Привалов Борис. Сказ про Игната-Хитрого Солдата

   - Сюда ни волк, ни медведь не заскочат, - забасил Дурында. - Видишь, сколько царапин на стене? Пытался медведь, лесной боярин, в неё залезть, да только когти затупил!
   Дурында легко, одним движением могучего плеча отвалил от двери громадный, как печь, камень.
   - Посвети-ка! - попросил он. - Добро... До зари конь простоит, ничего с ним не станется.
   - Морду ему завяжи получше! А то голос подаст - беды не оберёшься! беспокойно произнёс коротенький человечек.
   - Так чем же завязать-то? - удивился Дурында. - Кафтаном моим, что ли?
   - А, дьявол тебя побери! - заскулил коротенький, поставил фонарь на землю и начал раздеваться. - Гол как сокол, а туда же... в сотоварищи... Пояса и то за душой нет!
   Продолжая ругать Дурынду, он снял кафтан, потом холщовую длинную рубаху. Поёжился с непривычки, быстро влез в кафтан.
   Дурында взял рубаху, разорвал её вдоль.
   - Злыдень, ты и есть злыдень! - запричитал коротенький. - Своё бы рвал!
   - Так завязать-то чем же? - пробасил Дурында. - Зато уж не гугукнет.
   Он ловко спеленал морду коню, закрепил узел на шее. Потом загнал коня в кузницу, вновь завалил дверь камнем.
   Коротышка за это время обошёл вокруг кузницы с фонарём.
   - Кажись, всё, - сказал он, возвращаясь к двери. - Теперь назад, а то, не ровён час, схватится нас князь.
   - Кабы не приметили конюхи чего, - опасливо произнёс Дурында. Несдобровать тогда нам.
   - Нам? Хе-хе, - не то закашлялся, не то засмеялся коротышка. - Не с нас, а с конюхов за коня спросят. Запорют двух-трёх - велика ли беда? А мы без барыша не будем!
   Конокрады двинулись назад, к дороге. Под тяжёлыми шагами Дурынды ломались сучья и ветви кустарников.
   - Не топай, ирод, не топай! - озлился коротышка. - Тебя за версту слышно, медведь ты этакий. Всё дело погубишь!
   Игнат спустился с дубка, захватил своё имущество и, спотыкаясь, проваливаясь в трухлявые пни, пошёл, стараясь не упустить из виду конокрадов.
   Вот и дорога. Пыль глушила шаги. Дурында с коротышкой, а за ними Игнат шли беззвучно.
   Пройдя версты полторы, коротышка сказал Дурынде:
   - Вместе нам являться негоже. Ты заходи на поляну с одной стороны, а я с другой!
   Дурында свернул в лес, а коротышка, помахивая фонарём, двинулся дальше.
   Игнат затаился, долго глядел вслед удаляющемуся светлому пятну.
   Затихли в лесу могучие шаги Дурынды.
   "Куда ж двинулись лиходеи? - задумался Игнат. - Не иначе тут лагерь у них..."
   Солдат отвязал сапоги с железного посоха, надел их на ноги, пошевелил пальцами:
   - Ну, самоходы, ать-два!
   Игнат зашагал в ту сторону, куда скрылся коротышка с фонарём.
   Через некоторое время справа от дороги, в лесу, услышал он какой-то неясный шум, голоса.
   Осторожно пробираясь сквозь кусты, Игнат вышел на тропу, а она вывела его на большую поляну. На дальнем конце поляны пылали факелы, освещая небольшой шатёр.
   Громко ржали лошади, раздавались крики челяди. В отдалении, за стеной деревьев, пылали два больших костра.
   - Ого-го! - обрадовался Игнат. - Сон, кажется, в руку: найдётся и мне тут что-нибудь на зубок!
   Стараясь всё время быть в густой тени деревьев, он пошёл вокруг поляны, подбираясь к шатру.
   Возле шатра на коврах и подушках возлежал большой толстый человек в богатом кафтане и сафьяновых расшитых сапожках. В ногах у него блестело соболье одеяло - чтобы прикрыться в случае тумана.
   Но не дорогое убранство удивило Игната: у толстяка на груди полотенцем висела светлая борода.
   Она упиралась в толстый круглый живот, который нылезал из кафтана, как тесто из опары.
