Страница:
– О, мой Бог! Будет так тяжело сидеть там с вами двумя.
Наступило долгое молчание.
– Алло! Ты здесь?
– Я здесь, Поль. Я здесь… Хорошо, я сделаю это. Только один раз. Я понимаю, что должна.
Его сердце билось бешено. Наверняка за ее спокойным лицом скрывалось то же волнение.
– Вот Айрис, – сказала она Полю и повернулась к девочке. – Мистер Вернер, старый друг, я знала его еще до твоего рождения.
Девочка пристально смотрела на Поля. У нее было маленькое, острое серьезное личико, старообразное, некрасивое, кроме темных и необычно выпуклых глаз. Он улыбнулся и получил в ответ застенчивую улыбку. Что-то в ее внешности поразило его, что-то знакомое: широкие скулы и глубокая ямочка на подбородке. Поразительные, огромные глаза, похожие на глаза с той акварели… И похожа она на его мать. Он смотрел на лицо своей матери!
Она была одета, как одеваются дети в Лондоне – в твид с бархатным воротником.
Анна была в фиолетовом шерстяном пальто, на голове – меховая шляпа и в ушах – золото. Ее муж, видимо, неплохо зарабатывает на строительном буме. Полю не хотелось вспоминать о ее муже.
Они нашли столик и сняли пальто. Платье Анны было грязно-розового цвета. Она сняла шляпу, сказав, что слишком жарко, и открыла свои блестящие волосы цвета красного дерева, которые так любил Поль. Она изменила прическу, волосы теперь были короче, но так же загибались, обрамляя лицо.
– Ты нарушила правило, – весело сказал он. Надо было как-то начинать разговор. – Рыжим ведь не полагается одеваться в розовое?
– Напротив, им следует так одеваться. Так учила меня одна француженка в Париже, когда Джозеф покупал мне вечернее платье, кстати, розовое.
Опять Джозеф…
Надо было поддерживать диалог. Нет, они больше не строят дома, похожие на те красивые из коричневого камня, что к западу от Центрального парка. Да, выборы президента прошли напряженно. Да, в Германии дела неважные; кузен Поля написал, что национал-социалисты с каждым годом набирают силу. Он чувствовал, как бегут минуты. Такого случая больше не будет, это он понимал. Но как долго можно есть сандвич и мороженое? Он видел, разговаривая о всякой всячине, как Айрис изучает его. Надо быть осторожным, чтобы с губ не сорвалось лишнее слово.
Вдруг девочка спросила:
– Вы знаете моего отца, мистер Вернер?
– Кажется, я видел его однажды, – спокойно произнес Поль. – Давно это было.
Рабочий в кепке, идущий через вход для прислуги, смущенная Анна представила их. Кепка приподнимается.
Поль отпил воды, пока Анна искала что-то в сумочке. Разговор угас.
– Расскажи мне о своей школе, – попросил он, зачем-то добавив: – У меня есть маленький племянник, чуть старше тебя. Он любит приходить ко мне со своими вопросами, какой предмет выбрать и все такое.
Девочка слегка пожала плечами:
– У меня, вообще-то, не бывает вопросов, только по математике. Папе приходится помогать мне. Он никогда не учился в колледже, но может все сосчитать в уме.
– Очень немногие люди совершенны во всем, так что я не стал бы переживать из-за математики.
Еще одно лишнее замечание, в то время как ему хотелось сказать совсем другое: «Позволь мне посмотреть на тебя, разглядеть все твои черты. Позволь мне спросить тебя, бываешь ли ты несчастна и почему. Расскажи мне, кем ты хочешь стать, когда вырастешь. Скажи мне, что тебе больше всего хочется, и позволь дать это тебе. Позволь мне сказать тебе, кто ты».
Анна вмешалась в разговор:
– Айрис очень хорошо учится и хорошо играет на пианино. Она много работает. Ты, может быть, услышишь ее когда-нибудь на концерте. – И она бросила на дочь любящий взгляд.
– Нет, мама, ты не понимаешь, – нетерпеливо возразила Айрис. – Я никогда не буду для этого достаточно хороша. Я все говорю тебе об том, а ты и папа все не понимаете, и это глупо.
«У нее острый язычок, – подумал Поль. – Хорошо. Стой за себя». И он спросил:
– Откуда ты знаешь, что не будешь достаточно хороша, Айрис?
– Потому что я могу сказать. Наверное, я буду учителем музыки.
– Тебе это не нравится? Опять легкое пожатие плечами:
– Ну, каждый хочет стать известным, но я понимаю, что не буду, поэтому я не думаю об этом.
– Да, – согласился Поль. – Не всегда легко увидеть себя со стороны. Мне кажется, что я до сих пор не смог сделать этого.
Айрис засмеялась, показывая скобки на зубах. Она будет интересным человеком. В чем-то она напомнила Полю Мэг в таком же возрасте. Хотя между неуклюжестью крупной Мэг и грациозной хрупкостью этой девочки не было сходства, в них чувствовалась та же смесь детской застенчивости и взрослого понимания мира.
Доев мороженое, Айрис пошла в дамскую комнату.
– Какая она милая, – сказал Поль, как только она отошла.
– Она так не думает, убеждена, что некрасива.
– Ты должна что-нибудь сделать.
– Да, надо. Но ты должен признать, что она не красавица.
– Она будет интересной женщиной, когда повзрослеет.
– Она слишком серьезна.
– У нее много друзей? Расскажи мне быстро, пока она не пришла. Она здорова? Она бледненькая.
– Она здорова. Нервный ребенок, но совершенно здорова. Что до бледности – ну, ведь ты тоже не розовощекий, правда?
Он засмеялся:
– О, Анна, это самое чудесное, несмотря ни на что! Наше дитя! Скажи, она очень любит тебя? Не у каждой девочки мать так красива.
– У нас нет больших сложностей, но она ближе к Джозефу. Он обожает ее. Говорит, что она зеница его ока.
Конечно. Отцы и дочери. Вот как, Поль. Отцы и дочери.
Анна воскликнула:
– Я не знаю, передаются ли ей мои чувства. Потому что когда я смотрю на нее, о, я стараюсь забыть прошлое и поступать так, как будто она…
– Его и твоя, – твердо закончил за нее Поль.
– О, я пытаюсь. Но теперь, когда я видела вас вместе, это будет трудно.
– Мне это было необходимо, Анна. Я никогда не забываю тебя. Ты понимаешь это, моя дорогая?
Он едва смог расслышать ее ответ:
– Это была ошибка.
– Днем и ночью ты со мной. Ты оттолкнула меня от других женщин, очаровательных женщин. Есть только ты.
