И столько сот лет знатному происхождению приписывались всевозможные достоинства, что даже в нашем языке слово «благородство» — высокий комплимент, хотя к родословной человека оно не имеет уже никакого отношения.
   В первобытном же обществе бывало по-всякому. Этнографы знают племена, где должность вождя уже наследственна, хотя до феодализма этим племенам ещё далеко. Знают и другие племена, где фактическим вождём становится лучший охотник или самый мудрый и опытный земледелец. У них есть чему поучиться, пусть они и руководят. Хорошо? Да. Кое-где вождём становится человек, лучше других знающий предания племени, колдун, просто хороший оратор, наконец. А в Африке известно племя, где вождями делали непременно далеко не самых умных людей — людей, лишённых инициативы. Здесь считали, что ум только повредит, поскольку задача вождя — лишь сохранять в племени старое. Разве такой подход не перекликается с японским отношением к инициативе?
   И, наконец, были племена и даже государства, где убийца вождя (князя, царя) автоматически занимал его место.
   Хорошие качества — храбрость, мужество, воля. Но разные народы и в разное время по-разному представляли себе доказательства воли и мужества.
   Вот в испанских балладах о Сиде оскорблённый врагом старик связывает своим трём сыновьям руки и начинает издеваться над юношами. Двое просят милости, один (в будущем Сид, Сид — это прозвище) угрожает отцу. Отец восхищён третьим, ему доверяет он свою месть. Сид проявил в трудную минуту мужество?
   Но в Китае и Японии сочли бы, что именно он оказался трусом, не выдержал испытания. Отцу следовало повиноваться без намёка на сопротивление.
   В Европе — и на Руси — издавна поэтизируют сопротивление молодых людей браку по воле родителей. Юноша и девушка проявляют волю и мужество, сопротивляясь деспотизму матери и отца. Отважный Ромео, мужественная Джульетта — близкие и знакомые нам герои. Но даже во многих современных японских романах и фильмах истинно мужественный герой — тот, кто подчиняется в таком случае чужому желанию.
   Всадница выпала из седла, застряла ногой в стремени, её волочит взбесившаяся лошадь. Хорошо или плохо оказать ей помощь?
   Это совсем не смешной вопрос, потому что если дело происходит, например, в Испании в XVIII веке, а неудачливая всадница — королева, то спасти её — преступление.
   Десятки присутствовавших при трагическом происшествии испанцев не сдвинулись с места. Зато два французских офицера отважно бросились на помощь и освободили королевскую ногу от стремени. А потом им пришлось срочно спасаться бегством. Бегство, собственно говоря, дозволили намеренно: не хотелось казнить отважных иностранцев и на дворе стоял просвещённый XVIII век. Буква же закона требовала смерти за прикосновение к ноге королевы.
   А на острове Фиджи в прошлом веке по очень похожему поводу съели английского миссионера. К этому времени, собственно, фиджийцы успели почти отказаться от людоедства, и к миссионеру они относились совсем неплохо. Но невежественный англичанин вздумал из чистой любезности причесать своей гребёнкой местного вождя. Между тем волосы вождя были табу — запретны — для чьего бы то ни было прикосновения. Нарушитель табу подлежал смерти и съедению...
   Плюнуть в лицо — смертельное оскорбление. Но есть (вернее, были) племена, у которых такой плевок служил приветствием. Вы оскорбите хозяина, не сняв шапку в московской комнате, но упаси вас аллах скинуть шапку в доме правоверного мусульманина.
   На Борнео есть племя, в котором юноша раньше мог жениться только после того, как убьёт своего первого врага. А у племени тода в Индии, как мы видели, убийство — не просто страшный, несмываемый грех, но невероятное, немыслимое событие.
   А вот примеры несравненно менее яркие, зато из жизни, нас окружающей. Хорошо ли подавать руку первым?
   Девочка первой подаёт руку мальчику. Мальчик (юноша) должен ждать, пока руку ему подадут. Пустяк, конечно, а всё-таки и тут надо заранее знать, как поступить. Здравый смысл ничем не поможет.
   У «хорошо» много форм: человек может поступить правильно, вежливо, деликатно, мудро, отважно, героически. У «плохо» — тоже. Можно сделать ошибку, допустить проступок, совершить преступление.
   И в оценке всех поступков, дурных и хороших, мы, по существу, руководствуемся не столько собственным умом и собственным опытом, сколько умом и опытом сотен предшествовавших поколений. Этот опыт сконцентрирован в томах уголовных и гражданских кодексов, в правилах вежливости, в обычаях и привычках. Каждый из нас — тоже средоточие этого опыта, хотим мы этого или нет. И, может быть, совестью называется то, что следит внутри нас за нашим следованием этому многосотлетнему опыту.

