Плейн Белва. Гобелен

   – Не пытайся.
   Разговор прервался: открыли вино. Поль попробовал и одобрил. Они пили за здоровье друг друга, восхищались суфле, танцевали и больше не затрагивали деликатных тем.
   На следующее утро, ожидая в холле с паспортом в руке чиновника иммиграционной службы, Поль обдумывал их вчерашний разговор. Что ожидает Ли? Было очевидно, что и его брак умирает.
   Мариан проводит во Флориде три месяца каждую зиму. Однако у них общий дом, они всюду ходят вместе. Поэтому, может быть, Ли только надеется, что они смогут продолжить эти неожиданные новые отношения? Если так, им придется быть очень осторожными – он не должен унижать Мариан. Однако скрывать будет не так уж сложно, – подумал он, – а Ли восхитительна…
   – Возвращаемся в реальный мир, – сказала она, выводя его из задумчивости. – Только посмотри! Пароход практически уткнулся своим носом в улицу. Можно расслышать гудки такси. Нью-Йорк! Это сумасшедшее место, но я люблю его!
   Холодный дождь поливал причал. Ли стояла в модном английском плаще, лейка свисала через плечо, в руках она держала кожаную коробку с драгоценностями.
   – Ты выглядишь как заправский путешественник через Атлантику, – улыбнулся Поль.
   – Не я, а ты! Надеюсь, что ты пробудешь на этой стороне света какое-то время.
   – Какое-то время. Я постараюсь, – он понизил голос, – я постараюсь собрать еще денег, чтобы вывезти молодых из Германии, в любое место, какое только примет их. Так что, возможно, придется скоро поехать обратно. Поехала бы ты со мной? – прямо спросил он.
   – Ты знаешь, что поехала бы. Куда угодно. В любое время, Поль.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

   Мы не должны вмешиваться в европейские дела, – решительно заявлял Дэн при каждой встрече с Полем, – иначе мы окажемся втянутыми в их очередную кровавую заваруху. Я говорил так в прошлый раз и сейчас повторяю.
   – Даже после того, что видел Поль? – спросила Хенни, которая с ужасом слушала рассказ Поля о деле Илзе Хершфельд.
   – Это ужасно, – ответил Дэн, – но существуют другие способы остановить их, не ввязываясь в войну.
   Конечно, он был совершенно прав, говоря о других способах, но к ним никто не прибегал.
   В течение прошлого года Полю не удалось расшевелить своих соотечественников рассказами о том, что он видел в нацистской Германии. Его сердила и раздражала их индифферентность. Даже те, кто стоял у руля, были бестолковы и недальновидны. В Англии Уинстон Черчилль выкрикивал свои предостережения в пустоту, Франция все еще пребывала в беспорядке, а из Италии раздавались громкие угрозы раздувшихся от важности последователей Гитлера. Здесь же, в Америке, можно было услышать изуверские проповеди патера Коглина и более умеренные речи Линдберга, успокаивающего американцев тем, что Гитлер якобы не хочет войны.
   И когда либералы приходили к такому же заключению, это пугало. Молодые интеллектуалы давали оксфордскую клятву: «Этот дом не умрет за Короля или страну…», не отдавая себе отчета, о какой войне идет речь.
   Хенку, который гордо повторил эту клятву, Поль сказал:
   – Не думай, что я из тех, кто хочет войны. Я видел достаточно разрушений.
   – Ты ведешь себя, как будто не знаешь, что такое война, – обвинял его Хенк. – Ты ведешь себя, как будто ты уверен в ее неизбежности.
   – Да, я именно так думаю. И я считаю, что ваша оксфордская клятва и все пацифистские разговоры поощряют врага.
   – Нам нужен Ганди. Пассивное сопротивление, – заявил Хенк. – Пусть все тюрьмы переполнятся молодежью. Просто сидеть и отказываться уступать.
   – Ганди, – настаивал Поль, – не противопоставляет себя Гитлеру. Что бы мы ни думали о британском господстве, это не фашистская Германия. – И он добавил – Даже Эйнштейн, такой давний пацифист, изменил свои взгляды.
