Страница:
Один Кока индифферентно отнесся к изменениям в интерьере отдела.
- Ты хоть на картинке посмотри как это бывает! - обиделся Мошкин.
- Я не на картинке видел.
- Порнографические фильмы смотришь? - съехидничал Мошкин.
- Наяву видел, - твердо сказал Мошкин.
- А свистеть-то, свистеть! - не поверил Мошкин.
Кока поднял глаза к заоконному небу, и они подернулись романтическим
туманом.
- Че свистеть-то! - наседал Мошкин.
- Жалко мне тебя, - вернулся на землю Кока, - ты жизнь только на
плакатах и видишь.
- Ой-е-ей! Какие мы опытные!
И Кока рассказал незатейливую историйку из командировочных будней.
Случилась она жарким летом на полигоне Капустин Яр, когда Кока был
техруком, запускал куда подальше от земли ракету "Космос".
- Жил я в "Уюте", в одном номере с днепропетровцем Жорой Стасюком.
Как-то вернулись мы со 107-й площадки, а по коридору идет эта самая Полина.
Кока сделал паузу, пошаркал ногами под столом. Глаза уже начали было
романтически туманиться, но Кока отогнал элегическую дымку.
- Вот это, понимаешь, красота, не то что у Мошкина.
Кока не врал. Полина была загляденье. Где надо восхитительно округло,
где надо изящно плоско, глаза нараспашку, и этот немаловажный элемент
внешнего обаяния в таком головокружительном изобилии...
- Болтун Жора три дня замороженный ходил. Его пустомельный язык дальше
"О! У! Э!" в честь Полины не продвигался. Зато потом зачесал так, хоть аркан
накидывай. Начал Жора кругами вокруг нее ходить. Соколом вьется, жаворонком
льется, соловьем поет!
- А ты сам-то почему не взял ее в оборот? - перебил Мошкин. - Такой
видный мужчина не мог женщину охмурить! Я бы на твоем месте...
- Куда уж нам до такого эротического гангстера, как ты!..
В изложении тех событий Кока не был на все сто исторически достоверен.
Кое-какие детальки скромно опускал, стараясь не выпячивать свою персону.
Умолчал, как сам пытался приглашать Полину с окрыляющей фигурой и
замораживающим воображение бюстом в ресторан "Родная хата" и кафе "Уют".
- Как бедный Жорик ни старался, получалось у него нулижды нуль и фиг
десятых. И вдруг, в воскресенье утром, влетает в номер и кричит, как
недорезанный: "Уговорил идти на Ахтубу! На шашлыки! Собирайся!" Я ему
говорю: "Из чего шашлыки? Из твоего языка?" Он заполошно развернулся,
убежал. И ведь нашел мясо замаринованное. Пол-литровую баночку выменял у
пермяков за графин спирта.
- На троих баночка шашлыков? - захохотал Мошкин.
- Нас пятеро ходило, еще были Федя-телеметрист и Петро, старлей с
Батайска...
- На пятерых? - еще больше удивился Мошкин.
- Нет, Жора сразу сказал: "Вы пролетаете, шашлыки только для Полины".
По дороге он эту драгоценную баночку чуть не разбил. Полина, как только
вышли за КПП, скинула халатик, на что Жора с раскрытым до ушей ртом запнулся
и полетел банкой вперед. Но сумел перевернуться в полете затылком об землю,
руки с шашлыками вверх.
Кока замолчал, воскресив в памяти картину под нещадным августовским
солнцем. Небо без конца и без края, проселочная дорога, и упавший на нее от
увиденного Жора...
Нет, судя по всему, Жору внутренним взором не увидел, глаза у Коки
опять заволокло романтическим туманом. Он вдруг забыл про рассказ и уткнулся
в бумаги.
- Э-э! - подстегнул друга Мошкин. - Дальше-то что?
- А, - встрепенулся Кока, - переходя протоку, Жора чуть не утопил
банку. Он ведь такой же гигант как Мошкин - метр с кепкой, полтора с
табуреткой, ну и булькнул с головой, а банку выронил, но достал.
- Че ты волынку тянешь? - обиделся за свой рост Мошкин. - Начал за
здравие - про бюст, а тут...
- Пришли на Ахтубу, пару бутылок винца раскатали, начали возиться с
обедом, - продолжил Кока. - Полину освободили от кухни, она купаться
полезла. По сей час не знаю, случайно все произошло, или подарок
преподнесла... С другой стороны, сама позвала. Хотя мы и без того краем
глаза следили неотрывно за ее купанием. На зов все как один встрепенулись.
Полина крикнула: "Эй!" - а потом нырк и выныривает из волны в нашу
сторону... То ли тесемки сами развязались, то ли... Под воду ушла при полном
плавательном наряде, а вынырнула - верхнюю часть глухого купальника до пояса
волной смыло. А мы в пяти метрах рты до макушек поразевали. Жора мангал из
кирпичей сделал, уже угли были, так он, ошарашенный, схватил
раскаленный кирпич. Федя-телеметрист возился с блесной - вонзил тройник
в руку по леску. Петро, снимая чайник с огня, обварил ногу...
- А ты че? - спросил Мошкин.
- Я? Ничего...
- Э-э! - не поверил Мошкин. - Это не тогда ты с ожогом вернулся?
- Нет-нет, - поторопился отговориться Кока, - это я потом в номере
чайник на ногу уронил. Ручка у него оторвалась...
- А чем ожог залечивал? - не отставал Мошкин.
- К бабке ходил, - отмахнулся Мошкин. - Мы, конечно, от этой картины
офонарели... А Полина ойкнула и нырнула на глубину завязываться...
- И это все? - разочаровано спросил Мошкин.
Кока оставил вопрос без внимания. Он опять, судя по затуманенному
взору, направленному в окно, был далеко-далеко...
Мошкину поручили доставить совершенно секретный документ в Москву, в
главное управление ракетных войск. Такую государственную тайну, беззаботно
посвистывая, на кармане не повезешь. В первом отделе запечатали документ в
пакет, а все одно - одному транспортировать не положено. По инструкции: дай
сопровождающего. И не абы кого, друг Кока Патифонов - точно не подойдет.
Нужен ВОХР-боец. На заводе они исключительно, за исключением начальника,
были женского пола.
К Мошкину приставили такого охранника, что Кока, увидев его, затопал
двумя ногами от досады - не он везет документ. Смазливая была красотка, и
где-то в сумочке пистолет.
Мошкин супругу не стал посвящать в деталь, что командировка сопряжена с
охранницей. Да и не обязан был. Режимное предприятие не зря режимное. Знаешь
- держи за зубами, не знаешь - не суй нос.
Неразлучной, согласно инструкции, парочкой Мошкин с бойцом ВОХР поехал
в аэропорт. Как только парочка осталась без кабэвских и заводских
свидетелей, Мошкин развязал язык. Такая красотка рядом. А куда она,
собственно, денется? Инструкция железная: охране ни на шаг от пакета, а
значит - от Мошкина. И охранница вела себя на балабонные разговоры Мошкина
не как солдафон в юбке, да была в крепдешиновом платье. Смеялась, строила
глазки...
