Пратер Ричард С.. Проснуться живым

   Что касается качества упомянутых факторов, то у этих девушек оно было едва ли не самым высоким из всех, какие мне приходилось видеть. Поэтому я счел вполне оправданным некоторый сумбур в голове и неуверенность насчет того, вызван ли этот сумбур ядом или девушками.
   — Мы все так смущены и испуганы, — промолвила Сильвия — блондинка с волосами оттенка дикого меда и глазами цвета моря у Капри. — Я так рада, Шелл, что вы берете на себя командование.
   — Я тоже рад. Ну, девочки, так что произошло?
   Я получил десять ответов и не понял ни одного.
   — Так не пойдет, — заявил я. — Выберите представителя.
   — Вы наш представитель.
   — Ну, тогда представительницу. Создадим маленькую республику по половому принципу. Вы выбираете представителя женского пола, который будет говорить от имени всех вас. Я буду говорить от своего имени. Так мы все выясним и заодно докажем, что женщины должны иметь право голоса.
   — Но мы все женского пола.
   — Так тоже не пойдет. Это доказывает, что руководить должны мужчины. Лула!
   Я повернулся к шоколадной красотке с бархатными глазами, которая днем возглавляла нудистскую дискуссию у Кэссиди, а позже возглавила марш «Граждан ЗА». Я уставился на ее высокие тяжелые груди, гибкую талию, плоский живот...
   — Да?
   — Что «да»?
   — Вы сказали «Лула».
   — Да, сказал. Голосовать мы не будем. Я выбираю вас, Лула, в качестве представительницы вашего пола и рупора всех присутствующих здесь других женщин. Договорились?
   — Не понимаю, о чем вы.
   — Неужели тут все чокнулись, кроме меня? Я хочу, чтобы вы рассказали мне, что произошло! Как вы оказались в церкви, где вы сбросили одежду, куда делись репортеры и телекамеры, почему вы вопили как безумные и чем вы вообще занимаетесь?
   — Так бы сразу и сказали. — Лула переступила с ноги на ногу, положив ладонь на аппетитно выступающее левое бедро. — Ну, мы все прошли по Филберт-стрит и поднялись к церкви. Я начала снимать свитер — вы знали об этом?
   — Я в курсе.
   — Мы все решили встать обнаженными перед церковью Лемминга. Устроить нечто вроде пикета. Теперь этим занимаются не только профсоюзы, но и школьники, профессора, фермеры, учительско-родительские ассоциации, бедняки, богачи — кто угодно. Они проделывают разные чудные вещи — некоторые из них выглядят довольно безобразно, — но никого никогда это не беспокоит. Почему же мы не могли просто сбросить одежду? Это, по крайней мере, не выглядело бы безобразным.
   — Ваши доводы впечатляют. Но вы забыли одно скверное правило. Вы можете маршировать, пикетировать, захватывать университеты, взрывать здания, поджигать банки, стрелять в полицейских и пожарных, вытворять все, что хотите, — если это на благо человечеству, — но только не прибегать к сексуальным методам. Все сексуальное — аморально. А вы должны признать, что выглядите в высшей степени сексуально — даже в одежде.
   — Надеюсь — в этом-то и вся идея. Мы пришли сюда требовать права быть сексуальными и пользоваться эровитом, если хотите. Все мы — члены «Граждан ЗА» и выступаем за эровит, за секс, за здоровье, за жизнь...
   — В том и состоит все ваше преступление.
   — Короче говоря, я начала раздеваться, но мне не позволили. Правда, не сразу. Оператор прекратил снимать, а парень, который всем руководил, сказал, что мы должны оставаться одетыми, иначе нас не покажут по телевидению. Такое они не могут показывать, а то сотни людей пришлют миллионы возмущенных писем, его уволят, телекомпания прекратит существование, правительство падет, и весь мир превратится в хаос.
   — Возможно, он хотел как лучше.
