Страница:
Но Автандил не удивился.
Он так же медлительно, как хозяин пацхи, поднял черные, как ночь, глаза.
Из глубочайшего уважения он смотрел не на хозяина, а как бы поверх него — на звезды. «Но послушай, — сказал он. — Это получается, что мы выпили по десять литров молодого вина, скушали по семь килограммов копченого мяса и попробовали три круга вкусного молодого сыра?»
Хозяин пацхи нисколько не удивился.
Медлительно и доброжелательно, как и полагается хозяину уважаемого заведения, он снова вынул из кармана белоснежной рубашки крошечные деревянные счеты и, шевеля толстыми, подчеркнутыми щеточкой черных усов губами, впал в медлительный транс таинственных вычислений. Из уважения он смотрел не на нас, а как бы поверх нас — на звезды. Он знал что-то свое об этом волнующем нежном мире, он знал что-то такое, чего мы пока не знали. Он с наслаждением шевелил плотными губами, щелкал косточками счетов.
Ночь.
Море.
Звезды.
Куда торопиться?
Хозяин пацхи не торопился. Он никак не мог ошибиться.
«А так и получается», — наконец произнес он.
ПОСЛЕДНЕЕ ОТСТУПЛЕНИЕ: ДЛЯ ВОЛОДИ БОРИСОВА
Часть III. ТЕРРИТОРИЯ ГРЕХА (Как это было)
Тетрадь первая
Попробую рассказать.
Первую статью («Генезис Курильских пемз») шеф писал исключительно по собственным полевым материалам. Статья была отрецензирована, одобрена, однако на каких-то инстанциях застряла, в печать никак не шла. Шеф никак не мог сообразить, что мешает ее напечатанию; подсказали умные люди: «Ну куда вы смотрите, Паша? — (Шеф в те годы был молод). — Иван Андреевич — ваш завлаб? Ваш. Так почему бы не взять его в соавторы? Александр Иванович, зам директор? Зам директора. Он всю жизнь занимается пемзами? Вот-вот, всю жизнь. В некотором смысле, Паша, вы вторглись на его территорию. Разве вам помешает такой соавтор? И Михаил Степанович помог вам с химанализами…»
Соавторов набралось штук семь, зато статья появилась в престижном академическом журнале. Правда, в последний момент по каким-то техническим причинам список соавторов был урезан и имя шефа попало в окончание «и др.».
Но с той далекой поры шеф опубликовал не одну монографию, получил не одну престижную премию, был избран в члены-корреспонденты Академии наук, возглавил комплексный научно-исследовательский институт и многие теперь сами втайне мечтают о том, чтобы членкор П.В.Хлудов поставил свое имя под их работой. Разумеется, как соавтор. Крепкий, подвижный, в свои семьдесят лет продолжающий выезжать на самые сложные полевые работы, обожающий народные приметы («Коль калан покакал в воду — жди хорошую погоду») —шеф навсегда остался снисходительным к молодым и терпеть не мог халтурщиков. Как, например, биолог Кармазьян. («Науке нужен Кармазьян как писсуар для обезьян».)Этот биолог много лет выращивал в нашей институтской теплице длинный и тощий корейский огурец. Правда, при таких длинноногих лаборантках, как у Кармазьяна, любой огурец сам по себе вырастет. По большим праздникам сотрудники института отхватывали от овоща огромные куски, называя их закусью, но всегда, к величайшему торжеству Кармазьяна и к не менее великому изумлению всех его оппонентов, бессмертный овощ регенерировал, к очередному празднику восстанавливая вес и форму.
— Как вы относитесь к каникулам?
Я пожал плечами. Шеф вызвал меня неожиданно.
— Как вы относитесь к работе на силосе? К позднему сенокосу? К ранней переборке гнилых овощей? К работе в овощехранилищах?
Кривить душой я не стал:
— Плохо отношусь.
— Тогда скажу вам так, Прашкевич, — покачал седой головой член-корреспондент. — Если к среде вы не уберетесь из института, я сдам вас на сельскохозяйственные работы.
И быстро спросил:
— Снаряжение? Карты? Полевые?
— Все получено, — так же быстро ответил я. — И билеты на руках. Но вы хотели лететь со мной, и еще я не успел нанять рабочего.
— Теперь и не успеете, — покачал головой шеф. — Мой билет отдайте секретарше. Я прилечу на Кунашир позже.
И понимающе оглядел меня:
— Завидую… Две недели каникул… И никакого начальства… Я сам в юности мечтал о таком… Не сбылось… Пусть повезет вам, сматывайтесь… А рабочего наймете на островах.
— Во время путины?
— А вы что, предпочитаете остаться на силосе?
— Нет, нет!
— Тогда разыщите Серпа Ивановича Сказкина.
Я кивнул. Я понял шефа. Я давно мечтал о таких каникулах. Я даже знал, на что использую свободные дни. Антон Павлович Чехов, больной, немощный, разочарованный в любви, на перекладных через всю Россию добирался до Сахалина, чтобы рассказать о нем всей стране; подробно воспеты Приморье, Амурский край; все слышали про Дерсу Узала; Степан Крашенинников обессмертил Камчатку; Владимир Германович Тан-Богораз волшебно описал жизнь чюхчей; Владимир Иванович Йохельсон не один год провел среди чюванцев и шоромбойских мужиков. А Курильские острова? Почему никто не сложил героических баллад о влажных туманах Шумшу, о снежной тьме на вулканических кряжах Парамушира? Почему не воспет Онекотан с пиком Сарычева, дивно отраженным в провальном кальдерном озере? А задымленный конус Алаида с пушечными выстрелами боковых кратеров? А черные базальтовые стаканы Черных Братьев? А пик Прево, меланхолично играющий колечками облаков, накрученных на вершину?
Вот только Сказкин…
Не хотелось мне связываться с Серпом Ивановичем…
Богодул с техническим именем пару раз работал с моим шефом, я слышал об этом массу странных историй. К тому же неугомонный богодул время от времени присылал в институт длинные письма. Сообщал об осенних штормах, выбрасывающих на берега много необычного. При этом речь шла не о японских презервативах или радиолампах, как вы подумали; речь шла о загадочных черных кучах на влажных зеркалах отлива. Разложившиеся трупы? Вряд ли. Так быстро разложиться не может никакой труп. Напорол кто-то? Но песок сантиметров на пять густо пропитался запахом тления. Какая тварь могла так напакостить? Однажды Серп Иванович сам принес в местную баклабораторию два ведра неизвестных останков. Помещение, говорят, до сих пор не используется. «Ты с ума сошел? — наорал лаборант на Сказкина. — Зачем припер два ведра?» — «Я так и знал, что мало покажется».