А впереди Москва, в которой ни одна собака их не знает. Зато он знает
одну тихую гостиницу в Филях... "Пакет бы как-нибудь ухитриться сразу не
сдавать, - сладко мечтал Мошкин, - чтобы подольше не расставаться..."
Идя навстречу тайны пожеланиям, рейс отложили на пять часов, а потом до
утра.
На что смешливая красотка с пистолетом проявила бойцовский характер:
война - войной, а ночлегом, командир, обеспечь.
"Нет уж, нет уж, - заявила, - валяться на аэропортовских лавках не
буду!"
Отпустить ее на ночевку Мошкин мог только с пакетом, следовательно - с
собой, секреты ни в чьи руки, даже вооруженные, передавать не положено. А
куда везти их охранницу ночевать? Это еще не Москва с гостиницей в Филях...
- Поедемте к нам в общежитие, - глядя на мучения командира, предложила
красотка, - соседка сегодня на дежурстве...
Мошкина бросило в жар:
- Разве у вас нет вахты? - спросил, сдерживая распространение жара в
окружающее пространство.
- Есть, но по пожарной лестнице залезете на второй этаж, а там через
окно.
Мошкина бросило в холод. Он представил, как с секретным пакетом на
груди его застукивают лезущим в окно общежития бойцов ВОХР, где все сдвинуты
на неукоснительном выполнении режимных требований. Позор! И прощай родное
предприятие.
От этой перспективы Мошкин отказался.
- Тогда думай, Чапай, думай! - гонористо сказала боец ВОХР. - Я здесь
спать не обязана.
А где обязана? Домой ее везти Мошкин думать боялся. Тамарка у него
такая: на улице взгляд на чужой женщине задержишь - получишь скандал. И
вдруг заявиться ночью с красоткой! Про пакеты, секреты и пистолеты
рассказать не успеешь - полетишь с лестницы вместе с ними.
Ничего умнеe не сообразил, как везти наседающую на него с ночлегом на
простынях охранницу к теще, которая была крайне удивлена, открыв в половине
двенадцатого ночи зятю с красоткой.
- Так и так, - объяснил зять пиковую ситуацию, - выручайте, мама.
"Мама" принялась в уме решать вариацию знаменитой задачи о перевозке
через реку волка, козы и капусты. В данном случае надо было решить, как
оградить ночью зятя от этой бесстыжей козы из ВОХР. Тещу было не свернуть с
убеждения: все мужичье - волки на счет чужих женщин, все время в лес с ними
норовят. А эта ВОХР так и стрижет зятя глазами. Поэтому стелить им надо
строго в разных углах. Жила теща в малосемейке. И настолько "мало", что
жилой площади было раз два и обчелся, и столько же - нежилой. Коридор - абы
дверь открыть, в кухне тоже вдвоем не разойтись. Как ни крути, разные углы в
этих хоромах были впритык. Впору зятя с собой на диван укладывать. Дак не
поймет. Пришлось уступить ему мягкий диван. Козе и себе постелила на полу.
Наконец, улеглись. Теща начала засыпать, как вдруг вспомнила цыганку,
нагадавшую когда-то смерть от человека с ружьем. Вся личная жизнь через это
была наперекосяк. Муж, зятя родной тесть, первые десять лет супружества в
тире ни разу не стрельнул и вдруг хронически заразился охотой. Хоть зима,
хоть осень, аж трясется, дай пострелять в какую-нибудь летящую или скачущую
тварь. Удержу на его страсть не стало. А легко ли жить, когда над кроватью
висит
ружье, в голове сидит "смерть от человека с ружьем", а сам человек -
под боком? В один момент взорвалась, шарахнула двустволку об пол - только
щепки от приклада полетели...
После чего "человек с ружьем" из головы вышел, а муж - из дома.
Безвозвратно...
Поначалу, увидев пистолет, который коза сунула под подушку, теща не
придала этому значение, а потом сквозь сон ударило: коза-ВОХР тоже человек,
и пистолет до смерти может застрелить. Удружил зятек.
Теща, ворочаясь с боку на бок, прощалась с жизнью. А что? Пулю в лоб
коза ей засадит, чтоб не мешала греховодить с зятем...
Ну уж, нет! Теща протянула руку и аккуратно пистолет извлекла. И с
оружием под своей подушкой сладко уснула.
Зато ВОХР-боец щекой через подушку обнаружила пропажу и, проснувшись,
обомлела, вспомнив статью Уголовного кодекса о потере оружия. Может, инженер
пошутил?
Следующей в эту нервную ночь проснулась теща и тоже обомлела. Почти
голая коза, лишь лоскуток белеет на заднице, склонилась над зятем и жарко
шепчет: "Владимир Петрович..."
- Ни с места! - закричала разъяренная развратом теща. Молниеносно
левой-правой включила торшер и выхватила пистолет. - Стоять!
Коза нырнула от пуль под одеяло к Мошкину, к самой стенке.
А пуля возьми и вылети. Горячо чиркнув по плечу Мошкина, она ушла во
чрево дивана.
- За что? - умирающим шепотом спросил Мошкин.
Теща перепугано выронила пистолет, упала зятю на грудь, заголосила:
- Ой, доченька, что я наделала?!
Коза-ВОХР отбросила одеяло, перепрыгнула через Мошкина с рыдающей на
его груди тещей, схватила пистолет и выскочила из квартиры.
Мошкин отбросил рыдающую тещу, схватил пакет и, следуя инструкции о
неразлучности секретов с пистолетом, выскочил за охранницей. Теща распахнула
окно: пакет в трусах догонял пистолет в бюстгальтере.
- Вова! Прости! - теща бросила зятю брюки в теплую ночь.
- Бог простит, - поднял голову бомж, спавший на лавочке. - Вот ночка:
то стреляют, то орут! Ни сна, ни покоя... Закрой окно, - закричал на тещу, -
дует!
- Сам дурак! - сказала теща, но просьбу выполнила.
Кока больно упал со стула, когда Ия Графодатская переступила порог
отдела. Он поднял глаза, посмотрел и грохнулся затылком об пол. При этом
стул под Кокой рассыпался.
Возможно, появление новой сотрудницы и падение Коки события вовсе не
связанные между собой. Тем более, который день Кока планировал произвести
ремонт стула. Однако имеет право на жизнь другая версия. Графодатская своей
наружностью поразила Коку в самое сердце. Оно в ответ сделало такой выброс
крови, такой качок, что волна гидравлического удара достигла стула,
последний, ввиду хлипкости сочленений, не выдержал динамической нагрузки и
развалился.
Как бы там ни было, на стуле сидел здоровый человек, с пола поднялся
тяжелораненый в сердце.
Ия поразила поэтической белизной кожи. Это был лотос! Кипящее молоко!
Снег арктической пустыни! Сияние луны, разлитое по стеклам!
Такая кожа, считал Кока, была в прошлом веке у английских королев. Не
французских, сжигаемых половыми страстями, а именно - королев Англии: гордых
и неприступных.
Были в курилке такие, что оценили новенькую: кожа да кости, подержаться
не за что... Кока увидел в ней воплощение своего идеала.