   — Наверняка. Потом он позвонил в студию и сказал, что если мы все еще хотим это проделать, то постарается вернуться и договориться с председателем другой телекомпании...
   — Так я и знал! Именно это я и говорил Эду.
   — Затем к нам вышел пастор Лемминг — он уже был в церкви, когда мы пришли, — и поднял страшный шум. Сказал, что если мы немедленно не уберемся со священной земли и его личной собственности, то он нас арестует, засадит в тюрьму и даже сожжет и извергнет. Не знаю, что он подразумевал под словом «извергнет».
   — Зато я знаю. Примерно то же, что и под словом «сожжет». Правильнее было бы сказать «извергнет и сожжет», но это не важно.
   — Ну, все забеспокоились. У пастора Лемминга много влияния...
   — Не так много, как он хочет заставить нас думать.
   — Когда пастор пригрозил нас сжечь, люди были готовы разойтись. Это не так забавно.
   — Кто знает. А что, неподалеку от Фестуса уже что-то горело?
   — Кинотеатр в Лос-Анджелесе. Там давали двойной сеанс — «Делайте, что хотите с вашими штучками» и «Приправа для придурков». Я даже не знаю, о чем эти фильмы.
   — Не думаю, чтобы я хотел это знать.
   — Ну, кинотеатр сгорел. Еще до того около сотни членов лос-анджелесского Эдема Церкви Второго пришествия вошли внутрь и стали орать на зрителей. Были даже драки. «Лемминги» пикетировали кинотеатр, когда он загорелся, но я не думаю, что это они его подожгли.
   — Я тоже не думаю. Возможно, это сделала молния.
   — Прибыли пожарные и полиция, а «лемминги» вопили: «Гори, грех, гори!» — пели гимны и мешали проезду транспорта. Парень со студии рассказал нам об этом и объяснил, что они хотят показать нашу демонстрацию, а особенно «леммингов», так как в последнее время они постоянно присутствуют в теленовостях.
   — Еще бы! Они ведь не раздеваются.
   — Все разошлись, кроме пастора. Ну, я рассвирепела, заявила, что мы будем пикетировать церковь, и сняла всю одежду. Тогда остальные девушки тоже разделись.
   — Ну и что сделал Фестус?
   — Он ударил Маргариту по голове.
   — Что?! Припоминаю, что кто-то из вас сказал...
   — Он схватил плакат, который несла Маргарита, и огрел им ее.
   — Это сбило меня с ног! — вставила Маргарита.
   — Сукин сын! — воскликнул я и добавил:
   — Извините за выражение, девушки. У меня просто вырвалось...
   — Ничего, все в порядке.
   — Можете повторить.
   — Он и есть сукин сын.
   — Я сказала этому...
   — Девочки, следите за вашим языком. В конце концов, здесь мужчина. Продолжайте, Лула. Что случилось потом?
   — Ну, пастор начал молотить плакатом Маргариты направо и налево, и мы разбежались в разные стороны. В это время подъехали две машины — в каждой было пять-шесть человек, и все подбежали к пастору. Он указал на нас и завопил: «Займитесь ими!» Не знаю, что он имел в виду, но... мы испугались.
   — Я бы тоже испугался.
   — Особенно когда люди двинулись к нам. Они шли очень медленно, но мы со страху вбежали в церковь и заперли двери, бросив плакаты, одежду и все остальное. Не знаю, что со всем этим стало. Потом мы стали искать телефон, но здесь его нет.
   — Значит, эти люди не бежали к вам, не пытались вас бить или хватать?
   В ответ последовало несколько комментариев:
   — Они вроде как подползали к нам, — сказала Дайна.
   — Они торько смотрери, — подхватила Юмико. — Но как!
   — Можно было подумать, что они никогда не видели обнаженную женщину, — промолвила Сильвия, машинально — я в этом уверен — выгнув спину и выпятив ягодицы. — Впрочем, это меня бы не удивило, — добавила она, почесав живот.
