Привалов Борис. Сказ про Игната-Хитрого Солдата

   - Мне и тут хорошо, - хвастал обычно князь редкому гостю. - Лучше моих краёв и нет на свете ничего!
   Заезжий гость молчал, кивал головой: что ж, недаром в пословице молвится - всяк кулик своё болото хвалит.
   Похвальба похвальбой, однако дела на княжеской земле шли плохо.
   Крестьяне были в полной кабале у князя и нищали год от года.
   Всё меньше становилось рабочих рук в деревнях и сёлах, всё больше хирела земля.
   Те, кто помоложе да похрабрее, уходили через леса и топи в Заболотье, подальше от Стоеросова и его слуг. Но большая часть крестьян с места не трогалась.
   - Это ещё вилами на воде писано, - рассуждали мужики, - либо лучше в других местах живётся, либо нет. Князьёв да бояр и там хватает. Тут же, как ни кинь, всё край родной. А в родном-то краю и беда горем не кажется...
   ... В это лето небывалая засуха обрушилась на стоеросовские владения.
   Стоеросов запечалился: поля горели, никаких доходов княжеской мошне не предвиделось. Значит, нужно что-то хитрое измыслить, а то, не ровён час, до того обнищаешь, что с одной бородой останешься.
   Вместе с верными слугами своими стал князь думу думать: как из лихолетья выгоду себе получить, как крестьянское горе-злосчастье в золото превратить?
   Людей, которым Стоеросов доверял, как себе самому, в Болотном краю имелось двое: братья-богатеи Спирька и Парамон.
   Спирька, по прозвищу Черт, был хитёр и коварен. Его безбровое, словно пылью посыпанное лицо с еле видными, серыми, как кусочки коры осиновой, немигающими глазками постоянно маячило рядом с князем.
   Стоило Стоеросову взглянуть на чубук, как Спирька уже набивал его табаком, приносил мерцающий алый уголёк для прикуривания.
   Если князь сердился, то Спирька тащил плётку и сам первый спину подставлял: дескать, от любимой руки и побои сладки.
   Но окончательно князь стал доверять Спирьке потому, что уж очень ловко тот отгадывал княжеские сны и знал великое множество примет.
   - Сегодня, князь-батюшка, виделось тебе море синее, волны бурные, паруса белокрылые, - вкрадчиво говорил Спирька, когда в начале ночи князь садился за завтрак. - А потом приключалась буря... ветер поднялся... страсть!
   - Чудеса! Одни у нас думы, Спирька, - с благодарностью молвил Стоеросов. - Потому что предан ты мне и своих мыслей не имеешь.
   - Не имею, князь-батюшка, - целуя руку Стоеросову, бормотал Спирька, не имею... Разве с отцом родным можно мысли разные иметь?
   А секрет отгадывания был прост: князь имел привычку разговаривать во сне. Уж какой днём сон, когда солнышко на небе, птицы поют, ветерок листвой играет, вся природа жизни радуется! Чёрт подслушивал княжеской бормотание, соображал, что к чему. Вот и все чудеса!
   Приметы Спирька чаще всего придумывал сам.
   - Рога у месяца нынче круты. К чему бы это? - спрашивал, к примеру, Стоеросов.
   - К добру, князь-батюшка, - не задумываясь, отвечал Чёрт. - Овёс хороший уродится. Верная примета.
   Бывало, схватится Стоеросов за бок:
   - Ой, Спирька, колет! К чему бы это?
   - Левый бок колет? Это, князь-батюшка, всё одно что увидеть, как заяц лапой умывается. Верная примета, дедовская.
   - А заяц... лапой... к чему? - пугался князь.
   - К радости, беспременно к нежданной радости! Либо охота будет удачной, либо сон весёлый привидится!
   Перед князем Спирька расстилался блином: хоть режь его, хоть ешь, хоть выброси. Но для слуг не было злее и страшнее пса, чем Спирька-Чёрт.
   Когда он видел какой-нибудь, как ему казалось, неполадок, то немигающие бисеринки Спирькиных глаз начинали сверкать со змеиной яростью, и никогда нельзя было угадать, какую пакость Чёрт сотворит через мгновение.
