Пономаренко Николай. Бандитская Лиговка

   - Поезжай на это Озеро Духов и перетащи сумку на место. Рюкзак оставь.
   Когда начальник убойного вышел, из дежурки сообщили, что какой-то БОМЖ снова нашел в болотце рюкзак с трупом.
   Сквозь железнодорожную насыпь была проложена большая труба, почти полутораметрового диаметра. Она соединяла болотце лиговской стороны с болотцем пушкинской. Кто называл её трубой, а кто тоннелем. В укромном месте лиговчане хранили деревянный шест длиной чуть больше длины этой самой трубы. Шестом в трубу проталкивалось все ненужное на этой стороне.
   Прибыв на место, Раскольников не удивился, что перетащенные на территорию пушкинцев рюкзак с туловищем и сумка с головой опять находятся на земле лиговчан. С той стороны тоже работают профессионалы. Дав рубль БОМЖу, вторично нашедшему труп, Раскольников прогнал его на другую сторону, а затем с оперативником вытолкал сумку через трубу в болотце пушкинцев. Подождали. Вскоре голова снова была у них. С той стороны тоже сплавляли шестом.
   - Договоримся? - крикнул Раскольников в трубу.
   - Пусть начальники договариваются, наше дело спихивать.
   Поняв, что теперь глухаря соседу не перепихнуть, Шайтанов с Псаломщиковым спорили по телефону чья очередь брать труп на себя.
   - Полторы недели не прошло, а ты уже забыл как перекинул мне клиента с проломом в черепе. Кстати, я раскрыл это дело.
   - Ну и это раскроешь!
   - Нет уж, сам давай.
   - Первоначально все - же нашли на твоей территории.
   - Кто это видел? Вы у трубы пост выставили?
   - Ладно, запиши на календаре, что следующий - твой.
   - Договорились.
   Совсем дурная слава о болотце пошла с тех пор, как на пустыре перед гиблым местом убили и закопали молодого журналиста. Даже тропинка туда стала зарастать. Убей кого другого, город не узнал бы. А тут все газеты поместили снимки пострадавшего, набатно задали вопрос: "Доколе милиция будет спать по ночам, когда злодеи бродят по дорогам и нападают на исполняющих свой профессиональный долг репортеров?!".
   Милиция не менее ядовито ответила через свои собственные программы и издания: "Как можно исполнять профессиональный долг с алкоголем в крови глубокой ночью на загаженном пустыре? В чем он заключался, долг? Подробности завтра".
   Свободная пресса гадала и ждала что выкинут дальше журналисты в погонах. Ждала, но не сложа руки. Как раз в тот день на телевидение приплелся криминальный репортер Алеша Задков с разбитой харей и как всегда без денег.
   - Обобрали в подъезде. Стукнули по башке и обобрали.
   "Доколе милиция будет позволять хулиганам избивать и грабить исполняющих профессиональный долг журналистов?" - взахлеб на страницах.
   Пресс-служба ГУВД ответила, что оба пострадавших журналиста после общения с женщинами "с натяжкой" (так в прессе) и господином Бахусом вступили в знакомство с неизвестными, продолжили алкогольное возлияние, а подобное почти всегда заканчивается ссорами и рукоприкладством. "Если выпивка "с умом" является составляющей профессионализма, то данные корреспонденты не могли бы считаться профессионалами" - писал "Криминальный листок".
   Защита собственных интересов и безопасности понуждала журналистов выдать пример настоящей расправы над коллегой из-за скандальной публикации, публичного обличения или раскрытия тайны из жизни коррумпированных чиновников. Каждый желал друг другу стать такой жертвой. Многие надеялись, что пристукнут одного из корифеев в бытописании криминального Петербурга. Некоторые делали ставку на какого-нибудь натурала, который грохнет "пидора", пропагандирующего в газете однополую любовь. Слабая надежда проявлялась в отношении парня, которому кто-то поставлял материалы о расходах народных депутатов. Она рухнула в день, когда этот борзописец купил джип.