   — Бесновался только один пастор, — сказала Эмили. — Можете не верить, но у него пена показалась на губах.
   — Да, маленькие пузырьки, — кивнула Бритт.
   — Пастор прыгал туда-сюда, словно ему в штаны забрался аллигатор, — снова заговорила Лула. — Но остальные казались сбитыми с толку. Они медленно приближались к нам, словно не зная, что делать.
   — Это потому, что их было не больше дюжины. Силы были слишком неравными. Кроме того, десять — двенадцать человек — это еще не толпа; они в состоянии обдумывать свои действия. Толпа безрассудно следует за вожаком, каким бы психом он ни был, наподобие того, как птичий двор поднимает шум, если один индюк начинает кулдыкать. Вот почему богобоязненная толпа так страшна и опасна...
   Я внезапно умолк. На какое-то время я позабыл о куче «леммингов» снаружи. Вернее, не то чтобы позабыл, а игнорировал ее присутствие и легко предсказуемое состояние ее ума. Именно «ее», а не ума каждого из ее членов. Потому что в оголтелой толпе люди, становясь более тупыми, чем индюки, полностью утрачивают индивидуальность — их мозги становятся частицами мозга, а тела — клетками тела огромного и опасного зверя. Самое ужасное то, что этот зверь, способен на невероятную жестокость, не сдерживаемую никакими добродетелями, ибо зверям присуще только звериное.
   Конечно, пока снаружи была всего лишь толпа. Но любая толпа способна превратиться, а еще чаще — быть кем-то превращенной, в зверя. Тем более если ее участников долго приучали слепо повиноваться, руководствоваться не разумом, а верой, вбивали им в голову, сердце и кишки ненависть, страх и чувство вины, если их возглавляют человек или люди, которых может простить только создавший их Господь Бог, — люди, которые искалечили их души, высушили сердца, лишили зрения, дабы они могли идти вслепую, подобно настоящим «леммингам», следом за своими вожаками.
   И сейчас снаружи находился Лемминг, создавший такое стадо, и «лемминги», которых он создал.

Глава 23

   — В чем дело, Шелл? Вы побледнели, — сказала Лула.
   Я улыбнулся ей, но мне понадобилось несколько секунд, чтобы вернуться к действительности.
   — Конечно, — небрежным тоном отозвался я. — Я подумал о «леммингах» снаружи, и мне стало не по себе. Вы сами выглядите немного «бежевой».
   Она рассмеялась, и мягкий звук ее смеха окончательно привел меня в чувство.
   — Подождите минутку, — сказал я. — Я намерен взглянуть украдкой на избранников Божьих.
   Я побежал по проходу — возможно, так же быстро, но далеко не так привлекательно, как незабвенные три попки, — нащупал большой железный ключ в замке, повернул его и надавил на толстую позолоченную ручку одной из массивных дверей. Она открылась не более чем на пару дюймов, когда я снова услышал невнятное бормотание толпы — невнятное, по крайней мере, для меня.
   Оно казалось куда громче, чем прежде, и не только потому, что я находился гораздо ближе. Бормотание быстро смолкло, приоткрыв дверь чуть шире и посмотрев в сторону стоянки, я не только увидел толпу мужчин и женщин, но и услышал зычный голос Фестуса Лемминга. Он стоял спиной ко мне и лицом к толпе, широко раскинув руки, как будто обнимал гигантскую медузу или даже всю землю.
   — И теперь, когда мы готовимся к тысячелетнему царствованию нашего Господа и Спасителя, пролившего на кресте свою священную кровь за наши грехи... готовы к Его пришествию — к Его обещанному пришествию... когда мы усмиряем свою плоть и распинаем свои желания, дабы встретить Его очищенными... когда мы усердно трудимся, чтобы очистить землю для Господа нашего, сделать ее безгрешной и готовой к Его приходу... В Доме Господнем поселился грех!