Женщины отдела не шли с Графодатской ни в какое сравнение. Они могли
запросто в твоем присутствии краситься, делать маникюр, поправлять туда-сюда
юбку. Летом загорали до цвета кирзовых сапог и такими воблами ходили в
открытых платьях. Кока не мог понять, в чем тут высший блеск, когда женщины
даже интимные места под бюстгальтером умудрялись доводить до черноты
головешек.
Ия - та и с моря возвращалась божественно белой.
- Ты че в тумбочке весь отпуск просидела? - приставали к ней коллеги в
юбках.
- Я не загораю, - смущалась Ия.
"Дуры! - думал про себя Кока. - Колхозон. У нее царская кожа".
Если Ия летом в прозрачном платье, пронзенная лучами солнца,
оказывалась напротив Кокиного стола, он делался как обмороженный. Все
напрочь вылетело из головы, валилось из рук.
Нередко дома в кровати перед сном Кока смело мечтал о Графодатской.
Как-то в августе, в пятницу, отдел отправился в колхоз собирать огурцы.
Прогрессивно разрешалось тут же на поле покупать дефицитный овощ. Кока
набрал на засолку десять килограммов, Ия тоже набила с верхом неподъемную
сумку. Не царское дело таскать королеве тяжести, поэтому Кока на полгорода
раньше своей остановки вышел из служебного автобуса.
- А жене скажу, что в степи замерз! - отдельские зубоскалы не могли
промолчать.
- Жена не стенка, можно отодвинуть, - защитил друга Мошкин, но в свою
очередь предложил свои услуги в переноске тяжестей. - Кока, дай мне взвалить
эту ношу!
- Сиди, носильщик! Твоя "ноша" узнает - убьет!
Так автобус прокомментировал рыцарский поступок Коки.
Жара в те дни стояла такая, что асфальт пластилинил под ногами. Поэтому
Кока, не раздумывая, откликнулся на предложение Графодатской принять душ.
После водных процедур не смог отказаться от чашечки кофе. Появились чашечки,
шампанское и коньяк.
Замешанное на гусарских дрожжах шампанское сладко ударило в голову.
Язык сорвался с якоря, запорхал райской птичкой, зачирикал:
- ...Сыплет черемуха снегом... Боже, Ия, вы видели черемуху в цвету?
Обвально-белая, неземной аромат... Подойдешь и голова по кругу... Петь
хочется!.. Ваша кожа, что черемуховый цвет!.. Можно коснуться?..
Не дожидаясь разрешения, Кока положил руку на обнаженное плечо. Будто
кипятком обдало с ног до головы. Ошпаренный Кока начал целовать Ию, которая
не стала отрезвлять гостя звонкой пощечиной.
Распустившийся цветок лотоса... Лунное сияние, разлитое по стеклам...
Бурлящее молоко... Арктический снег...
Кока взмыл под небеса.
"Зацелую допьяна, изомну как цвет..."
Гость парил над землей.
"Унесу я пьяную до утра в кусты..."
Вдруг с седьмого неба камнем рухнул вниз. Ни с того ни с сего Ия
нехорошо закатила глаза, обмякла, с шумом втянула воздух и потеряла
сознание... Если бы Графодатская в этот момент стояла на ногах, падая, могла
разбить голову. К счастью, лежала на диване. И платье на груди разрывать не
пришлось - была уже без всего.
Кока запрыгал по комнате, надевая брюки. Ситуация. Набрал "03":
- Женщине плохо... Срочно выезжайте... Без сознания... Адрес? Откуда я
знаю?.. Прохожий я... Мимо больной шел... Почему обморок на улице? В
квартире... Сейчас сбегаю за адресом.
- Дарвина двести двадцать, - выпалил в трубку, вернувшись. - Что?
Квартира? Надо было сразу говорить! Сейчас...
Входная дверь была цифрой "6" помечена. "03" пообещала скоро быть.
"Унесу я пьяную до утра в кусты".
Какие кусты, Ия по-прежнему не подавала признаков сознательной жизни.
Кока похлопал по серым щекам и сделал быстрые подсчеты в уме. Сегодня в "03"
дежурит теща. Ситуация.
Кока не стал дожидаться докторов, прикрыл Графодатскую простыней и
посыпался вниз по лестнице. Собачку замка предварительно поставил на
предохранитель - толкни, войдешь.
Машину с крестом высматривал из-за трансформаторной будки.
Теща вышла из "скорой" и скрылась в подъезде. Врач она отличный, этого
не отнять. И травы, и массаж, и таблетки... Но Кока с досады плюнул:
"Явилась, не запылилась!" Во избежание провала нырнул в подъезд дома
напротив, где заметался по этажам. Окна лестничных площадок были под
потолком, никаких условий для наблюдения. Подождал минут двадцать, затем
осторожно выглянул из подъезда. "Скорой" не было.
В этот момент он вспомнил про сумку с огурцами, что осталась у
Графодатской. Взбежал к заветной двери с цифрой "6", толкнул - закрыто.
"Увезли в больницу", - решил. И махнул рукой: черт с ними с огурцами, за все
надо платить. Но в автобусе с похолодевшим сердцем вспомнил про майку,
которая осталась там же, где и огурцы. С майкой получалась слишком дорогая
цена. Просто базарная обдираловка. Не в плане денежных потерь. Какие там
деньги? Элементарная отечественного производства белая майка. Собака
зарывалась в вышивке. Дочь под руководством бабушки - для кого бабушка, а
для кого и теща - гладью поставила на белом поле замысловатый вензель "Н.П."
То есть - Николай Патифонов. Крупно и ярко.
Но и это не все. В районе сердца фирменным знаком посадила дочь той же
гладью петуха. Красно-зелено-оранжевого. Единственная в своем роде майка
получилась. Кока отлично помнил, как бросил ее на спинку кресла петухом
вверх. Графодатская еще поинтересовалась:
- Не закукарекает?
"Откукарекался!" - зло подумал Кока.
Только слепой мог не заметить вышитого кукарекалу. Теща увидела бы его
с завязанными глазами. Это был сыщик - хлебом не корми... Всю жизнь домашние
под следствием. К примеру, встал зять из-за стола на две секунды раньше,
сразу пытать: пересолено? недожарено? переварено? или живот пучит? Прилег
тот же зять отдохнуть. Теща тут как тут с допросом: температура? стул?
голова? сердце? Или геморрой - сидеть не можешь? Задержался на работе, теща
мозги ломает - что-то здесь не то? Пришел домой раньше - что тут не так.
Год Кока жил с тещей под одной крышей. Год коса вопросов билась о
камень ответов. Теща, как наркоман от следствия, не могла не спросить. Зять,
как партизан, не мог спокойно ответить.
- Ты куда?
- Седлать верблюда, пока лежит, а то убежит.
- Зачем?
- За шкафчиком.
- Каким?
- Немазаным, сухим.
Имея в тылу такого детектива, забыть на видном месте вещественное
доказательство...
Теща пришла в гости на следующий день. Была суббота.
"Сейчас возьмет за горло", - обречено открыл дверь Кока. Что красиво
врать, так и не придумал. Решил просто отпираться: я не я и лошадь не моя.
