— Если вы будете показывать конфеты другим ребятам, тетя Таня никогда больше не сможет приносить их вам. Ребят на улице много, конфет у тети Тани не хватит даже по самому маленькому кусочку всем разделить. Вот когда мы сможем всех угостить, тогда и позовем, а пока никому не говорите, что тетя Таня уходила за конфетами.
Малыши посмотрели на Таню благодарными глазами. Еще бы! Они давным-давно знали, что надолго отлучаться из дому опасно, а тетя Таня ничего не побоялась, чтобы принести им конфет.
Таня и Тереза Францевна переглянулись и вздохнули. Как было бы хорошо, если бы могли сейчас детишки вырваться с победными кликами на улицу и чтобы кромсали, делили там свои конфеты на десятки кусков. Если бы, конечно, и конфет было немного побольше. И насколько радостнее было бы даже услышать спор, что кто-то нечестно разломил свою конфету, чем вот это тихое шуршание развертываемых в уголке глянцевитых бумажек…
Вечером за чаем Таня сказала:
— Тамара Сергеевна, пропишите меня, пожалуйста. Это необходимо, — и положила на стол свой паспорт.
— Да, дочка, я уж давно про это думаю. Лучше нам прописать ее, поддержала Тереза Францевна. — Правда, могут придраться в полиции: дескать, в доме этом начальник из полиции живет, а ты им свое — мол, племянница под надзором самого начальника будет.
— А где он? — спросила Таня.
— Кто ж его знает… Не бойся, появится, — брезгливо сказала Тереза Францевна. — Он надолго нас не покидает. Есть такие тыловые вояки. Ничего не боится, лишь бы не его кровь лилась, а чужая. Видно, куда-нибудь на дознание поехал.
— Деньги нужны, — задумчиво сказала Тамара. — Без взятки вряд ли что выйдет. У меня есть немного…
— Об этом не тревожьтесь, — прервала Таня. — Мы привезли, я взяла сегодня.
Уже через несколько минут Таня поняла, что о прописке думали они все трое. Тамара, кстати, сумела даже разузнать немало полезных вещей.
Надежные знакомые сказали ей, что и в бюро минской городской управы, и в немецком заявочном бюро (появилось и такое учреждение!) городского паспортного стола у подпольщиков есть свои люди. Через них удавалось доставать бланки, разные пропуска, образцы печатей, а то и готовые паспорта с пропиской.
Рассказывая это, Тамара вопросительно посмотрела на Таню, но Таня лишь развела руками — не их дело было вмешиваться в такие вещи. Тогда Тамара с гордостью сообщила, что выяснила даже, в какой день и к кому из чиновников лучше обратиться, какую предложить взятку.
— Советскими деньгами берут, — сказала она со злостью. — Надеются, что ли, богато после жить при Советской власти?
— А что ж, и надеется кое-кто, — вмешалась Тереза Францевна. — От таких не жди, что они захотят добровольно свои грехи искупить. Они и потом, когда наши вернутся, все будут к жирному куску лезть. Ну конечно, удирать придется подальше да деньги припрятать поглубже.
— Неужто уцелеют такие гады, прихвостни фашистские? — задумчиво сказала Тамара.
— Не уцелеют, везде найдем, — решительно произнесла Таня.
Но Тереза Францевна покачала головой:
— Не везде, милая, и не сразу. Страшные это люди и ох какие ловкие да оборотистые. Ну да разберемся, скорее бы только война кончилась.
— Разберемся, — энергично и бескомпромиссно согласилась Таня, так что Тереза Францевна рассмеялась.
— А ты у нас прямо комиссар! Но разбираться — это мы потом будем, ладно? Сейчас пока будьте там похитрее да попочтительнее. Почтительность они любят, хотели бы, чтоб все перед ними на брюхе ползали.
— Не выйдет! — в своей обычной манере коротко отчеканила Таня.
Тереза Францевна погрозила ей пальцем:
— Ну-ну, ты не очень-то!
И вот наступил день, когда Тамара Сергеевна Синица, владелица дома, взяла с собой толстую домовую книгу и отправилась в городскую управу. Таня шла за ней, размышляя, как трудно привыкать ко всем этим названиям: полиция, городская управа… Будто в прошлый век попала.
Шли молча. Нужно было сосредоточиться, взять себя в руки. Малейшая неточность в ответе, случайный промах могли бы им дорого обойтись.
В здание городской управы Тамара и Таня вошли с самым независимым видом. Нужно, мол, выполнить небольшую формальность, но до чего же скучно сидеть и ждать тут в приемной — только это и можно было прочесть на их лицах.
Окидывая скучающим взглядом приемную, Тамара прежде всего хотела выяснить, нет ли тут кого из соседей либо знакомых. Ненароком окажутся такие, что давно знают их семью да еще донесут, что слыхом не слыхали про Тамариных родичей в Витебске.
Тамара знакомых лиц не увидела, но в эту минуту к Тане метнулась тоненькая фигурка:
— Танюша, какими судьбами?
Девушки обнялись, в обнимку вышли на улицу. Вскоре Таня вернулась, прошлась спокойно по приемной — к счастью, на нее никто не обращал внимания.
— Школьная подруга, — небрежно кинула Таня Тамаре. Та как стояла у стены, так и застыла, прижимая к себе пухлую домовую книгу. Что за подруга? Откуда?
И Таня повторила с иронией:
— Представь себе, Тамарочка, школьная подруга…
Но должное Таниному самообладанию Тамара смогла отдать лишь позже, когда узнала подробности: подруга была самая настоящая, школьная, москвичка.
«А ведь, наверно, прибыла сюда по заданию, — мелькнуло в голове у Тани, когда девушка, ошеломленная неожиданной встречей, кинулась обнимать ее. — Неужели и меня, и себя провалит?!»
В обнимку выходя с подругой из приемной, улыбаясь ей, Таня шепнула: «Ни слова. Сейчас же уходи отсюда», — а отпустив ее, произнесла разочарованно: «Торопишься? Жаль. Я тебя провожу немножко…»
В общем, со стороны все выглядело обыденно, привычная сценка, каких немало происходит вокруг. Но Таня не сразу смогла заговорить с Тамарой, нелегко далось ей это веселое спокойствие, эта естественность, благодаря которой ни полицейские, ни посетители не придали никакого значения случайной встрече двух девушек. Хорошо еще, что в приемной было шумно, хлопали двери, входили и выходили люди с домовыми книгами и почти все угодливо здоровались с дежурившими полицаями, поздравляли с хорошей погодой, справлялись о здоровьице.
