Страница:
– Здесь много опасных зверей. Они не против пообедать мной. Но я сильнее. Я сам ем их.
– Ешь?! – Клаус опешил, удивился настолько, что встал как вкопанный. – Ты ешь мясо?!
– Что в этом удивительного? – Беркут тоже остановился, наконец-то соизволил повернуться. – Ты, к примеру, вовсю ешь кроликов, Клаус Даффи или как тебя там. Почему мне нельзя?
– Но ты же занимаешься АПВ!
– Занимаюсь.
– И?..
– Необходимость вегетарианства – это миф, – сказал Беркут. – Новусы обвешаны мифами как рождественская елка – игрушками. Я не обращаю внимания на мифы, традиции, обряды и прочую мишуру – предпочитаю достоверную информацию. Я живу так, как хочу. Хочу есть мясо – и ем его. На качестве психовизуализации это не сказывается никак. Вот так-то.
Беркут продолжил свой путь, а Клаус поплюхал за ним. После пятого километра по горной тропке, едва обозначенной в высокой летней траве, у Клауса заныли ноги. Жарило солнце, слепни пикировали на разгоряченную кожу как маленькие злые штурмовики. Клаус уже собрался возмутиться, потребовать остановки и отдыха, как вдруг из-за поворота, заслоненного серой обветренной скалой, открылся вид вниз на долину, и дыхание его перехватило от восторга.
– Это моя хибара, – сказал Захаров. – Жилище, конечно, не городское, не такое, как у вас там в Испании, но мне вполне подходит.
– Здорово! – только и сумел вымолвить Клаус.
До усадьбы Алексея Захарова было около полукилометра, и Клаус мог рассмотреть ее сверху во всех подробностях. По периметру большого участка шел частокол из высоких заостренных бревен – совсем как в фортах дикого запада, о которых Клаус читал в детстве. "Хибара" представляла собой двухэтажный бревенчатый дом – приземистый и основательный. Площадь, на которой расселся этот огромный деревянный муравейник, занимала, наверное, не менее трех сотен квадратных метров. Топорная упрощенность соснового сруба с лихвой компенсировалась всякими украшениями – высокой крышей со скатами, покрытыми металлическими чешуями, башенками с флюгерами в виде петухов, деревянными ротондами и эркерами, приделанными к дому вроде бы невпопад, но чрезвычайно мило. Общую картину дополняли широкие кружевные наличники на окнах и пара наружных лестниц, наискось пересекающих стены и ведущих на второй этаж.
Остальное пространство усадьбы, площадью около пары гектаров, было занято теплицами и открытыми посадками растений, имеющими вид вполне типичный для плантаций новусов. Задней стеной частокол соседствовал с красивым озером – гладким и спокойным, зеркально отражающим синеву неба. Невдалеке высились три ветряка электростанции – изящные, ажурные, неторопливо вращающие лопастями.
Клаус никогда прежде не был в России, русские деревянные дома видел только на картинках. Поэтому экзотичный терем Беркута произвел на него неизгладимое впечатление.
– Этот высокий забор – от медведей, да? – спросил он.
– От них тоже. Но не только от них. Тут знаешь какие кабаны-секачи по тайге бродят – медведя завалят. Им волю дай – все мои плантации в два дня перероют. Тигры в последние десять лет начали встречаться – судя по всему, от Амура досюда добрели. Много тут всякой живности. Без ограды – никак.
– А дом почему у тебя такой большой? Там много народу живет?
– Много. Я да три моих собаки.
– Зачем же такой огромный домище?
– Так удобнее, – пояснил Захаров. – У меня все там – и мастерская, и склады, и гараж, и баня. Зимы здесь долгие, холодные, снегу наметает много. Если по отдельности все эти строения поставить, то дороги в снегу между ними замучишься копать. Иной раз в пургу так заметет, что без лопаты не выйдешь.
– А бассейн у тебя есть?
– Вон он, бассейн, – Беркут ткнул пальцем в озеро. – Плавай, сколько влезет, крокодилов не водится. Вода чистая.
– А зимой? В проруби купаешься?
– Еще чего! – Беркут зябко передернул плечами. – В январе здесь минус тридцать, а то и сорок, лед-то и не продолбишь! В баньке как следует разогреешься, да в сугроб нырком. А раз-два в месяц позволяю себе переправиться на Гавайи – ненадолго, на пару деньков. У меня там много друзей живет. Не был на Гавайях?
– Не был, – сказал Клаус. – Далеко дотуда, сам я переправляться не умею, а других просить – как-то неудобно. Вот и торчу я по сто лет на каждом месте. За триста лет всего три резиденции сменил. Тоска…
– Глупый ты, Клаус, хоть и триста лет прожил, – снисходительно заявил Алексей. – Место жительства можно менять хоть каждую неделю, только веселее от этого не станет. Интерес к жизни, он здесь сидит. – Он постучал пальцем по голове. – В мозгах тебе нужно порядок навести. Чем ты занимаешься –бездельем? От этого не то что за столетия, за месяц от скуки свихнуться можно.
– Да кто ты такой, чтоб мне указывать! – огрызнулся Клаус. – Тоже мне, учитель нашелся! Мужлан неотесанный! Твое место – сидеть в тайге и не показываться в приличном обществе…
– Это кто это у нас тут приличный? – ехидно поинтересовался Беркут. – Ты что ли, Клаус Даффи, зайцеед, раскапыватель погребов с археологической выпивкой? Ты не смотри, что я прост в обращении – у меня, друг мой, три высших образования: два технических и одно юридическое. От последнего, правда, сейчас никакого толка, а вот первые два до сих пор небесполезны. Да, я не живу в городе, я предпочитаю одиночество. Но это мое личное дело. Новусы, которые живут в больших резиденциях, слишком много суетятся. Я их не люблю.
– Ты же должен любить всех! Так гласят догмы учения Патрика Ньюмена.
– Никому и ничего я не должен, – сказал Беркут. – Понял? Это мне все должны. Я делаю машины, которые эти жуки-мягкотелки сами не в состоянии произвести. Все ударились в совершенствование человеческого сознания, а вот копаться в технике считается чем-то неприличным. Ну и ладно – я занимаюсь тем, что доставляет мне удовлетворение, а на мнение остальных мне, честно говоря, наплевать. Когда-то, еще при существовании обычных людей, я зарабатывал по несколько миллионов в год на продаже одних только электротракторов. А теперь я отдаю эти машины бесплатно, потому что денег в мире давно не существует. Пусть люди пользуются моими машинами, мне не жалко. Я ем мясо, потому что оно мне нравится. Ем много мяса, и тебя им угощу. Я проживу миллион лет на этом месте, и мне никогда не будет скучно, потому что у меня есть моя мастерская, мои станки и вездеходы, мои планеры, поднимающие меня в небо, есть мои плантации, мои облака, моя дикая природа. Я наблюдаю природу, понял? И я на даже на полмизинца не приблизился к тому, чтобы понять ту красоту, что меня окружает. Но я сделаю это – мне некуда спешить, у меня впереди вечность. Я ценю эту вечность, в отличие от тебя. Я знаю, что жизнь моя не бессмысленна. Я люблю эту жизнь.
