Поттер Патриция. Вне закона

   — Как мистер Ньютон, — сказал Джереми.
   — Может быть, — согласилась она, — что касается вражды.
   — Но почему же Пенелопа не узнала Одиссея? — спросил Чэд, который хотя и делал вид, что его не интересуют детские сказки, был так же увлечен изложением, как и остальные.
   — Он был переодет. Никто не догадался, кто он такой, — сказала Уиллоу заговорщицким тоном. — Только его старая собака узнала его.
   Уиллоу глянула на Джесса, который, хотя и пытался, не мог скрыть интерес.
   — И что дальше?
   — Все знатные люди хотели жениться на Пенелопе, но она сказала, что выйдет только за того, кто сможет натянуть громадный лук Одиссея и выстрелить из него. Все пытались это сделать, но ни у кого не вышло. И наконец пробует старик нищий. Все смеются и издеваются над ним…
   Не сводя с нее широко открытых глаз, они представляли себе эту сцену — большой зал, прекрасную Пенелопу, хвастливых професс… благороднорожденных.
   — И он натягивает могучее оружие и не спеша пускает стрелу.
   — Одиссей! — догадался Джимми.
   Уиллоу кивнула, решив не досказывать остальное, как Одиссей перебил всю знать. Который раз она молча просила Гомера простить ее.
   — И они жили долго и счастливо, — удовлетворенно продекламировала Салли Сью. Так всегда кончались сказки Уиллоу.
   Джесс бросил на нее подозрительный взгляд, как будто знал, что она о чем-то умалчивает. Но с его теперешним настроением он не участвовал в обсуждении. Он осторожно спустил на пол Салли Сью, торопливо пожелал спокойной ночи и вышел.
   Уиллоу так хотелось пойти за ним, но Салли Сью упросила ее вместе сказать молитву на ночь, и когда Уиллоу покончила с этим и прошла к сараю, дверь у Джесса была закрыта. Завтра, подумала она про себя. Завтра.

* * *

   Следующий день был серым, унылым, пропитанным дождем. Уиллоу знала, что должна была радоваться. Это был тот дождь, который все вымаливали, который наполнит реку. Но она не могла чувствовать себя довольной.
   Этим утром она уловила решительность в глазах Джесса, когда он пришел к завтраку. Очевидно, он все еще испытывал сильнейшую боль, но ничто из того, что могла сказать она или кто другой, неспособно было его остановить. Он неловко управлялся с едой левой рукой, и только раз его губы скривились в подобие улыбки, когда Салли Сью прижалась к нему, хвастая перевязанной рукой. Но даже эта легкая, грустная и почти незаметная улыбка быстро пропала.
   Все в нем как будто кричало, что он что-то задумал, и часом позже она совсем не удивилась, когда он, стараясь остаться незамеченным, пробрался к сараю. Она пошла за ним и беспомощно смотрела, как он пробовал оседлать лошадь, и у него ничего не вышло. Ему удалось накинуть потник, но теперь он сдался. С искаженным злостью лицом он держал левой рукой седло, которое так и не смог оторвать от земли.
   — Салливэн сказал, что вам нельзя так рано ездить верхом.
   — Он старая баба, — еле сдерживаясь, ответил Лобо. — Я ездил и с худшими повреждениями.
   — Но теперь вы можете не ехать.
   — Неужели? — Он снова пробовал поднять седло, в то время как Уиллоу считала про себя до десяти.
   — Вы самый упрямый, тупоголовый, невозможный…
   Седло опять упало, и он выругался.
   — Вы, конечно, не поможете…
   — Нет, — почти закричала она на него.
   Лобо посмотрел на свою ладонь с таким отвращением, раздражением и беспомощностью, что ей хотелось заплакать.
   Вся злость у нее пропала, и она прикусила губу.
   — Простите меня.
   Он резко повернулся, глядя ей в лицо. Она опустила глаза.
   — Простить? За что?