Майку потерял на поле - и отвяжитесь.
Однако прошел час, а теща ни гу-гу. Второй - ни слова, ни полслова о
майке. Кока уже места себе не находит, теща как ни в чем ни бывало. И вдруг
засобиралась домой.
Догнал ее на улице.
- Вы что, - схватил за локоть, - избрали новый способ издевательства?
Столько лет вынюхивали каждый шаг. Терроризировали дурацкими вопросами. А
теперь делаете вид, что ничего нет. Спрашивайте! - Кока рванул рубаху на
груди. - Пытайте! Почему больная голая? Откуда рядом с ней моя майка?..
Теща вытаращила глаза.
- Какая майка, Коля? - пролепетала она и села на своего конька. - Ты не
заболел? Температуры нет?
- Здоров я, здоров! Вы ездили вчера по вызову на Дарвина, 220, квартира
6?
- Да, но хозяев не было. Мы постучались и ушли.
"Умерла", - подумал Кока и побежал к Графодатской.
- Ты куда? - тревожно закричала теща.
- Седлать верблюда!
На такси домчался на Дарвина, 220. Взлетая по лестнице, на третьем
этаже обратил внимание на произведение дверного искусства: инкрустация из
разноцветных пород дерева с цифрой "8" посредине.
Обратил внимание, забыл и снова вспомнил. Почему "восьмая" здесь? Он
что ошибся подъездом?
В замешательстве спустился на второй этаж. Дверь с эмалированной
табличкой с цифрой "6" окончательно сбила с толку. При чем здесь второй,
если Графодатская живет на четвертом? Кока заторопился вверх по лестнице. На
двери Графодатской тоже стояла "шестерка". Рядом с ней виднелись следы
шурупов, которые когда-то крепили "единицу". УРА! ЛОЖНЫЙ ВЫЗОВ! Квартира на
самом деле имеет номер "шестнадцать". Теща за этой дверью петуха не видела!
Ура! Да здравствует мир во всем мире!..
Тогда что с Графодатской? Умерла? Кока забарабанил в дверь. Открыл
дюжий мужчина со скорбным лицом и рыжей шевелюрой.
"Умерла", - обожгло сердце.
- Я сотрудник Графодатской, - представился Кока, - выражаю свои
соболезнования.
- Ия! - позвал мужчина.
Выглянула Ия. Мраморно-бледная, без серых оттенков.
- Я за огурцами, - нашелся огорошенный Кока.
"Чтобы еще когда-нибудь связался с дистрофическими бабами, - зарекался
по пути на остановку. - У нее не кровь - марганцовка. И туда же - с сексом
лезет. Коньяк, как чай, хлещет, а самой воду через тряпочку сосать. Или в
глаза закапывать. Теща теперь отоспится на мне. Возьму сейчас и вызову
"скорую" в "шестнадцатую" квартиру. Скажу: приступ. Рыжий, наверное, уже
пошел на приступ и абордаж..."
- Николай Петрович! - услышал Кока за спиной.
Догоняла Графодатская.
- Ваша майка, - сунула маленький сверточек в сумку с огурцами и
посмотрела на Коку обворожительным взглядом.
- Приходите ко мне завтра, - нежными пальчиками поправила ворот Кокиной
рубахи. - Я торт с орехами испеку. Помните, в отдел приносила? Вам тогда
очень понравился. Буду ждать.
Ия развернулась и грациозной походкой пошла домой. Кока рванул в
обратную сторону. Да так быстро, словно от его скорости зависело скорейшее
наступление завтра. С тортом, орехами, лунным сиянием, разлившимся по
стеклам...
Кока прочитал в книжке, как средней ноги прыгун в высоту в немецком
концлагере превзошел личный рекорд - перепрыгнул двухметровый забор из
"колючки", чтобы доставить информацию о восстании в соседнюю зону. Прочитал
и долго чесал затылок от невероятных тайн, заложенных в человеке и в нем
самом, в Николае Патифонове. Он перемахнул два метра "колючки" вообще не
представляя, как, прыгая в высоту, спортсмены ходят и сдают. За всю жизнь
выше оградки палисадников не скакал. Да и то во времена, когда школьная
молодость в штанах бурлила - девчонкам цветы воровал. А прыгал в высоту,
если хозяин цветов с колом в руках выскакивал на крыльцо. И вот уже далеко
не парубок, под тридцать катило, а два метра с гаком взял без всякой
разминки. И не на стадионе с матами, а в полевых условиях с вытаращенными на
лоб глазами. Конечно, не от скуки и не ради рекордов...
Накануне уникального результата, за ужином в кафе, Мошкин под "Варну"
поведал занятную историю, приключившуюся с ним в предыдущей командировке.
- Я думал, все - тапочки! - сделал зверскую мину Мошкин.
"Тапочки" - термин, означавший отнюдь не безобидную обувь у кровати,
недавно попал на балаболистый язык Мошкина и прижился на нем за лаконизм,
цинизм и натурализм.
- Спустились мы в шахту регламентные проверки гнать. Стоит эта
тридцатиметровая дура, опоры потрескивают...
"Дурой" Мошкин, любя, обозвал ракету, что на боевом дежурстве. То есть
- все в ней чин по чину: боеголовка к бою готова, баки заправлены, десятки
тонн компонентов - окислителя и горючего - ждут команды на запуск
двигателя... Но не допусти, Господь, состояться нештатной встрече
компонентов... Стоит ракета на опорах, кои под этой
взрыво-пожаро-ядовитоопасной тяжестью потрескивают.
- Среди нас был, - хлопнул одним глотком полстакана вина Мошкин, -
пермяк, соленые уши. Здоровенный!.. Шайба семь на восемь, восемь на семь,
голос как из бочки. И вдруг ни с того ни с сего он своим, как из бочки,
орет: "Все! Тапочки! Изделие складывается!.."
Этот пермяк, уши у которого соленые, потрескивание металла опор принял
за "складывание" ракеты под собственной гремучей тяжестью. Запаниковал, что
грядут неприятности: огромная бочка окислителя рушится на еще большую бочку
горючего, а значит, сейчас состоится их пламенная встреча...
- Откуда я знал, - проводил Мошкин взглядом симпатичную фигурку
официантки, - что пермяк хуже бабы заполошный. Метнулся за ним к лифту. С
переляку пермяк у меня противогаз зацапал...
Короче, пока Мошкин соображал, надевать противогаз или погодить,
пермяк, несмотря на то что собственный висел на боку, выхватил у Мошкина и
натянул на свою шайбу, а она на три размера больше, чем противогаз Мошкина.
Ругаться некогда, за спиной "тапочки" назревают, поднялись на
поверхность и рванули, пока не рвануло. Пермяк, с ушами солеными под
противогазом, впереди темп задает, Мошкин следом бешеную скорость набирает.
Солдатик на посту, глядя на зверский бег гражданских, решил: шпиона
американского ловят - пермяк был в фирменных джинсах, в те годы они
ассоциировались с вражеским Западом, - и дал длинную очередь над "шпионом".
Тот и не подумал сдаваться...
