----------------------------------------------------------------------------
Александр. Перевод М. Ботвинника и И. Перельмутера
Цезарь.Перевод К. Лампсакова и Г. Стратановского
Плутарх. Избранные жизнеописания. В двух томах.
М., "Правда", 1987. Т. 2.
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
I. ОПИСЫВАЯ в этой книге жизнь царя Александра и жизнь Цезаря,
победителя Помпея, мы из-за множества событий, которые предстоит
рассмотреть, не предпошлем этим жизнеописаниям иного введения, кроме просьбы
к читателям не винить нас за то, что мы перечислим не все знаменитые подвиги
этих людей, не будем обстоятельно разбирать каждый из них в отдельности, и
наше изложение по большей части будет кратким. Мы пишем не историю, а
жизнеописания, и не всегда в самых славных деяниях бывает видна добродетель
или порочность, но часто какой-нибудь ничтожный поступок, слово или шутка
лучше обнаруживают характер человека, чем битвы, в которых гибнут десятки
тысяч, руководство огромными армиями и осады городов. Подобно тому, как
художники, мало обращая внимания на прочие части тела, добиваются сходства
благодаря точному изображению лица и выражения глаз, в которых проявляется
характер человека, так и нам пусть будет позволено углубиться в изучение
признаков, отражающих душу человека, и на основании этого составлять каждое
жизнеописание, предоставив другим воспевать великие дела и битвы.
II. ПРОИСХОЖДЕНИЕ Александра не вызывает никаких споров: со стороны
отца он вел свой род от Геракла через Карана, а со стороны матери - от Эака
через Неоптолема. Сообщают, что Филипп был посвящен в Самофракийские
таинства одновременно с Олимпиадой, когда он сам был еще отроком, а она
девочкой, потерявшей своих родителей. Филипп влюбился в нее и сочетался с
ней браком, добившись согласил ее брата Арибба. Накануне той ночи, когда
невесту с женихом закрыли в брачном покое, Олимпиаде привиделось, что
раздался удар грома и молния ударила ей в чрево, и от этого удара вспыхнул
сильный огонь; языки пламени побежали во всех направлениях и затем угасли.
Спустя некоторое время после свадьбы Филиппу приснилось, что он запечатал
чрево жены: на печати, как ему показалось, был вырезан лев. Все
предсказатели истолковывали этот сон в том смысле, что Филиппу следует
строже охранять свои супружеские права, но Аристандр из Тельмесса сказал,
что Олимпиада беременна, ибо ничего пустого не запечатывают, и что беременна
она сыном, который будет обладать отважным, львиным характером. Однажды
увидели также змея, который лежал, вытянувшись вдоль тела спящей Олимпиады;
говорят, что это больше, чем что-либо другое, охладило влечение и любовь
Филиппа к жене и он стал реже проводить с нею ночи - то ли потому, что
боялся, как бы женщина его не околдовала или же не опоила, то ли считая, что
она связана с высшим существом, и потому избегая близости с ней. О том же
самом существует и другой рассказ. Издревле все женщины той страны участвуют
в орфических таинствах и в оргиях в честь Диониса; участниц таинств называют
клодонками и мималлонками, а действия их во многом сходны с обрядами
эдонянок, а также фракиянок, живущих у подножья Гемоса (этим последним,
по-моему, обязано своим происхождением слово "фрэскэуэйн" [threskeuein],
служащее для обозначения неумеренных, сопряженных с излишествами
священнодействий). Олимпиада ревностнее других была привержена этим
таинствам и неистовствовала совсем по-варварски; во время торжественных
шествий она несла больших ручных змей, которые часто наводили страх на
мужчин, когда, выползая из-под плюща и из священных корзин, они обвивали
тирсы и венки женщин. III. ПОСЛЕ явившегося ему знамения Филипп отправил в
Дельфы мегалополитанца Херона, и тот привез ему оракул Аполлона,
предписывавший приносить жертвы Аммону и чтить этого бога больше всех
других. Говорят также, что Филипп потерял тот глаз, которым он, подглядывая
сквозь щель в двери, увидел бога, спавшего в образе змея с его женой. Как
сообщает Эратосфен, Олимпиада, провожая Александра в поход, ему одному
открыла тайну его рождения и настоятельно просила его не уронить величия
своего происхождения. Другие историки, наоборот, рассказывают, что Олимпиада
опровергала эти толки и восклицала нередко: "Когда же Александр перестанет
оговаривать меня перед Герой?"
Александр родился в шестой день месяца гекатомбеона, который у
македонян называется лой, в тот самый день, когда был сожжен храм Артемиды
Эфесской. По этому поводу Гегесий из Магнесии произнес остроту, от которой
веет таким холодом, что он мог бы заморозить пламя пожара, уничтожившего
храм. "Нет ничего удивительно, - сказал он, - в том, что храм Артемиды
сгорел: ведь богиня была в это время занята, помогая Александру появиться на
свет". Находившиеся в Эфесе маги считали несчастье, приключившееся с храмом,
предвестием новых бед; они бегали по городу, били себя по лицу и кричали,
что этот день породил горе и великое бедствие для Азии. Филипп, который
только что завоевал Потидею, одновременно получил три известия: во-первых,
что Парменион в большой битве победил иллирийцев, во-вторых, что
принадлежавшая ему скаковая лошадь одержала победу на Олимпийских играх, и,
наконец, третье - о рождении Александра. Вполне понятно, что Филипп был
сильно обрадован, а предсказатели умножили его радость, объявив, что сын,
рождение которого совпало с тремя победами, будет непобедим.
IV. ВНЕШНОСТЬ Александра лучше всего передают статуи Лисиппа, и сам он
считал, что только этот скульптор достоин ваять его изображения. Этот мастер
сумел точно воспроизвести то, чему впоследствии подражали многие из
преемников и друзей царя, - легкий наклон шеи влево и томность взгляда.
Апеллес, рисуя Александра в образе громовержца, не передал свойственный царю
цвет кожи, а изобразил его темнее, чем он был на самом деле. Как сообщают,
Александр был очень светлым, и белизна его кожи переходила местами в
красноту, особенно на груди и на лице. Кожа Александра очень приятно пахла,
а изо рта и от всего тела исходило благоухание, которое передавалось его
одежде, - это я читал в воспоминаниях Аристоксена. Причиной этого, возможно,
была температура его тела, горячего и огненного, ибо, как думает Теофраст,
благовоние возникает в результате воздействия теплоты на влагу. Поэтому
больше всего благовоний, и притом самых лучших, производят сухие и жаркие
страны, ибо солнце удаляет с поверхности тел влагу, которая дает пищу
гниению. Этой же теплотой тела, как кажется, порождалась у Александра и
склонность к пьянству и вспыльчивость.
