как сообщают, непреоборимый страх перед Александром так глубоко проник в
душу Кассандра и так прочно в ней укоренился, что много лет спустя, когда
Кассандр, к тому времени уже царь македонян и властитель Греции, однажды
прогуливался по Дельфам и, разглядывая статуи, неожиданно увидел изображение
Александра, он почувствовал головокружение, задрожал всем! телом и едва смог
прийти в себя.
LXXV. ИСПОЛНЕННЫЙ тревоги и робости, Александр сделался: суеверен, все
сколько-нибудь необычное и странное казалось ему чудом, знамением свыше, в
царском дворце появилось великое множество людей, приносивших жертвы,
совершавших очистительные обряды и предсказывавших будущее. Сколь губительно
неверие в богов и презрение к ним, столь же губительно и суеверие, которое
подобно воде, всегда стекающей в низменные места... {Текст испорчен.}
Со всем тем, получив от Аммона прорицание, касавшееся Гефестиона,
Александр отменил траур и стал снова бывать на религиозных празднествах и на
пиршествах. Однажды после великолепного приема в честь Неарха и его
спутников Александр принял ванну, как он делал обычно перед сном, и
собирался уже было лечь, но, вняв просьбе Медия, отправился к нему на пир.
Там он пил весь следующий день, а к концу дня его стало лихорадить.
Некоторые писатели утверждают, будто Александр осушил кубок Геракла и
внезапно ощутил острую боль в спине, как от удара копьем, - все это они
считают нужным измыслить, чтобы придать великой драме окончание трагическое
и трогательное. Аристобул же сообщает, что жестоко страдая от лихорадки,
Александр почувствовал сильную жажду и выпил много вина, после чего впал в
горячечный бред и на тридцатый день месяца десия умер.
LXXVI. В "ДНЕВНИКАХ" о болезни Александра сказано следующее. На
восемнадцатый день месяца десия он почувствовал в бане сильнейший озноб и
заснул там. На следующее утро он помылся, пошел в спальню и провел день,
играя с Медием в кости. Вечером он принял ванну, принес богам жертвы и поел,
а ночью его сильно лихорадило. На двадцатый день он принял ванну, совершил
обычное жертвоприношение и, лежа в бане, беседовал с Неархом, который
рассказывал ему о своем плавании по Великому морю. Двадцать первый день он
провел таким же образом, но жар усилился, а ночью он почувствовал себя очень
плохо и весь следующий день его лихорадило. Перенесенный в большую купальню,
он беседовал там с военачальниками о назначении достойных людей на
освободившиеся должности в войске. На двадцать четвертый день у Александра
был сильный приступ лихорадки. Его пришлось отнести к жертвеннику, чтобы он
мог совершить жертвоприношение. Высшим военачальникам он приказал остаться
во дворце, а таксиархам и пентакосиархам - провести ночь поблизости. На
двадцать пятый день, перенесенный в другую часть дворца, он немного поспал,
но лихорадка не унималась. Когда к нему пришли военачальники, он не мог
произнести ни слова, то же повторилось и на двадцать шестой день. Македоняне
заподозрили, что царь уже мертв, с криком и угрозами они потребовали у
гетеров, чтобы их пропустили во дворец. Наконец они добились своего: двери
дворца были открыты, и македоняне в одних хитонах по одному прошли мимо ложа
царя. В этот же день Питон и Селевк были посланы в храм Сераписа, чтобы
спросить у бога, не надо ли перенести Александра в его храм. Бог велел
оставить Александра на месте. На двадцать восьмой день к вечеру Александр
скончался. (LXXVII). Все это почти слово в слово можно прочесть в
"Дневниках".
Ни у кого тогда не возникло подозрения, что Александра отравили, но,
как рассказывают, спустя пять лет Олимпиада поверила доносу и многих
казнила. Останки Иола, который к тому времени умер, она приказала выбросить
из могилы за то, что он будто бы подал Александру яд. Те, кто утверждает,
что яд был послан Антипатром и что Антипатр сделал это по совету Аристотеля,
ссылаются на рассказ некоего Гагнотемида, который сообщает, что слышал об
этом от царя Антигона. Ядом, как передают, послужила ледяная вода, которая
по каплям, как роса, стекает с какой-то скалы близ Нонакриды; ее собирают и
сливают в ослиное копыто. Ни в чем другом хранить эту жидкость нельзя, так
как, будучи очень холодной и едкой, она разрушает любой сосуд. Большинство
писателей, однако, считает, что вообще все это выдумка и что никакого
отравления не было. Убедительным доводом в пользу этого мнения может служить
то, что на теле Александра, в течение многих дней, пока военачальники
ссорились между собой, пролежавшем без всякого присмотра в жарком и душном
месте, не появилось никаких признаков, которые свидетельствовали бы об
отравлении; все это время труп оставался чистым и свежим.
Роксана была тогда беременна и потому пользовалась большим уважением у
македонян. До крайности ревнивая и страстно ненавидевшая Статиру, она при
помощи подложного письма заманила ее и ее сестру к себе, обеих убила,
бросила трупы в колодец и засыпала землей, причем Пердикка знал об этом и
даже помогал ей. Сразу же после смерти Александра Пердикка приобрел огромную
власть - тем, что повсюду таскал за собой Арридея - эту куклу на царском
троне. Арридей, сын Филиппа от распутницы Филинны, был слабоумным из-за
телесного недуга. Недуг этот не был врожденным и возник не сам собой:
рассказывают, что, когда Арридей был ребенком, у него проявлялись добрые и
благородные наклонности, но потом Олимпиада при помощи всяческих зелий
довела его до того, что он лишился рассудка.
I. КОГДА Сулла захватил власть, он не смог ни угрозами, ни обещаниями
побудить Цезаря к разводу с Корнелией, дочерью Цинны, бывшего одно время
единоличным властителем Рима; поэтому Сулла конфисковал приданое Корнелии.