– Ты – не новус, – убежденно сказал Клаус. – Ты не такой как все.
– Я – новус, – Беркут осклабился, показав длинные неровные зубы. – Больше того, я – новус из новусов. Я овладел всеми известными рунами, и изобрел парочку новых. О них знают уже многие, но я не уверен, что остальные доросли до того, чтобы научиться ими пользоваться. Впрочем… лет через пятьдесят дорастут. Я отдам им эти руны, я не жадный.
– Новусы не такие как ты. Они занудные. Они чересчур правильные.
– Ничего ты не знаешь, Клаус. Мы, новусы – всякие. Мы какие угодно. Каждый из нас имеет свой характер, свою индивидуальность, свою судьбу. Мы – люди, Клаус. Мы просто люди.
– Я триста лет живу среди новусов. Я отлично знаю этих вежливых чистюль.
– Ты не знаешь нас вовсе. Ты не слышишь нас. Большая часть того, что мы хотим сказать, не произносится вслух. Язык людей изменился, стал совсем другим, но ты не хочешь слышать этого. Ты замазал свои уши воском и предпочитаешь ходить полуглухим. Тебе нравится играть тупого обиженного мальчика. Сколько ты еще сможешь выдержать эту роль?
– Ну, и что же мне делать, великий умник Беркут? – спросил Клаус. – Может, посоветуешь что-нибудь дельное?
– Найди свое место. Думаешь, у меня никаких проблем нет и не было? Как бы не так! Я метался по всей планете, ненавидел людей, психовал, уходил в запои, даже подумывал о самоубийстве. – Беркут тяжело вздохнул, покачал головой. – Всякое бывало… Много лет прошло, пока я не убедился, что в этом мире может реализовать себя каждый, в том числе и закоренелый индивидуалист-одиночка. Если тебе неприятно жить в обществе новусов, уйди от них. Построй свою личную резиденцию, такую как эту, – Захаров махнул рукой, показывая на свои владения. – Обратись за помощью к людям, тебе помогут со строительством. Я сам тебе помогу.
– Покажи мне свой дом, – сказал Клаус. – Покажи мне все. Я хочу посмотреть. Хочу подумать.
То, что Алексей называл планером, лежало рядом на скалистой площадке. На планер, как его представлял себе Клаус, это никак не походило. Это не было похоже вообще ни на что, предназначенное для полета – непонятный длинный куль, обтянутый брезентом, с лямками для того, чтобы нести его на спине.
Здесь, почти на километровой высоте, дул постоянный ветер – не холодный, но сильный. Беркут послюнявил палец, определяя направление атмосферных потоков.
– Отлично, – сказал он, – самое то. Отнесет нас в сторону моей избушки – меньше будет потом пешком топать. В одиночку я люблю полетать против ветра, но вдвоем с пассажиром – тяжело.
– А мы как будем, – поинтересовался Клаус, – сидеть или висеть?
– Мы будем летать. – С этими словами Беркут поставил на попа свой куль и располовинил его застежкой-"молнией" сверху донизу. – Ты высоты не боишься?
– Не боюсь, – сказал Клаус, озадаченно наблюдая за конструкцией, со щелчками расправляющейся в руках Алексея. – Когда-то я даже летал на параплане – давно, когда люди еще не вымерли. Параплан – это такой парашют…
– Знаю я, что такое параплан, – ворчливо заявил Беркут. – Парапланы, дельтапланы – это не то, это как костыли для ходьбы. Если хочешь научиться ходить по-настоящему, выбрасывай в мусор костыли и начинай ковылять собственными ногами. А если уж решил летать, то что тебе нужно?
– Крылья! – выдохнул Клаус потрясенно, не веря своим глазам.
– Вот именно, – Беркут удовлетворенно, даже с любовью, поглаживал черные кожистые перепонки, натянутые между многометровыми титановыми спицами. – Почему-то прочие называют это планером – наверное, не могут поверить в то, что кто-то из людей научился не просто планировать, а именно летать. А по мне – крылья, они и есть крылья.
– А почему они как у летучей мыши, а не как у птицы?
– Это летние, для сухой погоды. На них летать попроще, но только медленно, и дождя они не переносят. А так-то у меня и птичьи есть – не с перьями, конечно, но со специальным покрытием. Есть орлиные, есть альбатросьи для долгого аэропланирования, есть быстрые, голубиные. Здорово, правда? Птицы могут позавидовать мне – у них крылья одни на всю жизнь, а у меня сменные, полный ассортимент: какие хочу, такие и использую.
– А вот колибри умеют зависать в воздухе, а также летать задом наперед, – заявил Клаус. – Ты такие крылышки еще для себя не сделал?
– Такие не будут функционировать, – уверенно заявил Алексей. – У них восьмеркообразная траектория движения крыла, и частота взмахов – от восьми до восьмидесяти в секунду. Не получится из меня колибри, да и ни к чему это.
– И как же ты летаешь?
– А очень просто – сейчас увидишь. Знай себе культяпками машу, хвостом подруливаю, клювом пощелкиваю да каркаю как ворона…
– Не пудри мне мозги, – сказал Клаус. – Махать с такой частотой, как птица, ты не сможешь. И подъемной силы этих крыльев никак не хватит на такую тушу, как у тебя. Страусы, как известно, не летают.
– Ну, допустим так, – Беркут склонил голову, хитро прищурил глаза. – И что из этого?
– Руна. Ты наверняка придумал руну – одну из тех, которые ты не хочешь отдавать прочим новусам. Она делает тебя, предположим, невесомым. А крылья нужны тебе для маневрирования в воздухе, это всего лишь дополнительное оборудование, как ласты у подводных ныряльщиков.
– Ты удивительно догадлив, друг мой, – сказал Беркут. – Ставлю тебе пятерку за сообразительность. К сожалению, Роб Бракен, придумавший телепорт, застолбил название "Руна Полета" раньше меня. Не по делу, прямо таки скажем, он это название употребил. Ну да ладно, я выкрутился. Угадай, как я назвал свое детище?
– Руна Беркута, – произнес Клаус, нисколько не сомневаясь.
– В самую точку! – удовлетворенно крякнул Захаров.
– Хорошо звучит. Простенько, но со вкусом.
– Еще бы!
– Ну что, полетели? Мне тоже крылья положены?
– Тебе – нет. Что ты с ними делать будешь?
– А как же я тогда?
– Пассажиром полетишь. Потащу тебя в могучих когтях, как горный орел –барана.