Подошла очередь. Тамара Сергеевна, пересиливая дрожь в коленях — она все еще не могла успокоиться после нелепой встречи, — вошла в кабинет начальника паспортного бюро, подталкивая под локоть помрачневшую Таню. Нелегкая стояла перед ними задача — униженно просить позволения на Танину прописку у этого ненавистного фашиста, помочь ему лишний раз ощутить себя хозяином и земли этой, и людских судеб. Чуткая Тамара уловила состояние Тани и, сразу позабыв о своем волнении, заговорила нараспев:
— Поклонись, Танечка, господину начальнику.
И Таня напряженно поклонилась, как участница самодеятельности в плохом спектакле.
Тамара протянула Танин паспорт:
— Очень вас прошу, пропишите бедную сестренку двоюродную. Сирота круглая, отец с матерью погибли. Из Витебска она, еле добралась до нас.
— Из Витебска приехала? — Фашист плохо говорил по-русски и поэтому старательно отчеканивал каждое слово. — Паспорт есть, а пропуск где? Нет пропуска? Как же она сумела? Да вы знаете, за это…
Тамара Сергеевна слушала, потупившись. Ее предупреждали: почуявший взятку хапуга поначалу начнет пугать посетителя. Он прекрасно знает: если смутить человека, заставить того потерять самообладание, то и взятку можно выжать покрупнее. Так нет же, ничего у него не получится. И Тамара сказала, недоуменно пожав плечами:
— Да чему вы, господин начальник, удивляетесь? Что девушка прошла без пропуска? На то она и девушка, да еще славненькая. Попросила солдат, повела очами, улыбнулась — мужское сердце и растаяло, пропустили. Вы и сами, мужчина такой интересный, должны понимать…
Иногда люди и более тонкие бывают падки на самую грубую лесть. Фашист усмехнулся самодовольно, сказал «обождите» и скрылся в соседней комнате, оставив дверь приоткрытой. Паспорт он унес с собой.
Разные мысли одолевали Тамару в те долгие минуты, когда они с Таней в томительном ожидании стояли у огромного пустого стола. Что, если фашист сейчас звонит в Витебск, справляется там о Татьяне Климантович? И ему ответят, что такая давным-давно там не живет или еще что-нибудь в этом роде… Как быть тогда? Уйти к партизанам? А дети и старая мать? И можно ли бросить на произвол судьбы Таню? Судя по всему, она прибыла сюда с важным заданием. Но вообще… может оказаться, что выбора и вообще не будет, лучше не думать про это.
Тамара подняла глаза на Таню:
— Может, тебе лучше пока уйти отсюда?
С растрепавшимися кудряшками, с потемневшими глазами, которые от волнения казались вдвое больше обычного, Тамара казалась смертельно напуганной девочкой. Таня ответила ей ободряющей улыбкой.
— Да как же можно, сестрица? Надо ж попросить получше господина начальника. Вы сами говорили, они добрые, и мы тоже не поскупимся, вот у меня тут и деньги в кармане припрятаны…
Таня определенно входила в роль.
Вскоре появился и немец. Поединок продолжался, но теперь немец атаковал с другого фланга.
— Не могу прописать, — сказал он решительно. — Паспорт не в порядке. Ступайте, ступайте, счастье ваше, что я добрый, а не то за хождение без пропуска…
Таня пожала плечами.
— Что ж, сестра, значит, не получается. Придется нам с вами подождать возвращения соседа из полиции, теперь недолго осталось. Придется его побеспокоить, он поручится за нас.
Немец внимательно оглядел Тамару, встретил обезоруживающе спокойный и твердый взгляд Тани и сказал, поколебавшись:
— Конечно, нужно соблюдать правила, но ничего страшного…
Тамара торопливо достала из старенькой сумочки шуршащую пачку немецких марок — эти деньги передал Тане Андрей, — добавила к ним несколько советских тридцатирублевок и коробку самых лучших сигарет «Виктория». Немец от удовольствия раздул ноздри, будто уже вдыхал аромат первосортного табака. Деньги он поспешно сгреб в стол, удовлетворенно хмыкнул.
Прописка Тани Климантович в Минске была оформлена.
Ликующие возвращались Таня и Тамара к дому, который давно уже стал для них общим, в общую свою семью.
Таня торопливо шагала по залитой солнцем улице, но Тамаре отчего-то казалось, будто она не идет, а бежит вприпрыжку, ершистая, задиристая, с короткой своей стрижкой и обветренными губами, похожая на мальчишку. Совсем иная она с детьми, то буйно веселая, то женственно мягкая, исполненная материнской нежности, какая лучшим из женщин в избытке отпущена с самой их юности, независимо от того, свои ли, чужие ли дети оказываются с ними рядом.
Но за всем этим угадывала Тамара в Тане глубокую, молчаливую, целеустремленную силу, что еще не проявилась в полной мере, но непременно проявит себя, и было страшно за Таню, и хотелось помочь ей всем, чем только возможно.
Когда входили в калитку, Таня прижалась плечом к Тамаре и крепко, благодарно пожала ее руку.
МИНСК, УЛИЦА ГОРЬКОГО
СВОИ СРЕДИ ЧУЖИХ
Малыши посмотрели на Таню благодарными глазами. Еще бы! Они давным-давно знали, что надолго отлучаться из дому опасно, а тетя Таня ничего не побоялась, чтобы принести им конфет.
Таня и Тереза Францевна переглянулись и вздохнули. Как было бы хорошо, если бы могли сейчас детишки вырваться с победными кликами на улицу и чтобы кромсали, делили там свои конфеты на десятки кусков. Если бы, конечно, и конфет было немного побольше. И насколько радостнее было бы даже услышать спор, что кто-то нечестно разломил свою конфету, чем вот это тихое шуршание развертываемых в уголке глянцевитых бумажек…
Вечером за чаем Таня сказала:
— Тамара Сергеевна, пропишите меня, пожалуйста. Это необходимо, — и положила на стол свой паспорт.
— Да, дочка, я уж давно про это думаю. Лучше нам прописать ее, поддержала Тереза Францевна. — Правда, могут придраться в полиции: дескать, в доме этом начальник из полиции живет, а ты им свое — мол, племянница под надзором самого начальника будет.
— А где он? — спросила Таня.
— Кто ж его знает… Не бойся, появится, — брезгливо сказала Тереза Францевна. — Он надолго нас не покидает. Есть такие тыловые вояки. Ничего не боится, лишь бы не его кровь лилась, а чужая. Видно, куда-нибудь на дознание поехал.
