Пришвин М.. Мы с тобой. Дневник любви

   Но вот Л. пришла и сказала мне, и через нее я это принял, поверил в себя, и узнал, и обрадовался, и поднялся. Так при солнечных лучах утра поднимается к небу туман над рекой.
   На ночь она читала мне "Гитанджали" Тагора51, и в меня от руки моей, лежащей у нее на бедре, в душу поступало чувство ее тела, а через слово оно преображалось, и становилось мне, будто видел во сне что-то совершенно прекрасное, а потом пробудился и узнал, что не сон.
   Конечно, многое на свете можно подавить и оно кончается, и многое множество всякого надо подавить, и это хорошо: пусть кончается! Только дух, живущий в человеке, подавить нельзя, и чем больше на него давят, тем он больше плотнеет и усиливается. Так было в государстве, и так было лично со мной.
   Привез второй воз вещей из Тяжина. Простился с этой деревней, где с 12 апреля почти шесть месяцев и мучились, и радовались. За эти шесть месяцев я умер для своей семьи и попал в такую среду, куда стоны и жалобы оттуда не доходят. И до того это похоже на смерть, что бросает свет на смерть обыкновенную,и становится понятным,почему мы разобщаемся с душами умерших:они бы и рады нам откликнуться, да мы не умеем им дать знать о себе.
   Для сыновей я умер, испытав нечестивые похороны, и они умерли для меня. Теперь можно решить вопрос: существует ли загробная жизнь. Едва ли существует, если умереть, как мы. И существует, если смерть преодолеть, то есть друг друга любить.
   Бывает, вдруг соберутся темные мысли против Л., все расположится в логической связи с неумолимым выводом о необходимости, неизбежности ее перемены ко мне. Тогда любовь ее представляется мне добродетелью, которой она лишь награждает меня за любовь, верность. Уныние охватывает меня, но мое уныние мгновенно она замечает, я ей признаюсь в своих недобрых мыслях, и моя логика ее логикой разрушается, и злое наваждение оставляет меня. После становится так совестно за упрек ей в невольных грехах! Происхождение таких мимолетных чувств коренится в подполье своей личности, чем-то когда-то оскорбленной до неверия, до неприятия чуда, каким, несомненно, является в моей жизни приход Л. ко мне. Вспоминаю, что эти приступы сомнения, недоверия были у меня с самого начала, но я боролся с ними и побеждал исключительно раскаянием: каялся ей, и она меня поднимала".
   Через 12 лет при перечтении М. М. здесь припишет: "Неверие как тень, и, не будь тени, не было бы и жизни".
   "Всю ночь был дождь. Часто возвращался к мысли своей, что 12 апреля я для прежней жизни своей умер, для себя же возродился. Что такое смерть? Настоящая смерть есть прекращение всех обязанностей к людям и свидетельство независимости личности. Бывало, на охоте даже, какой-нибудь умирающий зайчик, вытягиваясь в последней конвульсии, говорит тебе, охотнику: "Поди-ка возьми меня: прощай, убегаю!"
   Ошибка Олега была в том, что он пользовался Л. для своего творчества, но был невнимателен к ее реальной личности: она была для него Прекрасной Дамой. Напротив, для А. В. она была женой и полюбовницей, но к духовному облику ее он был невнимателен.
   Ты же,-- сказала она,-- их победил своей цельностью, и за то ты меня берешь целиком".
   Через 13 лет запись: "Всех ловчей и всех счастливей оказался я, создавший себе из кому девы, кому блудницы, кому жены -- чудесного Друга".
   "Были вечером в концерте Рахманинова. Удивлялся людям -- консерватория, оказывается, является хранилищем людей. Как жаль, что не надумал ни разу сходить в консерваторию! Люди там, независимо от положения в современности, сохраняются в духовной неизменяемости к худшему. Музыка входит в состав души, и можно даже так поставить вопрос: возможна ли без музыки душа? Мудрецы всех времен еще из древности собирали свою душу к тому, чтобы безмысленно, как в музыке, постигать сущность жизни. Отсюда и становится видна во всей ясности борьба этих людей с Разумом, а у других людей -обожествление Разума.
   Мир (тишина) на земле возможен лишь при каком-то гармоническом соотношении души с разумом. Господство же разума приводит к голой технике и к войне.
   Получаю страстные письма от читателей. Вчера доктор глазной в поликлинике признавался мне в любви. Медленно и под шумок мое "учение" находит себе путь.