Она наклонила голову и опустила глаза, ресницы легли на щеки. Он забыл, какие они густые, с золотыми кончиками. Он вспомнил, что на переносье у нее есть крохотная шишка, из-за которой она очень переживала, и как однажды она взяла его руку и заставила потрогать ее. Он вспомнил, как они гуляли зимой и как он всегда думал, что ее модное пальто из дешевой серой шерсти совсем не греет. Ему хотелось нарядить ее в бархат и надеть на пальцы бриллианты. Сейчас он заметил, что она носит бриллиантовое кольцо, с большим камнем изумрудной огранки, подарок человека, который ночью ложится рядом с ней и наслаждается ее телом. Белым, как молоко…
Как мало знает он о ней!
– Годы, время уходит, – сказал он. – Тебе оно кажется долгим или быстрым?
– По-разному, смотря как я чувствую себя.
– Я думаю о тебе как о своей жене, своей настоящей жене, матери моего ребенка. Тебе следует быть со мной, только со мной, все время. Ты понимаешь это, правда?
– Дорогой Поль, не надо. Слишком поздно. Безнадежность прозвучала в ее голосе, пальцы сжались.
– Неужели так будет для нас всегда?
Когда она подняла к нему свое лицо, в раскрытом вороте видна была нежная шея.
– О, не надо, я заплачу. Ради Бога, не поступай так со мной.
– Хорошо. Я буду хорошим.
– Ты обещал. Не создавай трудности.
Они сидели молча, островок тишины в шуме и гаме кафе.
– Вот и ты, Айрис. Готова? Мистеру Вернеру пора возвращаться на работу, – весело говорила Анна. – Мы должны сказать мистеру Вернеру, как хорошо мы провели время.
Он поразился: как она может? Ложь, ложь… Она живет с ложью и весела или должна притворяться веселой. Откуда в ней столько мужества?
Они распрощались. Были произнесены слова благодарности, и он смотрел, как они уходят: высокая изящная женщина и девочка, которая скоро будет такой же высокой, как ее мать. Он смотрел на них, пока поток прохожих не поглотил их, этих двух, которых он любил, которые принадлежали ему, были частью его и будут, пока они все живы на этой земле.
Поль вернулся в офис и закрыл дверь кабинета. Мисс Бриггс приходила разобраться с бумагами, несмотря на субботу, и оставила документы у него на столе, чтобы он подписал их. Он читал их, не понимая, сдался и просто сидел, вспоминая и думая.
Это произошло, и теперь только Богу известно, увидит ли он снова их. Они живут через парк, совсем рядом с ним. Анна занимается своими делами, Айрис ходит в школу. И он понимал, совершенно отчетливо понимал, что ему остается только смириться с их таким близким присутствием и в то же время невозможностью видеть их, как если бы он родился хромым или королем Англии.
Но с другой стороны, это было возмездием. Он не женился на ней и тем положил начало несправедливости. Это был его жизненный крест, который он должен нести всю свою жизнь.
Мисс Бриггс постучала в дверь.
– Простите, что беспокою вас, но там срочный звонок из Лондона.
– Соедините меня.
Облигации и акции, закладные, займы и золото – все это стоило не больше горсти пыли по сравнению со смыслом жизни. Поль поднял трубку.
Он поздно возвращался домой, потому что была очередь Мариан принимать у себя карточный клуб и у него не было желания встречаться с ее приятельницами.
Поль свернул в парк. Он подумал, что если бы не этот спасительный уголок, город был бы просто невыносим. Как часто он расслаблялся и успокаивался, гуляя по парку!
Дети еще пускали кораблики и кружились на двухполосных коньках. Крохотная девчушка толкала игрушечную коляску, напевая что-то кукле. Он остановился и попытался вспомнить голос Айрис, но не мог. Как долго он желал сына! Иногда он даже притворялся, гуляя с Хенком, что мальчик его сын. Теперь ему казалось, что ничто не может быть лучше, чем быть отцом дочери, с покупкой для нее платьев и книг, поездкой с ней в Европу или на Запад…
Карточные столы были уже убраны, женщины давно ушли, и Мариан сидела одна.
– Где ты пропадал целый день? – спросила она.
– Занимался с клиентом в офисе.
– Как не стыдно людям беспокоить тебя даже в субботу. – Лицо Мариан приняло привычное выражение терпеливости. – Ты слишком много работаешь и редко бываешь дома.
– Но мне нравится то, чем я занимаюсь.
– Я надеялась, что ты будешь дома и встретишь моих друзей.
– Я уверен, что им это безразлично, Мариан.
– А мне не безразлично. Ты говорил, что рано вернешься домой.
У нее было плохое настроение. Правда, это случалось не часто. Поль решил, что у нее опять приступ мигрени, и тихо спросил:
– У тебя болит голова?
– Да. И все потому, что я не высыпаюсь. Ты так рано встаешь, а я потом не могу снова заснуть.
– Прости. Я буду стараться не шуметь.
– Ты не будешь возражать, – только пойми меня правильно, Поль, – если мы заведем две кровати? Видишь ли, я просыпаюсь не от шума, а от того, что чувствую, как ты встаешь, и это будит меня. Ты не против?
– Нет, если тебе так удобнее.
– То есть ты совсем не против? – В ее голосе были слезы.
– Мариан, я хочу угодить тебе. Если тебе лучше спать одной…
– Другой бы огорчился, по крайней мере, что жена покидает его постель.
– Мариан, если бы я сказал: «Нет, я не разрешаю тебе менять кровать», – ты бы сказала, что я не забочусь о твоем здоровье. Я сказал «да», но ты все равно обвиняешь меня.
Она встала и подошла к окну. Что-то сердило ее. Может быть, ей хотелось, чтобы он ревновал; тогда бы создалась хоть видимость той чудесной близости, которую называют любовью. Когда-то, очень недолго, ему казалось, что она есть между ними. Поль хорошо помнил то лето, когда они были молоды; он был в Европе по делам отца и писал ей из Лондона и Парижа, скучая и желая, чтобы она была с ним. Это было до того, как они поженились.
Это было до Анны.
Мариан резко обернулась.
– Если бы ты только любил меня! – воскликнула она.
По-своему он любил ее. Он бы все сделал для нее, чтобы ей было хорошо, как сделал бы это для любой женщины своей семьи и как он делал для своей матери.
Поднятые брови придавали Мариан жалобный вид. Она теребила обручальное кольцо.
– Иногда я чувствую свою полную бесполезность. Я бесполезна, Поль?
Эта униженная мольба так не вязалась с ее обычным высокомерием. Какой-то несчастный случай!
– О, – произнес он, – что могло навести тебя на такие мысли? Мне кажется, это потому, что у нас нет детей, а некоторые глупые женщины убеждают тебя, что дети – единственная цель в жизни. Так?
Она опустила глаза:
– В каком-то смысле, наверное.
– Ну, они просто ужасно глупы. С их точки зрения женщина не более чем самка!
Она неуверенно улыбнулась.
– Ты ценнейший гражданин нашего города. Как подумаешь, сколько ты делаешь для общества! Ты бесполезна! Я не желаю слышать от тебя подобное! Так что не смей, – он погрозил ей с шутливым негодованием, – не смей так говорить о себе, слышишь?