— Деньги нужны, — задумчиво сказала Тамара. — Без взятки вряд ли что выйдет. У меня есть немного…
— Об этом не тревожьтесь, — прервала Таня. — Мы привезли, я взяла сегодня.
Уже через несколько минут Таня поняла, что о прописке думали они все трое. Тамара, кстати, сумела даже разузнать немало полезных вещей.
Надежные знакомые сказали ей, что и в бюро минской городской управы, и в немецком заявочном бюро (появилось и такое учреждение!) городского паспортного стола у подпольщиков есть свои люди. Через них удавалось доставать бланки, разные пропуска, образцы печатей, а то и готовые паспорта с пропиской.
Рассказывая это, Тамара вопросительно посмотрела на Таню, но Таня лишь развела руками — не их дело было вмешиваться в такие вещи. Тогда Тамара с гордостью сообщила, что выяснила даже, в какой день и к кому из чиновников лучше обратиться, какую предложить взятку.
— Советскими деньгами берут, — сказала она со злостью. — Надеются, что ли, богато после жить при Советской власти?
— А что ж, и надеется кое-кто, — вмешалась Тереза Францевна. — От таких не жди, что они захотят добровольно свои грехи искупить. Они и потом, когда наши вернутся, все будут к жирному куску лезть. Ну конечно, удирать придется подальше да деньги припрятать поглубже.
— Неужто уцелеют такие гады, прихвостни фашистские? — задумчиво сказала Тамара.
— Не уцелеют, везде найдем, — решительно произнесла Таня.
Но Тереза Францевна покачала головой:
— Не везде, милая, и не сразу. Страшные это люди и ох какие ловкие да оборотистые. Ну да разберемся, скорее бы только война кончилась.
— Разберемся, — энергично и бескомпромиссно согласилась Таня, так что Тереза Францевна рассмеялась.
— А ты у нас прямо комиссар! Но разбираться — это мы потом будем, ладно? Сейчас пока будьте там похитрее да попочтительнее. Почтительность они любят, хотели бы, чтоб все перед ними на брюхе ползали.
— Не выйдет! — в своей обычной манере коротко отчеканила Таня.
Тереза Францевна погрозила ей пальцем:
— Ну-ну, ты не очень-то!
И вот наступил день, когда Тамара Сергеевна Синица, владелица дома, взяла с собой толстую домовую книгу и отправилась в городскую управу. Таня шла за ней, размышляя, как трудно привыкать ко всем этим названиям: полиция, городская управа… Будто в прошлый век попала.
Шли молча. Нужно было сосредоточиться, взять себя в руки. Малейшая неточность в ответе, случайный промах могли бы им дорого обойтись.
В здание городской управы Тамара и Таня вошли с самым независимым видом. Нужно, мол, выполнить небольшую формальность, но до чего же скучно сидеть и ждать тут в приемной — только это и можно было прочесть на их лицах.
Окидывая скучающим взглядом приемную, Тамара прежде всего хотела выяснить, нет ли тут кого из соседей либо знакомых. Ненароком окажутся такие, что давно знают их семью да еще донесут, что слыхом не слыхали про Тамариных родичей в Витебске.
Тамара знакомых лиц не увидела, но в эту минуту к Тане метнулась тоненькая фигурка:
— Танюша, какими судьбами?
Девушки обнялись, в обнимку вышли на улицу. Вскоре Таня вернулась, прошлась спокойно по приемной — к счастью, на нее никто не обращал внимания.
— Школьная подруга, — небрежно кинула Таня Тамаре. Та как стояла у стены, так и застыла, прижимая к себе пухлую домовую книгу. Что за подруга? Откуда?
И Таня повторила с иронией:
— Представь себе, Тамарочка, школьная подруга…
Но должное Таниному самообладанию Тамара смогла отдать лишь позже, когда узнала подробности: подруга была самая настоящая, школьная, москвичка.
«А ведь, наверно, прибыла сюда по заданию, — мелькнуло в голове у Тани, когда девушка, ошеломленная неожиданной встречей, кинулась обнимать ее. — Неужели и меня, и себя провалит?!»
В обнимку выходя с подругой из приемной, улыбаясь ей, Таня шепнула: «Ни слова. Сейчас же уходи отсюда», — а отпустив ее, произнесла разочарованно: «Торопишься? Жаль. Я тебя провожу немножко…»
В общем, со стороны все выглядело обыденно, привычная сценка, каких немало происходит вокруг. Но Таня не сразу смогла заговорить с Тамарой, нелегко далось ей это веселое спокойствие, эта естественность, благодаря которой ни полицейские, ни посетители не придали никакого значения случайной встрече двух девушек. Хорошо еще, что в приемной было шумно, хлопали двери, входили и выходили люди с домовыми книгами и почти все угодливо здоровались с дежурившими полицаями, поздравляли с хорошей погодой, справлялись о здоровьице.
Подошла очередь. Тамара Сергеевна, пересиливая дрожь в коленях — она все еще не могла успокоиться после нелепой встречи, — вошла в кабинет начальника паспортного бюро, подталкивая под локоть помрачневшую Таню. Нелегкая стояла перед ними задача — униженно просить позволения на Танину прописку у этого ненавистного фашиста, помочь ему лишний раз ощутить себя хозяином и земли этой, и людских судеб. Чуткая Тамара уловила состояние Тани и, сразу позабыв о своем волнении, заговорила нараспев:
— Поклонись, Танечка, господину начальнику.
И Таня напряженно поклонилась, как участница самодеятельности в плохом спектакле.
Тамара протянула Танин паспорт:
— Очень вас прошу, пропишите бедную сестренку двоюродную. Сирота круглая, отец с матерью погибли. Из Витебска она, еле добралась до нас.
— Из Витебска приехала? — Фашист плохо говорил по-русски и поэтому старательно отчеканивал каждое слово. — Паспорт есть, а пропуск где? Нет пропуска? Как же она сумела? Да вы знаете, за это…
Тамара Сергеевна слушала, потупившись. Ее предупреждали: почуявший взятку хапуга поначалу начнет пугать посетителя. Он прекрасно знает: если смутить человека, заставить того потерять самообладание, то и взятку можно выжать покрупнее. Так нет же, ничего у него не получится. И Тамара сказала, недоуменно пожав плечами:
— Да чему вы, господин начальник, удивляетесь? Что девушка прошла без пропуска? На то она и девушка, да еще славненькая. Попросила солдат, повела очами, улыбнулась — мужское сердце и растаяло, пропустили. Вы и сами, мужчина такой интересный, должны понимать…
Иногда люди и более тонкие бывают падки на самую грубую лесть. Фашист усмехнулся самодовольно, сказал «обождите» и скрылся в соседней комнате, оставив дверь приоткрытой. Паспорт он унес с собой.