   — Это я во всем виновата… ваша рука, ваши раны и теперь… вы хотите уехать до того, как…
   Она ненавидела наворачивающиеся на глаза слезы. Она отвернулась, чтобы он не заметил ее слабость. Он не выносил слабости. Ни в себе. Ни в ком-то другом.
   Уиллоу почувствовала, как его левая рука тронула ее щеку, совсем как несколькими неделями раньше.
   — Не надо, — сказал он. — Не надо из-за меня плакать. — Он вспомнил другой раз, когда она плакала. Он почувствовал ее слезы на своей щеке. Это был первый раз, когда он увидел ее плачущей, первый раз, когда кто-то плакал от жалости к нему. Тогда это вызвало у него чувство смирения и боли. И то же самое сейчас, даже еще сильнее.
   — Я не хочу терять вас, — сказала она.
   — Я просто мираж, и больше ничего, — мягко сказал он, неловко подбирая слова, которые могли убедить ее. Он так боялся, чтобы Уиллоу не видела его таким, каким он был на самом деле, и что однажды она будет горько разочарована. Он не смог бы видеть, как ее любовь переходит в отвращение. — Картинка в небе, то, чего нет на самом деле. Я не Одиссей. Неважно, как я себя называю, я остаюсь Лобо. — Он помолчал. — Я никогда не умел любить. И сейчас не умею, — без выражения добавил он.
   — Вы это умеете лучше любого, кого я когда-либо встречала, — сказала она. — Потому что никогда ничего не просите взамен.
   — Бросьте, — грубо сказал он. — Я знаю, кто я такой и кем я всегда буду.
   Уиллоу встала на цыпочки и коснулась ладонью его лица. Он не мог бриться, и теперь выглядел как разбойник, каким, он так старался убедить ее, он и был. Она провела пальцами по светлой щетине и краю сжатой челюсти.
   — Я люблю вас, — сказала она. — Вы… вы не мираж и не легенда. Вы не можете быть ими — не с вашим упорством и отвратительным характером и… и…
   Вопреки себе, Лобо был не в силах шевельнуться, поглощенный силой ее взгляда, желанием прикоснуться к ней последний раз.
   Он наклонился, лаская губами нежную кожу.
   — И что еще?
   При этом заданном чувственным тоном вопросе Уиллоу ощутила, как в ней вновь зародилась надежда.
   — Упрямство, — сказала она. — Как у мула.
   — Как у мула? — В его словах слышался ободряющий вызов. Она вдруг зарделась.
   — Ну, может не совсем… как мул.
   Тогда его губы впились в нее с требовательностью и желанием.
   Как всегда, между ними взорвалось пламя, но теперь добела раскаленное отчаянием. Его губы владели ею, любили и поглощали ее, здоровая рука прижимала ее тело к своему, пока они снова почти не слились в одно целое. Уиллоу наслаждалась уколами его щетины на своей коже, чистым, чуть отдающим мылом запахом мужчины, ощущением выступавших костей, твердостью губ, когда он, казалось, проник в нее, добрался до самого ее существа.
   Она молилась молча и старательно. Молилась, чтобы ее любовь передалась ему, заставила его поверить, заставила понять, что он нужен им всем, что он пробудил во всех них все самое лучшее, что благодаря ему они стали взрослее, увереннее и ответственнее.
   Такими, как он.
   Она пыталась передать ему все это своими губами, своим телом. Но как раз когда она думала, что ей это может удастся, когда его губы стали откликаться, он отступил. Его глаза стали темными и невыразительными.
   Он внимательно разглядывал красные пятна на ее щеке, оставленные его щетиной, и очень нежно дотронулся до них пальцами здоровой руки.
   — Всегда я делаю вам больно, — негромко сказал он.
   — Нет, — возразила она. Но его рука продолжала мягко поглаживать ее.
   — Видите, я даже не могу побриться.
   — Но я могу побрить вас, — сказала она. — А потом вы и сами сможете.