   Известный в городе папарацци тоже был многообещающей кандидатурой в покойники, но как раз в дни событий его дружок опубликовал список жертв, чьи фото имелись в архиве. "Если с фотографом что-либо случится - то непотребства, связанные с вышеперечисленными лицами, точнее телами, будут опубликованы". Папарации только потом сообразил, что сам будет заказан теми, кто не вошел в список и желает зла фигурантам этого списка. А как только сообразил, так сразу и уехал за рубеж.
   Никто не хотел нападать.
   - Жидковатыми пошли "обиженные прессой".
   "Обиженные прессой" справедливо полагали, что газеты народом не читаются. Они и сами не открывают газет, а их пресс-службы не особенно стремятся показывать начальству негативные публикации. Можно и по шапке получить за допущение грязи к печати.
   Проклятое место благодаря баталиям в прессе стало известным, появились какие-то фанаты, потом последователи сатаны, которые грозились расправиться с выпивохами, бывшими хозяевами пустыря. Полная решимости жестко и нетрадиционно избавиться от постоянных нахлобучек по поводу убиенного журналиста и медленного хода расследования, Полина Антоновна Шкворень организовала несколько акций зачистки территории. Молодые и горячие ребята из ППСМ получили разрешение отвести душу в течение нескольких вечеров. Все, кто приближался к пустырю и болотцу были биты или напуганы до смерти. В городе поняли, что какая-то банда под милицейской крышей бесчинствует в известном месте. Битые забыли дорогу туда, а небитые и не искали. Может быть поэтому феномен трубы стал известен так поздно.
   Вернемся в болото. Первыми неладное заметили пассажиры электричек, проходящих по этой ветке. Аккурат в том месте, где под насыпью проложена огромная труба. Она соединяла болотце со стороны Лиговского района с болотцем со стороны Пушкинского района. Именно там проезжающие получали по мозгам. Они утверждали, что все вокруг вмиг преображалось, краски становились ярче, наступало необъяснимое веселье, унылый пейзаж за окном менялся на, допустим, цветущий лес Юрского периода.
   Петербург всколыхнуло публичное письмо садоводов и огородников в адрес железнодорожников. Трудовой народ возмущался, что в электрички, следующие в Шапки, невозможно пробиться. Они заполняются до отказа ребятней различного возраста. Шумливые и глумливые, они катаются туда и обратно практически круглосуточно. Порой взрослые с платформ замечали, что юноши и девушки в вагонах вели себя с противоположным полом "недостойно", как сказал бы президент США. Между тем в кассе билеты на эти электрички залеживались, а посылаемые контролеры обратно на базу не возвращались.
   Поначалу петербуржцы не придали значения этому феномену. Они устали от делателей денег на всяких верованиях и мистических сенсациях. Все больше людей, вернувшихся к свету из мрака восточных галлюцинаций, называли УФОлогов УОлогами. Взрослые долго не знали о детском развлечении, названном в среде подростков "веселый поезд". Слово "колеса", доселе означавшее для наркоманов таблетки, теперь стало ассоциироваться с настоящими, железными колесами. Их не
   Некоторые заметили нестандартное поведение молодежи, её тягу к определенной электричке, но были заняты своими заботами, считали, что когда-нибудь руки дойдут и до этой проблемы.
   Раскрытие тайны трубы под железнодорожной насыпью - заслуга оперативника ОНОН РУВД Уколова. Именно он, награжденный когда-то именными часами "За активную борьбу с наркоманией и наркобизнесом" связал феномен электрички с упавшим спросом молодежи на наркотики. Именно он вспомнил о дедушке ветеране, рассказавшем оперативному дежурному Буремову о доисторическом лесе с ментозаврами. Порывшись в календаре, он нашел нужный номер телефона.
   Вместо ветерана Уколову ответил подросток.
   - Племяш?
   - Да.
   - Дай дедушку.
   - Дедушка в больнице.
   Старость не радость. Годы, болезни, усталость. Уколов вполне ожидал такого ответа.