   – Пусть тогда Эйнштейн и воюет!
   Поль устал от бесполезных споров. Иногда он ловил на себе недружелюбный взгляд Хенка. «Мы расходимся», – думал Поль, и ему было грустно. Мальчик, который когда-то прислушивался к каждому его мнению, превратился в самостоятельного мужчину.
   Но это было естественно…
   В офисе прекращение стука машинок говорило о конце рабочего дня. Поль потянулся к телефону, чтобы позвонить домой. Когда он уходил утром из дома, Мариан еще спала, поэтому он не спросил ее, будут ли они обедать вместе. Иногда по вторникам она навещала свою овдовевшую кузину в Рае. Она вела жизнь, в которой женщины ходили в гости друг к другу, одевались ради одобрения подруг и содержали прекрасные дома по этой же причине.
   Пожилые женщины были часто вдовами, некоторые из женщин помоложе могли быть тоже вдовами, думал он, пока телефон звенел на другом конце. Интересно, сколько семейных пар живут так же, как они, в холодном дружелюбии, целуя друг друга в щеку при расставании и встрече и ведя жизнь независимо друг от друга?
   – Хэлло? – прозвучал приятный голос Мариан.
   – Я в офисе. Как прошел твой день?
   – Чудесно. Мы собрали две тысячи долларов на распродаже. Я вымоталась, но дело того стоит.
   – Я думал, что сегодня ты поехала к кузине Нелли.
   – Я не могу из-за распродажи. Надеюсь, ты не рассердишься, если я пропущу обед. Кому-то надо запаковать непроданный товар, и я обещала помочь.
   – Прекрасно. У меня самого полный стол работы. Я поем в городе.
   – В этом нет необходимости. Я велела Эмме пожарить отбивную и приготовить картофельный пудинг, который ты любишь.
   Она все еще суетилась, все еще серьезно относилась к своим обязанностям жены. И он мягко попросил:
   – Скажи, чтобы Эмма не беспокоилась. Я не пойду сразу домой. Ты вернешься поздно?
   – Может быть, около полуночи.
   – Это слишком поздно, чтобы выходить одной. Тебе будет трудно поймать такси. Я заеду за тобой.
   – Не надо. Рина Маршалл развезет нас по домам, не беспокойся.
   – Хорошо. Тогда до свидания.
   Он повесил трубку. Мысленно он видел жену: она выпьет чашку чая с бисквитом, потом поправит прическу, напудрит щеки, чтобы скрыть веснушки, которые она ненавидела и которые он когда-то, очень давно, находил по-девичьи трогательными, достанет свежие белые перчатки и поспешит по своим делам. Хорошая женщина. Но я тоже хороший мужчина, подумал он. Глупо напускать скромность наедине с самим собой. Да, мы оба хорошие люди, но вместе мы ничего не составляем. Или очень мало.
   Он вышел в весенний влажный воздух сразу после пяти. Небо, еще светлое, на западе окрасилось в нежно-розовый цвет с оттенком лилового, который потом резко переходил в темнеющий сине-зеленый. Необычное небо! Он постоял минуту, не обращая внимания на торопливых прохожих, спешащих домой, дивясь красоте неба. Хотелось сохранить в памяти эту красоту. Великие художники умели запечатлевать эти краски природы. Тернер с его туманными закатами или Эль Греко с его грозовыми облаками. А я всего лишь банкир, подумал он и посмеялся над собой.
   Неожиданно к нему вернулось хорошее настроение, несомненно из-за того, что он решил куда пойти в этот внезапно освободившийся вечер. Обычно он знал, что делать в свободное время, если только Ли не была занята, что случалось не часто. Они ужинали вместе. Вкусно и обильно, потому что Ли, в отличие от Мариан, любила хорошо поесть. Спустя немного времени они поднимались в ее комнату, отключали телефон и запирали дверь.