– А если надоем – бросишь?
– Зачем же? Орлы, как известно – умные птицы. Хорошими баранами не разбрасываются.
– Ты кого-нибудь уже катал так?
– Конечно, и не раз. Ко мне заглядывают друзья и подружки со всех концов света. Любят они попорхать под облаками – с визгом, с воплями. Восторгу нет предела.
– А мясом ты их угощаешь? – Клаус сглотнул слюну, вспомнив отменнейший копченый окорок из медвежатины.
– Некоторых угощаю. А что тут такого? – Захаров пожал плечами. – В Сибири почти все новусы едят мясо. И в Канаде тоже, насколько я слышал.
– А Патрик… Он тоже… Тоже ест?
– Патрик мяса не ест, – отрезал Беркут.
– Ты его лично знаешь?
– Знаю. – Беркут усмехнулся. – Как же его не знать – мы ведь соседи. Всех, кого он принимает, я к нему на вездеходе отвожу. Переправа у него в резиденции не работает. Аномалия там…
– Ну и как он? Что за человек?
– Хороший он человек, – сказал Беркут. – Вот такой человек.
И показал большой палец.
– А почему же он остальных новусов чурается, живет в такой дали отшельником? Аномальную зону себе выбрал, чтоб добраться до него тяжелее было. Так же не любит остальных людей, как ты? Ему-то, вроде бы положено любить всех поголовно.
– Ты Патрика не трожь, – тяжеловесно сказал Захаров. – И инсинуации свои гнусные оставь, понял? А то я тебе собственными руками таких затрещин надаю, что мало не покажется.
– Понял, – быстро произнес Клаус. – А ты катал его, Патрика? В смысле, на крыльях.
– Его – нет. Патрика ни к чему катать.
– Почему?
– Смотри туда, – палец Захарова показал в небо. – Видишь, большая птица летает? Породу угадаешь?
– Гигантский хищный какаду, – сказал Клаус.
– Сам ты какаду. Это Патрик. Патрик Ньюмен собственной персоной. Он знает все руны, в том числе и мои. Он умеет летать. Крылья ему делал я.
– Так что, он видит нас сейчас?
– Само собой. Он наблюдает за нами. Точнее, за тобой. За мной ему наблюдать неинтересно – он и так все про меня знает. Он слушает наш разговор.
– Так почему бы ему не спуститься к нам сюда прямо сейчас, не поговорить?
– Если не спускается, значит так нужно. Значит, время еще не пришло.
– А когда оно придет?
– Надоел ты мне своими вопросами, – заявил Беркут. – Пожалуй, я тебя все-таки уроню. Нечаянно. Патрик мне это простит.
Беркут молчал – знай себе работал крыльями, закладывая головокружительные виражи и пируэты. Беркут молчал, но Клаус догадывался, что адреналиновая эйфория распирает и его – телепат-новус пил радостные эмоции Клауса как самое изысканное вино. Алексей Захаров подпитывался сейчас положительной энергией Клауса, но Клаусу не жаль было поделиться радостью. Будь его воля, он оделил бы своим удовольствием всех людей в мире, и хватило бы на всех. Обидно, что остальное человечество не дожило до такого. Обидно… Бедные сапиенсы…
Беркут парил как птица. Клаус Даффи болтался снизу от него, сидя в люльке, сплетенной из прочных ремней и подвешенной к поясу Беркута. Клаус не боялся упасть. Он не боялся вообще ничего, потому что его нес по воздуху лучший из новусов этого мира, человек, крепкий как скала – Алексей Захаров, предпочитающий называть себя Беркутом.
Синие горы, изрезанные глубокими темными морщинами, увенчанные ослепительно белыми шапками снегов. Зеленые, ровные, кажущиеся сверху замшевыми луга и долины. Извилистые голубые змейки рек. Колышущиеся верхушки елей, пихт и сосен…
"Боже, спасибо тебе, – благодарно шептал Клаус. – Спасибо за то, что ты создал эту землю, и эти горы, и этот лес, и не убил их, как убил нас, людей. Смилуйся над теми, кто остался, и дай им шанс. Пожалуйста, ну чего тебе стоит?"
Лось, вышедший на опушку, поднял рогатую голову и удивленно уставился на огромную летучую мышь, порхающую в небе.
– Ничего, новая вырастет, – заявил Алексей, продолжая охаживать веничком несчастную спину Клауса. – Ты же у нас новус. Руну Здоровья ты освоил. Значит, заживет.
Клаус завыл зверем, спрыгнул с полки, вылетел из парилки, едва не вышибив дверь, и в изнеможении свалился в огромный чан с холодной водой. Клаус долго остужал пылающие уши, разглядывал пузыри воздуха, выползающие из его рта и поднимающиеся к поверхности. Наконец, он решил, что достаточно – вынырнул и обнаружил рядом Беркута, завернутого в простыню, развалившегося на лавке и очень довольного жизнью.
– Слабоват ты, дружочек Клаус, – заметил Беркут, – Изнежился у себя в Испании. Жаль, что ты приехал не зимой – я бы тебя еще голым по снежку прогнал. Очень хорошо поднимает жизненный тонус.
– Вы, русские – дикари, – фыркнул Клаус. – И способы развлечения у вас – варварские.
– Это точно… – Беркут потянулся к холодильнику, достал запотевшую бутылку, отвинтил пробку. – Хлебнешь?
– Что это? Пиво?
– Квас.
– Какая-нибудь очередная русская мерзость?
– Ага. Попробуй.
Клаус пил прямо из горлышка и никак не мог оторваться от бутылки, захлебывался от наслаждения. Кадык его ходил вверх и вниз, светло-коричневая жидкость текла по шее и груди.
– Эй, хватит, оставь мне. – Беркут отнял бутылку, приложился сам. – Ох, хорош квасок, ядрен! Хочешь, научу, как его делать?
– Хочу.
– А еще чего ты хочешь?
– Хочу остаться у тебя, – признался Клаус. – Я… Ну как это сказать… – Он вдруг засмущался, покраснел бы даже, если бы его распаренная багровая кожа могла покраснеть еще больше. – Ты не подумай какую-нибудь глупость…
– Мне не свойственно думать глупости. Ну, чего ты? Давай, говори.
– В общем, мне кажется, я нашел свое место. Место, в котором хотел бы жить. Ты же говорил, что я должен найти свое место в этом мире… Так вот, это место здесь.
– В этой бане? В этом чане с водой?
– В Сибири. На Алтае. В этом доме.
– Вот оно как… – задумчиво протянул Беркут. – Значит, здесь твое место. Скажи еще, что ты хочешь быть моим другом.
– Хочу быть твоим другом.
– Понятно… А еще, наверное, ты хочешь, чтобы я стал твоим учителем…
– В каком смысле? – Клауса вдруг бросило в холод. Пересидел, наверное, лишку в ледяной водице.
