Страница:
— Шмер! Шмер-р-р!!! Генерал на подходе! Асланян! Всё, бывай! — Теперь с чистой совестью на свободу! В мансарду!
По общежитию уже вовсю гулял вихрь — читай командир полка и его заместители. Досталось всем попавшимся на пути обитателям: за немытую посуду, за валявшиеся пустые бутылки и окурки, за грязь в помещениях.
Очухавшийся Шмер пинками выгнал вчерашних собутыльников из комнаты, расставил стулья и табуретки, заправил постель, сложил в пустой мешок весь мусор. Открыл окно — высоковато. Прыгать али как? А, из двух зол — меньшее! В крайнем случае, сломает ногу, проваляется месяца три в госпитале, отдохнет от службы! Прыгнул — на жесткий газон из сухой травы и колючек. Относительно удачно — ноги целы, только пятку ушиб.
Шмер забросил мешок с мусором на помойку, занес ключ от комнаты на «вахту», повесил на гвоздик против бирки с фамилией Шмер. Порядок! Теперь можно жить и работать дальше. Проверяй его, не проверяй — по боку! Обстановка в пределах бытовой нормы…
Генерал Асланян со свитой из Ашхабада и несколько полковых начальников последовательно и неуклонно перемещались из помещения в помещение. Убогость быта — дело десятое. Главное — порядок и дисциплина!
Наспех вымытые в коридоре полы только создавали ощущение свежести и чистоты. Но их бы давно следовало не просто вымыть, а элементарно покрасить.
— Хомутецкий! Ты сюда когда в последний раз приходил?! — уличил комдив Асланян комполка.
Надо ли отвечать на риторический вопрос? Тем более вышестоящего? Не надо. Оно, вышестоящее, и так во гневе.
— Твои тыловики все разворовали! — продолжил разнос генерал Асланян. — Даже краску! А шторы?! Это — шторы?! Тряпки двадцатилетние! Им уже лет двадцать! Молчишь?!
Молчит Хомутецкий, молчит. А что тут скажешь? Что ни скажи…
— Молчать! — упреждающе рявкнул генерал Асланян.
— -Так точно, товарищ комдив!
Вот так всегда в диалоге начальника и подчиненного. Ох и оторвусь на лейтенантах! Позже…
Тишина. Слышно, как муха пролетает! Ну и в качестве довеска, будто в издевательскую насмешку, разудалое пение где-то на этаже:
— Под-дайте патро-оны, поручик Колчаков! Поручик Лунев, наливайте в-вина! — под нестроящую гитару, ё!
— Та-ак! Хомутецкий! Что это у тебя тут?!
— Не могу знать!
— А я могу! — предвкушающе пригрозил генерал Асланян. — Ну-ка! Пойдем посмотрим, кто у вас тут дает концерты в служебное время?! Развлекаетесь?! Занять людей нечем?! Дел нет?!
Облезлая дверь, за которой, если верить истошному пению, уже «девочек наших ведут в кабинет» была закрыта.
— Эй! Кто там! Немедленно отоприте! Это подполковник Хомутецкий!
Гитарный перебор оборвался, певцы заткнулись. В комнате звон стаканов и шушуканье.
— Откройте дверь! Это приказ! Это подполковник Хомутецкий! Рядом со мной стоит командир дивизии! Немедленно открыть! Или я ее выломаю сейчас!
Снова шушуканье, потом нервный смех и отчаянное «Да и хрен с ним!»
Замок щелкнул. В дверном проеме — в жопу пьяный офицер. Форменная рубашка без погон, спортивные штаны, тапочки.
— Па-ачему не на занятиях!!! с порога рявкнул генерал. Не совсем логично. Ну да до логики ли!
— Рз-зршите представ-вться! Поручик Колчаков! А это — подпоручик Лунев! Между прочим, правнук декабриста!.. А чо, генерал? Тоже нехреново! Стакан желаем? Налить?
— Что-о?!! — одновременно опешил и озверел генерал Асланян.
— Что-что! Водки! Со слухом проблемы или как?
— На гауптвахту!!! На гауптвахту мерзавца!!! — задохнулся Асланян. — Семь суток! От моего имени! Понял, Хомутецкий! От своего — добавишь сколько не жалко!.. Алкоголики! Бездельники! Под суд! Под суд «чести офицеров»! Уволить! Из армии, на хрен, уволить!