   - Растил барин бороду на посмешище городу, - пробормотал Игнат. - Вот чудеса-то: я таких бород давненько не видывал! А брюхо-то нажевал боярин! За целую роту небось ест и пьёт! Рот до ушей, хоть завязки пришей! Чудно!
   На пальцах княжеской руки играли, искрились в неверном свете факелов кольца с камнями-самоцветами.
   "Князь Данила! Сельцо - за кольцо! - припомнились Игнату слова бобыля Савелия. - Эх, сковать бы из тех колец цепь, да князя на неё!"
   Из-за шатра вышел коротышка-конокрад, поклонился.
   - Где был? - спросил князь.
   - За охотничками присматривал, князь-отец, - доставая лбом до подушки поклонился коротышка. - Будет завтра дичина, Данила Михайлович, непременно к столу будет.
   "Ого, сам Данила Стоеросов! - обрадовался подтверждению своей догадки Игнат. - На ночную прохладу глядя, вылез остудиться! Вот так оказия!"
   Рядом с князем валялся на ковре бритый мужчина неопределённых годов не то чтобы толстый, а весь пухлый, будто налитой жиром. Щёчки его набрякли, как воск на свече, которая только-только начала оплывать. Толстые бледные губы болтались - казалось, что он запихал в рот блин, да не мог его проглотить, и края блина так и остались висеть наружу. Когда бритый поднимал свою пухлую руку, чтобы взять ковш с вином, то рука просвечивала розово, сквозилась жирком.
   - Наш род, род бояр Голянских, всегда славен был конями, - пришлёпывая при каждом слове губами-блинами, вяло молвил пухлый барин. - Тебе, князь, вестимо, из каких конюшен был игреневой масти жеребец царя-батюшки Алексея Михайловича?
   - Неужто из твоих, из голянских? - равнодушно спросил Стоеросов.
   - Истинно, князь, истинно! - захлебнулся радостным смехом пухлый барин. - Конь, что ты у меня купить хочешь, из того же рода. Если его из Болотного края увести да в столицу доставить, большие деньги взять можно.
   - Я тебя, боярин, не неволю, - сказал князь, - продавай кому хочешь.
   - Уговор дороже денег, князюшка, - зашлёпал губами Голянский. - Раз я тебе слово дал, то сдержу, хоть себе в убыток...
   Слуги сменили факелы, принесли свечи.
   Игнат всё прикидывал и примеривал, как бы ему половчее выйти к шатру, на свет.
   Голянский начал хвастать, как его любит какой-то граф Темитов и как могущественный граф шагу без него ступить не может.
   А потом князь Данила начал вздыхать о прошлом:
   - Да, были времена... ох! Вот прежде... ох! При царе Алексее Михайловиче...
   Пламя свечей не колыхалось в тихом воздухе. Только когда слуги по команде коротышки расстелили на ковре скатерть, то все лепестки пламени сразу метнулись в сторону, легли, чуть не погасли.
   Голянский, испугавшись рывка пламени, тоже было дёрнулся, сполз в сторону.
   - Не бойся, боярин! - лениво проговорил князь. - Я слышал, твой граф Темитов трусов не балует.
   - Я, князюшко, никогда ничего не боюсь, - зашлёпал губами Голянский. Вчера, когда к тебе ехал ночью по лесу, на меня набросилось сто волов! Я схватил кнут - раз, два, три! - всех разогнал. Один меня даже успел поцарапать - вот след на руке, видишь?
   Голянский показал свою розовую, словно из сала слепленную ладошку.
   - У нас-то, гостюшко дорогой, почитай, и во всей округе ста волков не наберётся, - с поклоном молвил коротышка-конокрад.
   - Да ты что? Мне, боярину, не веришь? - опешил Голянский.
   - Право слово, не наберётся! - подтвердил князь.
   - Ну, может, полсотни - я их во тьме не перечитывал! - согласился Голянский. - Схватил кнут да ка-а-ак пошёл их крестить...
   - Наверно, волков-то дюжина была, - произнёс коротышка, - большая стая...
   - Да, дюжина, это точно, - подхватил Голянкий.
   - А может, и полдюжины? - задумчиво, словно рассуждая сам с собой, проговорил князь.
