Проктор Кэндис. Шепот небес

   Он встал, обнаженный до пояса, в старых потертых брюках, и повернулся к ней лицом. Джесси невольно попятилась. У нее перехватило дыхание от волнения. Засунув большие пальцы рук в петли для ремня, он окинул ее взглядом с головы до ног.
   – Да, быть ирландцем – значит вести себя строптиво и дерзко, – заявил он. – А вот вас, англичан, отличают сдержанность, невозмутимость и спокойствие.
   Ему хотелось, чтобы она быстрее ушла, чтобы она больше никогда не приближалась к нему. Джесси охватил трепет, но она не трогалась с места.
   – Вы судите о людях слишком упрощенно, – возразила она ровным голосом, стараясь не выдать своего волнения.
   Лукас усмехнулся:
   – Вам не понравились мои слова об англичанах? По-моему, я выразился очень корректно. Ну конечно, у вас не вызывает возражений, когда кто-нибудь говорит об ирландцах как о ленивом народе, не любящем работать и наживать состояние, а заботящемся только о развлечениях и забавах. Однако когда кто-нибудь осмеливается критиковать англичан, называя их скучными, чванливыми и напыщенными, низкопоклонничающими перед начальством и боящимися быть независимыми от власти и собственности, вы начинаете злиться.
   Джесси возмущенно вздохнула, и взгляд Лукаса невольно скользнул по ее высокой груди.
   – Низкопоклонничество перед начальством и уважение к закону – разные вещи, – с негодованием произнесла она. Ее тон снова стал высокомерным, что раздражало Лукаса. – Весь мир восхищается британской законодательной системой.
   Лукас расхохотался ей в лицо.
   – Так вот почему вы пытаетесь насадить ее во всех уголках земли! – насмешливо воскликнул он. – А я-то думал, что вы руководствуетесь алчностью и эгоизмом!
   Джесси нервными порывистыми движениями туже завязала ленты шляпки под подбородком.
   – Алчность и эгоизм? – сердито переспросила она.
   – Вот именно! Но вы стараетесь не замечать своих недостатков, испытывая чувство морального превосходства над другими нациями. Неужели вы думаете, что Бог создал мир только для того, чтобы им правили британцы и их законы? Вы стремитесь повсеместно насаждать свою культуру, чтобы расширить границы Британской империи. Неужели в навязывании английской цивилизации вы видите свою роль?
   Джесси не сразу нашлась что сказать. Лукас видел, как пульсирует голубая жилка на ее шее чуть повыше ворота платья.
   – Мы создали самую большую в мире империю, – наконец произнесла она спокойным ровным голосом, как и положено истинной англичанке. – Великую славную державу…
   Однако Лукас, сделав нетерпеливый жест, перебил ее:
   – Славную, вы говорите? Если о британцах и ходит по миру слава, то недобрая. Вы угнетаете народы, которые находятся под вашей властью. Африканцы, индийцы, ирландцы – все страдают от вас. И поэтому придет время и ваша империя распадется. Она не сможет долго существовать.
   Джесси задыхалась от гнева, ее била мелкая дрожь, и тем не менее она продолжала говорить ровным голосом:
   – Вы просто сумасшедший. Лукас саркастически улыбнулся.
   – Ничего подобного. Я всего лишь ирландец, разве вы забыли?
   На ее лице отразилось изумление, и она неожиданно звонко рассмеялась. Естественность и непосредственность Джесси не вязались с ее светским чопорным обликом – дорогим полосатым платьем с длинными, отделанными изысканными кружевами рукавами. Поведение Джесси сейчас противоречило правилам приличий, принятым в том обществе, где она жила. Лукас с удивлением смотрел на нее, любуясь ее пухлыми губами и нежным овалом лица. Когда Джесси успокоилась, наступило тягостное молчание. Тишину нарушали лишь плеск речной волны и шелест листьев. Вскоре до слуха Джесси донеслись чьи-то приближающиеся шаги, и она повернула на шум голову.