Улыбка стала увереннее. А он смотрел на нее: безукоризненная женщина, не неприятная, пристойная даже в нижнем белье. Такая хорошая женщина, желающая делать все как следует! И он почувствовал пронзительную жалость, потому что не мог дать ей больше того, что давал, потому что понимал, что поступил дурно, женившись на ней. Но если бы он не женился на ней, это тоже было бы скверно. Замкнутый круг.
– Знаешь, – сказал он, – мы действительно ведем себя очень глупо. Ты попросила две кровати, я согласился, и из-за этого…
Она с сомнением заметила:
– Может быть, ты прав… Мне кажется, я иногда делаю из мухи слона, да?
– Мы все такие. Пошли, нас же куда-то приглашали на обед?
– К Фоксам. У них будет несколько человек.
– Прекрасно. – Он услышал, как дружелюбно звучит его голос. – Мне они всегда нравились. Надеюсь, что обед будет рано. Я немного съел за ланчем.
– Я дам тебе сандвич.
Она улыбнулась, совершенно успокоенная.
– Прости меня. Это все из-за моей мигрени.
Это называется толочь воду в ступе, потому что никто из них по-настоящему не обиделся. Они были такой достойной, такой цивилизованной парой! Вечер они проведут с друзьями, поговорят о них по дороге домой и лягут спать.
Завтра будет еще день.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Наступило долгое молчание.
– Алло! Ты здесь?
– Я здесь, Поль. Я здесь… Хорошо, я сделаю это. Только один раз. Я понимаю, что должна.
Его сердце билось бешено. Наверняка за ее спокойным лицом скрывалось то же волнение.
– Вот Айрис, – сказала она Полю и повернулась к девочке. – Мистер Вернер, старый друг, я знала его еще до твоего рождения.
Девочка пристально смотрела на Поля. У нее было маленькое, острое серьезное личико, старообразное, некрасивое, кроме темных и необычно выпуклых глаз. Он улыбнулся и получил в ответ застенчивую улыбку. Что-то в ее внешности поразило его, что-то знакомое: широкие скулы и глубокая ямочка на подбородке. Поразительные, огромные глаза, похожие на глаза с той акварели… И похожа она на его мать. Он смотрел на лицо своей матери!
Она была одета, как одеваются дети в Лондоне – в твид с бархатным воротником.
Анна была в фиолетовом шерстяном пальто, на голове – меховая шляпа и в ушах – золото. Ее муж, видимо, неплохо зарабатывает на строительном буме. Полю не хотелось вспоминать о ее муже.
Они нашли столик и сняли пальто. Платье Анны было грязно-розового цвета. Она сняла шляпу, сказав, что слишком жарко, и открыла свои блестящие волосы цвета красного дерева, которые так любил Поль. Она изменила прическу, волосы теперь были короче, но так же загибались, обрамляя лицо.
– Ты нарушила правило, – весело сказал он. Надо было как-то начинать разговор. – Рыжим ведь не полагается одеваться в розовое?
– Напротив, им следует так одеваться. Так учила меня одна француженка в Париже, когда Джозеф покупал мне вечернее платье, кстати, розовое.
Опять Джозеф…
Надо было поддерживать диалог. Нет, они больше не строят дома, похожие на те красивые из коричневого камня, что к западу от Центрального парка. Да, выборы президента прошли напряженно. Да, в Германии дела неважные; кузен Поля написал, что национал-социалисты с каждым годом набирают силу. Он чувствовал, как бегут минуты. Такого случая больше не будет, это он понимал. Но как долго можно есть сандвич и мороженое? Он видел, разговаривая о всякой всячине, как Айрис изучает его. Надо быть осторожным, чтобы с губ не сорвалось лишнее слово.
Вдруг девочка спросила:
– Вы знаете моего отца, мистер Вернер?
– Кажется, я видел его однажды, – спокойно произнес Поль. – Давно это было.
Рабочий в кепке, идущий через вход для прислуги, смущенная Анна представила их. Кепка приподнимается.
Поль отпил воды, пока Анна искала что-то в сумочке. Разговор угас.
– Расскажи мне о своей школе, – попросил он, зачем-то добавив: – У меня есть маленький племянник, чуть старше тебя. Он любит приходить ко мне со своими вопросами, какой предмет выбрать и все такое.
Девочка слегка пожала плечами:
– У меня, вообще-то, не бывает вопросов, только по математике. Папе приходится помогать мне. Он никогда не учился в колледже, но может все сосчитать в уме.
– Очень немногие люди совершенны во всем, так что я не стал бы переживать из-за математики.
Еще одно лишнее замечание, в то время как ему хотелось сказать совсем другое: «Позволь мне посмотреть на тебя, разглядеть все твои черты. Позволь мне спросить тебя, бываешь ли ты несчастна и почему. Расскажи мне, кем ты хочешь стать, когда вырастешь. Скажи мне, что тебе больше всего хочется, и позволь дать это тебе. Позволь мне сказать тебе, кто ты».
Анна вмешалась в разговор:
– Айрис очень хорошо учится и хорошо играет на пианино. Она много работает. Ты, может быть, услышишь ее когда-нибудь на концерте. – И она бросила на дочь любящий взгляд.
– Нет, мама, ты не понимаешь, – нетерпеливо возразила Айрис. – Я никогда не буду для этого достаточно хороша. Я все говорю тебе об том, а ты и папа все не понимаете, и это глупо.
«У нее острый язычок, – подумал Поль. – Хорошо. Стой за себя». И он спросил:
– Откуда ты знаешь, что не будешь достаточно хороша, Айрис?
– Потому что я могу сказать. Наверное, я буду учителем музыки.
– Тебе это не нравится? Опять легкое пожатие плечами:
– Ну, каждый хочет стать известным, но я понимаю, что не буду, поэтому я не думаю об этом.
– Да, – согласился Поль. – Не всегда легко увидеть себя со стороны. Мне кажется, что я до сих пор не смог сделать этого.
Айрис засмеялась, показывая скобки на зубах. Она будет интересным человеком. В чем-то она напомнила Полю Мэг в таком же возрасте. Хотя между неуклюжестью крупной Мэг и грациозной хрупкостью этой девочки не было сходства, в них чувствовалась та же смесь детской застенчивости и взрослого понимания мира.
Доев мороженое, Айрис пошла в дамскую комнату.
– Какая она милая, – сказал Поль, как только она отошла.
– Она так не думает, убеждена, что некрасива.
– Ты должна что-нибудь сделать.
– Да, надо. Но ты должен признать, что она не красавица.
– Она будет интересной женщиной, когда повзрослеет.
– Она слишком серьезна.
– У нее много друзей? Расскажи мне быстро, пока она не пришла. Она здорова? Она бледненькая.
– Она здорова. Нервный ребенок, но совершенно здорова. Что до бледности – ну, ведь ты тоже не розовощекий, правда?