   Толпа издала вопль, более походивший на волчий вой, чем на блеяние ягнят, после чего голос пастора послышался вновь:
   — Да! Вон там!
   Лемминг повернулся и указал рукой на церковь. Толпа взвыла снова, а я отпрянул, подумав на момент, что он указывает на меня.
   — В священном доме нашего Спасителя, оскверненном их язычеством и их наготой, они демонстрируют свою нечистую плоть перед лицом...
   Последовавшая пауза длилась дольше обычной, и я подумал, что бойкий язык Фестуса наконец запутался в бесконечных повторах и придаточных предложениях. Но я оказался не прав. Он закончил фразу на максимальной звучности, вложив всю силу легких в одно слово, которое грянуло как пушечный выстрел над холмом, автостоянкой, травой, деревьями и шоссе.
   — БОГА!
   Более ранние звуки, издаваемые толпой, не шли ни в какое сравнение с чудовищным ревом, прозвучавшим в тот момент, когда Лемминг вновь повернулся к прихожанам церкви Второго пришествия. Я понял, что число собравшихся увеличилось по меньшей мере до тысячи.
   Закрыв и заперев дверь, я двинулся по проходу в обратном направлении. Девушки ждали, молча и неподвижно. На их лицах читались тревога и волнение, а на некоторых — признаки внезапного испуга. Они также слышали вопли, более походившие на звериные, чем на человеческие.
   — Что это было? — дрожащим голосом спросила Сильвия. — Что они там делают?
   — Не уверен, что они сами это знают, — ответил я. — Но мне это не нравится. Вам нужно убраться отсюда. Но вы не можете выйти просто так, чтобы они вас увидели. Учитывая ваш вид и их настроение, нетрудно представить, что может вытворить эта публика. Они уже на пределе, и если увидят вас и все ваши... хм...
   Я умолк. Мне не хотелось пугать их до потери трусиков — выражаясь, разумеется, фигурально, — но в то же время я должен был их убедить, что ни при каких обстоятельствах нельзя позволить «леммингам» даже приблизиться к ним.
   — Конечно, — продолжал я, — эти леди и джентльмены могут всего лишь попадать в обморок или начать читать вам проповеди. Но нельзя исключить и более скверную реакцию, учитывая, что их здорово накачал Фестус.
   Маргарите удалось лучше выразить то, что я пытался сказать:
   — Шелл, когда пастор Лемминг сбил меня с ног, я подумала, что он хочет убить меня. Пастор выглядел обезумевшим — а ведь тогда он был совсем один! Я бы не хотела столкнуться с ним и с остальными, которые его слушают. Думаю, они могут меня убить!
   — Дельная мысль, Маргарита. Нам следует постараться не искушать судьбу и Фестуса. Вы попали в яблочко, намекнув, что он, возможно, слегка чокнутый. Особенно сейчас. — Я немного помедлил. — Не исключено, что я преувеличиваю. Но когда собирается толпа людей, которых науськивали месяцами, лучше соблюдать меры предосторожности.
   — Как? — спросила Леонор. — Что мы можем сделать?
   — Если они увидят нас... — подхватила Эмили. — Господи, теперь я в самом деле чувствую себя обнаженной.
   — Ну, есть шанс, что вам удастся выбраться через заднюю дверь, которую я взломал несколько минут назад. Моя машина припаркована на холме — в сотне ярдов отсюда. Пока вы будете уходить, я постараюсь отвлечь Фестуса и его стадо. У меня имеется информация, важная для пастора Лемминга, и я уверен, он будет рад ее выслушать. — Помолчав, я добавил:
   — А может, и увидеть. Я вернусь через минуту.