   Боюсь, что когда через меня все пойдут в природу -- я уйду из нее и мое "быть самим собой" окажется не в том, о чем я писал.
   Приходила делегация "Пионера", предлагала написать декларацию моего натурализма. Я ответил, что в основе современности лежит идея господства, у меня же -- "родственное внимание", и показывать свою правду я могу, но рассуждать по поводунеемнене дано.
   Подходит у Л. роковое число. Встает вопрос в своей неумолимости: да или нет? А я, разве я виноват? Если бы я сделал это рассудительно, я бы доказал тем самым, что не очень-то уж так сильно люблю ее (в смысле "подкладки", а не лица: что это за любовь без подкладки!). "Духовной" любви ведь мы с ней чураемся. Если мы за цельную любовь (с подкладкой), то нельзя же было выдрать напрочь подкладку. Но я молод душой и не смотрю на время, а мне 67 лет, и ребенка своего я не могу воспитать. Так бесконечное встретилось с конечным, и вот открывается "юдоль земная". Л. лежит с тяжелой думой. Я ей говорю:
   -- Что же делать, так вышло, значит, есть нечто выше нашей воли, зависит не от нас, и мы должны подчиниться с благоговением естественному ходу и сказать: "Да будет воля Твоя!"
   Мне сейчас думается, что именно потому ты и не любишь Толстого и его Наташу: у него личная жизнь девушки представляется как личный каприз, девичья смута души перед серьезностью брачной жизни, поглощающей капризное своеволие. То же самое проводил и я в "Кащеевой цепи": Алпатов созерцал величественный и радостный процесс движения всей жизни в природе и его узкое своеволие поглощалось расширенной душой.
   Но, может быть, в ней еще дремлет отчасти нераскрытая девушка, ожидающая себе куколку? А то почему же она ночью с упреком спросила меня:
   -- Если мужчина любит женщину, то он хочет иметь от нее ребенка, а ты как будто не хочешь. Почему ты не хочешь?
   Значит, она хочет иметь возле себя мужа, а не путешественника или писателя. Все это я тоже почувствовал вчера на одинокой прогулке, и через это луч света упал на то слепое мгновение, когда я утратил сознание на миг и поступил как мужчина: это мгновение не было слепым, я тоже, как и она теперь, тогда в тайне своей тоже хотел. Сознав это, япочувствовал радость и готовность встретить все трудности на этом пути и даже смерть ее. Мне стало, как было в Ельце перед расстрелом: поняв близость смерти, я вдруг стал совершенно спокоен и пошел, куда мне указали, к забору 52.Так открылась перспектива на жизнь, полную скорби, труда и роковых случайностей... И когда мы примирились с изгнанием из рая и лишением и перестроились, то вдруг увидали, что судьба пошутила над нами...
   -- Ты как будто не рад? -- спросила она.
   -- Да и ты,-- сказал я,-- как будто не очень-то рада.
   Замечательно еще было, что после той мучительной ночи с вопросами, быть или не быть, когда я, пробуя работать с больной головой, сел за стол, она пришла ко мне просветленная и просила меня не беспокоиться ни о чем... Этим она говорила, что готова родить.
   Вот когда мне стало понятно, что, перейдя через страдание в более глубокую жизнь, невозможно вернуться таким же простодушным ребенком на солнечную поверхность земли. Вот отчего и моя Л. до сих пор не может привыкнуть к моей просторной квартире в четыре комнаты и просит ее поменять на маленькую. Вот почему, оставаясь в природе, она не чувствует, как я, расширения души и единства с Целым, а пользуется тишиной уединения, чтобы сосредоточиться в чувстве любви; вот почему, полюбив, я неохотно иду на охоту; и вот почему ушедшие из нашего мира больше в него не могут вернуться.
   Любовь по существу своему непременно одна, только концы ее разные. На одной стороне обнажится любовь в себе чисто духовная, на другой -физическая: ему бы только выбросить семя, ей бы -- только родить. Вся любовь как вода, каждый берет из нее, сколько может зачерпнуть своим ведром.
   Да, к воде приходят с ведром, к любви -- с душою. Бывают и ведра побольше и поменьше, а уж души! Вот отчего все по-разному понимают любовь, что каждый вмещает в себя сколько-то и по-своему говорит. Я же, мои друзья, хочу вам говорить о всей любви, как будто я пришел на берег океана.