   — Костоправ не уверен в этом.
   — Он просто старая баба, — фыркнула она, наконец-то заставив его чуть улыбнуться.
   — Не делайте это таким трудным для меня.
   — А каким это будет для Чэда, и Салли Сью… и даже для Эстеллы? Они все вас любят.
   — Они забудут достаточно скоро.
   — Они никогда не забудут. Я никогда не забуду. В человеческую жизнь нельзя так вот просто зайти и выйти.
   — Я — опасность для вас, особенно теперь. — Он опустил глаза на свою ладонь.
   — Нет, — сказала она.
   Слезы полились сильнее. Она должна была его убедить. Лобо снова посмотрел на седло.
   — Чем дольше я задержусь здесь, тем труднее это будет, — сказал он. — Для всех нас. Помогите мне. — Это была мучительная мольба.
   — Куда же вы поедете? — спросила она. Он пожал плечами.
   Сердце Уиллоу сжалось, и она сделала последнюю попытку.
   — Вы нам нужны.
   — Калека?
   — Вы. Все, что вы есть. Все.
   — Я теперь ни на что не гожусь. Ни на что.
   — Вы на что угодно годитесь, черт побери, — сказала она, и он изумленно взглянул на нее.
   Он никогда раньше не слышал, чтобы она выругалась, даже в самые сложные моменты. Он сдвинул брови.
   Но Уиллоу продолжала, не обращая внимания, что он хмурится:
   — Никто не подумал о запруде до вас. Никто бы не смог так быстро закончить сарай, никто не удержал бы вооруженных…
   Он пытался заговорить, сказать, что он больше не может этого делать, но она не дала ему слово вставить.
   — Здесь нужна была сообразительность, не только оружие, — в отчаянии продолжала она, когда он снова взялся за седло. — А как насчет Брэди и Эстеллы?
   — Что насчет них?
   Она в изнеможении вздохнула.
   — Вы наверняка заметили, что они изменились.
   Он улыбнулся ей с оттенком горечи.
   — Брэди уже сам менялся. Алекс только ускорил процесс.
   — Не Алекс. Вы.
   — Не говорите этого Брэди.
   — Он первый готов это признать.
   — Значит, он ошибается. На самом деле никто не может измениться. Просто время от времени сходят со своей тропы. Так, как я, здесь. Пора вернуться обратно.
   — Вы самый упрямый, тупоголовый, невозможный…
   — Вы это уже говорили, — напомнил он.
   — Потому что это правда, — язвительно сообщила она. Он сжал зубы.
   — Черт побери, Уиллоу, вам без меня будет лучше. Вы могли похоронить имя, но не похоронили человека.
   — А мне и нужен человек, — нежно сказала она без следа язвительности.
   Он снова попытался ее убедить.
   — Даже упрямый, тупоголовый?..
   Уиллоу вдруг улыбнулась сквозь слезы.
   — Странно, но именно это мне и нужно… всем нам нужно. Даже городу. Почему, вы думаете, они устроили эти похороны? Все согласились?
   Он уронил седло и негромко выругался, прежде чем привести свой самый убедительный аргумент.
   — Они не думали, что я останусь. Это был их способ избавиться от меня.
   — Думаю, Брэди ясно дал понять, что вы можете остаться.
   По его лицу скользнуло странное выражение. До этого он ни для кого не был желанным гостем, тем более для целого города. Тем более для шерифа, черт побери, хотя бы и бывшего пьяницы.
   — Но я даже читать не умею, — негромко и смущенно доказывал он.
   — Вы научитесь, — отвечала она, чувствуя, что он начинает сдаваться.
   — Мне не сидится на месте.
   — Это пройдет.
   — Из меня не выйдет фермера.
   — Так выйдет ранчер.
   — Черт побери, Уиллоу, из этого ничего не получится.
   — Почему?
   — Меня кто-нибудь узнает.