   Оставив девушек, я пробежал за занавес и обследовал ряд дверей, которые заметил вчера. Одна из них почти наверняка вела в кабинет Лемминга, где Дейв Кэссиди провел пару минут в четверг вечером. Все двери были заперты, и с ними было справиться не так легко, как с той, которую я взломал. Я не собирался рисковать и заработать кровотечение, пытаясь сокрушить их, тем более что, если бы я подбежал к Леммингу с несессером и шприцем, он бы заявил, что я принес их с собой.
   Поэтому я примчался назад к девушкам и продолжил, словно не делал перерыва:
   — Фестус пока не сможет взглянуть на сюрприз, но он будет рад услышать о нем даже от меня. Если он способен на благодарность, то должен быть признателен мне за новости. Правда, там такая толпа, что мне не удастся быстро к нему подобраться, но если они станут пялиться на меня, то у них будет меньше шансов заметить вас.
   — А что такое «пялиться»? — спросила Бритт. Я не успел ответить, потому что Лула, все еще стоявшая слева от меня, осведомилась:
   — Вы собираетесь выйти вот так?
   — Что значит «вот так»?
   Сообразив, что это значит, я застонал. Выходит, я по-прежнему продолжал все забывать. Я подумал о том, чтобы застыть неподвижно, с закрытыми глазами, вспоминая таблицу умножения или стихи, которые я учил в школе, дабы убедиться, что мой мозг еще в состоянии функционировать. Однако я мыслил достаточно ясно, чтобы понимать всю серьезность проблемы, к которой привлекла мое внимание Лула.
   Я хорошо себе представлял, как поведет себя сборище «леммингов», если сразу же после красочных характеристик Фестуса увидит десять «бесстыдных потаскушек» со всеми их атрибутами. Поэтому я намеревался, покуда девушки будут потихоньку выбираться из церкви, смело выйти к Фестусу и его пастве и привлечь их внимание ко мне с помощью тщательно подобранных фраз и, надеюсь, гипнотической властности моей персоны.
   Я также полагался на шок, который произведет мое появление. Ибо, хотя прихожане знали, что десять обнаженных женщин оскверняют их церковь, они не подозревали, что в осквернении принимает участие и мужчина. Таким образом, мой неожиданный выход должен, по меньшей мере, удвоить шансы девушек на незаметное бегство, а может, и мне удалось бы выбраться целым и невредимым. Конечно, все это могло произойти, если бы от меня и впрямь исходила аура гипнотической властности — иными словами, если бы я был в штанах.
   Казалось несправедливым, что пара брюк могла все резко изменить. Но я знал, что подумают собравшиеся у церкви. Они подумают худшее.
   — Даже не заикайтесь об этом, — предупредила меня Лула. — Эти бешеные разорвут вас на мелкие кусочки.
   — Не мешайте мне думать.
   Проблема была простой. Все, что я должен был сделать, это выйти к обезумевшей толпе, воззвать к остаткам ее разума, отвлечь их внимание, пока девушки убегут, а потом убраться самому, прежде... прежде чем произойдет то, о чем упомянула Лула.
   Да, проблема была простой — в отличие от ее решения. Я не мог позволить толпе рвать меня на части, кусать, царапать и даже срывать с меня повязки. Меня охватило уныние. Что, если план будет не только трудно, но и вообще невозможно осуществить? Может быть, на сей раз я столкнулся с непреодолимым препятствием? Когда-нибудь такое должно было случиться. Даже если я сдамся и выйду под белым флагом, для которого, ввиду отсутствия других материалов, использую свои трусы...
   Я заставил себя не думать об этом. Раньше я постоянно говорил себе: «Всегда есть какой-нибудь выход!» Я далеко не каждый раз оказывался прав, но тем не менее продолжал прибегать к этому способу. Поэтому я произнес вслух:
   — Всегда есть какой-нибудь выход!
   — Выход куда? — с любопытством спросила Эмили, потирая обеими руками округлый зад.
   — Я говорил сам с собой. По крайней мере, я могу ясно мыслить. Дайте мне еще полминуты.