   Комната была будуаром. У него возникла бы клаустрофобия, доведись ему проводить в ней каждую ночь, но для нескольких часов, которые он бывал в ней, она подходила отлично. В свете лампы на фоне кремоватых стен мебель сверкала, как драгоценность. В комнате стояли два комода из розового дерева с маркетри ^[6]и мраморными покрытиями времен Людовика XVI, легкое кресло, обитое в тон грязно-голубому ковру, с подушками, обитыми старинными кружевами. Между окнами висела балетная сцена Дега, которую когда-то Поль уговорил Бена купить на день рождения Ли. Кровать была с балдахином и занавесками – это была «комната в комнате», с потолком и стенами из плотного шелка. Там они пребывали часов до одиннадцати, потом он вставал, одевался и ехал домой. Все шло удачно для них обоих, думал сейчас Поль. Ли никогда не жаловалась на одиночество после того короткого разговора на пароходе.
   О Билле Шермане больше не упоминалось, только в связи с его дочерьми, которые повзрослели и приходили за покупками к Ли со своим отцом.
   – Действительно, милые девушки, – повторяла Ли. – Не избалованные, хотя он так щедр по отношению к ним.
   Поль полюбопытствовал:
   – Больше не присылает тебе розы?
   – Когда я в следующий раз поплыву, то уверена, они будут. Он процветает и может себе это позволить.
   Поль понимал, что она недоговаривает умышленно, как бы говоря этим Полю, что другой мужчина находит ее желанной, но что он на первом месте. Привилегия женщины, понимал он, и больше не спрашивал.
   Его впустила горничная, и он привычно поднялся в библиотеку, где Ли любила почитать перед обедом. Но в этот вечер, к удивлению Поля, рядом с матерью сидел Хенк. Увидев Поля, он встал – быстрое движение, прямая осанка и протянутая для приветствия рука сразу напомнили Полю время, когда он учил маленького мальчика хорошим манерам.
   Хенк крепко пожал ему руку.
   – Рад видеть вас. Мама не говорила, что вы придете.
   – Я решила позволить Полю удивить тебя.
   – Где кузина Мариан?
   – У нее работа, благотворительная распродажа, а твоя мама очень любезно пригласила меня пообедать, чтобы скрасить мое одиночество. А ты почему не в Филадельфии?
   Хенк коротко сообщил, что приехал накануне к своему дантисту.
   – У него образовалась первая в жизни дырочка в зубе, и это приводит его в бешенство. Он хочет быть примером физического совершенства, – нежно заметила Ли.
   – Я бы сказал, что он близок к этому, – ответил Поль.
   – По крайней мере, я хочу, чтобы ты пообедал с нами, а не убегал… – пожаловалась Ли.
   – В следующий раз, мама. Я обещал встретиться с парнем около Пеннстейшн, мы хотим поехать в Филли вместе.
   – Хорошо, дорогой, иди. Позвони мне на неделе. Не забудь.
   – Я никогда не забываю.
   – Я знаю. Ты в этом отношении молодец… Он действительно молодец, – сказала Ли, когда Хенк ушел. – Мне повезло.
   Бутылка шерри и бокалы стояли на подносе рядом с ее стулом. Она встала и налила вино.
   – Счастливый сегодня вечер. Нечаянная радость – самая лучшая.
   Поль улыбнулся:
   – Твое здоровье.
   – Ты помнишь, что Дэну исполнится шестьдесят девять в ноябре. Я подумала, что хорошо бы устроить вечер, настоящий вечер в моем доме. Мы все нарядимся, будет музыка, мы устроим праздник.
   – Ты думаешь, что он получит от этого удовольствие?
   – А почему нет? По крайней мере, он любит вкусную еду и вино.
   – Но множество народу и необходимость наряжаться? Ты знаешь Дэна.
   – У него никогда не было настоящего праздника. Я думаю, что настало время отпраздновать один за шестьдесят девять лет.
   – Почему не сделать это в семьдесят, на следующий год? Юбилей.