   Мечтою всей Спирькиной жизни было найти клад - одно из тех многочисленных сокровищ, которые, по преданию, таились в землях Болотного края. Из поколения в поколение передавались легенды о спрятанных и закопанных сундуках с золотом и коробах, наполненных самоцветами.
   - Ханские орды совсем рядом стояли, - сказывали старики, - да болото переступить побоялись. А здесь со всех краёв бояре скопились - убегали от хана... боялись, как бы в плен не попасть.Ну и прятали всё, кто чем богат был.
   О кладах и о своей преданности Стоеросову Спирька-Чёрт мог говорить без передышки целую ночь. Но это не мешало ему, используя своё положение управляющего, обворовывать князя при всям удобном и зачастую не слишком удобном случае.
   ... Вторым по влиянию на князя человеком в Болотном краю считался брат Спирьки - Парамон, сельский поп.
   Такой же коротенький, как Спирька, Парамон отличался необычайным тщедушием - был худенький, словно подросток.
   А на мелком теле, как тыква на колышке, сидела лысая голова с едва приметной жёлто-рыжей бородёнкой.
   - У самого плечи уже лба, - зло шипел Спирька, - а хлебом не корми, дай покрасоваться!
   Поп Парамон любил быть на виду. Когда оказывался в княжеских сводчатых палатах, то непременно садился поближе к Стоеросову - всё позаметнее.
   Скамью выбирал повыше - пусть даже ноги до половиц не доставали, мол, я не ниже других.
   Ковш для питья выбирал большой - дескать, и мы не лыком шиты, не менее других выпить можем.
   Рот у попа Парамона был мокрый, толстый. Он шевелился, топорщился на жёлтом, как старая свечи, лице алой тряпицей.
   Парамон стал любимцем князя вопреки желанию Спирьки.
   Спирька боялся брата. Знал, что Парамошка если и не хитрее, то уж, во всяком случае, учёнее - недаром его наукам всяким мудрёным в городе обучали, попом сделали.
   - У-у, Чёрт! - ругал поп Спирьку. - На брата единокровного наушничаешь! Каким ты только зельем князя приворожил? Да ладно, дай срок, будет и на моей улице праздник!
   Долго выжидал Парамон подходящего момента и дождался.
   То ли Стоеросов переспал, то ли объелся, то ли опился - только занедужил крепко. Лежал, стонал, всех гнал прочь, временами даже в забытьё впадал. Весь день князь глаз не сомкнул, а чем ближе к ночи, тем больше страху терпел - боялся он ночного сна, запомнил предсказание ворожеи. А вдруг после бессонного дня ночью сон сморит, что тогда? Может, в эту именно ночь беда и придёт! Одолеет хворь, подрубит под корень!
   Спирька с ног сбился - искал знахаря. Бабка-травница Захаровна на неделю в лес ушла, травы целебные собирать - не сыщешь, не кликнешь.
   За лекарем в Заболотье ехать? Пока туда да пока обратно, что от князя останется за это время?
   Тут-то и взял своё Парамон. Обучили его в городе, видно, не только поповской премудрости, но и многому другому. Взялся он вылечить князя.
   - Избавишь меня от хвори, - в промежутке меж двумя стонами изрёк князь, - первым другом будешь. Ежели твоё лекарство не поможет, сгною в яме, не погляжу, что ты поп. Вот в прежние времена были лекари... эх... ой... ой...
   - Отступись, Парамошка, отступись! - шипел Спирька. - Голове твоей надоело на плечах сидеть, что ли?
   - Усидит голова, усидит, - спокойно отвечал Парамон.
   Он достал из-под рясы кривой бычий рог, закнутый тряпицей. Поднёс рог к свече, вынул трячицу, заглянул внутрь.
   Спирька, сгорая от любопытства, тоже сунулся к рогу, чуть головой с братом не стукнулся.
   - Смотри, смотри, - усмехнулся Парамон, - тайны тут нет.
   В роге плескалась вода. Пламя свечи отражалось в ней.
   - Ничего не вижу, - пролепетал Спирька. - Пусто вроде.
   - Ан нет. - Парамон запустил свои тонкие, почти ребячьи, пальцы в рог и вытащил оттуда лоснящуюся чёрную ленточку.
   - Пиявка! - ахнул Спирька.