Колчаков пал на колени (или просто не устоял на ногах?):
— Товарищ генерал! Умоляю, уволь меня из этой армии! Не мучь ни себя, ни меня!
Генерал Асланян бровью вопросил Хомутецкого.
— Так точно, товарищ генерал! — вынужденно подтвердил командир полка. — Не желает служить в Советской Армии. Написал три рапорта об увольнении.
— Так-так! Не хотим служить Родине?
— Не, не хотим! — подтвердил выглянувший из-за плеча Колчакова правнук декабриста. Бунтарь, бунтарь! Наследственное… — Ни в Советской, ни в Красной, ни в Белой, ни в какой другой. Увольте нас, пожалуйста.
— Та-ак! Снять обоих с учебных должностей и перевести командирами взводов с понижением.
Колчаков привстал, но только для того, чтобы снова рухнуть на колени с деревянным грохотом:
— Отец родной! Генералушка! Благодетель ты наш! Не губи! Уволь, ради Христа! Честное слово, пить брошу! Человеком стану! Только уволь!
— Нет, сынок, мы вас заставим Родину любить и честно ей служить!.. Хомутецкий! Рапорт порвать, в увольнении отказать! На гауптвахту их! Будем дальше воспитывать!… Замполит! Может, их еще из партии и комсомола исключить? Как считаешь?
— Исключим, обязательно исключим! — вякнул через плечо командира Бердымурадов.
— Вот и славно! Может, и звездочек лишить? Пусть послужат лейтенантами?
Правнук декабриста, поручик Лунев, в поддержку дружка тоже бухнулся на колени, протягивая призывно руки к генералу:
— Отец родной! Будь так милостив! Лиши звания! Уволь из армии! Век на тебя будем богу молить! Ей-ей! Человеком стану! Хоть трактористом в деревне! Выгони хоть с «волчьим билетом» на гражданку!
— Ага! Только вас в деревне и не хватает! Мало там алкашей! Не-ет уж!.. Сгниете в песках Туркво! Я вам это клятвенно обещаю! — рявкнул генерал.
— Ах, так?! — Колчаков вскочил на ноги. — Ну, хрен с вами! Мы хотели по-хорошему! Лунь! Наливай! Ну их к лешему!
Оба офицера демонстративно располовинили стакан, хряпнули, улеглись по кроватям.
— Хомутецкий! Выписать арест, и завтра же — в Ашхабад! На гауптвахту обоих! — уже сипло и безнадежно скомандовал генерал Асланян, формально оставил за собой последнее слово и круто развернулся, на выход.
Но то формально, а то натурально. Колчаков в генеральскую спину натурально спросил:
— Товарищ генерал! Разрешите обратиться! Весь гарнизон мучается одним вопросом, который без вас ну никак не разрешить. Асланян — это производное от какого зверя? От слона или от осла?
Безжалостный ты, поручик Колчаков! Тебе генеральский инсульт нужен, да? Здесь и сейчас, да?
Да ему, поручику Колчакову, как-то по…
— Понятно — от осла! — брякнул Лунь.
Вослед начальству полилась песня. Фальшиво, но нахально. «Бременские музыканты» отдыхают!
— Ничего на свете лучше не-е-ету!
Чем служить в Генштабе на парке-е-ете!
Тем, кто честен, гнить в песка Педжена,
Отравляться водкой и чеме-е-енить,
Спиртоваться водкой и чименом!
Ла-ла-ла-ла! Е-е-е-е! Е!
Нам Туркво милей Афганиста-а-на!
Все мы любим батьку Асланя-а-ана!
Гауптвахта нам родней колхоза -
С голоду не пухнем, нет морозов.
Здесь мы не загнемся от морозов!
Ла-ла-ла-ла! Е-е-е-е! Е!
— Ну, это ты загну-ул! — не поверил Кирпич. — Чтоб так да с генералом!
— Вот те крест! — размашисто перекрестился атеист Никита. — Если и вру, то чуток, привираю. А тебя, Вовка, терзают смутные сомнения потому, что ты уже полковник. Еще немного, еще чуть-чуть — и генерал. И типа вдруг с тобой тоже таким манером офицеры будут обходиться. М?
