(223) Решительно не помню, как познакомился со второй своей женой, тоже красавицей. Но зато слишком хорошо запомнил, как мы расстались странным летом 1978 года. Я не очень твердо осведомлен о том, что было в ее жизни дальше, прежде чем эта жизнь закончилась - по слухам, слишком трагически и слишком рано. Она была беззлобным существом, любила портвейн и тряпки... Видит Бог, мне жаль...
(224, 225) [...]
(226) Не знаю точно, что это слово означает. Это поэт Елена Шварц из Питера знает, потому что она очень любит загадывать друзьям и знакомым шарады, ребусы и загадки, отгадать которые никто не может, потому что Елена Шварц умнее всех своих друзей и знакомых. [...]
(227) Разумеется, не про Сталина, а типа уже упомянутой "Бригантины". Или вот еще была "прогрессивная песня" при "оттепели", которая приобрела буквальное звучание, когда началась массовая эмиграция:
Я не знаю, где встретиться
Нам придется с тобой.
Глобус крутится, вертится,
Словно шар голубой.
Припев: И мелькают города и страны,
Параллели и меридианы...
Одно из двух: или хоровое пение возродит Россию, или Россия возродит хоровое пение.
(228, 229) [...]
(230) Вся "прогрессивная" провинциальная публика в этом смысле подражала легендарному московскому поэтическому кафе "Аэлита", которым руководил Илья Суслов, впоследствии сотрудник журнала "Америка", издающегося в США, а некогда заведующий отделом сатиры и юмора "Литературной газеты", до сих пор издающейся на Цветном бульваре г. Москвы. [...]
(231) Такого текста записки быть не могло. Это - фальшивый, натужно и лживо сочиненный, очевидно, "для проходимости", или по глупости, или по неумению текст. Примерно в то же время я был в городе Дивногорске и видел, как девчонка, приехавшая из деревни учиться в ГПТУ (городское профессионально-техническое училище) на бетонщика ГЭС (гидроэлектростанция), сидела с гармошкой на подоконнике пятого этажа своего общежития и пела в улицу:
Я профоргу дала
И парторгу дала.
Председатель - тоже блядь,
Ему тоже надо дать.
Такие дела.
(232) Cоветский "канцелярит", язык, на котором изъяснялись образованные "совки". Корней Чуковский, улучив момент, реализовал свою неприязнь к советской власти, обрушившись на "канцелярит", не достойный "строителя коммунизма". Однако на другом языке власть тогда разговаривать не умела, иначе это была бы совсем другая власть.
(233, 234) [...]
(235) А чего бы им радоваться, когда ситуация чревата ЧП, а среди поэтов непременно должны быть стукачи, которые доложат, куда следует, что в фармацевтическом училище ослаблена политико-воспитательная работа.
(236) Здесь опять неизбывное влияние родного Художественного фонда. Даже и не штамп скорее всего, а умильное описание скульптурной композиции, материал - бетон.
(237) [...]
(238) Тоже советский штамп. Из какого-нибудь такого кино про "телятники". Как, допустим, доярку посылают за успехи в Москву на Выставку достижений народного хозяйства (ВДНХ), а она от смущения закрывается накрахмаленным фартуком.
(239) [...] Странная субстанция - слова. Слово "девки" в Сибири считалось вполне приличным, а когда я, приехав в Москву, шутливо обратился так к неким юным лицам женского пола, они страшно оскорбились: "Мы не девки, мы - честные". Из чего я сделал правильный вывод - русский язык отличается от сибирского так же, как английский от его американского диалекта. Ох, боюсь, как бы Сибирь не повторила судьбу Америки!
(240) Этими словами и сказала - не матом же. Здесь, действительно, присутствует правда жизни и нету никакой лакировки.
(241) Для того, что секс в России был, есть и будет. Россия очень здоровая в этом смысле страна, и все разговоры про оскудевший генофонд чепуха. Пьяные рожи наличествуют в России уже больше тысячи лет, и ничего, живем.
(242) Ой, я не могу! Штамп на штампе! Сейчас уже и не понять кривлялся я или так получилось. Скорее всего - последнее. [...]
(243) См. комм. 209, 227.
(244) [...]
(245) Врачи, медсестры, аптекарши являлись своеобразным авангардом женского отряда советских трудящихся. На них, которые из НАРОДА, любили жениться пожилые советские писатели, чтоб, когда кондрат хватит, "скорая помощь" была под рукой. Тут "человеческих инженеров" следует понять и одобрить, тем более что эти бабенки были свежие, молодые, чистенькие и смазливые. А когда они превратились в советских мегер, обвешанных золотом и бриллиантами, писатели уже умерли.
(246, 247) [...]
(248) Какие все-таки относительно мягкие нравы были в те времена! Правильно говорят, что нынче нет духовности и кривая нравственности упала до критической отметки. Нынешние девки вполне могли бы затащить Иван Иваныча к себе в общежитие, угостить его вином с клофелином и хором изнасиловать. Дарю этот сюжет Регине Р. Некогда я предлагал его, как старший брат, юному Владимиру Сорокину, но он отказался и пошел другим путем.
(249) Нету, нету духовности! С каким, знаете ли, добрым народным юморком изъяснялся раньше советский народ. В целях поучения молодежи привожу аналогичные народные советские присловья:
Здрасьте, я ваша тетя!
Здравствуй, нос красный, синяя борода!
Здравствуй, жопа, Новый год! [...]
(250) Вот еще комиссар советской "полиции нравов" выискался! Сукин сын!
(251) Просторечие. Правильно нужно сказать "на спор". Неумение правильно ставить предлоги - элемент детского обучающегося сознания во взрослой речи, зачастую становящейся от этого образной, живой и глубокой. (Комментарий специально для Fr. Rosemarie Tietze (Munchen), Mr. Robert Porter (Bristol) & тов. Jukka Mallinen (Helsinki), которые переведут этот "роман", отчего мы с ними наконец-то не только прославимся, но и разбогатеем).
(252) Розыгрыш и мелкая любовная авантюра - вполне в стиле литературы 60-х. Хоть и горько это признавать, но правильно делают отдельные мои доброжелатели и недоброжелатели, именуя меня "поздним шестидесятником", который не выбился в люди "по не зависящим ни от кого обстоятельствам".
(253) "Ничего тебе не будет, честная, добрая советская девочка! Ты ведь не плакат написала с вражеским текстом "ОТЪЕ... ОТ САХАРОВА И СОЛЖЕНИЦЫНА!" или "РУКИ ПРОЧЬ ОТ ЧЕХОСЛОВАКИИ!"", - раздался голос из помойки. (Про "голос" и "помойку" - из школьного юмора конца 50-х.)