   – Ах вот ты где, приятель! – воскликнул вышедший на берег Дэниел О'Лири. – А я повсюду ищу тебя! Солнце уже заходит, а ты все не возвращаешься. Я уже начал беспокоиться…
   Он осекся, заметив мисс Джесмонд Корбетт. Его глаза стали круглыми от изумления.
   Однако Джесси не растерялась. Она и виду не подала, что смущена тем, что ее застали на закате солнца на берегу реки в обществе полуодетого каторжника.
   – Вам не следует купаться в одиночку, мистер Галлахер, – надменным тоном заявила она. – Если вы будете нарушать данное правило, у вас могут возникнуть неприятности.
   Она повернулась и зашагала прочь с гордо поднятой головой. Дувший с реки вечерний ветерок играл лиловыми лентами ее соломенной шляпы.
   Дэниел, открыв рот, долго смотрел ей вслед.
   – Что она делала здесь? – наконец снова обретя дар речи, спросил он, когда мисс Корбетт скрылась из виду.
   Лукас пожал плечами:
   – Она гуляла вдоль реки и увидела меня.
   Дэниел потер лоб, недоверчиво глядя на своего друга.
   – Надеюсь, ты не наломал дров, приятель? Лукас надел через голову чистую рубашку.
   – Не понимаю, о чем ты говоришь, – улыбнулся он. Но Дэниела трудно провести.
   – Будь осторожен, дружище, – ткнул он Лукаса указательным пальцем в грудь.
 
   На следующий день вечером Джесси вместе с матерью и братом отправилась в экипаже в Болье, усадьбу Харрисона.
   Серебристая полная луна висела низко на темном небе, испуская голубоватый свет на притихшие поля. Проникая в окно экипажа, она освещала лица молчавших всю дорогу пассажиров. Джесси посматривала на классически правильный профиль брата и лицо матери с мягкими чертами. Ей не нравился странный беспокойный блеск в глазах Уоррика. Он сегодня полдня стрелял по тарелкам из новых пистолетов в овраге за домом, попросив Джесси подбрасывать глиняные диски-мишени, и пил дорогое французское бренди. Она с удовольствием выполнила его просьбу, потому что весь день не находила себе места. Джесси не понимала, почему ею овладело столь странное настроение. Ее терзало смутное беспокойство, и все валилось из рук.
   Джесси радовалась, что сегодня вечером их пригласили в Болье на ужин. Ей не терпелось увидеть Харрисона, от которого исходили истинно английское спокойствие и уверенность в себе. Джесси улыбнулась своим мыслям.
   – Почему ты так странно улыбаешься? – спросила миссис Корбетт, нарушая молчание.
   – Я вспомнила недавний разговор с одним человеком, – осторожно ответила Джесси и смутилась, поймав на себе подозрительный взгляд Уоррика.
   Гостиная в усадьбе Болье походила на гостиную в Корбетт-Касл. Здесь тоже стояла французская мебель из орехового дерева, беломраморный камин и в глаза бросалось множество изысканных дорогих тканей от шелка до атласа и парчи. Столовая также чем-то напоминала столовую в доме Корбеттов. В центре располагался большой стол красного дерева, за которым могли бы разместиться двадцать четыре человека, и обитые итальянским шелком стулья с гнутыми спинками. Узор шелка соответствовал узору парчовых драпировок. На столе помещались массивные серебряные канделябры, а на двух симметричных, украшенных позолотой буфетах из полированного дерева в арочных нишах – большие серебряные графины. Ужин подавала хорошо обученная прислуга. Харрисон, служивший окружным судьей, имел возможность подобрать для своей усадьбы хороших слуг из числа каторжников. Блюда из утки, лебедя, кенгуру и ягненка сменяли друг друга.