Разные мысли одолевали Тамару в те долгие минуты, когда они с Таней в томительном ожидании стояли у огромного пустого стола. Что, если фашист сейчас звонит в Витебск, справляется там о Татьяне Климантович? И ему ответят, что такая давным-давно там не живет или еще что-нибудь в этом роде… Как быть тогда? Уйти к партизанам? А дети и старая мать? И можно ли бросить на произвол судьбы Таню? Судя по всему, она прибыла сюда с важным заданием. Но вообще… может оказаться, что выбора и вообще не будет, лучше не думать про это.
Тамара подняла глаза на Таню:
— Может, тебе лучше пока уйти отсюда?
С растрепавшимися кудряшками, с потемневшими глазами, которые от волнения казались вдвое больше обычного, Тамара казалась смертельно напуганной девочкой. Таня ответила ей ободряющей улыбкой.
— Да как же можно, сестрица? Надо ж попросить получше господина начальника. Вы сами говорили, они добрые, и мы тоже не поскупимся, вот у меня тут и деньги в кармане припрятаны…
Таня определенно входила в роль.
Вскоре появился и немец. Поединок продолжался, но теперь немец атаковал с другого фланга.
— Не могу прописать, — сказал он решительно. — Паспорт не в порядке. Ступайте, ступайте, счастье ваше, что я добрый, а не то за хождение без пропуска…
Таня пожала плечами.
— Что ж, сестра, значит, не получается. Придется нам с вами подождать возвращения соседа из полиции, теперь недолго осталось. Придется его побеспокоить, он поручится за нас.
Немец внимательно оглядел Тамару, встретил обезоруживающе спокойный и твердый взгляд Тани и сказал, поколебавшись:
— Конечно, нужно соблюдать правила, но ничего страшного…
Тамара торопливо достала из старенькой сумочки шуршащую пачку немецких марок — эти деньги передал Тане Андрей, — добавила к ним несколько советских тридцатирублевок и коробку самых лучших сигарет «Виктория». Немец от удовольствия раздул ноздри, будто уже вдыхал аромат первосортного табака. Деньги он поспешно сгреб в стол, удовлетворенно хмыкнул.
Прописка Тани Климантович в Минске была оформлена.
Ликующие возвращались Таня и Тамара к дому, который давно уже стал для них общим, в общую свою семью.
Таня торопливо шагала по залитой солнцем улице, но Тамаре отчего-то казалось, будто она не идет, а бежит вприпрыжку, ершистая, задиристая, с короткой своей стрижкой и обветренными губами, похожая на мальчишку. Совсем иная она с детьми, то буйно веселая, то женственно мягкая, исполненная материнской нежности, какая лучшим из женщин в избытке отпущена с самой их юности, независимо от того, свои ли, чужие ли дети оказываются с ними рядом.
Но за всем этим угадывала Тамара в Тане глубокую, молчаливую, целеустремленную силу, что еще не проявилась в полной мере, но непременно проявит себя, и было страшно за Таню, и хотелось помочь ей всем, чем только возможно.
Когда входили в калитку, Таня прижалась плечом к Тамаре и крепко, благодарно пожала ее руку.
МИНСК, УЛИЦА ГОРЬКОГО
Анна Кузьминична была соседкой и приятельницей Тамары Синицы. Длительное соседство роднит людей, не зря сложили поговорку, что добрый сосед — ближе родственника. Вот и здесь получалось, что в трудную минуту бежала Тамара за подмогой к Анне. Конечно, была мать, мудрая, рассудительная, но Тамара-то знала, чего порой стоила Терезе Францевне эта спокойная рассудительность: во всем разберется, посоветует, как надо, как не надо, а ночь напролет ворочается с боку на бок, тайком прикладывает к груди мокрое полотенце, чтобы унять боль в сердце.
С Анной все было проще. Когда она влетала в дом, шумливая, легкая на подъем толстушка, всем вокруг становилось веселее, начинало казаться, что готовится и вот-вот произойдет что-то таинственное и забавное, что-то хорошее.
Впрочем, слово «толстушка» больше не подходило к Анне. В войну она осунулась, заметно истаяла. Лишь голос оставался прежним, и, если она с порога звучно окликала Тамару или ребятишек, возвращалось полузабытое ощущение, будто сейчас случится что-нибудь неожиданно радостное.
Анна и была той самой женщиной, с которой Тамара отправилась когда-то в Слуцкий район менять вещи на продукты. Сами того не ожидая, они стали помощницами партизан, и с той поры судьбы их сплелись неразрывно: каждой казалось, что она отвечает не только за себя, но и за подругу. Что же касается солдат, то и про каждого из них Анна думала теперь как про человека, в чьей судьбе ей непременно предстоит принять участие.
Она могла вести нескончаемые разговоры о том, что у кого-то из них осталась крыша прохудившейся или старики родители потеряли, должно быть, последнюю телушку. Придя к Тамаре, она могла так подробно, с таким неподдельным сочувствием перебирать все подробности жизни чьей-то совсем незнакомой далекой семьи, что Тамара, озабоченная домашними делами и здоровьем ребятишек, прерывала ее с неподдельным удивлением: «Анна, тебе-то что до этого?»
Зато благодарную слушательницу нашла Анна в Тане. У Тамары не было от Анны секретов, и Таня замечала, что соседка знает и про нее больше, чем ей бы хотелось, однако с этим приходилось мириться, пусть Таня и угадывала интуитивно, что прямодушная Анна, с ее непримиримым стремлением утвердить справедливость немедленно, тотчас, бывает порой недостаточно осторожна. И слишком уж она искренне убеждена, что всякий произносящий торжественные слова произносит их от души…
Анна с охотой, запросто называя каждого солдата по имени, рассказала Тане о солдатах батальона.
— Ну и как они? — спросила однажды Таня.
— Совестно им, что дали на себя фашистскую форму напялить, торопливо заговорила Анна. — Мы помалкиваем, а они все жалуются — похоже, перед нами, бабами, оправдаться пытаются, что присяге изменили. Как порассказали, сколько в плену у фашистов вытерпели, как мучили их, голодом да холодом изводили, мы аж всплакнули от жалости. Столько унижений нашим людям довелось вытерпеть…
— На-шим? — язвительно, с расстановкой переспросила Таня. — Это здоровым-то парням да холода пугаться? Видела я их на улице… Непохоже, что кого-то из них совесть мучит. Шкурники.