- Догнали нас на машине! - закончил свой рассказ Мошкин. - Пермяк в
- Ты хоть на картинке посмотри как это бывает! - обиделся Мошкин.
- Я не на картинке видел.
- Порнографические фильмы смотришь? - съехидничал Мошкин.
- Наяву видел, - твердо сказал Мошкин.
- А свистеть-то, свистеть! - не поверил Мошкин.
Кока поднял глаза к заоконному небу, и они подернулись романтическим
туманом.
- Че свистеть-то! - наседал Мошкин.
- Жалко мне тебя, - вернулся на землю Кока, - ты жизнь только на
плакатах и видишь.
- Ой-е-ей! Какие мы опытные!
И Кока рассказал незатейливую историйку из командировочных будней.
Случилась она жарким летом на полигоне Капустин Яр, когда Кока был
техруком, запускал куда подальше от земли ракету "Космос".
- Жил я в "Уюте", в одном номере с днепропетровцем Жорой Стасюком.
Как-то вернулись мы со 107-й площадки, а по коридору идет эта самая Полина.
Кока сделал паузу, пошаркал ногами под столом. Глаза уже начали было
романтически туманиться, но Кока отогнал элегическую дымку.
- Вот это, понимаешь, красота, не то что у Мошкина.
Кока не врал. Полина была загляденье. Где надо восхитительно округло,
где надо изящно плоско, глаза нараспашку, и этот немаловажный элемент
внешнего обаяния в таком головокружительном изобилии...
- Болтун Жора три дня замороженный ходил. Его пустомельный язык дальше
"О! У! Э!" в честь Полины не продвигался. Зато потом зачесал так, хоть аркан
накидывай. Начал Жора кругами вокруг нее ходить. Соколом вьется, жаворонком
льется, соловьем поет!
- А ты сам-то почему не взял ее в оборот? - перебил Мошкин. - Такой
видный мужчина не мог женщину охмурить! Я бы на твоем месте...
- Куда уж нам до такого эротического гангстера, как ты!..
В изложении тех событий Кока не был на все сто исторически достоверен.
Кое-какие детальки скромно опускал, стараясь не выпячивать свою персону.
Умолчал, как сам пытался приглашать Полину с окрыляющей фигурой и
замораживающим воображение бюстом в ресторан "Родная хата" и кафе "Уют".
- Как бедный Жорик ни старался, получалось у него нулижды нуль и фиг
десятых. И вдруг, в воскресенье утром, влетает в номер и кричит, как
недорезанный: "Уговорил идти на Ахтубу! На шашлыки! Собирайся!" Я ему
говорю: "Из чего шашлыки? Из твоего языка?" Он заполошно развернулся,
убежал. И ведь нашел мясо замаринованное. Пол-литровую баночку выменял у
пермяков за графин спирта.
- На троих баночка шашлыков? - захохотал Мошкин.
- Нас пятеро ходило, еще были Федя-телеметрист и Петро, старлей с
Батайска...
- На пятерых? - еще больше удивился Мошкин.
- Нет, Жора сразу сказал: "Вы пролетаете, шашлыки только для Полины".
По дороге он эту драгоценную баночку чуть не разбил. Полина, как только
вышли за КПП, скинула халатик, на что Жора с раскрытым до ушей ртом запнулся
и полетел банкой вперед. Но сумел перевернуться в полете затылком об землю,
руки с шашлыками вверх.
Кока замолчал, воскресив в памяти картину под нещадным августовским
солнцем. Небо без конца и без края, проселочная дорога, и упавший на нее от
увиденного Жора...
Нет, судя по всему, Жору внутренним взором не увидел, глаза у Коки
опять заволокло романтическим туманом. Он вдруг забыл про рассказ и уткнулся
в бумаги.
- Э-э! - подстегнул друга Мошкин. - Дальше-то что?
- А, - встрепенулся Кока, - переходя протоку, Жора чуть не утопил
банку. Он ведь такой же гигант как Мошкин - метр с кепкой, полтора с
табуреткой, ну и булькнул с головой, а банку выронил, но достал.
- Че ты волынку тянешь? - обиделся за свой рост Мошкин. - Начал за
здравие - про бюст, а тут...
- Пришли на Ахтубу, пару бутылок винца раскатали, начали возиться с
обедом, - продолжил Кока. - Полину освободили от кухни, она купаться
полезла. По сей час не знаю, случайно все произошло, или подарок
преподнесла... С другой стороны, сама позвала. Хотя мы и без того краем
глаза следили неотрывно за ее купанием. На зов все как один встрепенулись.
Полина крикнула: "Эй!" - а потом нырк и выныривает из волны в нашу
сторону... То ли тесемки сами развязались, то ли... Под воду ушла при полном
плавательном наряде, а вынырнула - верхнюю часть глухого купальника до пояса
волной смыло. А мы в пяти метрах рты до макушек поразевали. Жора мангал из
кирпичей сделал, уже угли были, так он, ошарашенный, схватил
раскаленный кирпич. Федя-телеметрист возился с блесной - вонзил тройник
в руку по леску. Петро, снимая чайник с огня, обварил ногу...
- А ты че? - спросил Мошкин.
- Я? Ничего...
- Э-э! - не поверил Мошкин. - Это не тогда ты с ожогом вернулся?
- Нет-нет, - поторопился отговориться Кока, - это я потом в номере
чайник на ногу уронил. Ручка у него оторвалась...
- А чем ожог залечивал? - не отставал Мошкин.
- К бабке ходил, - отмахнулся Мошкин. - Мы, конечно, от этой картины
офонарели... А Полина ойкнула и нырнула на глубину завязываться...
- И это все? - разочаровано спросил Мошкин.
Кока оставил вопрос без внимания. Он опять, судя по затуманенному
взору, направленному в окно, был далеко-далеко...
Мошкину поручили доставить совершенно секретный документ в Москву, в
главное управление ракетных войск. Такую государственную тайну, беззаботно
посвистывая, на кармане не повезешь. В первом отделе запечатали документ в
пакет, а все одно - одному транспортировать не положено. По инструкции: дай
сопровождающего. И не абы кого, друг Кока Патифонов - точно не подойдет.
Нужен ВОХР-боец. На заводе они исключительно, за исключением начальника,
были женского пола.
К Мошкину приставили такого охранника, что Кока, увидев его, затопал
двумя ногами от досады - не он везет документ. Смазливая была красотка, и
где-то в сумочке пистолет.
Мошкин супругу не стал посвящать в деталь, что командировка сопряжена с
охранницей. Да и не обязан был. Режимное предприятие не зря режимное. Знаешь
- держи за зубами, не знаешь - не суй нос.
Неразлучной, согласно инструкции, парочкой Мошкин с бойцом ВОХР поехал
в аэропорт. Как только парочка осталась без кабэвских и заводских
свидетелей, Мошкин развязал язык. Такая красотка рядом. А куда она,
собственно, денется? Инструкция железная: охране ни на шаг от пакета, а
значит - от Мошкина. И охранница вела себя на балабонные разговоры Мошкина
не как солдафон в юбке, да была в крепдешиновом платье. Смеялась, строила
глазки...