Причиной же ненависти Суллы к Цезарю было родство последнего с Марией, ибо
Марий Старший был женат на Юлии, тетке Цезаря; от этого брака родился Марий
Младший, который был, следовательно, двоюродным братом Цезаря. Занятый
вначале многочисленными убийствами и неотложными делами, Сулла не обращал на
Цезаря внимания, но тот, не довольствуясь этим, выступил публично, добиваясь
жреческой должности, хотя сам едва достиг юношеского возраста. Сулла
воспротивился этому и сделал так, что Цезарь потерпел неудачу. Он
намеревался даже уничтожить Цезаря и, когда ему говорили, что бессмысленно
убивать такого мальчишку, ответил: "Вы ничего не понимаете, если не видите,
что в этом мальчишке - много Мариев". Когда Цезарь узнал об этих словах
Суллы, он долгое время скрывался, скитаясь в земле сабинян. Но однажды,
когда он занемог и его переносили из одного дома в другой, он наткнулся
ночью на отряд сулланских воинов, осматривавших эту местность, чтобы
задерживать всех скрывающихся. Дав начальнику отряда Корнелию два таланта,
Цезарь добился того, что был отпущен, и тотчас, добравшись до моря, отплыл в
Вифинию, к царю Никомеду.
Проведя здесь немного времени, он на обратном пути у острова Фармакуссы
был захвачен в плен пиратами, которые уже тогда имели большой флот и с
помощью своих бесчисленных кораблей властвовали над морем. (II). Когда
пираты потребовали у него выкупа в двадцать талантов, Цезарь рассмеялся,
заявив, что они не знают, кого захватили в плен, и сам предложил дать им
пятьдесят талантов. Затем, разослав своих людей в различные города за
деньгами, он остался среди этих свирепых киликийцев с одним только другом и
двумя слугами; несмотря на это, он вел себя так высокомерно, что всякий раз,
собираясь отдохнуть, посылал приказать пиратам, чтобы те не шумели. Тридцать
восемь дней пробыл он у пиратов, ведя себя так, как если бы они были его
телохранителями, а не он их пленником, и без малейшего страха забавлялся и
шутил с ними. Он писал поэмы и речи, декламировал их пиратам и тех, кто не
выражал своего восхищения, называл в лицо неучами и варварами, часто со
смехом угрожая повесить их. Те же охотно выслушивали эти вольные речи, видя
в них проявление благодушия и шутливости. Однако, как только прибыли
выкупные деньги из Милета и Цезарь, выплатив их, был освобожден, он тотчас
снарядил корабли и вышел из милетской гавани против пиратов. Он застал их
еще стоящими на якоре у острова и захватил в плен большую часть из них.
Захваченные богатства он взял себе в качестве добычи, а людей заключил в
тюрьму в Пергаме. Сам он отправился к Юнку, наместнику Азии, находя, что
тому, как претору, надлежит наказать взятых в плен пиратов. Однако Юнк,
смотревший с завистью на захваченные деньги (ибо их было немало), заявил,
что займется рассмотрением дела пленников, когда у него будет время; тогда
Цезарь, распрощавшись с ним, направился в Пергам, приказал вывести пиратов и
всех до единого распять, как он часто предсказывал им на острове, когда они
считали его слова шуткой.
III. ТЕМ ВРЕМЕНЕМ могущество Суллы пошло на убыль, и друзья Цезаря
стали звать его в Рим. Однако Цезарь сначала отправился на Родос, в школу
Аполлония, сына Молона, у которого учился и Цицерон и который славился не
только ораторским искусством, но и своими нравственными достоинствами.
Цезарь, как сообщают, и от природы был в высшей степени одарен способностями
к красноречию на государственном поприще и ревностно упражнял свое
дарование, так что, бесспорно, ему принадлежало второе место в этом
искусстве; однако первенствовать в красноречии он отказался, заботясь больше
о том, чтобы стать первым благодаря власти и силе оружия; будучи занят
военными и гражданскими предприятиями, с помощью которых он подчинил себе
государство, он не дошел в ораторском искусстве до того предела, который был
ему указан природой. Позднее в своем произведении, направленном против
сочинения Цицерона о Катоне, он сам просил не сравнивать это слово воина с
искусной речью одаренного оратора, посвятившего много времени
усовершенствованию своего дара.
IV. ПО ПРИБЫТИИ в Рим Цезарь привлек к суду Долабеллу по обвинению, в
вымогательствах в провинции, и многие из греческих городов представили ему
свидетелей. Долабелла, однако, был оправдан. Чтобы отблагодарить греков за
их усердие, Цезарь взялся вести их дело, которое они начали у претора
Македонии Марка Лукулла против Публия Антония, обвиняя его во
взяточничестве. Цезарь так энергично повел дело, что Антоний обратился с
жалобой к народным трибунам в Рим, ссылаясь на то, что в Греции он не
находится в равном положении с греками. В самом Риме Цезарь, благодаря своим
красноречивым защитительным речам в судах, добился блестящих успехов, а
своей вежливостью и ласковой обходительностью стяжал любовь простонародья,
ибо он был более внимателен к каждому, чем можно было ожидать в его
возрасте. Да и его обеды, пиры и вообще блестящий образ жизни содействовали
постепенному росту его влияния в государстве. Сначала завистники Цезаря не>
обращали на это внимания, считая, что он будет забыт сразу же после того,
как иссякнут его средства. Лишь когда было поздно, когда эта сила уже так
выросла, что ей трудно было что-либо противопоставить, и направилась прямо
на ниспровержение существующего строя, они поняли, что нельзя считать
незначительным начало ни в каком деле. То, что не пресечено в зародыше,
быстро возрастает, ибо в самом пренебрежении оно находит условия для
беспрепятственного развития. Цицерон, как кажется, был первым, кто считал
подозрительной и внушающей опасения деятельность Цезаря, по внешности
спокойную, подобно гладкому морю, и распознал в этом человеке смелый и
решительный характер, скрывающийся под маской ласковости и веселости. Он
говорил, что во всех помыслах и образе действий Цезаря он усматривает
тиранические намерения. "Но, - добавлял он, - когда я вижу, как тщательно
уложены его волосы и как он почесывает голову одним пальцем, мне всегда
кажется, что этот человек не может замышлять такое преступление, как
ниспровержение римского государственного строя". Но об этом - позже.
V. ПЕРВОЕ доказательство любви к нему народа Цезарь получил в то время,
когда, добиваясь должности военного трибуна одновременно с Гаем Помпилием,
был избран большим числом голосов, нежели тот, второе же, и еще более явное,
когда после смерти своей тетки Юлии, жены Мария, он не только произнес на
форуме блестящую похвальную речь умершей, но и осмелился выставить во время
похорон изображения Мария, которые были показаны впервые со времени прихода
к власти Суллы, так как Марий и его сторонники были объявлены врагами
государства. Некоторые подняли голос против этого поступка, но народ криком
и громкими рукоплесканиями показал свое одобрение Цезарю, который спустя
столь долгое время как бы возвращал честь Мария из Аида в Рим.