— Ой нет, не скажи, — возразила Анна. — Разные они. Один солдат, Костей его зовут, говорил, что кровью позор свой смоет. Ночи напролет не спит, одной надеждой живет: к нашим пробраться.
— Может, и об адресах допытывался? — хмуро бросила Таня.
— Нет, такого не думай. Мы ведь тоже понимаем. Не считай, что мы просто, мол, бабы жалостливые. Наши давно про этих солдат знают, велели ни под каким видом их не упускать. У нас теперь все инструкции есть: как себя с ними вести, про что разговаривать.
Анна выпалила это с такой комичной гордостью, что сразу можно было понять, как невелик ее стаж подпольщицы и как мало подготовлена она всей своей жизнью для этой нелегкой роли.
В Танины планы не входили встречи с вражескими солдатами. Девушка действовала через своих помощниц и помощников. Однако порой сама жизнь создавала ситуации, в которых избежать встречи было невозможно.
Однажды, когда Тамара и Таня сидели у соседки, за дверью послышались мужские голоса.
— Ой, простите, а мы и не знали, что Анна гостей ждет, — засуетилась Тамара. — Мы на минутку забежали. Знакомьтесь, это моя родственница.
Здороваясь с солдатами, Таня нарочито не проявила к ним никакого внимания. Протянутая рука ее казалась безжизненной. Не проявила она интереса и к разговору, завязавшемуся в комнате, сделала вид, будто не заметила, как солдаты с великой осторожностью, будто взрывчатку, прятали в карманы и за подкладку вражеских мундиров листовки и несколько советских газет, которые печатались в глубоком белорусском подполье или в Москве.
Солдаты попрощались, ушли. Один — скуластый, с грубоватым лицом, подчеркнуто галантный, что удивительно не вязалось с его внешностью. Он и входя в комнату разлетелся от самого порога, проехался по полу на толстых подошвах, жеманно поцеловал руку Анне Кузьминичне и Тамаре. Женщины были растроганы, а Тане солдат этот не понравился. Она и сама не могла бы объяснить, что сильнее всего вызвало у нее эту острую неприязнь. Сочетание чего-то низменного — об этом она могла лишь догадываться — и стремление прикрыть душевную грубость внешним лоском раздражали, как фальшивая нота. Этот, что ли, перенес терзания, пытки? Трудно было поверить.
Второй солдат, высокий, хилый, с жидким, дрожащим тенорком, вызывал неприязнь своей крайней робостью. Принимая листовки, он втянул голову в плечи и поминутно озирался, будто ожидал удара сзади. «Продаст, — подумала Таня. — В первую же трудную минуту продаст».
А вот третий, смуглый, густобровый, пожалуй, продать не мог. В этом она была почти убеждена, хотя даже голоса его не запомнила. И листовки он взял спокойно, решительно, а к дверям смело пошел самый первый.
После ухода гостей Анна и Тамара выжидательно посмотрели на Таню. Помедлив, она коротко сказала мнение свое о каждом и не удержалась, упрекнула женщин, что слишком уж они откровенны с этими парнями. И вовсе им не нужно знать, откуда пришли газеты либо листовки. Одна лишняя фраза, имя, слово могут стать зацепкой для врага, пусть и не названы адреса или фамилии тех, кто все это сюда доставил. Смущал Таню даже громкий голос Анны Кузьминичны, материнский, с задушевными интонациями, — никаких своих чувств не умела скрывать эта женщина, вся была на виду.
Пусть невелик был и Танин опыт подпольной работы, но все же она побывала во вражеском тылу в Подмосковье, успешно вернулась оттуда и твердо запомнила одно из правил конспирации: осмотрительность и еще раз осмотрительность в каждой мелочи.
А здесь она жила в доме, над которым витала зловещая тень начальника полиции, да при этом знала о встречах своих помощников с солдатами батальона.
Таня осторожно заговорила об этом с Тамарой, Терезой Францевной и неожиданно встретила полное согласие: нужно переехать, как ни жаль покидать обжитой дом. Слишком опасно привлечь внимание полицаев, наблюдающих за домом по улице Горького.
Срочно семья Синицы стала подыскивать новую квартиру. Тамара жила случайными заработками: ходила на поденные работы — кому убрать, кому постирать из тех, что сумели получше устроиться при немцах, и у нее была возможность поговорить, поспрашивать, ну и, конечно, посетовать.
Трудно, мол, стало отдельный дом содержать, да тут еще крыльцо и дворик прямо к улице выходят — нужно, чтоб все было в чистоте да в порядке: и улицу возле дома подмести, и забор починить, и крыльцо. Где уж со всем этим управиться женщинам да ребятишкам без мужчин.
Охотники меняться нашлись. Предложили квартиру похуже, поменьше, темнее и вдобавок потребовали приплату: дескать, не мы ищем и просим, а нас просят. Одно лишь преимущество было у этой новой квартиры: отдельный ход в темную подворотню. Так из домика, где сама она была и хозяйкой, и дворником, Тамара Синица с семьей перебралась на первый этаж большого кирпичного дома по той же улице Горького.
Владельцы квартиры норовили содрать побольше, потребовали платяной шкаф, два пуда муки. Муку прислали партизаны бригады В. Т. Воронянского, с которыми Тамара была связана еще до появления Тани. Но, оставляя в старой квартире добротный дубовый шкаф, Тамара чуть не заплакала от злости и обиды.
На новую квартиру переехали вовремя. Буквально через несколько дней после переезда Тамара услышала о прискорбных событиях.
В сентябре 1942 года для Минского партийного подполья началась новая полоса бед и провалов. Только теперь люди узнали, что еще год назад гитлеровцы заслали в их ряды предателя.
Опытный агент фашистов был отлично законспирирован. Волевой, самоуверенный, трудоспособный, умеющий при случае с пафосом произносить высокие слова, он не вызывал у подпольщиков никаких подозрений. Между тем прошлогодний провал был делом его рук. Он сумел остаться в подполье, произвести впечатление одного из тех, кто выстоял, уцелел благодаря исключительной своей находчивости и выдержке, а сам начал стягивать к себе новые нити, нащупал новые связи подпольщиков.
Как в доме, где умер кто-то очень близкий, вечерами не шумели, не играли Светлана и Игорек.