   Весь вечер Джесси внимательно наблюдала за Харрисоном. В элегантном фраке, белой шелковой рубашке и искусно вышитом жилете он выглядел очень привлекательно. В конце ужина, откинувшись на спинку стула и небрежно положив руку на подлокотник, Харрисон отдыхал в расслабленной позе. За столом он постоянно сыпал шутками в духе английского юмора. Наблюдая за его жестами и движениями ухоженных рук с маникюром, Джесси думала о том, что ей будет спокойно и комфортно жить с Харрисоном. Он человек ее круга.
   Харрисон беседовал с Беатрис о новом столовом сервизе со своим фамильным гербом в золоте, который заказал в Вустере. В отличие от Ансельма Корбетта, чей отец был выходцем из низов и сам сколотил состояние, став владельцев мануфактур на севере Ланкашира, Тейты происходили из потомственных дворян. Их предкам принадлежало небольшое старинное поместье в Гемпшире. Однако род самой Беатрис восходил к еще более древним и знатным фамилиям. Родословная играла большую роль даже здесь, в колониях. Однако более важное значение имели деньги. Здесь их ценили больше, чем в Англии. Тейты и Корбетты слыли богатыми людьми и потому считались ровней.
   Чуть дрожащей рукой Джесси взяла хрустальный бокал с вином. Деньги и происхождение – вот на каких двух китах стоял ее мир. Главными ценностями выдвигались богатство, родословная и хорошее воспитание.
 
   После ужина Филиппа и Беатрис играли в четыре руки на фортепиано, а Уоррик, развалившись в кресле, потягивал бренди. Харрисон пригласил Джесси прогуляться по саду, чтобы полюбоваться полной луной, ярко сиявшей на темном небе и освещавшей окрестности призрачным светом.
   – Как чудесно! – восхищенно воскликнула Джесси.
   – Ты так считаешь?
   Он остановился и взял ее за руку. Его дыхание коснулось волос Джесси.
   – А ты разве сам не видишь, как красиво вокруг? – смеясь, спросила она. Но когда Джесси вгляделась в лицо Харрисона, смех застыл у нее на губах.
   – Нет, я ничего и никого не вижу, кроме тебя, – ответил он со странной улыбкой. – Луна – всего лишь предлог, чтобы выманить тебя из дома. Я хотел полюбоваться не ею, а тобой.
   «Он сейчас поцелует меня, – испуганно подумала Джесси. – Поцелует так, как мужчина целует женщину, на которой хочет жениться и с которой хочет спать в одной постели». Робость охватила Джесси, но она тут же взяла себя в руки. Джесси с детства знала Харрисона и готовилась стать его женой. Она не должна смущаться в его присутствии. Пора привыкнуть к тому, что вскоре между ними возникнет физическая близость.
   – Джесмонд, – прошептал Харрисон, и его теплое дыхание коснулось ее щеки.
   Он обнял Джесси и, притянув ее к себе, стал поглаживать по спине и бедрам. А потом Харрисон припал к ее губам в страстном поцелуе. У Джесси перехватило дыхание. Чувствуя отвращение, она стала вырываться, упершись ладонями ему в грудь. Он отпустил ее и, отойдя на несколько шагов, закрыл руками лицо. Джесси стало неловко.
   – Прости, – растерянно пробормотала она и, пользуясь тем, что Харрисон ее не видит, вытерла влажные губы. – Не знаю, что на меня нашло.
   – Нет, прошу тебя, не извиняйся, во всем виноват я. – Подойдя к ней, он взял ее руки в свои ладони и прижал их к груди. – Прости меня, дорогая. Я неправильно вел себя. – Дыхание Харрисона, прерывистое и учащенное, мешало ему говорить. – Мужчин терзают более сильные страсти, чем женщин. Такова наша природа. Но когда мы имеем дело с леди, нам нужно вести себя более сдержанно, чувствуя свою ответственность перед ней. Я совершил ошибку и испугал тебя. Прости меня, пожалуйста…
   Джесси покачала головой.
   – Ты относишься ко мне так, словно я норовистая лошадь или дорогая фарфоровая чашка…
   Харрисон засмеялся, и Джесси ласково дотронулась до его щеки.