Еще писал Сказкин шефу, видел он сам, как что-то черное ползло по берегу. Был выпимши, потому хорошо не рассмотрел. Но дергалось что-то в темноте, извивалось. Потом вонючие останки растащили собаки. «Вы там в научном институте задницы просиживаете, — писал богодул члену-корреспонденту, — а у нас на острове скот пропадает. Считается, что граница на замке, а вы пройдитесь по отливу. Кто-то там сильно гадит». На океанской стороне, утверждал Сказкин, он вообще не раз натыкался на загадочные кучи.
Вот кто так делает?
«Подари мне лунный камень, сто преград преодолей…»Белокурая красавица, в тесном платье, намазанная, веселая, не по погоде тесно прижималась к коротенькому шкиперу, водила его по залу. «Подари кусочек крайний самой малой из планет…»Изумленный шкипер напоминал моряка, случайно узревшего землю. Его бы в лабораторию Кармазьяна, он бы вытянулся. Ни на миг не выпуская из рук роскошную блонду, шкипер внимательно следил, чтобы песнь о лунном камне длилась без перерыва.
Были еще в кафе барменша и маленький пузатый человечек, сразу мне не понравившийся. Урод, раз не взяли его на путину. Кривое обветренное лицо, шрам на лбу, колючие скулы, маленькие глазки — как у гуся, готовящегося к линьке. От человечка сложно попахивало. Я сразу вспомнил письма богодула. Потрепанный пиджачок накинут на майку, из-под которой торчали хвосты ужасных гидр и русалок. У таких вот маленьких людей житейский опыт огромен, подумал я. Кстати, по величине головы мой визави даже шефу не уступал. Но наружный левый карман с потрепанного пиджачка был сорван начисто.
— Ты не вороти, ты не вороти морду, — сказал он мне радушно, кивая в сторону танцующих. — Ты не на меня, ты на них смотри.
И крикнул:
— Люция, сядь с нами.
— С тобой даже зверь не сядет, — дерзко ответила Люция и показала широкий, как нож, язык.
— Инфузория в туфельках! Ноги, ноги как ставит!
Мне ноги Люции не показались особенными. Ну ноги. Ничего особенного.
— Ты не вороти, не вороти морду, — стоял на своем маленький человечек. — Я тоже иксы учил, ходил на балкере «Азов». Ход поршня, цилиндровая мощность! — слыхал? Где только не был! Среди пальм, в горах под небом, там пена по берегам, как пингвин нагадил. Дрался с греками в Симоносеки. Про меня так и говорят: «Страшен!» А появлюсь в Бубенчиково, это моя малая родина, — объяснил он, — люди за версту встречают, особенно тетя Поля. Она работает в пивном ларьке. Бери, всегда говорит, чего только душа просит. А душа у меня просит одного… — Он подозрительно моргнул. — Не оставляю тетю Полю без выручки.
И снова крикнул:
— Люция, сядь с нами!
— Отвянь, овощ!
— Тебе жалко?
— Отпади, Серп!
И до меня дошло: Серп! Богодул с техническим именем!
— Вы надолго к нам? — проплывая мимо, пропела Люция. Наверное, она любила шкипера, потому что позволяла его рукам дрожать на ее талии.
— Ищу домик под базу.
Белокурая Люция прижалась к шкиперу:
— Тогда это к Люське. У нее от геологов трое сирот.
Шкипер понимающе усмехнулся (ну да, от моряков сирот не бывает), а в открытое окно влетела и уселась на край черного дубового буфета огромная ворона. Наклонив голову, она враждебно уставилась на меня.
— Кыш, птица!
Ворона лапой почесала шею.
Делала она все враждебно, всем видом показывала, что прилетела на запах.
— Стоит около почты пустой домик, — подсказала Люция, опять проплывая мимо. («Подари мне лунный камень, подари мне лунный свет…») —С самого землетрясения стоит. В дырах, конечно, да что вам, умелым, дыры? Если половицы настлать да стекла вставить…
Шкипер, похоже, был ревнив. Внимание Серпа ему не нравилось. Так же сильно не нравилось ему внимание, уделенное мне Люцией. Не отпуская ее, ничего никому не объясняя, он перехватил рукой бутылку из-под воды и махом отключил Серпа.
«Он так испугался, что даже не пискнул».
Как гигантский осьминог, как чудовищная медуза, расселся под безоблачным небом вулкан Менделеева, сияя проплешинами желтых сольфатарных полей. Песчаный отлив отблескивал, как зеркало, океанские валы обмывали поселок, таяли под утесами. Пустые глазницы ничейного домика меня ничуть не смутили, как и иероглифы на фронтоне. Стекла выбиты? Входная дверь покосилась? Ерунда! Вот зачем только нырнула в пустое окно ворона?
Я подождал.
Ворона не возвращалась.
Тогда я толкнул дверь и передо мной открылся чудесный вид.
Правда, не на бревенчатую глухую стену, как я ожидал, а на размытую жарой панораму волнующегося залива, на обрубистый мыс с маяком, на змеящиеся по склонам холмов деревянные цунами-лестницы.
Задней стены у домика не было.
Но сама сейсмостанция располагалась в огромном сарае.
Там среди аппаратуры и вьючных сум ютились Долгих, Больных и Ключников. Все трое — Иваны. Недавно им стукнуло (на троих) сто семьдесят годочков и они страстно интересовались грядущей пенсией. Холостые, молчаливые, бездетные, все — члены разнообразных спортивных обществ. В «Буревестник», например, каждого принимали дважды, а Больных вступил в это общество уже в третий раз, по числу наездов на остров представителей. «Только гордый буревестник смело реет над волнами над седым от гнева морем».Все три Ивана были награждены почетной грамотой «За массовость в спорте». И были известны тем, что во времена генерального секретаря КПСС Брежнева позировали известному скульптору Ефиму Щукину для художественной композиция «Сильней цунами». Обнаженные, холостые, изваянные в гипсе, стояли они сперва на оштукатуренном постаменте рядом с клубом, а потом, когда местные мальчишки отбили у них все, что можно отбить у статуи, под горой в тени цунами-лестниц.