А впереди Москва, в которой ни одна собака их не знает. Зато он знает
одну тихую гостиницу в Филях... "Пакет бы как-нибудь ухитриться сразу не
сдавать, - сладко мечтал Мошкин, - чтобы подольше не расставаться..."
Идя навстречу тайны пожеланиям, рейс отложили на пять часов, а потом до
утра.
На что смешливая красотка с пистолетом проявила бойцовский характер:
война - войной, а ночлегом, командир, обеспечь.
"Нет уж, нет уж, - заявила, - валяться на аэропортовских лавках не
буду!"
Отпустить ее на ночевку Мошкин мог только с пакетом, следовательно - с
собой, секреты ни в чьи руки, даже вооруженные, передавать не положено. А
куда везти их охранницу ночевать? Это еще не Москва с гостиницей в Филях...
- Поедемте к нам в общежитие, - глядя на мучения командира, предложила
красотка, - соседка сегодня на дежурстве...
Мошкина бросило в жар:
- Разве у вас нет вахты? - спросил, сдерживая распространение жара в
окружающее пространство.
- Есть, но по пожарной лестнице залезете на второй этаж, а там через
окно.
Мошкина бросило в холод. Он представил, как с секретным пакетом на
груди его застукивают лезущим в окно общежития бойцов ВОХР, где все сдвинуты
на неукоснительном выполнении режимных требований. Позор! И прощай родное
предприятие.
От этой перспективы Мошкин отказался.
- Тогда думай, Чапай, думай! - гонористо сказала боец ВОХР. - Я здесь
спать не обязана.
А где обязана? Домой ее везти Мошкин думать боялся. Тамарка у него
такая: на улице взгляд на чужой женщине задержишь - получишь скандал. И
вдруг заявиться ночью с красоткой! Про пакеты, секреты и пистолеты
рассказать не успеешь - полетишь с лестницы вместе с ними.
Ничего умнеe не сообразил, как везти наседающую на него с ночлегом на
простынях охранницу к теще, которая была крайне удивлена, открыв в половине
двенадцатого ночи зятю с красоткой.
- Так и так, - объяснил зять пиковую ситуацию, - выручайте, мама.
"Мама" принялась в уме решать вариацию знаменитой задачи о перевозке
через реку волка, козы и капусты. В данном случае надо было решить, как
оградить ночью зятя от этой бесстыжей козы из ВОХР. Тещу было не свернуть с
убеждения: все мужичье - волки на счет чужих женщин, все время в лес с ними
норовят. А эта ВОХР так и стрижет зятя глазами. Поэтому стелить им надо
строго в разных углах. Жила теща в малосемейке. И настолько "мало", что
жилой площади было раз два и обчелся, и столько же - нежилой. Коридор - абы
дверь открыть, в кухне тоже вдвоем не разойтись. Как ни крути, разные углы в
этих хоромах были впритык. Впору зятя с собой на диван укладывать. Дак не
поймет. Пришлось уступить ему мягкий диван. Козе и себе постелила на полу.
Наконец, улеглись. Теща начала засыпать, как вдруг вспомнила цыганку,
нагадавшую когда-то смерть от человека с ружьем. Вся личная жизнь через это
была наперекосяк. Муж, зятя родной тесть, первые десять лет супружества в
тире ни разу не стрельнул и вдруг хронически заразился охотой. Хоть зима,
хоть осень, аж трясется, дай пострелять в какую-нибудь летящую или скачущую
тварь. Удержу на его страсть не стало. А легко ли жить, когда над кроватью
висит
ружье, в голове сидит "смерть от человека с ружьем", а сам человек -
под боком? В один момент взорвалась, шарахнула двустволку об пол - только
щепки от приклада полетели...
После чего "человек с ружьем" из головы вышел, а муж - из дома.
Безвозвратно...
Поначалу, увидев пистолет, который коза сунула под подушку, теща не
придала этому значение, а потом сквозь сон ударило: коза-ВОХР тоже человек,
и пистолет до смерти может застрелить. Удружил зятек.
Теща, ворочаясь с боку на бок, прощалась с жизнью. А что? Пулю в лоб
коза ей засадит, чтоб не мешала греховодить с зятем...
Ну уж, нет! Теща протянула руку и аккуратно пистолет извлекла. И с
оружием под своей подушкой сладко уснула.
Зато ВОХР-боец щекой через подушку обнаружила пропажу и, проснувшись,
обомлела, вспомнив статью Уголовного кодекса о потере оружия. Может, инженер
пошутил?
Следующей в эту нервную ночь проснулась теща и тоже обомлела. Почти
голая коза, лишь лоскуток белеет на заднице, склонилась над зятем и жарко
шепчет: "Владимир Петрович..."
- Ни с места! - закричала разъяренная развратом теща. Молниеносно
левой-правой включила торшер и выхватила пистолет. - Стоять!
Коза нырнула от пуль под одеяло к Мошкину, к самой стенке.
А пуля возьми и вылети. Горячо чиркнув по плечу Мошкина, она ушла во
чрево дивана.
- За что? - умирающим шепотом спросил Мошкин.
Теща перепугано выронила пистолет, упала зятю на грудь, заголосила:
- Ой, доченька, что я наделала?!
Коза-ВОХР отбросила одеяло, перепрыгнула через Мошкина с рыдающей на
его груди тещей, схватила пистолет и выскочила из квартиры.
Мошкин отбросил рыдающую тещу, схватил пакет и, следуя инструкции о
неразлучности секретов с пистолетом, выскочил за охранницей. Теща распахнула
окно: пакет в трусах догонял пистолет в бюстгальтере.
- Вова! Прости! - теща бросила зятю брюки в теплую ночь.
- Бог простит, - поднял голову бомж, спавший на лавочке. - Вот ночка:
то стреляют, то орут! Ни сна, ни покоя... Закрой окно, - закричал на тещу, -
дует!
- Сам дурак! - сказала теща, но просьбу выполнила.
Кока больно упал со стула, когда Ия Графодатская переступила порог
отдела. Он поднял глаза, посмотрел и грохнулся затылком об пол. При этом
стул под Кокой рассыпался.
Возможно, появление новой сотрудницы и падение Коки события вовсе не
связанные между собой. Тем более, который день Кока планировал произвести
ремонт стула. Однако имеет право на жизнь другая версия. Графодатская своей
наружностью поразила Коку в самое сердце. Оно в ответ сделало такой выброс
крови, такой качок, что волна гидравлического удара достигла стула,
последний, ввиду хлипкости сочленений, не выдержал динамической нагрузки и
развалился.
Как бы там ни было, на стуле сидел здоровый человек, с пола поднялся
тяжелораненый в сердце.
Ия поразила поэтической белизной кожи. Это был лотос! Кипящее молоко!
Снег арктической пустыни! Сияние луны, разлитое по стеклам!
Такая кожа, считал Кока, была в прошлом веке у английских королев. Не
французских, сжигаемых половыми страстями, а именно - королев Англии: гордых
и неприступных.
Были в курилке такие, что оценили новенькую: кожа да кости, подержаться
не за что... Кока увидел в ней воплощение своего идеала.