   – Согласившись стать твоей женой, я дала тебе право целовать меня, Харрисон. Но ты обнял меня так неожиданно. Обещаю, что в следующий раз ты не застигнешь меня врасплох.
   Вскоре они вернулись в гостиную. Харрисон подошел к фортепиано, за которым сидела его сестра, и стал переворачивать для нее страницы нот, а Джесси опустилась в кресло рядом с Уорриком, поглощенным своими мыслями так, что не обратил на сестру никакого внимания. Беатрис в отличие от него не сводила настороженного взгляда с дочери. Ее волнение не укрылось от глаз матери. Она заметила румянец, выступивший на щеках девушки, и ее учащенное дыхание. Джесси не сомневалась, что вскоре мать захочет поговорить с ней о том, что произошло в саду.
   На следующее утро, проходя после завтрака мимо маленькой гостиной, в которой миссис Корбетт обычно занималась рукоделием, Джесси услышала ее голос.
   – Зайди сюда и закрой дверь, – позвала Беатрис, не отрывая глаз от вышивки. – Мне надо поговорить с тобой.
   Джесси послушно переступила порог гостиной и закрыла дверь. Сегодня ночью она плохо спала. Ее терзали мучительные мысли, в которых она не желала признаваться себе при ярком свете дня. И сейчас она не испытывала никакого желания обсуждать с матерью то, что произошло накануне вечером между ней и Харрисоном.
   – И прикрой ставни, – велела Беатрис, боясь, видимо, не только прямых солнечных лучей, но и того, что их могут подслушать.
   Джесси выполнила распоряжение матери и прислонилась к створке окна.
   – О чем ты хотела поговорить со мной, мама?
   Беатрис продолжала вышивать, не поднимая головы. Рукоделие стало для нее таким же прибежищем, такой же защитой от проблем, как бренди для Уоррика.
   – Вчера вечером ты выходила с Харрисоном в сад и довольно долго пробыла там, – промолвила Беатрис.
   Джесси тяжело вздохнула.
   – Мама, не забывай, что мы с ним обручены. Рука Беатрис на мгновение замерла.
   – Я знаю. Именно это меня и беспокоит. Харрисон – истинный джентльмен, и при других обстоятельствах я бы полностью доверяла ему. Но в преддверии свадьбы он может позволить себе кое-какие вольности, почувствовав, что имеет право…
   – Не понимаю, о чем ты говоришь.
   Джесси с удивлением увидела, как обычно бледное лицо матери залилось краской смущения. Их взгляды встретились, но Беатрис тут же отвела глаза в сторону, ощущая неловкость.
   – Некоторые женщины не находят в себе силы сопротивляться, когда мужчины… пристают к ним. Они позволяют им делать то, чего ни в коем случае не следует позволять. – Беатрис понизила голос, наклонившись вперед. – Например, разрешают ласки, которые допустимы лишь на брачном ложе.
   Джесси вспыхнула до корней волос и взволнованно заходила по комнате.
   – Мама, ты сильно преувеличиваешь опасность. Вчера вечером Харрисон всего лишь поцеловал меня. Но ведь поцелуй вполне допустим! Мы с ним жених и невеста!
   – Поцелуи могут привести к более смелым ласкам! – воскликнула Беатрис, наконец забыв о рукоделии. – Ты не должна поддаваться искушению, Джесмонд. Если Харрисон позволит себе лишнее, следует вовремя остановить его. Ты понимаешь, о чем я говорю? Даже если тебе будут приятны его ласки. Необходимо ждать до тех пор, пока вы не вступите в брак.
   Джесси нервно засмеялась и села на диван рядом с Беатрис.
   – Мама, поверь, у тебя нет причин для беспокойства. Я не испытываю к Харрисону никакого влечения, ему не удастся соблазнить меня, даже если он очень захочет.
   – Джесмонд, вчера вечером я поняла по выражению твоего лица, что между вами что-то произошло на веранде.