«Слон пришел!»
«Если вы с ночевкой, — расшифровал выклик Долгих суровый Ключников, — то спать вам придется стоя». А Больных добавил: «Даже не проходите».
Только поняв, что я не собираюсь проситься к ним на ночлег, сейсмологи расслабились и закидали меня вопросами. Правда ли, что шлифовальщик Долгов перешел к стеклодувам? Правда ли, что стеклодув Тищенко перевелся в геологическое управление и получает теперь на тридцать рублей больше? Правда ли, что химик Власов купил маленькую дачу, а сейсмологов с Кунашира могут отозвать на силос? А с будущего года пенсию мужчинам начнут назначать не с шестидесяти, а с семидесяти лет? И правда ли, что жена техника Барашкина теперь жена инженера Вершина, а жена инженера Вершина уехала с петрографом Соевым на материк? И правда ли, что на шахматном турнире в СахКНИИ (Сахалинский комплексный научно-исследовательский институт) жена Геры Шаламова выиграла у моего шефа? И все такое прочее.
Я выслушал вопросы и ответил на все одним словом: «Правда!»
А детали их и не интересовали. Только Больных заметил, что они недавно позавтракали и съестного у них совсем не осталось.
Зато за ставнями запертой часовой мастерской громко куковала кукушка.
Здесь же, под щитом, украшенным олимпийскими кольцами, стоял потрепанный катафалк.
— Тебя уже заказали? — спросил я водителя, украшенного необычными бакенбардами. Лысеющая голова, лохматые бакенбарды и задранный своевольный нос. Он мне сразу понравился.
— Свободен, как птица, — обрадовался водитель. И понимающе приободрил меня: — Время уходит, купи билеты.
— На кладбище? — покосился я на катафалк.
— Никогда не интересуйся — куда.
— А чем надо интересоваться?
— Сколько!
— И сколько? — спросил я пораженно.
— Много! — обрадовался водитель. И разъяснил ситуацию.
У него это не катафалк, разъяснил он. У него это пассажирский автобус. Катафалк тут не очень нужен — далеко ли до кладбища? Кого нужно, того на плечах донесут. «С соблюдением всех ритуальных действий». Так что не катафалк это, еще раз подчеркнул водитель, а пассажирский автобус. Правда, поехать на нем можно только в аэропорт Менделеево. А борта иногда по месяцу не приходят. А ему, Колюне (так звали водителя с лохматыми бакенбардами), надо выполнять план. Если он продаст мне сразу все автобусные билеты, то сразу станет ударником труда. Такого на островах еще не случалось. А я за это буду ездить на катафалке бесплатно. «С соблюдением всех ритуальных действий», — снова подтвердил он. Тормоза, правда, плохие, но Колюня приспособился, он тормозить начинает километров за пять до ближайшей остановки. Он здесь каждый камень знает. «Вот бери все билеты кучей, — предложил Колюня, — и сразу едем».
— Куда? — удивился я.
— Ты же домик ищешь под базу? — Сарафанное радио в поселке работало в полную мощь.
— Ну и что?
— Вот и едем. К тете Лизе. У нее тихо. — Колюня гостеприимно распахнул дверцу катафалка. — У нее тише, чем в Марианской впадине.
И я купил билеты.
А Колюня километров за пять до аэропорта начал гасить скорость. «С соблюдением всех ритуальных действий». Ему это удалось, но мы еще долго грохотали по дырчатым листам железа, по так называемой рулежке, на которую планируют самолеты, и только потом уперлись парящим радиатором в старый забор. Мотор заглох, зато встрепенулись жабы и грянули враз, как церковный хор в Пасху.
— Нажрутся помета и поют, — радостно подтвердил водитель.
— Колюня! — раздался женский голос. — Ну я.
— Ты продал? — появилась в окне тетя Лиза.
— Считай, весь план.
— Тогда с планом тебя, Колюня!
Тетя Лиза оказалась пожилой женщиной, не старушкой.
Пестрое платье, платочек на голове, морщинистое лицо, а еще при ней состоял пес Вулкан — совершенно свирепое существо, готовое кинуться даже на Колюню. Каких-то специальных возражения против устройства базы в одном из пяти пустующих бараков, за которыми надзирала тетя Лиза, не нашлось, зато нашлись непременные условия.
Первое, баб не водить.
Второе, Серпа не пускать.
Третье, по отливу ходить на цыпочках.
Озвучивая условия, тетя Лиза показала мне длинный барак — темный, но опрятный. В северном, косматым мхом поросшем углу валялась пустая баночка из-под икры морского ежа и флакон из-под одеколона «Эллада». «Залетные ужинали», — объяснила тетя Лиза. Вообще-то она живет здесь одна, но иногда приезжают люди — ждут борт. День ждут, иногда неделю, как кому повезет. Она не против, живи хоть месяц, лишь бы не появлялся Сказкин. Кто сюда только не залетал, покачала она головой, но Сказкина ей не надо. «А ты живи, — кивнула она мне. — А если понадобится…»
— А если понадобится, — повторила она, — то по кустам не шастай. И на отлив без дела не бегай. Тут на отлив бежать — хуже, чем под себя сделать. И в лесок тоже не лезь, там ипритка. Обожжешься, тебе это ни к чему, — хозяйственно закончила тетя Лиза. И указала: — Вон туда ходи. Видишь?
Поперёк узкого ручья в метре над водой был поставлен просторный платяной шкаф. Две дощечки в полу энергично выбили. В приоткрытую, никогда плотно не закрывающуюся дверь виднелся плешивый сольфатарный склон вулкана, пятнистая рулежка полосы, рыжие бамбуковые рощицы и ржавые болотца, а внизу в воде волшебно скользили силуэты рыб.
Тетрадь вторая
Трепетали под закопченным потолком серые мотыли.
Влетали в открытые окна грубо, на глазок, крапленые божьи коровки.
Как срез растрескавшегося пня с многочисленными годичными кольцами серебрилась в углу дивная пепельная паутина, забросанная пыльцой и мелкими листьями, а по ночам скреблась за окном, просилась в дом крыса.
Крысу я не пускал. Сторожась, прятал продукты в жестяные банки.
Крыса тосковала. Тетя Лиза, прознав про ее визиты, принесла в барак кошку Нюшку. «Такая много не сделает», — загадочно заметила она, но в первую же ночь кошка начала плакать.