   Проблема оставалась той же, что и пару минут назад, если не считать того, что теперь она выглядела еще сложнее. Как может одинокий язычник остановить целую стаю «леммингов»? Как может один неверный удержать даже на короткое время целую дивизию солдат-христиан? Особенно если Бог на их стороне...
   В недрах моей памяти что-то всколыхнулось. Подумав о «солдатах-христианах», я снова услышал — к счастью, очень тихо — хорал, который звучал вчера вечером в церкви Второго пришествия. Мысленно соединив все это — солдат-христиан, хорал, второе пришествие, — я понял, что нужно делать.
   — Мне придется немного изменить мои планы, — обратился я к Луле. — Кто из вас, девочки, бегает быстрее других?
   — Бегает? — Бритт стиснула кулаки и стала перебирать ногами, стоя на месте. — Как в гонках?
   — Вроде того... Спасибо, Бритт, можете перестать.
   — Я могу, — сказала она.
   — Что вы можете?
   — Бегать быстрее остальных.
   — Ну, возможно, вы чересчур оптимистичны, но о'кей... Если хотите, будете бегуном. Бегун стартует позже и рискует больше других. Это может оказаться опасным — я не шучу.
   — Вы имеете в виду... если меня поймают?
   — Да.
   — Никто меня не поймает.
   — Ладно. Кто может бегать почти так же быстро, как Бритт?
   — Я. Возможно, еще быстрее. — Лула слегка подпрыгнула.
   — Ты? — возмутилась Бритт. — Да я обгоню тебя на одной ноге.
   — Цыпленок, я дам тебе фору в пятьдесят ярдов и обойду тебя.
   — Тихо, девочки! Вы что, не понимаете, что я пытаюсь спасти вас от христиан? А пока мы тратим время, они могут...
   На сей раз звук был четко различим даже внутри церкви. Мы все застыли, прислушиваясь. Я увидел, как расширились глаза девушек, и почувствовал озноб. Голос толпы становился все громче — он звучал жутко и нереально, напоминая рычание огромного зверя, терзающего еще живую жертву.
   Я огляделся вокруг:
   — Дайна!
   Большие глаза девушки устремились на меня — ее лицо было бледным, но спокойным.
   — Бегите к двери, — велел я. — Если услышите возню снаружи, быстро возвращайтесь. Если нет, приоткройте дверь и следите за толпой. Как только...
   — Я знаю, что вы имеете в виду, — прервала она и понеслась по проходу, словно лань.
   Я вынул ключи от машины из кармана рубашки — единственного места, куда я мог их положить, — и протянул их Луле.
   — Все, кроме Бритт, соберитесь у задней двери в углу. — Я показал им направление. — Когда я выйду через переднюю дверь, бегите так быстро, как только сможете.
   Я объяснил им, где припарковал свой «кадиллак», как туда добраться, оставаясь незаметными примерно первую сотню футов, но четко видимыми следующие две сотни.
   — Лула, вы побежите первой. Когда доберетесь до «кадиллака», заведете его и прогудите пару раз, чтобы отставшие знали, куда бежать. Вы, Бритт, подойдете со мной к передней двери, выпустите меня, запрете дверь и присоединитесь к остальным.
   Она кивнула.
   — Конечно, они вас значительно обгонят, и я не знаю, что может произойти через несколько секунд. Поэтому, если не хотите, не запирайте дверь. Думаю, я смогу запереть ее сам и выбросить ключ...
   Бритт выглядела бледнее обычного — ее кожа и так была белой как молоко (и гладкой, как сливки, что следовало отметить в первую очередь). Но она мотнула головой.
   — Я сделаю это.
   — Спасибо. Сейчас не время объяснять почему, но мне было бы трудно с этим управиться. Еще одна вещь, Лула. Когда вы заведете «кадиллак», не ждите меня, если только для вас не будет очевидно, что торопиться незачем.
