотилка, именно он создает здесь такой адский шум. Я не вижу его из-за тарелок и барабанов, только палочки мелькают в воздухе. Я прекрасно понимаю, в чем дело: этот барабанщик из другой оперы. Он – рок-музыкант и делает слишком много брейков. Я вообще не понимаю, как он умудряется держать ритм. Я бы просто отключил ему звук, остальные трое великолепно справятся и без него. Впрочем, это их дело. Возможно, я выскажу им свое мнение после концерта, если у меня останется время.
Оглядываю зал. Сидячие места все заняты, а мне так нужно посидеть и съесть что-нибудь. И даже выпить. Длинный деревянный стол в углу, заставленный стаканами и облитый пивом. Длинная лавка у стены, полностью засаженная людьми. На самом краю ее находится как бы трехэтажный сэндвич: внизу его находится парень, а на коленях у него в два слоя сидят две девицы. Мне становится жалко лавку. Удивительно, как она выдерживает такой вес?
Пожалуй, они уступят мне место. Мебель надо беречь.
Я подхожу к ним, нагибаюсь, чтобы они лучше слышали мой голос.
– Самое время отлить, – говорю я.
Я собираюсь сказать еще что-то, но и этого вполне достаточно. Девицы вскакивают, как ошпаренные, их переполненные мочевые пузыри дирижаблями взлетают к самому горлу. Они мчатся к туалету, расталкивая всех плечами, боятся расплескать драгоценную жидкость. Парень говорит "О-о", на лице его написано смущение. Он бы тоже рад побежать, но ноги его затекли, отдавленные двойным слоем подружек. Он в затруднительном положении.
Я подаю ему руку и помогаю встать.
– Не волнуйся, – я ободряюще улыбаюсь ему, словно выписываю индульгенцию. – Ты успеешь, телки займут тебе очередь.
Он благодарно кивает мне и ковыляет к уборной. Сам виноват, нечего взваливать на себя такую тяжесть.
Сажусь на освободившийся край скамьи, облокачиваюсь на стену. Она протерта до голых кирпичей, лоснится. По крайней мере, мне не грозит измазать известкой пальто. Беру салфетку, лежащую на столе, о трываю от нее кусочки, сворачиваю их в аккуратные шарики и вставляю их в уши.
Так лучше. Намного лучше.
Я люблю блюз, и мне в целом нравится, как играют эти ребята. Но слух надо беречь.
– Девушка! – Я щелкаю пальцами и официантка не спеша пробирается ко мне. – Это вот что такое?
Я тыкаю пальцем в меню, где написано «СВИНСКИЕ ТЕЛЕСА НА РЕБРАХ И ИИШНИЦА». Я наивно полагаю, что имею дело с опечатками.
– Это то, что написано. – Она морщит носик. – Заказывать будете?
– Это стейк, я так полагаю? С яйцом?
– Да, типа этого.
– Хороший?
– Да.
– Несите. Это скоро будет готово?
– Да.
– Если можно, побыстрее. Я голоден.
Я удовлетворенно вздыхаю. Можно чуть-чуть расслабиться. Мне нужно перекусить, прежде чем приступать к работе.
Неплохо. Совсем неплохо.