   - Догадлив, Чёрт! - снова усмехнулся Парамон и, подойдя к лежащему на перинах князю, ловко приложил ему пиявку за ухо. - Ну-ка, пиявица, оттяни дурную кровь!
   Пиявок у Парамона было семь, и все они пошли в дело.
   Князю полегчало, и он заснул, несмотря на то, что уже наступил вечер.
   Поп Парамон просидел со спящим до восхода солнца, и за эту ночь с князем не только ничего не произошло, но даже и обычных дурных снов он не видел, спал без разговоров - крепко, как в старые времена.
   Проснулся князь Данила Михайлович в необычайно добром расположении духа и сказал Парамону:
   - Попа нечисть всякая боится, потому и хворь моя сбежала, и нынче ночью не случилось со мной ничего худого. Выходит, ты человек святой, особый. Будь при мне!
   Князь взялся было за одно из колец, которыми были унизаны его пальцы, но пожалел.
   Тогда он дал попу медный знак бороденный - "с бороды пошлина взята".
   - У меня свой орден! - сказал Стоеросов. - Носи неделю, в знак милости моей княжьей!
   - Спасибо, батюшка Данила Михайлович, - смиренно ответил Парамон. - На земле - ты, на небе - бог. Вот кабы попасть мне в царствие небесное только о тебе бы, князь, и молился.
   И поп Парамон, поглядывая на шипящего от зависти Спирьку да посмеиваясь, остался при княжеской особе.
   С той поры братья почти каждую ночь вместе сидели возле Стоеросова и только ждали момента, чтоб уязвить один другого.
   Князь проникся большим уважением к пиявкам и приказал, чтобы они всегда были под рукой. В хоромах княжеского терема всюду отныне стояли ковши, сосуды и глиняные горшки с пиявками. Часто во время приступов гнева Стоеросов разбивал горшки или опрокидывал ковши; тогда пиявки расползались по терему и отыскать их в тёмных углах и закоулках было невозможно. Время от времени кто-либо из слуг громко на весь дом взвизгивал: это означало, что какая-то бродячая, изнывающая от голода пиявка решила подкрепиться.
   - Что за крик? К чему это он? - спрашивал князь.
   - К добру, батюшка, - тотчас же отзывался Спирька. - Будет радость великая. Первый жеребёнок, что у нас родится, самым быстрым скакуном станет!
   Вот от верных слуг - попа и Чёрта - Ночной князь и ждал совета: как засуху и неурожай в свою пользу повернуть, что ещё можно у крестьян-горемык оттягать.
   Расписные своды княжеской палаты освещались толстыми свечами. Свечи сочились жирным воском, сытое пламя слегка шаталось, по потолку и стенам нехотя, медленно бродили тени.
   Стоеросов был мрачен. Летний день длинный, пока кончится, на глазах пузыри наспишь. Князь любил тепло, даже летом спал среди перин и ковров как медведь в берлоге. Жара, духота. Из двери пар валил, как из хорошо протопленной баньки. К вечеру князь распухал от сна, долго не мог в себя прийти, капризничал, беспричинно гневался.
   Я добрый, я хороший, - жаловался князь, играя кольцами на пальцах, - а вы только и норовите меня обокрасть, по миру пустить.
   Спирька и поп Парамон покорно кивали головами - в эти мгновения князю перечить было нельзя.
   Стоеросов вперил взгляд в сводчатый потолок палаты, закрыл левый глаз.
   Тотчас же Спирька поднёс к бороде князя ковш с медовухой.
   Князь взял ковш и, закрыв оба глаза, единым духом втянул медовуху в себя.
   - Уф, полегчало, - отбрасывая ковш далеко в сторону, вздохнул Стоеросов. - Хороша медовуха... Однако не та, что в добрые времена.
   Под "добрыми" князь разумел те далёкие вредна, когда все бояре могли носить и растить бороды без опасений.
   Поп Парамон в задумчивости мусолил пальцем лоб.
   Спирька сидел на краешке лавки и следил за лицом князя - как бы чего не пропустить, как бы вовремя уловить княжеское желание.
   Стоеросов волновался, снял пальцами со свечк воск наплывший, принялся его мять, катать.
   Братья молчали, ждали княжеского слова. Не для того же Стоеросов их нынче позвал, чтобы лишний раз пожаловаться на новые времена и повздыхать по безвозвратно ушедшим старым.