Еще в детские годы обнаружилась его воздержность: будучи во всем
остальном неистовым и безудержным, он был равнодушен к телесным радостям и
предавался им весьма умеренно; честолюбие же Александра приводило к тому,
что его образ мыслей был не по возрасту серьезным и возвышенным. Он любил не
всякую славу и искал ее не где попало, как это делал Филипп, подобно софисту
хваставшийся своим красноречием и увековечивший победы своих колесниц в
Олимпии изображениями на монетах. Однажды, когда приближенные спросили
Александра, отличавшегося быстротой ног, не пожелает ли он состязаться в
беге на Олимпийских играх, он ответил: "Да, если моими соперниками будут
цари!" Вообще Александр, по-видимому, не любил атлетов: он устраивал
множество состязаний трагических поэтов, флейтистов, кифаредов и рапсодов, а
также различные охотничьи соревнования и бои на палках, но не проявлял
никакого интереса к кулачным боям или к панкратию и не назначал наград их
участникам. V. КОГДА в отсутствие Филиппа в Македонию прибыли послы
персидского царя, Александр, не растерявшись, радушно их принял; он
настолько покорил послов своей приветливостью и тем, что не задал ни одного
детского или малозначительного вопроса, а расспрашивал о протяженности
дорог, о способах путешествия в глубь Персии, о самом царе - каков он в
борьбе с врагами, а также о том, каковы силы и могущество персов, что они
немало удивлялись и пришли к выводу, что прославленные способности Филиппа
меркнут перед величием замыслов и стремлений этого мальчика. Всякий раз, как
приходило известие, что Филипп завоевал какой-либо известный город или
одержал славную победу, Александр мрачнел, слыша это, и говорил своим
сверстникам: "Мальчики, отец успеет захватить все, так что мне вместе с вами
не удастся совершить ничего великого и блестящего". Стремясь не к
наслаждению и богатству, а к доблести и славе, Александр считал, что чем
больше получит он от своего отца, тем меньше сможет сделать сам. Возрастание
македонского могущества порождало у Александра опасения, что все великие
деяния будут совершены до него, а он хотел унаследовать власть, чреватую не
роскошью, удовольствиями и богатством, но битвами, войнами и борьбою за
славу.
Само собой разумеется, что образованием Александра занимались
многочисленные воспитатели, наставники и учителя, во главе которых стоял
родственник Олимпиады Леонид, муж сурового нрава; хотя сам Леонид и не
стыдился звания воспитателя и дядьки, звания по существу прекрасного и
достойного, но из уважения к нему и его родственным связям все называли его
руководителем и наставником Александра. Дядькой же по положению и по званию
был Лисимах, акарнанец родом. В этом человеке не было никакой утонченности,
но лишь за то, что он себя называл Фениксом, Александра - Ахиллом, а Филиппа
- Пелеем, его высоко ценили и среди воспитателей он занимал второе место.
VI. ФЕССАЛИЕЦ Филоник привел Филиппу Букефала, предлагая продать его за
тринадцать талантов, и, чтобы испытать коня, его вывели на поле. Букефал
оказался диким и неукротимым; никто из свиты Филиппа не мог заставить его
слушаться своего голоса, никому не позволял он сесть на себя верхом и всякий
раз взвивался на дыбы. Филипп рассердился и приказал увести Букефала,
считая, что объездить его невозможно. Тогда присутствовавший при этом
Александр сказал: "Какого коня теряют эти люди только потому, что по
собственной трусости и неловкости не могут укротить его". Филипп сперва
промолчал, но когда Александр несколько раз с огорчением повторил эти слова,
царь сказал: "Ты упрекаешь старших, будто больше их смыслишь или лучше
умеешь обращаться с конем". "С этим, по крайней мере, я справлюсь лучше, чем
кто-либо другой", - ответил Александр. "А если не справишься, какое
наказание понесешь ты за свою дерзость?" - спросил Филипп. "Клянусь Зевсом,
- сказал Александр, - я заплачу то, что стоит конь!" Поднялся смех, а затем
отец с сыном побились об заклад на сумму, равную цене коня. Александр сразу
подбежал к коню, схватил его за узду и повернул мордой к солнцу:
по-видимому, он заметил, что конь пугается, видя впереди себя колеблющуюся
тень. Некоторое время Александр пробежал рядом с конем, поглаживая его
рукой. Убедившись, что Букефал успокоился и дышит полной грудью, Александр
сбросил с себя плащ и легким прыжком вскочил на коня. Сперва, слегка натянув
поводья, он сдерживал Букефала, не нанося ему ударов и не дергая за узду.
Когда же Александр увидел, что норов коня не грозит больше никакою бедой и
что Букефал рвется вперед, он дал ему волю и даже стал понукать его громкими
восклицаниями и ударами ноги. Филипп и его свита молчали, объятые тревогой,
но когда Александр, по всем правилам повернув коня, возвратился к ним,
гордый и ликующий, все разразились громкими криками. Отец, как говорят, даже
прослезился от радости, поцеловал сошедшего с коня Александра и сказал:
"Ищи, сын мой, царство по себе, ибо Македония для тебя слишком мала!"
VII. ФИЛИПП видел, что Александр от природы упрям, а когда рассердится,
то не уступает никакому насилию, но зато разумным словом его легко можно
склонить к принятию правильного решения; поэтому отец старался больше
убеждать, чем приказывать. Филипп не решался полностью доверить обучение и
воспитание сына учителям музыки и других наук, входящих в круг общего
образования, считая, что дело это чрезвычайно сложное и, как говорит Софокл,
Кормило нужно тут и твердая узда.
Поэтому царь призвал Аристотеля, самого знаменитого и ученого из
греческих философов, а за обучение расплатился с ним прекрасным и достойным
способом: Филипп восстановил им же самим разрушенный город Стагиру, откуда
Аристотель был родом, и возвратил туда бежавших или находившихся в рабстве
граждан. Для занятий и бесед он отвел Аристотелю и Александру рощу около
Миезы, посвященную нимфам, где и поныне показывают каменные скамьи, на
которых сидел Аристотель, и тенистые места, где он гулял со своим учеником.