И не зря.
В тот же день с долгим плачущим воем опустился с неба гражданский ИЛ-14, и сошли по невысокому трапу на землю кандидат геолого-минералогических наук Веня Жданов, другой кандидат — Серега Гусев, а с ними третий кандидат — Юлик Тасеев и командированный на Курилы из Москвы петрограф С.В.Разин, о котором я раньше совсем ничего не знал.
Вещи геологов нес запуганный до полного молчания экономист Роберт Иванович Жук.
Впрочем, бывший экономист.
Еще месяц назад он с родным братом работал в бухгалтерии нашего НИИ, но внезапно нагрянувшая комиссия прозрачно намекнула начальству: не слишком ли? — два Жука на одну бухгалтерию!
И перевели Роберта Ивановича в лаборанты.
— В поле хорошо, — громогласно утешал бывшего экономиста Серега Гусев. — Ну, поломаешь руку в трех местах, без травм все равно не обойтись. — Багровое лицо Жука здорово вдохновляло Серегу. — Или можно иприткой обжечься. Безобразные язвы до самой смерти, жена уйдет от такого. Зато как тут дышится, как тут дышится, Роберт Иванович! Отравишься консервами, тоже, считай, не сразу умрешь. На таком воздухе сразу не умирают. Да и врачей нет, попробуй понять, от чего скончался хороший человек, обязательно ли от консервов? Или вулканической бомбой перешибет вам три пальца.
— Почему мне? — еще сильней багровел Роберт Иванович.
Я вмешался в беседу. Серега, пояснил, преувеличивает. Отравиться можно и местным квасом. Через квас даже уродом можно остаться на всю жизнь. Нет, нет, не с горбом, пояснил я, с горбом это в кино, а у нас просто урод. Ну, скажем, будешь пахнуть. Всегда. Да так, что тебя жена к себе не подпустит.
Роберт Иванович затосковал.
Сильно любя молодую жену — длинную, знакомую многим изящную альбиноску Клаву, Роберт Иванович первым на Сахалине ввел в обиход просторную металлическую ванночку для титана. Из соображений гигиены. Такая ванночка, залитая керосином, вдвигается в печной зев, керосин зажигается с помощью клочка бумаги, вот вода и вскипает в титане за полчаса.
Но и это казалось влюбленному Жуку долгим.
Торопясь ускорить процесс, чтобы уединиться наконец с молодой альбиноской, Роберт Иванович впаял в металлическую ванночку несколько полых трубок и добился того, что работающий титан создавал мощную реактивную тягу. Низкий рев и подрагивание стен тревожили соседей. Когда по субботам Роберт Иванович врубал свою установку, соседи даже выходили на улицу.
И случилось.
Не могло не случиться.
Однажды Роберт Иванович дождался.
Накинув на круглые плечи японский шелковый халат с желтыми драконами, он блаженно покуривал голландскую короткую трубку на крошечной скамеечке у титана, а в спаленке, напевая народную песенку, разбирала белоснежную постель альбиноска Клава. Она была без халатика, с веснушками на упругой груди (это все знали) и очень бледная. Как в гидропонике — не хватало в ней чего-то.
И случилось то, что должно было случиться.
Перегревшийся титан рванул, как бомба. Воздушной волной Роберта Ивановича выбросило в прихожую, сорвало с него японский халат с желтыми драконами. Так неожиданно и грубо обнаженный, экономист стал смеяться, потому что ждал совсем другого. А потом он стал смеяться уже серьезно, потому что на его глазах титан, непристойно раскачиваясь, смердя, пуская газы, сорвался с фундамента и на мощной газовой струе, как некий космический корабль, ввалился в спаленку, где рванул еще раз, испустил еще больше газов и рухнул плашмя в разобранную альбиноской постель. Клава мгновенно покрылась копотью. Даже беленькие зубки у нее закоптились. И упругие груди с веснушками, и все такое прочее. А Роберт Иванович все смеялся и смеялся, пока наконец не прибыла «скорая помощь» и не накинула на него халат — теперь с нестандартными рукавами.
Но прилетели мои коллеги ненадолго и все по той же причине: дознались до ужасных тайных планов зама директора по хозчасти — отправить часть научных сотрудников вместо поля на силос. «Даже Кармазьян бьет тревогу, — сообщил Серега. — Ссылается на работу с огурцом. Я ему советовал отправить лаборанток с нами, только он не решился: а если вы, дескать, зазимуете? Я ему: японских презервативов на отливе хватит на всю зиму. А он почему-то сердится. Так что, Мартович, поживем у тебя пару дней. Как подойдет удобное судно, так съедем на Симушир».
Он так же медлительно, как хозяин пацхи, поднял черные, как ночь, глаза.
Из глубочайшего уважения он смотрел не на хозяина, а как бы поверх него — на звезды. «Но послушай, — сказал он. — Это получается, что мы выпили по десять литров молодого вина, скушали по семь килограммов копченого мяса и попробовали три круга вкусного молодого сыра?»
Хозяин пацхи нисколько не удивился.
Медлительно и доброжелательно, как и полагается хозяину уважаемого заведения, он снова вынул из кармана белоснежной рубашки крошечные деревянные счеты и, шевеля толстыми, подчеркнутыми щеточкой черных усов губами, впал в медлительный транс таинственных вычислений. Из уважения он смотрел не на нас, а как бы поверх нас — на звезды. Он знал что-то свое об этом волнующем нежном мире, он знал что-то такое, чего мы пока не знали. Он с наслаждением шевелил плотными губами, щелкал косточками счетов.
Ночь.
Море.
Звезды.
Куда торопиться?
Хозяин пацхи не торопился. Он никак не мог ошибиться.
«А так и получается», — наконец произнес он.
ПОСЛЕДНЕЕ ОТСТУПЛЕНИЕ: ДЛЯ ВОЛОДИ БОРИСОВА
Хакасия.
Степь, ветер.
Сумеречный горизонт. Ветер разводит волнами травы.
Человек любит не жизнь, говаривал Платон. Человек любит хорошую жизнь.
Там и тут разбросаны по холмам древние фаллические изваяния. На каменном, двухметровом, на самом верху выведено губной помадой: «Оля была здесь».Это, наверное, и есть жизнь, Володя.
Степь, ветер.
Сумеречный горизонт. Ветер разводит волнами травы.