   – Потому, что он может и не дожить до этого.
   – Да, его сердце в плохом состоянии последние пятнадцать лет.
   – Вот поэтому я так хочу сделать это сейчас. Будет конец месяца, незадолго до Дня Благодарения. Я поговорю с Хенни.
   Она оживилась. Ей нравилось принимать в своем доме гостей, показывать серебро, баккара и вышитые скатерти, которые она делала сама. Канделябры будут украшены тигровыми лилиями, сосновые шишки в каминах придадут свежесть воздуху, в зале наверху будут петь скрипки. Поль все это представлял.
   Как всегда быстро замечая каждое изменение в выражении его лица, она спросила:
   – О чем ты сейчас думаешь?
   – Ничего особенного. Просто фраза, которая пришла мне в голову. «Сад многих восторгов». Твой дом, – сказал он, понимая, что доставит ей этой фразой удовольствие.
   Но по правде кое о чем он все же думал. До ноября еще далеко, но перспектива сидеть за одним столом с Доналом Пауэрсом не радовала Поля. Он не виделся с ним с той самой встречи в Париже. С тех пор гнев Донала, должно быть, расцвел вместе с ростом HW «Электрише Гезеллшкрафт», так как компания зарабатывала миллионы, которых Донал лишился из-за упрямства Поля.
   Интересно, что знает о случившемся Мэг. Безусловно, Донал сочинил что-нибудь. Временами Поль видел Мэг воскресными днями у Хенни, когда она привозила детей, – она была такой же приветливой, но никогда не говорила о том, чтобы встретиться еще.
   Он поставил бокал, чтобы посмотреть на то место у пианино, где стояла юная Мэг. «Ее встревоженные глаза были обращены на скептическое красивое лицо Донала Пауэрса. Именно здесь между ними возникло первое чувство, они ощутили первый импульс сексуального влечения, подобный внезапному порыву тропического ветра».
   Теперь он сожалел, что не сделал большего, чтобы предотвратить этот брак тогда в Бостоне, когда Элфи попросил его поговорить с ней. Он знал силу своего убеждения. Он мог отстоять свою точку зрения при решении вопроса о миллионе долларов, он мог собрать огромные деньги для беженцев и благотворительных обществ, он смог освободить сына Илзе из концентрационного лагеря. Почему он был не в состоянии отговорить молодую девушку от ложного шага – замужества с Пауэрсом?
   Он был романтиком – вот почему: Мэг была в эйфории, и он растаял.
   Но брак оказался удачным. Бело-розовая мать, окруженная здоровыми детьми, – почему бы не порадоваться за нее? Кроме того, что ему известно о Донале… Странно подумать, что только еще Хенк знает об этом. Поль не знал, преследует ли это знание Хенка, как преследует оно его. По молчаливому соглашению они никогда не касались этого вопроса. Да и какой был бы от этого прок?
   Ли чиркнула спичкой, произведя резкий, как пощечина, звук. Ее длинные ногти держали белый цилиндрик сигареты, глаза полузакрыты от чувственного удовольствия, когда она затягивалась.
   – Кстати, ты не будешь возражать, если я приглашу Билла Шермана на вечер? Я понимаю, что это семейный вечер, но Билл чувствует себя почти членом семьи. Он даже приглашал меня на вечер по случаю окончания школы своей дочери. Ты не будешь возражать?
   – Нисколько.
   Она продолжила тему:
   – Старшая девочка специализируется в детской психологии, поэтому она сможет поговорить с детьми Мэг. Так что хорошо пригласить Шерманов? – повторила она.
   – Конечно, конечно, – ответил он, понимая ее забавную и трогательную попытку вызвать у него ревность.
   Совсем стемнело, и Ли включила лампы. Хорошо подобранные и правильно расположенные, они создавали уют, подобно огню очага, превращая старый восточный ковер в золотое поле. Поль чувствовал себя уютно в прекрасной комнате и сказал ей об этом:
   – Это чудесная комната! Чудесный дом!