Женщины отдела не шли с Графодатской ни в какое сравнение. Они могли
запросто в твоем присутствии краситься, делать маникюр, поправлять туда-сюда
юбку. Летом загорали до цвета кирзовых сапог и такими воблами ходили в
открытых платьях. Кока не мог понять, в чем тут высший блеск, когда женщины
даже интимные места под бюстгальтером умудрялись доводить до черноты
головешек.
Ия - та и с моря возвращалась божественно белой.
- Ты че в тумбочке весь отпуск просидела? - приставали к ней коллеги в
юбках.
- Я не загораю, - смущалась Ия.
"Дуры! - думал про себя Кока. - Колхозон. У нее царская кожа".
Если Ия летом в прозрачном платье, пронзенная лучами солнца,
оказывалась напротив Кокиного стола, он делался как обмороженный. Все
напрочь вылетело из головы, валилось из рук.
Нередко дома в кровати перед сном Кока смело мечтал о Графодатской.
Как-то в августе, в пятницу, отдел отправился в колхоз собирать огурцы.
Прогрессивно разрешалось тут же на поле покупать дефицитный овощ. Кока
набрал на засолку десять килограммов, Ия тоже набила с верхом неподъемную
сумку. Не царское дело таскать королеве тяжести, поэтому Кока на полгорода
раньше своей остановки вышел из служебного автобуса.
- А жене скажу, что в степи замерз! - отдельские зубоскалы не могли
промолчать.
- Жена не стенка, можно отодвинуть, - защитил друга Мошкин, но в свою
очередь предложил свои услуги в переноске тяжестей. - Кока, дай мне взвалить
эту ношу!
- Сиди, носильщик! Твоя "ноша" узнает - убьет!
Так автобус прокомментировал рыцарский поступок Коки.
Жара в те дни стояла такая, что асфальт пластилинил под ногами. Поэтому
Кока, не раздумывая, откликнулся на предложение Графодатской принять душ.
После водных процедур не смог отказаться от чашечки кофе. Появились чашечки,
шампанское и коньяк.
Замешанное на гусарских дрожжах шампанское сладко ударило в голову.
Язык сорвался с якоря, запорхал райской птичкой, зачирикал:
- ...Сыплет черемуха снегом... Боже, Ия, вы видели черемуху в цвету?
Обвально-белая, неземной аромат... Подойдешь и голова по кругу... Петь
хочется!.. Ваша кожа, что черемуховый цвет!.. Можно коснуться?..
Не дожидаясь разрешения, Кока положил руку на обнаженное плечо. Будто
кипятком обдало с ног до головы. Ошпаренный Кока начал целовать Ию, которая
не стала отрезвлять гостя звонкой пощечиной.
Распустившийся цветок лотоса... Лунное сияние, разлитое по стеклам...
Бурлящее молоко... Арктический снег...
Кока взмыл под небеса.
"Зацелую допьяна, изомну как цвет..."
Гость парил над землей.
"Унесу я пьяную до утра в кусты..."
Вдруг с седьмого неба камнем рухнул вниз. Ни с того ни с сего Ия
нехорошо закатила глаза, обмякла, с шумом втянула воздух и потеряла
сознание... Если бы Графодатская в этот момент стояла на ногах, падая, могла
разбить голову. К счастью, лежала на диване. И платье на груди разрывать не
пришлось - была уже без всего.
Кока запрыгал по комнате, надевая брюки. Ситуация. Набрал "03":
- Женщине плохо... Срочно выезжайте... Без сознания... Адрес? Откуда я
знаю?.. Прохожий я... Мимо больной шел... Почему обморок на улице? В
квартире... Сейчас сбегаю за адресом.
- Дарвина двести двадцать, - выпалил в трубку, вернувшись. - Что?
Квартира? Надо было сразу говорить! Сейчас...
Входная дверь была цифрой "6" помечена. "03" пообещала скоро быть.
"Унесу я пьяную до утра в кусты".
Какие кусты, Ия по-прежнему не подавала признаков сознательной жизни.
Кока похлопал по серым щекам и сделал быстрые подсчеты в уме. Сегодня в "03"
дежурит теща. Ситуация.
Кока не стал дожидаться докторов, прикрыл Графодатскую простыней и
посыпался вниз по лестнице. Собачку замка предварительно поставил на
предохранитель - толкни, войдешь.
Машину с крестом высматривал из-за трансформаторной будки.
Теща вышла из "скорой" и скрылась в подъезде. Врач она отличный, этого
не отнять. И травы, и массаж, и таблетки... Но Кока с досады плюнул:
"Явилась, не запылилась!" Во избежание провала нырнул в подъезд дома
напротив, где заметался по этажам. Окна лестничных площадок были под
потолком, никаких условий для наблюдения. Подождал минут двадцать, затем
осторожно выглянул из подъезда. "Скорой" не было.
В этот момент он вспомнил про сумку с огурцами, что осталась у
Графодатской. Взбежал к заветной двери с цифрой "6", толкнул - закрыто.
"Увезли в больницу", - решил. И махнул рукой: черт с ними с огурцами, за все
надо платить. Но в автобусе с похолодевшим сердцем вспомнил про майку,
которая осталась там же, где и огурцы. С майкой получалась слишком дорогая
цена. Просто базарная обдираловка. Не в плане денежных потерь. Какие там
деньги? Элементарная отечественного производства белая майка. Собака
зарывалась в вышивке. Дочь под руководством бабушки - для кого бабушка, а
для кого и теща - гладью поставила на белом поле замысловатый вензель "Н.П."
То есть - Николай Патифонов. Крупно и ярко.
Но и это не все. В районе сердца фирменным знаком посадила дочь той же
гладью петуха. Красно-зелено-оранжевого. Единственная в своем роде майка
получилась. Кока отлично помнил, как бросил ее на спинку кресла петухом
вверх. Графодатская еще поинтересовалась:
- Не закукарекает?
"Откукарекался!" - зло подумал Кока.
Только слепой мог не заметить вышитого кукарекалу. Теща увидела бы его
с завязанными глазами. Это был сыщик - хлебом не корми... Всю жизнь домашние
под следствием. К примеру, встал зять из-за стола на две секунды раньше,
сразу пытать: пересолено? недожарено? переварено? или живот пучит? Прилег
тот же зять отдохнуть. Теща тут как тут с допросом: температура? стул?
голова? сердце? Или геморрой - сидеть не можешь? Задержался на работе, теща
мозги ломает - что-то здесь не то? Пришел домой раньше - что тут не так.
Год Кока жил с тещей под одной крышей. Год коса вопросов билась о
камень ответов. Теща, как наркоман от следствия, не могла не спросить. Зять,
как партизан, не мог спокойно ответить.
- Ты куда?
- Седлать верблюда, пока лежит, а то убежит.
- Зачем?
- За шкафчиком.
- Каким?
- Немазаным, сухим.
Имея в тылу такого детектива, забыть на видном месте вещественное
доказательство...
Теща пришла в гости на следующий день. Была суббота.
"Сейчас возьмет за горло", - обречено открыл дверь Кока. Что красиво
врать, так и не придумал. Решил просто отпираться: я не я и лошадь не моя.