Он засмеялся:
– О, Анна, это самое чудесное, несмотря ни на что! Наше дитя! Скажи, она очень любит тебя? Не у каждой девочки мать так красива.
– У нас нет больших сложностей, но она ближе к Джозефу. Он обожает ее. Говорит, что она зеница его ока.
Конечно. Отцы и дочери. Вот как, Поль. Отцы и дочери.
Анна воскликнула:
– Я не знаю, передаются ли ей мои чувства. Потому что когда я смотрю на нее, о, я стараюсь забыть прошлое и поступать так, как будто она…
– Его и твоя, – твердо закончил за нее Поль.
– О, я пытаюсь. Но теперь, когда я видела вас вместе, это будет трудно.
– Мне это было необходимо, Анна. Я никогда не забываю тебя. Ты понимаешь это, моя дорогая?
Он едва смог расслышать ее ответ:
– Это была ошибка.
– Днем и ночью ты со мной. Ты оттолкнула меня от других женщин, очаровательных женщин. Есть только ты.
Она наклонила голову и опустила глаза, ресницы легли на щеки. Он забыл, какие они густые, с золотыми кончиками. Он вспомнил, что на переносье у нее есть крохотная шишка, из-за которой она очень переживала, и как однажды она взяла его руку и заставила потрогать ее. Он вспомнил, как они гуляли зимой и как он всегда думал, что ее модное пальто из дешевой серой шерсти совсем не греет. Ему хотелось нарядить ее в бархат и надеть на пальцы бриллианты. Сейчас он заметил, что она носит бриллиантовое кольцо, с большим камнем изумрудной огранки, подарок человека, который ночью ложится рядом с ней и наслаждается ее телом. Белым, как молоко…
Как мало знает он о ней!
– Годы, время уходит, – сказал он. – Тебе оно кажется долгим или быстрым?
– По-разному, смотря как я чувствую себя.
– Я думаю о тебе как о своей жене, своей настоящей жене, матери моего ребенка. Тебе следует быть со мной, только со мной, все время. Ты понимаешь это, правда?
– Дорогой Поль, не надо. Слишком поздно. Безнадежность прозвучала в ее голосе, пальцы сжались.
– Неужели так будет для нас всегда?
Когда она подняла к нему свое лицо, в раскрытом вороте видна была нежная шея.
– О, не надо, я заплачу. Ради Бога, не поступай так со мной.
– Хорошо. Я буду хорошим.
– Ты обещал. Не создавай трудности.
Они сидели молча, островок тишины в шуме и гаме кафе.
– Вот и ты, Айрис. Готова? Мистеру Вернеру пора возвращаться на работу, – весело говорила Анна. – Мы должны сказать мистеру Вернеру, как хорошо мы провели время.
Он поразился: как она может? Ложь, ложь… Она живет с ложью и весела или должна притворяться веселой. Откуда в ней столько мужества?
Они распрощались. Были произнесены слова благодарности, и он смотрел, как они уходят: высокая изящная женщина и девочка, которая скоро будет такой же высокой, как ее мать. Он смотрел на них, пока поток прохожих не поглотил их, этих двух, которых он любил, которые принадлежали ему, были частью его и будут, пока они все живы на этой земле.
Поль вернулся в офис и закрыл дверь кабинета. Мисс Бриггс приходила разобраться с бумагами, несмотря на субботу, и оставила документы у него на столе, чтобы он подписал их. Он читал их, не понимая, сдался и просто сидел, вспоминая и думая.
Это произошло, и теперь только Богу известно, увидит ли он снова их. Они живут через парк, совсем рядом с ним. Анна занимается своими делами, Айрис ходит в школу. И он понимал, совершенно отчетливо понимал, что ему остается только смириться с их таким близким присутствием и в то же время невозможностью видеть их, как если бы он родился хромым или королем Англии.
Но с другой стороны, это было возмездием. Он не женился на ней и тем положил начало несправедливости. Это был его жизненный крест, который он должен нести всю свою жизнь.
Мисс Бриггс постучала в дверь.
– Простите, что беспокою вас, но там срочный звонок из Лондона.
– Соедините меня.
Облигации и акции, закладные, займы и золото – все это стоило не больше горсти пыли по сравнению со смыслом жизни. Поль поднял трубку.
Он поздно возвращался домой, потому что была очередь Мариан принимать у себя карточный клуб и у него не было желания встречаться с ее приятельницами.
Поль свернул в парк. Он подумал, что если бы не этот спасительный уголок, город был бы просто невыносим. Как часто он расслаблялся и успокаивался, гуляя по парку!
Дети еще пускали кораблики и кружились на двухполосных коньках. Крохотная девчушка толкала игрушечную коляску, напевая что-то кукле. Он остановился и попытался вспомнить голос Айрис, но не мог. Как долго он желал сына! Иногда он даже притворялся, гуляя с Хенком, что мальчик его сын. Теперь ему казалось, что ничто не может быть лучше, чем быть отцом дочери, с покупкой для нее платьев и книг, поездкой с ней в Европу или на Запад…
Карточные столы были уже убраны, женщины давно ушли, и Мариан сидела одна.
– Где ты пропадал целый день? – спросила она.
– Занимался с клиентом в офисе.
– Как не стыдно людям беспокоить тебя даже в субботу. – Лицо Мариан приняло привычное выражение терпеливости. – Ты слишком много работаешь и редко бываешь дома.
– Но мне нравится то, чем я занимаюсь.
– Я надеялась, что ты будешь дома и встретишь моих друзей.
– Я уверен, что им это безразлично, Мариан.
– А мне не безразлично. Ты говорил, что рано вернешься домой.
У нее было плохое настроение. Правда, это случалось не часто. Поль решил, что у нее опять приступ мигрени, и тихо спросил:
– У тебя болит голова?
– Да. И все потому, что я не высыпаюсь. Ты так рано встаешь, а я потом не могу снова заснуть.
– Прости. Я буду стараться не шуметь.
– Ты не будешь возражать, – только пойми меня правильно, Поль, – если мы заведем две кровати? Видишь ли, я просыпаюсь не от шума, а от того, что чувствую, как ты встаешь, и это будит меня. Ты не против?
– Нет, если тебе так удобнее.
– То есть ты совсем не против? – В ее голосе были слезы.
– Мариан, я хочу угодить тебе. Если тебе лучше спать одной…
– Другой бы огорчился, по крайней мере, что жена покидает его постель.
– Мариан, если бы я сказал: «Нет, я не разрешаю тебе менять кровать», – ты бы сказала, что я не забочусь о твоем здоровье. Я сказал «да», но ты все равно обвиняешь меня.