МЕРА ГНЕВА

   Есть на свете книга, которую чтил даже малопочтительный Остап Бендер. У неё красивое имя — «Уголовный кодекс». В этой книге есть статьи, какие даже самые дотошные историки не отыщут в старинных сводах законов. Потому что до появления на карте мира СССР нигде на планете не было, скажем, социалистической собственности. Но есть в Уголовном кодексе и дополняющих его других юридических установлениях пункты, от которых можно провести длинную-длинную линию в прошлое.
   Чтобы далеко не ходить, вспомним наши законы о тунеядцах. Их отправляют подальше от крупных центров, привлекают к принудительному труду... Но ничуть не лучше поступали с тунеядцами во многих городах Древней Греции. Каждый год должны были граждане большинства древнегреческих полисов, городов-государств, сообщать, на какие доходы они живут. А если кто-то не мог дать убедительных объяснений, его изгоняли, лишали гражданских прав. Такого человека подозревали во всяческих преступлениях, его окружало презрение общества, проявлявшееся весьма ощутимо. Мало того, отъявленного бездельника — во всяком случае, так было записано в законе — не спасало от осуждения за лень даже богатство.
   Конечно, Афины были рабовладельческим государством. И большая часть их полноправных граждан жила за счёт чудовищной эксплуатации бессловесных рабов. Но почти на каждом полноправном афинянине лежал ряд весьма ответственных общественных обязанностей. Их надлежало выполнять. Кроме того, ему надо было управлять собственным хозяйством и собственными рабами. Постоянно следовало тренироваться и учиться, чтобы быть готовым к войне. Словом, государство следило за тем, чтобы гражданин был занят делом. А если человека трижды уличали в праздности — пусть даже у него были средства к существованию, — то, по законам Солона, его клеймили позором (была у афинян такая любопытная церемония).
   Был в древних Афинах ещё один закон, о котором недавно вспоминал советский поэт Борис Слуцкий:
 
Знаете, что делали в Афинах
С теми,
Кто в часы гражданских свар
Прятался в амбарах и овинах,
Не голосовал, не воевал?
Высылали этих воздержавшихся,
За сердце болезненно державшихся,
Говоривших «мы больны»,
Тотчас высылали из страны. 
 
   Поэт не совсем точен. Действительно, по афинским законам граждане были обязаны принимать участие в голосовании, а если в стране начиналась гражданская война — в прямой вооружённой борьбе за власть. Целью законов было лишить какую-нибудь кучку людей возможности захватить власть благодаря равнодушию большинства населения. Но «воздержавшихся» отнюдь не обязательно высылали. Как правило, их «только» лишали гражданских прав. Впрочем, в Афинах, при тамошнем развитии общественной жизни, это тоже было весьма суровым наказанием.
   В современном праве нашей страны, как и остальных государств мира, нет закона, аналогичного этому. Но место юридической нормы заняла норма моральная. Поэт продолжает:
 
И в двадцатом веке обывателю
Отойти в сторонку не дают.
Атомов
мельчайших
разбиватели Мелкоту людскую разобьют.
Как бы ни хватались вы за сердце,
Как ни отводили бы глаза,
По домам не выйдет отсидеться,
Воздержаться будет вам нельзя.
 