   Выхожу, друзья мои, на берег, бросаю свое личное ведрышко в океан, складываю руки свои, как в детстве учили нас складывать их на молитве, и перед всем океаном, горящим в вечерних лучах, по-детски шепчу о своем личном: "Избави меня от лукавого!"
   Любовь как большая вода. Приходит к ней жаждущий,напьется или ведром зачерпнет и унесет в свою меру. А вода бежит дальше.
   А. В. прислал ответ на письмо Л. к нему. (Это письмо было с приложением к "Фацелии".) Он раскритиковал поэму и распростился с женой "до встречи в Царствии Небесном". Эх, А. В., прожили вы с Л. столько лет и не поняли, что ведь она не женщина в вашем смысле и ваши притязания к ней грубы и недостойны ее существа. И если вы действительно верите, что встретитесь с нею в загробном мире, то вы или не узнаете ее, или, узнав, впервые познаете и устыдитесь.
   Был Осипов (коммунист из журнала "Смена") и демонстрировал свою "веру".
   -- А что,-- спросил я,-- он, в самом деле, так верует?
   -- Нет,-- ответила Л.,-- тут не доходит до веры, но он верит, что надо верить, и за это, может быть, готов, сложить голову.
   Л. так говорила о вере людей в "Надо" (надо верить):
   -- То, бывает, просто верят люди для себя лично -- вера как свидетельство личности; а то бывает -- "два-три собрались во имя", и два из них верят непосредственно, а третий верит слабо и усиливается за двух. Вот эта сила -- не его собственная, а тех двух -- является принудительной, как "надо верить".
   Если помножить силу тех двух на миллионы, то исчезнет вопрос "верю ли я сам" и станет: "я должен верить". Вот этим долгом веры и живут комсомольцы, и держится все государство как система принуждения. Но, вероятно, когда приходит Страшный Суд государству (война или революция), то "надо верить" отпадет и Судья спрашивает: "Как тебе хочется верить?"
   И в Церкви тоже многие ли верят в Тайну... Огромное большинство причащается с одной мыслью, что надо верить. При таком разложении Церкви верующие стали бессильными, и Божье дело было отдано неверующим, которые вместо верующих и строили жизнь на земле и всюду заявляли: "Мы не на небе, а на земле хотим строить жизнь".
   Многие верят и потому только, что страшно не верить и остаться ни с чем. Вера в живого Бога у них давно перешла в привычку, охраняющую личное спокойствие. Им кажется -- невозможно остаться без Бога, и они не видят, что живой Бог только и ждет, чтобы они вышли из пут своих привычек и стали к Нему лицом.
   Моя гостья сказала:
   -- Бедная Франция, неужели ее нынешняя судьба есть последствия 1789 года? И если так, то какие же последствия ждут нас за нашу революцию?
   И еще эта гостья сказала:
   У нас есть три группы людей:огромное большинство вовсе не верит в наше дело;другая часть верит в то, во что надо верить,и третья сомневается в надо, но делает вид, что верит.
   Ввожу в необходимость каждого дня обсуждение плана для следующего, иначе Л. затрепывается. Вчера, например, ее вызвали на примерку платья в 12 с половиной. Она поехала мерить платье, вспомнила про мои туфли, и еще, и еще, и так, не евши, приехала в 5 вечера, усталая, нервная. Пока она летала, я, чувствуя себя в Москве неуютно, без воздуха, без возможности, как раньше, при первом желании окунуться в лес и набраться сил, придрался к надменно-сварливому тону тещи и вышел из себя, но вскоре опомнился и сам попросил прощенья.
   Вечером теща жаловалась Л., и у нас произошла первая сцена втроем. Когда было вдвоем, то Л. умела забирать меня в руки, и я умел ей отдаваться и приходить после объяснения на более высокую ступень отношений. Теперь непонимание дошло до того, что Л. даже воскликнула: "Бросаю вас, пропадайте вы все без меня!" Это обобщение меня, основного работника и добытчика, с больной старушкой сразу раскрыло глаза. Это призвание Ляли относиться к мужу, как к ребеночку, как к несчастному существу, беззащитному. И если этого нет во мне -- она хочет сделать такого меня своим баловством, своим уходом. Так она избаловала возле себя мужа (А. В.) в первую очередь и особенно мать.