Она встала и подошла к окну. Что-то сердило ее. Может быть, ей хотелось, чтобы он ревновал; тогда бы создалась хоть видимость той чудесной близости, которую называют любовью. Когда-то, очень недолго, ему казалось, что она есть между ними. Поль хорошо помнил то лето, когда они были молоды; он был в Европе по делам отца и писал ей из Лондона и Парижа, скучая и желая, чтобы она была с ним. Это было до того, как они поженились.
Это было до Анны.
Мариан резко обернулась.
– Если бы ты только любил меня! – воскликнула она.
По-своему он любил ее. Он бы все сделал для нее, чтобы ей было хорошо, как сделал бы это для любой женщины своей семьи и как он делал для своей матери.
Поднятые брови придавали Мариан жалобный вид. Она теребила обручальное кольцо.
– Иногда я чувствую свою полную бесполезность. Я бесполезна, Поль?
Эта униженная мольба так не вязалась с ее обычным высокомерием. Какой-то несчастный случай!
– О, – произнес он, – что могло навести тебя на такие мысли? Мне кажется, это потому, что у нас нет детей, а некоторые глупые женщины убеждают тебя, что дети – единственная цель в жизни. Так?
Она опустила глаза:
– В каком-то смысле, наверное.
– Ну, они просто ужасно глупы. С их точки зрения женщина не более чем самка!
Она неуверенно улыбнулась.
– Ты ценнейший гражданин нашего города. Как подумаешь, сколько ты делаешь для общества! Ты бесполезна! Я не желаю слышать от тебя подобное! Так что не смей, – он погрозил ей с шутливым негодованием, – не смей так говорить о себе, слышишь?
Улыбка стала увереннее. А он смотрел на нее: безукоризненная женщина, не неприятная, пристойная даже в нижнем белье. Такая хорошая женщина, желающая делать все как следует! И он почувствовал пронзительную жалость, потому что не мог дать ей больше того, что давал, потому что понимал, что поступил дурно, женившись на ней. Но если бы он не женился на ней, это тоже было бы скверно. Замкнутый круг.
– Знаешь, – сказал он, – мы действительно ведем себя очень глупо. Ты попросила две кровати, я согласился, и из-за этого…
Она с сомнением заметила:
– Может быть, ты прав… Мне кажется, я иногда делаю из мухи слона, да?
– Мы все такие. Пошли, нас же куда-то приглашали на обед?
– К Фоксам. У них будет несколько человек.
– Прекрасно. – Он услышал, как дружелюбно звучит его голос. – Мне они всегда нравились. Надеюсь, что обед будет рано. Я немного съел за ланчем.
– Я дам тебе сандвич.
Она улыбнулась, совершенно успокоенная.
– Прости меня. Это все из-за моей мигрени.
Это называется толочь воду в ступе, потому что никто из них по-настоящему не обиделся. Они были такой достойной, такой цивилизованной парой! Вечер они проведут с друзьями, поговорят о них по дороге домой и лягут спать.
Завтра будет еще день.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
День обещал быть чудесным: поездка с Беном в новом «паккарде» с откидным сиденьем, ланч, потом мороженое где-нибудь в кафе и, наконец, вечерний бейсбольный матч. Всю зиму Хенк чувствовал себя затворником в школе, и теперь, в первую неделю летних каникул, он был рад развлечься.
Около полудня они переехали реку в Нью-Джерси.
– Голоден? – спросил Бен.
– Угу.
Бен ухмыльнулся. Это было правдой: чем больше он рос, тем больше хотел есть.
– Растешь как трава, – заметил Бен, с удовольствием взглянув на мальчика. – В тринадцать лет ты уже с меня ростом. Будешь как дед.
Да, Хенк это знал. Он слышал об этом по нескольку раз на дню.
– Где мы поедим?
– У Тони. Подходит?
– Прекрасно подходит.
При воспоминании о спагетти с соусом и десерте у Хенка потекли слюнки.
Заведение Тони располагалось напротив здания суда. Еда всегда была превосходной. Адвокаты и судьи, безвкусно одетые политиканы и профсоюзные боссы с бриллиантами на пальцах – все собирались здесь, чтобы обсудить различные дела.
Заведение принадлежало не веселому смуглому Тони, а Доналу Пауэрсу. Хенк знал об этом, но, понимая достаточно много, никогда не упоминал об этом.
Они приехали рано. Столы, покрытые чистыми белыми скатертями, были накрыты: на каждом стояли блюдо с пармазанским сыром и корзинка с хлебом. Из кухни пахло чесноком. Бен поздоровался с Тони и сел за дальний столик.
– Принесите нам закуску для начала, Тони. Что будем есть, Хенк?
– Спагетти с соусом из моллюсков.
– И принесите две кока-колы, – добавил, обращаясь к Тони, Бен.
По вечерам в этом заведении подавались виски и вино, тайно, в задней комнате.
Соус из моллюсков был густой и жирный. Они ели с аппетитом, обмакивая в соус вкусный хлеб. Бен подмигнул Хенку:
– Нет женщин, и можно не тратить время на разговоры, а просто есть.
Хенк рассмеялся. Они всегда подшучивали над матерью, споря, что она не сможет просидеть молча и пяти минут. Иногда она выигрывала пари, но каких усилий ей это стоило!
– Вы не пересядете сюда на минутку? – позвал Бена Тони. – Не обижайся, Хенк, просто небольшой личный разговор. Дела.
Бен взял свою тарелку и присел за другой столик. Мужчины говорили тихо, сидя спиной к Хенку, но тем не менее он мог расслышать обрывки фраз:
«…прикрыли на прошлой неделе… пет, никто не может доказать кто, но у ребят есть идея… конечно, мы потеряли два дня… прокурор…»
В этих словах не было ничего необычного. Он и раньше слышал подобные разговоры и, кроме того, каждый день читал об этом в газетах. Все знали, что случаются разборки – кто-то не заплатил кому-то, и заведение закрыли, чаще всего только на пару дней.
Хенка это не шокировало. «Сухой закон» был фарсом. Даже дедушка Дэн, с его религиозным уважением к законам, сказал, что этот не продержится долго, что выпить спиртное вовсе не грех, хотя сам он не пил, и что, вместо того чтобы ходить и закрывать рестораны, власти лучше бы закрывали фабрики, где рабочим платили крохи за их рабский труд.
Разговор Бена с Тони затянулся. Ресторан заполнялся, люди подходили поздороваться к Бену, а Хенк все сидел один. Заскучав от ожидания, он заказал второй десерт. Мальчик считал, что такого торга с кокосовым кремом, как у Тони, нет нигде в мире. Он заказал и третий кусок и, хотя был сыт, продолжал медленно есть, не желая оставлять ни кусочка. До него донеслись слова Бена: «Я волнуюсь, но не слишком сильно».
Хенк подумал, что это касается налогов, не Бена, а Донала. Он вспомнил обрывки разговоров за последние недели, что-то о государственных преступлениях и посещении суда…
Вдруг он поперхнулся. Последний кусок торта не проглатывался, в животе закрутило, холодный пот выступил на лбу и ладонях. Мальчик вскочил и бросился в туалет, задевая по дороге стулья.
