Прокудин Николай. Гусарские страсти

   Никите, не успел он войти в роту, комбат отдал распоряжение заступить начальником караула. Это особенно бесило. Обычно Никита ходил в наряд помощником дежурного по полку, изредка дежурным по столовой. Начкаром же нести службу и тяжело, и ответственно. А тут предстояло идти с чужими солдатами, да еще и не в свою очередь.
   — Что произошло, объясни мне! Как мог оперативный дежурный в дивизии, из Ашхабада, определить, что пьян наш начальник караула? Влас-то, как попался? — допытывался Никита у остававшегося в полку и уклонившегося от полевого выхода Ахмедки Бекшимова. — Объясни! Он ведь начкар!
   Ахмедка оставался со своим взводом самоходчиков в полку, ночью был ответственным за батальон. И потому в курсе событий:
   — Да офицеры этой роты все, как один, чудаки! Пить начали еще позавчера, по возвращению с полигона. На плац к разводу караула вышли, качаясь. Прохождение строем дежурный Миронюк отменил — дежурный по парку идти не мог, а помдеж еле переставлял ноги…
   Гм, да. Как все знакомо, как все привычно, увы. Седьмая рота в своем репертуаре. Сразу разбрелись по объектам. Власьев как принял караул, так пришел доложить дежурному об этом. И целый час из дежурки выползти не мог, покуда еще один пузырь водяры на троих не оприходовали. Показалось, мало.
   Дежурный Миронюк заслал помощника Хлюдова снова за пузырем на дежурной машине. Тот вернулся с бутылкой, собралась опять компания в полном составе.
   Гуляцкий и Власьев прибежали по первому свистку. Пять минут — а пить уже нечего. Хлюдов пошел в казарму, достал из сейфа заначку, флакон коньяка. Вот тут уже всех окончательно проняло. Гуляцкий завел песняка про «Черноглазую казачку» и побрел на свой объект, в автопарк. Хлюдов следом за ним отправился спать домой. Ночью ведь по распорядку, его время отдыхать. Ну, а Влас с Миронюком принялись за игру в нарды. Думая над очередным ходом, Миронюк задремал. Влас не стал будить — продолжил курить и пить за двоих.
   А тут наступило время доклада оперативному дежурному в штаб дивизии. Власьев растолкал дежурного. Миронюк собрал последние силы, сконцентрировался. Снял трубку, и велел телефонисту соединить с оперативным. После этого нечеловеческого усилия его вновь сморил сон, и Миронюк захрапел. Теперь окончательно. Блин, отключился в ходе доклада!
   А оперативный уже орет в трубку:
   — Подполковник Федорчук! Слушаю! Ну, дежурный? Что вы молчите? Докладывайте!
   Влас решил выручить друга и взял из руки спящего трубку:
   — Докладывает начальник караула, старший лейтенант Власьев! В Педженском гарнизоне без происшествий! Все в порядке. Никаких проблем!
   — Не понял! Кто говорит со мной?! Доложить по форме!
   — Докладывает дежурный! — поправился Влас.
   — Как фамилия? Должность?
   — Командир роты! Дежурный по полку, майор Миронюк! — врет Власьев.
   — Повторите свою фамилию, товарищ старший лейтенант! Я не расслышал! — уличает во вранье оперативный дежурный.
   Власьев бросил трубку и помчался в караулку. Подполковник перезвонил из Ашхабада в полк, но теперь дежурка не ответила. Миронюк не услышал звонков и не проснулся. Оперативный позвонил командиру полка и вызвал в часть, чтоб навел порядок.
   Переполошилось все начальство. Командир и его заместители примчались в полк и увидели… Картинка маслом! Ключи от сейфов с пистолетами и документацией валяются на столе. Дежурный храпит, источая водочный перегар.
   Зампотех полка — в автопарк. А там пьяный Гуляцкий в не менее крепком забытьи. Парк без охраны. Угоняй хоть танк, хоть автомобиль. Один начальник караула не спал, пытался из последних сил держаться. Но сказать не мог даже «му», только тупо смотрел на начальство стеклянными глазами без проблеска мысли.