Держать надгробные речи при погребении старых женщин было у римлян в
обычае, в отношении же молодых такого обычая не было, и первым сделал это
Цезарь, когда умерла его жена. И это вызвало одобрение народа и привлекло
его симпатии к Цезарю, как к человеку кроткого и благородного нрава. После
похорон жены он отправился в Испанию в качестве квестора при преторе Ветере,
которого он всегда почитал и сына которого позже, когда сам стал претором,
сделал квестором. Вернувшись после отправления этой должности, он женился
третьим браком на Помпее, имея от Корнелии дочь, которую впоследствии выдал
замуж за Помпея Магна.
Щедро расточая свои деньги и покупая, казалось, ценой величайших трат
краткую и непрочную славу, в действительности же стяжая величайшие блага за
дешевую цену, он, как говорят, прежде чем получить первую должность, имел
долгов на тысячу триста талантов. Назначенный смотрителем Аппиевой дороги,
он издержал много собственных денег, затем, будучи эдилом, выставил триста
двадцать пар гладиаторов, а пышными издержками на театры, церемонии и обеды
затмил всех своих предшественников. Но и народ, со своей стороны, стал
настолько расположен к нему, что каждый выискивал новые должности и почести,
которыми можно было вознаградить Цезаря.
VI. РИМ тогда разделялся на два стана - приверженцев Суллы, имевших
большую силу, и сторонников Мария, которые были полностью разгромлены,
унижены и влачили жалкое существование. Чтобы вновь укрепить и повести за
собой марианцев, Цезарь, когда воспоминания о его щедрости в должности эдила
были еще свежи, ночью принес на Капитолий и поставил сделанные втайне
изображения Мария и богинь Победы, несущих трофеи. На следующее утро вид
этих блестевших золотом и сделанных чрезвычайно искусно изображений, надписи
на которых повествовали о победах над кимврами, вызвал у смотрящих чувство
изумления перед отвагой человека, воздвигнувшего их (имя его, конечно, не
осталось неизвестным). Слух об этом вскоре распространился, и римляне
сбежались поглядеть на изображения. При этом одни кричали, что Цезарь
замышляет тиранию, восстанавливая почести, погребенные законами и
постановлениями сената, и что он испытывает народ, желая узнать, готов ли
тот, подкупленный его щедростью, покорно терпеть его шутки и затеи. Марианцы
же, напротив, сразу появившись во множестве, подбодряли друг друга и с
рукоплесканиями заполнили Капитолий; у многих из них выступили слезы радости
при виде изображения Мария, и они превозносили Цезаря величайшими похвалами,
как единственного человека, который достоин родства с Марием. По этому
поводу было созвано заседание сената, и Лутаций Катул, пользовавшийся тогда
наибольшим влиянием у римлян, выступил с обвинением против Цезаря, бросив
известную фразу: "Итак, Цезарь покушается на государство уже не путем
подкопа, но с осадными машинами". Но Цезарь так умело выступил в свою
защиту, что сенат остался удовлетворенным, и сторонники Цезаря еще более
осмелели и призывали его ни перед чем не отступать в своих замыслах, ибо
поддержка народа обеспечит ему первенство и победу над противниками.
VII. МЕЖДУ тем умер верховный жрец Метелл, и два известнейших человека,
пользовавшихся огромным влиянием в сенате, - Сервилий Исаврийский и Катул, -
боролись друг с другом, добиваясь этой должности. Цезарь не отступил перед
ними и также выставил в Народном собрании свою кандидатуру. Казалось, что
все соискатели пользуются равною поддержкой, но Катул, из-за высокого
положения, которое он занимал, более других опасался неясного исхода борьбы
и потому начал переговоры с Цезарем, предлагая ему большую сумму денег, если
он откажется от соперничества. Цезарь, однако, ответил, что будет продолжать
борьбу, даже если для этого придется еще большую сумму взять в долг. В день
выборов, прощаясь со своей матерью, которая прослезилась, - провожая его до
дверей, он сказал: "Сегодня, мать, ты увидишь своего сына либо верховным
жрецом, либо изгнанником". На выборах Цезарь одержал верх и этим внушил
сенату и знати опасение, что он сможет увлечь народ на любую дерзость.
Поэтому Пизон и Катул упрекали Цицерона, пощадившего Цезаря, который был
замешан в заговоре Каталины. Как известно, Катилина намеревался не только
свергнуть существующий строй, но и уничтожить всякую власть и произвести
полный переворот. Сам он покинул город, когда против него появились лишь
незначительные улики, а важнейшие замыслы оставались еще скрытыми, Лентула
же и Цетега оставил в Риме, чтобы они продолжали плести заговор. Неизвестно,
оказывал ли тайно Цезарь в чем-нибудь поддержку и выражал ли сочувствие этим
людям, но в сенате, когда они были полностью изобличены и консул Цицерон
спрашивал у каждого сенатора его мнение о наказании виновных, все
высказывались за смертную казнь, пока очередь не дошла до Цезаря, который
выступил с заранее обдуманной речью, заявив, что убивать без суда людей,
выдающихся по происхождению своему и достоинству, несправедливо и не в
обычае римлян, если это не вызвано крайней необходимостью. Если же впредь до
полной победы над Каталиной они будут содержаться под стражей в италийских
городах, которые может выбрать сам Цицерон, то позже сенат сможет в
обстановке мира и спокойствия решить вопрос о судьбе каждого из них.
VIII. ЭТО предложение показалось настолько человеколюбивым и было так
сильно и убедительно обосновано, что не только те, кто выступал после
Цезаря, присоединились к нему, но и многие из говоривших ранее стали
отказываться от своего мнения и поддерживать предложение Цезаря, пока
очередь не дошла до Катона и Катула. Эти же начали горячо возражать, а Катон
даже высказал в своей речи подозрение против Цезаря и выступил против него
со всей резкостью. Наконец, было решено казнить заговорщиков, а когда Цезарь
выходил из здания сената, то на него набросилось с обнаженными мечами много
сбежавшихся юношей из числа охранявших тогда Цицерона. Но, как сообщают,
Курион, прикрыв Цезаря своей тогой, благополучно вывел его, да и сам
Цицерон, когда юноши оглянулись, знаком удержал их, либо испугавшись народа,
либо вообще считая такое убийство несправедливым и противозаконным. Если все
это правда, то я не понимаю, почему Цицерон в сочинении о своем консульстве
ничего об этом не говорит. Позже его обвиняли в том, что он не
воспользовался представившейся тогда прекрасной возможностью избавиться от
Цезаря, а испугался народа, необычайно привязанного к Цезарю. Эта
привязанность проявилась через несколько дней, когда Цезарь пришел в сенат,
чтобы защищаться против выдвинутых подозрений, и был встречен враждебным
шумом. Видя, что заседание затягивается дольше обычного, народ с криками
сбежался и обступил здание, настоятельно требуя отпустить Цезаря.