   Мне же хочется, чтобы она стала в положение друга, равного товарища, как она стала, было, создавая вместе со мной "Фацелию". Существо, создающее "Фацелию", в моих глазах есть качественно разное с тем, которое, расстраивая свое здоровье, без всякой особенной нужды носится по Москве в поисках тесемочек для моих башмаков... Между тем у меня задача сделать Л. лично счастливой; моя гордость в том, чтобы пробудить в ней долю эгоизма, создать из этого костяк ей хоть какого-нибудь счастья. И вот пожалуйте, мы без нее "пропадем"! Так в этой маленькой невинной ссоре любящих друг друга людей вскрывается сущность всего христианства, всего язычества, всего "мужа" и всей "женщины".
   Мы отлично помирились, и ночью каждый раз я просыпался, осторожно целовал ее волосы, и она, когда просыпалась, целовала меня.
   Что же касается старушки, конечно, ревнующей дочь ко мне, больной, то в этом надо целиком положиться на Л. Не знаю, какая цена этой любви, но я знаю, что тут в отношении к матери Л. вся, значит, любя Л., мне надо тещу тоже любить.
   Вот теперь, сравнивая это "Надо любить" с "Надо верить" комсомольцев, я вижу ясно в том и другом нравственное начало. Мне надо любить мать, потому что я люблю дочь. Итак, может быть, комсомольцу надо верить в торжество социализма, потому что он любит свою родину, то есть свой угол рождения, где своя мать, свой отец, свое солнце и месяц, свои травки, и свои заботы, и "первых лет уроки" 53.
   Да, бедные дети с их трогательным "надо верить",-- много ли еще вас осталось на русской земле?
   Какому Богу молились наши предки из богатых купцов, наживших себе крупные средства? Нет сомнения, что этого Бога они просили помогать в их хищных делах и этому самому Богу строили церкви, когда им все удавалось. Этот Бог помогал им везде концы с концами сводить и радоваться... и очищать свою душу обращением к Распятому. Именно для очищения совести и был для них Христос.
   У нас думают так, что "немца" нам не миновать: будем ему помогать -- он превратит нас в колонию; пойдем против -- он расколотит и своею рукою возьмет.
   Евреи и все присные им ненавидят кровно Гитлера, этой ненавистью наполнена половина мира, от Ротшильда до русского интеллигентного нищего, женатого на еврейке. Другая половина стала против евреев. Такая огромная ненависть не могла бы возникнуть к маленькому народцу, если бы он не являл собой какую-то определяющую весь наш строй силу: еврей стал знаменем капитала и кумир демократов -- интернациональный человекпревратился в еврея. Весь человек раскололся на две половины: арийца и семита.
   Мы же стоим на острие независимого от расы коммунистического человека, и чуть в одну сторону -- мы с евреями, чуть в другую -- с арийцами.
   Мудростьсовета"будьтекакдети"состоитв том,чтобывсякое"Надо"взрослогочеловека,вплотьдо"надо верить","надо любить", стало как у детей:"хочется верить, хочется любить".
   Мудрость жизни Всегочеловека и закон благополучия человечества состоит в том, чтобы Надо каждого человека превратилось в его личное Хочется.
   В "Капитале" характерна стоящая в основе всего движения изначальная личная заинтересованность, прикрываемая потом всякими великими целями. Такой человек в основе своей существо родовое, ему нужно прежде всего хорошо устроиться на земле, самому и со своей семьей, при хорошей квартире, хорошем столе, одежде, докторах и дачах. Чтобы другие не мешали ему в этом, он вникает этой стороной и в жизнь других, в это "вечно человеческое", и так его личная заинтересованность во всем приходит к компромиссу в решении вопросов общественных, к "любезности" и ко всеобщей "теории относительности". Так у них происходит "размывание Бога" и замена Его личной заинтересованностью -- компромиссом "теории относительности". При личной заинтересованности, конечно, личность движется в сторону благополучия своего, в сторону труда, не связанного со страданиями, и мир разделяется на чернорабочих и чисторабочих. Война 1914 года осталась морально не оправданной. Значит, неоконченной. Теперь -- продолжение.
   Каким же образом победят Америка и Англия, если они не несут людям никакого объяснения бессмыслицы жизни, в которую ввергаются чернорабочие и вслед за ними чисторабочие? На "хочется" и "надо" сейчас можно весь мир разделить: Англия, Америка, бывшая Франция -- это все "Хочется". Германия и все, что позади ее к востоку, и весь восток -- это все "Надо". Мало того, "хочется" заключено в чисто капиталистических странах, "надо" -- в тех, где возможен социализм.