   — Как, миролюбивый ранчер с большой семьей? Уважаемый во всем городе? И это Лобо?
   — Город может быстро изменить настроение. Завтра. Послезавтра.
   — Весь город видел, как вы закрыли Салли Сью от пули. Все видели, как вы старались никого не убивать. Все знают, что вы сделали для Брэди. Они даже устроили городское собрание.
   — Что?
   — Городское собрание. Когда они решили похоронить Лобо.
   — Собрание, черт побери…
   — Обычно они их устраивали насчет меня, — сказала она, улыбаясь этой сводившей его с ума безмятежной улыбкой. — Пора уже им начать собираться насчет чего-нибудь другого. — Мгновение она размышляла. — Только подумайте, — мечтательно произнесла она, — Вы и я… им будет чем заняться в следующие двадцать лет.
   — Уиллоу…
   — Тридцать лет?
   — Уиллоу…
   — И вы обещали Чэду научить его трюкам с лошадью.
   — Уиллоу…
   — И я думаю, что у нас с вами есть еще незаконченное дело…
   — Уиллоу…
   — Я вас люблю, Джесс.
   — Уиллоу…
   — И Салли Сью, Чэд, и близнецы… они все вас любят.
   — Уиллоу…
   — Конечно, если вы не хотите иметь такую большую семью…
   Он наклонился и крепко поцеловал ее. Только так можно было заставить ее замолчать. Но некоторые ее слова упали на благодатную почву. Может быть, из этого все же могло что-то выйти, подумал он, когда она разомкнула губы навстречу его губам. За последние несколько недель все большая и большая часть Лобо затмевалась Джессом — мальчиком, когда-то мечтавшим о доме, мужчиной, находившим удовольствие в том, чтобы строить, или пахать, или держать на руках ребенка. Может быть, у Джесса это могло получиться.
   В нем все равно оставался бы Лобо. Лобо всегда будет с ним, но и мечтатель тоже. Он посмотрел на Уиллоу и понял, что все возможно. Она вернула к жизни Джесса, Джесса, который любил своего брата, который видел красоту в небе цвета корицы, и который, как все другие, жаждал иметь свою семью.
   И теперь город сделал это возможным. Все горожане, люди, которые могли бы просто отвернуться от него.
   Весь город?
   Он издал смешок, и Уиллоу не могла решить, стоит ли ей обидеться. Она этого от него никогда не слышала.
   — Весь город? — спросил он, как будто только сейчас понял, что она говорила. — Весь город хочет, чтобы я остался?
   Обрадованная, она взглянула на него. Он казался таким ошарашенным, таким расстроенным от мысли, что все его маски, все защитные слои вдруг исчезли. Пораженная этим чудом, она закрыла глаза.
   — Может быть, — задумчиво и даже с оттенком сожаления сказал он, — может быть, мне стоит попробовать. Я обещал Чэду…
   — Гэр сказал, что он даст нам немного скота… потому что мы разрешали ему пользоваться водой.
   Лобо… нет, вдруг подумал он. Впервые он думал о себе как Джессе. Он ощущал себя Джессом. Мысли мешались у него в голове, когда он обдумывал ее последние слова. Его завещание. Уиллоу ожидал сюрприз. Но с этим можно было подождать.
   Внезапно его здоровая рука крепко обхватила ее, и он не почувствовал боли в ребрах. Он ощущал только вдохновение. Вдохновение и надежду.
   — Леди, — ласково произнес он, — вы совсем свихнулись.
   — Все так говорят, — счастливо согласилась она, и тогда его губы крепко прижались к ее губам, и даже легкий шум дождя по крыше потерялся в легендарном волшебстве того, что, оба они знали, было возвращением блудного сына.

Эпилог

   Весь городок Ньютон собрался на крещение Пенелопы Тэйлор Мартин.