    Богиня Фемида с весами по-прежнему остаётся символом правосудия вот уже тысячи три с лишним лет. А когда мы говорим «пошёл по кривой дорожке», то, может быть, невольно вспоминаем ещё более древний символ правосудия. В Древнем Египте им служила мера длины — локоть. Отрезок прямой.
   В нашем Уголовном кодексе есть разные меры наказания — смертная казнь, тюремное заключение, штраф. Те же меры и во всех цивилизованных странах. А которая из них древнее?
   Конечно, самая древняя — смертная казнь. Её знают даже те народы, которые не знают никаких других наказаний (если не считать рядовых побоев). Австралиец, женившийся вопреки обычаю на женщине, принадлежащей к его же роду, был обречён, если, конечно, ему не удавалось убежать достаточно далеко.
   В Перу, великом государстве инков, смерть полагалась за длиннейший ряд преступлений. В том числе — вору. Поджигателю. Человеку, который прорыл канал, чтобы отвести себе воду с чужого участка. Тунеядцу.
   В Древнем Египте закон обрекал на смерть ещё и всякого, видевшего нападение убийц и не попытавшегося защитить их жертву. И, между прочим, всякого, кто не мог объяснить, на какие средства он живёт.
   У множества народов Африки, Азии и Европы в далёком или недавнем прошлом воровство каралось смертью. А чем же было наказывать более опасные преступления — убийство, например? Но к ним отнюдь не относились как к более опасным! В одних странах наказанием была смерть. Но в других... В Бутане, например (княжество между Индией и Китаем), убийца рассматривался скорее как несчастный человек, чем как преступник. То же — у ряда африканских племён.
   Основой общества успела стать частная собственность, её и оберегали всей своей мощью законы и обычаи.
   Ну, а убийство? В худшем случае «несчастного» ждала месть родственников жертвы. В лучшем — ему давали откупиться. Папуасы объясняли столь мягкое отношение к Убийце тем, что смерть ведь вовсе не такое уж большое несчастье для человека. И шведский путешественник Эрик Лундквист меланхолически отмечает, что примерно так же относились к убийству его предки — норманны.
   « Итак, убийство каралось штрафом, но не только оно, и по мере развития общества «выкуп вины» постепенно занимал место многих других наказаний. Общество, вступившее в период расцвета товарно-денежных отношений, почти всё готово было измерять золотом и серебром.
   Сегодня мы — да и сами американцы — возмущаемся тем, что с помощью системы взяток (и угроз) гангстеры часто обходят в Соединённых Штатах весьма суровые на вид законы. Мы с презрением вспоминаем о судьях-взяточниках царской России. Но феодальный суд по самой своей природе был подкупен. Подкупен откровенно. Мало того, откупаться от правосудия было когда-то правом каждого.
   Киплинг писал о старом феодальном афганском суде:
 
И чем длиннее твой кошель,
Тем дольше ты живёшь.
 