   — Думаете, они погонятся за нами? — спросила она.
   — Возможно. Во всяком случае, Фестус их к этому подстрекает.
   — По-вашему, если они нас схватят, то здорово отделают?
   — Нет, если немного подумают. Но если хоть кто-то из них побежит за вами, у них едва ли будет время подумать.
   — А вы с нами не пойдете? — робко спросила Юмико.
   — Не думайте, что мне бы этого не хотелось. Но я пойду туда, куда поведет меня дух, и направление мне пока что неизвестно.
   Молчание.
   — Вопросы есть?
   Вопросов не оказалось.
   Большую часть времени я смотрел на Дайну, и мне стало не по себе, когда она внезапно закрыла и заперла дверь, потом повернулась и помчалась назад по проходу. Она являла собой в высшей степени поэтичное эротическое зрелище, но в тот момент я был не в состоянии на нем сосредоточиться, а тем более оценить его по заслугам.
   Другие девушки отодвинулись, пропуская Дайну, которая, дрожа всем телом, остановилась в нескольких дюймах от меня. Глядя мне в лицо огромными карими глазами, она с трудом вымолвила:
   — Они ведут себя как безумные!
   — Они приближаются к церкви?
   — Пока что нет. Но они кричат, размахивают руками... Потом один из них упал, а через несколько секунд еще двое — как будто потеряли сознание. Только первый из них — старик, стоящий впереди, — стал дергаться и дрыгать ногами... Вы знаете, что это такое?
   — Боюсь, что да, — ответил я. — Не будем на этом сосредоточиваться, но такие припадки не кажутся мне ободряющим признаком.
   Внезапно я почувствовал страшную усталость. Моя кожа, похолодевшая, когда мы все услышали последний ужасающий вопль, все еще оставалась холодной. Я вытер капли пота со лба и верхней губы, потом втянул в себя воздух.
   После этого я посмотрел на девушек:
   — Если мы разделимся... временно, то вы должны знать о нескольких вещах. И людях, в том числе о Дейве Кэссиди.
   Я быстро поведал им всю историю. Через полминуты им были известны все основные факты, хотя на объяснения не хватило времени. Однако я заставил их осознать, насколько важно передать информацию Эммануэлю Бруно.
   Но говоря, я ясно понял, что с точки зрения закона все это является показаниями с чужих слов, не имеющими особой, а может, вообще никакой ценности. Нравилось мне это или нет, но я был единственным человеком на планете, располагающим достаточными доказательствами, чтобы погубить Кэссиди. Ну, следующие несколько минут, несомненно, решат, кто будет погублен — Дейв или я.
   — Итак, девочки, — продолжал я, не делая паузы, — отправляйтесь к задней двери. А когда я крикну «Пошли!», сразу же бегите.
   Девушки быстро залопотали, а низенькая Ронни жалобно произнесла:
   — Наверное, я последней взберусь на этот холм. Я плохо бегаю.
   — Положитесь на Бога. Кстати, — обратился я ко всем, — возможно, вам будет не до того, но я приложу все усилия, чтобы «лемминги» пялились только на меня, пока вы бежите к машине. Сейчас не стану ничего объяснять, но я знаю, что некоторое время они не будут сводить с меня глаз. Так что вы можете рассчитывать, по крайней мере, на хороший старт.
   Дайна, которой все еще не хватало дыхания, — впрочем, это единственное, чего ей не хватало, — с тревогой заметила:
   — Шелл, если вы выйдете к этим психам, то сами можете спятить.
   — Это мой единственный шанс — я намерен бороться с пожаром при помощи огня.
   — И вы в самом деле к ним выйдете? — спросила Эмили.
   — Конечно. Нападение — лучшая защита, не так ли? Если я буду ждать, пока они на меня нападут, преимущество окажется на их стороне.
   — Шелл, дорогой... — заговорила Лула. — Не нужно выходить. Вы добьетесь того, что вас убьют.