— Да я их тогда!.. — взревел полковник Кирпичин и показал могучим кулаком, что он их тогда.
— А нельзя. Тоже офицеры. Ну, в Афган услать. Дык нет уже никакого Афгана, то есть нас там нет. Нынче десять лет без войны и празднуем, вернее мы без нее… В крайнем случае, дуэль. А так — на гауптвахту отправить право имеешь, более же ни на что не имеешь.
— Да я б на месте этого Асланяна так их обоих поимел, что…
— Он бы их тоже, наверное, поимел, но есть нюанс.
— Нюанс?
— Ты ж не в курсе, кто папашка того же Лунева.
— Почему не в курсе? В курсе! И мне начхать!
— Вот так вот и начхать, полковник Кирпичин?
— И еще не так начхать!
— Ну-ну? И кто папашка Лунева?
— Элементарно! Внук декабриста! Ну, если Лунев — правнук декабриста, то его папашка, натурально, внук декабриста. А чего? Неправда?
— Правда, Кирпич, правда. Но не вся. Кроме того, папашка Лунева — о-о! — Никита похлопал себя по плечу, где погоны и многозначительно показал пальцем вверх, в небо.
— Погодь! Этот Лунев — это тот самый Лунев? В смысле внук, а не правнук.
— Именно.
— А чего ж тогда сыночка, кровинушку родную, в педженскую дыру отправил? Не мог где-нибудь при штабе, кремлевский полк, все такое?..
— А достал он его! В смысле правнук внука. Отцы и дети. Конфликт поколений. Я не вникал, но судя по всему… Но, однако, сын, ты ж понимаешь, всегда сын. И если что — горой за него!
— То есть этих двух раздолбаев Асланян твой даже в Афган не упёк после «губы»?
— Не-а! Колчакова мог, Лунева поостерегся. Но это ж тогда либо обоих, либо никого. Справедливость восторжествовала!
— И ты это называешь справедливостью, Ромашка?!
— Что мы знаем о справедливости, Кирпич!
— И то верно…
— Мужики! — прервал схоластику Дибаша. — Слазьте с гинекологического дерева, делать вам больше нечего!
— С генеалогического, дубина!
— Или так… Давайте лучше поднимем — за погибших! За Вовку Киселя, за Баху Акрамчика, за Юрку Колеватова, за Витьку Бурякова… За всех из нашего батальона, что полегли за два года!
— Шестьдесят три… — помрачнел полковник Кирпичин. — Шестьдесят три парня…
Выпили, помолчали.
— Кстати, о гинекологическом дереве, — кашлянул Никита дабы вывести друзей-сослуживцев из мрачности.
— Генеалогическом!
— Не-е-ет, на сей раз именно о гинекологическом! И самое паршивое в этой истории, что именно дерева и не оказалось! А жаль!
— Какой-какой истории?
— А вот этой самой…
Глава 6.
Глава 7.
По общежитию уже вовсю гулял вихрь — читай командир полка и его заместители. Досталось всем попавшимся на пути обитателям: за немытую посуду, за валявшиеся пустые бутылки и окурки, за грязь в помещениях.
Очухавшийся Шмер пинками выгнал вчерашних собутыльников из комнаты, расставил стулья и табуретки, заправил постель, сложил в пустой мешок весь мусор. Открыл окно — высоковато. Прыгать али как? А, из двух зол — меньшее! В крайнем случае, сломает ногу, проваляется месяца три в госпитале, отдохнет от службы! Прыгнул — на жесткий газон из сухой травы и колючек. Относительно удачно — ноги целы, только пятку ушиб.
Шмер забросил мешок с мусором на помойку, занес ключ от комнаты на «вахту», повесил на гвоздик против бирки с фамилией Шмер. Порядок! Теперь можно жить и работать дальше. Проверяй его, не проверяй — по боку! Обстановка в пределах бытовой нормы…
Генерал Асланян со свитой из Ашхабада и несколько полковых начальников последовательно и неуклонно перемещались из помещения в помещение. Убогость быта — дело десятое. Главное — порядок и дисциплина!