Поэтому и Катон, сильно опасаясь восстания неимущих, которые, возлагая
надежды на Цезаря, воспламеняли и весь народ, убедил сенат учредить
ежемесячные хлебные раздачи для бедняков. Это прибавило к остальным расходам
государства новый - в сумме семи миллионов пятисот тысяч драхм ежегодно, но
зато отвратило непосредственно угрожавшую великую опасность, так как лишило
Цезаря большей части его влияния как раз в то время, когда он собирался
занять должность претора и вследствие этого должен был стать еще опаснее.
IX. ОДНАКО год его претуры прошел спокойно, и лишь в собственном доме
Цезаря произошел неприятный случай. Был некий человек из числа старинной
знати, известный своим богатством и красноречием, но в бесчинстве и дерзости
не уступавший никому из прославленных распутников. Он был влюблен в Помпею,
жену Цезаря, и пользовался взаимностью. Но женские комнаты строго
охранялись, а мать Цезаря Аврелия, почтенная женщина, своим постоянным
наблюдением за невесткой делала свидания влюбленных трудными и опасными. У
римлян есть богиня, которую они называют Доброю, а греки - Женскою. Фригийцы
выдают ее за свою, считая супругою их царя Мидаса, римляне утверждают, что
это нимфа Дриада, жена Фавна, по словам же греков - она та из матерей
Диониса, имя которой нельзя называть. Поэтому женщины, участвующие в ее
празднике, покрывают шатер виноградными лозами, и у ног богини помещается, в
соответствии с мифом, священная змея. Ни одному мужчине нельзя
присутствовать на празднестве и даже находиться в доме, где справляется
торжество; лишь женщины творят священные обряды, во многом, как говорят,
похожие на орфические. Когда приходит день праздника, консул или претор, в
доме которого он справляется, должен покинуть дом вместе со всеми мужчинами,
жена же его, приняв дом, производит священнодействия. Главная часть их
совершается, ночью, сопровождаясь играми и музыкой.
X. В ТОМ году праздник справляла Помпея, и Клодий, не имевший еще
бороды и поэтому рассчитывавший остаться незамеченным, явился туда,
переодевшись в наряд арфистки и неотличимый от молодой женщины. Он нашел
двери отпертыми и был благополучно проведен в дом одною из служанок,
посвященной в тайну, которая и отправилась вперед, чтобы известить Помпею.
Так как она долго не возвращалась, Клодий не вытерпел ожидания на одном
месте, где он был оставлен, и стал пробираться вперед по большому дому,
избегая ярко освещенных мест. Но с ним столкнулась служанка Аврелии и,
полагая, что перед ней женщина, стала приглашать его принять участие в играх
и, несмотря на его сопротивление, повлекла его к остальным, спрашивая, кто
он и откуда. Когда Клодий ответил, что он ожидает Абру (так звали ту
служанку Помпеи), голос выдал его, и служанка Аврелии бросилась на свет, к
толпе, и стала кричать, что она обнаружила мужчину. Все женщины были
перепуганы этим, Аврелия же, прекратив совершение таинств и прикрыв святыни,
приказала запереть двери и начала обходить со светильниками весь дом в
поисках Клодия. Наконец его нашли укрывшимся в комнате служанки, которая
помогла ему войти в дом, и женщины, обнаружившие его, выгнали его вон.
Женщины, разойдясь по домам, еще ночью рассказали своим мужьям о
случившемся. На следующий день по всему Риму распространился слух, что
Клодий совершил кощунство и повинен не только перед оскорбленными им, но и
перед городом и богами. Один из народных трибунов публично обвинил Клодия в
нечестии, и наиболее влиятельные сенаторы выступили против него, обвиняя его
наряду с прочими гнусными беспутствами в связи со своей собственной сестрой,
женой Лукулла. Но народ воспротивился их стараниям и принял Клодия под
защиту, что принесло тому большую пользу в суде, ибо судьи были напуганы и
дрожали перед чернью. Цезарь тотчас же развелся с Помпеей. Однако, будучи
призван на суд в качестве свидетеля, он заявил, что ему ничего не известно
относительно того, в чем обвиняют Клодия. Это заявление показалось очень
странным, и обвинитель спросил его: "Но почему же тогда ты развелся со своей
женой?" "Потому, - ответил Цезарь, - что на мою жену не должна падать даже
тень подозрения". Одни говорят, что он ответил так, как действительно думал,
другие же - что он сделал это из угождения народу, желавшему спасти Клодия.
Клодий был оправдан, так как большинство судей подало при голосовании
таблички с неразборчивой подписью, чтобы осуждением не навлечь на себя гнев
черни, а оправданием - бесславие среди знатных.
XI. ПОСЛЕ претуры Цезарь получил в управление провинцию Испанию. Так
как он не смог прийти к соглашению со своими кредиторами, с криком
осаждавшими его и противодействовавшими его отъезду, он обратился за помощью
к Крассу, самому богатому из римлян. Крассу нужны были сила и энергия Цезаря
для борьбы против Помпея; поэтому он удовлетворил наиболее настойчивых и
неумолимых кредиторов Цезаря и, дав поручительство на сумму в восемьсот
тридцать талантов, предоставил Цезарю возможность отправиться в провинцию.
Рассказывают, что, когда Цезарь перевалил через Альпы и проезжал мимо
бедного городка с крайне немногочисленным варварским населением, его
приятели спросили со смехом: "Неужели и здесь есть соревнование из-за
должностей, споры о первенстве, раздоры среди знати?" "Что касается меня, -
ответил им Цезарь с полной серьезностью, - то я предпочел бы быть первым
здесь, чем вторым в Риме".