(254) Вот и Иван Иваныч тоже считает, что ничего не будет.
(255) Люди-то шутки понимают, коммунисты не понимают. Они говорят: "Враг не дремлет", "Ленин с нами", "Есть вещи, над которыми нельзя шутить".
(256) Коммунисты. Или, еще лучше, "партейные".
Девки по лесу гуляли,
Притворились лешими.
Их партейные поймали,
П... навешали.
(частушка)
(257, 258, 259) [...]
(260), как идиот.
(261) Очевидно, вследствие этого "чо" или "чё" сибиряков и именовали чалдонами (челдонами). Мой покойный старший друг Федот Федотович Сучков, в молодости знававший Андрея Платонова (знакомство с которым закончилось тем, что Федоту Федотовичу дали 8 лет, он, согласно зэковской шутке, отсидел 15 и вышел досрочно), написал целую книжку на "челдонском языке". Называется она "Приключения Владимира Ильича Шмоткина".
(262) Ну вот клянусь, что именно это она и сказала, а не какую-нибудь похабщину. [...]
(263) [...]
(264) Переход с "ты" на "вы" характерен для подобных развивающихся взаимоотношений людей "разного круга". Классик "новой литературы" лауреат Фурдадыкин рассказывал мне, как комично это выглядело, когда после бурной близости его почитательница робко спросила: "Харитон Андроныч, я не отняла у вас много времени?" Выслушав эту историю, я назвал классика мерзавцем, но мы с ним в тот раз не подрались.
(265) Отчего бы начинающему "помощнику партии" и не позвонить "куда следует", тем более с хорошими намерениями? Эх, правильно Мандельштам определил писателей как "грязную расу с нечистым запахом кожи", которых, как проституток, нужно селить в специальных кварталах, что, кстати, и сделали большевики в районе московского метро "Аэропорт".
(266, 267, 268, 269) [...]
(270) Вот так раньше и писали такие честные реалисты, как я: "сказал", "добавил", "согласился", "усмехнулся", "заметил", "парировал". Не то что нынешние модернисты катают - ни хрена не поймешь! Я вот в прошлом году, когда как член жюри премии Букера читал всяких модернистов, то решительно ничего не понял, что и отразилось на решении жюри.
(271) Увы, но девушка несомненно имеет в виду "месячные".
(272) [...]
(273) Обыкновенный дешевый парадокс, расхожая игра слов, типа названия пьесы "Обыкновенное чудо".
(274) О, псевдонародность! Имя тебе - легион.
(275) Да он себя и ведет, как старик. Между прочим, раньше люди как-то быстрее взрослели, и их уже лет в двадцать-двадцать пять называли по имени-отчеству, особенно если они к этому возрасту уже состояли "при портфеле" и жили в деревне. Это теперь все до седых волос - Борьки, Петьки, Ваньки, что непременно является тлетворным влиянием Запада, где у людей нету отчества, а есть только имя, как у безродных космополитов.
(276) [...]
(277) Очевидно, такова недюжинная сила поэзии "шестидесятников", что Евг. Евтушенко опять меня преследует, как черт. Ведь это же парафраз его стихотворения, в котором автолюбитель подбирает ночью на улице уставшую от дневных и вечерних трудов женщину, везет ее домой, где она ему говорит:
Но только ты без этого,
Очень спать хочу.
Впрочем, и лучшая поэма Маяковского называлась "Про это", так что все мы достойны славы отцов.
(278,279) [...]
(280) Ажиотаж! Все тогда поступали в институты, проваливались, снова поступали. Просто работать никто не хотел, потому что простая работа была тяжелая, ручная, варварская, и за нее платили очень мало денег. Потом и работа стала поцивилизованнее, и платить стали побольше, но все равно работать на земле, в заводе "образованщики" уже отвыкли, предпочитая просиживать штаны в никчемных НИИ и ругать в курилках cоветскую власть. Так бы все и продолжалось, кабы не "перестройка", которая свела их с ума, и не "постперестройка", которая выманила их из скорлупы и заставила торговать бананами на улице. [...]
(281, 282) [...]
(283) Это - из бытовых грубостей тех лет. Еще было: облезешь и неровно зарастешь; перебьешься - не сорок первый (год); постоишь - не директор бани (в очереди); в гробу я вас всех видал в белых тапочках; иди воруй, пока трамваи ходят (на просьбу что-нибудь одолжить); у тебя баки, как у рыжей собаки; иди на ху...тор бабочек ловить! И т.д. до бесконечности.
(284, 285) [...]
(286) Говорю же, что коммунисты раньше все или "давали" или "выбрасывали". Давали ордена, дачи, квартиры, звания, членство в "творческих союзах", выбрасывали чай, сахар, спички, табак, кофе, за которыми тут же выстраивалась очередь.
Задает вопрос народ:
- Что нам партия дает?
- Наша партия не блядь,
Чтобы каждому давать.
(идейно-ущербная, с гнилым антисоветским душком частушка тех лет)
(287) [...]
(288) Для меня всегда было, есть и останется загадкой, почему праздник революции 25 Октября празднуют 7 ноября, то есть на 13 дней позже, а Новый год, который на самом деле был 13 января, празднуют 1 января, то есть на 13 дней раньше. Только не надо мне толковать про лунный календарь, Якова Брюса, Ленина и Петра Первого. Я все эти объяснения уже слышал, они меня совершенно не удовлетворяют. По существу, просто ответить на этот элементарный вопрос пока еще никто не сумел, хотя я задавал его практически всем умным людям, как только встречал их в своей жизни.
(289) Эх, где те баснословные времена? Где "ПарижЕские тайны" (простонародный выговор) им. тов. Эжена Сю, некогда вдохновившего нашего каторжника Достоевского на создание обширных психологических полотен, составляющих золотой и конвертируемый фонд великой русской литературы? Где та египетская "любовь с пляской", которой так щедро одаривал нас другой наш друг, безвременно убиенный собственными сотрудниками ближневосточный диктатор Гамаль Абдель Насер, во время второй мировой войны сотрудничавший с нацистами, а затем получивший звание Героя из рук очередного Генерального секретаря ЦК КПСС?
Лежит на пляже кверху пузом
Не то фашист, не то эсер.
Герой Советского Союза
Абдель на всех на нас Насер.