   – Все, кроме спальни. Моей комнаты. Тебе она не нравится, – лукаво сказала Ли.
   – Это очень женственная комната, – промямлил он.
   Ли рассмеялась:
   – Нет необходимости проявлять тактичность. Я знаю, что с ней переборщили, она не вписывается в остальную обстановку.
   – Обычно ты более сдержанна, я вообще восхищаюсь твоим вкусом.
   – Я понимаю, что изменила собственным правилам в этой комнате. Это был импульс. Пустилась во все тяжкие – так, кажется, говорят?
   Он с удовольствием смотрел на нее. Ей хотелось быть «литературно образованной», что было похвально, – она проделала замечательную работу по самообразованию. Он понимал, что ей также хочется угодить ему, а это было излишне, потому что она и так была хороша. Сейчас она сидела откинувшись на спинку кожаного кресла. Белоснежный плиссированный воротник темно-синего платья подчеркивал ее стройную шею. Ему нравилась мода последних лет. Кстати, мода для плоскогрудых женщин-подростков двадцатых годов никогда не шла Ли. Она больше подходила Мариан…
   – Пошли обедать, – позвала Ли, – а потом поднимемся в мою суперспальню.

* * *

   Они лежали в цветочной шелковой «комнате в комнате», и Поль позволил себе расслабиться, как это обычно бывает после удовлетворения желания. Он зажег сигарету и затянулся. Ли ничего не имела против запаха табака. Мариан никогда вслух не возражала, это было не в ее правилах, она терпела молча, и это заставляло его чувствовать себя виноватым.
   Обнаженная, Ли выскользнула из кровати, накинула синюю атласную ночную рубашку, в тон синевы комнаты, и вновь скользнула под одеяло. Ее дерзкие пальцы легко похлопали Поля по щеке, возбуждая его.
   – О чем ты думаешь?
   – Ни о чем особенном.
   – Скажи, ты ведь нахмурился.
   Ее пальцы разглаживали складки между его бровями.
   – Ну же, Поль.
   – Хорошо. Я вспоминал, что Мариан никогда не разрешала мне курить.
   – Ты все время думаешь о ней, по крайней мере, очень часто, да?
   – Естественно.
   Ли молчала так долго, что он повернулся, приподнявшись на локте, чтобы посмотреть на нее. Ее круглые темные глаза были встревожены.
   – Это потому, что ты чувствуешь себя виноватым перед ней?
   Ему потребовалось время, чтобы ответить. «Вина» очень тяжелое, мрачное слово. А чудесное слияние двух тел, жар, который разливается у него в крови подобно вину или солнечному теплу, – кому это вредит? Никому. Но все-таки…
   – Мне не нравится лгать, – ответил он наконец.
   – И мне тоже.
   Он знал это. Ли не принадлежала к тем женщинам, которые торжествуют, соблазнив чужого Мужчину.
   – Иногда, Поль, я чувствую себя ужасно рядом с Мариан. У вас на седере ^[7]или в моем магазине, когда она приходит за покупками. Она считает меня своим другом. Она кажется такой невинной, а я чувствую себя отвратительной. Отвратительной, Поль. Но я не перестаю заниматься тем, что делаю, и не хочу переставать.
   Ему не хотелось говорить на эту тему, не хотелось нарушать состояние блаженства и покоя.
   – Знаешь, я никогда не упоминала об этом, но я действительно боюсь, что Донал мог сказать ей что-нибудь о Париже.
   Поль покачал головой:
   – Вряд ли. Да и зачем ему это? Он ничего не добьется, расшевелив осиное гнездо. У Донала в голове совсем другие планы!
   Ли хихикнула: осиное гнездо! Да, это, пожалуй, точное название того, во что может превратиться их семья.
   Потом уже серьезно она сказала:
   – Хенни потеряла бы всякое уважение ко мне, узнай она.
   – Да, Хенни пуританка.
   – Поколение людей, выросших перед войной, смотрит на жизнь совершенно по-другому, чем мы, ты согласен?