Наспех вымытые в коридоре полы только создавали ощущение свежести и чистоты. Но их бы давно следовало не просто вымыть, а элементарно покрасить.
— Хомутецкий! Ты сюда когда в последний раз приходил?! — уличил комдив Асланян комполка.
Надо ли отвечать на риторический вопрос? Тем более вышестоящего? Не надо. Оно, вышестоящее, и так во гневе.
— Твои тыловики все разворовали! — продолжил разнос генерал Асланян. — Даже краску! А шторы?! Это — шторы?! Тряпки двадцатилетние! Им уже лет двадцать! Молчишь?!
Молчит Хомутецкий, молчит. А что тут скажешь? Что ни скажи…
— Молчать! — упреждающе рявкнул генерал Асланян.
— -Так точно, товарищ комдив!
Вот так всегда в диалоге начальника и подчиненного. Ох и оторвусь на лейтенантах! Позже…
Тишина. Слышно, как муха пролетает! Ну и в качестве довеска, будто в издевательскую насмешку, разудалое пение где-то на этаже:
— Под-дайте патро-оны, поручик Колчаков! Поручик Лунев, наливайте в-вина! — под нестроящую гитару, ё!
— Та-ак! Хомутецкий! Что это у тебя тут?!
— Не могу знать!
— А я могу! — предвкушающе пригрозил генерал Асланян. — Ну-ка! Пойдем посмотрим, кто у вас тут дает концерты в служебное время?! Развлекаетесь?! Занять людей нечем?! Дел нет?!
Облезлая дверь, за которой, если верить истошному пению, уже «девочек наших ведут в кабинет» была закрыта.
— Эй! Кто там! Немедленно отоприте! Это подполковник Хомутецкий!
Гитарный перебор оборвался, певцы заткнулись. В комнате звон стаканов и шушуканье.
— Откройте дверь! Это приказ! Это подполковник Хомутецкий! Рядом со мной стоит командир дивизии! Немедленно открыть! Или я ее выломаю сейчас!
Снова шушуканье, потом нервный смех и отчаянное «Да и хрен с ним!»
Замок щелкнул. В дверном проеме — в жопу пьяный офицер. Форменная рубашка без погон, спортивные штаны, тапочки.
— Па-ачему не на занятиях!!! с порога рявкнул генерал. Не совсем логично. Ну да до логики ли!
— Рз-зршите представ-вться! Поручик Колчаков! А это — подпоручик Лунев! Между прочим, правнук декабриста!.. А чо, генерал? Тоже нехреново! Стакан желаем? Налить?
— Что-о?!! — одновременно опешил и озверел генерал Асланян.
— Что-что! Водки! Со слухом проблемы или как?
— На гауптвахту!!! На гауптвахту мерзавца!!! — задохнулся Асланян. — Семь суток! От моего имени! Понял, Хомутецкий! От своего — добавишь сколько не жалко!.. Алкоголики! Бездельники! Под суд! Под суд «чести офицеров»! Уволить! Из армии, на хрен, уволить!
Колчаков пал на колени (или просто не устоял на ногах?):
— Товарищ генерал! Умоляю, уволь меня из этой армии! Не мучь ни себя, ни меня!
Генерал Асланян бровью вопросил Хомутецкого.
— Так точно, товарищ генерал! — вынужденно подтвердил командир полка. — Не желает служить в Советской Армии. Написал три рапорта об увольнении.
— Так-так! Не хотим служить Родине?
— Не, не хотим! — подтвердил выглянувший из-за плеча Колчакова правнук декабриста. Бунтарь, бунтарь! Наследственное… — Ни в Советской, ни в Красной, ни в Белой, ни в какой другой. Увольте нас, пожалуйста.
— Та-ак! Снять обоих с учебных должностей и перевести командирами взводов с понижением.
Колчаков привстал, но только для того, чтобы снова рухнуть на колени с деревянным грохотом:
— Отец родной! Генералушка! Благодетель ты наш! Не губи! Уволь, ради Христа! Честное слово, пить брошу! Человеком стану! Только уволь!
— Нет, сынок, мы вас заставим Родину любить и честно ей служить!.. Хомутецкий! Рапорт порвать, в увольнении отказать! На гауптвахту их! Будем дальше воспитывать!… Замполит! Может, их еще из партии и комсомола исключить? Как считаешь?