Александр, по-видимому, не только усвоил учения о нравственности и
государстве, но приобщился и к тайным, более глубоким учениям, которые
философы называли "устными" и "скрытыми" и не предавали широкой огласке.
Находясь уже в Азии, Александр узнал, что Аристотель некоторые из этих
учений обнародовал в книгах, и написал ему откровенное письмо в защиту
философии, текст которого гласит: "Александр Аристотелю желает благополучия!
Ты поступил неправильно, обнародовав учения, предназначенные только для
устного преподавания. Чем же будем мы отличаться от остальных людей, если те
самые учения, на которых мы были воспитаны, сделаются общим достоянием? Я
хотел бы превосходить других не столько могуществом, сколько знаниями о
высших предметах. Будь здоров". Успокаивая уязвленное честолюбие Александра,
Аристотель оправдывается, утверждая, что эти учения хотя и обнародованы, но
вместе с тем как бы и не обнародованы. В самом деле, сочинение о природе
было с самого начала предназначено для людей образованных и совсем не
годится ни для преподавания, ни для самостоятельного изучения.
VIII. МНЕ КАЖЕТСЯ, что и любовь к врачеванию Александру более, чем
кто-либо другой, внушил Аристотель. Царь интересовался не только отвлеченной
стороной этой науки, но, как можно заключить из его писем, приходил на
помощь заболевшим друзьям, назначая различные способы лечения и лечебный
режим. Вообще Александр от природы был склонен к изучению наук и чтению
книг. Он считал, и нередко говорил об этом, что изучение "Илиады" - хорошее
средство для достижения военной доблести. Список "Илиады", исправленный
Аристотелем и известный под названием "Илиада из шкатулки", он всегда имел
при себе, храня его под подушкой, вместе с кинжалом, как об этом сообщает
Онесикрит. Так как в глубине Азии Александр не имел под рукой никаких иных
книг, Гарпал по приказу царя прислал ему сочинения Филиста, многие из
трагедий Еврипида, Софокла и Эсхила, а также дифирамбы Телеста и Филоксена.
Александр сначала восхищался Аристотелем и, по его собственным словам, любил
учителя не меньше, чем отца, говоря, что Филиппу он обязан тем, что живет, а
Аристотелю тем, что живет достойно. Впоследствии царь стал относиться к
Аристотелю с подозрительностью, впрочем не настолько большою, чтобы
причинить ему какой-либо вред, но уже самое ослабление его любви и
привязанности к философу было свидетельством отчуждения. Однако врожденные и
привитые ему с детства рвение и страсть к философии не угасли в душе
Александра, как это доказывают почести, оказанные им Анаксарху, пятьдесят
талантов, посланные Ксенократу, и заботы о Дандамиде и Калане.
IX. КОГДА Филипп пошел походом против византийцев, Александр, которому
было только шестнадцать лет, остался правителем Македонии, и ему была
доверена государственная печать. За это время Александр покорил восставших
медов, захватил их город, изгнал оттуда варваров и, заселив его
переселенцами из различных мест, назвал Александрополем. Александр
участвовал также в битве с греками при Херонее и, говорят, первый бросился в
бой со священным отрядом фиванцев. И в наши дни показывают старый дуб у реки
Кефиса - так называемый дуб Александра, возле которого стояла его палатка;
неподалеку находятся могилы македонян. За все это Филипп, естественно, очень
любил сына, так что даже радовался, когда македоняне называли Александра
своим царем, а Филиппа полководцем.
Однако неприятности в царской семье, вызванные браками и любовными
похождениями Филиппа, перешагнули за пределы женской половины его дома и
стали влиять на положение дел в государстве; это порождало многочисленные
жалобы и жестокие раздоры, которые усугублялись тяжестью нрава ревнивой и
скорой на гнев Олимпиады, постоянно восстанавливавшей Александра против
отца. Самая сильная ссора между ними произошла по вине Аттала на свадьбе
Клеопатры, молодой девушки, с которой Филипп вступал в брак, влюбившись в
нее несмотря на свой возраст. Аттал, дядя невесты, опьянев во время
пиршества, стал призывать македонян молить богов, чтобы у Филиппа и
Клеопатры родился законный наследник престола. Взбешенный этим Александр
вскричал: "Так что же, негодяй, я по-твоему незаконнорожденный, что ли?" - и
швырнул в Аттала чашу. Филипп бросился на сына, обнажив меч, но по счастью
для обоих гнев и вино сделали свое дело: царь споткнулся и упал. Александр,
издеваясь над отцом, сказал: "Смотрите люди! Этот человек, который
собирается переправиться из Европы в Азию, растянулся, переправляясь от ложа
к ложу". После этой пьяной ссоры Александр забрал Олимпиаду и, устроив ее
жить в Эпире, сам поселился в Иллирии. В это время коринфянин Демарат,
связанный с царским домом узами гостеприимства и пользовавшийся поэтому
правом свободно говорить с царем, приехал к Филиппу. После первых
приветствий и обмена любезностями Филипп спросил его, как ладят между собою
греки. "Что и говорить, Филипп, кому как не тебе заботиться о Греции, -
отвечал Демарат, - тебе, который в свой собственный дом внес распрю и беды!"
Эти слова заставили Филиппа одуматься, и он послал за Александром, уговорив
его, через посредничество Демарата, вернуться домой.
X. КОГДА Пиксодар, сатрап Карий, стремясь заключить военный союз с
Филиппом, задумал породниться с ним и предложил свою старшую дочь в жены
сыну царя Арридею, он послал с этой целью в Македонию Аристокрита. Опять
пошли разговоры; и друзья и мать Александра стали клеветать на его отца,
утверждая, будто Филипп блестящей женитьбой и сильными связями хочет
обеспечить Арридею царскую власть. Весьма обеспокоенный этим Александр
послал трагического актера Фессала в Карию, поручив ему убедить Пиксодара
отвергнуть незаконнорожденного и к тому же слабоумного Арридея, а вместо
этого породниться с Александром. Этот план понравился Пиксодару гораздо
больше первоначального. Узнав об этом, Филипп... {Текст испорчен.} вошел в
комнату Александра вместе с одним из его близких друзей - Филотом, сыном
Пармениона. Царь горько корил сына и резко бранил его, называя человеком
низменным, недостойным своего высокого положения, раз он хочет стать зятем
карийца, подвластного царю варваров. Коринфянам же Филипп написал, чтобы
они, заковав Фессала в цепи, прислали его в Македонию. Из остальных друзей
Александра Филипп изгнал из Македонии Гарпала, Неарха, а также Эригия и
Птолемея; впоследствии Александр вернул их и осыпал величайшими почестями.