   - Что с ним?
   - Его растения сожгли.
   Так, так... Все-таки наркотики. Уж не этот ли обладатель ангельского голоска совратил собственного дедушку? Допустимо, что дедушка смолоду любил травку и это он внука совратил, а не наоборот. Пацан, главное, говорит совершенно незнакомому, не представившемуся человеку о том, что его деда "растения сожгли".
   - Ты откровенный паренек. А сам как себя чувствуешь?
   - Я то ничего. Хотя тоже руки обожжены.
   - Понимаю. Вены начинают пропадать.
   - Нет, просто покраснели.
   - Это сейчас они только покраснели, а со временем исчезнут, их потом иглою не найдешь. Придется в пах колоть. Деда, небось в пах колется?
   - В руке у него иголка.
   - Навечно вмастрячена, что ли? Гигант твой деда.
   Уколов знал наркотов, которые с трудом находят вены на своих конечностях. Чтобы не искать при очередном уколе, а следовательно не делать массу болезненных проб, некоторые днями не вытаскивают иголку из тела. Только новые шприцы к ней присоединяют.
   - Где лежит?
   - В госпитале на проспекте Культуры.
   Номера палаты паренек не знал. Если дед лежал в военном заведении, значит имеет отношение к органам или к армии.
   - Он у тебя офицер?
   - Разведчик.
   - Ладно, привет передам.
   Странно, вопреки ожиданиям Уколова, что его направят в наркологическое отделение, идти пришлось в ожоговый центр.
   - Видать, травку варил и был травмирован буйным пламенем. Сказал же паренек, что растениями обжегся. Все правильно.
   Много видел ОНОНовец наркоманов жуткого вида. Бывали такие истощенные, что их руки, ноги, горло можно обхватить большим и указательным пальцами. Бывали синюшные и черные, бывали едва дышащие, но этот... Дед на больничной постели выглядел пропущенным через сломанный цветной ксерокопировальный аппарат. На его коже игра различных оттенков красного, синего, желтого перечеркивалась черными и коричневыми полосами. Как и рассказывал внук, из его руки торчала иголка, подсоединенного тоненьким шлангом к большой бутыли, помещенной на вертикальной стойке. Дед лежал под капельницей.
   - С ним можно говорить?
   Медсестра радостно разрешила:
   - Хоть на всю ночь оставайтесь и слушайте его. Должно быть раньше был замполитом . Язык без костей. Любит поучать. А ругается - ужас!
   У постели больного Уколов представился, но сразу попросил не беспокоиться:
   - Я здесь не для того, чтобы преследовать старого человека...
   - Попробовал бы ты меня преследовать, сукин сын! Я таких как ты давил двумя пальцами и до войны и после. Это вы теперь разгулялись, беспартийные. А раньше...
   Дед сверкнул глазами на посетителя. Голос тверд, ни тени на попытку вызвать жалость к себе.
   - А я к вам заходил, говорил, что не все там чисто, на железной дороге. Отмахнулись. Никто не верит! И здесь никто не верит. Вот же, вот же оно! На собственной шкуре!
   Разволновавшийся больной сел в постели, выдернул иглу из вены, скинул с тела простынь. В его искрящихся гневных глазах Уколов мог заметить какую боль испытывает раненый. Кажется, что на теле нет не пострадавших участков.
   - Видал? Это все он, наркотик.
   Не видал. Ничего подобного не видал специалист по борьбе с наркоманией и наркобизнесом Уколов. Деда будто отстегали раскаленной проволокой, которую при экзекуции макали в различные краски.
   - Шестьдесят процентов ожога! И я ничего не чувствовал. Только дома разболелось. Спасибо, внучок спас.
   Выпалив это, дед упал на подушку. Уколов пока поостерегся задавать вопросы. В больницах обычно заставляют сдавать одежду и облачаться в халаты. Ветеран Петр Филиппович Косюк ни за что не захотел расстаться с пиджаком. На лацканах были хорошо видны многочисленные дырки от снятых наград. Черный сатиновый, словно обобранный, висел на спинке стула.