– Как в каком? В самом прямом.
– Научишь меня собирать свои машины?
– Ну, это слишком просто! – Беркут хохотнул. – В железках копаться и коза сможет, если ей копыта на пальцы переделать. Выше бери.
– Подожди. – Клаус сжал губы, упрямо мотнул головой. – Не надо об этом, Беркут, не порть все. Все было так хорошо…
– Что было хорошо? – Беркут поднялся во весь рост, навис над чаном, глаза его метнули серые молнии. – На дармовых харчах тебе хорошо? Беркут накормил тебя, напоил, в баньке попарил… Полетал с тобой, прокатил над горами и лесами! Славный мужик Алексей Захаров! Ждешь, что и дальше я буду тебя ублажать задаром?!
– Почему же задаром? – Клаус съежился, почувствовал, насколько он гол и слаб. – Я все отработаю. Буду дрова рубить, еду готовить, на ферме работать. Все делать буду! Я умею работать. Я научусь…
– Если бы мне нужен был работник, я построил бы себе два десятка роботов, – холодно сказал Беркут. – Пару лет назад я даже слепил себе механического голема, а через неделю разбил его ломом – достал он меня своей тупой услужливостью. Ты хочешь быть моим другом? М-м-м… А почему бы и нет? Вполне возможно. Только для этого ты должен кое-что сделать.
Клаус вылез из чана, стыдливо прикрываясь рукой, добрался до простыни, висевшей на стене, и обмотался ей. Поплелся прочь из бани. Его босые ноги шлепали по полу и оставляли на некрашеных досках влажные следы.
– Эй, ты куда? – крикнул Беркут. – Это как-то невежливо, знаешь ли! И где же твоя здоровая пытливость ума? Ты что, не хочешь узнать, что мне от тебя нужно?
Клаус остановился, обернулся, придерживая рукой сползающую простыню.
– Знаю я, что тебе нужно. Оказывается, ты такой же как все, Беркут. Такой же. Всем вам нужно от меня одно и то же. Мою душу – вот что вы хотите.
– Душу? – Беркут усмехнулся. – Интересная мысль. А ты уверен, что у тебя есть душа, Клаус Даффи?
– Уверен.
– У тебя есть какие-нибудь доказательства этого?
– Отвяжись, проклятый новус! – взревел Клаус, скривившись от злости. – Ты обманул меня, притворившись нормальным человеком! У вас, новусов, нет душ! А у меня душа есть, и никакие доказательства мне не нужны! Я просто знаю это и все!!!
– А ты, парень, похоже, того… – Захаров озадаченно покрутил пальцем в виске. – Подожди, куда ты пошел, не договорили еще…
Клаус не слушал его. Он пулей вылетел из бани и побежал по лестнице на второй этаж.
– Ты не человек, – сказал Беркут.
– Что?! Что ты сказал?! – Клаус в бешенстве вскочил на ноги. – Повтори, мерзавец!!!
– Ты не человек, – повторил Беркут. – И поэтому на тебя распространяются далеко не все права.
– Почему это я не человек? – ноги Клауса вдруг стали ватными, он плюхнулся на стул и обессиленно откинулся на спинку. – Я – человек! У меня есть душа. Я в большей степени человек, чем все вы. В большей…
– Ты бы признал полноценным человеком неандертальца? – невозмутимо спросил Беркут. – Или больше того – питекантропа? Мохнатую полуобезьяну с дубиной в корявой руке – олигофрена с непредсказуемым поведением?
– Но я же не питекантроп. Я даже не Homo sapiens. Я – Homo novus, я того же вида, что и все вы…
– Тем хуже для тебя. Стало быть, ты – человек, упорно отказывающийся вести человеческий образ жизни. Ты гадишь под себя, лазаешь по деревьям и не хочешь разговаривать на полноценном языке. При этом ты желаешь пользоваться всеми благами, которые производим мы, новусы, благодаря нашим умениям. Мало того, ты презираешь нас. Ты считаешь нас чем-то вроде хорошо отлаженных механизмов. Ты оставил право на обладание человеческой душой себе одному, единственному и любимому.
– У новусов нет душ!
– Да что ты заладил как попугай: "Нет душ, нет душ!" Какие доказательства тому, что души у нас есть, нужно тебе привести? Фотографию души в фас и профиль? Справку, заверенную нотариусом? Возьми в качестве доказательства меня – неужели я произвожу впечатление бездушного человека?
– Ты обманывал меня. Ты специально разыграл этот спектакль – изобразил из себя настоящего человека, эмоционального и душевного, чтобы купить меня с потрохами. Ты хороший артист, Беркут. Для тебя это было несложно, тем более, ты прекрасно знал, что я хотел бы увидеть. Но я раскусил тебя: ты такой же как все. Как только ты заявил, что я обязан заниматься АПВ, я понял, что вся твоя человечность – напускная.
– Я не заявлял такого…
– Но хотел заявить!
– Пожалуй, так, – согласился Беркут, помолчав с полминуты. – По моему мнению, ты должен заняться психовизуализацией, и чем быстрее, чем лучше для самого тебя.
– Нет!!! – Клаус шарахнул кулаком по столу. – Вот тут вы слабы! Вы не можете заставить меня заниматься этой гадостью насильно! И поэтому я навсегда останусь самим собой. Останусь человеком! Хотя моя участь страшна – жизнь единственного человека в мире холодных бездушных монстров…
– Если бы ты не был новусом, я заподозрил бы, что ты – психобольной, – сказал Беркут. – Но поскольку ты новус, и, стало быть, не можешь страдать никакими болезнями, я прихожу к выводу, что в твоей не слишком умной голове произошел какой-то логический сбой. Ты подчинил свои мысли и всю свою жизнь некой навязчивой идее. Идее, которая не позволяет тебе заниматься АПВ. Откуда это внутреннее табу, Клаус? Что это – отголоски какой-то религии? Ты религиозен, Клаус? Если это так, то это объясняет многое.
– Это тебя не касается, – буркнул Клаус. – Тоже мне, психотерапевт нашелся! Я хотел поговорить с Патриком, именно с ним. Он может мне помочь – и только он. А вместо него мне подсунули тебя. Но ты не психолог, ты техник! А я не позволю копаться в моих переживаниях при помощи отвертки и гаечного ключа!
– Ешь?! – Клаус опешил, удивился настолько, что встал как вкопанный. – Ты ешь мясо?!
– Что в этом удивительного? – Беркут тоже остановился, наконец-то соизволил повернуться. – Ты, к примеру, вовсю ешь кроликов, Клаус Даффи или как тебя там. Почему мне нельзя?
– Но ты же занимаешься АПВ!
– Занимаюсь.
– И?..