   - Разве полдюжины мало? - спросил Голянский. - Ведь волки, чай, не воробьи!
   - Да нынче-то, гостюшко дорогой, из-за жары волки отсюда в болота ушли, - сказал коротышка. - Может, один какой набежал бешеный.
   - Бешеный, вестимо, бешеный! - обрадовался пухленький Голянский, не ведая, видно, как закончить неприятный разговор. - Он один дюжины обычных стоит!
   - А ты его видел? - спросил князь.
   - Как же! Вот так, справа, куст и что-то шевелится. Я хватаю кнут раз, два, три!
   - Ну, а руку-то, гостюшко, кхе-кхе, где оцарапал? - едва сдерживая смех, спросил князь.
   - А ты, Данила Михайлович, чем надсмехаться, попробовал бы ночью по лесу бежать! - обиженно проговорил Голянский. - Так исцарапаешься - себя не признаешь! Колючки кругом, рвут одежду, как собаки!
   Князь, а за ним коротышка-конокрад и другие слуги рассмеялись.
   Голянский растерянно поглядывал на смеющихся.
   - Что тут смешного? - бормотал он, шлёпая губами больше, чем обычно. Ей-богу, за кустом что-то шевелилось: хрясь-хрясь...
   Князь хохотал - рот нараспашку, а глаза - круглые, совиные оставались сонными, словно незрячими.
   - Потешил ты меня, боярин, - сказал Стоеросов. - Теперь и за трапезу приняться в самый раз. Эй, Спирька! - кивнул он коротышке. - Прикажи, чтоб подавали!
   Спирька поспешил к котлам. А Игнат вновь почувствовал, как голод мучительно наполняет всё тело. "Пора и мне в бой вступать!" - решил он, одёрнул кафтан, посох железный положил, как ружьё, на плечо и шагнул из кустов к шатру.
   - А-а, солдаты! - взвизгнул Голянский и опрокинулся на ковёр.
   - Что-о-о? - уставился на Игната князь. - Кто это?
   Заслышав визг пухлого боярина, коротышка Спирька повернул от котлов назад.
   Подбежали слуги, встали кругом, но подойти к Игнату боялись.
   Спирька растолкал всех, глазами-зёрнышками солдата оглядел с головы до ног, сказал князю с поклоном:
   - Это, батюшка Данила Михайлович, отставной солдат. - И строго, с презрением к Игнату: - Ты кто, солдатик?
   - Прохожий, обшитый кожей! - беря посох, как ружьё "на караул", гаркнул Игнат.
   - Как зовут? - продолжал Спирька.
   - Зовут зовуткой!
   - Идёшь откуда? - спросил князь.
   - Где был, там нет. А где шёл, там след! - отрапортовал Игнат.
   Кто-то из слуг засмеялся.
   - Я тебе покажу, как нужно с князем разговаривать! - зашипел на Игната Спирька, и змеиные глазки его блеснули злобой. - Эй, Дурында!
   Легко, одной рукой отодвинув с дороги слуг, появился великан Дурында.
   - Это... это... ещё кто таков? - вновь задрожал от страха губошлёпый боярин.
   - Мой телохранитель и оруженосец, рында, - гордо молвил князь. - А вот Спирька его по-своему кличет - Дурындой! Пошто, Спирька, так его пронываешь?
   - За глупость, князь-отец, за глупость, - поклонился Спирька. Силёнкой его бог не обидел, а умишком обделил. Одно слово - Дурында.
   - Звали? Ну так тут я, - пробасил Дурында.
   - Вот солдатик заявился неизвестно с каких краёв, - ткнул пальцем в Игната Спирька, - разговаривать не желает, шутки шутит. Развяжи-ка ему, солдатику, язык! Чтоб знал, как с князем-батюшкой говорить положено!
   - Эх, доля солдатская, - с притворным вздохом сказал Игнат, недошагнёшь - бьют, перешагнёшь - бьют...
   - Говори всё толком, пока не проучили! - зашипел Спирька. - Кто таков, как сюда попал, что в мыслях таишь?
   - Стой, конь лихой! - усмехнулся Игнат. - Ты языком-то мели, да не забывай: на Руси не одни караси, есть и ёршики. А Дурынде, раз он твою команду слушает, так в дураках и жить.