Детям передалась тревога и подавленность старших. В Минске шли повальные аресты. Вновь сотни подпольщиков попали в руки палачей, в застенки. Казалось, подполье перестало существовать.
Тереза Францевна молча работала по дому: стирала, мыла полы, жарила оладьи из картофельной шелухи и потом без сил валилась на кровать. Тамара надрывалась на поденке, но платили ей все более скупо. Таня могла бы ей помочь, у нее были еще немецкие марки, но Тамара упорно отвергала помощь, довольствовалась лишь тем, что Таня вносила свой скромный пай в бюджет семьи. Пожалуй, Тамара была права. Кто мог бы предугадать, как сложится дальнейшая жизнь Тани в тылу врага.
— Вот эти самые марки, — сказала Тамара, — они иногда от петли человека могут спасти, поняла?
Солдаты больше на заходили в гости к Анне. Однажды Таня заметила на улице того, робкого, с жидким тенорком, но он поспешно отвернулся: то ли прикинулся, то ли в самом деле не заметил. Перестали появляться и «люди из леса», а Таня так ждала, что наконец они узнают ее, открыто и крепко, по-дружески пожмут ей руку. Нет, приходилось затаиться и ждать. Снова ждать.
Но все равно каждый вечер, с величайшими предосторожностями, Тамара включала запрятанный в кладовке радиоприемник. Они понимали, как это опасно, и все-таки ловили Москву, записывали сводки Советского Информбюро о положении на фронтах. Новости Тамара под величайшим секретом рассказывала близким знакомым, те — другим знакомым, и правдивое слово бежало от дома к дому, одним сердцам даруя надежду, другие наполняя страхом и трепетом…
Слушать радио было очень рискованно: передачи мог услышать живший за стеной управдом Павел Михайлович Кучеров.
С Анной все было проще. Когда она влетала в дом, шумливая, легкая на подъем толстушка, всем вокруг становилось веселее, начинало казаться, что готовится и вот-вот произойдет что-то таинственное и забавное, что-то хорошее.
Впрочем, слово «толстушка» больше не подходило к Анне. В войну она осунулась, заметно истаяла. Лишь голос оставался прежним, и, если она с порога звучно окликала Тамару или ребятишек, возвращалось полузабытое ощущение, будто сейчас случится что-нибудь неожиданно радостное.
Анна и была той самой женщиной, с которой Тамара отправилась когда-то в Слуцкий район менять вещи на продукты. Сами того не ожидая, они стали помощницами партизан, и с той поры судьбы их сплелись неразрывно: каждой казалось, что она отвечает не только за себя, но и за подругу. Что же касается солдат, то и про каждого из них Анна думала теперь как про человека, в чьей судьбе ей непременно предстоит принять участие.
Она могла вести нескончаемые разговоры о том, что у кого-то из них осталась крыша прохудившейся или старики родители потеряли, должно быть, последнюю телушку. Придя к Тамаре, она могла так подробно, с таким неподдельным сочувствием перебирать все подробности жизни чьей-то совсем незнакомой далекой семьи, что Тамара, озабоченная домашними делами и здоровьем ребятишек, прерывала ее с неподдельным удивлением: «Анна, тебе-то что до этого?»
Зато благодарную слушательницу нашла Анна в Тане. У Тамары не было от Анны секретов, и Таня замечала, что соседка знает и про нее больше, чем ей бы хотелось, однако с этим приходилось мириться, пусть Таня и угадывала интуитивно, что прямодушная Анна, с ее непримиримым стремлением утвердить справедливость немедленно, тотчас, бывает порой недостаточно осторожна. И слишком уж она искренне убеждена, что всякий произносящий торжественные слова произносит их от души…
Анна с охотой, запросто называя каждого солдата по имени, рассказала Тане о солдатах батальона.
— Ну и как они? — спросила однажды Таня.
— Совестно им, что дали на себя фашистскую форму напялить, торопливо заговорила Анна. — Мы помалкиваем, а они все жалуются — похоже, перед нами, бабами, оправдаться пытаются, что присяге изменили. Как порассказали, сколько в плену у фашистов вытерпели, как мучили их, голодом да холодом изводили, мы аж всплакнули от жалости. Столько унижений нашим людям довелось вытерпеть…
— На-шим? — язвительно, с расстановкой переспросила Таня. — Это здоровым-то парням да холода пугаться? Видела я их на улице… Непохоже, что кого-то из них совесть мучит. Шкурники.
— Ой нет, не скажи, — возразила Анна. — Разные они. Один солдат, Костей его зовут, говорил, что кровью позор свой смоет. Ночи напролет не спит, одной надеждой живет: к нашим пробраться.
— Может, и об адресах допытывался? — хмуро бросила Таня.
— Нет, такого не думай. Мы ведь тоже понимаем. Не считай, что мы просто, мол, бабы жалостливые. Наши давно про этих солдат знают, велели ни под каким видом их не упускать. У нас теперь все инструкции есть: как себя с ними вести, про что разговаривать.
Анна выпалила это с такой комичной гордостью, что сразу можно было понять, как невелик ее стаж подпольщицы и как мало подготовлена она всей своей жизнью для этой нелегкой роли.
В Танины планы не входили встречи с вражескими солдатами. Девушка действовала через своих помощниц и помощников. Однако порой сама жизнь создавала ситуации, в которых избежать встречи было невозможно.
Однажды, когда Тамара и Таня сидели у соседки, за дверью послышались мужские голоса.
— Ой, простите, а мы и не знали, что Анна гостей ждет, — засуетилась Тамара. — Мы на минутку забежали. Знакомьтесь, это моя родственница.
Здороваясь с солдатами, Таня нарочито не проявила к ним никакого внимания. Протянутая рука ее казалась безжизненной. Не проявила она интереса и к разговору, завязавшемуся в комнате, сделала вид, будто не заметила, как солдаты с великой осторожностью, будто взрывчатку, прятали в карманы и за подкладку вражеских мундиров листовки и несколько советских газет, которые печатались в глубоком белорусском подполье или в Москве.
Солдаты попрощались, ушли. Один — скуластый, с грубоватым лицом, подчеркнуто галантный, что удивительно не вязалось с его внешностью. Он и входя в комнату разлетелся от самого порога, проехался по полу на толстых подошвах, жеманно поцеловал руку Анне Кузьминичне и Тамаре. Женщины были растроганы, а Тане солдат этот не понравился. Она и сама не могла бы объяснить, что сильнее всего вызвало у нее эту острую неприязнь. Сочетание чего-то низменного — об этом она могла лишь догадываться — и стремление прикрыть душевную грубость внешним лоском раздражали, как фальшивая нота. Этот, что ли, перенес терзания, пытки? Трудно было поверить.