— Исключим, обязательно исключим! — вякнул через плечо командира Бердымурадов.
— Вот и славно! Может, и звездочек лишить? Пусть послужат лейтенантами?
Правнук декабриста, поручик Лунев, в поддержку дружка тоже бухнулся на колени, протягивая призывно руки к генералу:
— Отец родной! Будь так милостив! Лиши звания! Уволь из армии! Век на тебя будем богу молить! Ей-ей! Человеком стану! Хоть трактористом в деревне! Выгони хоть с «волчьим билетом» на гражданку!
— Ага! Только вас в деревне и не хватает! Мало там алкашей! Не-ет уж!.. Сгниете в песках Туркво! Я вам это клятвенно обещаю! — рявкнул генерал.
— Ах, так?! — Колчаков вскочил на ноги. — Ну, хрен с вами! Мы хотели по-хорошему! Лунь! Наливай! Ну их к лешему!
Оба офицера демонстративно располовинили стакан, хряпнули, улеглись по кроватям.
— Хомутецкий! Выписать арест, и завтра же — в Ашхабад! На гауптвахту обоих! — уже сипло и безнадежно скомандовал генерал Асланян, формально оставил за собой последнее слово и круто развернулся, на выход.
Но то формально, а то натурально. Колчаков в генеральскую спину натурально спросил:
— Товарищ генерал! Разрешите обратиться! Весь гарнизон мучается одним вопросом, который без вас ну никак не разрешить. Асланян — это производное от какого зверя? От слона или от осла?
Безжалостный ты, поручик Колчаков! Тебе генеральский инсульт нужен, да? Здесь и сейчас, да?
Да ему, поручику Колчакову, как-то по…
— Понятно — от осла! — брякнул Лунь.
Вослед начальству полилась песня. Фальшиво, но нахально. «Бременские музыканты» отдыхают!
— Ничего на свете лучше не-е-ету!
Чем служить в Генштабе на парке-е-ете!
Тем, кто честен, гнить в песка Педжена,
Отравляться водкой и чеме-е-енить,
Спиртоваться водкой и чименом!
Ла-ла-ла-ла! Е-е-е-е! Е!
Нам Туркво милей Афганиста-а-на!
Все мы любим батьку Асланя-а-ана!
Гауптвахта нам родней колхоза -
С голоду не пухнем, нет морозов.
Здесь мы не загнемся от морозов!
Ла-ла-ла-ла! Е-е-е-е! Е!
***
— Ну, это ты загну-ул! — не поверил Кирпич. — Чтоб так да с генералом!
— Вот те крест! — размашисто перекрестился атеист Никита. — Если и вру, то чуток, привираю. А тебя, Вовка, терзают смутные сомнения потому, что ты уже полковник. Еще немного, еще чуть-чуть — и генерал. И типа вдруг с тобой тоже таким манером офицеры будут обходиться. М?
— Да я их тогда!.. — взревел полковник Кирпичин и показал могучим кулаком, что он их тогда.
— А нельзя. Тоже офицеры. Ну, в Афган услать. Дык нет уже никакого Афгана, то есть нас там нет. Нынче десять лет без войны и празднуем, вернее мы без нее… В крайнем случае, дуэль. А так — на гауптвахту отправить право имеешь, более же ни на что не имеешь.
— Да я б на месте этого Асланяна так их обоих поимел, что…
— Он бы их тоже, наверное, поимел, но есть нюанс.
— Нюанс?
— Ты ж не в курсе, кто папашка того же Лунева.
— Почему не в курсе? В курсе! И мне начхать!
— Вот так вот и начхать, полковник Кирпичин?
— И еще не так начхать!
— Ну-ну? И кто папашка Лунева?
— Элементарно! Внук декабриста! Ну, если Лунев — правнук декабриста, то его папашка, натурально, внук декабриста. А чего? Неправда?
— Правда, Кирпич, правда. Но не вся. Кроме того, папашка Лунева — о-о! — Никита похлопал себя по плечу, где погоны и многозначительно показал пальцем вверх, в небо.
— Погодь! Этот Лунев — это тот самый Лунев? В смысле внук, а не правнук.
— Именно.