   - Свернуть его в бараний рог, смутьяна! - закричал Спирька.
   - Что глядишь, как змея из-за пазухи? - рассмеялся Игнат. - Зубы показываешь, а кусать боишься? Я - солдат русский. Сам не дерусь, а семерых, ежели придётся, не боюсь...
   Уловив ободряющий кивок князя. Дурында, растопырив руки, двинулся на Игната.
   - Так тебя ж, детину, свалить легче, чем камышину, - рассмеялся Игнат. - Ладно, убивать не убью, а на землю уложу.
   Он спокойно, как на штыковом учении, сделал мгновенный выпад железным своим посохом. Железный тупой удар пришёлся великану в грудь. Дурында охнул, руки его повисли безжизненно, он упал на колени, застонал, затем свалился на бок.
   - Да, силушка у него отменная! - сказал Игнат. - Очнётся, авось и поумнеет!
   Слуги бросились к Дурынде.
   - Ну, погоди... - зашипел Спирька Игнату в ухо. - Посчитаемся!
   - Вижу, вижу, солдат ты бравый, - растерянно молвил князь. - Штыковой бой разумеешь. Лихо ты его положил, лихо!
   - Рад стараться! - приставил к ноге свой посох Игнат. - Я Захаровны-травницы сын Игнат. Двадцать пять лет отслужил под знаменами царя-батюшки Петра Алексеевича. Иду домой.
   - Ночью, по этому лесу? - удивился Голянский.
   - Так я ж у себя дома, - улыбнулся Игнат. - Чего бояться? Взять с меня нечего, а съесть меня некому.
   - Какие вести принёс? - спросил князь, - Что видел в дороге, что слыхивал?
   - Ах, люди добрые, - проникновенно сказал Игнат и погладил усы, - не дали вы мне с дальнего похода отдохнуть да начали спрашивать. Вы бы прежде накормили меня, напоили, отдохнуть положили, да тогда бы и вестей спрашивали.
   - Хам, ирод! - запричитал Спирька, буравя Игната своими змеиными немигающими глазками. - С кем говоришь? Как осмелился князю-батюшке указывать?
   - Ты, змей, вот что разумей, - грозно произнёс Игнат, - у меня под ногами не вейся! При всём честном народе тебя упреждаю. Ещё раз под руку подвернёшься - головы не сносишь. Ты не Дурында - удара солдатского не выдюжишь!
   - Не трогай Спирьку, солдат, - сказал князь. - Он слуга наш верный... Иди пока к поварам, тебя накормят. Потом явишься, вести скажешь.
   - Рад стараться! - гаркнул Игнат. - Спасибо на добром слове! А то за весь день полкуска хлеба, всего и съел.
   - Чудно! - улыбнулся князь. - А я вот, почитай, уже года три хлеба не ем.
   - Вот лихо! - удивился Игнат. - Да как же это прожить без хлеба можно?
   - Живу, - продолжал князь с усмешкой. - То блины, то пироги, то калачи... Так без хлеба и обхожусь.
   Пухлый боярин закатился смехом, повалился на ковёр, чуть было не опрокинул шандал со свечами.
   "Наш князь Стоеросов хоть куда, - думал Игнат, шагая через поляну к зазывному свету поварских костров, - голова - грош, борода - сто рублей".
   Когда Игнат уселся возле котла и принялся уписывать всё подряд, что ему с уважением подносили повара, Спирька направился к шатру.
   Князь и его гость ели жареную рыбу и запивали её бражкой.
   - Как у тебя, князь, всегда потешно, - восторгался Голянский, - то драка, то ещё что-нибудь...
   - Гей, Спирька! - Князь покосился на слугу. - Проучил тебя солдат?
   - Поживём - увидим, - мрачно молвил Спирька. - Ох, князь-батюшка, и натерпимся мы горя с этим солдатом, чует моё сердце.
   - Не каркай, не каркай... - замахал жирной ручкой Голянский, - ты всегда плохое говоришь...
   - Вот помяните моё слово, боярин, - не унимался Спирька. - Беду он нам принёс, солдат этот.
   - Вот, помню, в прежние времена... - начал было князь, но на дальнем конце поляны послышался тревожный шум.