   …Вот его-то Ромашкину и предстояло теперь сменить. К своей досаде в казарме Никита попался на глаза комбату. Не хватало как раз начкара! Не сменили лишь дежурного по столовой и помдежа Хлюдова, так как тот отдыхал, запершись в квартире. С чего вдруг мужики нажрались, не мог объяснить ни один из них. Просто так получилось, без причины и повода. Спонтанно начали, а остановиться не смогли. Заклинило…
   Пьянка дорого обошлась. Позднее Миронюка наказали, сняли с должности. Олегу Власьеву объявили пять суток ареста. Гуляцкого поставили «на лист ожидания», для отправки в Афган в первую очередь. Продолжим по порядку, не забегая вперед…
   Партийным был только Миронюк, им занялся партком. Срочно созвали партсобрание батальона, где рассмотрели его персональное дело. К этому времени батальон уже вернулся с полевого выхода. Офицеры собрались в Ленинской комнате. Кроме секретаря парткома полка, явились еще командир, начштаба и замполит. Все они угрюмо посматривали на офицеров батальона, а на Миронюка — с особой ненавистью. Еще бы! Начальник штаба получил строгий выговор за упущения по службе, а замполит полка строгий выговор за низкий уровень воспитательной работы.
   — Коммунист Миронюк! Объясните свое поведение товарищам! — партийный босс обратился к стоящему перед трибуной пока еще не разжалованному майору. — О чем вы думали, когда пили?
   Миронюк избрал оригинальную линию поведения и защиты:
   — О победе коммунизма во всем мире!
   — Вы что, издеваетесь?
   — Нет. А вы о чем думаете, когда пьете, товарищ подполковник? О победе империализма? Я как настоящий коммунист, пил за нашу победу над темными силами империализма! И за нашу славную Советскую Армию!
   — Вы дурак, коммунист Миронюк?! Вы что тут цирк устраиваете?! Клоуном решил поработать, майор? — рявкнул комполка Хомутецкий.
   — Никак нет, товарищ полковник!.. А чего вы меня оскорбляете? Тут у нас партсобрание. Мы все товарищи и в равных правах.
   — Товарищ майор! Прекратите паясничать! Не стройте из себя шута горохового! — возмутился секретарь парткома Козленко.
   — Почему я паясничаю? Пить за коммунизм — это шутовство?
   — Прекратить балаган! Не надо прикрываться высокими идеалами и красивыми фразами! — визгнул фальцетом замполит Бердымурадов.
   — Для вас, может, и балаган, а для меня — святое. Мой дедушка Перекоп штурмовал, а отец — Кенигсберг.
   В зале наступила напряженная тишина. Что дальше предпринять, руководители не знали и несколько растерялись. Взгляды идеологического начальства устремились за поддержкой к командиру полка. Но тот молчал и багровел лицом. Пауза затянулась.
   — Товарищ майор! Вы бы тогда вместо пьянства изучали руководящие документы партии и занялись укреплениями воинской дисциплины, — наконец «разродился» командир полка.
   — Ею я и занимался! Мы и за укрепление дисциплины пили!
   — Товарищ майор! Не пить, а укреплять нужно! И…
   — А я на партсобрании не майор, а коммунист! Напоминаю, мы все тут товарищи по партии! — сказал, как отрезал Миронюк, перебив командира.
   — Хорошо, коммунист Миронюк. Пока коммунист…
   — Угрожаете? — с надрывом пригрозил Миронюк. — Оказываете давление на рядовых коммунистов?
   — Честное слово, он над нами издевается, прикрывается идеалами нашего общества! Алкаш! — не выдержал Козленко.
   — А за алкаша в суде ответите! — Миронюк немигающе уставился на Козленко. — И не переизберем в партком на следующий срок! Можете быть уверены!
   — Товарищ! Это чистая правда. Коммунист Миронюк всегда первый тост произносит за победу коммунизма! — поддержал собутыльника, привставая из-за стола, Хлюдов. — И за победу мира во всем мире. И за полную и окончательную победу социализма в Советском Союзе. И за торжество Советской власти!