   Стоеросов взглянул на братьев пристально:
   - Что надумали о доходах моих? Рожь горит рыба заснула от жары, скотина едва ноги волочит.. Чем торговать, что продавать? Может, мне, боярину, по миру идти? Эх, вот в прежние времена не такая жара бывала, да убытков не несли.
   - Есть у меня, князь, одна задумка, - тихо почти шёпотом, проговорил поп Парамон. - Только не гневайся, ежели она тебе не по нраву придётся
   - Ну-ну, не таи. - Князь перестал мять в пальцах свечной воск, уставился на попа.
   - Гостил в начале лета у тебя, князь, один ловкий купец, - продолжал всё так же тихо Парамон. - Из рода бояр Голянских.
   - Да, да, да, - затряс бородой князь. - Он мне дальней роднёй приходится... Ох, были времена!...
   Голянские из всех бояр чуть не первыми считались! А ныне Голянского при графе Темитове из милости держат...
   - Уж прости и помилуй, князь-батюшка, меня глупого, - вставил слово Спирька. - Только Голянский при графе Темитове сейчас персона великая. Он для графа всякие торговые дела крутит-вертит
   Темитов без него ни одного дела не начинает.
   При каждом упоминании имени Темитова князь морщился, закрывал глаза, сердился:
   - Про Темитова сказывают, забулдыга он был, забубённая головушка, за себя не ответчик. Под одним окном постучит, под другим выпросит, под третьим съест... А потом потрафил чем-то царю Петру - и граф уже! Всё у него в руках кипит, горит, всё поспевает... В карты миллионы проигрывает!.. Турниры устраивает - кто кого переспорит! Блажной. Вот я - князь, так и мой прадед княжил, и дед прадеда княжил, и все до двадцатого колена - князья А эти новые графья - тьфу! Без роду и племени! У меня таких графов - целые деревни. Разве в прежние времена такое быть могло?
   ... Темитову царь подарил где-то на севере большие земли, и граф скупал повсюду крестьян, переселял их туда. Ему нужно было много людей. Но мало кто хотел по своей воле идти в чужие далёкие края. Поэтому приказчики Темитова обычно договаривались о купле-продаже крестьян тайно. Потом вдруг появлялись графские солдаты, вытряхивали мужиков с семьями из изб, прогоняли с гнёзд насиженных и, как каторжан, гнали по дорогам. Иногда и в кандалы заковывали, чтобы не сбежали.
   - Нужно, князь, пригласить снова сюда в гости Голянского, - продолжал Парамон. - И продать Темитову половину наших крестьян.
   - Истину он говорит, истину! - подхватил мысль брата Спирька. Голянский уговорит графа хорошую цену за наших мужиков назначить!
   - Да поспешать надо, князь, - наставительно молвил Парамон. - Не ровён час, пойдём мы мужиков считать, ан их раз, два - и обчёлся.
   - Глядь - сбежали все в Заболотье или в болоте попрятались! захихикал Спирька.
   Князь грозно взглянул на слугу, и тот затих под тяжёлым взглядом, как лягушка, встретившая ужа.
   - А чтобы нам, князь-батюшка, не в убытке быть, - преданно заглядывая в глаза князя, хрипло заговорил Спирька, - надо у мужичков сейчас, осени не дожидаючи, подати собрать и недоимки...
   Всё одно им к Темитову идти, всего не увезти, так хоть мы попользуемся... А тем, кто здесь останется, в долг, втридорога их же припас и дадим!
   - Отменно! - улыбнулся князь. - Завтра же сбор податей и начать. Ефимку - сборщиком. Выдать ему сапоги! Приказать, чтоб не жалел никого.
   - Голянский - пройда. Он себе часть денег возьмёт, но и мы все не в накладе будем, - сказал Парамон.
   - Я добрый, я хороший, - яростно комкая воск, проговорил князь. - Всех продам, а сам снаряжу обоз, уеду в Москву жить.
   - В этом-то доброта твоя, князь, и видна, - задушевно произнёс Парамон. - У графа Темитова мужичков наших хоть кормить будут, а здесь зимой, после засухи, они все с голоду помрут.