   Полежав, дед спросил, как бы впервые видя визитера:
   - Тебе чего?
   - Как вы получили ожоги и где?
   - Тундра...
   Косюку не нравился этот парень с мутными глазами.
   - Я из последних сил толкую, что там нечистое место, а он спрашивает где. Там, где железная дорога огибает совхозное поле. Там болотца по обе стороны насыпи и труба под ней, их соединяющая.
   Имея возрастное право безнаказанно бранить молодых, Петр Филиппович добавил:
   - Прислали тундру. Зенки со вчерашнего залитые. Приперся правду выискивать.
   Уколова задела не оценка его умственных способностей, а намек на нетрезвость. До зарплаты ещё три дня, у оперов сушняк необыкновенный наступает, а этот старый красный сушеный перец говорит про зенки пьяные. У самого на сгибах рук следов от уколов - что веснушек. Может, от капельницы, конечно...
   - Ты, дед, не горячись, а то я быстро ломку устрою. Ни грамма в кровь не получишь. Ни черного ни белого.
   - Это ты про что?
   Страшная догадка вновь заставила несчастного ветерана усесться в постели.
   - Ты думаешь, что я употребляю...
   По выражению многоцветного лица страдальца Уколов понял, что дед не способен не то, что вколоть себе даже какой-нибудь морфин, но вовсе не представляет как это может делать кто-то другой, причем ежедневно.
   Потрясенный догадкой ветеран снова лег, на этот раз медленно, будто в столбняке. Его заподозрили в наркомании. Его, бывшего политрука, лучшего друга пионеров и комсомольцев, его, который даже не курил.
   Уколов смешался.
   - Извините, работа такая, всех подозревать. Нет, правда, вы такое несете, что любой бы заподозрил.
   Ветеран молчал некоторое время, обдумывая два пути дискуссии - выгнать или выбранить. Уколов спросил:
   - На каком участке железной дороги у вас случаются галлюцинации?
   - Еще раз говорю тебе, тундра: там, где начинаются поля, где вдоль полотна тянется полоса зарослей. Камыш, низенькие деревья, борщевик Деревья стоят без листвы, какие-то фиолетовые. Камыш странный, будто окаменелый, даже не колышется от ветра. Но ни деревьев, ни камыша этого сверху, с насыпи, не видно. Знаешь почему? Их закрывает своими зонтами борщевик!
   Тяжелый случай. То дедушка адекватно воспринимает реальность, то заговаривается, болезный. Уколов, поверивший было, что дед без глюков, снова поник. Борщевик представлялся ему невысокой травой. Кажется, он её даже видел на даче Буремова.
   - Чего уставился? Этот борщевик вымахал высотой в четыре метра! Он уже почти на уровне насыпи! Вытаращился , поглядите на него. Поезжай, проверь. А как сюда, в госпиталь, попадешь с того места, а попадешь обязательно, вот тогда и потолкуем. Но учти, там в башку такое лезет...
   Косюк показал на свой пиджак:
   - Медали, ордена, видишь, пропали. То ли сам отцепил, то ли кто украл, не знаю...
   Загорелый бомжара валялся на солнцепеке возле безлистного дерева. То ли осина, то ли береза, вся перековерканная и почерневшая. Мужчина с обнаженным торсом, в тренировочных штанах и в сапогах лежал, раскинув руки в стороны, прямо на земле. Лежал неподвижно, безмятежно и комфортно, будто на мягком тюфяке. Вылезшие на поверхность почвы корни дерева подползли под его костлявую спину, но мирно почивающий человек не замечал этого неудобства. Лежал бомжик, изредка улыбался во сне и приятно постанывал.
   Вокруг ни души, стоит тишина, зелено, ярко, чисто. Уколов знал об обманчивости вида городских пустырей или свалок за пределами Петербурга. Издали кажется - зеленый лужок, цветочки на нем растут, а идешь по травке и натыкаешься на нечистоты, ямы с отходами, торчащие из земли арматурины, обширные площадки выброшенного затвердевшего бетона или асфальта. Однажды во время выезда на место происшествия увидел ровное зеленое поле, какую-то ферму за ним. Подумал: хорошо, хоть на природу вырвался, воздухом подышит. Куда там! Отойдя на десять метров от машины, почувствовал, что потянуло нехорошим запахом. Дальше - больше. Зеленое поле оказалось обширным заросшим травою разливом жидкого свиного навоза. Пол дня провели в зловонии Уколов и другие члены опергруппы. Хорошо или во всяком случае безразлично было только посиневшему наркоману, помершему неподалеку от свиного жилища по причине...
   - Пишите - передозировка наркотиков...
   Черт с ней, вмятиной на голове. Волосенки на это место зачесали Уколовской расческой и вызвали труповозку.
   Пустырь, подступающий к железнодорожному полотну на краю Лиговского района оказался типично загаженным строительными отходами и всякими отбросами. Однако, старыми. Тропинки были давно хожеными, заросшими. Пустырь заканчивался зарослями, как и рассказывал старик, ветеран Косюк. Камыш, какие-то кусты и низенькие деревья. Камыш действительно оказался странным. Серым, точно камень, но ломким. Сломав камышинку, Уколов ударил ею о ствол дерева. Растение рассыпалось на мелкие кусочки, как каленое стекло. Деревья все завинчены штопором, фиолетовые, ржавые, разные. Чуть дальше начиналось ОНО, растение. Дед говорил, что это борщевик. Действительно, оно выше деревьев. Четыре метра, не меньше. Толстый стебель, остроконечные листья, большущие белые зонты наверху. Эти растения поражали своим видом, как поражал бы младенец двухметрового роста.
   - Так ли страшен мутант, как его малюют?
   Уколов решительно направился исследовать ближайшее рослое чудо. По пути ему пришлось обходить по мокрой траве торчащий из земли обломок бетонной плиты. Поскользнувшись, он непроизвольно, чтобы удержаться, схватился за стебель борщевика небольшого, всего лишь двухметрового. Схватился будто за раскаленный докрасна железный прут. Вскрикнув и отдернув руку, он при виде ожога вспомнил состояние ветерана Косюка. Всплывший в памяти вид старика заставил оперативника живенько выбираться из зарослей обратно на пустырь.
   На ровной, поросшей только травою земле, Уколов успокоился и стал выискивать местечко, более удобное для того, чтобы пробраться к железнодорожному полотну. Ему повезло. Он заметил немного обособленно от других стоящую голую рыжую березо-осину, под которой лежал человек. Уколов пару минут стоял над темнокожим бомжем, глядя в его полузакрытые глаза. Сначала оперативник посчитал, что наткнулся на жмурика. Он лежал неподвижно, лицом к солнцу. Вдруг дернулся, улыбнулся, что-то простонал и снова затих.
   - Здорово, клиент.
   Уколов футбольным ударом "щечкой", то есть внутренней частью стопы, несильно врезал по правой ягодице вечного отпускного. Мужик не реагировал.
   - Дядя, ты мне нужен, понял?
   Второй удар. В ответ - только стон. Странно, запаха алкоголя не чувствовалось, но человек был явно не в себе.
   - Ты при смерти, дядя? А где завещание ?
   Уколов ещё раз звезданул бомжа по заду.
   - Кайфуешь, падла?
   Пришлось зажать рот и нос невменяемого. С брезгливостью Уколову пришлось расстаться давно, ещё во время стажировки в органах. Сохранилась только привычка мыть руки после туалета, а мыть их после переворачивания трупов - не привилась.
   - Кислородное голодание очень полезно. Знаешь почему горцы долго живут?
   Мужик дергался, пытался разжать руки оперативника, мычал и испуганно таращился мутными белесыми глазами.
   - Хорошего понемножку.
