Покровский В.. Метаморфоза

пульт. Снижаюсь. Одновременно с падением дерева сажусь на маленькую
поляну. А деревья здесь, как и раньше - многоэтажные.
Фары "Бисектора" освещают ничем не примечательную растительность - я на
буфере Галлины, где еще нет искусственных биоструктур, но где из
галлинских представителей флоры остались только самые скучные и неопасные
для людей. То есть, конечно, всякое может быть, но не должно - все-таки
природа здесь сама себя контролирует, делает то, что когда-то мы и
заказали.
Чтобы разогнать кромешную тьму и хоть как-то сориентироваться, включаю
все огни, какие есть на вегикле. До броневичка "Бисектору" далеко, но
все-таки кое-что. Справа вижу вегикл Муруровы, до середины капота
въехавший в громадный лоснящийся ствол, от которого теперь остался
метровый пень. Гниют на Галлине деревья, быстро гниют.
Я выскакиваю из "Бисектора", подбегаю ближе. Дверца распахнута, вегикл
пуст. Только теперь слышу (будто не было раньше слуха, а теперь появился),
как, довольно далеко уже, трещит кустами и топает ножищами мой
недосягаемый Мурурова. По привычке бросаюсь в погоню и тут же набиваю
шишку.
Полная тьма, что такое? На секунду теряю ориентацию, оглядываюсь, ищу
огни "Бисектора". И не нахожу, вот что меня удивляет. И не то чтобы сердце
начинает стучать быстрее, что-то еще вдруг заколотилось во мне, откуда ни
возьмись - паника.
Вдалеке слышу пронзительный крик, похоже, что человеческий. Резко
оборачиваюсь на звук. Ничего не вижу, конечно. Еще крик. Протяжный,
несомненно человеческий. Мурурова? И храп затем, не похоже, что
человеческий. И рык страшный. Это ведмеди. Но их же здесь, на буфере... И
тут вспоминаю, что с ними-то как раз и неладно.
Нас специально натаскивали на ведмедей, я умею. Когда-то, в одном из
первых галлинских проборов, стадо взбесившихся ведмедей растоптало и
погрызло почти полную куаферскую команду - они выбрались на пикник и не
взяли с собой оружия, остолопы. Кажется, именно после того пробора
антикуаферы, их тогда называли антикуистами, подняли дикий шум и лет на
тридцать задержали планетную колонизацию. Я еще малышом был и плохо помню,
но куаферов тогда на каждом углу ругали. Потом, когда все успокоилось и
антикуистов как следует поприжали, я уже сам стал куафером. Я имею
склонность к самоанализу и порой думаю, не из-за того ли я куафером стал,
что их так сильно в моем детстве гоняли? Очень многие при мне в куаферство
стремились. Толпами.
А вторая моя планета как раз Галлина была, я тебе о ней почти не
рассказывал до инспекции. В память о побоище, которое ведмеди устроили,
нас первым делом на них стали натаскивать. Без оружия, голыми руками, с
двумя справлюсь элементарно. А по очереди нападать станут, так и со всеми.
Надо слабые места знать, вот в чем секрет. И еще надо устроить так, чтобы
они на тебя нападали по очереди. И сами грызлись между собой. Если
разобраться - нехитрая штука ведмедей бить. Для мальчишек, для
приключенческих стекол. Захватывающее зрелище.
Я стою, прижавшись к стволу кротового дерева, и говорю себе:
- А-а-а! Ведмеди?! Бовицефальчики! Ну, я вас сейчас!
И подогрев себя таким образом, бросаюсь вперед очертя голову. То есть
голову я не очерчиваю, выражение просто такое. Может, и со
староанглийского. Ни разу больше головой в дерево не въезжая, обязательно
себя подогреть надо, тогда все получится. Закон такой.
Вытянутыми руками вперед, вваливаюсь на поляну, а там уже ждут меня на
корточках штук десять ведмедей. Что ж, я готов, ребята, я всегда рад с
ними встретиться. Теперь главное - вызвать их на себя так, как удобно мне,
а не им, чтобы по очереди ко мне, будто на прием в медицинский кабинет. Я
издаю звук, особый такой, они не любят его, они всегда на него идут, а сам
потихоньку отступаю к деревьям.
Громадные скользкие туши при свете звезд. Но я и без звезд могу на
Галлине, специально на мрак натренирован. Они грозно поднимаются - отвык
я, даже страшновато немного, но паники той уже нет, так, чуть-чуть. Встав
на задние лапы, они хором всхрапывают и с топотом, похожим на муруровин,
вечная ему память... убегают в другую сторону.
- Эй! - говорю я, ошарашенный донельзя. - Как же? Что это они... Куда
побежали?
А ведмеди груз-платформами через лес ломятся, и храпят, и ревут
испуганно. Но ведь не может же быть, чтобы они меня испугались!
Внимательно огляделся. Тишина снова. И никого на поляне. Бесшумно (это
мы тоже умеем) обыскиваю окрестности. Тишина. Ну, совершенно полная
тишина. То, что ни птиц местных нет, ни зверей, это еще понятно - не любят
они ведмежачьих игр рядом с собой, беспокойные соседи ведмеди. А вот то,
что даже следа не нахожу от своего приятеля Муруровы, это меня совсем с
толку сбивает. Отсюда шел его крик, здесь ведмеди над ним храпели - я
слышал, мне вовсе не показалось. Начисто сглодать его не могли, ведмеди
людей только калечат или убивают, но не едят. Только нет, совсем нигде нет
Муруровы, ни мертвого, ни живого, ни полуживого. Странно.
Так много странного в тот день было вокруг! Не знаю, понимаешь ли ты
меня. Ты помнишь свои сентенции? "Странное - это жизнь". "Обычное - это
нежить". А я тебя язычницей называл, потому что дерево у тебя мучалось,
когда ты с него ветку срывала, звезды плакали, облака улыбались, воздух
изнывал от любви, ты даже с жареными орлами поболтать любила - сначала
перед тем как изжарить, а потом перед тем как съесть. Ты болтаешь с ними
сейчас? Так я о странном.
Странного было много, странным, собственно говоря, было все - и сам
город, и люди, и отношения между ними, даже состояние мое и то необычным
казалось. Болели кости, болело сердце, знобило, что-то происходило с
зубами, не то чтобы зубная боль, нет, не боль, а чужеродность во рту,
словно зубы вдруг выросли во все стороны, словно их стало у меня вдруг
слишком много и слишком стали они большими, такими, что рот закрывался
словно бы и с трудом. И кожа - она горела. Вообще это бывает, когда новая
планета, иногда совсем удивительные вещи с организмом случаются, так что я
на все это совсем и не обратил бы внимания, да и не до фокусов своего
здоровья мне было тогда, если б в тот момент, когда ведмеди от меня
убежали, я совсем растерялся бы от всей навалившейся на меня нелогичности
и не выбрал бы пары секунд для занятия самоанализом. Главное - пятки
болели. Это тревожило: больные ноги даже в культурном галлинском лесу -
опасная вещь. Я начал подумывать о возвращении в Эсперанцу. Все чудилась
мне ловушка.
Но слишком долго самоанализировать мне не пришлось. Я снова услышал
крики. Сразу несколько человек завопили совсем недалеко от меня, панически
взывая о помощи.
Забыв про ноги, я кинулся туда. Я бежал и думал, что странно услышать в
такое время и в таком месте сразу несколько человеческих голосов, особенно
если учесть, что леса переполнены аномально расплодившимися ведмедями.
Крики не умолкали, и почудилась мне в криках тех какая-то нарочитость, и
снова подумал я о ловушке, смысл которой понять еще был не в силах. Я
перешел на бесшумный бег и вспомнил все приемы ночного видения, даже те,
которые давно позабыл. Я включил особый тип видения - у нас его называют
"интуитивным". И хорошо сделал, потому что у интуитивного зрения есть одно
преимущество перед другими - оно не приводит к зрительному шоку при
внезапной световой вспышке. Потому что впереди я вдруг увидел ярко-красный
костер. Изо всех сил пытаясь успокоить дыхание, перебегая от дерева к
дереву, благо на Галлине они удивительно толстые, я становился к костру
все ближе и ближе, пока не очутился совсем рядом.
И еще одна странная мне картина открылась. Вокруг костра на складных
стульчиках сидели семь или восемь цветастых, самых, между прочим,
типичных. Они сидели, положив на колени руки и подняв лица к ночному небу.
От костра их лица светились. Цветастые пели. Нет, не пели - кричали, звали
на помощь, особо не надрываясь, но громко и до ужаса правдоподобно.
Занятие это им нравилось: и на физиономиях, и в самих позах читалось
крайнее удовольствие, упоение даже - ну, знаешь, как иногда люди хором
поют? Выходило у них хорошо - слаженно, многозвучно, буха Фага, честное
слово.
Пока я таращил на них глаза, пытаясь понять, в чем дело, они в какой-то
момент прекратили свой крик, потому что один из них поднялся со стула и
сказал:
- Хватит.
Они послушно замолкли, сложили стулья и, взяв их под мышки, словно
чиновничьи папочки, гуськом удалились.
Это было глупо - преследовать их. Ловушкой отсюда разило сильно. Но не
пойти я не мог. Потому что старший, тот, кто дал им команду прекратить
крик, был мне знаком. Ох, ребята, он был мне очень даже знаком, с прежних
еще времен, вот не ожидал его здесь встретить, я ведь его другом считал, я
никак не думал, что после всего увижу его в лесу на Галлине среди
цветастых. Он даже не слишком гримировался, и цветастая одежда сидела на
нем мешком. Узнать его ничего не стоило. Потом мне пришла в голову мысль,
что он внедрился к цветастым, потому что профессия у него такая была -
инспектор космопола, а звали его (по крайней мере я его под таким именем
знал), звали его Виктор Коперник.


Костер как-то очень сразу потух, и я подумал - театральный костер. Я
вышел из-за дерева и наступил на него, и он, конечно, оказался холодным.
Ходить по лесу никто из них не умел. Только охотники умеют, мы, да еще
кое-кто из космополовцев, из тех, что с нами обычно связаны, а остальные -
зачем им?
Их было очень хорошо слышно, я почти не таясь пошел следом. Они шли
цепочкой, держась друг за друга, а вел их Коперник. Он как сомнамбула
водил перед собой вытянутыми руками, но ни разу не наткнулся на дерево.
Скоро я догнал их, так медленно и неуверенно они двигались, и тут Коперник
остановился. Он стал встревоженно вертеть головой, словно принюхиваясь. Я
подумал сначала, что они заблудились, но потом понял причину: справа от
нас, сплошь устилая землю между стволами и выпученными из земли узловыми
корневищами (фирменная марка Галлины), лежали бовицефалы. Они лежали не
шевелясь, не издавая ни звука, только смотрели на нас - вот что меня тогда
удивило. Коперник махнул им рукой, словно скомандовал, они послушно
приподнялись со своих мест и тоже как-то не по-ведмежачьи. Но мне было
тогда не до всех этих тонкостей, хотя обилие животных хоть кого поразило
бы. Громадное лежбище!
Коперник удовлетворенно кивнул, и цепочка двинулась дальше. Дом возник
перед нами совершенно неожиданно, я должен был его учуять, деревянный
человеческий дом, совершенно обычный походный коттеджик на два этажа плюс
подвал - сколько раз я сам ставил точно такие же. Я сначала принял его за
очень крупное корневище, так он был черен, но Коперник поднял дверь и
пропустил всю цепочку внутрь, а сам остался снаружи.
Вспыхнули огни, раздались приглушенные голоса, замелькали тени в
стрельчатых, под старину, окнах, а потом Коперник громко сказал:
- Вот ты и попался, Хлодомир Вальграф!
Я молчал. Я даже не вздрогнул от неожиданности. Я как будто бы даже и
ожидал, что вот таким злым голосом, примерно с такими же словами обратится
ко мне Коперник. Это было нелогично и непонятно, но в тот день непонятным
и нелогичным было для меня все. Я, впрочем, и сегодня многого понять не
могу.
- Ты видишь, - продолжал он, - что мстить некому и не за что. Я жив. Ты
ведь понял, что это спектакль был?
Странный спектакль, подумал я, очень странный.
- Выходи, никто тебя не тронет.
И он медленно пошел в сторону дерева, за которым я прятался.
Меня била дрожь, я заболевал, тело казалось липким, и я не был уверен,
что оно не подведет меня, если дело дойдет до схватки. Слабость,
нежелание, даже страх... растерянность, конечно, все это вместе.
Голоса в доме быстро стихли, оттуда доносилась только тихая невнятная
музыка. Я слышал даже дыхание Коперника. И где-то рядом были ведмеди,
очень много ведмедей, совсем рядом. Я не видел их: интуитивное зрение было
сбито огнями дома, настраивать - нужно время.
- Ну что ж ты, Хлодомир? Неужели боишься выйти?
От отца, кроме склонности к самоанализу, мне досталось вот что: он
научил меня избегать поспешных действий. Тогда перед домиком, в темноте, я
бы любых действий с удовольствием избежал. Трудно сказать, какая сила,
какая необходимость заставляла меня через муку выбирать, что делать. Я
ничего не мог понять: откуда здесь Коперник, почему так со мной говорит,
что значит эта ловушка? Слов нет, был он при жизни особой личностью,
других таких я, пожалуй, и не встречал. Среди космополовцев считался
шишкой из крупных, о чем говорили его мнемосвязь с космической
интеллекторной системой, его возможности, о которых простому смертному и
не догадаться; поговаривали у нас ребята, что люди его ранга могут даже
жить дня два-три после смерти, они вроде зомби становятся, потому что
оставляют интеллектору какое-то там особое завещание, какую-то
последовательность действий, цель - словом, что-то чисто служебное, но
вообще-то невероятное. Я не верил, считал, что чушь. И еще я не верил, что
зомби вот так мог со мной говорить, что Коперник мог дать интеллектору
указание после его смерти так со мной говорить. Это все было
предательство, что он там, у цветастых, что он так со мной разговаривает,
это было предательство, и если полчаса назад я жизнь бы отдал, чтобы
отомстить за его смерть, то сейчас бы я за ту же самую цену уничтожил его
вторично. И становилось понятно, почему вдруг удушение, такое...
интеллигентное убийство, бескровное, не портящее тело, простая
приостановка дыхания; становилось ясно... и абсолютно все непонятным
оставалось и становилось. Что он вот так вот со мной говорил - непонятно;
и все, что он на Галлине делал, - неясно; и моя верность ему, чуть ли не
мистическая, и ужас мой, что вот, умер Коперник и больше не будет у меня
Копа, и понимающе никто не посмотрит, и не хлопнет никто по плечу, как он,
мой Коп; и то, что он здесь, передо мной, в темноте, и то, что он все от
меня скрывал, и... я не знаю, я не могу объяснить. Как же сказать? Мне бы
с ним посоветоваться, как быть, но не с тем, что у домика, а с прежним, ну
с тем хотя бы, кто смеялся у магистрата... Я беседовал с ним, умершим, в
той ночной тишине, подсвеченной невнятными музыкальными фразами, я шептал
тихонько обвиняющие слова, а потом Коп остановился в пяти метрах от моего
дерева и поднял руку, а в руке его я увидел скварк.


Мне не на что было надеяться... люди из космопола виртуозно владеют
скварком, у меня даже миллионной доли шанса не оставалось. И я прыгнул. Я
прыгнул хитро (для непрофессионала хитро, не для Коперника), с изгибом, я
летел на него, и скварк был нацелен мне точно в грудь. Я совершенно не
понял, почему он не выстрелил - мелькнула мысль, что он, наверное, тоже
чувствует себя плохо.
Он не то что не выстрелил - он даже не сгруппировался, даже не
отреагировал на прыжок боевым блоком, чисто рефлекторным боевым блоком, он
всего лишь присел-от неожиданности. Я уверен, что не убил его, убивать у
меня даже мысли не было, я просто ударил его сбоку двумя ногами, чтобы
отключить на минуту, и он позорнейшим образом упал на спину, этот
Коперник. Клянусь, я не хотел его убивать. Я больше чем уверен, что он
просто упал, и я все правильно сделал.
Но я тоже упал. Я лежал в траве, а рядом валялся Коперник, я понимал,
что немедленно надо встать и... убираться? Нападать? Словом, что-то
немедленно делать. Но меня словно парализовало - так плохо я себя
почувствовал вдруг. Я был тяжелейшим образом болен. Я, кажется, застонал.
Музыка смолкла, поднялась дверь, ко мне подбежали двое. Я нашел силы
сопротивляться, и цветастые стали со мной грубы. Они били меня, пока
тащили в дом, били молча и быстро, а мне становилось все хуже и хуже, и ни
на что уже не оставалось сил. Меня трясло. Мне казалось, я умираю.
Они волоком втащили меня в свой дом, в ярко освещенную комнату,
швырнули на ковер и стали пинать ногами. Это продолжалось недолго, потому
что скоро раздался знакомый голос (каждый звук отзывался болью во всем
теле - не люблю боли):
- Немедленно прекратить эту виоленцию!
Ох, как болели мои косточки, ох, как клеточки мои лопались, и глаза
резало, и горло сводило, и дышать было почти невозможно, и все нервные
окончания словно взбесились.
- Приходите, приходите в себя, дорогой мой. Ну? Вам уже лучше? -
спросил меня кто-то.
Ни черта мне не было лучше, откуда тут лучше, но, по крайности, я нашел
в себе силы собрать мысли, ощутить себя собой, пусть и очень больным. Я
уже знал - чуть-чуть поднапрячься, и я вспомню, кто со мной говорит.
- Посадите его в кресло. Что ж это он на полу?
Ох, как больно меня подняли, как цепко схватили множеством невежливых
рук, как немилосердно швырнули в кресло!
- Сейчас придете в себя, дорогой Хлодомир, это болезненно, но это
нормально, так и должно быть, небольшой предварительный приступ. Сейчас вы
немножко придете в себя, и будет у нас с вами маленькая, но ответственная
конверсация.
- Тише, - страдальчески говорю я. Голос, который мне так необходимо
вспомнить, вызывает боль и мешает сосредоточиться.
- О (тоном ниже)! Мы уже говорим? Быстро, удивительно быстро. Скоро и
конверсацию будем в состоянии выдержать.
- А? - спросил я, уже почти вспоминая.
- Конверсацию. Беседу - в переводе со староанглийского.
Эрих Фей, бессменный хранитель городского спокойствия. Точнее, если я
только не ошибаюсь, временно исполняющий обязанности оного. Очень
временно. На период конверсаций и мутуальных - то есть общих - акций
совместно с неким Хлодомиром Вальграфом, куафер-инспектором и, похоже,
последним идиотом, добровольно сунувшимся в не слишком ловко расставленную
ловушку. Вот он, прямо передо мной, в своем плаще для вечерних ивнингов.
Расплывается немного, но это пройдет. Положив ногу на ногу, он сидит
посреди комнаты в роскошном кресле "Самаритэн". В таком же полулежу и я
сам. В креслах похуже, словно зрители на домашнем спектакле, расположились
у стен человек двадцать цветастых. Даже для здорового многовато, а я
болен.
- Фей, - говорю я.
- Узнали, - ласково улыбается он. - Узнали, голубчик Вальграф. У меня
очень запоминающаяся внешность. Если даже это и недостаток, то я им...
- Что все это значит, гранд-капитан?
- ...то я им дорожу, - заканчивает Фей. Благожелательно глядя на меня,
он задумывается, он теребит подбородок, добрая улыбка на его лице вызывает
очередной приступ боли, терпимый, впрочем. - Дорогой Вальграф! Я хочу
сообщить вам прежде всего приятную новость. Следствие по интересующему вас
делу закончено, и убийца найден!
Я сначала не понимаю.
- Какой убийца?
- Ну как же, убийца вашего друга, нашего дорогого Коперника. Неужели
забыли? Нехорошо.
- Но он же... - Я оглядываюсь по сторонам в поисках Копа, но его нет в
комнате. Это странно. Я знаю свой удар, он уже должен был оклематься.
- Я говорю про убийцу Виктора Коперника, сотрудника космопола, вашего
соинспектора, которого на ваших, между прочим, глазах удушили не далее чем
сегодня. Неужели не помните?
- Да, но... Я же его видел потом! Он сказал, что это был спектакль.
- Спектакль, - улыбаясь, говорит Фей. - А? Хорошенький спектакль! Ну
конечно, спектакль, дорогой мой! Спектакль, во время которого был убит ваш
товарищ. Разумеется, что еще, кроме спектакля?!
- Я что-то не очень понимаю...
- А я вам как раз и объясняю. Ничего не намерен скрывать. Не таков. Для
начала хочу сообщить вам (а вы все никак не даете), что оперативная
инвестигация, проведенная не без вашей помощи, кстати, за что стража
городского спокойствия выражает вам искреннюю... то есть это я выражаю вам
от имени... - Фей немного путается в словах, ему хочется сказать книжно. -
Словом, преступник найден и обезврежен. Это...
Фей делает паузу, многозначительную и, пожалуй, чересчур долгую. Но я
не собираюсь его прерывать. Мне и самому интересно.
- Это...
Я молчу и внешне не проявляю любопытства. Я болен, мне надо набрать
силы, чтобы отбиться от обвинения в убийстве собственного приятеля.
Двадцать человек все-таки. Ох, ребята...
- Это - Подводный Вулкан! - провозглашает наконец Фей тоном
конферансье, объявляющего выход артиста. - Прррошу!
Раздаются аплодисменты. Кто-то кричит "браво". Любопытно развлекаются
здесь цветастые. Появляется, я не заметил откуда, мой старинный знакомый,
официал Мурурова. На тонком металлопластовом поводке, зацепленном за
наручники, он ведет того самого худосочного парня, что удушил Коперника -
я сразу его узнал. Оба празднично улыбаются.
- Знакомьтесь! - говорит Фей. - Его зовут Подводный Вулкан. Настоящего
имени не знает никто (парень приветственно дергает головой). У него было
тяжелое детство. С раннего, можно даже сказать, с очень раннего возраста
он пошел по кривой дорожке и связался с районной бандой душителей.
Изворотливость (парень кланяется), неуловимость (еще поклон), смелость
поступка и мысли (поклон и аплодисменты, которые Фею приходится переждать)
снискали Подводному Вулкану дурную славу, сделали его грозой всего города.
Но он связался с космическими охотниками, и это положило его карьере
конец.
- М-да, м-да, м-да! - Вулкан юмористически всхлипывает и дурашливо
разводит руками. - Вот это самое меня и сгубило. Ни за что не связывайтесь
с чужими, они не доведут до добра!
- От имени Эсперанцы хочу заявить вам, дорогой Вальграф, что люди
Галлины никогда не подняли бы руку на прославленного стража космического
спокойствия, каким, вне всяких сомнений, был незабвенный Виктор Коперник.
- Ни-ко-гда! - с жаром подтверждает Вулкан.
Солидным кивком Мурурова выражает свое согласие со сказанным.
- Иные силы направили руку Подводного Вулкана, иные, это доказано. Он
был лишь слепым орудием, невинной жертвой циркумстанций - обстоятельств в
переводе со староанглийского.
- Невинной? - удивляюсь я через силу.
- Именно.
- Именно, - вторит Вулкан. - Конечно, невинной. Еще чего.
- Проклятые космические охотники, а не он, отняли у своего злейшего
врага Виктора Коперника, самое дорогое, что у него было - они у него
отняли жизнь. И мы еще посчитаемся с ними, у стражи городского спокойствия
длинные руки!
- И когти, - вставил, ухмыляясь, Мурурова.
- Но, дорогой Хлодомир, пока у нас только их слепое оружие, и мы должны
считаться с тем, что хотя его невиновность только что перед вами доказана
полностью... да-да, полностью, дорогой мой, ирония здесь мало уместна...
доказана полностью, слепое орудие тоже должно быть наказано, пусть и...
как это?.. минимально - так требует закон.
- Перед законом я склоняюсь, - произнес Вулкан, расшаркиваясь, и в
подтверждение своих слов склонился перед законом.
- Мурурова, приступайте, пожалуйста.
Тот тяжело вздохнул, укоризненно посмотрел на меня:
- Из-за вас все, инспектор. Говорил же я, не люблю таких дел.
Он отцепил от наручников, сковывающих руки Вулкана, свой
металлопластовый поводок.
- Ну-ка, повернись спиной!
- Чего еще?! - с тревогой вскрикивает Вулкан.
- Повернись, тебе говорят!
Он разворачивает Вулкана к себе спиной, тот в страшной панике
оборачивается к Фею, хочет что-то сказать, но петля уже захлестнута вокруг
шеи. Вулкан взбрыкивает и обмякает в руках Муруровы.


Не могу пошевелить даже пальцем от слабости или от чего-то еще. Я
чувствую себя плохо, ребята, и я понимаю, конечно, что хорошо чувствовать
себя в таких обстоятельствах просто неприлично - я только хочу сказать,
что мне немножечко хуже, чем можно себе представить. Мои мозги -
тошнотворная теплая жижа. Мне все время хочется выяснить, весь этот день
проклятый хочется выяснить, что же, в конце концов, вокруг меня
происходит, от объяснений Фея только еще больший туман, хочется нужные
вопросы задать или отдать, я не знаю там, нужные распоряжения, а вместо
этого я или молчу, или подаю нужные не мне реплики, совершаю поступки,
цель которых мне не ясна, и такое чувство, что впадаю в абсурд, не могу из
него выбраться. Только и остается что бить лапками изо всех сил и
стараться сбить в масло эту сметану.
Я молча наблюдаю, как довольный Мурурова с гордостью победителя
утаскивает за ногу труп Вулкана. Я теперь вижу, куда он уходит, там такая
маленькая дверца на кухню. Когда дверца открывается, оттуда доносится
шипение, бульканье и пахнет очень аппетитным каким-то варевом. Впрочем,
если человек целый день не ел...
Я сглатываю слюнки и говорю:
- Это расправа. Зверская расправа. Для удовольствия.
- Нет, мой дорогой Мурурова, - скорбно возражает мне Фей. - Это казнь.
Это жестокая необходимость. Убийцу должна настигнуть кара. Она его
настигла.
- Я сомневаюсь, что он убийца.
- Ну и что? У меня тоже сомнения. А как же без сомнений? Очень может
быть, что и не он убийца, а вы. Да и было ли оно вообще, это убийство?
Ведь мы о нем только с ваших слов знаем. К тому же сейчас развелось на
Галлине столько совершенно похожих людей. Тут, пожалуй, засомневаешься и в
себе самом. Но карать-то все-таки надо!
- Что-то я вас чем дальше, тем больше не понимаю.
- У нас с вами, дорогой Вальграф, видимо, разные парадигмы. А вы
задавайте вопросы. Я ведь ничего не скрываю.
Но я не хочу задавать вопросы. Я хочу разобраться сам.
- Ну, если вы не знаете, с чего начать, то я вам с вопросами помогу.
Вот например. Был ли убит Виктор Коперник? И подозреваю - два раза.
- Как два раза? Я не убил его. Я уверен, я знаю!
- Когда мы закончим, вы сможете посмотреть, дорогой Хлодомир, на свою
собственную работу.
- Этого не может...
- Вопрос второй. Жив ли Виктор Коперник? Ответ - не знаю. Очень может
быть, что и жив, но очень может быть, что и умер. Задаем третий вопрос,