Когда Павсаний, потерпевший жестокую обиду изза Аттала и Клеопатры, не
нашел справедливости у Филиппа и убил его, то в этом преступлении больше
всего обвиняли Олимпиаду, утверждая, будто она подговорила и побудила к
действию разъяренного молодого человека. Обвинение коснулось и Александра:
шли толки, что, когда после нанесенного ему оскорбления Павсаний встретил
Александра и пожаловался ему на свою судьбу, тот ответил стихом из "Медеи":
Всем отомстить - отцу, невесте, жениху.
Тем не менее, разыскав участников заговора, Александр наказал их и
очень возмущался тем, что Олимпиада в его отсутствие жестоко расправилась с
Клеопатрой.
XI. ИТАК, двадцати лет от роду Александр получил царство, которому
из-за сильной зависти и страшной ненависти соседей грозили со всех сторон
опасности. Варварские племена не хотели быть рабами, но стремились
восстановить искони существовавшую у них царскую власть; что же касается
Греции, то Филипп, покоривший ее силой оружия, не успел принудить греков
смириться и покорно нести свое бремя. Филипп только перевернул и смешал там
все, оставив страну в великом разброде и волнении, вызванном непривычным
порядком вещей. Все это внушало македонянам опасения, и они считали, что
Александру вовсе не следует вмешиваться в дела Греции и прибегать там к
насилию, а восставших варваров надо привести к покорности, не обращаясь к
жестоким мерам и стараясь пресекать попытки к перевороту в самом зародыше.
Александр придерживался противоположного мнения и стремился добиться
безопасности и спасти положение дерзостью и неустрашимостью, так как
полагал, что, прояви он хоть малейшую уступчивость, и все враги тотчас на
него набросятся. Волнениям среди варваров и войнам в их землях он сразу же
положил конец, быстро пройдя с войском вплоть до реки Истра, где он в
большой битве разбил царя трибаллов Сирма. Узнав, что фиванцы восстали и что
афиняне в союзе с ними, Александр немедленно повел свои войска через
Фермопилы и объявил, что он хочет, чтобы Демосфен, который назвал его
мальчиком, когда он воевал с иллирийцами и трибаллами, и подростком, когда
он достиг Фессалии, увидел его мужчиной под стенами Афин. Подойдя к Фивам,
Александр, желая еще раз дать жителям возможность раскаяться в содеянном,
потребовал выдать только Феника и Протита и обещал безнаказанность тем, кто
перейдет на его сторону. Фиванцы, с своей стороны, потребовали выдачи Филота
и Антипатра и призвали тех, кто хочет помочь освобождению греков, перейти на
их сторону. Тогда Александр приказал македонянам начать сражение, Фиванцы
бились с мужеством и доблестью, превышавшими их силы, оказывая сопротивление
врагу во много раз более многочисленному. Однако, когда македонский
гарнизон, занимавший Кадмею, выйдя из крепости, напал на них с тыла,
большинство фиванцев попало в окружение и погибло в битве. Город был взят,
разграблен и стерт с лица земли. Александр рассчитывал, что греки,
потрясенные таким бедствием, впредь из страха будут сохранять спокойствие;
кроме того, он оправдывал свои действия тем, что удовлетворил своих
союзников, ибо фокейцы и платейцы выдвигали против фиванцев ряд обвинений.
Пощадив только жрецов, граждан, связанных с македонянами узами
гостеприимства, потомков Пиндара, а также тех, кто голосовал против
восстания, Александр продал всех остальных в рабство, а их оказалось более
тридцати тысяч. Убитых было более шести тысяч.
XII. СРЕДИ многочисленных бедствий и несчастий, постигших город,
произошло следующее. Несколько фракийцев ворвались в дом Тимоклеи, женщины
добродетельной и пользовавшейся доброй славой. Пока фракийцы грабили
имущество Тимоклеи, их предводитель насильно овладел женщиной, а потом
спросил ее, не спрятала ли она где-нибудь золото или серебро. Тимоклея
ответила утвердительно и, отведя фракийца в сад, показала колодец, куда, по
ее словам, она бросила во время взятия города самые ценные из своих
сокровищ. Фракиец наклонился над колодцем, чтобы заглянуть туда, а Тимоклея,
став сзади, столкнула его вниз и бросала камни до тех пор, пока не убила
врага. Когда связанную Тимоклею привели к Александру, уже по походке и
осанке можно было судить о величии духа этой женщины - так спокойно и
бесстрашно следовала она за ведущими ее фракийцами. На вопрос царя, кто она
такая, Тимоклея ответила, что она сестра полководца Теагена, сражавшегося
против Филиппа за свободу греков и павшего при Херонее. Пораженный ее
ответом и тем, что она сделала, Александр приказал отпустить на свободу и
женщину и ее детей.
XIII. АЛЕКСАНДР заключил мир с афинянами, несмотря на то, что они
проявили большое сочувствие к бедствию, постигшему Фивы: уже начав справлять
таинства, они в знак траура отменили праздник и оказали всяческую поддержку
беглецам из Фив. То ли потому, что Александр, подобно льву, уже насытил свой
гнев, то ли потому, что он хотел противопоставить жесточайшему и
бесчеловечнейшему деянию милосердный поступок, однако царь не только простил
афинянам все их провинности, но даже дал им наказ внимательно следить за
положением дел в стране: по его мысли, в том случае если бы с ним случилась
беда, именно Афинам предстояло править Грецией. Говорят, что впоследствии
Александр не раз сожалел о несчастье фиванцев и это заставляло его со
многими из них обходиться милостиво. Более того, убийство Клита, совершенное
им в состоянии опьянения, и трусливый отказ македонян следовать за ним
против индийцев, отказ, который оставил его поход незавершенным, а славу
неполной, - все это Александр приписывал гневу и мести Диониса. Из
оставшихся в живых фиванцев не было ни одного, кто бы впоследствии, придя к
царю и попросив у него что-нибудь, получил отказ. Вот то, что касается Фив.
XIV. СОБРАВШИСЬ на Истме и постановив вместе с Александром идти войной
на персов, греки провозгласили его своим вождем. В связи с этим многие
государственные мужи и философы приходили к царю и выражали свою радость.
Александр предполагал, что так же поступит и Диоген из Синопы, живший тогда
Александр. Перевод М. Ботвинника и И. Перельмутера
Цезарь.Перевод К. Лампсакова и Г. Стратановского
Плутарх. Избранные жизнеописания. В двух томах.
М., "Правда", 1987. Т. 2.
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
I. ОПИСЫВАЯ в этой книге жизнь царя Александра и жизнь Цезаря,
победителя Помпея, мы из-за множества событий, которые предстоит
рассмотреть, не предпошлем этим жизнеописаниям иного введения, кроме просьбы
к читателям не винить нас за то, что мы перечислим не все знаменитые подвиги
этих людей, не будем обстоятельно разбирать каждый из них в отдельности, и
наше изложение по большей части будет кратким. Мы пишем не историю, а
жизнеописания, и не всегда в самых славных деяниях бывает видна добродетель
или порочность, но часто какой-нибудь ничтожный поступок, слово или шутка
лучше обнаруживают характер человека, чем битвы, в которых гибнут десятки
тысяч, руководство огромными армиями и осады городов. Подобно тому, как
художники, мало обращая внимания на прочие части тела, добиваются сходства
благодаря точному изображению лица и выражения глаз, в которых проявляется
характер человека, так и нам пусть будет позволено углубиться в изучение
признаков, отражающих душу человека, и на основании этого составлять каждое
жизнеописание, предоставив другим воспевать великие дела и битвы.
II. ПРОИСХОЖДЕНИЕ Александра не вызывает никаких споров: со стороны
отца он вел свой род от Геракла через Карана, а со стороны матери - от Эака
через Неоптолема. Сообщают, что Филипп был посвящен в Самофракийские
таинства одновременно с Олимпиадой, когда он сам был еще отроком, а она
девочкой, потерявшей своих родителей. Филипп влюбился в нее и сочетался с
ней браком, добившись согласил ее брата Арибба. Накануне той ночи, когда
невесту с женихом закрыли в брачном покое, Олимпиаде привиделось, что
раздался удар грома и молния ударила ей в чрево, и от этого удара вспыхнул
сильный огонь; языки пламени побежали во всех направлениях и затем угасли.
Спустя некоторое время после свадьбы Филиппу приснилось, что он запечатал
чрево жены: на печати, как ему показалось, был вырезан лев. Все
предсказатели истолковывали этот сон в том смысле, что Филиппу следует
строже охранять свои супружеские права, но Аристандр из Тельмесса сказал,
что Олимпиада беременна, ибо ничего пустого не запечатывают, и что беременна
она сыном, который будет обладать отважным, львиным характером. Однажды
увидели также змея, который лежал, вытянувшись вдоль тела спящей Олимпиады;
говорят, что это больше, чем что-либо другое, охладило влечение и любовь
Филиппа к жене и он стал реже проводить с нею ночи - то ли потому, что
боялся, как бы женщина его не околдовала или же не опоила, то ли считая, что
она связана с высшим существом, и потому избегая близости с ней. О том же
самом существует и другой рассказ. Издревле все женщины той страны участвуют
в орфических таинствах и в оргиях в честь Диониса; участниц таинств называют
клодонками и мималлонками, а действия их во многом сходны с обрядами
эдонянок, а также фракиянок, живущих у подножья Гемоса (этим последним,
по-моему, обязано своим происхождением слово "фрэскэуэйн" [threskeuein],
служащее для обозначения неумеренных, сопряженных с излишествами
священнодействий). Олимпиада ревностнее других была привержена этим
таинствам и неистовствовала совсем по-варварски; во время торжественных
шествий она несла больших ручных змей, которые часто наводили страх на
мужчин, когда, выползая из-под плюща и из священных корзин, они обвивали
тирсы и венки женщин. III. ПОСЛЕ явившегося ему знамения Филипп отправил в
Дельфы мегалополитанца Херона, и тот привез ему оракул Аполлона,
предписывавший приносить жертвы Аммону и чтить этого бога больше всех
других. Говорят также, что Филипп потерял тот глаз, которым он, подглядывая
сквозь щель в двери, увидел бога, спавшего в образе змея с его женой. Как
сообщает Эратосфен, Олимпиада, провожая Александра в поход, ему одному
открыла тайну его рождения и настоятельно просила его не уронить величия
своего происхождения. Другие историки, наоборот, рассказывают, что Олимпиада
опровергала эти толки и восклицала нередко: "Когда же Александр перестанет
оговаривать меня перед Герой?"
Александр родился в шестой день месяца гекатомбеона, который у
македонян называется лой, в тот самый день, когда был сожжен храм Артемиды
Эфесской. По этому поводу Гегесий из Магнесии произнес остроту, от которой
веет таким холодом, что он мог бы заморозить пламя пожара, уничтожившего
храм. "Нет ничего удивительно, - сказал он, - в том, что храм Артемиды
сгорел: ведь богиня была в это время занята, помогая Александру появиться на
свет". Находившиеся в Эфесе маги считали несчастье, приключившееся с храмом,
предвестием новых бед; они бегали по городу, били себя по лицу и кричали,
что этот день породил горе и великое бедствие для Азии. Филипп, который
только что завоевал Потидею, одновременно получил три известия: во-первых,
что Парменион в большой битве победил иллирийцев, во-вторых, что
принадлежавшая ему скаковая лошадь одержала победу на Олимпийских играх, и,
наконец, третье - о рождении Александра. Вполне понятно, что Филипп был
сильно обрадован, а предсказатели умножили его радость, объявив, что сын,
рождение которого совпало с тремя победами, будет непобедим.
IV. ВНЕШНОСТЬ Александра лучше всего передают статуи Лисиппа, и сам он
считал, что только этот скульптор достоин ваять его изображения. Этот мастер
сумел точно воспроизвести то, чему впоследствии подражали многие из
преемников и друзей царя, - легкий наклон шеи влево и томность взгляда.
Апеллес, рисуя Александра в образе громовержца, не передал свойственный царю
цвет кожи, а изобразил его темнее, чем он был на самом деле. Как сообщают,
Александр был очень светлым, и белизна его кожи переходила местами в
красноту, особенно на груди и на лице. Кожа Александра очень приятно пахла,
а изо рта и от всего тела исходило благоухание, которое передавалось его
одежде, - это я читал в воспоминаниях Аристоксена. Причиной этого, возможно,
была температура его тела, горячего и огненного, ибо, как думает Теофраст,
благовоние возникает в результате воздействия теплоты на влагу. Поэтому
больше всего благовоний, и притом самых лучших, производят сухие и жаркие
страны, ибо солнце удаляет с поверхности тел влагу, которая дает пищу
гниению. Этой же теплотой тела, как кажется, порождалась у Александра и
склонность к пьянству и вспыльчивость.