И где народ, прославивший его этими трогательными стихами, тот самый народ, наполнявший по цене 25 копеек днем и 70 копеек вечером огромные тысячеместные кинотеатры, в которых нынче лишь торгашеский дух и денежный ветер овевают блестящие лаком бока чуждых нашему национальному сознанию комфортабельных автомобилей? Которые автомобили здесь с утра до вечера без очереди продают и покупают негодяи, даже и не подозревающие, кто или что это были Радж Капур, Любовь Орлова, Чапаев и "Ленин в октябре". Где опереточная песня "В театр мы не попали, билетов не достали, мороженое ели "Ассорти""? Где само мороженое "Ассорти"? Где духовность, товарищи? Плати денежки и иди, куда хочешь. Хоть в Театр на Таганке, хоть на все четыре стороны. Разве так можно?
(290) [...]
(291) Это и есть та самая духовность, когда ничего нет, кроме Духовности: билетов нет, автомобилей нет, одежды нет, лекарств нет, книг нет, баня раз в неделю. "Давайте НАМ, как и раньше, будут билеты, книги, автомобили, клубника в январе, спецполиклиники и санатории, а ВАМ зато останется ДУХОВНОСТЬ", - примерно так могли бы предложить отечественные радетели "пражской весны", кабы их не погнали поганой метлой, и об этом же толкуют отдельные нынешние "бугры и шишки", озабоченные выработкой "общей идеологии". Тому, кому противно "бездуховное", ненавистен "вещизм", хочется "большого и чистого", рекомендую немножко посидеть на сорокоградусном морозе в деревянном сибирском сортире: там мысли быстро принимают правильное направление. Дайте же вы людям наконец ПОЖРАТЬ за их же собственные деньги, которые не вы им дали, а они САМИ заработали, дайте пожить по-человечески, как они сами того хотят, безо всякой этой вашей "идеологии", "империи", "государства" и понятия "великой Родины", перед которой мы, обыватели, почему-то "в вечном долгу". "Отвяжитесь, мертвяки, черти... Ради Бога" (А. Галич).
(292, 293, 294) [...]
(295) Очевидно, все-таки "занавесила". Здесь, как я в 1974 году не крепился, не пытался строить из себя провинциального интеллектуала, прорвалось-таки неконтролируемое просторечие, которое видимо лишь на сильном временном и пространственном расстоянии. Помню, как вполне интеллигентная девушка-сибирячка, свободно владеющая английским языком, приехав в Москву и навестив мою студенческую келейку году в 1965-м, вдруг употребила вместо среднерусского "мочалка" сугубо сибирское "вехотка", от чего я к тому времени уже немного отвык, и по этой причине чуть удивился - Сартр-шмартр, Битлз-фуитлз, Кафка-фафка, и тут вдруг "вехотка".
Но жизнь жестоко мстит за снобизм. В 1980 году, когда по всем разумным симптомам мне следовало бы свалить на Запад, вместо того чтобы коптиться в Совдепии, дожидаясь неизвестно чего, единственно мне был опорой могучий и вольный сибирский язык с его патриотической пословицей: надо ехать, а в жопе вехоть.
(296) Что это еще за "обед", когда по-русски (и по-сибирски) это называется просто "поминки". Ляпнул на бумагу, неизвестно что думаючи. Еще бы написал "поминальный breakfast", идиот! Поминки - это не завтрак, обед или ужин, а вневременная русская трапеза. [...]
(297) И все-таки раньше смерть пользовалась большим уважением, чем жизнь. Очевидно, оттого, что было мирное послевоенное (до 1979 г.) безвременье - в отсутствии Афганистана, Чечни, рэкетиров, киллеров - с одной стороны, а с другой -ослаб "большой террор", и ГУЛАГовские ежегодные горы трупов, за редкими исключениями вроде Будапешта и Новочеркасска, превратились в единицы. Цинично к ней относились лишь врачи-профессионалы. [...]
(298) Вино раньше было двух сортов: белое (водка) и красное (все остальное). На коньяк пало презрительное народное мнение, что он "пахнет клопами". "Шампанского" "брали" одну бутылочку - "пускай его проститутки пьют и у кого денег много". "Сухое вино", "эту кислятину", пили "интеллигентики", или "интеллигенция на босу ногу", как ее представителей, мгновенно вычисляя, злобно именовали в очередях. В своих эпохальных мемуарах "Люди, годы, жизнь" Илья Эренбург рассказывает, что он очень любил французские вина и, оказавшись вместе с победоносной Красной Армией на территории немецкого врага, получал их в больших количествах. "Илья пишет крепко, а любит квас", - разочарованно говорил про него русский народ в лице солдат, доставлявших ему эти вина.
Разорительная вещь война, и я здесь скорее не о человеческих жертвах и разрушениях говорю, а о том, сколько выпито, съедено и взято чужого бесплатно. Совершенно очевидно также, что мир все же настолько богат, что может себе позволить любые войны. Вот, к примеру, Россия. Бесполезно истратила на Чечню немыслимое количество неизвестно откуда взявшихся для этого денег, и ничего, хоть бы хны. [...]
(299) Фамилия настоящая. Все друзья моего отца, насколько я их помню, были спившимися альпинистами, футболистами, хоккеистами. Один был саксофонист. Он играл в кинотеатре "Совкино", и меня к нему хотели отдать в ученики, но потом сочли, что у меня слабые легкие. Остались лишь фамилии Гунька Цыбин, Ваня Маевский, Алеша Задоя, Костя Зыкин. Они все исчезли. А куда - мне решительно неизвестно. [...]
(300) См. комментарий 249. Выражение из того же ряда. Типа "Лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным".
(301) [...]
(302) Замечу как автор всего, что здесь понаписано: девушка делала это не только с меркантильными целями, но и повинуясь некоему древнему инстинкту, который, на мой взгляд, является одним из оберегающих факторов человеческой цивилизации и против которого безуспешно борются феминисты и феминистки всех полов.
(303) Это - странный гул родного племени, сохранившийся от тех дней, когда все мы плясали у костра и кушали друг друга. А то, что это было, можете не сомневаться.
(304) К использованию "чо" в художественной прозе и жизни мне надоело придираться, поэтому возьмусь теперь за "однако", тоже являющееся составной частью "сибирского колорита".
...Однако, как честный человек тут же должен признать, слово это многоемкое и вполне имеет право на существование, поскольку не несет в себе агрессии, а скорее является буфером между цивилизацией и суровой окружающей реальностью.
(305) Эх, дядя Сережа! Однако забыл, ли чо ли, как один философ сказал: "Женись - и ты раскаешься, не женись - и ты раскаешься, женись или не женись - ты все равно раскаешься"?
(306) Россия возродится, пока есть (другой вариант - ест) блины.