   Это событие напоминало одно из частых в свое время городских собраний. Казалось, их собирали много лет назад. Со времени последнего прошло уже восемнадцать месяцев. Мир и спокойствие вернулись в городок, угнездившийся на холмистой равнине.
   Официальную часть вел преподобный Сесил Муни. Мэр Огэст Стиллуотер с женой смотрели на присутствующих со всепрощающим удовлетворением.
   Шериф Брэди Томас и его жена Эстелла гордо выступали в роли крестных. Сзади них цвели улыбками Салливэн и Мариса Баркли со своим восьмимесячным сыном.
   Джесс Мартин всю церемонию простоял, гордо выпрямившись, и только чуть нагнулся, чтобы записать имена, свое и ребенка в церковной книге. Ему это далось с трудом — не потому, что он не умел писать, просто два пальца у него все еще не сгибались. Все равно это доставило ему самую большую радость в жизни. Все вечера, что он так старательно учился, все перенесенные разочарования наконец-то дали ему то, чего, не считая своей семьи, ему больше всего хотелось иметь.
   Его семья. Теперь это уже звучало привычно. Чэд. Близнецы. Салли Сью. Он гордился ими.
   И Уиллоу. Его невыносимая, замечательная, упрямая и невероятно нежная Уиллоу. С нежностью и любовью он смотрела на их дитя, самого нового члена их семьи. Он оглядел церковь и увидел, что здесь присутствовали все другие дети и даже несколько молодых людей. Все они были детьми Уиллоу и все еще оставались ее детьми. Они смотрели на нее с чувством, напоминавшим обожание. Она оставила свой отпечаток в жизни каждого из них, все еще оказывала влияние на жизнь многих, потому что продолжала преподавать, и Джессу отговорить ее было бы не проще, чем перестать дышать. Он и не собирался этого делать. Это ее любовь к детям и их ответная любовь сделали возможной его новую жизнь.
   Любовь и привязанность, которыми город наконец-то одарил Уиллоу, окружали и его тоже. Гэр Морроу помог ему выбрать и купить скот; другие ранчеры помогли изучить их дело, банкир в Сан-Франциско сохранил его имя в тайне, когда счет был переведен и Кантон выслал ему деньги. Уиллоу сперва негодовала, потом молча приняла деньги, не столько для себя, сколько ради него, потому что с деньгами было гораздо проще осуществить его мечту, мечту о надежном месте для них всех.
   Первое время появлялись незнакомые люди, пытавшиеся утвердить свою репутацию профессионалы, но все они быстро убеждались в том, что каждый готов был подтвердить, что человек по имени Лобо действительно умер. Им всем показывали могилу, на которой обычно лежали свежие цветы. Уиллоу часто приносила их. Ведь в конце концов это Лобо дал ей Джесса.
   После записи в книге все участники церемонии и гости, включая Алекса и Гэра, отправились на прием в доме мэра. Алекс с Гэром были вежливы друг с другом, но от их прежней дружбы ничего не осталось. Между ними пролегло слишком много лет озлобления, и восстановить доверие было нелегко. Но Уиллоу все же надеялась.
   Уиллоу всегда надеялась, это Джесс хорошо знал. Уиллоу никогда не оставляла надежды. И, видит Бог, ей как-то удавалось обратить надежду в действительность. Он не знал случая, когда бы она потерпела неудачу. Черт побери, достаточно было посмотреть на него самого.
   Его мысли прервала процессия желающих взглянуть на ребенка.
   — Почему Пенелопа? — спросил один. — Это традиционное имя в вашей семье?
   Уиллоу посмотрела на Джесса со смешинкой в глазах и с только ему понятным выражением. Теперь Джессу было известно все об Одиссее и Пенелопе. Он узнал много нового, включая любовь, и счастье, и общность с другими, и картинки в небе.
   — Это такая давняя история, очень, очень давняя история. — Он так тепло и иронически усмехнулся, что Уиллоу пробрала дрожь от любви и предвкушения счастья. — Но да, у нас это и вправду традиционное имя.