Человек любит не жизнь, говаривал Платон. Человек любит хорошую жизнь.
Там и тут разбросаны по холмам древние фаллические изваяния. На каменном, двухметровом, на самом верху выведено губной помадой: «Оля была здесь».Это, наверное, и есть жизнь, Володя.
Часть III. ТЕРРИТОРИЯ ГРЕХА (Как это было)
Д.Байкалову
Да знаете ли вы, знаете ли вы, что без англичанина еще можно прожить, без Германии можно, без русского человека слишком возможно, без науки можно, без хлеба можно, без одной только красоты невозможно, ибо совсем нечего будет делать на свете! Вся тайна тут, вся история тут! Сама наука не простоит минуты без красоты, обратится в хамство, гвоздя не выдумаете!
Ф.М.Достоевский
— Нельзя поверить в невозможное! — сказала Алиса.
— Да ну, просто у тебя мало опыта, — смеясь, ответила Королева. — В твоем возрасте я каждый день уделяла этому хотя бы полчаса! В иные дни я успевала поверить в десяток невозможностей еще до завтрака.
Льюис Кэрролл
Тетрадь первая
ПАРК-ОТЕЛЬ «МЕНДЕЛЕЕВО»
Остров Кунашир является самым южным и одним из самых значительных по размерам островом Большой Курильской гряды. Он расположен в 8, 5 мили от северо-восточного берега острова Хоккайдо и в 20—30 милях от островов Малой Курильской гряды. Остров горист; северная его часть более высокая, чем южная, хотя и в южной имеются горы высотой до 886, 9 м. Нижние склоны гор и долины рек поросли смешанным лесом, а верхние склоны — стлаником. Наиболее характерным приметным пунктом на острове Кунашир в южной его части является вулкан Менделеева…
Лоция Охотского моря
1
История давняя.Попробую рассказать.
2
Научная карьера моего шефа началась с больших потрясений.Первую статью («Генезис Курильских пемз») шеф писал исключительно по собственным полевым материалам. Статья была отрецензирована, одобрена, однако на каких-то инстанциях застряла, в печать никак не шла. Шеф никак не мог сообразить, что мешает ее напечатанию; подсказали умные люди: «Ну куда вы смотрите, Паша? — (Шеф в те годы был молод). — Иван Андреевич — ваш завлаб? Ваш. Так почему бы не взять его в соавторы? Александр Иванович, зам директор? Зам директора. Он всю жизнь занимается пемзами? Вот-вот, всю жизнь. В некотором смысле, Паша, вы вторглись на его территорию. Разве вам помешает такой соавтор? И Михаил Степанович помог вам с химанализами…»
Соавторов набралось штук семь, зато статья появилась в престижном академическом журнале. Правда, в последний момент по каким-то техническим причинам список соавторов был урезан и имя шефа попало в окончание «и др.».
Но с той далекой поры шеф опубликовал не одну монографию, получил не одну престижную премию, был избран в члены-корреспонденты Академии наук, возглавил комплексный научно-исследовательский институт и многие теперь сами втайне мечтают о том, чтобы членкор П.В.Хлудов поставил свое имя под их работой. Разумеется, как соавтор. Крепкий, подвижный, в свои семьдесят лет продолжающий выезжать на самые сложные полевые работы, обожающий народные приметы («Коль калан покакал в воду — жди хорошую погоду») —шеф навсегда остался снисходительным к молодым и терпеть не мог халтурщиков. Как, например, биолог Кармазьян. («Науке нужен Кармазьян как писсуар для обезьян».)Этот биолог много лет выращивал в нашей институтской теплице длинный и тощий корейский огурец. Правда, при таких длинноногих лаборантках, как у Кармазьяна, любой огурец сам по себе вырастет. По большим праздникам сотрудники института отхватывали от овоща огромные куски, называя их закусью, но всегда, к величайшему торжеству Кармазьяна и к не менее великому изумлению всех его оппонентов, бессмертный овощ регенерировал, к очередному празднику восстанавливая вес и форму.
— Как вы относитесь к каникулам?
Я пожал плечами. Шеф вызвал меня неожиданно.
— Как вы относитесь к работе на силосе? К позднему сенокосу? К ранней переборке гнилых овощей? К работе в овощехранилищах?
Кривить душой я не стал:
— Плохо отношусь.
— Тогда скажу вам так, Прашкевич, — покачал седой головой член-корреспондент. — Если к среде вы не уберетесь из института, я сдам вас на сельскохозяйственные работы.
И быстро спросил:
— Снаряжение? Карты? Полевые?
— Все получено, — так же быстро ответил я. — И билеты на руках. Но вы хотели лететь со мной, и еще я не успел нанять рабочего.
— Теперь и не успеете, — покачал головой шеф. — Мой билет отдайте секретарше. Я прилечу на Кунашир позже.
И понимающе оглядел меня:
— Завидую… Две недели каникул… И никакого начальства… Я сам в юности мечтал о таком… Не сбылось… Пусть повезет вам, сматывайтесь… А рабочего наймете на островах.
— Во время путины?
— А вы что, предпочитаете остаться на силосе?
— Нет, нет!
— Тогда разыщите Серпа Ивановича Сказкина.
Я кивнул. Я понял шефа. Я давно мечтал о таких каникулах. Я даже знал, на что использую свободные дни. Антон Павлович Чехов, больной, немощный, разочарованный в любви, на перекладных через всю Россию добирался до Сахалина, чтобы рассказать о нем всей стране; подробно воспеты Приморье, Амурский край; все слышали про Дерсу Узала; Степан Крашенинников обессмертил Камчатку; Владимир Германович Тан-Богораз волшебно описал жизнь чюхчей; Владимир Иванович Йохельсон не один год провел среди чюванцев и шоромбойских мужиков. А Курильские острова? Почему никто не сложил героических баллад о влажных туманах Шумшу, о снежной тьме на вулканических кряжах Парамушира? Почему не воспет Онекотан с пиком Сарычева, дивно отраженным в провальном кальдерном озере? А задымленный конус Алаида с пушечными выстрелами боковых кратеров? А черные базальтовые стаканы Черных Братьев? А пик Прево, меланхолично играющий колечками облаков, накрученных на вершину?