   - Да, да, да! - отбрасывая восковой шарик, затряс бородой Стоеросов. Помрут мужички, меня же и поносить ещё будут... У них князь за всё в ответе... А я добрый... хороший... люблю мужичков... И не половину, а всех продать до единого, под корень!
   - Так я, князь-батюшка, за Голянским в Заболотье сегодня поутру поскачу? - дёрнул головой Спирька.
   - Парамон поедет! - приказал Стоеросов и добавил, словно в раздумье: Авось сторгуемся с графским приказчиком. Да, в прежние добрые нремена... И князь закрыл один глаз.
   Спирька сноровисто подал новый ковш с медовой...
   ... Через две недели поп Парамон вернулся в Болотный край и привёз Голянского. Графский приказчик с собой даже деньги захватил, чтобы покупку закрепить.
   В ту же ночь князь устроил в лесу пир в честь приезда дорогого друга, гостя и родственника.
   Поп Парамон с непривычки к дальней дороге едва до дома добрался и на пир ночной не пришёл - сослался на то, что, мол, зело притомился.
   Князь следил, чтобы настроение боярина было мягким и радостным. Голянский становился всё более покладистым, и уже можно было начинать разнор о деле, как вдруг появился солдат Игнат, а потом пропал боярский конь.
   Под угрозой оказался весь хитроумный план. И князь рассвирепел:
   - Порешу конокрада! Самолично! Сюда его!
   4. "Чёрт, чёрт, поиграй да отдай!"
   Сметлив да хитёр - семерым нос утёр.
   Старинная солдатская поговорка
   Дурында и двое конюхов понесли запелёнатого Игната к Стоеросову.
   - Экой нам солдатик-то попался! - хихикнул Спирька-Чёрт, забегая вперёд и разглядывая Игнатовы голые пятки. - Голодранец, босота! На кожаном шнурке сапоги держатся, вверх не лезут. А я-то, грешный, хотел его сапогами попользоваться, да вот незадача, хи-хи: сапоги без подмёток, а солдатик будет без головы, хи-хи!
   - Уг-бл-угл! - забормотал Игнат.
   Ложка, которая так и осталась торчать во рту, мешала ему говорить, а вытолкнуть её языком нельзя было: солдата всего обмотали крепким скатертным полотном.
   Князь от нетерпения не мог на месте усидеть, сошёл с ковра, двинулся навстречу Дурынде и конюхам.
   - Где конь? - закричал Стоеросов и пнул кулаком в бок Игната. Отвечай, злодей!
   Борода князя дрожала от гнева.
   - Ублы-блы-блы, - ответил Игнат.
   - Чего? - не понял Стоеросов. - По-каковски это? Басурманские слова?
   - Ложку вынуть из него нужно, князь-батюшка, - поклонился Спирька. - А то он и слова сказать не сможет.
   - Развязать! - приказал Стоеросов и пошёл назад, где лежал на ковре пухлый Голянский. - Разве в старые времена люди глотали ложки? Эх!
   - Допрыгался, солдатик, - приговаривал Спирька, помогая Дурынде распелёнывать Игната. - Сколько сражений прошёл, невредимым остался, а с конём попался, хе-хе!
   Дурында, не развязывая Игнату рук, вынул у него изо рта ложку, спрятал её за голенище своего сапога.
   - Ну что, солдатик, призадумался, закручинился? - сладеньким голоском спросил Спирька.
   - Уф-ф! - вздохнул Игнат, сощурился и тихо произнёс: - Гость не много гостит, да много видит!
   - Ты про кого, солдатик? - с любопытством спросил Спирька, зло поблёскивая своими маленьими немигающими глазками. - Аль не по нраву тебе что?
   Игнат наклонился к уху Спирьки так быстро, что тот не успел головы отдёрнуть и прошептал:
   - В старой кузне, у семи берёз...
   Дурында, который уловил громкий шёпот солдата, испуганно отпрянул.
   Спирька онемел, покрутил головой, словно проверяя себя - не ослышался ли?
   - Эй, конокрад, сказывай правду! - раздался голос князя.
   - А морда коня твоей рубахой завязана! - негромко сказал Игнат Спирьке. - Так кто в капкан попался - я или ты?