   Бомж, выпущенный из крепких рук, был едва живой. Он хрипел, стонал и спрашивал:
   - Ты чего это? За что? Я ничего не делал... Кто ты?
   - Где наркота?
   Мужик с готовностью вывернул единственный карман своих штанов, потянулся за рубашкой и... получил очередную порцию "щечкой".
   - Где прячешь?
   - Слушай, откуда у меня деньги на наркотик? Я вообще эту гадость не люблю. Если не нахаляву. Пью - да. Это мы любители. Ой!
   Несильные удары по одному и тому же месту вроде как и не выглядят истязанием, но их методичность производит впечатление на жертву.
   - Давно пил?
   - Дня три как...
   - Это срок. И как же ты выдержал?
   Бомжа явно снова клонило ко сну. Он начал улыбаться, расслабляться... Пролепетал:
   - На болото хожу. Там газ, что ли... Подышишь и спишь себе. Кайфово, начальник.
   - Ты здесь недавно деда не видел? Седого такого, с орденами.
   Ответ последовал без паузы.
   - Не видел. Сюда никто не ходит.
   - Хватит спать, пошли, покажешь где это бесплатно кайф дают..
   Не говоря больше ни слова, Уколов пинками поднял бомжа на ноги. Пройдя метров десять до настоящих зарослей, проводник остановился и серьезно сказал:
   - Начальник, туда не все проходят. Хрен знает почему. Одних сжигает, других пускает.
   - Что сжигает?
   - Растения. Ты как-нибудь закутайся, не притрагивайся к ним.
   Сам бомж даже рубашку не надел. Так и шел в тренировочных и в сапогах. Шел с удовольствием. Кайф уже начинал проходить и новая порция могла бы оживить ощущения. Ступая след в след, Уколов двигался за ним. К зарослям камыша и редким деревьям присоединились купы гигантского борщевика. Уколов с ненавистью посмотрел на ствол растения, за который недавно так неосторожно схватился. К его несказанному удивлению бомж, огибая железобетонную глыбу, тоже схватился за тот же борщевик. Ожидалось, что будет испуганный крик, мат, стон. Но бомж ничего не почувствовал! Бомж даже не дернулся. Изумленный Уколов остановился. Его ладонь горела. Может, борщевик обжигает только один раз, только первую жертву? Уколов решил проверить догадку и притронуться к стеблю тыльной стороной ладони. Очень осторожно, ожидая боли, оперативник приблизил руку к стволу борщевика.
   - Ну, если... Ой!
   Электрический разряд поднял остатки волос на голове Уколова. Рука отнялась и висела плетью. Кожа на кисти дымилась.
   - Мать твою! Стой!
   Через минуту Уколов смог пошевелить рукой и указать на борщевик.
   - Дотронься!
   Вернувшийся бомж понял, что оперу до тоннеля в насыпи не дойти. Растения сожгут. Сам он спокойно взялся за ствол, прислонился к нему. Невероятно. Никакой реакции. Уколов удивленно смотрел на мужика. Что там за газ на болоте, если доводит человека до совершенной нечувствительности к боли?! Он посмотрел на руку, на другие части тела бомжа, которыми тот касался борщевика. Никаких следов! Вот это действительно поражало и казалось необъяснимым. Ладно, боль можно притупить. Но предохранить кожу от ожогов?.. Уколов дул на свою правую руку.
   - Почему тебя не обжигает?
   - Я же говорил, что не все могут пройти на место.
   - Слушай, сталкер хренов, колись как ты это делаешь. Сейчас же.
   - Почем я знаю? И у меня поначалу шрамы были, только не глубокие. Чуть обжигало и все. Кое кто из корешей тоже могли туда проходить, а потом я один и остался. Фигун где-то в болоте пропал, Крысу я лично до скорой дотащил. Не знаю, оклемался или нет. Форсунка, идиот, разогнался и прыгнул вниз с насыпи, сквозь вот такие зонтики. Думал, что если газу хлебнет, так ничего не будет. Пока до земли летел, ему пожгло все тело. Потом в воду плюхнулся. Газу хлебнул прямо возле трубы. Ему, видать, сразу так захорошело-захорошело. Стал ходить взад вперед, не понимая куда отправиться. Ты же знаешь, что там долго стоять нельзя, крыша поедет.