Вот только Сказкин…
Не хотелось мне связываться с Серпом Ивановичем…
Богодул с техническим именем пару раз работал с моим шефом, я слышал об этом массу странных историй. К тому же неугомонный богодул время от времени присылал в институт длинные письма. Сообщал об осенних штормах, выбрасывающих на берега много необычного. При этом речь шла не о японских презервативах или радиолампах, как вы подумали; речь шла о загадочных черных кучах на влажных зеркалах отлива. Разложившиеся трупы? Вряд ли. Так быстро разложиться не может никакой труп. Напорол кто-то? Но песок сантиметров на пять густо пропитался запахом тления. Какая тварь могла так напакостить? Однажды Серп Иванович сам принес в местную баклабораторию два ведра неизвестных останков. Помещение, говорят, до сих пор не используется. «Ты с ума сошел? — наорал лаборант на Сказкина. — Зачем припер два ведра?» — «Я так и знал, что мало покажется».
Еще писал Сказкин шефу, видел он сам, как что-то черное ползло по берегу. Был выпимши, потому хорошо не рассмотрел. Но дергалось что-то в темноте, извивалось. Потом вонючие останки растащили собаки. «Вы там в научном институте задницы просиживаете, — писал богодул члену-корреспонденту, — а у нас на острове скот пропадает. Считается, что граница на замке, а вы пройдитесь по отливу. Кто-то там сильно гадит». На океанской стороне, утверждал Сказкин, он вообще не раз натыкался на загадочные кучи.
Вот кто так делает?
3
И я, как в омут, нырнул в каникулы.4
В конце узкой улочки океан катал пенные валы. Мотались по камням дырчатые, как бы перфорированные плети водорослей. Южно-Курильск казался пустым. Мужчины ушли на путину, женщины — в цеха рыбкомбината. На коньке деревянной почты сидела ворона, мрачно заглядывала в маленькое кафе.«Подари мне лунный камень, сто преград преодолей…»Белокурая красавица, в тесном платье, намазанная, веселая, не по погоде тесно прижималась к коротенькому шкиперу, водила его по залу. «Подари кусочек крайний самой малой из планет…»Изумленный шкипер напоминал моряка, случайно узревшего землю. Его бы в лабораторию Кармазьяна, он бы вытянулся. Ни на миг не выпуская из рук роскошную блонду, шкипер внимательно следил, чтобы песнь о лунном камне длилась без перерыва.
Были еще в кафе барменша и маленький пузатый человечек, сразу мне не понравившийся. Урод, раз не взяли его на путину. Кривое обветренное лицо, шрам на лбу, колючие скулы, маленькие глазки — как у гуся, готовящегося к линьке. От человечка сложно попахивало. Я сразу вспомнил письма богодула. Потрепанный пиджачок накинут на майку, из-под которой торчали хвосты ужасных гидр и русалок. У таких вот маленьких людей житейский опыт огромен, подумал я. Кстати, по величине головы мой визави даже шефу не уступал. Но наружный левый карман с потрепанного пиджачка был сорван начисто.
— Ты не вороти, ты не вороти морду, — сказал он мне радушно, кивая в сторону танцующих. — Ты не на меня, ты на них смотри.
И крикнул:
— Люция, сядь с нами.
— С тобой даже зверь не сядет, — дерзко ответила Люция и показала широкий, как нож, язык.
— Инфузория в туфельках! Ноги, ноги как ставит!
Мне ноги Люции не показались особенными. Ну ноги. Ничего особенного.
— Ты не вороти, не вороти морду, — стоял на своем маленький человечек. — Я тоже иксы учил, ходил на балкере «Азов». Ход поршня, цилиндровая мощность! — слыхал? Где только не был! Среди пальм, в горах под небом, там пена по берегам, как пингвин нагадил. Дрался с греками в Симоносеки. Про меня так и говорят: «Страшен!» А появлюсь в Бубенчиково, это моя малая родина, — объяснил он, — люди за версту встречают, особенно тетя Поля. Она работает в пивном ларьке. Бери, всегда говорит, чего только душа просит. А душа у меня просит одного… — Он подозрительно моргнул. — Не оставляю тетю Полю без выручки.
И снова крикнул:
— Люция, сядь с нами!
— Отвянь, овощ!
— Тебе жалко?
— Отпади, Серп!
И до меня дошло: Серп! Богодул с техническим именем!
— Вы надолго к нам? — проплывая мимо, пропела Люция. Наверное, она любила шкипера, потому что позволяла его рукам дрожать на ее талии.
— Ищу домик под базу.
Белокурая Люция прижалась к шкиперу:
— Тогда это к Люське. У нее от геологов трое сирот.
Шкипер понимающе усмехнулся (ну да, от моряков сирот не бывает), а в открытое окно влетела и уселась на край черного дубового буфета огромная ворона. Наклонив голову, она враждебно уставилась на меня.
— Кыш, птица!
Ворона лапой почесала шею.
Делала она все враждебно, всем видом показывала, что прилетела на запах.
— Стоит около почты пустой домик, — подсказала Люция, опять проплывая мимо. («Подари мне лунный камень, подари мне лунный свет…») —С самого землетрясения стоит. В дырах, конечно, да что вам, умелым, дыры? Если половицы настлать да стекла вставить…
Шкипер, похоже, был ревнив. Внимание Серпа ему не нравилось. Так же сильно не нравилось ему внимание, уделенное мне Люцией. Не отпуская ее, ничего никому не объясняя, он перехватил рукой бутылку из-под воды и махом отключил Серпа.
«Он так испугался, что даже не пискнул».
5
А домик у почты я рассмотрел утром.Как гигантский осьминог, как чудовищная медуза, расселся под безоблачным небом вулкан Менделеева, сияя проплешинами желтых сольфатарных полей. Песчаный отлив отблескивал, как зеркало, океанские валы обмывали поселок, таяли под утесами. Пустые глазницы ничейного домика меня ничуть не смутили, как и иероглифы на фронтоне. Стекла выбиты? Входная дверь покосилась? Ерунда! Вот зачем только нырнула в пустое окно ворона?
Я подождал.
Ворона не возвращалась.
Тогда я толкнул дверь и передо мной открылся чудесный вид.
Правда, не на бревенчатую глухую стену, как я ожидал, а на размытую жарой панораму волнующегося залива, на обрубистый мыс с маяком, на змеящиеся по склонам холмов деревянные цунами-лестницы.
Задней стены у домика не было.