   Может быть, он имел в виду его тайную подкупность, а может быть, подкупность официальную. Впрочем, сами термины «подкуп», «подкупность» здесь звучат не очень точно. Посудите сами.
   В «Русскую Правду» входит длинный перечень «цен» на преступления. Вот пример:
   «Если (кто) ударит мечом по руке и отвалится рука... то 20 гривен, а тому (то есть потерпевшему) за увечье 10 гривен...»
   Страницы Салического закона франков и других Правд, по которым жили государства Европы, напоминают бесконечно длинный прейскурант ателье бытовых услуг. Вот в не слишком вольном изложении кусочки из этого прейскуранта.
   Если кто схватит другого за волосы одной рукой — 2 золотых экю, двумя руками — 4 экю. Перелом кости в драке обходился виновному в 100 экю; столько же стоил выбитый глаз. Пальцы были далеко не в одной цене — повреждение большого требовало взноса в 50 экю, указательного — в 40, мизинец «тянул» всего на 10 золотых.
   Нас сейчас не просто поражает, нам кажется бессмысленным кощунством торговля индульгенциями, организованная римскими папами в средние века. Нам трудно поверить, что люди могли всерьёз относиться к прейскуранту на райское блаженство, с точной оценкой полного обеления и прощения за любое преступление. Но ведь для людей того времени выкуп прегрешения против закона казался вполне естественным. Он был не подпольным, не крадущимся, а входил органической частью в нормальную жизнь общества, был закреплён самим законом.
   И для того чтобы Лютер восстал против индульгенций, должно было пройти много времени. Должны были измениться земные законы и нормы морали, чтобы протестанты посмели восстать на «законы небесные». Когда после серьёзных преступлений нельзя стало откупаться от наказания — по крайней мере, в силу буквы изменившегося закона, — показалась дикой и мысль об уплате за местечко в раю. А в раннем средневековье расплатиться за убийство деньгами было так же естественно, как сегодня отдать рубль милиционеру за переход улицы в неположенном месте. И, может быть, само слово «расплатиться» в значении, не имеющем отношения к деньгам, стало употребляться, только когда древний закон устарел. Говоря, что «враги поплатятся», мы ведь сейчас меньше всего думаем о выкупе. Мало того. С нашей точки зрения, гораздо более моральной может показаться месть за убийство, чем согласие родных жертвы получить от убийцы «цену головы». Но это — с нашей.
   Ещё одна любопытная деталь. Государство рано отняло у граждан право на самосуд. Стало нельзя самому убивать вора, хотя бы он подлежал смерти по закону. За одним исключением, которое оговаривают законы Древней Руси, германцев и англо-саксов, — вора, пришедшего в твой дом ночью, убить можно на месте. «Тать в нощи» подлежит самосуду. Это положение формально сохранилось в законах ряда стран.
   Установленное законом право на самооборону, как и указания на допустимые пределы её, имеет корни в «Русской Правде», в кодексе Юстиниана, созданном в Византийской империи, даже в законах царя Хаммурапи.
   Есть народы, законы которых кажутся на общем фоне более мягкими. Племя куки в Индии отказалось от смертной казни преступников. И за кражу и за убийство оно наказывало «всего лишь» обращением виновного в рабство. Впрочем, в последнем случае эта участь постигала не только убийцу, но и всю его семью.
   В одном только случае даже гуманные куки отступали от своих принципов. Одно преступление и они наказывали смертью — это измену. И тут можно найти параллели совсем в недавнем времени. Большевики в своей революционной борьбе были противниками индивидуального террора. Они не кидали без крайней надобности бомбы под кареты генерал-губернаторов и не палили из револьверов в великих князей и полицмейстеров. Но изменников, но провокаторов убивали беспощадно.
   Конечно, прямой преемственности тут не было. Однако ход мыслей один и тот же. Изменник не имеет права жить на свете.
   Гонды в Южной Индии говорили о себе, что они могут убить, но не солгут. Древние евреи сделали «титулом» дьявола, вторым именем его «Отец лжи». В Библию вошла специальная заповедь: «Не приноси на ближнего своего свидетельства ложна».
   В Древнем Риме клеветника подвергали тому наказанию, которому подвергся бы оклеветанный.
   Давно уже штраф стал наказанием только за небольшое преступление. Но и сегодня в буржуазных государствах широко применяется практика, по которой обвиняемого до суда выпускают под денежный залог. Понятно, что это в гораздо большей степени доступно для богача. Свобода, хоть и временная, покупается (правда, при явке в суд залог возвращается).
   Конечно, это явно норма, перешедшая к нам от времён, когда закон можно было задобрить деньгами.

НЕСУЩИЕ ЭСТАФЕТУ

   Мы живём не просто во времени, но в истории.
   «Отцы ели кислый виноград, а у детей оскомина» — утверждает очень мудрая, очень древняя и очень грустная поговорка.
   Но ведь нам достаётся в наследство не только кислое, а всё: и горькое, и сладкое, и солёное.
   Тут я обращусь за помощью к учёному-языковеду.
   Вот как начал свою статью в журнале «Знание — сила» лингвист А. Долгопольский:
   «... В четверг, 16 августа, Николай Иванович проснулся без двадцати минут семь. За завтраком он1 поел мясного салата с помидорами и с огурцом, выпил чашку кофе с бутербродом, после завтрака закурил папиросу... Чтобы немудрёные события с завтраком Николая Ивановича могли произойти и чтобы прочитанные вами две фразы могли быть написаны, понадобилось существование по меньшей мере двух десятков великих цивилизаций прошлого и настоящего...»
   И действительно, шумеры и ассиро-вавилоняне разделили день на двенадцать часов, а час на шестьдесят минут. Они же создали неделю, посвятив по одному дню солнцу, луне и пяти планетам. Из древнего Двуречья вышли «без двадцати семь» и четверг. Николай — древнегреческое имя. Месяц август был назван так римлянами в честь их императора Октавиана Августа. В первом тысячелетии до нашей эры появилось у древних евреев имя, от которого произошли греческое имя Иоаннес и русское Иван. По имени и отчеству мы зовём людей потому, что такой обычай сложился в допетровской Руси. Сливочное масло изобрели древние египтяне, сахар начали изготавливать в Индии, напиток кофе — в Восточной Африке, помидоры впервые стали возделывать в Америке... и так далее...
   Следы прошлых веков и тысячелетий, влияние далёких стран и исчезнувших народов можно проследить в любых человеческих поступках, вещах, даже мыслях. Мяч ты гоняешь по двору потому, что четыре тысячи лет назад какой-то древний египтянин набил тряпками сшитый из кожи шар. В школе проходишь эвклидову геометрию, а ведь со времён Эвклида прошло почти девяносто поколений.
   Даже поцелуй в щёку, которым тебя провожает мать, обусловлен исторически. Зулуска не имеет права целовать сына. Твоя мама легко и свободно разговаривает с твоим отцом в присутствии его мамы — твоей бабушки. И не просит на это её разрешения. Для индийца это выглядит возмутительнейшим нарушением правил приличия.
   Всё, что вокруг нас, как и мы сами, имеет свою историю.
   И заметнее всего это именно тогда, когда смотришь на детские игры. От самых тихих до самых шумных.
   Ты никогда не задумывался над родословной обыкновенной рогатки? Нет? А зря! Ведь в числе её знатных родственников и римская катапульта, и праща, камнем из которой, согласно Библии, юноша Давид убил великана Голиафа. Лук и стрелы тоже перешли в ведение детей, а когда-нибудь пистолеты-пулемёты, дающие очереди целлулоидными шариками, останутся последним автоматическим оружием на мирной земле. Дети, видишь ли, не ждут, пока станут взрослыми. В свои цепкие ручонки они забирают то наследие веков, которое успели перерасти их отцы. Давно нет царей, а считалка по-прежнему перечисляет: «В золотом дворце на точёном крыльце сидели: царь, царевич...» Каждую весну начинается во всех дворах городов и деревень игра:
 
Не сорвать, не поднять,
Вашу зелень показать.
 
   Когда-то этого требовали от взрослых, а не от детей другие взрослые, притом весьма серьёзные люди — волхвы, шаманы, жрецы. Религиозный обряд превратили в игру. Впрочем, это умеют делать не только дети. Знаете, откуда происходит весёлое слово «фокус»? Да от самых что ни на есть торжественных слов самой торжественной, священной и таинственной церемонии католической церкви. Священник подымает руки над хлебом и по-латыни объявляет этот хлебец плотью самого господа бога. Съедая её, верующий становится «ближе к богу». А фокусники коверкали те же слова над шляпами, которые превращали в кроликов, над пустыми корзинами, из которых после этого вылетали голуби. Так слова «Hoc est corpus» превратились в «фокус-покус».
   Мы уже говорили о том, что дети первобытных племён почти, а то и совсем не дерутся между собой. Может быть, дети нашего времени, нашей культуры куда драчливее потому, что у нас позади классовая история человечества с враждой между людьми? А может быть, потому, что позади феодализм, сделавший драчливость доблестью?
   Дон-Кихот, отправившийся на поиски приключений, только и думает, кого бы вызвать на поединок. В то время, когда Сервантес писал своего «Дон-Кихота», это уже казалось смешным. Но незадолго до этого такие вызовы на бой бросали и принимали более чем серьёзно.
   Марк-твеновский Том готов (по его словам) отлупить противника одной рукой. А в средние века давали (и, что удивительнее, сдерживали) обеты биться с врагом, скажем, закрыв повязкой совершенно здоровый левый глаз.
   Дети превратили древних идолов в куклы, религиозные обряды и церемонии — в игры. Но сами обряды и церемонии часто несли или несут память о времени, предшествовавшем их возникновению. Помнить рассказ о том, как дают соль своим буйволам люди племени тода? Так вот, у тех же тода сейчас патриархат. Это значит, что главой семьи считается мужчина, что мужчины вершат дела в совете племени, что они же дают главных жрецов.
   «История человечества — это история его борьбы. Борьба между женщиной и мужчиной, борьба между племенным вождём и старейшинами, борьба между феодалом и вассалом, между монархом и народом, борьба между капиталистом и рабочим... Менялись социально-экономические условия, менялся смысл борьбы. Племя тода находится в самом её начале. Идёт борьба между женщинами и мужчинами. Кто должен стать господином и хозяином? Отец или мать? ... Пастух одержал победу над охотницей и собирательницей...
   Что отнял победитель у женщин? В первую очередь имущество. Женщина тода наследовать его не может. Имущество принадлежит её отцу, брату или мужу. Когда-то было иначе. Ведь не зря на женской погребальной церемонии сжигают ритуальную хижину и приносят в жертву буйволов. У женщины в Аменодре (стране мёртвых) должен быть свой дом и свои буйволы.
   Страна мёртвых отличается явным консерватизмом... Живые не хотят, чтобы предкам в Аменодре стало известно, что произошло в племени. Женщины, как прежде, являются туда с домом и буйволами, а мужчины только с буйволами... На высшего жреца племени... женщины теперь не могут даже смотреть. Но погребальная церемония возвращает женщину в мир, где правили прародительницы. И в этот мир она приходит, как бы вы думали, в чём? В чёрной тюни (одежде) высшего жреца... Смерть каждый раз перебрасывает мостик в прошлое, вновь приобщает отцов к древним законам и воскрешает в их памяти попранные ими традиции матерей».
   Эти отрывки я взял из книги Л. В. Шапошниковой «Тайна племени голубых гор».
   Не надо думать, что только первобытное племя воскрешает в обрядах далёкое прошлое. Европейские гробы происходят от ящиков, в которые запирали мертвеца, чтобы он не мог причинить вреда живым.
   Ты, наверное, видел — не в музее, так на картинке — египетскую мумию. При случае, когда увидишь её ещё раз, обрати внимание на покрывающие мумию бинты. Они ведут своё происхождение от верёвок, которыми мертвеца связывали. А кое-где трупу ломали ноги и руки. Очень уж боялись люди в древности своих мёртвых. В память об этом страхе остались и гробы, и легенды о вурдалаках, свирепых вампирах, выходящих из земли сосать кровь людей, прежде всего — своих близких. В глубоком прошлом считали во многих племенах, что все мёртвые враждебны всем живым, но главные враги для умершего те, кто был ему всего дороже.
   Впрочем, хватит мрачных материй. Куда веселее довольно обычная история превращения необходимого когда-то, но ставшего ненужным дела в религиозный обряд, а обряда — в игру.
   «... Плетёнка... была сложена из трёх тонких слоёв сланца, с оболочкой из коры зелёного дуба, скреплённой гибкими прутьями. В стенках были оставлены отверстия для доступа воздуха. Такие плетёнки с Огнём требовали неусыпных забот. Нужно было защищать пламя от дождя и ветра; нужно было смотреть за тем, чтобы огонь не хирел и не разгорался больше, чем следует; нужно было часто менять кору». Да, серьёзным делом была охрана огня для героев книги Рони-старшего о первобытных людях «Борьба за огонь».
   Так берегли огонь. Потом его научились получать трением дерева о дерево, ударом кремня о металл. И тут же хранение огня берут на себя служители религии. Жрецы богини Весты — весталки стерегут его в Древнем Риме. Та из них, что даёт ему угаснуть, будет закопана живою в землю.
   Прошли почти две тысячи лет с той поры. Давно никто не верит в богиню Весту; шестьдесят поколений назад пала Римская империя, успевшая до этого принять христианство. А во Франции и Италии до сих пор девочки разжигают костёрики из валежника и охраняют их друг от друга. Неудачница подлежит «суду» и «казни».
   Маршак когда-то писал: 
 
Всё то, чего коснётся человек,
Приобретает нечто человечье.
Вот этот дом, нам прослуживший век,
Почти умеет пользоваться речью.
Давно стихами говорит Нева,
Страницей Гоголя ложится Невский,
Весь Летний сад — Онегина глава,
О Блоке вспоминают острова,
А по Разъезжей бродит Достоевский.
Сегодня старый маленький вокзал,
Откуда путь идёт к финляндским скалам,
Мне молчаливо повесть рассказал
О том, кто речь держал перед вокзалом.
А там ещё живёт петровский век
В углу между Фонтанкой и Невою...
Всё то, чего коснётся человек,
Озарено его душой живою.
 
    И поэт прав. Только тут можно говорить о душе не просто человечьей, а о душе человечества.
   Любая вещь из тех, что нас окружают, бомба времени. Вся история физики стоит за электрической лампочкой. А о приключениях, скажем, шапки, о том, какую роль она играла и как менялась у разных народов, можно написать целый роман.