Бен подошел сзади, когда его уже рвало. Он поддержал мальчика, пока весь ланч не вышел. Это было мучительно. Дрожали колени. Когда рвота прекратилась, Хенк был слишком слаб, чтобы стоять, и схватился за дверцу кабинки. Его знобило.
– Ну и ну! – удивился Бен. – Сколько же ты съел? Здесь достаточно для лошади.
– Не знаю. Три кусочка торта, – промямлил Хенк. – Вдруг мне стало совсем плохо.
– Ничего удивительного. Ну, прополощи рот, и пойдем. Ты зеленый.
В дверь заглянул Тони:
– Малышу плохо?
– Съел слишком много. Вот что, мне надо сбегать в суд на пару минут. Может он прилечь в офисе? Когда я вернусь, он будет о'кей.
– Конечно. Пошли, Хенк.
Хенк никогда не был в офисе. Он только видел его мельком, когда открывалась тяжелая стальная дверь, чтобы пропустить кого-нибудь. Следуя за Тони, он увидел пустую комнату с бетонным полом, в которой стояли письменный стол, сейф и несколько деревянных кухонных табуреток. В конце комнаты на веревке висела занавеска. Тони отодвинул ее, открыв койку с одеялом, сложенным в ногах.
– Вот, ложись, малыш, – сказал Тони, укрыл его одеялом и задернул занавеску.
Одеяло было тяжелое и теплое. Хенк лежал совсем тихо, согреваясь. Над ним у самого потолка было два маленьких окна с толстыми решетками. Как будто в камере. Интересно, почему на окнах решетки? Ему стало лучше. Но теперь он стал чувствовать смущение из-за беспокойства, которое он причинил всем. Он радовался, что не испачкался, а то пришлось бы возвращаться домой и переодеваться, хотя, впрочем, Бен просто купил бы ему что-нибудь по дороге. Мальчику захотелось спать…
Когда он открыл глаза, за занавеской слышались голоса. Говорил Тони:
– Нет, мальчишка спит. Ему стало плохо. Все равно он не понял бы ничего, он еще малыш.
– О'кей. Если ты так считаешь. В разговор вступил третий голос:
– Итак, я говорю, что босс беспокоится.
– Неужели это так серьезно? – удивился Тони.
– Да. А почему бы и нет?
Наступила долгая пауза. Скрипнула по бетону табуретка, от этого звука по спине Хенка поползли мурашки. Кто-то чиркнул спичкой.
– Его беспокоит Бен.
– Шутишь? Бен?
– Угу. Его вызывают в суд.
– Ну? – Это опять Тони. – И что из этого?
– Не будь дураком. – Голос был взволнованный. – Он не сможет выкрутиться, вот в чем дело.
– Бен сумеет выкрутиться Почему, ты думаешь, босс держит его, носится с ним, как с ребенком?
– Потому что он хорошо считает – вот и все. Умеет держать все цифры в голове. Но он может испугаться в суде.
Хенку хотелось выразить им свое возмущение. Бен испугается? О чем они говорят? Бен никого не боится! Но мальчик лежал тихо, понимая, что эти люди очень рассердятся, если узнают, что он не спит.
Один из них, не Тони, спросил:
– Какая у него сегодня программа?
– Обычный маршрут по средам.
– Он сейчас в суде. Вернется в любую минуту, – сказал Тони. – Вы видели босса утром?
Третий злобно огрызнулся:
– А твое какое дело? Тебе для чего это знать?
– О, ничего, ничего, – оправдывался Тони, – просто спросил.
– Так не спрашивай. Готовь спагетти и держи рот на замке.
– Конечно, конечно.
– Открой дверь и выгляни. Дверь закрылась, щелкнул замок.
Хенк закрыл глаза. О каком боссе шла речь? Кто это?
Когда занавеску отдернули и колечки громко зазвенели, он притворился, что только что проснулся. Открыл глаза, широко зевнул и потянулся.
– Кажется, я поспал, – улыбнулся он Тони.
– Кажется. Лучше?
– Все хорошо, спасибо. Было ужасно.
– Ну, в следующий раз не перебарщивай с тортом. Иди и жди отца.
Бен как раз входил:
– Хенк! Тебе лучше, а? Подожди меня, я только позвоню, и мы поедем. Сегодня отличный день.
Бен присел за стол. Шляпу он сдвинул на затылок, лоб вспотел. Хенк заметил все это, потому что любил наблюдать за людьми.
– Донал? О'кей, я снова просмотрел все записи… Еще не знаю. Конечно, я немного волнуюсь. Как иначе? Ну, естественно. Знаешь, этот парень из министерства финансов очень дотошный.
Потом Бен замолчал и слушал. Голос на другом конце провода долго бубнил что-то. Наконец он кончил, и снова заговорил Бен:
– Но я говорил тебе, Донал. Мне казалось, я высказался достаточно ясно. Я не хочу больше участвовать в этом деле! Я ничего не имею против тебя, Боже сохрани! Ты столько сделал для меня, и я это ценю, ты это знаешь. Что? Что? Что ты сказал? О, ты не можешь так думать, Донал!
Снова Хенк услышал бубнящий голос и, даже не разбирая слов, понял, что говоривший пребывает в ярости.
– Я знаю, что люблю деньги. – Свободная рука Бена так сжала конец стола, что побелели костяшки пальцев. – Я никогда этого не отрицал, не правда ли? Но я профессионал. У меня два диплома, и я хочу использовать их, творить большие вещи, дать простор уму. В этом нет ничего плохого, не так ли? Это нетрудно понять. Что? Что ты сказал?
Из телефона донесся каркающий голос. Бен выпрямился, сбросил шляпу на пол.
– Теперь послушай, Донал. Я не заслужил этих слов от тебя. Я отдал тебе лучшее, что было у меня, мы честно сотрудничали, и тебе это известно. Так нельзя говорить со мной. Ради Бога, разве у меня нет права уйти? Пожать руки, расстаться друзьями, пойти своим путем? Ради Христа, Донал, будь разумным. Да… Да, я сказал, что буду с тобой, пока все не кончится. Сколько раз я должен повторять это? Ты подумал, что я смогу бросить тебя в беде? Послушай, Бог свидетель, я буду с тобой до конца и сделаю все возможное, как я делал это всегда. Но после этого я уйду. Я действительно уйду, и ничто не изменит моего решения.
Голос на другом конце стал спокойнее. Слушая его, Бен начал кивать с одобрением.
– Да, конечно, – сказал он. Складка на лбу разгладилась. – Это звучит разумнее. Наша дружба не должна расстроиться. Правда, Донал? Я рад слышать это. Сегодня? Сначала я буду в «Акорне», а потом в Рейнбоу-Инн. Не думаю, что дорога займет более полчаса. В это время нет пробок на дорогах. Пока, Донал!