   — Хлюдов! Не выгораживайте сослуживца. Это вам может дорого обойтись! — рыкнул Хомутецкий.
   — Дорого?! Аполитично рассуждаете! Меня за попытку восстановления справедливости и принципиальности сошлют? Куда? На этот раз обратно в Москву? В Арбатский округ? — Хлюдов явно издевался над начальством.
   Тут вдруг со своего места вздыбился и Чекушкин:
   — Если коммуниста Миронюка накажут, это будет вопиющая несправедливость! Ну, выпил человек, так ведь за идеалы! Он постоянно только за них пьет. А перебрал от обиды!
   — От какой обиды! — ошалел парткомовец.
   — От такой! Мы в прифронтовой полосе, а фронтовые сто грамм зажимают! Я вам как обманутый ветеран войны говорю. В Афгане с этим делом тоже проблема, нет никакой нормы, кругом обман! Выдавали бы по сто грамм, как в Отечественную войну. Выпил положенную норму и — всё! А так приходится покупать. А никто по сто грамм не продает, в магазинах только пол-литра!.. И я тоже вынужден мучаться. Так бы один тост — и порядок. А за бутылкой чего только не наговоришь: за коммунизм, за победу, за дисциплину. Подтверждаю слова Хлюдова: коммунист Миронюк произносит тосты с коммунистической идейностью. Пошлости типа «за баб», «чтоб стоял», «за здоровье» никогда!
   — Какая-то ерунда! Они нас уводят в сторону от сути дела! — возмутился Бердымурадов.
   — Совсем не ерунда! — подал голос с галерки Мишка Шмер. — Совсем не все равно за что человек пьет! Он показывает нам пример настоящего партийца! Марксист!
   Раздались легкие смешки лейтенантов. Собрание постепенно направлялось в нужное для спасения утопающего русло.
   — Ну, что я говорю! Партийная организация берет его на поруки! — воскликнул Хлюдов.
   — Капитан, с вами будет отдельный разговор! — попытался приструнить взводного командир полка. — Сядьте и не высовывайтесь, пока вас не спросили, чем вы сами как помощник дежурного занимались в ту ночь!
   — Проверял караул и несение службы внутренним нарядом! — огрызнулся Хлюдов. — А вы что думали? И вообще, товарищи коммунисты, мы на собрании или на совещании? Почему нам рот затыкают? Мы здесь все равны!
   Командование явно не ожидало сопротивления. А сопротивление было заранее хорошо подготовлено и спланировано. Никому не хотелось топить друга, да и следом на дно могли пойти остальные.
   — Всем сесть и не болтать! Не допущу анархию! Слушать меня! Говорить буду я и парторг Козленко! — взорвался истошным воплем Хомутецкий.
   — Нет, ну… Ну, нет! Я не согласен! Произвол! — поднял опухшую физиономию Гуляцкий. — Мы не пешки! А кто он такой, козленко?
   Командир полка начал судорожно глотать воздух. Одно из двух — сейчас либо его хватит удар, либо он бросится с кулаками на офицеров.
   Встал замполит батальона Рахимов и отчасти спас положение:
   — Разрешите мне сказать!.. Можно, конечно, каждый день пить за Родину и за коммунизм. В итоге, навредить и тому и другому. Да, необходимо наказать коммуниста Миронюка, да! — Тактический ход. Миронюк и для Рахимова был другом-приятелем. — Наказать непреиенно!.. Объявить строгий выговор! Без занесения в карточку…
   — А я не согла-а-асен! — уже куражась, протяжно не согласился обвиняемый. — И в Политбюро ЦК буду жаловаться, что вы — за империализм и не любите Советскую власть.
   — Верно! Надо жаловаться! — поддержал Шкребус. — Я бы так не оставил!
   — Глобус! Твой номер восемь! — перебил Рахимов. — Я внес предложение!
   — И я внесу свое предложение! — не унялся Шкребус. — Просто выговор, не строгий. И попрошу не обзываться на собрании!
   — А я считаю и настаиваю, надо его исключить из партии! — парткомовец Козленко не на шутку озлился.