   Сжав руки на коленях, Джесси стала пристально разглядывать их, не поднимая головы.
   – Я уже сказала, что он поцеловал меня. Его поцелуй мне был неприятен, и мне не хотелось бы, чтобы подобное повторилось. Поэтому тебе нечего беспокоиться, мама, что я поддамся искушению и отвечу на его страсть.
   В комнате повисла тишина, которую нарушали лишь тиканье каминных часов и доносившиеся из столовой голоса слуг, убиравших со стола после завтрака.
   – Прости меня, дорогая, – промолвила наконец Беатрис. – Ты так сильно напоминаешь мне ее, у вас много общего, и я думала, что в отношениях с мужчинами ты тоже похожа на нее…
   Джесси подняла глаза на мать.
   – О ком ты говоришь?
   – Не обращай внимания на мои слова! – Беатрис положила ладонь на руку Джесси. – Надеюсь, ты не дала понять Харрисону, что его ласки тебе неприятны?
   Услышав слова матери, Джесси чуть не расхохоталась. Впрочем, ей совсем не смешно, она почувствовала какую-то странную грусть.
   – Минуту назад ты предупреждала меня, чтобы я не допускала вольностей в своих отношениях с Харрисоном, а сейчас тебя беспокоит, что я своей сдержанностью отпугнула его. Ты непоследовательна, мама.
   – Джесмонд… – обратилась к дочери Беатрис и замолчала, подыскивая слова. – Мне очень трудно говорить, но я должна тебя предупредить… Многим женщинам кажется отвратительной физическая близость с мужчинами, но они вынуждены делить со своими мужьями брачное ложе. Мы должны терпеть, скрывая, что нам неприятны их ласки. Такую цену мы платим за рождение детей, за уют в наших домах, за положение в обществе. Вот что ты должна знать и помнить.
   Джесси смущенно отвела взгляд в сторону. Ей стало неловко, и она сожалела, что мать заговорила с ней на такую тему. Встав, она подошла к камину. Джесси знала, что брак ее родителей не относился к числу счастливых. Отец никогда не целовал мать в присутствии детей, они вообще избегали прикасаться друг к другу. Родители жили не вместе, а рядом, словно в двух параллельных мирах. В доме не ощущалось тепла, любви, радости. В глубине глаз Беатрис всегда таилась грусть. Теперь Джесси начала догадываться о причинах потухшего взгляда матери. Ее не устраивала интимная сторона брака, и отвращение к физической близости с мужем ожесточило ее.
   – Ты мне все сказала, мама? – спросила Джесси, охваченная тягостным чувством.
   Беатрис вновь склонилась над рукоделием.
   – Да. Думаю, у нас не будет причин возвращаться к этому разговору.
   Джесси направилась к двери, но мать остановила ее.
   – Ты, наверное, хочешь покататься верхом сегодня утром? – неожиданно спросила она.
   Джесси застыла на пороге, взявшись за ручку двери.
   – Но ты же просила меня не ездить пока верхом, – бросила она на мать удивленный взгляд.
   – Я передумала. Мне кажется, что прогулка верхом пойдет тебе на пользу. Поэтому можешь переодеться и пойти на конюшню. Я уже послала записку Уоррику, чтобы он распорядился седлать твою лошадь.
   Джесси медленно поднялась в свою комнату. Ее одолевали чувства вины, стыда и смущения. Она не хотела обманывать свою мать. И Джесси действительно не лгала, когда говорила, что ей неприятен поцелуй Харрисона. И все же… все же она осознала, что не принадлежит к числу женщин, которым кажется отвратительной физическая близость с мужчинами. Беатрис ужаснулась бы, если бы узнала правду о своей дочери, если бы увидела ее в тот момент, когда Джесси любовалась обнаженным торсом ирландца, стоявшего на берегу реки на фоне закатного неба. С тех пор Джесси начали сниться странные сны, в которых ей являлся темноволосый каторжник с покрытой шрамами спиной.