   Уколов не знал, но возражать не стал.
   - Ты знаешь, что кто-то может больше подышать, кто-то меньше, кому вовсе глотка достаточно. Для каждого свое время. Форсунка не рассчитал или уже не мог себя контролировать. Страшно смотреть было. Я-то специально пришел на бережок, чтобы видеть Форсункин трюк. Продырявил он, значит, эту крышу из зонтиков, плюхнулся, встал и начал ходить. Весь как паяльниками разрисованный, ходит, поет. Я кричал ему, чтобы ко мне двигался. Он не слышал. Потом, должно быть, чтобы спастись от боли ожогов, улегся в воду. Так и лежит сейчас, раздутый, страшный.
   Помолчав, бомж резюмировал:
   - Дойти до Места не каждому позволяется.
   Уколов был задет. Какой-то отброс общества бахвалится в своей исключительности. А будто он, оперативник, на что-то не годен! "Не каждому дано"!
   - Тебя как зовут, вундеркинд?
   - Никандром.
   - Погоняло?
   - Не, свое имя.
   - Колись, бомжара, как ты это делаешь?
   - Ей богу не знаю. Может, молитвой. Вообще-то я был неверующий, молитв не знаю. А в последнее время уверовал. Когда на Место иду, то читаю свои, самодельные молитвы.
   - Выдай парочку, Никандр.
   Бомж тихонько засмеялся.
   - Да это я так, для храбрости их читаю, а помогают они или...
   - Сбацай, Самоделкин.
   - Оно само собой получается, когда идешь в Место.
   - Вместо чего?
   - В Место. Это мы так назвали. Кто-то называл зоной, так его за это били. Зона - это сами знаете что означает.
   - Что же ты твердишь, когда идешь на Место?
   Бомж стеснительно начал, а по мере нарастания молитвы стал прямо неистово креститься. В воспоминаниях Уколова осталось свободное изложение Молитвы Бомжа Никандра.
   "О, господи, иже еси на небеси. Пропусти до Места меня, раба твоего, великомученика Нику безголового, тупого, непутевого, гада такого, который тебе и свечки в жизни не поставил. Пропусти меня до места, иже еси на небеси, я тебе, мамой клянусь, точно свечку куплю или две и просвирку ещё закусонную. Огради меня от огня твоего, коий пускаешь с небес на грешную землю по растениям этим хреновым, чтоб им самим сгореть на фиг. Я тебя мало прошу, господи, не хлеба насущного, не зелья поганого, душу губящего, не бабу бестриперную, а токмо подышать у болотца воздухом свежим, тобою созданным и освященным. Падлою буду, если хоть раз богохульню скажу, на фиг. И другим рыла позатыкаю, если будут крыть в бога, рога носорога, сердца, перца, гроба мать! В церковь пойду, когда оклемаюсь немного и дружков своих затащу, ты ж троицу любишь. Только пусти подышать, отец наш небесный. Аминь, на фиг!"
   Воодушевленный вновь созданной молитвой, бомж Никандр повернулся к Уколову спиной и уже зашагал было к железной дороге, но был остановлен. Нависнув над скелетообразным вольным человеком, здоровенный государственный служащий приказал:
   - Расчищай мне дорогу, Сусанин. Чем хочешь и с помощью божьей матери. Я хочу понюхать этого воздуха.
   Делать нечего. Никандр попытался справиться с первым же вставшим на пути борщевиком, сломать толстенный ствол. Куда там тщедушному. Сперва напуганный нападением незнакомца, бомж постепенно осмелел. В конце концов оперативник такой же смертный, как и все другие, кто пытался проникнуть в Место. А может, чутье подвело Никандра, может, эта дылда вовсе не мильтон. Тогда глупо было бы не попытаться повторить излюбленные шуточки.