   И глаза солдата блеснули, как кончики штыков, освещённые солнцем, а брови изогнулись дугой, как изгибаются спины кошек, потягивающихся после сна.
   - Чего меж собой наушничаете? - снова крикнул князь. - Ведите вора сюда!
   На Спирьку было жалко смотреть. Ноги у него начали заплетаться, глазки испуганно моргали, он шёл за Игнатом, шатаясь как пьяный.
   - От страха ножки-то всегда трясутся, разъезжаются! - весело приговаривал Игнат. - Бывало, перед боем труса сразу видно. Страх на тараканьих ножках ходит...
   Солдат встал перед князем "смирно".
   - Я, Данила Михайлович, боярского коня не воровал, - сказал Игнат, дерзко глядя в глаза Стоеросову. - Кто заварил кашу, тот пусть и расхлёбывает.
   - Голову сниму, ежели не откроешься, - молвил князь с угрозой, и перстни на пальцах сверкнули зло, как волчьи глаза.
   - Моя голова боярину коня не заменит! - улыбнулся Игнат. - А вот поворожить я могу. Недаром моя матушка все травные премудрости ведала! Найду, князь, коня даже на краю света. А уж в твоих лесах - и подавно.
   - Ежели солдат украл, - зашлёпал губами Голянский, - и не признаётся, то пропал мой конь - только его и видели. А ежели ворожбой вернуть коня можно - отчего не вернуть? Истинно, князь? Конь-то от ворожбы хуже не станет.
   - Зря я на солдатика напраслину возвёл, - дрожащим голосом произнёс Спирька. - Он не вор и мест-то наших не знает, где ему красть!
   - Руки развяжите, - приказал Игнат. - Кто загадку отгадает: ночью бродит, днём от людских глаз скрывается? Что такое?
   - Про тебя, князь? - засмеялся Голянский.
   - Дерзишь, солдат? - грозно спросил Стоеросов.
   - Отгадка, князь, на небе! - кивнув на тонкую скобку месяца, сказал Игнат. - При таком молодом месяце ворожба всегда удаётся... Чёрт, чёрт, поиграй да отдай! - вдруг закрутился на одной ноге Игнат. - Чёрт, чёрт, поиграй да отдай! Эй, чёрт! - толкнул он испуганного Спирьку. - На дороге не стой, понял?
   - Ворожба твоя что означает? - поинтересовался князь.
   - Тут всё просто: болотный чёрт какой-нибудь коня пощекотал, конь-то с перепугу и в лес. А вот ежели сейчас чёрту хвост привязать - он коня сам и назад пригонит. Или место укажет, где конь бродит. Где мой посох железный?
   Один из конюхов принёс Игнату оставленный возле котлов посох.
   - Сейчас чёрту хвост прищемим! - Игнат завязал травинку вокруг посоха. - Теперь мне нужно одному побыть, послушать, что чёрт скажет.
   - Не отпускайте, сбежит! - испугался Голянчий.
   - Пусть со мною Дурында да Спирька рядом будут, - улыбнулся Игнат, и мохнатые брови его заходили волнами. - Они мне не помеха!
   Игнат зашёл за шатёр, в темень, куда не доставал свет свечей и факелов. Дурында, тяжело дыша, шагал за ним. Спирька на неверных, дрожащих ногах плёлся сзади.
   - Тут и присядем, - потянувшись до хруста в костях, сказал Игнат. Садись, простота, в ногах правды нет, - положил он руку на плечо поникшему Дурынде. - Про таких, как ты, что говорят, ведаешь?
   - Не ведаю, - опускаясь на траву, пробасил Дурында.
   - Выть тебе волком за твою овечью простоту.
   - Да уж прост он, ох как прост! - заюлил Спирька. - Верно приметил, солдатик!
   - А про тебя, Спиридон, слово иное есть, - крутил ус Игнат.
   - Какое же, солдатик?
   - Ходи - не спотыкайся, стой - не шатайся, говори - не заикайся, ври не завирайся! - Игнат подсел поближе к Дурынде. - Ты, простота, и ты, Спиридон, слушайте меня, как командира слушают, - продолжал Игнат серьёзно. - Дерево в огне сгорает, а солдат от огня крепче бывает. С кем совладать захотели, цыплята? Поговорку знаете: целовал ястреб курочку до последнего перышка? Вот сейчас скажу князю да боярину, что вы в старой кузне спрятали, - поймёте поговорку сию. И перьев от вас не останется, цыплята...