(307) Стопка - стеклянная емкость для водки размером с рюмку, но без ножек. Семейства того достатка, каковым обладали Иван Иваныч и его покойная мама, из рюмок практически не пили. Потому что красивую посуду большевики тогда тоже "давали-выбрасывали" (см. комментарий 286). Кстати, те самые стопки да "стаканчики граненые", которые "упали со стола", нынче стали антиквариатом, чего нельзя сказать о советской власти.
(308) Лампадка в России теплилась всегда, иначе все давно бы сошли с ума и одичали, а это хоть и происходит каждый день, но, слава Богу, в ограниченных размерах. Я верю...
(309) Неоднократно было отмечено, что сибирячки очень красивые, чего не скажешь о сибирских особях мужского пола, которые весьма часто являются выродками и плешеголовыми толстяками вроде меня. Очевидно, здесь налицо тайны генной инженерии, решительно направляющие положительные стороны натуры коренного населения Сибири и примкнувших к нему покорителей и ссыльных только в один пол, а все отрицательные стороны концентрирующие в поле противоположном и недружественном. [...]
(310) Потому что горячей воды не было, естественно. Зато Духовность, знаете ли, была. [...]
(311) , и высокая тоскливая тайна была в этих его словах.
(312) , и ей вдруг показалось, что она все теперь знает наперед, все-все-все, да.
(313) , кривясь от собственной пошлости и
(314) с той горечью и той мудростью, каковых у нее никогда раньше не было и уже никогда больше не будет в этой вещной жизни.
(315) Вот все говорят, и я в том числе, что СССР был говенной страной. А он, тем не менее, предлагал своим гражданам кучу развлечений, полезных для ума и тела. "На литобъединении" можно было выявить свой талант или стать клиентом КГБ; бегая на лыжах, можно было поправить здоровье или сломать ногу; в театре можно было посмотреть "Гамлета" или "Кремлевские куранты"; на вечеринке можно было потрахаться и не получить венерическое заболевание. Односторонних описывателей тоталитарных ужасов СССР - к ответу. [...]
(316) [...]
(317) Этот вид, действительно, настолько до сих пор красивый, что он попал на новую купюру достоинством в червонец, выпущенную правительством обновленной России, успешно борющимся с инфляцией. В чем каждый может легко убедиться прежде, чем купит на эти деньги две бутылки "Жигулевского" пива или четыре белых батона (цены середины 1997 года).
(318) В моем детстве город К. гляделся с Караульной горы как приземистый деревянный город, где возвышались лишь каменные здания, построенные купцами в конце ХIХ - начале ХХ вв. (потрясающей красоты сибирский "югендштиль"), да уродливые жилые коробки, выстроенные коммунистами для самих себя и своих приближенных. Они взорвали Воскресенский собор и построили на его месте Дом Советов, он же Крайком КПСС, разорили и снесли другой собор, находившийся на самом красивом месте города К., на Стрелке, где город и начался в ХVII веке. Мы, дети, во время стройки Дома Советов проникали в церковные подземелья, пока их не замуровали от нас и от "врагов народа", чтоб те не сумели посягнуть на ценную жизнь "слуг народа", обитающих в Доме. А еще мы мечтали прокатиться "на лифте", которых тогда в городе К. практически не было. Вообще все новое, "техническое", типа "хрущоб" с тонконогими журнальными столиками и торшерами, воспринималось нами с необыкновенным энтузиазмом. Мне до школы № 10, где я тогда учился и был круглым отличником, пешего ходу было минут пятнадцать, но я предпочитал ждать дряхлый автобус, который ходил раз в час и вечно опаздывал.
(319) [...]
(320) К сожалению, для большинства людей любовь есть всего лишь кратковременная вспышка ясного осознания себя в пространстве и времени. Ровное тление семейного очага - это огонь компромисса, и поиски того огня бессмысленны и разрушительны. Неслучайно почти все "story" в классических романах заканчиваются браком, за которым - тишина. Неслучайно многих влюбленных русских поэтов убили в относительно юном возрасте.
(321) Ну и совершенно нынешней и будущей молодежи "неясную и непонятную". "Мало ли кто с кем трахался по взаимной договоренности", скажет молодежь, посмеиваясь над предками, всерьез озабоченными "сексуальной революцией", "распространением порнографии" и т.д. [...]
(322, 323) [...]
(324) Образно говоря, в те годы нормальные люди "черемок не шабили", "колеса" не глотали и "на игле не сидели". Я анашу пробовал два раза в жизни. Первый раз в институте, совместно с А. Э. Морозовым, Б. Е. Трошем и "Красным крепким", после чего все мы сильно блевали, второй раз - уже будучи "писателем" - вместе с водкой, классиком Фурдадыкиным и колдуном Ерофеем, после чего все мы тоже блевали. Не пошло, знаете ли... И слава Богу, что уберег Он от этой несомненной заразы. Подлость перестроечного "антиалкогольного указа" еще и в том была, что наркомания начала свое победное шествие по России, но об этом - после или никогда.
(325) Крайне неудачный оборот, являющийся элементом графомании в общем-то весьма сносном по качеству повествовании. Докривлялся, называется, довыражался образно: "Кристаллизующая роль"!.. Для общего сведения сообщаю, что, на мой взгляд, графомания - женственна, профессиональное письмо мужественно. Писатель - лицо неопределенного пола.
(326) Да ну, даже и комментировать не хочется! Зачем это - "человече", то-се, когда цена этой так называемой мысли даже в нынешней инфляционной России - две копейки, если не меньше.
(327) [...]
(328) В тот вечер, когда его арестовали, Слава Сысоев заканчивал, тайно проживая на чужой даче, советскую игру, которая дала бы сто очков вперед американской "Монополии", кабы ее тут же не загребли в холщевый мешок гэбэшники, которые, как Плюшкин, чужого назад не отдают никогда. Игра имела лирическое название "ТРИ ПУТИ-ДОРОЖЕНЬКИ" и состояла из трех игральных костей, которые следовало бросать на лакированную картонную поверхность, где путь играющего начинался с пункта "РОДДОМ", далее шли "ЯСЛИ", "ДЕТСКИЙ САД", "ШКОЛА", "ГПТУ", "КОМСОМОЛ", "КГБ", "ИНСТИТУТ", "АРМИЯ", "ТЮРЬМА", "ДУРДОМ", "ОВИР", "ЦК", "ПОЛИТБЮРО", "КЛАДБИЩЕ" и т.д. и т.п. Попав в "ОВИР", например, ты терял право на пять ходов, а из "КГБ" путь следовал прямиком в "ПОЛИТБЮРО". Сысоев только закончил покрывать картонную поверхность лаком, как его тут же арестовали. Когда Сысоев рассказал мне эту историю, я вспомнил фразу своего земляка и старшего товарища Федота Федотовича Сучкова: "Так вот, парень, только-только я задумался, что советская власть - говно, смотрю - я уже и сижу". (См. комментарий 261.) Именно Федот Федотович и любил петь дребезжащим тенорком:
(224, 225) [...]