   Стоеросов, Голянский, Спирька, слуги замолкли, насторожились.
   Слышно стало, как кто-то бежит по поляне, тяжело дышит.
   - Князь-батюшка! - закричала тёмная фигура, приближаясь к костру. - Не вели казнить...
   Из темноты выбежал старший конюх - бородатый, в рваной рубахе, рухнул на землю, к ногам князя.
   - Беда, князь, беда... - бормотал, едва переводя дух, конюх.
   - Что, ирод, что ещё? - пихнул конюха ногой в бок Спирька.
   - Господи спаси и помилуй! Господи спаси и помилуй! - мелко закрестился Голянский. - Гос...
   - Коня боярского воры свели! - одним духом выпалил конюх и снова уткнулся головой в траву.
   - Не усмотрел! Не уберёг! - продолжал пинать сапогами в бок конюха Спирька. - Изведу, ирод!
   Голянский от испуга губы совсем распустил, уши развесил, глаза растопырил. Язык во рту вспух, еле-еле ворочался:
   - Ко...ко...ко...ня мо...мо...мо...его...
   - Живьём сожгу! - зашипел Спирька.
   - Не погуби, князь-батюшка! - снова закричал конюх.
   Голянский наконец смог заговорить, тяжело ворочая языком:
   - Знаешь, сколько этот конь стоит? А? Что ж это... господи... князь... как же это... Я графу буду челом бить... обижают меня тут...
   - Конь мною ещё куплен не был, - спокойно сказал князь. - Твой конь, боярин, украден... твои деньги сгинули...
   - Мой? - завизжал Голянский. - Ах, он ещё мой! Не твои ли тогда, князь, слуги его и украли? Я графу всё поведаю!
   - Что? - грозно вскинул голову князь. - Я - конокрад? Да за такие слова...
   - Что мне слова! - всё громче визжал Голянский. - Мне деньги подавай, князь! Твои сторожа его проспали, с тебя и спрос!
   - Спирька! - сказал князь с затаённой угрозой в голосе. - Ежели не найдёшь коня, не сносить тебе головы! Ты за сторожей и конюхов в ответе!
   - Ведаю, князь-батюшка, кто коня свёл, - склонился в поклоне Спирька. - Солдатик этот, Игнат, не иначе. Ночью он по лесу бродяжил? Бродяжил. Явился тут, аки дух бесплотный? Явился. Такой хоть какого сторожа обведёт-обманет! С него спрос, с вора!
   - Истинно, князь, истинно, - зашлёпал губами Голянский. - Солдат сейчас по дороге шёл, должен был воров видеть. А нам того не сказал. За шуточку-прибауточку спрятался! Значит сие: либо сам солдат вор, либо с ворами заодно...
   Князь ухватился за слова боярина, как голодный волк за ягнёнка:
   - Или вор... или с ворами заодно?! Взять его! Связать! Порешу конокрада!..
   - Теперь посмотрим, кто кого! - зашипел Спирька и, подобрав полы кафтана, бросился к поварам.
   ... Игнат сидел в тепле костра, выскребал ложкой десятую миску ухи и успевал ещё байки сказывать:
   - Кончилось Полтавское сражение. Сижу я на барабане, пироги ем... Съел сто пирогов. Ем дальше, вдруг слышу - что-то лопнуло. Ну, смекаю - живот лопнул. Ан нет...
   - Что ж лопнуло? - спросил самый молодой из поваров.
   - Ремень с пряжкой, вот что! - подмигнул Игнат и отправил в рот последнюю ложку ухи.
   Ложка осталась торчать во рту Игната: так быстро набросили на него скатерть и связали по ногам, по рукам.
   - К батюшке-князю несите вора, - услышал Игнат торжествующий хриплый голос Спирьки. - Данила Михалыч сказать изволил: "Пусть за это перед богом отвечу, но конокрада головы лишу".
   3. Ночной князь
   Лучше споткнуться ногой, чем языком
   Народная пословица
   Князь Данила Михайлович Стоеросов рос баловнем. С младенчества славился леностью и строптивостью. А в юные годы к этому прибавилась ещё слепая вера во всякие приметы да предсказания. Вот эти свойства характера и сыграли коварную роль в жизни князя.