Еще в детские годы обнаружилась его воздержность: будучи во всем
остальном неистовым и безудержным, он был равнодушен к телесным радостям и
предавался им весьма умеренно; честолюбие же Александра приводило к тому,
что его образ мыслей был не по возрасту серьезным и возвышенным. Он любил не
всякую славу и искал ее не где попало, как это делал Филипп, подобно софисту
хваставшийся своим красноречием и увековечивший победы своих колесниц в
Олимпии изображениями на монетах. Однажды, когда приближенные спросили
Александра, отличавшегося быстротой ног, не пожелает ли он состязаться в
беге на Олимпийских играх, он ответил: "Да, если моими соперниками будут
цари!" Вообще Александр, по-видимому, не любил атлетов: он устраивал
множество состязаний трагических поэтов, флейтистов, кифаредов и рапсодов, а
также различные охотничьи соревнования и бои на палках, но не проявлял
никакого интереса к кулачным боям или к панкратию и не назначал наград их
участникам. V. КОГДА в отсутствие Филиппа в Македонию прибыли послы
персидского царя, Александр, не растерявшись, радушно их принял; он
настолько покорил послов своей приветливостью и тем, что не задал ни одного
детского или малозначительного вопроса, а расспрашивал о протяженности
дорог, о способах путешествия в глубь Персии, о самом царе - каков он в
борьбе с врагами, а также о том, каковы силы и могущество персов, что они
немало удивлялись и пришли к выводу, что прославленные способности Филиппа
меркнут перед величием замыслов и стремлений этого мальчика. Всякий раз, как
приходило известие, что Филипп завоевал какой-либо известный город или
одержал славную победу, Александр мрачнел, слыша это, и говорил своим
сверстникам: "Мальчики, отец успеет захватить все, так что мне вместе с вами
не удастся совершить ничего великого и блестящего". Стремясь не к
наслаждению и богатству, а к доблести и славе, Александр считал, что чем
больше получит он от своего отца, тем меньше сможет сделать сам. Возрастание
македонского могущества порождало у Александра опасения, что все великие
деяния будут совершены до него, а он хотел унаследовать власть, чреватую не
роскошью, удовольствиями и богатством, но битвами, войнами и борьбою за
славу.
Само собой разумеется, что образованием Александра занимались
многочисленные воспитатели, наставники и учителя, во главе которых стоял
родственник Олимпиады Леонид, муж сурового нрава; хотя сам Леонид и не
стыдился звания воспитателя и дядьки, звания по существу прекрасного и
достойного, но из уважения к нему и его родственным связям все называли его
руководителем и наставником Александра. Дядькой же по положению и по званию
был Лисимах, акарнанец родом. В этом человеке не было никакой утонченности,
но лишь за то, что он себя называл Фениксом, Александра - Ахиллом, а Филиппа
- Пелеем, его высоко ценили и среди воспитателей он занимал второе место.
VI. ФЕССАЛИЕЦ Филоник привел Филиппу Букефала, предлагая продать его за
тринадцать талантов, и, чтобы испытать коня, его вывели на поле. Букефал
оказался диким и неукротимым; никто из свиты Филиппа не мог заставить его
слушаться своего голоса, никому не позволял он сесть на себя верхом и всякий
раз взвивался на дыбы. Филипп рассердился и приказал увести Букефала,
считая, что объездить его невозможно. Тогда присутствовавший при этом
Александр сказал: "Какого коня теряют эти люди только потому, что по
собственной трусости и неловкости не могут укротить его". Филипп сперва
промолчал, но когда Александр несколько раз с огорчением повторил эти слова,
царь сказал: "Ты упрекаешь старших, будто больше их смыслишь или лучше
умеешь обращаться с конем". "С этим, по крайней мере, я справлюсь лучше, чем
кто-либо другой", - ответил Александр. "А если не справишься, какое
наказание понесешь ты за свою дерзость?" - спросил Филипп. "Клянусь Зевсом,
- сказал Александр, - я заплачу то, что стоит конь!" Поднялся смех, а затем
отец с сыном побились об заклад на сумму, равную цене коня. Александр сразу
подбежал к коню, схватил его за узду и повернул мордой к солнцу:
по-видимому, он заметил, что конь пугается, видя впереди себя колеблющуюся
тень. Некоторое время Александр пробежал рядом с конем, поглаживая его
рукой. Убедившись, что Букефал успокоился и дышит полной грудью, Александр
сбросил с себя плащ и легким прыжком вскочил на коня. Сперва, слегка натянув
поводья, он сдерживал Букефала, не нанося ему ударов и не дергая за узду.
Когда же Александр увидел, что норов коня не грозит больше никакою бедой и
что Букефал рвется вперед, он дал ему волю и даже стал понукать его громкими
восклицаниями и ударами ноги. Филипп и его свита молчали, объятые тревогой,
но когда Александр, по всем правилам повернув коня, возвратился к ним,
гордый и ликующий, все разразились громкими криками. Отец, как говорят, даже
прослезился от радости, поцеловал сошедшего с коня Александра и сказал:
"Ищи, сын мой, царство по себе, ибо Македония для тебя слишком мала!"
VII. ФИЛИПП видел, что Александр от природы упрям, а когда рассердится,
то не уступает никакому насилию, но зато разумным словом его легко можно
склонить к принятию правильного решения; поэтому отец старался больше
убеждать, чем приказывать. Филипп не решался полностью доверить обучение и
воспитание сына учителям музыки и других наук, входящих в круг общего
образования, считая, что дело это чрезвычайно сложное и, как говорит Софокл,
Кормило нужно тут и твердая узда.
Поэтому царь призвал Аристотеля, самого знаменитого и ученого из
греческих философов, а за обучение расплатился с ним прекрасным и достойным
способом: Филипп восстановил им же самим разрушенный город Стагиру, откуда
Аристотель был родом, и возвратил туда бежавших или находившихся в рабстве
граждан. Для занятий и бесед он отвел Аристотелю и Александру рощу около
Миезы, посвященную нимфам, где и поныне показывают каменные скамьи, на
которых сидел Аристотель, и тенистые места, где он гулял со своим учеником.