(226) Не знаю точно, что это слово означает. Это поэт Елена Шварц из Питера знает, потому что она очень любит загадывать друзьям и знакомым шарады, ребусы и загадки, отгадать которые никто не может, потому что Елена Шварц умнее всех своих друзей и знакомых. [...]
(227) Разумеется, не про Сталина, а типа уже упомянутой "Бригантины". Или вот еще была "прогрессивная песня" при "оттепели", которая приобрела буквальное звучание, когда началась массовая эмиграция:
Я не знаю, где встретиться
Нам придется с тобой.
Глобус крутится, вертится,
Словно шар голубой.
Припев: И мелькают города и страны,
Параллели и меридианы...
Одно из двух: или хоровое пение возродит Россию, или Россия возродит хоровое пение.
(228, 229) [...]
(230) Вся "прогрессивная" провинциальная публика в этом смысле подражала легендарному московскому поэтическому кафе "Аэлита", которым руководил Илья Суслов, впоследствии сотрудник журнала "Америка", издающегося в США, а некогда заведующий отделом сатиры и юмора "Литературной газеты", до сих пор издающейся на Цветном бульваре г. Москвы. [...]
(231) Такого текста записки быть не могло. Это - фальшивый, натужно и лживо сочиненный, очевидно, "для проходимости", или по глупости, или по неумению текст. Примерно в то же время я был в городе Дивногорске и видел, как девчонка, приехавшая из деревни учиться в ГПТУ (городское профессионально-техническое училище) на бетонщика ГЭС (гидроэлектростанция), сидела с гармошкой на подоконнике пятого этажа своего общежития и пела в улицу:
Я профоргу дала
И парторгу дала.
Председатель - тоже блядь,
Ему тоже надо дать.
Такие дела.
(232) Cоветский "канцелярит", язык, на котором изъяснялись образованные "совки". Корней Чуковский, улучив момент, реализовал свою неприязнь к советской власти, обрушившись на "канцелярит", не достойный "строителя коммунизма". Однако на другом языке власть тогда разговаривать не умела, иначе это была бы совсем другая власть.
(233, 234) [...]
(235) А чего бы им радоваться, когда ситуация чревата ЧП, а среди поэтов непременно должны быть стукачи, которые доложат, куда следует, что в фармацевтическом училище ослаблена политико-воспитательная работа.
(236) Здесь опять неизбывное влияние родного Художественного фонда. Даже и не штамп скорее всего, а умильное описание скульптурной композиции, материал - бетон.
(237) [...]
(238) Тоже советский штамп. Из какого-нибудь такого кино про "телятники". Как, допустим, доярку посылают за успехи в Москву на Выставку достижений народного хозяйства (ВДНХ), а она от смущения закрывается накрахмаленным фартуком.
(239) [...] Странная субстанция - слова. Слово "девки" в Сибири считалось вполне приличным, а когда я, приехав в Москву, шутливо обратился так к неким юным лицам женского пола, они страшно оскорбились: "Мы не девки, мы - честные". Из чего я сделал правильный вывод - русский язык отличается от сибирского так же, как английский от его американского диалекта. Ох, боюсь, как бы Сибирь не повторила судьбу Америки!
(240) Этими словами и сказала - не матом же. Здесь, действительно, присутствует правда жизни и нету никакой лакировки.
(241) Для того, что секс в России был, есть и будет. Россия очень здоровая в этом смысле страна, и все разговоры про оскудевший генофонд чепуха. Пьяные рожи наличествуют в России уже больше тысячи лет, и ничего, живем.
(242) Ой, я не могу! Штамп на штампе! Сейчас уже и не понять кривлялся я или так получилось. Скорее всего - последнее. [...]
(243) См. комм. 209, 227.
(244) [...]
(245) Врачи, медсестры, аптекарши являлись своеобразным авангардом женского отряда советских трудящихся. На них, которые из НАРОДА, любили жениться пожилые советские писатели, чтоб, когда кондрат хватит, "скорая помощь" была под рукой. Тут "человеческих инженеров" следует понять и одобрить, тем более что эти бабенки были свежие, молодые, чистенькие и смазливые. А когда они превратились в советских мегер, обвешанных золотом и бриллиантами, писатели уже умерли.
(246, 247) [...]
(248) Какие все-таки относительно мягкие нравы были в те времена! Правильно говорят, что нынче нет духовности и кривая нравственности упала до критической отметки. Нынешние девки вполне могли бы затащить Иван Иваныча к себе в общежитие, угостить его вином с клофелином и хором изнасиловать. Дарю этот сюжет Регине Р. Некогда я предлагал его, как старший брат, юному Владимиру Сорокину, но он отказался и пошел другим путем.
(249) Нету, нету духовности! С каким, знаете ли, добрым народным юморком изъяснялся раньше советский народ. В целях поучения молодежи привожу аналогичные народные советские присловья:
Здрасьте, я ваша тетя!
Здравствуй, нос красный, синяя борода!
Здравствуй, жопа, Новый год! [...]
(250) Вот еще комиссар советской "полиции нравов" выискался! Сукин сын!
(251) Просторечие. Правильно нужно сказать "на спор". Неумение правильно ставить предлоги - элемент детского обучающегося сознания во взрослой речи, зачастую становящейся от этого образной, живой и глубокой. (Комментарий специально для Fr. Rosemarie Tietze (Munchen), Mr. Robert Porter (Bristol) & тов. Jukka Mallinen (Helsinki), которые переведут этот "роман", отчего мы с ними наконец-то не только прославимся, но и разбогатеем).
(252) Розыгрыш и мелкая любовная авантюра - вполне в стиле литературы 60-х. Хоть и горько это признавать, но правильно делают отдельные мои доброжелатели и недоброжелатели, именуя меня "поздним шестидесятником", который не выбился в люди "по не зависящим ни от кого обстоятельствам".
(253) "Ничего тебе не будет, честная, добрая советская девочка! Ты ведь не плакат написала с вражеским текстом "ОТЪЕ... ОТ САХАРОВА И СОЛЖЕНИЦЫНА!" или "РУКИ ПРОЧЬ ОТ ЧЕХОСЛОВАКИИ!"", - раздался голос из помойки. (Про "голос" и "помойку" - из школьного юмора конца 50-х.)
(254) Вот и Иван Иваныч тоже считает, что ничего не будет.