Глава 8

   Лукас сидел на верхней перекладине забора, которым был обнесен озаренный утренним солнцем загон, и наблюдал, как гнедой жеребец бегает по кругу, посверкивая подковами.
   В довольно просторном загоне Ураган почувствовал себя на воле. Однако добежав до противоположной стороны забора, он остановился и захрапел, нервно раздувая ноздри и прядая ушами.
   – Все правильно, – негромко промолвил Галлахер. – Ты можешь бегать, но не можешь убежать, приятель. Ты в загоне. Они окружили тебя надежным забором.
   – Ты сядешь на него сегодня? – с любопытством спросил Чарли, подойдя к Лукасу.
   Лукас улыбнулся:
   – Нет, еще рано. Я хочу получше узнать его. Повернув голову, Лукас краем глаза заметил, что к ним направляется Уоррик Корбетт. Лукас еще не составил окончательного мнения о нем. С одной стороны, Уоррик казался ему неплохим хозяином. Во всяком случае, у него отсутствовали садистские наклонности, которые английская школа часто воспитывает в своих выпускниках наряду с любовью к крикету, Цицерону и поэзии Шекспира. Впрочем, Корбетт никогда не учился в Итоне или Винчестере, а значит, не мог относиться к истинным англичанам в понимании Галлахера. Уоррик родился и вырос в Австралии, что наложило на него свой отпечаток.
   Однако у Лукаса вызывал беспокойство странный огонек, блестевший в глубине глаз Уоррика Корбетта, свидетельствовавший о его дерзком неукротимом нраве. Галлахер не доверял людям, способным на безрассудство.
   – Эй, Чарли! – крикнул Уоррик. – Ступай на конюшню и оседлай Симмерию, лошадь моей сестры. Да, и еще чалого мерина для Галлахера.
   Мальчик бросился выполнять поручение владельца усадьбы. Уоррик тем временем подошел к загону и со своей обычной ухмылкой обратился к Лукасу:
   – У меня для тебя есть работка. Лукас повернулся к нему лицом.
   – А я хотел сегодня продолжить занятия с Ураганом.
   – Тебе придется отложить их. – Корбетт помолчал, глядя на жеребца, а затем задумчиво продолжал: – Моей сестре нужен грум.
   Лукас ловко спрыгнул на землю. Отправляясь на прогулку верхом по Гайд-парку или по гемпширским холмам, молодая англичанка обязательно брала с собой грума, что считалось одним из признаков аристократизма. Прогулка в одиночестве, без сопровождения, нарушала правила приличия, принятые в светском обществе. Подобная традиция сохранялась и в колониях. Однако здесь старались нанимать грума не из числа каторжников.
   – А я думал, что грумом вашей сестры является старый Том, – грубоватым тоном изрек Галлахер.
   Мысль о том, что он станет слугой прекрасной высокомерной англичанки и будет сопровождать ее повсюду, двигаясь на почтительном расстоянии, казалась ему невыносимой. Пресмыкаться перед ней, называться ее слугой, ее грумом он считал для себя большим унижением, чем терпеть побои и ходить в кандалах. По сравнению с таким лакейством все муки, которые он терпел в течение долгих трех лет каторги, показались Лукасу незначительными.
   Корбетт, опершись локтем на верхнюю перекладину забора, следил за жеребцом.
   – Старый Том сильно сдал, он не сможет сопровождать Джесси во время длительных прогулок на большие расстояния, – небрежно заметил он. – Сегодня утром он так скверно чувствовал себя, что я заставил его лечь в постель.
   – А почему вы не хотите, чтобы грумом мисс Корбетт стал Чарли?
   Уоррик бросил на Галлахера недовольный взгляд.
   – Чарли – еще совсем мальчишка. Он не сможет прийти на помощь сестре, если на нее нападет шайка беглых каторжников.
   Лукас понимал, что вступает в пререкания с хозяином, но не мог остановиться.