В другой раз, уже в Испании, читая на досуге что-то из написанного о
деяниях Александра, Цезарь погрузился на долгое время в задумчивость, а
потом даже прослезился. Когда удивленные друзья спросили его о причине, он
ответил: "Неужели вам кажется недостаточной причиной для печали то, что в
душу Кассандра и так прочно в ней укоренился, что много лет спустя, когда
Кассандр, к тому времени уже царь македонян и властитель Греции, однажды
прогуливался по Дельфам и, разглядывая статуи, неожиданно увидел изображение
Александра, он почувствовал головокружение, задрожал всем! телом и едва смог
прийти в себя.
LXXV. ИСПОЛНЕННЫЙ тревоги и робости, Александр сделался: суеверен, все
сколько-нибудь необычное и странное казалось ему чудом, знамением свыше, в
царском дворце появилось великое множество людей, приносивших жертвы,
совершавших очистительные обряды и предсказывавших будущее. Сколь губительно
неверие в богов и презрение к ним, столь же губительно и суеверие, которое
подобно воде, всегда стекающей в низменные места... {Текст испорчен.}
Со всем тем, получив от Аммона прорицание, касавшееся Гефестиона,
Александр отменил траур и стал снова бывать на религиозных празднествах и на
пиршествах. Однажды после великолепного приема в честь Неарха и его
спутников Александр принял ванну, как он делал обычно перед сном, и
собирался уже было лечь, но, вняв просьбе Медия, отправился к нему на пир.
Там он пил весь следующий день, а к концу дня его стало лихорадить.
Некоторые писатели утверждают, будто Александр осушил кубок Геракла и
внезапно ощутил острую боль в спине, как от удара копьем, - все это они
считают нужным измыслить, чтобы придать великой драме окончание трагическое
и трогательное. Аристобул же сообщает, что жестоко страдая от лихорадки,
Александр почувствовал сильную жажду и выпил много вина, после чего впал в
горячечный бред и на тридцатый день месяца десия умер.
LXXVI. В "ДНЕВНИКАХ" о болезни Александра сказано следующее. На
восемнадцатый день месяца десия он почувствовал в бане сильнейший озноб и
заснул там. На следующее утро он помылся, пошел в спальню и провел день,
играя с Медием в кости. Вечером он принял ванну, принес богам жертвы и поел,
а ночью его сильно лихорадило. На двадцатый день он принял ванну, совершил
обычное жертвоприношение и, лежа в бане, беседовал с Неархом, который
рассказывал ему о своем плавании по Великому морю. Двадцать первый день он
провел таким же образом, но жар усилился, а ночью он почувствовал себя очень
плохо и весь следующий день его лихорадило. Перенесенный в большую купальню,
он беседовал там с военачальниками о назначении достойных людей на
освободившиеся должности в войске. На двадцать четвертый день у Александра
был сильный приступ лихорадки. Его пришлось отнести к жертвеннику, чтобы он
мог совершить жертвоприношение. Высшим военачальникам он приказал остаться
во дворце, а таксиархам и пентакосиархам - провести ночь поблизости. На
двадцать пятый день, перенесенный в другую часть дворца, он немного поспал,
но лихорадка не унималась. Когда к нему пришли военачальники, он не мог
произнести ни слова, то же повторилось и на двадцать шестой день. Македоняне
заподозрили, что царь уже мертв, с криком и угрозами они потребовали у
гетеров, чтобы их пропустили во дворец. Наконец они добились своего: двери
дворца были открыты, и македоняне в одних хитонах по одному прошли мимо ложа
царя. В этот же день Питон и Селевк были посланы в храм Сераписа, чтобы
спросить у бога, не надо ли перенести Александра в его храм. Бог велел
оставить Александра на месте. На двадцать восьмой день к вечеру Александр
скончался. (LXXVII). Все это почти слово в слово можно прочесть в
"Дневниках".
Ни у кого тогда не возникло подозрения, что Александра отравили, но,
как рассказывают, спустя пять лет Олимпиада поверила доносу и многих
казнила. Останки Иола, который к тому времени умер, она приказала выбросить
из могилы за то, что он будто бы подал Александру яд. Те, кто утверждает,
что яд был послан Антипатром и что Антипатр сделал это по совету Аристотеля,
ссылаются на рассказ некоего Гагнотемида, который сообщает, что слышал об
этом от царя Антигона. Ядом, как передают, послужила ледяная вода, которая
по каплям, как роса, стекает с какой-то скалы близ Нонакриды; ее собирают и
сливают в ослиное копыто. Ни в чем другом хранить эту жидкость нельзя, так
как, будучи очень холодной и едкой, она разрушает любой сосуд. Большинство
писателей, однако, считает, что вообще все это выдумка и что никакого
отравления не было. Убедительным доводом в пользу этого мнения может служить
то, что на теле Александра, в течение многих дней, пока военачальники
ссорились между собой, пролежавшем без всякого присмотра в жарком и душном
месте, не появилось никаких признаков, которые свидетельствовали бы об
отравлении; все это время труп оставался чистым и свежим.
Роксана была тогда беременна и потому пользовалась большим уважением у
македонян. До крайности ревнивая и страстно ненавидевшая Статиру, она при
помощи подложного письма заманила ее и ее сестру к себе, обеих убила,
бросила трупы в колодец и засыпала землей, причем Пердикка знал об этом и
даже помогал ей. Сразу же после смерти Александра Пердикка приобрел огромную
власть - тем, что повсюду таскал за собой Арридея - эту куклу на царском
троне. Арридей, сын Филиппа от распутницы Филинны, был слабоумным из-за
телесного недуга. Недуг этот не был врожденным и возник не сам собой:
рассказывают, что, когда Арридей был ребенком, у него проявлялись добрые и
благородные наклонности, но потом Олимпиада при помощи всяческих зелий
довела его до того, что он лишился рассудка.
I. КОГДА Сулла захватил власть, он не смог ни угрозами, ни обещаниями
побудить Цезаря к разводу с Корнелией, дочерью Цинны, бывшего одно время
единоличным властителем Рима; поэтому Сулла конфисковал приданое Корнелии.