(255) Люди-то шутки понимают, коммунисты не понимают. Они говорят: "Враг не дремлет", "Ленин с нами", "Есть вещи, над которыми нельзя шутить".
(256) Коммунисты. Или, еще лучше, "партейные".
Девки по лесу гуляли,
Притворились лешими.
Их партейные поймали,
П... навешали.
(частушка)
(257, 258, 259) [...]
(260), как идиот.
(261) Очевидно, вследствие этого "чо" или "чё" сибиряков и именовали чалдонами (челдонами). Мой покойный старший друг Федот Федотович Сучков, в молодости знававший Андрея Платонова (знакомство с которым закончилось тем, что Федоту Федотовичу дали 8 лет, он, согласно зэковской шутке, отсидел 15 и вышел досрочно), написал целую книжку на "челдонском языке". Называется она "Приключения Владимира Ильича Шмоткина".
(262) Ну вот клянусь, что именно это она и сказала, а не какую-нибудь похабщину. [...]
(263) [...]
(264) Переход с "ты" на "вы" характерен для подобных развивающихся взаимоотношений людей "разного круга". Классик "новой литературы" лауреат Фурдадыкин рассказывал мне, как комично это выглядело, когда после бурной близости его почитательница робко спросила: "Харитон Андроныч, я не отняла у вас много времени?" Выслушав эту историю, я назвал классика мерзавцем, но мы с ним в тот раз не подрались.
(265) Отчего бы начинающему "помощнику партии" и не позвонить "куда следует", тем более с хорошими намерениями? Эх, правильно Мандельштам определил писателей как "грязную расу с нечистым запахом кожи", которых, как проституток, нужно селить в специальных кварталах, что, кстати, и сделали большевики в районе московского метро "Аэропорт".
(266, 267, 268, 269) [...]
(270) Вот так раньше и писали такие честные реалисты, как я: "сказал", "добавил", "согласился", "усмехнулся", "заметил", "парировал". Не то что нынешние модернисты катают - ни хрена не поймешь! Я вот в прошлом году, когда как член жюри премии Букера читал всяких модернистов, то решительно ничего не понял, что и отразилось на решении жюри.
(271) Увы, но девушка несомненно имеет в виду "месячные".
(272) [...]
(273) Обыкновенный дешевый парадокс, расхожая игра слов, типа названия пьесы "Обыкновенное чудо".
(274) О, псевдонародность! Имя тебе - легион.
(275) Да он себя и ведет, как старик. Между прочим, раньше люди как-то быстрее взрослели, и их уже лет в двадцать-двадцать пять называли по имени-отчеству, особенно если они к этому возрасту уже состояли "при портфеле" и жили в деревне. Это теперь все до седых волос - Борьки, Петьки, Ваньки, что непременно является тлетворным влиянием Запада, где у людей нету отчества, а есть только имя, как у безродных космополитов.
(276) [...]
(277) Очевидно, такова недюжинная сила поэзии "шестидесятников", что Евг. Евтушенко опять меня преследует, как черт. Ведь это же парафраз его стихотворения, в котором автолюбитель подбирает ночью на улице уставшую от дневных и вечерних трудов женщину, везет ее домой, где она ему говорит:
Но только ты без этого,
Очень спать хочу.
Впрочем, и лучшая поэма Маяковского называлась "Про это", так что все мы достойны славы отцов.
(278,279) [...]
(280) Ажиотаж! Все тогда поступали в институты, проваливались, снова поступали. Просто работать никто не хотел, потому что простая работа была тяжелая, ручная, варварская, и за нее платили очень мало денег. Потом и работа стала поцивилизованнее, и платить стали побольше, но все равно работать на земле, в заводе "образованщики" уже отвыкли, предпочитая просиживать штаны в никчемных НИИ и ругать в курилках cоветскую власть. Так бы все и продолжалось, кабы не "перестройка", которая свела их с ума, и не "постперестройка", которая выманила их из скорлупы и заставила торговать бананами на улице. [...]
(281, 282) [...]
(283) Это - из бытовых грубостей тех лет. Еще было: облезешь и неровно зарастешь; перебьешься - не сорок первый (год); постоишь - не директор бани (в очереди); в гробу я вас всех видал в белых тапочках; иди воруй, пока трамваи ходят (на просьбу что-нибудь одолжить); у тебя баки, как у рыжей собаки; иди на ху...тор бабочек ловить! И т.д. до бесконечности.
(284, 285) [...]
(286) Говорю же, что коммунисты раньше все или "давали" или "выбрасывали". Давали ордена, дачи, квартиры, звания, членство в "творческих союзах", выбрасывали чай, сахар, спички, табак, кофе, за которыми тут же выстраивалась очередь.
Задает вопрос народ:
- Что нам партия дает?
- Наша партия не блядь,
Чтобы каждому давать.
(идейно-ущербная, с гнилым антисоветским душком частушка тех лет)
(287) [...]
(288) Для меня всегда было, есть и останется загадкой, почему праздник революции 25 Октября празднуют 7 ноября, то есть на 13 дней позже, а Новый год, который на самом деле был 13 января, празднуют 1 января, то есть на 13 дней раньше. Только не надо мне толковать про лунный календарь, Якова Брюса, Ленина и Петра Первого. Я все эти объяснения уже слышал, они меня совершенно не удовлетворяют. По существу, просто ответить на этот элементарный вопрос пока еще никто не сумел, хотя я задавал его практически всем умным людям, как только встречал их в своей жизни.
(289) Эх, где те баснословные времена? Где "ПарижЕские тайны" (простонародный выговор) им. тов. Эжена Сю, некогда вдохновившего нашего каторжника Достоевского на создание обширных психологических полотен, составляющих золотой и конвертируемый фонд великой русской литературы? Где та египетская "любовь с пляской", которой так щедро одаривал нас другой наш друг, безвременно убиенный собственными сотрудниками ближневосточный диктатор Гамаль Абдель Насер, во время второй мировой войны сотрудничавший с нацистами, а затем получивший звание Героя из рук очередного Генерального секретаря ЦК КПСС?
Лежит на пляже кверху пузом
Не то фашист, не то эсер.
Герой Советского Союза
Абдель на всех на нас Насер.
И где народ, прославивший его этими трогательными стихами, тот самый народ, наполнявший по цене 25 копеек днем и 70 копеек вечером огромные тысячеместные кинотеатры, в которых нынче лишь торгашеский дух и денежный ветер овевают блестящие лаком бока чуждых нашему национальному сознанию комфортабельных автомобилей? Которые автомобили здесь с утра до вечера без очереди продают и покупают негодяи, даже и не подозревающие, кто или что это были Радж Капур, Любовь Орлова, Чапаев и "Ленин в октябре". Где опереточная песня "В театр мы не попали, билетов не достали, мороженое ели "Ассорти""? Где само мороженое "Ассорти"? Где духовность, товарищи? Плати денежки и иди, куда хочешь. Хоть в Театр на Таганке, хоть на все четыре стороны. Разве так можно?