6
Я знал, что на местной сейсмостанции мне вряд ли помогут, но все-таки там работали сотрудники нашего НИИ, я надеялся, что они хотя бы посоветуют, где искать нужное помещение.Но сама сейсмостанция располагалась в огромном сарае.
Там среди аппаратуры и вьючных сум ютились Долгих, Больных и Ключников. Все трое — Иваны. Недавно им стукнуло (на троих) сто семьдесят годочков и они страстно интересовались грядущей пенсией. Холостые, молчаливые, бездетные, все — члены разнообразных спортивных обществ. В «Буревестник», например, каждого принимали дважды, а Больных вступил в это общество уже в третий раз, по числу наездов на остров представителей. «Только гордый буревестник смело реет над волнами над седым от гнева морем».Все три Ивана были награждены почетной грамотой «За массовость в спорте». И были известны тем, что во времена генерального секретаря КПСС Брежнева позировали известному скульптору Ефиму Щукину для художественной композиция «Сильней цунами». Обнаженные, холостые, изваянные в гипсе, стояли они сперва на оштукатуренном постаменте рядом с клубом, а потом, когда местные мальчишки отбили у них все, что можно отбить у статуи, под горой в тени цунами-лестниц.
«Слон пришел!»
«Если вы с ночевкой, — расшифровал выклик Долгих суровый Ключников, — то спать вам придется стоя». А Больных добавил: «Даже не проходите».
Только поняв, что я не собираюсь проситься к ним на ночлег, сейсмологи расслабились и закидали меня вопросами. Правда ли, что шлифовальщик Долгов перешел к стеклодувам? Правда ли, что стеклодув Тищенко перевелся в геологическое управление и получает теперь на тридцать рублей больше? Правда ли, что химик Власов купил маленькую дачу, а сейсмологов с Кунашира могут отозвать на силос? А с будущего года пенсию мужчинам начнут назначать не с шестидесяти, а с семидесяти лет? И правда ли, что жена техника Барашкина теперь жена инженера Вершина, а жена инженера Вершина уехала с петрографом Соевым на материк? И правда ли, что на шахматном турнире в СахКНИИ (Сахалинский комплексный научно-исследовательский институт) жена Геры Шаламова выиграла у моего шефа? И все такое прочее.
Я выслушал вопросы и ответил на все одним словом: «Правда!»
А детали их и не интересовали. Только Больных заметил, что они недавно позавтракали и съестного у них совсем не осталось.
7
Волны в бухте катались молча.Зато за ставнями запертой часовой мастерской громко куковала кукушка.
Здесь же, под щитом, украшенным олимпийскими кольцами, стоял потрепанный катафалк.
— Тебя уже заказали? — спросил я водителя, украшенного необычными бакенбардами. Лысеющая голова, лохматые бакенбарды и задранный своевольный нос. Он мне сразу понравился.
— Свободен, как птица, — обрадовался водитель. И понимающе приободрил меня: — Время уходит, купи билеты.
— На кладбище? — покосился я на катафалк.
— Никогда не интересуйся — куда.
— А чем надо интересоваться?
— Сколько!
— И сколько? — спросил я пораженно.
— Много! — обрадовался водитель. И разъяснил ситуацию.
У него это не катафалк, разъяснил он. У него это пассажирский автобус. Катафалк тут не очень нужен — далеко ли до кладбища? Кого нужно, того на плечах донесут. «С соблюдением всех ритуальных действий». Так что не катафалк это, еще раз подчеркнул водитель, а пассажирский автобус. Правда, поехать на нем можно только в аэропорт Менделеево. А борта иногда по месяцу не приходят. А ему, Колюне (так звали водителя с лохматыми бакенбардами), надо выполнять план. Если он продаст мне сразу все автобусные билеты, то сразу станет ударником труда. Такого на островах еще не случалось. А я за это буду ездить на катафалке бесплатно. «С соблюдением всех ритуальных действий», — снова подтвердил он. Тормоза, правда, плохие, но Колюня приспособился, он тормозить начинает километров за пять до ближайшей остановки. Он здесь каждый камень знает. «Вот бери все билеты кучей, — предложил Колюня, — и сразу едем».
— Куда? — удивился я.
— Ты же домик ищешь под базу? — Сарафанное радио в поселке работало в полную мощь.
— Ну и что?
— Вот и едем. К тете Лизе. У нее тихо. — Колюня гостеприимно распахнул дверцу катафалка. — У нее тише, чем в Марианской впадине.
И я купил билеты.
А Колюня километров за пять до аэропорта начал гасить скорость. «С соблюдением всех ритуальных действий». Ему это удалось, но мы еще долго грохотали по дырчатым листам железа, по так называемой рулежке, на которую планируют самолеты, и только потом уперлись парящим радиатором в старый забор. Мотор заглох, зато встрепенулись жабы и грянули враз, как церковный хор в Пасху.
— Нажрутся помета и поют, — радостно подтвердил водитель.
— Колюня! — раздался женский голос. — Ну я.
— Ты продал? — появилась в окне тетя Лиза.
— Считай, весь план.
— Тогда с планом тебя, Колюня!
Тетя Лиза оказалась пожилой женщиной, не старушкой.
Пестрое платье, платочек на голове, морщинистое лицо, а еще при ней состоял пес Вулкан — совершенно свирепое существо, готовое кинуться даже на Колюню. Каких-то специальных возражения против устройства базы в одном из пяти пустующих бараков, за которыми надзирала тетя Лиза, не нашлось, зато нашлись непременные условия.
Первое, баб не водить.
Второе, Серпа не пускать.
Третье, по отливу ходить на цыпочках.
Озвучивая условия, тетя Лиза показала мне длинный барак — темный, но опрятный. В северном, косматым мхом поросшем углу валялась пустая баночка из-под икры морского ежа и флакон из-под одеколона «Эллада». «Залетные ужинали», — объяснила тетя Лиза. Вообще-то она живет здесь одна, но иногда приезжают люди — ждут борт. День ждут, иногда неделю, как кому повезет. Она не против, живи хоть месяц, лишь бы не появлялся Сказкин. Кто сюда только не залетал, покачала она головой, но Сказкина ей не надо. «А ты живи, — кивнула она мне. — А если понадобится…»
— А если понадобится, — повторила она, — то по кустам не шастай. И на отлив без дела не бегай. Тут на отлив бежать — хуже, чем под себя сделать. И в лесок тоже не лезь, там ипритка. Обожжешься, тебе это ни к чему, — хозяйственно закончила тетя Лиза. И указала: — Вон туда ходи. Видишь?
Поперёк узкого ручья в метре над водой был поставлен просторный платяной шкаф. Две дощечки в полу энергично выбили. В приоткрытую, никогда плотно не закрывающуюся дверь виднелся плешивый сольфатарный склон вулкана, пятнистая рулежка полосы, рыжие бамбуковые рощицы и ржавые болотца, а внизу в воде волшебно скользили силуэты рыб.
Тетрадь вторая
ГОСТИ В ПАРК-ОТЕЛЕ
Поселок Южно-Курильск раскинулся на восточном и северном берегах бухты. В поселке имеются почта, телеграф, телефон и больница. На осушке против средней части поселка лежит множество малых затонувших судов с частями над водой. Вулкан Менделеева, действующий, возвышается в 3, 7 мили от мыса Круглый и имеет три остроконечные вершины. Наиболее высокая обрывистая вершина достигает высоты 886, 9 м. Склоны вулкана поросли лесом.
Лоция Охотского моря
1
Дом мой, барак мой, угол живой.Трепетали под закопченным потолком серые мотыли.
Влетали в открытые окна грубо, на глазок, крапленые божьи коровки.
Как срез растрескавшегося пня с многочисленными годичными кольцами серебрилась в углу дивная пепельная паутина, забросанная пыльцой и мелкими листьями, а по ночам скреблась за окном, просилась в дом крыса.
Крысу я не пускал. Сторожась, прятал продукты в жестяные банки.
Крыса тосковала. Тетя Лиза, прознав про ее визиты, принесла в барак кошку Нюшку. «Такая много не сделает», — загадочно заметила она, но в первую же ночь кошка начала плакать.
И не зря.
В тот же день с долгим плачущим воем опустился с неба гражданский ИЛ-14, и сошли по невысокому трапу на землю кандидат геолого-минералогических наук Веня Жданов, другой кандидат — Серега Гусев, а с ними третий кандидат — Юлик Тасеев и командированный на Курилы из Москвы петрограф С.В.Разин, о котором я раньше совсем ничего не знал.
Вещи геологов нес запуганный до полного молчания экономист Роберт Иванович Жук.
Впрочем, бывший экономист.
Еще месяц назад он с родным братом работал в бухгалтерии нашего НИИ, но внезапно нагрянувшая комиссия прозрачно намекнула начальству: не слишком ли? — два Жука на одну бухгалтерию!
И перевели Роберта Ивановича в лаборанты.
— В поле хорошо, — громогласно утешал бывшего экономиста Серега Гусев. — Ну, поломаешь руку в трех местах, без травм все равно не обойтись. — Багровое лицо Жука здорово вдохновляло Серегу. — Или можно иприткой обжечься. Безобразные язвы до самой смерти, жена уйдет от такого. Зато как тут дышится, как тут дышится, Роберт Иванович! Отравишься консервами, тоже, считай, не сразу умрешь. На таком воздухе сразу не умирают. Да и врачей нет, попробуй понять, от чего скончался хороший человек, обязательно ли от консервов? Или вулканической бомбой перешибет вам три пальца.
— Почему мне? — еще сильней багровел Роберт Иванович.
Я вмешался в беседу. Серега, пояснил, преувеличивает. Отравиться можно и местным квасом. Через квас даже уродом можно остаться на всю жизнь. Нет, нет, не с горбом, пояснил я, с горбом это в кино, а у нас просто урод. Ну, скажем, будешь пахнуть. Всегда. Да так, что тебя жена к себе не подпустит.
Роберт Иванович затосковал.
Сильно любя молодую жену — длинную, знакомую многим изящную альбиноску Клаву, Роберт Иванович первым на Сахалине ввел в обиход просторную металлическую ванночку для титана. Из соображений гигиены. Такая ванночка, залитая керосином, вдвигается в печной зев, керосин зажигается с помощью клочка бумаги, вот вода и вскипает в титане за полчаса.
Но и это казалось влюбленному Жуку долгим.
Торопясь ускорить процесс, чтобы уединиться наконец с молодой альбиноской, Роберт Иванович впаял в металлическую ванночку несколько полых трубок и добился того, что работающий титан создавал мощную реактивную тягу. Низкий рев и подрагивание стен тревожили соседей. Когда по субботам Роберт Иванович врубал свою установку, соседи даже выходили на улицу.
И случилось.
Не могло не случиться.
Однажды Роберт Иванович дождался.
Накинув на круглые плечи японский шелковый халат с желтыми драконами, он блаженно покуривал голландскую короткую трубку на крошечной скамеечке у титана, а в спаленке, напевая народную песенку, разбирала белоснежную постель альбиноска Клава. Она была без халатика, с веснушками на упругой груди (это все знали) и очень бледная. Как в гидропонике — не хватало в ней чего-то.
И случилось то, что должно было случиться.
Перегревшийся титан рванул, как бомба. Воздушной волной Роберта Ивановича выбросило в прихожую, сорвало с него японский халат с желтыми драконами. Так неожиданно и грубо обнаженный, экономист стал смеяться, потому что ждал совсем другого. А потом он стал смеяться уже серьезно, потому что на его глазах титан, непристойно раскачиваясь, смердя, пуская газы, сорвался с фундамента и на мощной газовой струе, как некий космический корабль, ввалился в спаленку, где рванул еще раз, испустил еще больше газов и рухнул плашмя в разобранную альбиноской постель. Клава мгновенно покрылась копотью. Даже беленькие зубки у нее закоптились. И упругие груди с веснушками, и все такое прочее. А Роберт Иванович все смеялся и смеялся, пока наконец не прибыла «скорая помощь» и не накинула на него халат — теперь с нестандартными рукавами.
2
Каникулы мои были нарушены.Но прилетели мои коллеги ненадолго и все по той же причине: дознались до ужасных тайных планов зама директора по хозчасти — отправить часть научных сотрудников вместо поля на силос. «Даже Кармазьян бьет тревогу, — сообщил Серега. — Ссылается на работу с огурцом. Я ему советовал отправить лаборанток с нами, только он не решился: а если вы, дескать, зазимуете? Я ему: японских презервативов на отливе хватит на всю зиму. А он почему-то сердится. Так что, Мартович, поживем у тебя пару дней. Как подойдет удобное судно, так съедем на Симушир».