   Англия соединяется с Америкой, и Галифакс в ответ Гитлеру подтвердил продолжение войны и указал на необходимость соблюсти права малых народностей на самоопределение. Известно, как бедняк "самоопределяется", пребывая должником богатого! Но дело в споре злата и булата. Англия стоит за спиной принципа капитала. Германия, как и Россия, вынуждены были выйти из этого принципа, и от этого капиталистическое равновесие нарушилось.
   Ноябрь. В конце Пречистенки на мраморной доске написано "Уральские самоцветы" (контора) и на доске ниже еще "Шахты". И в этих конторах абстрактных шахт сидят люди, которые никогда не видали шахт и все-таки шахтами распоряжаются, и все зависит от них.
   Вот где источник разделения людей на классы, и вот как рождается власть.
   Пустынник Исаак Сириянин мог чуть ли не один только день пробыть епископом и сбежал в свою глубочайшую пустыню. Удаляясь в сладость пустыни, в "не от мира сего", он наивно не понимал эгоизма такого ухода. Каким счастьем показалась бы теперь возможность такого ухода современным пленникам цивилизации!
   И все же с этих страниц, написанных полторы тысячи лет тому назад, веет таким осязательным добром человеческой натуры, такой любовью и такой силой духа, что наше время является как несчастье, вызывающее глубокое состраданье -- до чего же пал человек.
   От многих людей слышу, какую радость испытывали они в первые дни революции и нэпа. Я же радость испытывал только один день в Петербурге, когда царь был арестован, и смолкли пулеметы на крышах, и зазвонили в колокола. С тех пор для меня почему-то радости не было. Разобрать -- почему?
   Л. устроила квартиру и сдала хозяйство матери. Пришел А. М. Коноплянцев и заметил, что впервые видит уход за мной. И я сам тоже впервые увидел, что у меня все как следует быть. Раньше "казалось".
   Когда прошла для всех обычная иллюзия влюбленности, у нас оказалось -это была вовсе не иллюзия, а средство сближения и духовного развития и обмена.
   После этого периода Л. стала мне матерью, и я родился вновь, по-новому стал жить, забывая даже о своих привычках. И даже характер во мне переменился, и весь я насквозь стал не таким, как был.
   Л. сказала:
   -- Ты только шевели меня, умей вопросами вызывать у меня мысли...
   А у меня это само собой давно сложилось, что Л. знает все, и я давно в тревоге о том, что я ленив как-то, сонлив и не умею спрашивать. Лучший образ ее, как ангел у сапожника, до сих пор у меня ничуть не помрачился".
   В 1945 году он запишет: "В глубине своей, мне кажется, она все знает и в ней содержится ответ на всякий вопрос глубокого сознания. Если бы я мог обо всем спросить -- она бы ответила на все. Но у меня редко бывает достаточно силы, чтобы ее спросить. Жизнь проходит часто так себе, как будто едешь на
   телеге, имея возможность лететь на самолете. Но только это большое богатство, сознавать, что все -- от себя и если я хорошенько только захочу, то пересяду из телеги в самолет или задам Ляле всякий вопрос и получу от нее всякий ответ".
   В 1948 г.: "Ляля мне остается неиссякаемым источником мысли, высшим синтезом того, что называется природой".
   Остановленное мгновение.
   Вспоминаю недавнее в Тяжине: мы гуляли в лесу. Над нами летали мельчайшие мошки. Л. спросила:
   -- Эти мошки живут один день?
   -- Меньше,-- ответил я,-- эти мошки -- мгновения.
   -- Взлетят и умрут?
   -- Возможно. Только им эти мгновения как вечность. Если бы удалось осознать всю совокупность сил, определяющих взлет этой мошки, нам через это раскрылась бы вся тайна Вселенной.
   -- И мы тоже так?
   И мы взлетаем на то же мгновение, только у нас есть человеческая задача вспыхнуть мгновением и так остаться: не умереть.
   Чудилось в тонком сне, из-под снега весной вытаяла первая кочка и на кочку села перелетная ранневесенняя птичка пуночка. Ей так было хорошо на этой кочке, как мудрой и покойно-уверенной царице всего: с этой кочки царица начала управлять движением весны.
   В тонком сне я догадывался, что снится о нас: это мы с Л. должны найти себе точку мудрого спокойствия и управления жизнью своей, направленной к бескорыстной радости. Замечательно, что в этот же день явилась мысль об устройстве постоянного жилья на реке.
   В этой любви нет устали, и когда станет трудно, то поглядишь на друга и подумаешь со скорбью: "Друг мой устал". Так свою усталость на него переведешь, а когда справишься, то оказывается, он оттого побледнел, оттого у него глаза стали большие, что тревожился за меня: не устал ли я.