– Необходимость вегетарианства – это миф, – сказал Беркут. – Новусы обвешаны мифами как рождественская елка – игрушками. Я не обращаю внимания на мифы, традиции, обряды и прочую мишуру – предпочитаю достоверную информацию. Я живу так, как хочу. Хочу есть мясо – и ем его. На качестве психовизуализации это не сказывается никак. Вот так-то.
Беркут продолжил свой путь, а Клаус поплюхал за ним. После пятого километра по горной тропке, едва обозначенной в высокой летней траве, у Клауса заныли ноги. Жарило солнце, слепни пикировали на разгоряченную кожу как маленькие злые штурмовики. Клаус уже собрался возмутиться, потребовать остановки и отдыха, как вдруг из-за поворота, заслоненного серой обветренной скалой, открылся вид вниз на долину, и дыхание его перехватило от восторга.
– Это моя хибара, – сказал Захаров. – Жилище, конечно, не городское, не такое, как у вас там в Испании, но мне вполне подходит.
– Здорово! – только и сумел вымолвить Клаус.
До усадьбы Алексея Захарова было около полукилометра, и Клаус мог рассмотреть ее сверху во всех подробностях. По периметру большого участка шел частокол из высоких заостренных бревен – совсем как в фортах дикого запада, о которых Клаус читал в детстве. "Хибара" представляла собой двухэтажный бревенчатый дом – приземистый и основательный. Площадь, на которой расселся этот огромный деревянный муравейник, занимала, наверное, не менее трех сотен квадратных метров. Топорная упрощенность соснового сруба с лихвой компенсировалась всякими украшениями – высокой крышей со скатами, покрытыми металлическими чешуями, башенками с флюгерами в виде петухов, деревянными ротондами и эркерами, приделанными к дому вроде бы невпопад, но чрезвычайно мило. Общую картину дополняли широкие кружевные наличники на окнах и пара наружных лестниц, наискось пересекающих стены и ведущих на второй этаж.
Остальное пространство усадьбы, площадью около пары гектаров, было занято теплицами и открытыми посадками растений, имеющими вид вполне типичный для плантаций новусов. Задней стеной частокол соседствовал с красивым озером – гладким и спокойным, зеркально отражающим синеву неба. Невдалеке высились три ветряка электростанции – изящные, ажурные, неторопливо вращающие лопастями.
Клаус никогда прежде не был в России, русские деревянные дома видел только на картинках. Поэтому экзотичный терем Беркута произвел на него неизгладимое впечатление.
– Этот высокий забор – от медведей, да? – спросил он.
– От них тоже. Но не только от них. Тут знаешь какие кабаны-секачи по тайге бродят – медведя завалят. Им волю дай – все мои плантации в два дня перероют. Тигры в последние десять лет начали встречаться – судя по всему, от Амура досюда добрели. Много тут всякой живности. Без ограды – никак.
– А дом почему у тебя такой большой? Там много народу живет?
– Много. Я да три моих собаки.
– Зачем же такой огромный домище?
– Так удобнее, – пояснил Захаров. – У меня все там – и мастерская, и склады, и гараж, и баня. Зимы здесь долгие, холодные, снегу наметает много. Если по отдельности все эти строения поставить, то дороги в снегу между ними замучишься копать. Иной раз в пургу так заметет, что без лопаты не выйдешь.
– А бассейн у тебя есть?
– Вон он, бассейн, – Беркут ткнул пальцем в озеро. – Плавай, сколько влезет, крокодилов не водится. Вода чистая.
– А зимой? В проруби купаешься?
– Еще чего! – Беркут зябко передернул плечами. – В январе здесь минус тридцать, а то и сорок, лед-то и не продолбишь! В баньке как следует разогреешься, да в сугроб нырком. А раз-два в месяц позволяю себе переправиться на Гавайи – ненадолго, на пару деньков. У меня там много друзей живет. Не был на Гавайях?
– Не был, – сказал Клаус. – Далеко дотуда, сам я переправляться не умею, а других просить – как-то неудобно. Вот и торчу я по сто лет на каждом месте. За триста лет всего три резиденции сменил. Тоска…
– Глупый ты, Клаус, хоть и триста лет прожил, – снисходительно заявил Алексей. – Место жительства можно менять хоть каждую неделю, только веселее от этого не станет. Интерес к жизни, он здесь сидит. – Он постучал пальцем по голове. – В мозгах тебе нужно порядок навести. Чем ты занимаешься –бездельем? От этого не то что за столетия, за месяц от скуки свихнуться можно.
– Да кто ты такой, чтоб мне указывать! – огрызнулся Клаус. – Тоже мне, учитель нашелся! Мужлан неотесанный! Твое место – сидеть в тайге и не показываться в приличном обществе…
– Это кто это у нас тут приличный? – ехидно поинтересовался Беркут. – Ты что ли, Клаус Даффи, зайцеед, раскапыватель погребов с археологической выпивкой? Ты не смотри, что я прост в обращении – у меня, друг мой, три высших образования: два технических и одно юридическое. От последнего, правда, сейчас никакого толка, а вот первые два до сих пор небесполезны. Да, я не живу в городе, я предпочитаю одиночество. Но это мое личное дело. Новусы, которые живут в больших резиденциях, слишком много суетятся. Я их не люблю.
– Ты же должен любить всех! Так гласят догмы учения Патрика Ньюмена.
– Никому и ничего я не должен, – сказал Беркут. – Понял? Это мне все должны. Я делаю машины, которые эти жуки-мягкотелки сами не в состоянии произвести. Все ударились в совершенствование человеческого сознания, а вот копаться в технике считается чем-то неприличным. Ну и ладно – я занимаюсь тем, что доставляет мне удовлетворение, а на мнение остальных мне, честно говоря, наплевать. Когда-то, еще при существовании обычных людей, я зарабатывал по несколько миллионов в год на продаже одних только электротракторов. А теперь я отдаю эти машины бесплатно, потому что денег в мире давно не существует. Пусть люди пользуются моими машинами, мне не жалко. Я ем мясо, потому что оно мне нравится. Ем много мяса, и тебя им угощу. Я проживу миллион лет на этом месте, и мне никогда не будет скучно, потому что у меня есть моя мастерская, мои станки и вездеходы, мои планеры, поднимающие меня в небо, есть мои плантации, мои облака, моя дикая природа. Я наблюдаю природу, понял? И я на даже на полмизинца не приблизился к тому, чтобы понять ту красоту, что меня окружает. Но я сделаю это – мне некуда спешить, у меня впереди вечность. Я ценю эту вечность, в отличие от тебя. Я знаю, что жизнь моя не бессмысленна. Я люблю эту жизнь.
– Ты – не новус, – убежденно сказал Клаус. – Ты не такой как все.
– Я – новус, – Беркут осклабился, показав длинные неровные зубы. – Больше того, я – новус из новусов. Я овладел всеми известными рунами, и изобрел парочку новых. О них знают уже многие, но я не уверен, что остальные доросли до того, чтобы научиться ими пользоваться. Впрочем… лет через пятьдесят дорастут. Я отдам им эти руны, я не жадный.