   - Спаси нас, ясный сокол залётный! - запричитал Спирька. - Век на тебя молиться будем, как на икону. Клад найду - половину... треть тебе отдам, вот крест святой!
   - Откуда ты только прознал про кузню-то? - пробасил Дурында. - Ох, дело тут нечисто...
   - Считай, как знаешь, - усмехнулся Игнат, - да только сраженье ваше со мной конфузней полной окончилось. И сдались вы оба на милость победителя... Слушай теперь мою команду: ты, Дурында, вместе с конюхами поскачешь к семи берёзкам. В кузню зайдёшь один, рубаху с конской морды смотаешь, спрячешь, только тогда уж и коня выводи. Да гляди браво, как солдат в строю!
   - Век на тебя молиться буду... - снова забормотал Спирька.
   Но Игнат прервал его:
   - А чтобы неповадно тебе, Спиридон, было и дальше мне козни чинить, достань мне, где хочешь, новые сапоги. Сам над босотой моей потешался - сам меня и обувай теперь.
   - Новые сапоги! - ахнул Спирька, и на мгновение его глаза вспыхнули змеиной злобой. - К чему ж они тебе? Мало ли вёрст вышагал? Не надоели разве? Босому-то легче!
   - А сам в сапогах! - ткнул посохом в ногу Спирьки Игнат. - Сколько я дорог прошёл, а целые сапоги один раз носил - после Полтавы...
   - Будут тебе сапоги завтра! - сказал послушно Спирька. - Беспременно будут!
   - Эй, солдат! - раздался крик князя.
   - Пошли! - встал Игнат.
   - Ну, что тебе черти сказали? - Голянский с лаской поглядел на Игната, когда тот подошёл к ковру.
   - Много всего мне привиделось, - бодро проговорил Игнат, - даже не сразу разберёшь... Один рубит, а семеро в кулаки трубят... Вроде странная пореза какая-то... семь стволов из одного корня...
   - Семь сестёр, - услужливо подсказал Спирька, - не иначе.
   - Да, другой такой и не упомню, - молвил князь, играя кольцами.
   - И возле той берёзы - не то банька, не то амбар, - продолжал Игнат.
   - Старая кузня! - снова не выдержал Спирька. - Она возле берёз стоит!
   - Ну, а конь-то где? - спросил Голянский. - Берёзы, кузня, черти...
   - Конь твой, боярин, стоит в кузне жив и здоров. А ход в кузню завален камнем, что и троим не под силу сдвинуть. Придётся Дурынду посылать, закончил Игнат.
   - Возьми, Дурында, с собой конюхов и скачи к кузне! - приказал князь. - Ежели правду солдат молвил, отпущу его. Ежели обманул, пусть пеняет на себя,.. Я добрый, я хороший, но обмана не спущу!
   Дурында и конюхи скрылись во мраке, и через мгновение послышался гулкий конский топот.
   - Так я малость сосну пока, - сказал Игнат и, не дожидаясь княжеского разрешения, зашёл за шатёр и лёг под куст.
   - Спирька! - поманил князь пальцем верного слугу. - Пока коня не приведут, глаз с солдата не спускай. Кто знает, что у него на уме. Сбежит вдруг.
   - Чужая душа - потёмки, князь-батюшка, - поклонился Спирька. - Буду смотреть в оба - у меня не сбежит!
   И Спирька уселся неподалёку от куста, под которым прикорнул Игнат.
   - Ишь ты, шустрый какой! - бормотал Спирька, и его глаза светились змеиной злобой. - Сапоги ему надобны... тьфу, разбойник... А может, и взаправду от матери у него ворожейство? Как это он про кузню прознал? Неужто подсмотрел? Нет, там места гиблые, никто туда и носа не суёт... Тем паче, солдатик за двадцать пять лет здесь в первый раз... Эй, солдатик! Эй... Спит уже! А чего тогда мне тут во мраке сидеть? Пойду к шатру...
   У шатра шла неторопливая беседа.
   - Прослышал я, - шлёпал губами Голянский, - что подати собираешь, князь, среди лета?