(290) [...]
(291) Это и есть та самая духовность, когда ничего нет, кроме Духовности: билетов нет, автомобилей нет, одежды нет, лекарств нет, книг нет, баня раз в неделю. "Давайте НАМ, как и раньше, будут билеты, книги, автомобили, клубника в январе, спецполиклиники и санатории, а ВАМ зато останется ДУХОВНОСТЬ", - примерно так могли бы предложить отечественные радетели "пражской весны", кабы их не погнали поганой метлой, и об этом же толкуют отдельные нынешние "бугры и шишки", озабоченные выработкой "общей идеологии". Тому, кому противно "бездуховное", ненавистен "вещизм", хочется "большого и чистого", рекомендую немножко посидеть на сорокоградусном морозе в деревянном сибирском сортире: там мысли быстро принимают правильное направление. Дайте же вы людям наконец ПОЖРАТЬ за их же собственные деньги, которые не вы им дали, а они САМИ заработали, дайте пожить по-человечески, как они сами того хотят, безо всякой этой вашей "идеологии", "империи", "государства" и понятия "великой Родины", перед которой мы, обыватели, почему-то "в вечном долгу". "Отвяжитесь, мертвяки, черти... Ради Бога" (А. Галич).
(292, 293, 294) [...]
(295) Очевидно, все-таки "занавесила". Здесь, как я в 1974 году не крепился, не пытался строить из себя провинциального интеллектуала, прорвалось-таки неконтролируемое просторечие, которое видимо лишь на сильном временном и пространственном расстоянии. Помню, как вполне интеллигентная девушка-сибирячка, свободно владеющая английским языком, приехав в Москву и навестив мою студенческую келейку году в 1965-м, вдруг употребила вместо среднерусского "мочалка" сугубо сибирское "вехотка", от чего я к тому времени уже немного отвык, и по этой причине чуть удивился - Сартр-шмартр, Битлз-фуитлз, Кафка-фафка, и тут вдруг "вехотка".
Но жизнь жестоко мстит за снобизм. В 1980 году, когда по всем разумным симптомам мне следовало бы свалить на Запад, вместо того чтобы коптиться в Совдепии, дожидаясь неизвестно чего, единственно мне был опорой могучий и вольный сибирский язык с его патриотической пословицей: надо ехать, а в жопе вехоть.
(296) Что это еще за "обед", когда по-русски (и по-сибирски) это называется просто "поминки". Ляпнул на бумагу, неизвестно что думаючи. Еще бы написал "поминальный breakfast", идиот! Поминки - это не завтрак, обед или ужин, а вневременная русская трапеза. [...]
(297) И все-таки раньше смерть пользовалась большим уважением, чем жизнь. Очевидно, оттого, что было мирное послевоенное (до 1979 г.) безвременье - в отсутствии Афганистана, Чечни, рэкетиров, киллеров - с одной стороны, а с другой -ослаб "большой террор", и ГУЛАГовские ежегодные горы трупов, за редкими исключениями вроде Будапешта и Новочеркасска, превратились в единицы. Цинично к ней относились лишь врачи-профессионалы. [...]
(298) Вино раньше было двух сортов: белое (водка) и красное (все остальное). На коньяк пало презрительное народное мнение, что он "пахнет клопами". "Шампанского" "брали" одну бутылочку - "пускай его проститутки пьют и у кого денег много". "Сухое вино", "эту кислятину", пили "интеллигентики", или "интеллигенция на босу ногу", как ее представителей, мгновенно вычисляя, злобно именовали в очередях. В своих эпохальных мемуарах "Люди, годы, жизнь" Илья Эренбург рассказывает, что он очень любил французские вина и, оказавшись вместе с победоносной Красной Армией на территории немецкого врага, получал их в больших количествах. "Илья пишет крепко, а любит квас", - разочарованно говорил про него русский народ в лице солдат, доставлявших ему эти вина.
Разорительная вещь война, и я здесь скорее не о человеческих жертвах и разрушениях говорю, а о том, сколько выпито, съедено и взято чужого бесплатно. Совершенно очевидно также, что мир все же настолько богат, что может себе позволить любые войны. Вот, к примеру, Россия. Бесполезно истратила на Чечню немыслимое количество неизвестно откуда взявшихся для этого денег, и ничего, хоть бы хны. [...]
(299) Фамилия настоящая. Все друзья моего отца, насколько я их помню, были спившимися альпинистами, футболистами, хоккеистами. Один был саксофонист. Он играл в кинотеатре "Совкино", и меня к нему хотели отдать в ученики, но потом сочли, что у меня слабые легкие. Остались лишь фамилии Гунька Цыбин, Ваня Маевский, Алеша Задоя, Костя Зыкин. Они все исчезли. А куда - мне решительно неизвестно. [...]
(300) См. комментарий 249. Выражение из того же ряда. Типа "Лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным".
(301) [...]
(302) Замечу как автор всего, что здесь понаписано: девушка делала это не только с меркантильными целями, но и повинуясь некоему древнему инстинкту, который, на мой взгляд, является одним из оберегающих факторов человеческой цивилизации и против которого безуспешно борются феминисты и феминистки всех полов.
(303) Это - странный гул родного племени, сохранившийся от тех дней, когда все мы плясали у костра и кушали друг друга. А то, что это было, можете не сомневаться.
(304) К использованию "чо" в художественной прозе и жизни мне надоело придираться, поэтому возьмусь теперь за "однако", тоже являющееся составной частью "сибирского колорита".
...Однако, как честный человек тут же должен признать, слово это многоемкое и вполне имеет право на существование, поскольку не несет в себе агрессии, а скорее является буфером между цивилизацией и суровой окружающей реальностью.
(305) Эх, дядя Сережа! Однако забыл, ли чо ли, как один философ сказал: "Женись - и ты раскаешься, не женись - и ты раскаешься, женись или не женись - ты все равно раскаешься"?
(306) Россия возродится, пока есть (другой вариант - ест) блины.
(307) Стопка - стеклянная емкость для водки размером с рюмку, но без ножек. Семейства того достатка, каковым обладали Иван Иваныч и его покойная мама, из рюмок практически не пили. Потому что красивую посуду большевики тогда тоже "давали-выбрасывали" (см. комментарий 286). Кстати, те самые стопки да "стаканчики граненые", которые "упали со стола", нынче стали антиквариатом, чего нельзя сказать о советской власти.