– Новусы не такие как ты. Они занудные. Они чересчур правильные.
– Ничего ты не знаешь, Клаус. Мы, новусы – всякие. Мы какие угодно. Каждый из нас имеет свой характер, свою индивидуальность, свою судьбу. Мы – люди, Клаус. Мы просто люди.
– Я триста лет живу среди новусов. Я отлично знаю этих вежливых чистюль.
– Ты не знаешь нас вовсе. Ты не слышишь нас. Большая часть того, что мы хотим сказать, не произносится вслух. Язык людей изменился, стал совсем другим, но ты не хочешь слышать этого. Ты замазал свои уши воском и предпочитаешь ходить полуглухим. Тебе нравится играть тупого обиженного мальчика. Сколько ты еще сможешь выдержать эту роль?
– Ну, и что же мне делать, великий умник Беркут? – спросил Клаус. – Может, посоветуешь что-нибудь дельное?
– Найди свое место. Думаешь, у меня никаких проблем нет и не было? Как бы не так! Я метался по всей планете, ненавидел людей, психовал, уходил в запои, даже подумывал о самоубийстве. – Беркут тяжело вздохнул, покачал головой. – Всякое бывало… Много лет прошло, пока я не убедился, что в этом мире может реализовать себя каждый, в том числе и закоренелый индивидуалист-одиночка. Если тебе неприятно жить в обществе новусов, уйди от них. Построй свою личную резиденцию, такую как эту, – Захаров махнул рукой, показывая на свои владения. – Обратись за помощью к людям, тебе помогут со строительством. Я сам тебе помогу.
– Покажи мне свой дом, – сказал Клаус. – Покажи мне все. Я хочу посмотреть. Хочу подумать.
* * *
Клаус и Беркут стояли на горном склоне, над крутым обрывом. Оба они были одеты в теплые непродуваемые куртки. Голову Клауса, кроме того, украшал круглый шлем. Беркут заявил, что самому ему шлем не нужен – мол он, если что, всегда сумеет "переправиться".То, что Алексей называл планером, лежало рядом на скалистой площадке. На планер, как его представлял себе Клаус, это никак не походило. Это не было похоже вообще ни на что, предназначенное для полета – непонятный длинный куль, обтянутый брезентом, с лямками для того, чтобы нести его на спине.
Здесь, почти на километровой высоте, дул постоянный ветер – не холодный, но сильный. Беркут послюнявил палец, определяя направление атмосферных потоков.
– Отлично, – сказал он, – самое то. Отнесет нас в сторону моей избушки – меньше будет потом пешком топать. В одиночку я люблю полетать против ветра, но вдвоем с пассажиром – тяжело.
– А мы как будем, – поинтересовался Клаус, – сидеть или висеть?
– Мы будем летать. – С этими словами Беркут поставил на попа свой куль и располовинил его застежкой-"молнией" сверху донизу. – Ты высоты не боишься?
– Не боюсь, – сказал Клаус, озадаченно наблюдая за конструкцией, со щелчками расправляющейся в руках Алексея. – Когда-то я даже летал на параплане – давно, когда люди еще не вымерли. Параплан – это такой парашют…
– Знаю я, что такое параплан, – ворчливо заявил Беркут. – Парапланы, дельтапланы – это не то, это как костыли для ходьбы. Если хочешь научиться ходить по-настоящему, выбрасывай в мусор костыли и начинай ковылять собственными ногами. А если уж решил летать, то что тебе нужно?
– Крылья! – выдохнул Клаус потрясенно, не веря своим глазам.
– Вот именно, – Беркут удовлетворенно, даже с любовью, поглаживал черные кожистые перепонки, натянутые между многометровыми титановыми спицами. – Почему-то прочие называют это планером – наверное, не могут поверить в то, что кто-то из людей научился не просто планировать, а именно летать. А по мне – крылья, они и есть крылья.
– А почему они как у летучей мыши, а не как у птицы?
– Это летние, для сухой погоды. На них летать попроще, но только медленно, и дождя они не переносят. А так-то у меня и птичьи есть – не с перьями, конечно, но со специальным покрытием. Есть орлиные, есть альбатросьи для долгого аэропланирования, есть быстрые, голубиные. Здорово, правда? Птицы могут позавидовать мне – у них крылья одни на всю жизнь, а у меня сменные, полный ассортимент: какие хочу, такие и использую.
– А вот колибри умеют зависать в воздухе, а также летать задом наперед, – заявил Клаус. – Ты такие крылышки еще для себя не сделал?
– Такие не будут функционировать, – уверенно заявил Алексей. – У них восьмеркообразная траектория движения крыла, и частота взмахов – от восьми до восьмидесяти в секунду. Не получится из меня колибри, да и ни к чему это.
– И как же ты летаешь?
– А очень просто – сейчас увидишь. Знай себе культяпками машу, хвостом подруливаю, клювом пощелкиваю да каркаю как ворона…
– Не пудри мне мозги, – сказал Клаус. – Махать с такой частотой, как птица, ты не сможешь. И подъемной силы этих крыльев никак не хватит на такую тушу, как у тебя. Страусы, как известно, не летают.
– Ну, допустим так, – Беркут склонил голову, хитро прищурил глаза. – И что из этого?
– Руна. Ты наверняка придумал руну – одну из тех, которые ты не хочешь отдавать прочим новусам. Она делает тебя, предположим, невесомым. А крылья нужны тебе для маневрирования в воздухе, это всего лишь дополнительное оборудование, как ласты у подводных ныряльщиков.
– Ты удивительно догадлив, друг мой, – сказал Беркут. – Ставлю тебе пятерку за сообразительность. К сожалению, Роб Бракен, придумавший телепорт, застолбил название "Руна Полета" раньше меня. Не по делу, прямо таки скажем, он это название употребил. Ну да ладно, я выкрутился. Угадай, как я назвал свое детище?
– Руна Беркута, – произнес Клаус, нисколько не сомневаясь.
– В самую точку! – удовлетворенно крякнул Захаров.
– Хорошо звучит. Простенько, но со вкусом.
– Еще бы!
– Ну что, полетели? Мне тоже крылья положены?
– Тебе – нет. Что ты с ними делать будешь?
– А как же я тогда?
– Пассажиром полетишь. Потащу тебя в могучих когтях, как горный орел –барана.
– А если надоем – бросишь?
– Зачем же? Орлы, как известно – умные птицы. Хорошими баранами не разбрасываются.
– Ты кого-нибудь уже катал так?
– Конечно, и не раз. Ко мне заглядывают друзья и подружки со всех концов света. Любят они попорхать под облаками – с визгом, с воплями. Восторгу нет предела.
– А мясом ты их угощаешь? – Клаус сглотнул слюну, вспомнив отменнейший копченый окорок из медвежатины.
– Некоторых угощаю. А что тут такого? – Захаров пожал плечами. – В Сибири почти все новусы едят мясо. И в Канаде тоже, насколько я слышал.
– А Патрик… Он тоже… Тоже ест?
– Патрик мяса не ест, – отрезал Беркут.
– Ты его лично знаешь?
– Знаю. – Беркут усмехнулся. – Как же его не знать – мы ведь соседи. Всех, кого он принимает, я к нему на вездеходе отвожу. Переправа у него в резиденции не работает. Аномалия там…
– Ну и как он? Что за человек?
– Хороший он человек, – сказал Беркут. – Вот такой человек.
И показал большой палец.
– А почему же он остальных новусов чурается, живет в такой дали отшельником? Аномальную зону себе выбрал, чтоб добраться до него тяжелее было. Так же не любит остальных людей, как ты? Ему-то, вроде бы положено любить всех поголовно.
– Ты Патрика не трожь, – тяжеловесно сказал Захаров. – И инсинуации свои гнусные оставь, понял? А то я тебе собственными руками таких затрещин надаю, что мало не покажется.
– Понял, – быстро произнес Клаус. – А ты катал его, Патрика? В смысле, на крыльях.
– Его – нет. Патрика ни к чему катать.
– Почему?
– Смотри туда, – палец Захарова показал в небо. – Видишь, большая птица летает? Породу угадаешь?
– Гигантский хищный какаду, – сказал Клаус.
– Сам ты какаду. Это Патрик. Патрик Ньюмен собственной персоной. Он знает все руны, в том числе и мои. Он умеет летать. Крылья ему делал я.
– Так что, он видит нас сейчас?
– Само собой. Он наблюдает за нами. Точнее, за тобой. За мной ему наблюдать неинтересно – он и так все про меня знает. Он слушает наш разговор.
– Так почему бы ему не спуститься к нам сюда прямо сейчас, не поговорить?
– Если не спускается, значит так нужно. Значит, время еще не пришло.
– А когда оно придет?
– Надоел ты мне своими вопросами, – заявил Беркут. – Пожалуй, я тебя все-таки уроню. Нечаянно. Патрик мне это простит.
* * *
Восторг – не то слово. Не существовало в человеческом языке слов, чтобы выразить то, что чувствовал Клаус Даффи, когда со свистом рассекал плотный воздух, взмывал в призрачный туман облаков, пикировал до самой земли и снова возносился вверх в теплых восходящих потоках. Он хохотал, он взвизгивал, он выкрикивал неприличные слова. Он пел.Беркут молчал – знай себе работал крыльями, закладывая головокружительные виражи и пируэты. Беркут молчал, но Клаус догадывался, что адреналиновая эйфория распирает и его – телепат-новус пил радостные эмоции Клауса как самое изысканное вино. Алексей Захаров подпитывался сейчас положительной энергией Клауса, но Клаусу не жаль было поделиться радостью. Будь его воля, он оделил бы своим удовольствием всех людей в мире, и хватило бы на всех. Обидно, что остальное человечество не дожило до такого. Обидно… Бедные сапиенсы…
Беркут парил как птица. Клаус Даффи болтался снизу от него, сидя в люльке, сплетенной из прочных ремней и подвешенной к поясу Беркута. Клаус не боялся упасть. Он не боялся вообще ничего, потому что его нес по воздуху лучший из новусов этого мира, человек, крепкий как скала – Алексей Захаров, предпочитающий называть себя Беркутом.
Синие горы, изрезанные глубокими темными морщинами, увенчанные ослепительно белыми шапками снегов. Зеленые, ровные, кажущиеся сверху замшевыми луга и долины. Извилистые голубые змейки рек. Колышущиеся верхушки елей, пихт и сосен…
"Боже, спасибо тебе, – благодарно шептал Клаус. – Спасибо за то, что ты создал эту землю, и эти горы, и этот лес, и не убил их, как убил нас, людей. Смилуйся над теми, кто остался, и дай им шанс. Пожалуйста, ну чего тебе стоит?"
Лось, вышедший на опушку, поднял рогатую голову и удивленно уставился на огромную летучую мышь, порхающую в небе.
* * *
– Эй, прекрати немедленно, садист! – взвизгнул Клаус. – Ты с меня кожу сдерешь!– Ничего, новая вырастет, – заявил Алексей, продолжая охаживать веничком несчастную спину Клауса. – Ты же у нас новус. Руну Здоровья ты освоил. Значит, заживет.
Клаус завыл зверем, спрыгнул с полки, вылетел из парилки, едва не вышибив дверь, и в изнеможении свалился в огромный чан с холодной водой. Клаус долго остужал пылающие уши, разглядывал пузыри воздуха, выползающие из его рта и поднимающиеся к поверхности. Наконец, он решил, что достаточно – вынырнул и обнаружил рядом Беркута, завернутого в простыню, развалившегося на лавке и очень довольного жизнью.
– Слабоват ты, дружочек Клаус, – заметил Беркут, – Изнежился у себя в Испании. Жаль, что ты приехал не зимой – я бы тебя еще голым по снежку прогнал. Очень хорошо поднимает жизненный тонус.
– Вы, русские – дикари, – фыркнул Клаус. – И способы развлечения у вас – варварские.
– Это точно… – Беркут потянулся к холодильнику, достал запотевшую бутылку, отвинтил пробку. – Хлебнешь?
– Что это? Пиво?
– Квас.
– Какая-нибудь очередная русская мерзость?
– Ага. Попробуй.
Клаус пил прямо из горлышка и никак не мог оторваться от бутылки, захлебывался от наслаждения. Кадык его ходил вверх и вниз, светло-коричневая жидкость текла по шее и груди.
– Эй, хватит, оставь мне. – Беркут отнял бутылку, приложился сам. – Ох, хорош квасок, ядрен! Хочешь, научу, как его делать?
– Хочу.
– А еще чего ты хочешь?
– Хочу остаться у тебя, – признался Клаус. – Я… Ну как это сказать… – Он вдруг засмущался, покраснел бы даже, если бы его распаренная багровая кожа могла покраснеть еще больше. – Ты не подумай какую-нибудь глупость…
– Мне не свойственно думать глупости. Ну, чего ты? Давай, говори.
– В общем, мне кажется, я нашел свое место. Место, в котором хотел бы жить. Ты же говорил, что я должен найти свое место в этом мире… Так вот, это место здесь.
– В этой бане? В этом чане с водой?
– В Сибири. На Алтае. В этом доме.
– Вот оно как… – задумчиво протянул Беркут. – Значит, здесь твое место. Скажи еще, что ты хочешь быть моим другом.
– Хочу быть твоим другом.
– Понятно… А еще, наверное, ты хочешь, чтобы я стал твоим учителем…
– В каком смысле? – Клауса вдруг бросило в холод. Пересидел, наверное, лишку в ледяной водице.
– Как в каком? В самом прямом.
– Научишь меня собирать свои машины?
– Ну, это слишком просто! – Беркут хохотнул. – В железках копаться и коза сможет, если ей копыта на пальцы переделать. Выше бери.
– Подожди. – Клаус сжал губы, упрямо мотнул головой. – Не надо об этом, Беркут, не порть все. Все было так хорошо…
– Что было хорошо? – Беркут поднялся во весь рост, навис над чаном, глаза его метнули серые молнии. – На дармовых харчах тебе хорошо? Беркут накормил тебя, напоил, в баньке попарил… Полетал с тобой, прокатил над горами и лесами! Славный мужик Алексей Захаров! Ждешь, что и дальше я буду тебя ублажать задаром?!
– Почему же задаром? – Клаус съежился, почувствовал, насколько он гол и слаб. – Я все отработаю. Буду дрова рубить, еду готовить, на ферме работать. Все делать буду! Я умею работать. Я научусь…
– Если бы мне нужен был работник, я построил бы себе два десятка роботов, – холодно сказал Беркут. – Пару лет назад я даже слепил себе механического голема, а через неделю разбил его ломом – достал он меня своей тупой услужливостью. Ты хочешь быть моим другом? М-м-м… А почему бы и нет? Вполне возможно. Только для этого ты должен кое-что сделать.
Клаус вылез из чана, стыдливо прикрываясь рукой, добрался до простыни, висевшей на стене, и обмотался ей. Поплелся прочь из бани. Его босые ноги шлепали по полу и оставляли на некрашеных досках влажные следы.
– Эй, ты куда? – крикнул Беркут. – Это как-то невежливо, знаешь ли! И где же твоя здоровая пытливость ума? Ты что, не хочешь узнать, что мне от тебя нужно?
Клаус остановился, обернулся, придерживая рукой сползающую простыню.
– Знаю я, что тебе нужно. Оказывается, ты такой же как все, Беркут. Такой же. Всем вам нужно от меня одно и то же. Мою душу – вот что вы хотите.
– Душу? – Беркут усмехнулся. – Интересная мысль. А ты уверен, что у тебя есть душа, Клаус Даффи?
– Уверен.
– У тебя есть какие-нибудь доказательства этого?
– Отвяжись, проклятый новус! – взревел Клаус, скривившись от злости. – Ты обманул меня, притворившись нормальным человеком! У вас, новусов, нет душ! А у меня душа есть, и никакие доказательства мне не нужны! Я просто знаю это и все!!!
– А ты, парень, похоже, того… – Захаров озадаченно покрутил пальцем в виске. – Подожди, куда ты пошел, не договорили еще…
Клаус не слушал его. Он пулей вылетел из бани и побежал по лестнице на второй этаж.
* * *
– Я хочу встретиться с Патриком Ньюменом, – упрямо, уже в десятый раз за день, повторил Клаус. – Не понимаю, почему ты меня здесь держишь. Уже неделю я торчу в этой дыре, Патрик шастает где-то рядом, а к себе меня не пускает. Вы сговорились с ним, да? Вы издеваетесь надо мной! Не имеете права! В этом мире все люди свободны!– Ты не человек, – сказал Беркут.
– Что?! Что ты сказал?! – Клаус в бешенстве вскочил на ноги. – Повтори, мерзавец!!!
– Ты не человек, – повторил Беркут. – И поэтому на тебя распространяются далеко не все права.
– Почему это я не человек? – ноги Клауса вдруг стали ватными, он плюхнулся на стул и обессиленно откинулся на спинку. – Я – человек! У меня есть душа. Я в большей степени человек, чем все вы. В большей…
– Ты бы признал полноценным человеком неандертальца? – невозмутимо спросил Беркут. – Или больше того – питекантропа? Мохнатую полуобезьяну с дубиной в корявой руке – олигофрена с непредсказуемым поведением?
– Но я же не питекантроп. Я даже не Homo sapiens. Я – Homo novus, я того же вида, что и все вы…
– Тем хуже для тебя. Стало быть, ты – человек, упорно отказывающийся вести человеческий образ жизни. Ты гадишь под себя, лазаешь по деревьям и не хочешь разговаривать на полноценном языке. При этом ты желаешь пользоваться всеми благами, которые производим мы, новусы, благодаря нашим умениям. Мало того, ты презираешь нас. Ты считаешь нас чем-то вроде хорошо отлаженных механизмов. Ты оставил право на обладание человеческой душой себе одному, единственному и любимому.
– У новусов нет душ!
– Да что ты заладил как попугай: "Нет душ, нет душ!" Какие доказательства тому, что души у нас есть, нужно тебе привести? Фотографию души в фас и профиль? Справку, заверенную нотариусом? Возьми в качестве доказательства меня – неужели я произвожу впечатление бездушного человека?
– Ты обманывал меня. Ты специально разыграл этот спектакль – изобразил из себя настоящего человека, эмоционального и душевного, чтобы купить меня с потрохами. Ты хороший артист, Беркут. Для тебя это было несложно, тем более, ты прекрасно знал, что я хотел бы увидеть. Но я раскусил тебя: ты такой же как все. Как только ты заявил, что я обязан заниматься АПВ, я понял, что вся твоя человечность – напускная.
– Я не заявлял такого…
– Но хотел заявить!
– Пожалуй, так, – согласился Беркут, помолчав с полминуты. – По моему мнению, ты должен заняться психовизуализацией, и чем быстрее, чем лучше для самого тебя.
– Нет!!! – Клаус шарахнул кулаком по столу. – Вот тут вы слабы! Вы не можете заставить меня заниматься этой гадостью насильно! И поэтому я навсегда останусь самим собой. Останусь человеком! Хотя моя участь страшна – жизнь единственного человека в мире холодных бездушных монстров…
– Если бы ты не был новусом, я заподозрил бы, что ты – психобольной, – сказал Беркут. – Но поскольку ты новус, и, стало быть, не можешь страдать никакими болезнями, я прихожу к выводу, что в твоей не слишком умной голове произошел какой-то логический сбой. Ты подчинил свои мысли и всю свою жизнь некой навязчивой идее. Идее, которая не позволяет тебе заниматься АПВ. Откуда это внутреннее табу, Клаус? Что это – отголоски какой-то религии? Ты религиозен, Клаус? Если это так, то это объясняет многое.
– Это тебя не касается, – буркнул Клаус. – Тоже мне, психотерапевт нашелся! Я хотел поговорить с Патриком, именно с ним. Он может мне помочь – и только он. А вместо него мне подсунули тебя. Но ты не психолог, ты техник! А я не позволю копаться в моих переживаниях при помощи отвертки и гаечного ключа!