   – В таком случае кто-нибудь другой из конюхов мог бы… – опять начал он возражать, но Корбетт не дал ему договорить.
   – Лучше тебя с таким поручением никто не справиться, Галлахер, – раздраженно бросил он. – Теперь ты – ее грум. Разговор окончен.
 
   Остановившись у калитки сада, Джесси некоторое время наблюдала за стройным черноволосым ирландцем, выведшим из конюшни двух лошадей. Лукас повернулся к одной из них и подтянул подпругу. Он действовал ловко и уверенно, как человек, привыкший к такой работе.
   Джесси старалась не обращать внимания на бешеный ритм своего сердца. Подхватив длинный шлейф синей амазонки, она пересекла залитый солнцем хозяйственный двор. В кронах яблонь, окружавших пруд, щебетали птицы. Их пению вторил треск сороки. Но Лукас, казалось, не замечал ничего вокруг, сосредоточенно проверяя упряжь. Джесси подошла к нему сзади и остановилась рядом с вороной кобылой, которая тут же, узнав хозяйку, потянулась к ней своим атласным носом.
   – Здравствуй, моя красавица, – нежно проворковала Джесси, погладив Симмерию по лоснящейся шее. – Ты, наверное, скучала? Я часто вспоминала тебя.
   Улыбнувшись, Джесси прижалась щекой к боку лошади. Она не видела ирландца, но явственно ощущала его присутствие за своей спиной.
   – Ваш брат сказал, что вы хотите прогуляться верхом к пещере, – с сильным акцентом проговорил Лукас Джесси уловила в его голосе насмешку и резко обернулась. Он все еще возился с упряжью своего мерина.
   – Да. А вам какое дело? – с вызовом спросила она. Джесси хотелось, чтобы наглец скорее оставил ее в покое. Она не понимала, почему так смущается в его присутствии. – Где старый Том?
   – Он приболел. Ваш брат приказал ему лечь в постель.
   – Лечь в постель? – изумленно переспросила Джесси.
   На ее памяти старый Том ни разу не болел. – А что с ним?
   – Говорят, приступ ревматизма. Но я думаю, что у него болит сердце. Во всяком случае, налицо все признаки сердечной болезни.
   – Вы считаете, что у него больное сердце?
   Джесси бросила взгляд на стоявшие в отдалении хижины. Ее охватило странное чувство. Ей казалось, что земля закачалась под ее ногами и привычный с детства мир стал постепенно рушиться. Джесси невольно ухватилась рукой за седло Симмерии, как будто боялась упасть. Она понимала, что с настоящей минуты в ее жизни многое изменилось. Отныне рядом с ней не будет сильного, надежного Тома. Память Джесси сохранила больше воспоминаний о нем, нежели о родителях.
   Именно старый Том, а не Ансельм Корбетт впервые посадил маленькую Джесси верхом на пони и научил ее держаться в седле. Том открыл ей, что такое радость жизни, познавая вместе с ней окружающий мир со всеми его тайнами. Вдвоем они облазили все близлежащие скалы и пещеры. Тома всегда называли «старым», но Джесси никогда не задумывалась о его возрасте. Во всяком случае, он не казался ей слишком дряхлым. Джесси считала, что Тому еще рано серьезно болеть или умирать. В разговоре с ней он ни словом не обмолвился о своем плохом самочувствии.
   Подняв голову, Джесси взглянула на ирландца.
   – Вам поручили седлать мою лошадь? – спросила она.
   – Да. Кроме того, ваш брат назначил меня вашим грумом.
   – Вас?!
   Лукас невольно улыбнулся, уловив нотки ужаса в ее голосе, и его суровые зеленые глаза сразу же подобрели.
   – Да, меня.
   «Но я не хочу этого!» – чуть не крикнула Джесси, но вовремя сдержалась. Ее чувства находились в смятении. Она испытывала тревогу за жизнь Тома и в то же время страх перед изменениями, которые происходили в ее жизни.