   – Не всегда. Как, ты думаешь, отнесся бы к этому Хенк?
   – Я не знаю. Он все воспринимает прямолинейно, но иногда мне кажется, что это не будет его шокировать. Новое поколение отличается способностью к состраданию и пониманию! Дай я расскажу тебе, что случилось вчера вечером. У меня возникли проблемы с отоплением, и человек, который следит за печками в нашем квартале, пришел со своим маленьким мальчиком. После подвала они поднялись наверх, и мы поговорили в прихожей. Я ничего не заметила, но Хенк расстроился из-за маленького мальчика: ребенок дрожал в своем легком пальтишке. Он спросил, сколько я заплатила отцу. Я сказала, что заплатила столько, сколько попросил этот человек. Я не могу взять на себя все мировые проблемы, попыталась объяснить я. А он ответил, что все понимает, но что-то кольнуло его, когда он увидел, как они уходят в дождливый вечер с ящиком инструментов, и вспомнил о своей комнате наверху, в которой он жил в возрасте этого ребенка. Надо было видеть его лицо! Он был расстроен до глубины души.
   – Он получил это по праву, не так ли?
   – Да, да. Хенни и Дэн. И моя собственная мать. Ну, я не похожа на них. Богу известно, что я даю, даю много, но я не могу мучиться. Я не могу выворачиваться наизнанку – Бог мой, зачем?
   Входная дверь двумя этажами ниже громко хлопнула. Кто-то, насвистывая, поднимался по лестнице.
   – О нет! Это Хенк. – И Ли выпрыгнула из постели, натянула халат. – Боже мой, почему он не вернулся в институт? О, Господи, быстрее, одевайся. О, что я скажу?
   Она бросила Полю его одежду.
   – Мама? – постучал Хенк в дверь. – Ты не спишь? Я видел у тебя свет.
   – О, я только что вышла из душа!
   – Я подожду. Я встретил приятеля Мака, и мы проболтали так долго, что я решил лучше вернуться и поехать первым поездом утром. Я уеду до того, как ты встанешь, поэтому мне хочется рассказать тебе кое-что забавное, что рассказал мне Мак. Его мать встретила тебя однажды и…
   Ли пыталась затолкать Поля в гардеробную в дальнем конце комнаты.
   – Оставайся здесь, пока я поговорю с ним, – прошептала она.
   – Ли, это нелепо. Я не могу скрываться и прятаться в гардеробной.
   – Пожалуйста. Нельзя, чтобы он застал тебя здесь.
   – Но ты только что сказала, что он спокойно к этому отнесется!
   – Я имела в виду вообще. Но мать – это совсем другое.
   Поль покраснел от стыда. Быть пойманным без штанов! – думал он, натягивая брюки, застегивая рубашку и завязывая галстук. Он вышел из гардеробной, чтобы снять пиджак со спинки стула.
   Ли вцепилась в него:
   – Иди обратно. Всего минута, потом ты сможешь на цыпочках спуститься вниз и уйти. Только не хлопай дверью, когда будешь ее закрывать.
   При всем своем воображении он не мог представить себя в таком унизительном, отвратительном положении. Но совершенно неожиданно ему стало смешно.
   – С тобой все в порядке, мама? – позвал Хенк.
   – Да, подожди минуту! – ответила ему Ли и зашептала Полю: – Умоляю, оставайся в гардеробной, он не узнает. Куда ты идешь?
   – В коридор, как подобает мужчине.
   Она заплакала; эта независимая, современная женщина умоляла его:
   – Не поступай так со мной. Как ты можешь? Он нежно освободился от нее:
   – Пожалуйста, Ли. Он будет больше уважать честность. Кроме того, мы взрослые люди, и он тоже взрослый.
   Произнося эти слова, Поль открыл дверь перед изумленным Хенком и в дружеском тоне сказал:
   – Я как раз собирался уходить, Хенк. Оставляю вас двоих.
   Через плечо Поля Хенк посмотрел на кресло, в котором его мать съежилась в темно-синем халате.