Александр, по-видимому, не только усвоил учения о нравственности и
государстве, но приобщился и к тайным, более глубоким учениям, которые
философы называли "устными" и "скрытыми" и не предавали широкой огласке.
Находясь уже в Азии, Александр узнал, что Аристотель некоторые из этих
учений обнародовал в книгах, и написал ему откровенное письмо в защиту
философии, текст которого гласит: "Александр Аристотелю желает благополучия!
Ты поступил неправильно, обнародовав учения, предназначенные только для
устного преподавания. Чем же будем мы отличаться от остальных людей, если те
самые учения, на которых мы были воспитаны, сделаются общим достоянием? Я
хотел бы превосходить других не столько могуществом, сколько знаниями о
высших предметах. Будь здоров". Успокаивая уязвленное честолюбие Александра,
Аристотель оправдывается, утверждая, что эти учения хотя и обнародованы, но
вместе с тем как бы и не обнародованы. В самом деле, сочинение о природе
было с самого начала предназначено для людей образованных и совсем не
годится ни для преподавания, ни для самостоятельного изучения.
VIII. МНЕ КАЖЕТСЯ, что и любовь к врачеванию Александру более, чем
кто-либо другой, внушил Аристотель. Царь интересовался не только отвлеченной
стороной этой науки, но, как можно заключить из его писем, приходил на
помощь заболевшим друзьям, назначая различные способы лечения и лечебный
режим. Вообще Александр от природы был склонен к изучению наук и чтению
книг. Он считал, и нередко говорил об этом, что изучение "Илиады" - хорошее
средство для достижения военной доблести. Список "Илиады", исправленный
Аристотелем и известный под названием "Илиада из шкатулки", он всегда имел
при себе, храня его под подушкой, вместе с кинжалом, как об этом сообщает
Онесикрит. Так как в глубине Азии Александр не имел под рукой никаких иных
книг, Гарпал по приказу царя прислал ему сочинения Филиста, многие из
трагедий Еврипида, Софокла и Эсхила, а также дифирамбы Телеста и Филоксена.
Александр сначала восхищался Аристотелем и, по его собственным словам, любил
учителя не меньше, чем отца, говоря, что Филиппу он обязан тем, что живет, а
Аристотелю тем, что живет достойно. Впоследствии царь стал относиться к
Аристотелю с подозрительностью, впрочем не настолько большою, чтобы
причинить ему какой-либо вред, но уже самое ослабление его любви и
привязанности к философу было свидетельством отчуждения. Однако врожденные и
привитые ему с детства рвение и страсть к философии не угасли в душе
Александра, как это доказывают почести, оказанные им Анаксарху, пятьдесят
талантов, посланные Ксенократу, и заботы о Дандамиде и Калане.
IX. КОГДА Филипп пошел походом против византийцев, Александр, которому
было только шестнадцать лет, остался правителем Македонии, и ему была
доверена государственная печать. За это время Александр покорил восставших
медов, захватил их город, изгнал оттуда варваров и, заселив его
переселенцами из различных мест, назвал Александрополем. Александр
участвовал также в битве с греками при Херонее и, говорят, первый бросился в
бой со священным отрядом фиванцев. И в наши дни показывают старый дуб у реки
Кефиса - так называемый дуб Александра, возле которого стояла его палатка;
неподалеку находятся могилы македонян. За все это Филипп, естественно, очень
любил сына, так что даже радовался, когда македоняне называли Александра
своим царем, а Филиппа полководцем.
Однако неприятности в царской семье, вызванные браками и любовными
похождениями Филиппа, перешагнули за пределы женской половины его дома и
стали влиять на положение дел в государстве; это порождало многочисленные
жалобы и жестокие раздоры, которые усугублялись тяжестью нрава ревнивой и
скорой на гнев Олимпиады, постоянно восстанавливавшей Александра против
отца. Самая сильная ссора между ними произошла по вине Аттала на свадьбе
Клеопатры, молодой девушки, с которой Филипп вступал в брак, влюбившись в
нее несмотря на свой возраст. Аттал, дядя невесты, опьянев во время
пиршества, стал призывать македонян молить богов, чтобы у Филиппа и
Клеопатры родился законный наследник престола. Взбешенный этим Александр
вскричал: "Так что же, негодяй, я по-твоему незаконнорожденный, что ли?" - и
швырнул в Аттала чашу. Филипп бросился на сына, обнажив меч, но по счастью
для обоих гнев и вино сделали свое дело: царь споткнулся и упал. Александр,
издеваясь над отцом, сказал: "Смотрите люди! Этот человек, который
собирается переправиться из Европы в Азию, растянулся, переправляясь от ложа
к ложу". После этой пьяной ссоры Александр забрал Олимпиаду и, устроив ее
жить в Эпире, сам поселился в Иллирии. В это время коринфянин Демарат,
связанный с царским домом узами гостеприимства и пользовавшийся поэтому
правом свободно говорить с царем, приехал к Филиппу. После первых
приветствий и обмена любезностями Филипп спросил его, как ладят между собою
греки. "Что и говорить, Филипп, кому как не тебе заботиться о Греции, -
отвечал Демарат, - тебе, который в свой собственный дом внес распрю и беды!"
Эти слова заставили Филиппа одуматься, и он послал за Александром, уговорив
его, через посредничество Демарата, вернуться домой.
X. КОГДА Пиксодар, сатрап Карий, стремясь заключить военный союз с
Филиппом, задумал породниться с ним и предложил свою старшую дочь в жены
сыну царя Арридею, он послал с этой целью в Македонию Аристокрита. Опять
пошли разговоры; и друзья и мать Александра стали клеветать на его отца,
утверждая, будто Филипп блестящей женитьбой и сильными связями хочет
обеспечить Арридею царскую власть. Весьма обеспокоенный этим Александр
послал трагического актера Фессала в Карию, поручив ему убедить Пиксодара
отвергнуть незаконнорожденного и к тому же слабоумного Арридея, а вместо
этого породниться с Александром. Этот план понравился Пиксодару гораздо
больше первоначального. Узнав об этом, Филипп... {Текст испорчен.} вошел в
комнату Александра вместе с одним из его близких друзей - Филотом, сыном
Пармениона. Царь горько корил сына и резко бранил его, называя человеком
низменным, недостойным своего высокого положения, раз он хочет стать зятем
карийца, подвластного царю варваров. Коринфянам же Филипп написал, чтобы
они, заковав Фессала в цепи, прислали его в Македонию. Из остальных друзей
Александра Филипп изгнал из Македонии Гарпала, Неарха, а также Эригия и
Птолемея; впоследствии Александр вернул их и осыпал величайшими почестями.