   Любовь наша теперь отвечает человеку нашего времени, приведенному в постоянное движение, и совсем не похожа на прежнюю любовь, рассчитанную на создание уюта. В точном соответствии с этим находится прежний "монарх" и нынешний "вождь",-- там и тут "все как один", но там -- в постоянстве, а здесь -- в движении. В соответствии с этим находятся и орудия передвижения.
   Нет, не дни в нашем распоряжении, а только мгновения. Но даже и мгновения даются немногим, и как подумаешь о них -- сердце наполняется благодарностью.
   Пишу о вчерашнем дне и мучаюсь тем, что так мало взял себе от его богатств. Тружусь теперь, вспоминая тот день, когда взял все, и не могу нигде поравняться силой своего творчества с богатством проходящего дня. И даже то самое лучшее в моих писаниях становится жалким при сравнении с истраченным на него временем и, при подсчете вдохновенных минут, с часами, днями, неделями рассеяния, наступающего после вдохновения...
   Коротким временем страстной любви огромное большинство людей пользуется, чтобы свое Хочется превратить в Надо. Рождается дитя, и так двое любящих создают третье, любимое.
   Коротким временем своей страсти мы воспользовались, чтобы друг друга понять, и наша чувственная любовь стала нашим языком, на котором мы поняли друг друга и благодаря этому стали друг в друге находить невещественное Третье, ставшее на нашем пути впереди как любимое Надо.
   Всякие размышления и сомнения я отложил в сторону: пока Л. со мной, я чувствую любимое Надо через нее непосредственно. Так вот и началась моя новая жизнь, в которой самым главным стало чувство бессмертия не за чертой смерти, а от сего же дня, и бесконечность оказалась в своих руках и так же реальна, как веревочные вожжи к лошадке, бегущей туда, где нет ни конца, ни начала. Не те "бессмертные", кто оставил после себя на сотни и даже пусть тысячи лет памятники искусства и научные открытия, а тот бессмертен, кто смерть преодолел усилием духа так, что "плоть" его существа свалилась, как изношенная одежда.
   День рождения Ляли (11 ноября). Она пришла не одна, а привела с собой человека, который без нее не мог бы прийти.
   Подумать, вспомнить, сколько ей нужно было своей жизни пролить напрасно, чтобы какая-то капля попала в его душу, и стало возможным его привести с собой в это общество. И сколько он этого ждал! И вот все совершилось так просто...
   Вчера у меня мелькнула мысль о возможности у Ляли мечтательности, что она не верует, а вымечтывает в себе веру и талантливо об этом рассказывает (а я, дурачок, ей верю). Но сегодня, когда я увидал себя среди старух, похожих на каких-то особенных церковпых животных, понял попа, в каких тяжелых условиях он возится с ними, и еще -- какой сложный путь и я и Ляля должны были пройти каждый отдельно и вместе, я понял, что нет! это не мечта, а именно самая глубокая реальность, какая только может быть на земле.
   Основа моего переворота духовного состояла сначала в том, что исчезла искусственная черта, разделявшая в моей душе любовь чувственную от душевной и духовной: Л. научила меня понимать любовь в единстве, всю любовь как Целое.
   Второй этап моего нового сознания таков: как в понимании любви исчезла перегородка между грубой любовью и духовной, так смерть потеряла свое прежнее значение, и эта жизнь в своей творческой силе, минуя смерть, соединилась с жизнью бесконечной. Оказалось, что можно смотреть вперед поверх смерти.
   Я сегодня нашел в себе мысль о том,что революционеры наши и церковники ограничены однойи той же чертой,разделяющей мир на небесный (там, на небе) и на мир земной (здесь, на земле).
   То же самое "царство" одни видят по ту сторону, другие -- по другую той же самой черты, проходящей через их собственную душу и ее ограничивающей. Тип "земного" человека Ставский, тип "небесного" Гаврила, оба свое ограниченное закрепляют в форме и, подменяя существо такой формой, поклоняются ей и призывают других к тому же и принуждают.
   На самом деле черты такой между земным и небесным миром вовсе не существует.
   Прочитав одно письмо Олега, напечатанное на машинке, вдруг понял не по смыслу, а как-то прямо машинописью (если бы от руки -- может быть, и не понял бы), что по существу своему он был поэт, стремящийся выбраться на волю из старых форм православия.