Причиной же ненависти Суллы к Цезарю было родство последнего с Марией, ибо
Марий Старший был женат на Юлии, тетке Цезаря; от этого брака родился Марий
Младший, который был, следовательно, двоюродным братом Цезаря. Занятый
вначале многочисленными убийствами и неотложными делами, Сулла не обращал на
Цезаря внимания, но тот, не довольствуясь этим, выступил публично, добиваясь
жреческой должности, хотя сам едва достиг юношеского возраста. Сулла
воспротивился этому и сделал так, что Цезарь потерпел неудачу. Он
намеревался даже уничтожить Цезаря и, когда ему говорили, что бессмысленно
убивать такого мальчишку, ответил: "Вы ничего не понимаете, если не видите,
что в этом мальчишке - много Мариев". Когда Цезарь узнал об этих словах
Суллы, он долгое время скрывался, скитаясь в земле сабинян. Но однажды,
когда он занемог и его переносили из одного дома в другой, он наткнулся
ночью на отряд сулланских воинов, осматривавших эту местность, чтобы
задерживать всех скрывающихся. Дав начальнику отряда Корнелию два таланта,
Цезарь добился того, что был отпущен, и тотчас, добравшись до моря, отплыл в
Вифинию, к царю Никомеду.
Проведя здесь немного времени, он на обратном пути у острова Фармакуссы
был захвачен в плен пиратами, которые уже тогда имели большой флот и с
помощью своих бесчисленных кораблей властвовали над морем. (II). Когда
пираты потребовали у него выкупа в двадцать талантов, Цезарь рассмеялся,
заявив, что они не знают, кого захватили в плен, и сам предложил дать им
пятьдесят талантов. Затем, разослав своих людей в различные города за
деньгами, он остался среди этих свирепых киликийцев с одним только другом и
двумя слугами; несмотря на это, он вел себя так высокомерно, что всякий раз,
собираясь отдохнуть, посылал приказать пиратам, чтобы те не шумели. Тридцать
восемь дней пробыл он у пиратов, ведя себя так, как если бы они были его
телохранителями, а не он их пленником, и без малейшего страха забавлялся и
шутил с ними. Он писал поэмы и речи, декламировал их пиратам и тех, кто не
выражал своего восхищения, называл в лицо неучами и варварами, часто со
смехом угрожая повесить их. Те же охотно выслушивали эти вольные речи, видя
в них проявление благодушия и шутливости. Однако, как только прибыли
выкупные деньги из Милета и Цезарь, выплатив их, был освобожден, он тотчас
снарядил корабли и вышел из милетской гавани против пиратов. Он застал их
еще стоящими на якоре у острова и захватил в плен большую часть из них.
Захваченные богатства он взял себе в качестве добычи, а людей заключил в
тюрьму в Пергаме. Сам он отправился к Юнку, наместнику Азии, находя, что
тому, как претору, надлежит наказать взятых в плен пиратов. Однако Юнк,
смотревший с завистью на захваченные деньги (ибо их было немало), заявил,
что займется рассмотрением дела пленников, когда у него будет время; тогда
Цезарь, распрощавшись с ним, направился в Пергам, приказал вывести пиратов и
всех до единого распять, как он часто предсказывал им на острове, когда они
считали его слова шуткой.
III. ТЕМ ВРЕМЕНЕМ могущество Суллы пошло на убыль, и друзья Цезаря
стали звать его в Рим. Однако Цезарь сначала отправился на Родос, в школу
Аполлония, сына Молона, у которого учился и Цицерон и который славился не
только ораторским искусством, но и своими нравственными достоинствами.
Цезарь, как сообщают, и от природы был в высшей степени одарен способностями
к красноречию на государственном поприще и ревностно упражнял свое
дарование, так что, бесспорно, ему принадлежало второе место в этом
искусстве; однако первенствовать в красноречии он отказался, заботясь больше
о том, чтобы стать первым благодаря власти и силе оружия; будучи занят
военными и гражданскими предприятиями, с помощью которых он подчинил себе
государство, он не дошел в ораторском искусстве до того предела, который был
ему указан природой. Позднее в своем произведении, направленном против
сочинения Цицерона о Катоне, он сам просил не сравнивать это слово воина с
искусной речью одаренного оратора, посвятившего много времени
усовершенствованию своего дара.
IV. ПО ПРИБЫТИИ в Рим Цезарь привлек к суду Долабеллу по обвинению, в
вымогательствах в провинции, и многие из греческих городов представили ему
свидетелей. Долабелла, однако, был оправдан. Чтобы отблагодарить греков за
их усердие, Цезарь взялся вести их дело, которое они начали у претора
Македонии Марка Лукулла против Публия Антония, обвиняя его во
взяточничестве. Цезарь так энергично повел дело, что Антоний обратился с
жалобой к народным трибунам в Рим, ссылаясь на то, что в Греции он не
находится в равном положении с греками. В самом Риме Цезарь, благодаря своим
красноречивым защитительным речам в судах, добился блестящих успехов, а
своей вежливостью и ласковой обходительностью стяжал любовь простонародья,
ибо он был более внимателен к каждому, чем можно было ожидать в его
возрасте. Да и его обеды, пиры и вообще блестящий образ жизни содействовали
постепенному росту его влияния в государстве. Сначала завистники Цезаря не>
обращали на это внимания, считая, что он будет забыт сразу же после того,
как иссякнут его средства. Лишь когда было поздно, когда эта сила уже так
выросла, что ей трудно было что-либо противопоставить, и направилась прямо
на ниспровержение существующего строя, они поняли, что нельзя считать
незначительным начало ни в каком деле. То, что не пресечено в зародыше,
быстро возрастает, ибо в самом пренебрежении оно находит условия для
беспрепятственного развития. Цицерон, как кажется, был первым, кто считал
подозрительной и внушающей опасения деятельность Цезаря, по внешности
спокойную, подобно гладкому морю, и распознал в этом человеке смелый и
решительный характер, скрывающийся под маской ласковости и веселости. Он
говорил, что во всех помыслах и образе действий Цезаря он усматривает
тиранические намерения. "Но, - добавлял он, - когда я вижу, как тщательно
уложены его волосы и как он почесывает голову одним пальцем, мне всегда
кажется, что этот человек не может замышлять такое преступление, как
ниспровержение римского государственного строя". Но об этом - позже.
V. ПЕРВОЕ доказательство любви к нему народа Цезарь получил в то время,
когда, добиваясь должности военного трибуна одновременно с Гаем Помпилием,
был избран большим числом голосов, нежели тот, второе же, и еще более явное,
когда после смерти своей тетки Юлии, жены Мария, он не только произнес на
форуме блестящую похвальную речь умершей, но и осмелился выставить во время
похорон изображения Мария, которые были показаны впервые со времени прихода
к власти Суллы, так как Марий и его сторонники были объявлены врагами
государства. Некоторые подняли голос против этого поступка, но народ криком
и громкими рукоплесканиями показал свое одобрение Цезарю, который спустя
столь долгое время как бы возвращал честь Мария из Аида в Рим.