Когда Павсаний, потерпевший жестокую обиду изза Аттала и Клеопатры, не
нашел справедливости у Филиппа и убил его, то в этом преступлении больше
всего обвиняли Олимпиаду, утверждая, будто она подговорила и побудила к
действию разъяренного молодого человека. Обвинение коснулось и Александра:
шли толки, что, когда после нанесенного ему оскорбления Павсаний встретил
Александра и пожаловался ему на свою судьбу, тот ответил стихом из "Медеи":
Всем отомстить - отцу, невесте, жениху.
Тем не менее, разыскав участников заговора, Александр наказал их и
очень возмущался тем, что Олимпиада в его отсутствие жестоко расправилась с
Клеопатрой.
XI. ИТАК, двадцати лет от роду Александр получил царство, которому
из-за сильной зависти и страшной ненависти соседей грозили со всех сторон
опасности. Варварские племена не хотели быть рабами, но стремились
восстановить искони существовавшую у них царскую власть; что же касается
Греции, то Филипп, покоривший ее силой оружия, не успел принудить греков
смириться и покорно нести свое бремя. Филипп только перевернул и смешал там
все, оставив страну в великом разброде и волнении, вызванном непривычным
порядком вещей. Все это внушало македонянам опасения, и они считали, что
Александру вовсе не следует вмешиваться в дела Греции и прибегать там к
насилию, а восставших варваров надо привести к покорности, не обращаясь к
жестоким мерам и стараясь пресекать попытки к перевороту в самом зародыше.
Александр придерживался противоположного мнения и стремился добиться
безопасности и спасти положение дерзостью и неустрашимостью, так как
полагал, что, прояви он хоть малейшую уступчивость, и все враги тотчас на
него набросятся. Волнениям среди варваров и войнам в их землях он сразу же
положил конец, быстро пройдя с войском вплоть до реки Истра, где он в
большой битве разбил царя трибаллов Сирма. Узнав, что фиванцы восстали и что
афиняне в союзе с ними, Александр немедленно повел свои войска через
Фермопилы и объявил, что он хочет, чтобы Демосфен, который назвал его
мальчиком, когда он воевал с иллирийцами и трибаллами, и подростком, когда
он достиг Фессалии, увидел его мужчиной под стенами Афин. Подойдя к Фивам,
Александр, желая еще раз дать жителям возможность раскаяться в содеянном,
потребовал выдать только Феника и Протита и обещал безнаказанность тем, кто
перейдет на его сторону. Фиванцы, с своей стороны, потребовали выдачи Филота
и Антипатра и призвали тех, кто хочет помочь освобождению греков, перейти на
их сторону. Тогда Александр приказал македонянам начать сражение, Фиванцы
бились с мужеством и доблестью, превышавшими их силы, оказывая сопротивление
врагу во много раз более многочисленному. Однако, когда македонский
гарнизон, занимавший Кадмею, выйдя из крепости, напал на них с тыла,
большинство фиванцев попало в окружение и погибло в битве. Город был взят,
разграблен и стерт с лица земли. Александр рассчитывал, что греки,
потрясенные таким бедствием, впредь из страха будут сохранять спокойствие;
кроме того, он оправдывал свои действия тем, что удовлетворил своих
союзников, ибо фокейцы и платейцы выдвигали против фиванцев ряд обвинений.
Пощадив только жрецов, граждан, связанных с македонянами узами
гостеприимства, потомков Пиндара, а также тех, кто голосовал против
восстания, Александр продал всех остальных в рабство, а их оказалось более
тридцати тысяч. Убитых было более шести тысяч.
XII. СРЕДИ многочисленных бедствий и несчастий, постигших город,
произошло следующее. Несколько фракийцев ворвались в дом Тимоклеи, женщины
добродетельной и пользовавшейся доброй славой. Пока фракийцы грабили
имущество Тимоклеи, их предводитель насильно овладел женщиной, а потом
спросил ее, не спрятала ли она где-нибудь золото или серебро. Тимоклея
ответила утвердительно и, отведя фракийца в сад, показала колодец, куда, по
ее словам, она бросила во время взятия города самые ценные из своих
сокровищ. Фракиец наклонился над колодцем, чтобы заглянуть туда, а Тимоклея,
став сзади, столкнула его вниз и бросала камни до тех пор, пока не убила
врага. Когда связанную Тимоклею привели к Александру, уже по походке и
осанке можно было судить о величии духа этой женщины - так спокойно и
бесстрашно следовала она за ведущими ее фракийцами. На вопрос царя, кто она
такая, Тимоклея ответила, что она сестра полководца Теагена, сражавшегося
против Филиппа за свободу греков и павшего при Херонее. Пораженный ее
ответом и тем, что она сделала, Александр приказал отпустить на свободу и
женщину и ее детей.
XIII. АЛЕКСАНДР заключил мир с афинянами, несмотря на то, что они
проявили большое сочувствие к бедствию, постигшему Фивы: уже начав справлять
таинства, они в знак траура отменили праздник и оказали всяческую поддержку
беглецам из Фив. То ли потому, что Александр, подобно льву, уже насытил свой
гнев, то ли потому, что он хотел противопоставить жесточайшему и
бесчеловечнейшему деянию милосердный поступок, однако царь не только простил
афинянам все их провинности, но даже дал им наказ внимательно следить за
положением дел в стране: по его мысли, в том случае если бы с ним случилась
беда, именно Афинам предстояло править Грецией. Говорят, что впоследствии
Александр не раз сожалел о несчастье фиванцев и это заставляло его со
многими из них обходиться милостиво. Более того, убийство Клита, совершенное
им в состоянии опьянения, и трусливый отказ македонян следовать за ним
против индийцев, отказ, который оставил его поход незавершенным, а славу
неполной, - все это Александр приписывал гневу и мести Диониса. Из
оставшихся в живых фиванцев не было ни одного, кто бы впоследствии, придя к
царю и попросив у него что-нибудь, получил отказ. Вот то, что касается Фив.
XIV. СОБРАВШИСЬ на Истме и постановив вместе с Александром идти войной
на персов, греки провозгласили его своим вождем. В связи с этим многие
государственные мужи и философы приходили к царю и выражали свою радость.
Александр предполагал, что так же поступит и Диоген из Синопы, живший тогда