Майку потерял на поле - и отвяжитесь.
Однако прошел час, а теща ни гу-гу. Второй - ни слова, ни полслова о
майке. Кока уже места себе не находит, теща как ни в чем ни бывало. И вдруг
засобиралась домой.
Догнал ее на улице.
- Вы что, - схватил за локоть, - избрали новый способ издевательства?
Столько лет вынюхивали каждый шаг. Терроризировали дурацкими вопросами. А
теперь делаете вид, что ничего нет. Спрашивайте! - Кока рванул рубаху на
груди. - Пытайте! Почему больная голая? Откуда рядом с ней моя майка?..
Теща вытаращила глаза.
- Какая майка, Коля? - пролепетала она и села на своего конька. - Ты не
заболел? Температуры нет?
- Здоров я, здоров! Вы ездили вчера по вызову на Дарвина, 220, квартира
6?
- Да, но хозяев не было. Мы постучались и ушли.
"Умерла", - подумал Кока и побежал к Графодатской.
- Ты куда? - тревожно закричала теща.
- Седлать верблюда!
На такси домчался на Дарвина, 220. Взлетая по лестнице, на третьем
этаже обратил внимание на произведение дверного искусства: инкрустация из
разноцветных пород дерева с цифрой "8" посредине.
Обратил внимание, забыл и снова вспомнил. Почему "восьмая" здесь? Он
что ошибся подъездом?
В замешательстве спустился на второй этаж. Дверь с эмалированной
табличкой с цифрой "6" окончательно сбила с толку. При чем здесь второй,
если Графодатская живет на четвертом? Кока заторопился вверх по лестнице. На
двери Графодатской тоже стояла "шестерка". Рядом с ней виднелись следы
шурупов, которые когда-то крепили "единицу". УРА! ЛОЖНЫЙ ВЫЗОВ! Квартира на
самом деле имеет номер "шестнадцать". Теща за этой дверью петуха не видела!
Ура! Да здравствует мир во всем мире!..
Тогда что с Графодатской? Умерла? Кока забарабанил в дверь. Открыл
дюжий мужчина со скорбным лицом и рыжей шевелюрой.
"Умерла", - обожгло сердце.
- Я сотрудник Графодатской, - представился Кока, - выражаю свои
соболезнования.
- Ия! - позвал мужчина.
Выглянула Ия. Мраморно-бледная, без серых оттенков.
- Я за огурцами, - нашелся огорошенный Кока.
"Чтобы еще когда-нибудь связался с дистрофическими бабами, - зарекался
по пути на остановку. - У нее не кровь - марганцовка. И туда же - с сексом
лезет. Коньяк, как чай, хлещет, а самой воду через тряпочку сосать. Или в
глаза закапывать. Теща теперь отоспится на мне. Возьму сейчас и вызову
"скорую" в "шестнадцатую" квартиру. Скажу: приступ. Рыжий, наверное, уже
пошел на приступ и абордаж..."
- Николай Петрович! - услышал Кока за спиной.
Догоняла Графодатская.
- Ваша майка, - сунула маленький сверточек в сумку с огурцами и
посмотрела на Коку обворожительным взглядом.
- Приходите ко мне завтра, - нежными пальчиками поправила ворот Кокиной
рубахи. - Я торт с орехами испеку. Помните, в отдел приносила? Вам тогда
очень понравился. Буду ждать.
Ия развернулась и грациозной походкой пошла домой. Кока рванул в
обратную сторону. Да так быстро, словно от его скорости зависело скорейшее
наступление завтра. С тортом, орехами, лунным сиянием, разлившимся по
стеклам...
Кока прочитал в книжке, как средней ноги прыгун в высоту в немецком
концлагере превзошел личный рекорд - перепрыгнул двухметровый забор из
"колючки", чтобы доставить информацию о восстании в соседнюю зону. Прочитал
и долго чесал затылок от невероятных тайн, заложенных в человеке и в нем
самом, в Николае Патифонове. Он перемахнул два метра "колючки" вообще не
представляя, как, прыгая в высоту, спортсмены ходят и сдают. За всю жизнь
выше оградки палисадников не скакал. Да и то во времена, когда школьная
молодость в штанах бурлила - девчонкам цветы воровал. А прыгал в высоту,
если хозяин цветов с колом в руках выскакивал на крыльцо. И вот уже далеко
не парубок, под тридцать катило, а два метра с гаком взял без всякой
разминки. И не на стадионе с матами, а в полевых условиях с вытаращенными на
лоб глазами. Конечно, не от скуки и не ради рекордов...
Накануне уникального результата, за ужином в кафе, Мошкин под "Варну"
поведал занятную историю, приключившуюся с ним в предыдущей командировке.
- Я думал, все - тапочки! - сделал зверскую мину Мошкин.
"Тапочки" - термин, означавший отнюдь не безобидную обувь у кровати,
недавно попал на балаболистый язык Мошкина и прижился на нем за лаконизм,
цинизм и натурализм.
- Спустились мы в шахту регламентные проверки гнать. Стоит эта
тридцатиметровая дура, опоры потрескивают...
"Дурой" Мошкин, любя, обозвал ракету, что на боевом дежурстве. То есть
- все в ней чин по чину: боеголовка к бою готова, баки заправлены, десятки
тонн компонентов - окислителя и горючего - ждут команды на запуск
двигателя... Но не допусти, Господь, состояться нештатной встрече
компонентов... Стоит ракета на опорах, кои под этой
взрыво-пожаро-ядовитоопасной тяжестью потрескивают.
- Среди нас был, - хлопнул одним глотком полстакана вина Мошкин, -
пермяк, соленые уши. Здоровенный!.. Шайба семь на восемь, восемь на семь,
голос как из бочки. И вдруг ни с того ни с сего он своим, как из бочки,
орет: "Все! Тапочки! Изделие складывается!.."
Этот пермяк, уши у которого соленые, потрескивание металла опор принял
за "складывание" ракеты под собственной гремучей тяжестью. Запаниковал, что
грядут неприятности: огромная бочка окислителя рушится на еще большую бочку
горючего, а значит, сейчас состоится их пламенная встреча...
- Откуда я знал, - проводил Мошкин взглядом симпатичную фигурку
официантки, - что пермяк хуже бабы заполошный. Метнулся за ним к лифту. С
переляку пермяк у меня противогаз зацапал...
Короче, пока Мошкин соображал, надевать противогаз или погодить,
пермяк, несмотря на то что собственный висел на боку, выхватил у Мошкина и
натянул на свою шайбу, а она на три размера больше, чем противогаз Мошкина.
Ругаться некогда, за спиной "тапочки" назревают, поднялись на
поверхность и рванули, пока не рвануло. Пермяк, с ушами солеными под
противогазом, впереди темп задает, Мошкин следом бешеную скорость набирает.
Солдатик на посту, глядя на зверский бег гражданских, решил: шпиона
американского ловят - пермяк был в фирменных джинсах, в те годы они
ассоциировались с вражеским Западом, - и дал длинную очередь над "шпионом".
Тот и не подумал сдаваться...
- Догнали нас на машине! - закончил свой рассказ Мошкин. - Пермяк в