   — Что ж, товарищи коммунисты, поступило три предложения…
   Поставили на голосование. Победило предложение Рахимова — не лучшее из трех зол, но и не худшее ведь. Считай, легко отделался, Миронюк!
   Командир вскочил, уронив стул, выбежал из аудитории, хлопнув дверью:
   — Я вам всем еще покажу!
   В зале наступила тишина.
   Через пару минут тишину нарушил скрипучий голос Бердымурадова:
   — Что ж, товарищи коммунисты! Вы свое решение вынесли, мнения высказали. Теперь очередь за нами. С батальоном нужно что-то делать! Будем спасать коллектив… Пойдем-ка, Козленко. Тут нам сегодня делать больше нечего.
   Едва замполит и секретарь парткома вышли за дверь, комбат вскочил из-за своего стола и грозно спросил у начальника штаба:
   — Собрание закончилось?
   Тот кивнул.
   — Прекрасно! Демократия на этом закончилась! Я с вами чикаться не буду! П-панят-тна?
   — П-панят-тна! — словно эхо ответил юморист Хлюдов.
   — Молчать! Ладно, я тоже займусь воспитанием! Порядка сама не приходит! Ее нужно наводить ежедневно и ежечасно! П-панят-тна?
   — Так точно! П-панят-тна! — в унисон гаркнули Власьев, Миронюк и Колчаков.
   — Замордую! На гауптвахте сгною! В Афган! Всех к чертовой матери! — взвизгнул Алсын.
   — Не понял?! В Афган? или к чертовой матери? Уточните, пожалуйста! А тех, кто там был, отправите по второму заходу? -поинтересовался Чекушкин.
   — Чекушкин! Строгий выговор за пререкания! Тебе, Власьев, тоже строгий выговор! И тебе Хлюдов! Миронюку строгий выговор за… за… за… — комбат вслух искал формулировку.
   — Заело? Закончил? Запьем? Зальем это дело? — подсказал хмыкающий Миронюк.
   — За… За хамство! — нашел, наконец, нужное слово Алсын. — Строгий выговор! За хамство!
   — Ой, спасибо, благодетель! Ой, ноги мыть и воду пить!
   — Пр-рекратить паясничать! Вон отсюда все!
   В итоге, никого ниоткуда не исключили. Провинившемуся майору объявили выговор — правла, все-таки с занесением в карточку. А по служебной линии за пьянку всем участникам «банкета» вкатили по пять суток ареста. Миронюк, Влас и Гуляцкий отсидели эти пять суток в Ашхабаде, и обстановка нормализовалась. Хотели снять со всех по звездочке, понизить в должностях, но… дважды за один и тот же проступок не наказывают!
   А Хомутецкий все же изыскал возможность протолкнуть хитрый вариант избавления от Миронюка. Его вскоре сплавили в городишко Мары, в горвоенкомат. Должность без понижения, без личного состава, но из этих Маров не выберешься уже никуда. Разве что на кладбище…
 

***

 
   — Маразм он и есть маразм! — констатировал Дибаша. — Никита, помнишь, как Вадика Пасмурцева начпо из партии велел исключить?
   — Помню, ага. А Вадик Пасмурцев — и не член партии был, комсомолец! Так и доложили начальству, как бы по исполнению: товарищ Пасмурцев более не член партии, комсомолец!
   — Комсомольцы, добровольцы! — немузыкально затянул Димка-художник. — Наливай!

Глава 19.
Родительский день

   — Мишка! Шмер! Вонь от твоих носков — это что-то! Шмердит! Хоть беги из мансарды! У-У-У, смерд! — это Никита проснулся в дурном расположении, гм, духа.
   Голова гудела после вчерашнего застолья. И вместо того, чтобы поспать в единственный выходной, он вынужден участвовать в ПХД, то бишь парко-хозяйственный день. Комбату дома со сварливой женой не сидится — вот и вызывает всех. А завтра предстоит быть ответственным по роте!
   — Да нормальные носки! Еще пока нормальные! Еще не пятой стадии загрязнения! — пожал плечами Шмер. — Вот на пятой стадии подумаю, стирать или выбрасывать.
   — О как! Так на какой они сейчас у тебя стадии?
   — Щас подумаю, определю. Значит, день-другой ношу — пока пальцы не начинают скользить внутри. Это первая стадия. Вторая — когда выворачиваю их наизнанку и вновь ношу. Третья — правый надеваю на левую ногу, левый — на правую. Четвертая — опять выворачиваю. Пятая — носки встали колом, ударяю их об дверной косяк несколько раз, чтобы размягчить. Тогда они вновь наденутся на ноги. Нет, Никита, пока все же не пятая стадия. Терпи!
   — Не буду! Сегодня же смету все твоё шмотьё-тряпье в кучу и подожгу во дворе!
   — Такие, значит, твои воспитательные методы?
   — Только такие! Если не понимаешь человеческого языка!
   — Ну, и передай ротному, что меня не будет на построении. Не в чем явиться. У меня день большой стирки. Хороша отмазка?
   — О-чень. Неслышащих скажет, чтоб ты портянки надел.
   — Эх, если б они были у меня! Ты ж их уже месяц назад вышвырнул!
   — А то! Я об них два раза запнулся, едва палец не сломал.
   — Вот и славно! Иди строиться, а я еще покемарю. Да! Пришли сюда Кулешова — сразу после построения. И чтоб захватил мыло, порошок…
   На плацу, в строю батальона, офицеров было маловато. В основном, лейтенанты. Капитаны и старлеи проигнорировали распоряжение Алсынбабаева и не явились.
   Капитан Неслышащих получил выговор от комбата за отсутствие управления войсками и начал срывать зло на тех, кто был под рукой.
   — Где ваш сосед, товарищ лейтенант? — набросился он на Никиту. — Почему его нет в строю?
   — Голый сидит. Стирка обмундирования.
   — Пусть явится в чем есть!
   — В чем мать родила?
   — Разболтались, лейтенанты?! Передайте, что я его накажу!
   — Обязательно передам. При встрече…
   — Так и передайте!
   — Есть! Так и передам!
   М-да. Вот оно, пресловутое, разберемся как попало и накажем как-нибудь.
 
   По возвращении Никита увидел спящего возле бревна, служившего скамьей, Кулешова. Стиральная машина работала и крутила белье, судя по всему, уже с полчаса. Носки должны были уже, очевидно, приобрести эластичную форму, а не стоять как реликтовые окаменелости.
   Никита прошел было в дом, но споткнулся о валяющегося в проходе мертвецки пьяного Шмера. Отступил. Черт! А вчера говорил: нет денег! Это же надо умудриться успеть так нажраться за три часа! И на какие все-таки шиши?! Не иначе, кто-то налил. Кто? Гости? Погостили и ушли?
   Никита вернулся во двор и разбудил солдата:
   — Боец! Хватит спать! Вся морда в слюнях!
   Кулешов вскочил, спросонья перепугавшись, вытер губы:
   — А?! Я!
   — Г-головка от руля! Ты почему спишь на посту?! Тебя Шмер приставил к стирке?!
   — Так точно!
   — Кто у нас был в гостях? — наугад, но в точку угодил Никита.
   — Дык… Какие-то пожилые «чурки». Два азербайджанца. Принесли водку, коньяк, закуску.
   — Ты что, тоже пригубил?!
   — Никак нет! Только колбасой угостили, фруктами. Я в дом больше ни разу не заходил.
   — Черт! Пойдем поднимать взводного. Споили его гости. Интересно, какие еще меня сюрпризы ожидают? Может, квартиру обчистили? Может, родственники солдатика тоже где-то валяются под столом? Или бойца самовольно уже в отпуск везут?
   — Не видел, чтоб они выходили, — растерялся солдат. — Я дом внимательно охранял.
   — Ты ж дрых без задних ног! Тоже мне сторож!
   Никита с тяжелым предчувствием открыл перекосившуюся дверь, шагнул через порог. Стащив с ног прилипшие к потным икрам сапоги, переобулся в тапочки. Конечно, когда ноги обуты в тапочки, а на тебе галифе с торчащими тесемками, то выглядишь при этом комично. Особенно при посторонних. Но очень не хотелось топтать вымытый вчера вечером пол.
   Напрасное беспокойство. Перешагнув порог, отделяющий веранду от квартиры, Никита тотчас пожалел о вчерашних усилиях по наведению порядка. Эта сволочь Шмер, естественно, не разулся. И вместе с ним в грязной обуви топтались в кухне его собутыльники. Вернее, уже не топтались…
   Мишка лежал, уткнувшись своей худощавой мордой в сжатые кулаки, сопя и посвистывая. Два пожилых азербайджанца чуть слышно гортанно переговаривались, ожидая пробуждения офицера. Оба, судя по мозолистым ладоням, из сельской местности.
   Стол ломился — фрукты, зелень, коньяк. Много привезли, не осилили.
   Завидев вошедшего Никиту, мужчины обрадованно вскочили и принялись здороваться, назвались: Расул, Мамед. Притомились, видать, сидеть в тишине чужого дома.
   Расул, который помладше, принялся разливать по стаканам коньяк.
   — Давно спит? — спросил Никита у Мамеда, который постарше, ткнув пальцем в Мишку Шмера.
   — Не очень. Заскучать не успели.
   — Много он выпил?
   — Торопится очень. Не закусывает, — покачал осуждающей головой Мамед. — Мы даже о деле поговорить не успели.
   — О деле? О каком деле?
   — Э-э, дарагой! Давайте сначала выпьем за знакомство!
   — Я не тороплюсь очень, поддел Никита.
   — Маладец-ц! Не торопясь и выпьем!
   Расул, который помладше, разлил — старику треть стопки, себе половину, Никите полную.
   — Оп! Стоп! Не малить! Наливать одинаково! И пить поровну! — усек и пресек хитрость Никита.
   — Мы уже много выпили, — виновато улыбнулся Расул.
   Ну, разве что. Стаканы звонко блинкнули.
   — Ладно, давайте теперь по делу! — Никита, очистив пару мандаринов, пережевывал дольку за долькой.
   — Дело такое, дарагой! Видишь Расула, дарагой? Это папа рядового Алиева. Я дядя рядового Алиева. Любимый дядя! А он — мой любимый племянник. Папа скучает, мама скучает, дядя скучает, сестры плачут! Командир, отпусти Ильхамчика в отпуск, повидаться с родными.
   — Очумели? Он всего три месяца служит, а вы отпуск просите. Курсанты учебок только по семейным обстоятельствам ездят на побывку. Смерть родителей, тяжелая болезнь. Нужен повод. Тоска и плач не считаются.
   — Вах! А по-другому решить проблему? В гостинице в городе сейчас живут мать и сестры. В гостиницу отпустите на двое суток?
   — На субботу и воскресенье — может быть. В будни нельзя никак.
   Дядя Мамед вновь схватился за бутылку коньяка «Бакы» и предложил выпить за интернациональную дружбу братских народов.
   Что ж… Но! Но:
   — Ребята, учтите! Если, вы сейчас быстро накачаете меня коньяком, вновь останетесь без результата. Вернее, с тем же результатом, как со Шмером. Не спешите.
   — Командир! Почему так говоришь? Ильхам Алиев разве плохой солдат?
   — Обыкновенный. Как все.
   — Порядок не нарушает? Не хулиганит?
   — Всякое бывает. Но, в принципе, к нему особых претензий нет.
   — Вот и хорошо! И выпьем за Советскую Армию! — предложил дядя Мамед. — Я тоже был солдатом, дарагай! Даже сержантом стал! В стройбате.
   Выпили за армию.
   Дядя Мамед вновь начал гнуть свою линию:
   — Командир, а я слышал, у вас есть замполит Рахимов. Азербайджанец?
   — Есть такой. Майор.
   — Твой начальник?
   — Мой. Но он не совсем азербайджанец. Мама полячка, или белоруска, а папа… тоже вроде не азербайджанец.
   — Ничего. Гавное — Рахимов. Значит, в его жилах течет кровь джигита. Познакомь, а?
   — Познакомить, конечно, могу. Но вряд ли поможет.
   — Дарагой! Даже не думай! Это наши проблемы. Мы такой стол накроем! Пригласи его сюда! Миша обещал! Сказал, на втором этаже можно собраться.
   — Миша?
   — Вот он, — показал дядя Мамед на бездыханное тело Шмера.
   Папа Расул подттверждающе кивнул: обещал, обещал!
   Никита со злостью посмотрел на дрыхнущего взводного. Вот гад! Уже наобещал и договорился. А потом убирать грязь кому? Солдат снова вызывать? Не хотелось бы.
   — Нет, для этого есть гостиница. Там и пейте.
   — Обижаешь, командир! — покачал головой дядя Мамед.
   Тут Мишка проснулся, поднял голову, потер кулаками глаза и обрадованно воскликнул:
   — А вот и пожаловал мой лучший друг! Наливай!
   — Пошел к черту! — рявкнул Никита, но… налил. И себе тоже.
   Жидкость с солидным называнием коньяк максимум тянула на разбавленный коньячный спирт, но в голову ударяла. Будучи трезвым Никита наотрез бы отказал в гостеприимстве незваным гостям, но так то будучи трезвым!
   Дядя Мамед быстро принялся говорить Мишке о нестыковочке, о негостеприимности хозяина.
   — Никитушка! Комиссар хренов! Ошалел? — закричал Шмер. — Все давно на мази! Даже комбат приглашен от твоего имени. Неслышащих лично ходил уведомлять о банкете. Твой адрес назвал! И через два часа… — Шмер взглянул на часы, — о, как время летит… нет, через сорок минут, господа офицеры пожалуют!
   — Сколько?
   — Если прибудут все, то двенадцать. Но, вероятнее всего, двадцать. Обязательно нахлебники прибьются на огонек.
   — Значит, спланированный тобой бедлам? Шабаш?
   — Ну, зачем? Все будет аккуратно, чинно, тихо и без ведьм. Ступай за мебелью в роту, а я начну накрывать.
   Спорить бесполезно. Убийственный аргумент — про комбата. Никита представил: вот Алсынбабаев подходит к мансарде, а на дверях висит замок, вместо сабантуя — облом, а супруге уже наплетено про экстренную проверку, значит, придется вернуться в батальон и выплеснуть гнев на подчиненных, собрать офицеров на совещание, устроить батальонный ночной строевой смотр, заняться шагистикой на плацу. Нет уж! Лучше пару дней наводить порядок в квартире с помощью солдатиков.
   А вот и они! В смысле, солдатики. Легки на помине. Первым вломился на веранду сержант Наседкин. За ним, задевая стены и косяки, — бойцы со стульями и лавками.
   — А где столы? — гаркнул Шмер. — Наседкин! Где столы из Ленкомнаты? Мы что узбеки? На полу скатерть стелить?
   — Дык, Ленинская комната заперта. Ключи у замполита, то есть… вот у товарища лейтенанта.
   — Замполит Ромашкин! Ты чо? — фальшиво удивился Шмер. — Иди, выдай мебель которая по-получше. Я пока затащу наверх наш обеденный стол…
   Собралось действительно почти двадцать человек. Кроме начальства к столу приблудились все старые капитаны-взводяги, у которых нюх на такие мероприятия как у охотничьих псов. Оповещать таких не требуется, они ориентируется по запаху и на звон посуды.
   А запахи были еще те! И звон стоял еще тот!
   Стол ломился от яств. В центре — две пирамиды коньячных и водочных бутылок. Вокруг них — тарелки с нарезанной копченой колбасой, балыком, бужениной, овощные салаты в мисках, мелкопорезаная зелень. Несколько банок шпрот прятались среди горок разрезанных на четвертинки гранат, яблок и апельсинов. Довершал картину десерт — огромный арбуз, дыни, шоколад, коробка конфет. Стоящий в темном углу возле «тещиной комнаты» запасной стол был завален овощами и фруктами, которые, нарезать еще предстояло.