   Из-за веры в различные приметы и предсказания князь в своей жизни превратил ночь в день, а день в ночь.
   Дело было так: некая старуха-ворожея чуть не из самой туретчины забрела в Болотный край и сразу же начала гадать на воске, на пепле, предсказывать судьбу, лечить скотину от дурного глаза. Заодно она изгоняла мышей из изб, заговаривала зубную боль и бессонницу.
   - В добрый час молвить, в худой промолчать, - начинала она. - Ни днём, ни ночью, ни по утренней заре, ни по вечерней, а стала я ворожить, как нечего стало в рот положить. Не жалейте, люди добрые, добра за слово вещее... Скажу всю правду - что было, что будет, чем закончится.
   Ворожея была хитрой и смышлёной: предсказания её сразу раскусить не каждый мог - к чему бабка клонит?
   Князю Даниле Михайловичу она при первой встрече предсказала, что ждёт его плохая новость, которая в своё время обернётся и не такой уж плохой, но всё же князь будет сильно гневаться, хотя потом остынет, потому что от судьбы не уйдёшь, а лето мокрое, видно, небо на землю обиделось, кабы реки из берегов не вышли, кабы потоп не начался.
   И ещё наговорила старуха сорок коробов всяких небылиц. А лето и впрямь стояло очень дождливое: хлеб на полях чуть не на корню загнивал, крестьяне, кто мог, из Болотного края бежали в Заболотье - ходили слухи, что там урожай ожидается богатый, ноги с голодухи не протянешь.
   Каждый день приносил князю неприятности: то беглого мужика поймать не успели, то из болота вода потекла на поле, то ручей какой-нибудь до того разбух, что начал избы подмывать и крушить. Для того чтобы предсказать худую весть, никакого колдовства не нужно было!
   На следующий день после "предсказания" князь узнал, что его лучшая, любимая борзая собака улизнула ночью из псарни, пыталась зачем-то перебраться на другой берег мелкой речушки - видно, там какой-то приблудный пёс полуночничал, - да не справилась с усилившимся из-за ливней течением. Поток понёс борзую, а в Бесовом омуте её закрутило и она утопла.
   Стоеросов кричал на псарей так, что крестьяне ближайшего села приняли раскаты княжеского голоса за гром и ворчание надвигающейся грозы.
   - Вот и плохие вести, - вздохнул князь, когда немного отлегло от сердца. - Всё верно бабка-ворожея сказала...
   К вечеру, однако, борзая нашлась: оказывается, хотя её и унесло течением далеко, но всё-таки она выбралась на берег. А в Весовом омуте закрутило и утянуло на дно какую-то дворняжку без роду и племени, которую в предрассветных сумерках перепуганные псари приняли за княжескую любимицу.
   - И про это ворожея угадала! - радовался князь. - Говорила же бабка: всё добром кончится, гнев мой остынет... Вещая старуха!
   Во время второй встречи с ворожеей князь велел ей сказать доподлинно: когда он, Стоеросов, умрёт?
   Старуха крутила и так и этак, но князь требовал точного ответа.
   - Пока не скажешь - сидеть тебе в яме! - вспылил было Стоеросов.
   Но тут ворожея упала ему в ноги и запричитала:
   - Ой, княженька, не губи мою душеньку! Одно могу сказать: большая беда к тебе придёт во сне, ночью. А вот когда помрёшь, не вижу, всё во мраке... Видно, долго жить будешь! Но бойся сна ночного, княженька!
   Ворожею из хором княжеских отпустили, и она, уразумев, что шутки со взбалмошным Стоеросовым плохи, поторопилась исчезнуть из Болотного края.
   Однако бабка хитрющая была: за испуг свой князю отомстила - ночного сна его лишила.
   Князь сперва загрустил: как быть? А потом нашёл выход: спать он стал днём, а всё, что люди испокон веку делают днём, стал делать ночью.
   По ночам он, выслушав доклады слуг, решал все вопросы, совершал прогулки, принимал гостей.
   Завтракал он вечером, обедал среди ночи, а ужинал рано утром.
   Сразу же после восхода солнца он ложился спать. Летом просыпался среди дня, съедал что-нибудь, немного гулял и снова заваливался на боковую.