Держать надгробные речи при погребении старых женщин было у римлян в
обычае, в отношении же молодых такого обычая не было, и первым сделал это
Цезарь, когда умерла его жена. И это вызвало одобрение народа и привлекло
его симпатии к Цезарю, как к человеку кроткого и благородного нрава. После
похорон жены он отправился в Испанию в качестве квестора при преторе Ветере,
которого он всегда почитал и сына которого позже, когда сам стал претором,
сделал квестором. Вернувшись после отправления этой должности, он женился
третьим браком на Помпее, имея от Корнелии дочь, которую впоследствии выдал
замуж за Помпея Магна.
Щедро расточая свои деньги и покупая, казалось, ценой величайших трат
краткую и непрочную славу, в действительности же стяжая величайшие блага за
дешевую цену, он, как говорят, прежде чем получить первую должность, имел
долгов на тысячу триста талантов. Назначенный смотрителем Аппиевой дороги,
он издержал много собственных денег, затем, будучи эдилом, выставил триста
двадцать пар гладиаторов, а пышными издержками на театры, церемонии и обеды
затмил всех своих предшественников. Но и народ, со своей стороны, стал
настолько расположен к нему, что каждый выискивал новые должности и почести,
которыми можно было вознаградить Цезаря.
VI. РИМ тогда разделялся на два стана - приверженцев Суллы, имевших
большую силу, и сторонников Мария, которые были полностью разгромлены,
унижены и влачили жалкое существование. Чтобы вновь укрепить и повести за
собой марианцев, Цезарь, когда воспоминания о его щедрости в должности эдила
были еще свежи, ночью принес на Капитолий и поставил сделанные втайне
изображения Мария и богинь Победы, несущих трофеи. На следующее утро вид
этих блестевших золотом и сделанных чрезвычайно искусно изображений, надписи
на которых повествовали о победах над кимврами, вызвал у смотрящих чувство
изумления перед отвагой человека, воздвигнувшего их (имя его, конечно, не
осталось неизвестным). Слух об этом вскоре распространился, и римляне
сбежались поглядеть на изображения. При этом одни кричали, что Цезарь
замышляет тиранию, восстанавливая почести, погребенные законами и
постановлениями сената, и что он испытывает народ, желая узнать, готов ли
тот, подкупленный его щедростью, покорно терпеть его шутки и затеи. Марианцы
же, напротив, сразу появившись во множестве, подбодряли друг друга и с
рукоплесканиями заполнили Капитолий; у многих из них выступили слезы радости
при виде изображения Мария, и они превозносили Цезаря величайшими похвалами,
как единственного человека, который достоин родства с Марием. По этому
поводу было созвано заседание сената, и Лутаций Катул, пользовавшийся тогда
наибольшим влиянием у римлян, выступил с обвинением против Цезаря, бросив
известную фразу: "Итак, Цезарь покушается на государство уже не путем
подкопа, но с осадными машинами". Но Цезарь так умело выступил в свою
защиту, что сенат остался удовлетворенным, и сторонники Цезаря еще более
осмелели и призывали его ни перед чем не отступать в своих замыслах, ибо
поддержка народа обеспечит ему первенство и победу над противниками.
VII. МЕЖДУ тем умер верховный жрец Метелл, и два известнейших человека,
пользовавшихся огромным влиянием в сенате, - Сервилий Исаврийский и Катул, -
боролись друг с другом, добиваясь этой должности. Цезарь не отступил перед
ними и также выставил в Народном собрании свою кандидатуру. Казалось, что
все соискатели пользуются равною поддержкой, но Катул, из-за высокого
положения, которое он занимал, более других опасался неясного исхода борьбы
и потому начал переговоры с Цезарем, предлагая ему большую сумму денег, если
он откажется от соперничества. Цезарь, однако, ответил, что будет продолжать
борьбу, даже если для этого придется еще большую сумму взять в долг. В день
выборов, прощаясь со своей матерью, которая прослезилась, - провожая его до
дверей, он сказал: "Сегодня, мать, ты увидишь своего сына либо верховным
жрецом, либо изгнанником". На выборах Цезарь одержал верх и этим внушил
сенату и знати опасение, что он сможет увлечь народ на любую дерзость.
Поэтому Пизон и Катул упрекали Цицерона, пощадившего Цезаря, который был
замешан в заговоре Каталины. Как известно, Катилина намеревался не только
свергнуть существующий строй, но и уничтожить всякую власть и произвести
полный переворот. Сам он покинул город, когда против него появились лишь
незначительные улики, а важнейшие замыслы оставались еще скрытыми, Лентула
же и Цетега оставил в Риме, чтобы они продолжали плести заговор. Неизвестно,
оказывал ли тайно Цезарь в чем-нибудь поддержку и выражал ли сочувствие этим
людям, но в сенате, когда они были полностью изобличены и консул Цицерон
спрашивал у каждого сенатора его мнение о наказании виновных, все
высказывались за смертную казнь, пока очередь не дошла до Цезаря, который
выступил с заранее обдуманной речью, заявив, что убивать без суда людей,
выдающихся по происхождению своему и достоинству, несправедливо и не в
обычае римлян, если это не вызвано крайней необходимостью. Если же впредь до
полной победы над Каталиной они будут содержаться под стражей в италийских
городах, которые может выбрать сам Цицерон, то позже сенат сможет в
обстановке мира и спокойствия решить вопрос о судьбе каждого из них.
VIII. ЭТО предложение показалось настолько человеколюбивым и было так
сильно и убедительно обосновано, что не только те, кто выступал после
Цезаря, присоединились к нему, но и многие из говоривших ранее стали
отказываться от своего мнения и поддерживать предложение Цезаря, пока
очередь не дошла до Катона и Катула. Эти же начали горячо возражать, а Катон
даже высказал в своей речи подозрение против Цезаря и выступил против него
со всей резкостью. Наконец, было решено казнить заговорщиков, а когда Цезарь
выходил из здания сената, то на него набросилось с обнаженными мечами много
сбежавшихся юношей из числа охранявших тогда Цицерона. Но, как сообщают,
Курион, прикрыв Цезаря своей тогой, благополучно вывел его, да и сам
Цицерон, когда юноши оглянулись, знаком удержал их, либо испугавшись народа,
либо вообще считая такое убийство несправедливым и противозаконным. Если все
это правда, то я не понимаю, почему Цицерон в сочинении о своем консульстве
ничего об этом не говорит. Позже его обвиняли в том, что он не
воспользовался представившейся тогда прекрасной возможностью избавиться от
Цезаря, а испугался народа, необычайно привязанного к Цезарю. Эта
привязанность проявилась через несколько дней, когда Цезарь пришел в сенат,
чтобы защищаться против выдвинутых подозрений, и был встречен враждебным
шумом. Видя, что заседание затягивается дольше обычного, народ с криками
сбежался и обступил здание, настоятельно требуя отпустить Цезаря.