   Несколько секунд все молчали. Первым заговорил Хенк:
   – Предполагается, что я скажу «что происходит?». Так ведь говорят в подобных случаях?
   – Мне жаль, что так произошло, Хенк, – сказал Поль.
   – Да, тебе придется пожалеть!
   Поль сделал глубокий вдох. «Тебе придется пожалеть». Он вздохнул.
   – Твоя мать очень расстроена. Мне кажется, тебе следует пойти к ней и поговорить.
   – Я бы сначала поговорил с тобой.
   – Как хочешь. Тогда пошли вниз.
   Они стояли под канделябром в прихожей. Черные от гнева глаза Хенка были окружены темными кругами, как у совы. Он смотрел угрожающе, словно собирался дать волю кулакам.
   – Давно ты приходишь сюда? – спросил он. Поль сердито ответил:
   – Если твоя мать захочет сказать тебе, она скажет. Что касается меня, моей жизни и моих привычек – я не буду докладывать тебе.
   Поль с трудом сдерживал гнев: молокосос судит и допрашивает его!
   – Ты ограбил меня, – сказал Хенк. – Вы оба отняли у меня то, что никогда не сможете вернуть.
   – Отняли у тебя что? – Сердце Поля глухо колотилось в груди.
   – Уважение, надежду.
   – Я не понимаю, о чем ты говоришь?
   Это была ложь, потому что он хорошо понимал юношу. Не надо быть психологом, чтобы знать – мать должна быть «неприкосновенной». А что до образа отца, который он так старательно культивировал, так он, должно быть, распался на тысячи кусочков. Тысячи кусочков за одно мгновение.
   – Ты женат!
   – Не будь ребенком, Хенк. Где ты живешь?
   – Ты считаешь, что я ребенок?
   – Мне кажется, что ты будешь более разумным, если немного подумаешь.
   – Тебе хорошо говорить. Она моя мать.
   – Да, и она была вдовой почти десять лет. Она должна жить монашкой?
   – Пусть найдет кого-нибудь и выйдет замуж, но не так. Что, если узнают дедушка с бабушкой? А кузина Мариан? – Черные глаза смотрели на Поля с упреком. – Я всегда так высоко ставил тебя.
   Он действительно всего лишь мальчик, подумал Поль, несмотря на медицинский институт и поверхностную искушенность нью-йоркца. Он положил ладонь на руку Хенка.
   – Люди, хорошие люди, – начал он, – могут быть вынуждены совершать поступки, далекие от идеальных. И будь у них выбор, они предпочли бы не делать этого. Тебе следовало бы понимать это.
   Рот Хенка скривился.
   – Ты напоминаешь мне о Бене? Не надо. Я хорошо его помню. Обе его половины.
   – Больно, когда разбиваются идолы. Наша ошибка в первую очередь состоит в их создании.
   – Но ты! Ты стоял за все хорошее. Кроме последнего года, когда ты переменился. Все твои разговоры о подготовке к войне, политике. Мы не могли поговорить друг с другом, а теперь это.
   – «Это»… скажи мне, разве плохо изредка быть счастливым, скажи, плохо?
   Хенк ответил не сразу.
   – Я не хочу, чтобы мою мать обижали, – наконец сказал он.
   – Я никогда не обижал ее и никогда не обижу.
   – Я думаю, тебе следует жениться на ней.
   – Ты же понимаешь, что есть осложнения.
   – Тогда тебе следует разобраться с ними. Молодость и прямота!
   – Мы посмотрим, – только и смог сказать Поль.
   – Вы никогда не говорили об этом?
   – Нет.
   – Это безумие! Почему?
   – Брак не всегда то, к чему стремятся люди. Это не всегда верное решение.
   – Как ты можешь знать, что хочет другой, если вы не говорили об этом?
   – Возможно, мы поговорим. И я знаю, что тебе следует сейчас бежать к матери. И не позволяй ей извиняться. Ей не за что просить прощение.