   Зимой, когда ночи длинны, а дни коротки, Стоеросов не высыпался, поэтому по ночам был вял, сонлив и злобен не в меру. В это время слуги старались на глаза ему не попадаться. Но одиночества князь тоже боялся и, не видя никого рядом, злился ещё больше. Тогда в хоромах начиналась гроза кричали избитые слуги, летела щепа от столов и лавок.
   ... Сидел же Стоеросов в Болотном краю безвыездно из-за собственного упрямства.
   В молодые годы князь часто выезжал в Заболотье. Живал подолгу в Москве белокаменной, где у него был свой дом, в новой столице - Санкт-Петербурге бывал.
   Как раз в это время царь Пётр повелел боярам и прочим знатным лицам бороды брить.
   А большие бороды издавна считались боярским украшением. Чем борода гуще да обширнее, тем славы и знатности боярскому роду больше.
   - Не борода уважение приносит, а дело! - сказал царь Пётр. - Чтоб духу от боярских бород не осталось! А кто упрямиться будет, тот мне враг!
   Неизвестно, точно ли эти слова молвил Пётр Великий: одни говорили так, другие - этак. Однако бороды начали стричь и брить.
   Стоеросов же недаром отличался с ранних дней своих завидным упрямством и строптивостью. Рос он в Болотном краю под крылышком отца, старого князя Михаилы, ни в чём не ведал отказа, никто ему никогда не перечил.
   А тут вдруг как снег на голову царский указ: бороды долой!
   У молодого же князя Стоеросова, как нарочно, всей гордости-то было одна борода, в Болотном краю отращённая и взлелеянная. Приехал он в Москву, думал поразить всех своим бородатым великолепием - и, словно назло, такая конфузия!
   Взыграли в князе упрямство да строптивость:
   - Не стану брить: как жил с бородой, так и буду. Моя борода, что с ней хочу, то и ворочу! Борода должна быть в чести, а усы и у собаки есть!
   Сказывают, что про слова эти узнал царь-государь Пётр Алексеевич и приказал:
   - Князя этого болотного привести немедля ко мне на ассамблею, сам буду брить его при всём честном народе! Не будет в другой раз болтать лишку!
   Послали за князем. Однако кто-то из друзей предупредил молодого Стоеросова, и тот успел удрать в свои дремучие края.
   На городской заставе князя Данилу остановили солдаты-будочники и потребовали уплатить пошлину за бороду.
   - В Петербурге дрова рубят, по всей Руси щепки летят, - пробурчал Стоеросов.
   - Любишь кататься - люби саночки возить! - захохотали стражники. Хочешь бороду носить - плати, боярин!
   Стоеросов побоялся будочников укорить каким-нибудь жарким словом помнил, как только что из - за языка своего чуть в большую беду не попал.Заплатил пошлину, получил бороденный знак - квадратный, медный, - на котором, как на монете, буквы выбиты: "С бороды пошлина взята".
   - Не потеряй, боярин, - сказали стражники, - а то снова платить пошлину будешь! Не суй бороду близко к городу!
   С той поры князь из Болотного края - ни ногой. Сначала боялся: как бы не побрили.
   А потом уже и в привычку вошло в своей вотчине родовой сидеть, править по старинке, по-боярски.
   - Ежели я государю понадоблюсь, - гордо говаривал князь, - то ко мне курьера пришлют, позовут, поклонятся!
   Но, видно, Пётр Великий и без Стоеросова со своими делами управлялся царёвы гонцы так и не примчались в Болотный край.
   Князь продолжал жить по своему разумению. Только имя Петра запретил своей челяди произносить. А тех крестьян, кого Петрами кликали, начльно перекрестил в Павлов.
   После того как Стоеросов день на ночь сменял, народ уже иначе и не называл его, как Ночным князем.
   - Наш Данила-то Михайлович, сказывают, по ночам свои хоромы обхаживает да собакой взлаивает, - говорили мужики меж собой.
   Вздохнул Стоеросов облегчённо, когда до него весть дошла о смерти Петра Великого. И ещё пуще возгордился. Бороду чуть не на блюдо золотое клал, когда за стол садился. Однако обычаев своих не изменил: из вотчины своей - ни на шаг.
   Да и как Ночному князю выезжать в Заболотье: ведь там-то люди жили днём, а ночью спали!