(308) Лампадка в России теплилась всегда, иначе все давно бы сошли с ума и одичали, а это хоть и происходит каждый день, но, слава Богу, в ограниченных размерах. Я верю...
(309) Неоднократно было отмечено, что сибирячки очень красивые, чего не скажешь о сибирских особях мужского пола, которые весьма часто являются выродками и плешеголовыми толстяками вроде меня. Очевидно, здесь налицо тайны генной инженерии, решительно направляющие положительные стороны натуры коренного населения Сибири и примкнувших к нему покорителей и ссыльных только в один пол, а все отрицательные стороны концентрирующие в поле противоположном и недружественном. [...]
(310) Потому что горячей воды не было, естественно. Зато Духовность, знаете ли, была. [...]
(311) , и высокая тоскливая тайна была в этих его словах.
(312) , и ей вдруг показалось, что она все теперь знает наперед, все-все-все, да.
(313) , кривясь от собственной пошлости и
(314) с той горечью и той мудростью, каковых у нее никогда раньше не было и уже никогда больше не будет в этой вещной жизни.
(315) Вот все говорят, и я в том числе, что СССР был говенной страной. А он, тем не менее, предлагал своим гражданам кучу развлечений, полезных для ума и тела. "На литобъединении" можно было выявить свой талант или стать клиентом КГБ; бегая на лыжах, можно было поправить здоровье или сломать ногу; в театре можно было посмотреть "Гамлета" или "Кремлевские куранты"; на вечеринке можно было потрахаться и не получить венерическое заболевание. Односторонних описывателей тоталитарных ужасов СССР - к ответу. [...]
(316) [...]
(317) Этот вид, действительно, настолько до сих пор красивый, что он попал на новую купюру достоинством в червонец, выпущенную правительством обновленной России, успешно борющимся с инфляцией. В чем каждый может легко убедиться прежде, чем купит на эти деньги две бутылки "Жигулевского" пива или четыре белых батона (цены середины 1997 года).
(318) В моем детстве город К. гляделся с Караульной горы как приземистый деревянный город, где возвышались лишь каменные здания, построенные купцами в конце ХIХ - начале ХХ вв. (потрясающей красоты сибирский "югендштиль"), да уродливые жилые коробки, выстроенные коммунистами для самих себя и своих приближенных. Они взорвали Воскресенский собор и построили на его месте Дом Советов, он же Крайком КПСС, разорили и снесли другой собор, находившийся на самом красивом месте города К., на Стрелке, где город и начался в ХVII веке. Мы, дети, во время стройки Дома Советов проникали в церковные подземелья, пока их не замуровали от нас и от "врагов народа", чтоб те не сумели посягнуть на ценную жизнь "слуг народа", обитающих в Доме. А еще мы мечтали прокатиться "на лифте", которых тогда в городе К. практически не было. Вообще все новое, "техническое", типа "хрущоб" с тонконогими журнальными столиками и торшерами, воспринималось нами с необыкновенным энтузиазмом. Мне до школы № 10, где я тогда учился и был круглым отличником, пешего ходу было минут пятнадцать, но я предпочитал ждать дряхлый автобус, который ходил раз в час и вечно опаздывал.
(319) [...]
(320) К сожалению, для большинства людей любовь есть всего лишь кратковременная вспышка ясного осознания себя в пространстве и времени. Ровное тление семейного очага - это огонь компромисса, и поиски того огня бессмысленны и разрушительны. Неслучайно почти все "story" в классических романах заканчиваются браком, за которым - тишина. Неслучайно многих влюбленных русских поэтов убили в относительно юном возрасте.
(321) Ну и совершенно нынешней и будущей молодежи "неясную и непонятную". "Мало ли кто с кем трахался по взаимной договоренности", скажет молодежь, посмеиваясь над предками, всерьез озабоченными "сексуальной революцией", "распространением порнографии" и т.д. [...]
(322, 323) [...]
(324) Образно говоря, в те годы нормальные люди "черемок не шабили", "колеса" не глотали и "на игле не сидели". Я анашу пробовал два раза в жизни. Первый раз в институте, совместно с А. Э. Морозовым, Б. Е. Трошем и "Красным крепким", после чего все мы сильно блевали, второй раз - уже будучи "писателем" - вместе с водкой, классиком Фурдадыкиным и колдуном Ерофеем, после чего все мы тоже блевали. Не пошло, знаете ли... И слава Богу, что уберег Он от этой несомненной заразы. Подлость перестроечного "антиалкогольного указа" еще и в том была, что наркомания начала свое победное шествие по России, но об этом - после или никогда.
(325) Крайне неудачный оборот, являющийся элементом графомании в общем-то весьма сносном по качеству повествовании. Докривлялся, называется, довыражался образно: "Кристаллизующая роль"!.. Для общего сведения сообщаю, что, на мой взгляд, графомания - женственна, профессиональное письмо мужественно. Писатель - лицо неопределенного пола.
(326) Да ну, даже и комментировать не хочется! Зачем это - "человече", то-се, когда цена этой так называемой мысли даже в нынешней инфляционной России - две копейки, если не меньше.
(327) [...]
(328) В тот вечер, когда его арестовали, Слава Сысоев заканчивал, тайно проживая на чужой даче, советскую игру, которая дала бы сто очков вперед американской "Монополии", кабы ее тут же не загребли в холщевый мешок гэбэшники, которые, как Плюшкин, чужого назад не отдают никогда. Игра имела лирическое название "ТРИ ПУТИ-ДОРОЖЕНЬКИ" и состояла из трех игральных костей, которые следовало бросать на лакированную картонную поверхность, где путь играющего начинался с пункта "РОДДОМ", далее шли "ЯСЛИ", "ДЕТСКИЙ САД", "ШКОЛА", "ГПТУ", "КОМСОМОЛ", "КГБ", "ИНСТИТУТ", "АРМИЯ", "ТЮРЬМА", "ДУРДОМ", "ОВИР", "ЦК", "ПОЛИТБЮРО", "КЛАДБИЩЕ" и т.д. и т.п. Попав в "ОВИР", например, ты терял право на пять ходов, а из "КГБ" путь следовал прямиком в "ПОЛИТБЮРО". Сысоев только закончил покрывать картонную поверхность лаком, как его тут же арестовали. Когда Сысоев рассказал мне эту историю, я вспомнил фразу своего земляка и старшего товарища Федота Федотовича Сучкова: "Так вот, парень, только-только я задумался, что советская власть - говно, смотрю - я уже и сижу". (См. комментарий 261.) Именно Федот Федотович и любил петь дребезжащим тенорком: