Позже их заново изобрели далеко на юге, где-то в Передней или Средней Азии, первые наездники, чтобы защитить ноги, трущиеся о бока коня. Собственно, приоритет тут долго признавали именно за наездниками, но несколько лет назад, при раскопках на Сунгире под Владимиром (я уже говорил об этих раскопках), были найдены самые старые штаны мира. Их сшили больше двухсот веков назад, за сотню столетий до одомашнивания лошадей. Немногим севернее Владимира проходила в ту пору граница ледника, и штаны тогдашних «владимирцев» походили на нынешние эскимосские.
   Итак, кто бы штаны ни изобрёл, сделал он это по необходимости. Недаром же в местах, где тепло, а верховая езда — не в такой чести, как в Средней Азии, мужчины по-прежнему, как до изобретения штанов, носят юбочки.
   На Крайнем Севере женщины всюду тоже надели длинные штаны; сделали то же они и в Китае. В Западной Европе, может быть, случилось бы то же самое. Ведь здесь большинство мужчин надело штаны лишь около тысячи лет назад. Греки и римляне считали штаны варварской одеждой и вспоминали о них, только когда надо было садиться на коня.
   Очень похоже, что женщинам освоить штаны пометала церковь. Она категорически объявила их только мужской одеждой. А церковь в средние века была почти всевластна. Что же, женщинам, в конце концов, куда реже приходилось седлать коней, они больше времени проводили в домашнем тепле, поэтому церковный запрет подействовал. Эскимосок же никакая проповедь не могла заставить в холод отказаться от штанов.
   Итак, штаны — необходимость.
   А манжеты на них — случайность. Кто-то подвернул по какой-то причине брюки. Этот «кто-то» был королём или принцем; остальные решили: он так делает — значит, так надо.
   Галстук нам нужен в той же степени, в какой никогда не застёгивающиеся пуговицы на рукавах пиджака. И форма самого пиджака не самая лучшая из возможных.
   Это старуха-история позволяет своей служанке-моде пошутить, даже порою побезобразничать. Можно носить подтяжки, можно — ремень, можно обходиться без того и другого, брюки могут быть широкими и узкими, с манжетами и без, — но брюки-то остаются! Вот уже тысячи лет.

ОСТАНОВЛЕННЫЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ

   История искусства по крайней мере вдесятеро длиннее истории египетских пирамид. Сорок тысяч лет, тысяча шестьсот поколений как люди рисуют. А танцевать и петь они, может быть, начали даже раньше. О происхождении искусства, о его передаче от поколения к поколению написано очень много. И в этой книге я расскажу только о собственной встрече с первобытным искусством. Встрече, которая состоялась в одном из уголков Закавказья.
   Природа здесь подставила рукам человека десятки и сотни тысяч серых каменных страниц. И положила рядом миллионы карандашей для них: гальки, обломки тех же страниц, можно, на худой конец, взять шип растущей между скал колючки. Мягкий известняк поддаётся почти любому орудию, и на сером камне остаются белые линии, царапины, глубокие шрамы. А можно просто сделать углубление — барельеф наоборот.
   Камень примет рисунок и надпись и перенесёт его и её через время. Человек никогда не мог устоять перед таким щедрым даром, перед соблазном чистого листа, И, наверное, миллионы рисунков были процарапаны или выбиты тут.
   Но то, что легко нарисовать, часто легко и стереть. Вода и ветер, роса и пыль ели камень, а с ним рисунки. То, что осталось, — едва ли тысячная доля того, что погибло. И всё же рисунки оказали времени более сильное сопротивление, чем скалы. Многие из скал обрушились, другие обросли землёй, а рубцы на известняке под грудой камней, песка, глины продолжали жить жизнью, данной им человеком. Человеком древнего Кобыстана.
   Кобыстан... Смысл этого слова не так уж точно установлен. Скорее всего — страна оврагов. Но, может быть, когда-то звали древнюю азербайджанскую область и страной скал, и страной ковров. Во всяком случае, это действительно маленькая страна, со своими горами и долами, ущельями и равнинами. Та часть Кобыстана, которая прославила это древнее имя, лежит примерно в 60 километрах к югу от Баку, в 5–10 километрах от берега Каспия.
   Три горы — Беюкдаш, Кичикдаш и Джингир-даг — цепочкой протянулись здесь вдоль берега. Длина цепочки — что-то около двенадцати вёрст. А между горами и рядом с ними — сухая степь в пятнах сероватой зелени.
   На склонах гор, изредка и в степи — скалы, обломки скал, каменные осыпи.
   Это и есть один из самых больших музеев в мире.
   Многое пронесли сквозь века скалы, принявшие на себя обязанности неотлучных хранителей древностей. Одно было им не под силу — уберечь давнюю природу Кобыстана. В безлесных ныне местах найдена пыльца сосны и дуба; земля хранит здесь кости дикого кулана — полулошади-полуосла (ныне вымершего в Закавказье), дикого быка, лошади, антилопы, газелей, оленя... Впрочем, богатая охота, пусть не столь обильная по именам добытых зверей, додержалась здесь до XIX века. Ещё последние ханы Ширвана, правившие в Баку, и шемаханские ханы тоже ездили сюда охотиться на джейранов.
   Сейчас же пасут меж гор овец пастухи вполне библейского вида, в,меховых шапках и с посохами, — разве что рубахи на них защитного цвета да образование чаще всего полное среднее.
   Вершина самой важной по числу рисунков горы Веюкдаш в эпоху бронзы служила укреплением, где кобыстанцы спасались от врагов. А задолго до этого к обрывистым склонам горы в естественные ловушки загоняли стада быков, оленей, куланов... Добрых двенадцать тысяч лет район трёх гор был весьма бойким местом. Скалы укрывали от солнца, а частично и от холода; среди скал было легче подстеречь животное и укрыться от врага... Прямо в скалах выбивали круглые ямы-чаши. В них запасали дождевую воду, а то и варили еду, нагревая «суп» раскалёнными камнями. Под навесом косой скалы разместилась в одном месте плита со следами по крайней мере полутора или двух десятков выдолбленных прямо в её теле «кастрюль».
   Так здесь жили. И там, где жили, — рисовали.
   В этой картинной галерее совсем не так уж много шедевров. Здоровое стремление запечатлеть на камне черты окружающего мира одолевало не только великих художников. Но Кобыстан тем и интересен, что за сотню с лишним веков здесь оставляли след все. Обычные люди и гении, шаманы и художники, купцы и рабы, пастухи и проезжие солдаты.
   Вот присаживается на край каменной глыбы центурион XII Молниеносного римского легиона Юлий Максим. Центурион — это сотник, лейтенант, говоря по-нынешнему. История не оставила нам сведений о появлении римлян здесь, в Восточном Азербайджане. А камень донёс до нас весть по крайней мере об одном римлянине. Никто не скажет, прорвался ли сюда Молниеносный легион с боями, или несколько центурий были «одолжены» грозным Римом мелкому союзному князьку, или центурион и вовсе был захвачен в плен в пограничной стычке в сотнях стадий от Ашнерона. Слишком был краток Юлий Максим. Хорошо ещё, что центурион помянул своего императора Домициана. Тот занял трон в 81 году нашей эры, а уже через пятнадцать лет его прирезали, и мы можем довольно точно узнать, когда римлянин сделал глыбу известняка достойной своей сегодняшней железной ограды. Мало того. Из самого факта, что надпись с именем Домициана сохранилась до наших дней, следует вывод, что после смерти этого императора римляне так далеко на восток уже не забирались. Появись они в этих местах вновь, имя Домициана было бы уничтожено, как стёрли ненавистное имя тирана со всех памятников и зданий по всей территории Римской империй.
   С датировкой следов других человеческих поколений дело обстоит хуже. Как узнать, давно ли нарисован вот этот олень или вон тот бык?
   Смотрят, ушли ли камни с рисунками под землю и на сколько именно, сравнивают с открыто расположенными наскальными изображениями рисунки на камнях, найденных при раскопках, — такие камни датировать легче. И всё равно в установленных учёными приблизительных данных то и дело сталкиваются тысячелетия. И пишут в книгах под копиями рисунков: «Олени (I тысячелетие до н. э.)», «Быки (VII—VI тысячелетия до н. э.)». Учёные до сих пор не решили окончательно, для чего делали эти рисунки. Наверное, шаманили, колдовали над ними в магических церемониях — недаром же на камнях безоаровые козлы с огромными красивыми рогами часто пересечены поперёк чёткой линией, — считают, что это символ их гибели от руки человека.
   Но изображение было не только способом добиться охотничьей удачи. Искусство уже двенадцать тысяч лет назад (как и раньше, как и позже) было средством познания мира/Повторяли животное на камне не только для того, чтобы победить его, но (пусть подсознательно) и для того, чтобы лучше узнать и понять.
   От многих других заповедников древнейшего искусства отличается Кобыстан своей доступностью. Здесь художникам не надо было ползти на корточках сотни метров, добираясь до заветной росписи, как это делали мастера испанской пещеры Альтамира. Все камни хорошо принимают рисунки, до многих легко дотянуться художнику, но всё-таки не всюду оставляют свои следы резцы. А есть камни, где буквально рисунок на рисунке, где поверх людей изображены быки, а поверх — снова люди. Человек здесь бережен к старому — ему так легко было бы его уничтожить, а он не хочет. И в то же время словно не обращает внимания на старое — «лепит» на него своё, да и только. И словно всё равно ему, что и собственный его рисунок много теряет на этом фоне.
   Может быть, они умели замечать только то, что хотели, И видели все эти слои рисунков по очереди, словно проявляя один слой за другим? Или для них было важно нарисовать, выбить человека или зверя на особо священном месте, а как он будет выглядеть, каким будет казаться зрителю, — представлялось уже делом третьестепенным, а может, и вовсе не имеющим никакого значения?
   Поди-ка влезь в шкуру первобытного человека! Пойми его намерения, разберись до конца в его взглядах, обычаях, привычках... Даже надеяться на это нельзя. И всё-таки гипотезы учёных — не простые попытки угадать истину. Здесь археологи и искусствоведы могут обратиться за помощью к этнографам. Ведь те успели застать на Земле в XIX веке (да и в XX, пожалуй) племена охотников и собирателей, живших схожей с древними кобыстанскими охотниками жизнью. .
   И этнографы же изучали обычаи наследников и преемников древних кобыстанцев — сегодняшних азербайджанцев.
   Вот на камне группа мужчин ведёт своеобразный хоровод. Азербайджанские учёные узнают в их позах сохранившийся до наших дней в республике коллективный мужской танец «яллы». А этнографы могут вспомнить известные у охотничьих племён военные танцы. Танцы, имевшие и спортивное и волшебное значение, воспитывавшие и выдержку, и ловкость, и умение видеть красоту человеческих движений. С таких танцев, между прочим, начиналась история и хореографии и, может быть, театра.
   Двенадцать тысяч лет! Теперь нас приучили учёные к астрономическим цифрам. Даже до Луны расстояние РСФСРскому жителю кажется чепухой, как совсем по другому поводу отметил когда-то Владимир Маяковский. Что двенадцать тысяч лет нам, привыкшим считать на миллионы! Но вдумайтесь: на всю историю Вселенной со дня сотворения и по нынешний день Библия отвела в полтора раза меньше времени: мир был сотворён богом всего семь с половиной тысяч лет назад. Ну, это миф. А если взять древнейшие известные нам государства, они окажутся по крайней мере вдвое моложе первых рисунков на этих горах. Южная Америка, возможно, ещё не видела людей, Скандинавский полуостров был пустыней, покрытой ледниковым щитом, когда первый кобыстанский художник неуверенно взял в руку гальку.
   Кого он изобразил? По-видимому, себя! Не себя лично, а человека своего племени, мужчину-охотника и женщину-мать. Древнейшие рисунки оставили нам память о людях с луками. Ты уже прочитал о том, какое значение имело для человека изобретение лука. Лук был слишком важен, слишком свежа была радость обладания им, чтобы художник мог забыть про это сверхоружие каменного века. Но лук не избавлял от необходимости преследовать добычу — и у этих охотников толстые икры, икры выносливых бегунов. Техника техникой, а мышцы мышцами.
   Эти первые изображения людей — самые большие в Кобыстане, они сделаны почти в полный рост. А потом рисунки начинают «мельчать». Поверх полутораметровых фигур людей — изображения быков длиною в 50–100 сантиметров (за исключением одной двухметровой), а поверх быков выгравированы схематичные фигурки людей высотою всего сантиметров в тридцать. Может быть, тут сыграло свою роль развитие микролитической техники. Спичечная коробка может запросто вместить добрых полсотни крошечных острогранных камешков, когда-то вместе составлявших лезвия нескольких вкладышевых копий или серпов.
   Но развитием техники никак не объяснишь явный упадок кобыстанского искусства в ходе тысячелетий.
   Люди мезолита делали обратные барельефы, их потомки обходились чем-то вроде гравюр на камне, а дальше только простые царапины по камню образовывали рисунки. И сами рисунки становились, как правило, явно слабее. И это, конечно, нельзя было объяснить просто исчезновением художественного таланта.
   В чём здесь дело? Почему Кобыстан словно взялся за подтверждение старой сказки о вырождении человечества? Да ведь не только Кобыстан! Во многих местах Европы, Азии, Африки первобытное искусство, после своего взлёта в палеолите и начале мезолита, явно идёт на спад.
   Во многих пещерах, исстари облюбованных древними художниками, вот уже сотню веков, как не прибавлялось новых рисунков. Кобыстану в этом смысле ещё повезло: рисунки становились хуже, но продолжали появляться и в неолите, и в бронзовом веке, и в античное время, и в средневековье. На смену изображениям диких быков пришли изображения быков домашних, на силуэтах лошадей появились силуэты всадников, через грани скал поползли Целые караваны верблюдов... Но если по раннему рисунку быка можно определить даже зоологический вид животного, то теперь лошадь порою мы отличаем от быка лишь благодаря тому, что она изображена со всадником.
   И уже несколько тысяч лет назад реалистические изображения козлов превращаются в замысловатые красивые идеограммы — скорее значки, символы, чем изображения.
   Конечно, возможно, что через такое упрощение рисунков, стилизацию их лежал необходимый путь к появлению письменности. (Вспомним, что наша печатная буква А, в конце концов, до сих пор и совсем не случайно напоминает перевёрнутую вверх ногами стилизованную голову быка.) И человечество (или большая его часть), может быть, на определённом отрезке своего развития жертвовало одним из разделов искусства ради овладения условным языком символов, из которых родилась письменность. (Конечно, сам по себе этот процесс был неосознанным.) Впрочем, всё это только может быть. Мы знаем факты, а объясняют их учёные по-разному.
   Другое объяснение сводится в основном к тому, что с падением значения охоты падает значение и охотничьей магии, составной частью которой (возможно!) были рисунки на скалах. У одних народов рыболовство (с изобретением крючков и снастей), у других земледелие и скотоводство оттеснили охоту на задний план. Связанные с охотой обряды, в том числе рисование на скалах, в одних местах (в Западной Европе, например) совсем отмерли, в других держались, но внимания им уделялось меньше. Отсюда — царапины по камню вместо тщательного выбивания рисунка.
   Может быть, верны оба объяснения. Может быть, какое-то третье. История, этнография и археология — науки. А характерная черта подлинной науки — постоянная готовность усомниться в собственных выводах, пока они не будут стократно подтверждены (а иногда наука готова усомниться даже и после такого подтверждения). Впрочем, когда-то археологи Франции, Португалии и Испании отказались даже посмотреть на росписи пещеры Альта-мира, заочно объявив их поддельными. Они не верили в умение первобытного человека рисовать. Теперь мы твёрдо знаем, что это умение существовало, но не знаем, как и почему было утеряно. Случайность? Или необходимая плата за технический прогресс? Результат древнего спора между тогдашними «физиками» и «лириками»?..
   Но независимо от своего места на шкале красоты изображения разных тысячелетий верно служат истории! Мы узнаём из них, что в табунах лошадей жеребец — вожак и хозяин — держался чуть в стороне. Узнаём, что у древних азербайджанцев был в ходу обычай похищения девушек. А вот эта ладья, с испускающим лучи солнечным диском на носу, «приплыла» сюда прямо из Древнего Египта. Этот символ Солнца вышел из страны пирамид и распространился по миру до Англии и Сибири. Уже многие тысячи лет назад незримые нити связывали между собой людей далёких стран. Ещё одно свидетельство этого — найденные при раскопках в Кобыстане тропические ракушки, доставленные с берегов Индийского океана. В ожерельях из своих и чужих ракушек щеголяли когда-то хозяйки этих мест.
   Да, далеко видно — и во времени и в пространстве — с этих испещрённых рисунками скал. Скал, на которых расписалось время, скал, на которых художники останавливали не только мгновение, но целые тысячелетия.
   И рука сама тянется к расколотой гальке. Так легко отправить в вечность собственное послание, по примеру древнего охотника или римского центуриона. Каким будет это послание?
   Но одержимому самомнением туристу, судя по оставленным им следам, нечего сообщить здесь вечности сверх собственной фамилии. А те, у кого за душой больше, не станут царапать по Камню. Каждой эпохе своё. У нашего времени есть другие способы общения с будущим.
   ... На этой плите нет никаких изображений или надписей, хотя она вполне их заслуживает. Только лежит плита странно: лишь одним углом касается она земли, а неподалёку от другого угла между землёй и Глыбой поместился небольшой сравнительно с нею камень. Возьмите какой-нибудь камешек — здесь их долго искать не придётся. Ударьте по плите. Вы услышите колокольный звон. Чуда тут нет, и камень не уникален. Даже в том же Кобыстане есть неподалёку второй такой «камень-бубен». А приезжали в Кобыстан гости из Африки, из республики Мали — вспоминали свои «каменные тамтамы». Слоистому известняку для пения нужен запас воздуха под брюхом. А рисункам нужны тысячелетия, чтобы стать частью истории.
   Кобыстан не один, как не один на свете звончатый камень.
   Для всего мира Кобыстан — один из величайших памятников первобытного искусства. Но для Азербайджана эти камни — нечто несравненно большее. Материализованная память о предках, национальная святыня, народная гордость... Мало этого. Кобыстан стал сразу символом истории народа и символом побед азербайджанского искусства, знаменем творческой интеллигенции и воплощением веры народа в свои силы. Азербайджанский театр оперы и балета повёз в Париж балет «Тени Кобыстана». И республиканский журнал, посвящённый проблемам искусства, называется просто: «Кобыстан».
   Да, нам только кажется, что прошлое неизбежно исчезает. Оно остаётся с нами, если мы умеем удержать то, что этого заслуживает. Скалы среднеазиатских пустынь, стены уральских пещер приносят в сегодняшний мир свои сокровища. Они вносят новые краски и в искусство наших дней.

« ЧТО ТАКОЕ ХОРОШО И ЧТО ТАКОЕ ПЛОХО»

   Хороший человек, славный мальчик, приятный юноша, замечательная личность, герой, гений.:
   Так человека хвалят.
   А за что? И всюду ли за одно и то же?
   И всюду ли, всегда ли за одно и то же ругают?
   Конечно, нет. За примерами ходить недалеко. Каждый из нас пережил или переживёт явное изменение отношения окружающих к одним и тем же нашим поступкам. И собственное наше отношение к этим поступкам тоже изменится. Вот немного смешной, но вполне реальный пример.
   В год ребёнка бурно хвалят за громогласное (а-а!) сообщение о том, что он хочет на горшок. В три года ему рекомендуют говорить об этом маме на ушко, чтобы никто не слышал. В десять лет (а то и в тридцать) многие не смеют даже показать, что им нужно в уборную, — стесняются. То, что было хорошо, стало восприниматься иначе.
   Вот другой пример.
   Семилетней девочке достаётся от учительницы и от мамы за некрасивый почерк, но уже через десять лет этот её почерк ни у кого не будет вызывать протеста — особенно если он хоть и некрасив, да разборчив. Может быть, не протестуют потому, что почерк уже установился и возмущаться им бесполезно. Но, скорее, оттого, что у каждого человеческого возраста свои задачи.
   Мы удивляемся, если двухлетняя девочка ещё не умоет играть с куклами, и подсмеиваемся над нею же через десять лет, если она с ними ещё играет.
   Некоторая драчливость довольно естественна у десятилетнего мальчишки. Но скоро начинает казаться смешной не только взрослым, но и самому подросшему парню. А если эта черта сохраняется до восемнадцати лет, её обладатель выглядит хулиганом и безобразником. Если до сорока — речь скорее всего идёт о психическом заболевании.