Поэтому и Катон, сильно опасаясь восстания неимущих, которые, возлагая
надежды на Цезаря, воспламеняли и весь народ, убедил сенат учредить
ежемесячные хлебные раздачи для бедняков. Это прибавило к остальным расходам
государства новый - в сумме семи миллионов пятисот тысяч драхм ежегодно, но
зато отвратило непосредственно угрожавшую великую опасность, так как лишило
Цезаря большей части его влияния как раз в то время, когда он собирался
занять должность претора и вследствие этого должен был стать еще опаснее.
IX. ОДНАКО год его претуры прошел спокойно, и лишь в собственном доме
Цезаря произошел неприятный случай. Был некий человек из числа старинной
знати, известный своим богатством и красноречием, но в бесчинстве и дерзости
не уступавший никому из прославленных распутников. Он был влюблен в Помпею,
жену Цезаря, и пользовался взаимностью. Но женские комнаты строго
охранялись, а мать Цезаря Аврелия, почтенная женщина, своим постоянным
наблюдением за невесткой делала свидания влюбленных трудными и опасными. У
римлян есть богиня, которую они называют Доброю, а греки - Женскою. Фригийцы
выдают ее за свою, считая супругою их царя Мидаса, римляне утверждают, что
это нимфа Дриада, жена Фавна, по словам же греков - она та из матерей
Диониса, имя которой нельзя называть. Поэтому женщины, участвующие в ее
празднике, покрывают шатер виноградными лозами, и у ног богини помещается, в
соответствии с мифом, священная змея. Ни одному мужчине нельзя
присутствовать на празднестве и даже находиться в доме, где справляется
торжество; лишь женщины творят священные обряды, во многом, как говорят,
похожие на орфические. Когда приходит день праздника, консул или претор, в
доме которого он справляется, должен покинуть дом вместе со всеми мужчинами,
жена же его, приняв дом, производит священнодействия. Главная часть их
совершается, ночью, сопровождаясь играми и музыкой.
X. В ТОМ году праздник справляла Помпея, и Клодий, не имевший еще
бороды и поэтому рассчитывавший остаться незамеченным, явился туда,
переодевшись в наряд арфистки и неотличимый от молодой женщины. Он нашел
двери отпертыми и был благополучно проведен в дом одною из служанок,
посвященной в тайну, которая и отправилась вперед, чтобы известить Помпею.
Так как она долго не возвращалась, Клодий не вытерпел ожидания на одном
месте, где он был оставлен, и стал пробираться вперед по большому дому,
избегая ярко освещенных мест. Но с ним столкнулась служанка Аврелии и,
полагая, что перед ней женщина, стала приглашать его принять участие в играх
и, несмотря на его сопротивление, повлекла его к остальным, спрашивая, кто
он и откуда. Когда Клодий ответил, что он ожидает Абру (так звали ту
служанку Помпеи), голос выдал его, и служанка Аврелии бросилась на свет, к
толпе, и стала кричать, что она обнаружила мужчину. Все женщины были
перепуганы этим, Аврелия же, прекратив совершение таинств и прикрыв святыни,
приказала запереть двери и начала обходить со светильниками весь дом в
поисках Клодия. Наконец его нашли укрывшимся в комнате служанки, которая
помогла ему войти в дом, и женщины, обнаружившие его, выгнали его вон.
Женщины, разойдясь по домам, еще ночью рассказали своим мужьям о
случившемся. На следующий день по всему Риму распространился слух, что
Клодий совершил кощунство и повинен не только перед оскорбленными им, но и
перед городом и богами. Один из народных трибунов публично обвинил Клодия в
нечестии, и наиболее влиятельные сенаторы выступили против него, обвиняя его
наряду с прочими гнусными беспутствами в связи со своей собственной сестрой,
женой Лукулла. Но народ воспротивился их стараниям и принял Клодия под
защиту, что принесло тому большую пользу в суде, ибо судьи были напуганы и
дрожали перед чернью. Цезарь тотчас же развелся с Помпеей. Однако, будучи
призван на суд в качестве свидетеля, он заявил, что ему ничего не известно
относительно того, в чем обвиняют Клодия. Это заявление показалось очень
странным, и обвинитель спросил его: "Но почему же тогда ты развелся со своей
женой?" "Потому, - ответил Цезарь, - что на мою жену не должна падать даже
тень подозрения". Одни говорят, что он ответил так, как действительно думал,
другие же - что он сделал это из угождения народу, желавшему спасти Клодия.
Клодий был оправдан, так как большинство судей подало при голосовании
таблички с неразборчивой подписью, чтобы осуждением не навлечь на себя гнев
черни, а оправданием - бесславие среди знатных.
XI. ПОСЛЕ претуры Цезарь получил в управление провинцию Испанию. Так
как он не смог прийти к соглашению со своими кредиторами, с криком
осаждавшими его и противодействовавшими его отъезду, он обратился за помощью
к Крассу, самому богатому из римлян. Крассу нужны были сила и энергия Цезаря
для борьбы против Помпея; поэтому он удовлетворил наиболее настойчивых и
неумолимых кредиторов Цезаря и, дав поручительство на сумму в восемьсот
тридцать талантов, предоставил Цезарю возможность отправиться в провинцию.
Рассказывают, что, когда Цезарь перевалил через Альпы и проезжал мимо
бедного городка с крайне немногочисленным варварским населением, его
приятели спросили со смехом: "Неужели и здесь есть соревнование из-за
должностей, споры о первенстве, раздоры среди знати?" "Что касается меня, -
ответил им Цезарь с полной серьезностью, - то я предпочел бы быть первым
здесь, чем вторым в Риме".
В другой раз, уже в Испании, читая на досуге что-то из написанного о
деяниях Александра, Цезарь погрузился на долгое время в задумчивость, а
потом даже прослезился. Когда удивленные друзья спросили его о причине, он
ответил: "Неужели вам кажется недостаточной причиной для печали то, что в