– Ты поссорился с Доналом? – спросил Хенк.
– Что-то вроде этого. Но он успокоился. Не волнуйся, малыш. Ты выглядишь обеспокоенным.
– Я не думал, что вы с ним можете вот так поссориться. Ты действительно не будешь больше у него работать?
– Да, хватит. Настало время перемен. Приятных перемен. Они принесут всем нам только хорошее. Пошли, малыш.
Прекрасная машина гудела на поворотах. Хенк наблюдал, как Бен легким движением руля поворачивал машину при скорости сорок миль в час. Он уже запомнил дорогу и знал заранее, как при подъеме в гору Бен переключит скорость и нажмет на педаль. Хенк сможет получить водительские права только через пять лет. Скорей бы!
Они свернули с главной улицы чистенького городка и поехали мимо обычного ряда местных магазинчиков, заправочной станции, школы и полицейского участка на углу. Напротив полицейского участка располагался «Акорн». Хенк бывал здесь и раньше. Это была обычная забегаловка, специализировавшаяся на отбивных и жареной картошке. На втором этаже была комната, где ночью играли при задернутых шторах. Бен не делал из этого секрета.
– Людям нравится играть, – говорил Бен. – Я лично никогда не играл, это не в моей натуре, и надеюсь, что и не в твоей тоже. Люди хорошего происхождения и образования не увлекаются этим. Но если есть желающие поиграть, то почему бы не дать им эту возможность? Они вправе за свои деньги получать все, что хотят. – Бен остановил машину. – Я только заскочу и возьму некоторые бумаги. Ты можешь подождать.
Около полудня они переехали реку в Нью-Джерси.
– Голоден? – спросил Бен.
– Угу.
Бен ухмыльнулся. Это было правдой: чем больше он рос, тем больше хотел есть.
– Растешь как трава, – заметил Бен, с удовольствием взглянув на мальчика. – В тринадцать лет ты уже с меня ростом. Будешь как дед.
Да, Хенк это знал. Он слышал об этом по нескольку раз на дню.
– Где мы поедим?
– У Тони. Подходит?
– Прекрасно подходит.
При воспоминании о спагетти с соусом и десерте у Хенка потекли слюнки.
Заведение Тони располагалось напротив здания суда. Еда всегда была превосходной. Адвокаты и судьи, безвкусно одетые политиканы и профсоюзные боссы с бриллиантами на пальцах – все собирались здесь, чтобы обсудить различные дела.
Заведение принадлежало не веселому смуглому Тони, а Доналу Пауэрсу. Хенк знал об этом, но, понимая достаточно много, никогда не упоминал об этом.
Они приехали рано. Столы, покрытые чистыми белыми скатертями, были накрыты: на каждом стояли блюдо с пармазанским сыром и корзинка с хлебом. Из кухни пахло чесноком. Бен поздоровался с Тони и сел за дальний столик.
– Принесите нам закуску для начала, Тони. Что будем есть, Хенк?
– Спагетти с соусом из моллюсков.
– И принесите две кока-колы, – добавил, обращаясь к Тони, Бен.
По вечерам в этом заведении подавались виски и вино, тайно, в задней комнате.
Соус из моллюсков был густой и жирный. Они ели с аппетитом, обмакивая в соус вкусный хлеб. Бен подмигнул Хенку:
– Нет женщин, и можно не тратить время на разговоры, а просто есть.
Хенк рассмеялся. Они всегда подшучивали над матерью, споря, что она не сможет просидеть молча и пяти минут. Иногда она выигрывала пари, но каких усилий ей это стоило!
– Вы не пересядете сюда на минутку? – позвал Бена Тони. – Не обижайся, Хенк, просто небольшой личный разговор. Дела.
Бен взял свою тарелку и присел за другой столик. Мужчины говорили тихо, сидя спиной к Хенку, но тем не менее он мог расслышать обрывки фраз:
«…прикрыли на прошлой неделе… пет, никто не может доказать кто, но у ребят есть идея… конечно, мы потеряли два дня… прокурор…»
В этих словах не было ничего необычного. Он и раньше слышал подобные разговоры и, кроме того, каждый день читал об этом в газетах. Все знали, что случаются разборки – кто-то не заплатил кому-то, и заведение закрыли, чаще всего только на пару дней.
Хенка это не шокировало. «Сухой закон» был фарсом. Даже дедушка Дэн, с его религиозным уважением к законам, сказал, что этот не продержится долго, что выпить спиртное вовсе не грех, хотя сам он не пил, и что, вместо того чтобы ходить и закрывать рестораны, власти лучше бы закрывали фабрики, где рабочим платили крохи за их рабский труд.
Разговор Бена с Тони затянулся. Ресторан заполнялся, люди подходили поздороваться к Бену, а Хенк все сидел один. Заскучав от ожидания, он заказал второй десерт. Мальчик считал, что такого торга с кокосовым кремом, как у Тони, нет нигде в мире. Он заказал и третий кусок и, хотя был сыт, продолжал медленно есть, не желая оставлять ни кусочка. До него донеслись слова Бена: «Я волнуюсь, но не слишком сильно».
Хенк подумал, что это касается налогов, не Бена, а Донала. Он вспомнил обрывки разговоров за последние недели, что-то о государственных преступлениях и посещении суда…
Вдруг он поперхнулся. Последний кусок торта не проглатывался, в животе закрутило, холодный пот выступил на лбу и ладонях. Мальчик вскочил и бросился в туалет, задевая по дороге стулья.
Бен подошел сзади, когда его уже рвало. Он поддержал мальчика, пока весь ланч не вышел. Это было мучительно. Дрожали колени. Когда рвота прекратилась, Хенк был слишком слаб, чтобы стоять, и схватился за дверцу кабинки. Его знобило.
– Ну и ну! – удивился Бен. – Сколько же ты съел? Здесь достаточно для лошади.
– Не знаю. Три кусочка торта, – промямлил Хенк. – Вдруг мне стало совсем плохо.
– Ничего удивительного. Ну, прополощи рот, и пойдем. Ты зеленый.
В дверь заглянул Тони:
– Малышу плохо?
– Съел слишком много. Вот что, мне надо сбегать в суд на пару минут. Может он прилечь в офисе? Когда я вернусь, он будет о'кей.
– Конечно. Пошли, Хенк.
Хенк никогда не был в офисе. Он только видел его мельком, когда открывалась тяжелая стальная дверь, чтобы пропустить кого-нибудь. Следуя за Тони, он увидел пустую комнату с бетонным полом, в которой стояли письменный стол, сейф и несколько деревянных кухонных табуреток. В конце комнаты на веревке висела занавеска. Тони отодвинул ее, открыв койку с одеялом, сложенным в ногах.
– Вот, ложись, малыш, – сказал Тони, укрыл его одеялом и задернул занавеску.
Одеяло было тяжелое и теплое. Хенк лежал совсем тихо, согреваясь. Над ним у самого потолка было два маленьких окна с толстыми решетками. Как будто в камере. Интересно, почему на окнах решетки? Ему стало лучше. Но теперь он стал чувствовать смущение из-за беспокойства, которое он причинил всем. Он радовался, что не испачкался, а то пришлось бы возвращаться домой и переодеваться, хотя, впрочем, Бен просто купил бы ему что-нибудь по дороге. Мальчику захотелось спать…
Когда он открыл глаза, за занавеской слышались голоса. Говорил Тони:
– Нет, мальчишка спит. Ему стало плохо. Все равно он не понял бы ничего, он еще малыш.
– О'кей. Если ты так считаешь. В разговор вступил третий голос:
– Итак, я говорю, что босс беспокоится.
– Неужели это так серьезно? – удивился Тони.
– Да. А почему бы и нет?
Наступила долгая пауза. Скрипнула по бетону табуретка, от этого звука по спине Хенка поползли мурашки. Кто-то чиркнул спичкой.
– Его беспокоит Бен.
– Шутишь? Бен?
– Угу. Его вызывают в суд.
– Ну? – Это опять Тони. – И что из этого?
– Не будь дураком. – Голос был взволнованный. – Он не сможет выкрутиться, вот в чем дело.
– Бен сумеет выкрутиться Почему, ты думаешь, босс держит его, носится с ним, как с ребенком?
– Потому что он хорошо считает – вот и все. Умеет держать все цифры в голове. Но он может испугаться в суде.
Хенку хотелось выразить им свое возмущение. Бен испугается? О чем они говорят? Бен никого не боится! Но мальчик лежал тихо, понимая, что эти люди очень рассердятся, если узнают, что он не спит.
Один из них, не Тони, спросил:
– Какая у него сегодня программа?
– Обычный маршрут по средам.
– Он сейчас в суде. Вернется в любую минуту, – сказал Тони. – Вы видели босса утром?
Третий злобно огрызнулся:
– А твое какое дело? Тебе для чего это знать?
– О, ничего, ничего, – оправдывался Тони, – просто спросил.
– Так не спрашивай. Готовь спагетти и держи рот на замке.
– Конечно, конечно.
– Открой дверь и выгляни. Дверь закрылась, щелкнул замок.
Хенк закрыл глаза. О каком боссе шла речь? Кто это?
Когда занавеску отдернули и колечки громко зазвенели, он притворился, что только что проснулся. Открыл глаза, широко зевнул и потянулся.
– Кажется, я поспал, – улыбнулся он Тони.
– Кажется. Лучше?
– Все хорошо, спасибо. Было ужасно.
– Ну, в следующий раз не перебарщивай с тортом. Иди и жди отца.
Бен как раз входил:
– Хенк! Тебе лучше, а? Подожди меня, я только позвоню, и мы поедем. Сегодня отличный день.
Бен присел за стол. Шляпу он сдвинул на затылок, лоб вспотел. Хенк заметил все это, потому что любил наблюдать за людьми.
– Донал? О'кей, я снова просмотрел все записи… Еще не знаю. Конечно, я немного волнуюсь. Как иначе? Ну, естественно. Знаешь, этот парень из министерства финансов очень дотошный.
Потом Бен замолчал и слушал. Голос на другом конце провода долго бубнил что-то. Наконец он кончил, и снова заговорил Бен:
– Но я говорил тебе, Донал. Мне казалось, я высказался достаточно ясно. Я не хочу больше участвовать в этом деле! Я ничего не имею против тебя, Боже сохрани! Ты столько сделал для меня, и я это ценю, ты это знаешь. Что? Что? Что ты сказал? О, ты не можешь так думать, Донал!
Снова Хенк услышал бубнящий голос и, даже не разбирая слов, понял, что говоривший пребывает в ярости.
– Я знаю, что люблю деньги. – Свободная рука Бена так сжала конец стола, что побелели костяшки пальцев. – Я никогда этого не отрицал, не правда ли? Но я профессионал. У меня два диплома, и я хочу использовать их, творить большие вещи, дать простор уму. В этом нет ничего плохого, не так ли? Это нетрудно понять. Что? Что ты сказал?
Из телефона донесся каркающий голос. Бен выпрямился, сбросил шляпу на пол.
– Теперь послушай, Донал. Я не заслужил этих слов от тебя. Я отдал тебе лучшее, что было у меня, мы честно сотрудничали, и тебе это известно. Так нельзя говорить со мной. Ради Бога, разве у меня нет права уйти? Пожать руки, расстаться друзьями, пойти своим путем? Ради Христа, Донал, будь разумным. Да… Да, я сказал, что буду с тобой, пока все не кончится. Сколько раз я должен повторять это? Ты подумал, что я смогу бросить тебя в беде? Послушай, Бог свидетель, я буду с тобой до конца и сделаю все возможное, как я делал это всегда. Но после этого я уйду. Я действительно уйду, и ничто не изменит моего решения.
Голос на другом конце стал спокойнее. Слушая его, Бен начал кивать с одобрением.
– Да, конечно, – сказал он. Складка на лбу разгладилась. – Это звучит разумнее. Наша дружба не должна расстроиться. Правда, Донал? Я рад слышать это. Сегодня? Сначала я буду в «Акорне», а потом в Рейнбоу-Инн. Не думаю, что дорога займет более полчаса. В это время нет пробок на дорогах. Пока, Донал!
– Ты поссорился с Доналом? – спросил Хенк.
– Что-то вроде этого. Но он успокоился. Не волнуйся, малыш. Ты выглядишь обеспокоенным.
– Я не думал, что вы с ним можете вот так поссориться. Ты действительно не будешь больше у него работать?
– Да, хватит. Настало время перемен. Приятных перемен. Они принесут всем нам только хорошее. Пошли, малыш.
Прекрасная машина гудела на поворотах. Хенк наблюдал, как Бен легким движением руля поворачивал машину при скорости сорок миль в час. Он уже запомнил дорогу и знал заранее, как при подъеме в гору Бен переключит скорость и нажмет на педаль. Хенк сможет получить водительские права только через пять лет. Скорей бы!
Они свернули с главной улицы чистенького городка и поехали мимо обычного ряда местных магазинчиков, заправочной станции, школы и полицейского участка на углу. Напротив полицейского участка располагался «Акорн». Хенк бывал здесь и раньше. Это была обычная забегаловка, специализировавшаяся на отбивных и жареной картошке. На втором этаже была комната, где ночью играли при задернутых шторах. Бен не делал из этого секрета.
– Людям нравится играть, – говорил Бен. – Я лично никогда не играл, это не в моей натуре, и надеюсь, что и не в твоей тоже. Люди хорошего происхождения и образования не увлекаются этим. Но если есть желающие поиграть, то почему бы не дать им эту возможность? Они вправе за свои деньги получать все, что хотят. – Бен остановил машину. – Я только заскочу и возьму некоторые бумаги. Ты можешь подождать.