Второй солдат, высокий, хилый, с жидким, дрожащим тенорком, вызывал неприязнь своей крайней робостью. Принимая листовки, он втянул голову в плечи и поминутно озирался, будто ожидал удара сзади. «Продаст, — подумала Таня. — В первую же трудную минуту продаст».
А вот третий, смуглый, густобровый, пожалуй, продать не мог. В этом она была почти убеждена, хотя даже голоса его не запомнила. И листовки он взял спокойно, решительно, а к дверям смело пошел самый первый.
После ухода гостей Анна и Тамара выжидательно посмотрели на Таню. Помедлив, она коротко сказала мнение свое о каждом и не удержалась, упрекнула женщин, что слишком уж они откровенны с этими парнями. И вовсе им не нужно знать, откуда пришли газеты либо листовки. Одна лишняя фраза, имя, слово могут стать зацепкой для врага, пусть и не названы адреса или фамилии тех, кто все это сюда доставил. Смущал Таню даже громкий голос Анны Кузьминичны, материнский, с задушевными интонациями, — никаких своих чувств не умела скрывать эта женщина, вся была на виду.
Пусть невелик был и Танин опыт подпольной работы, но все же она побывала во вражеском тылу в Подмосковье, успешно вернулась оттуда и твердо запомнила одно из правил конспирации: осмотрительность и еще раз осмотрительность в каждой мелочи.
А здесь она жила в доме, над которым витала зловещая тень начальника полиции, да при этом знала о встречах своих помощников с солдатами батальона.
Таня осторожно заговорила об этом с Тамарой, Терезой Францевной и неожиданно встретила полное согласие: нужно переехать, как ни жаль покидать обжитой дом. Слишком опасно привлечь внимание полицаев, наблюдающих за домом по улице Горького.
Срочно семья Синицы стала подыскивать новую квартиру. Тамара жила случайными заработками: ходила на поденные работы — кому убрать, кому постирать из тех, что сумели получше устроиться при немцах, и у нее была возможность поговорить, поспрашивать, ну и, конечно, посетовать.
Трудно, мол, стало отдельный дом содержать, да тут еще крыльцо и дворик прямо к улице выходят — нужно, чтоб все было в чистоте да в порядке: и улицу возле дома подмести, и забор починить, и крыльцо. Где уж со всем этим управиться женщинам да ребятишкам без мужчин.
Охотники меняться нашлись. Предложили квартиру похуже, поменьше, темнее и вдобавок потребовали приплату: дескать, не мы ищем и просим, а нас просят. Одно лишь преимущество было у этой новой квартиры: отдельный ход в темную подворотню. Так из домика, где сама она была и хозяйкой, и дворником, Тамара Синица с семьей перебралась на первый этаж большого кирпичного дома по той же улице Горького.
Владельцы квартиры норовили содрать побольше, потребовали платяной шкаф, два пуда муки. Муку прислали партизаны бригады В. Т. Воронянского, с которыми Тамара была связана еще до появления Тани. Но, оставляя в старой квартире добротный дубовый шкаф, Тамара чуть не заплакала от злости и обиды.
На новую квартиру переехали вовремя. Буквально через несколько дней после переезда Тамара услышала о прискорбных событиях.
В сентябре 1942 года для Минского партийного подполья началась новая полоса бед и провалов. Только теперь люди узнали, что еще год назад гитлеровцы заслали в их ряды предателя.
Опытный агент фашистов был отлично законспирирован. Волевой, самоуверенный, трудоспособный, умеющий при случае с пафосом произносить высокие слова, он не вызывал у подпольщиков никаких подозрений. Между тем прошлогодний провал был делом его рук. Он сумел остаться в подполье, произвести впечатление одного из тех, кто выстоял, уцелел благодаря исключительной своей находчивости и выдержке, а сам начал стягивать к себе новые нити, нащупал новые связи подпольщиков.
Как в доме, где умер кто-то очень близкий, вечерами не шумели, не играли Светлана и Игорек.
Детям передалась тревога и подавленность старших. В Минске шли повальные аресты. Вновь сотни подпольщиков попали в руки палачей, в застенки. Казалось, подполье перестало существовать.
Тереза Францевна молча работала по дому: стирала, мыла полы, жарила оладьи из картофельной шелухи и потом без сил валилась на кровать. Тамара надрывалась на поденке, но платили ей все более скупо. Таня могла бы ей помочь, у нее были еще немецкие марки, но Тамара упорно отвергала помощь, довольствовалась лишь тем, что Таня вносила свой скромный пай в бюджет семьи. Пожалуй, Тамара была права. Кто мог бы предугадать, как сложится дальнейшая жизнь Тани в тылу врага.
— Вот эти самые марки, — сказала Тамара, — они иногда от петли человека могут спасти, поняла?
Солдаты больше на заходили в гости к Анне. Однажды Таня заметила на улице того, робкого, с жидким тенорком, но он поспешно отвернулся: то ли прикинулся, то ли в самом деле не заметил. Перестали появляться и «люди из леса», а Таня так ждала, что наконец они узнают ее, открыто и крепко, по-дружески пожмут ей руку. Нет, приходилось затаиться и ждать. Снова ждать.
Но все равно каждый вечер, с величайшими предосторожностями, Тамара включала запрятанный в кладовке радиоприемник. Они понимали, как это опасно, и все-таки ловили Москву, записывали сводки Советского Информбюро о положении на фронтах. Новости Тамара под величайшим секретом рассказывала близким знакомым, те — другим знакомым, и правдивое слово бежало от дома к дому, одним сердцам даруя надежду, другие наполняя страхом и трепетом…
Слушать радио было очень рискованно: передачи мог услышать живший за стеной управдом Павел Михайлович Кучеров.
СВОИ СРЕДИ ЧУЖИХ
Нелегко было Тане и Наташе закрепиться в Минске. Что там прописка нужно было стать своими людьми в городе, завести знакомства, самые разные, самые обширные.
Девушки были энергичны, обаятельны, общительны — это привлекало к ним людей. Несмотря на молодость, они были достаточно проницательны и осторожны, чтобы самим не попасть впросак. И все же каждое новое знакомство вызывало новые сложности, складывалось не сразу и не просто. Не просто это — из отрывочных фраз составить представление о чем-то для тебя важном, натолкнуть человека на нужный разговор. Да и уметь слушать немалое искусство.