   У человечества тоже были свои детство, отрочество, юность. От его «возраста» тоже зависело, что разрешалось, а что порицалось.
   Вот, например, такая прекрасная вещь (на наш взгляд), как собственная инициатива — умение самому что-то интересно придумать, предложить, осуществить. Ты будешь гордиться, если это слово когда-нибудь поставит в твою характеристику комитет комсомола.
   Инициативным людям доверяют более серьёзную работу, их ценят. Но это относится лишь к не очень длинному отрезку времени. И даже в этом отрезке времени существуют страны, где инициативный человек может встретиться с традиционным недоверием.
   Вот что пишет, например, Всеволод Овчинников в статье «Ветка сакуры», опубликованной в журнале «Новый мир» (сакура — японская вишня).
   «Не прогуливай, не опаздывай, не усердствуй» — гласит заповедь, которую слышит японский служащий, впервые переступая порог фирмы... Особую склонность избегать самостоятельных решений проявляют в японском деловом мире люди, только что повышенные в ранге... Японская мораль не стимулирует появления выдающихся личностей, она, словно молоток, тут же бьёт по гвоздю, шляпка которого слишком торчит из доски».
   Надо сказать, что на Японии всё ещё сказывается её относительная молодость. Правда, возрасту государства могут позавидовать почти все державы мира. Даже одна императорская династия правит здесь, не меняясь, около Двух тысяч лет. Это своего рода рекорд (побитый только легендарной генеалогией императоров Эфиопии: правитель её Хайле-Селасие I происходит, как утверждают, по прямой линии от союза между библейским царём Соломоном и Царицей Савской, — его роду тридцать веков).
   Но древняя империя стала современным государством всего сотню лет назад. До того её границы были практически закрыты для иностранцев да и для самих японцев, лишённых возможности ездить в чужие земли.
   Стремительна создав у себя современнейшую промышленность, Япония сохранила в быту много пережитков феодализма и даже первобытно-родового строя. Это подавление инициативы, ограничение её чрезвычайно узкими рамками — бесспорно один из таких пережитков. Помните, что мы говорили о полной несвободе человека в родовом обществе? Инициатива — это же ведь и есть проявление свободы!
   Но если законы, по которым человеку выставляется «оценка за поведение», и сегодня не везде одинаковы, то что же было раньше! Какой-нибудь воин с Борнео мог цениться окружающими прежде всего по количеству собранных в его хижине черепов убитых врагов. Индейцы, герои Купера, гордятся числом висящихна их поясе скальпов. Варварство... Но при дворе французских королей XVI века прославляются дуэлянты.
   Один из героев повести Проспера Мериме «Хроника времён Карла IX» рассказывает другому:
   «Заправский дуэлянт — это доведённый до совершенства светский человек, который дерётся на дуэли, если другой заденет его плащом, если в четырёх шагах от него плюнут или по всякому другому, столь же основательному поводу».
   Конечно, для дуэли требуется мужество, и один советский поэт даже вздохнул как-то по «шпаге чести», с помощью которой можно помешать нахалу пролезть без очереди.
   Но по сообщению того же Мериме: «По всей Франции, из конца в конец, чрезмерная чувствительность приводила к самым мрачным последствиям, и по среднему подсчёту за царствование Генриха III и Генриха IV дуэльное поветрие стоило жизни большему количеству знатных людей, чем десять лет гражданской войны».
   Такая драчливость, если не считать последствий, очень напоминает нынешние отношения в каком-нибудь не очень дружном классе, где наибольшим авторитетом пользуется самый большой драчун.
   С приходом капитализма всё важнее для окружающих становится богатство человека. Недаром именно в США, классической стране капитализма, о человеке говорят: «Он стоит столько-то долларов». И самый искренний комплимент девушке прозвучит так: «Вы выглядите на миллион долларов».
   С капитализмом самые богатые приходят к власти. Даже если не сами они становятся министрами и президентами, то могут решать, кто будет президентом или министром.
   С нашей точки зрения, во главе страны должны стоять самые умные, хорошие и знающие люди. При капитализме об этом хотя бы говорят — пусть чисто формально.
   Феодализм считает, что право на власть определяется только происхождением человека. Сын короля становится королём, сын графа — графом, сын крепостного — крепостным.