Все, что им удавалось узнать, Таня и Наташа поочередно передавали в лес Андрею, а он сообщал в Москву. Девушки приносили ему поесть — своего, домашнего: каждая вареная картофелина была для него праздником…
Однажды приехавшие из леса с подводой и продуктами, якобы на базар, партизаны сказали, что Андрей расстался со своей землянкой и перекочевал наконец в Бобры, туда, куда и предполагалось отправить его с самого начала. Таня встревожилась. Никому из них она не рассказывала ни про Андрея, ни про Наташу. Не решаясь ответить, переводила взгляд с одного бородатого лица на другое: в город обычно приезжали партизаны постарше, люди солидные, с сединой в усах и бороде.
— Ладно, не тревожься, — усмехнулся один из них, — да за тебя Тамара Сергеевна головой поручилась. Ну, значит, наша…
С Андреем произошло следующее…
В лесу он исхудал, оброс, оборвался. Огонь он не решался разводить ни днем, ни ночью. В дождливые или прохладные дни — ночами было еще хуже его била лихорадочная дрожь в сырой землянке. Лишь в погожие дни удавалось чуточку отогреться на осеннем солнышке.
Пожалуй, единственное, что радовало его, — это сведения, доставляемые Таней и Наташей. Они пробирались к Андрею поочередно, стараясь поменьше привлекать внимание стражей «нового порядка». По пути в лес Таня встречалась с Наташей и дальше шла уже чаще всего одна.
В одних случаях она сообщала о прибытии новых пополнений и точно называла места их размещения, в других — неведомым путем узнавала, куда и сколько фашисты отправили горючего. Ее информация была так значительна, что несколько раз Андрей думал: спасибо за помощниц, Таня Климантович незаурядный разведчик, самоотверженный, одаренный, находчивый.
Такая оценка для Тани многого стоила. Андрей был сдержан и скуповат на похвалы. Но весь опыт прежней работы подсказывал ему, что Таня — не просто собиратель случайных фактов, пусть даже смелый. Она — истинный разведчик, умеющий распознавать людей, привлечь их к работе, умеющий анализировать факты и отбирать главное.
Тем временем из Москвы пришло распоряжение уйти при возможности из землянки, связаться с партизанами, но случая все не подвертывалось. Подвернулся он неожиданно.
Однажды несколько партизан из разведывательной группы «Димы», пробираясь по лесу, обнаружили землянку, а в ней бородатого, заросшего до самых глаз незнакомого парня.
Он сидел, давно уже чутко прислушиваясь к хрусту веток и доносившимся голосам, и почти не сомневался, что перед ним партизаны. Они направили дула пистолетов на бородатого незнакомца, он тоже не вынимал рук из карманов. Начался взаимный допрос.
Убедившись, что перед ним в самом деле партизаны, Андрей рассказал о себе, достал документы. Однако поверили ему не сразу.
— Документами нас не удивишь, — сказали лесные гости. — Сами какие угодно сфабрикуем.
Пришлось привести все подробности неудачной высадки, припомнить историю с потерянным мешком.
Девушки были энергичны, обаятельны, общительны — это привлекало к ним людей. Несмотря на молодость, они были достаточно проницательны и осторожны, чтобы самим не попасть впросак. И все же каждое новое знакомство вызывало новые сложности, складывалось не сразу и не просто. Не просто это — из отрывочных фраз составить представление о чем-то для тебя важном, натолкнуть человека на нужный разговор. Да и уметь слушать немалое искусство.
Все, что им удавалось узнать, Таня и Наташа поочередно передавали в лес Андрею, а он сообщал в Москву. Девушки приносили ему поесть — своего, домашнего: каждая вареная картофелина была для него праздником…
Однажды приехавшие из леса с подводой и продуктами, якобы на базар, партизаны сказали, что Андрей расстался со своей землянкой и перекочевал наконец в Бобры, туда, куда и предполагалось отправить его с самого начала. Таня встревожилась. Никому из них она не рассказывала ни про Андрея, ни про Наташу. Не решаясь ответить, переводила взгляд с одного бородатого лица на другое: в город обычно приезжали партизаны постарше, люди солидные, с сединой в усах и бороде.
— Ладно, не тревожься, — усмехнулся один из них, — да за тебя Тамара Сергеевна головой поручилась. Ну, значит, наша…
С Андреем произошло следующее…
В лесу он исхудал, оброс, оборвался. Огонь он не решался разводить ни днем, ни ночью. В дождливые или прохладные дни — ночами было еще хуже его била лихорадочная дрожь в сырой землянке. Лишь в погожие дни удавалось чуточку отогреться на осеннем солнышке.
Пожалуй, единственное, что радовало его, — это сведения, доставляемые Таней и Наташей. Они пробирались к Андрею поочередно, стараясь поменьше привлекать внимание стражей «нового порядка». По пути в лес Таня встречалась с Наташей и дальше шла уже чаще всего одна.
В одних случаях она сообщала о прибытии новых пополнений и точно называла места их размещения, в других — неведомым путем узнавала, куда и сколько фашисты отправили горючего. Ее информация была так значительна, что несколько раз Андрей думал: спасибо за помощниц, Таня Климантович незаурядный разведчик, самоотверженный, одаренный, находчивый.
Такая оценка для Тани многого стоила. Андрей был сдержан и скуповат на похвалы. Но весь опыт прежней работы подсказывал ему, что Таня — не просто собиратель случайных фактов, пусть даже смелый. Она — истинный разведчик, умеющий распознавать людей, привлечь их к работе, умеющий анализировать факты и отбирать главное.
Тем временем из Москвы пришло распоряжение уйти при возможности из землянки, связаться с партизанами, но случая все не подвертывалось. Подвернулся он неожиданно.
Однажды несколько партизан из разведывательной группы «Димы», пробираясь по лесу, обнаружили землянку, а в ней бородатого, заросшего до самых глаз незнакомого парня.
Он сидел, давно уже чутко прислушиваясь к хрусту веток и доносившимся голосам, и почти не сомневался, что перед ним партизаны. Они направили дула пистолетов на бородатого незнакомца, он тоже не вынимал рук из карманов. Начался взаимный допрос.
Убедившись, что перед ним в самом деле партизаны, Андрей рассказал о себе, достал документы. Однако поверили ему не сразу.
— Документами нас не удивишь, — сказали лесные гости. — Сами какие угодно сфабрикуем.
Пришлось привести все подробности неудачной высадки, припомнить историю с потерянным мешком.