— А чего ж тогда сыночка, кровинушку родную, в педженскую дыру отправил? Не мог где-нибудь при штабе, кремлевский полк, все такое?..
— А достал он его! В смысле правнук внука. Отцы и дети. Конфликт поколений. Я не вникал, но судя по всему… Но, однако, сын, ты ж понимаешь, всегда сын. И если что — горой за него!
— То есть этих двух раздолбаев Асланян твой даже в Афган не упёк после «губы»?
— Не-а! Колчакова мог, Лунева поостерегся. Но это ж тогда либо обоих, либо никого. Справедливость восторжествовала!
— И ты это называешь справедливостью, Ромашка?!
— Что мы знаем о справедливости, Кирпич!
— И то верно…
— Мужики! — прервал схоластику Дибаша. — Слазьте с гинекологического дерева, делать вам больше нечего!
— С генеалогического, дубина!
— Или так… Давайте лучше поднимем — за погибших! За Вовку Киселя, за Баху Акрамчика, за Юрку Колеватова, за Витьку Бурякова… За всех из нашего батальона, что полегли за два года!
— Шестьдесят три… — помрачнел полковник Кирпичин. — Шестьдесят три парня…
Выпили, помолчали.
— Кстати, о гинекологическом дереве, — кашлянул Никита дабы вывести друзей-сослуживцев из мрачности.
— Генеалогическом!
— Не-е-ет, на сей раз именно о гинекологическом! И самое паршивое в этой истории, что именно дерева и не оказалось! А жаль!
— Какой-какой истории?
— А вот этой самой…
Глава 6.
Ночное приключение
Никита стоял в конце длинной очереди в офицерском кафе, нервно постукивая носком ботинка об пол. Настроение паршивое. В кармане последний рубль, на завтрак и обед хватит. Но на ужин уже нет. Острый сексуально-финансовый кризис. То есть? А то и есть! Заглядываешь в кошелек, а там — хрен! Вернее — шиш.
Во всем виноват гад Мурыгин — уговорил купить большущий раскладной диван. Ему, видите ли, мягкого уголка не хватает в квартире для уюта. Диван подарили на свадьбу родственники жены, а кресел к нему нет. Он и надумал прикупить подходящие кресла, благо в магазин привезли гарнитур с точно такой же расцветкой ткани. Но кресла отдельно от дивана не продавались, а второй «сексодром» на кой?
Вовка долго искал, кому же этот диванище навязать.
Ахмедка подвергся долгой обработке, но устоял. Зачем он ему? Спать на кровати туркмена в училище научили, до того обходился стопкой матрасов и одеял. Диван в будущей семейной жизни — лишняя роскошью. Родственникам привезешь — не поймут, не так поймут.
Шмер — холостяк, в общаге эту громадину не поставишь.
Шкребус в долгах после приобретения мотоцикла.
«Самоделкин» Неслышащих и шкаф, и диван, и вообще всю обиходную мебель сам себе мастерил.
А вот у Никиты… как назло, в этот момент имелось шестьдесят рублей.
— Целых шестьдесят!
— Всего шестьдесят, — поправлял Никита.
— Всего целых шестьдесят! — настаивал Мурыгин.
— Что ты ко мне пристал, Мурыгин! Я приволок две армейские панцирные койки, меня они вполне устраивают.
— А ты провел их по службе КЭС? Это имущество роты! Завтра вдруг ревизия — и бегом принесешь их обратно. А сам ляжешь на голый пол, да?. А если завтра жена приедет, где ей?.. На пыльных некрашеных досках?
— У меня пол хороший, свежевыкрашенный. Ахмедка четыре банки подарил. Всю мансарду перекрасил.
— На полу все равно жестко! Даже на свежевыкрашенном! Нет, ну пошли в магазин, Ромашкин! Увидишь — не устоишь. Обивка — гобелен зеленого, даже изумрудного оттенка! Если я сегодня кресла не куплю, то завтра кто-нибудь точно уведет!
— Покупай. Я-то при чем? Сходи в другую роту! Гуляцкий твой друг, пусть войдет в долю.
— Гуляцкий?! У него в руках больше трешки не бывает, тем более после недавнего рождения наследника: жена все до копейки отбирает, чтоб не пропил. Сам не пойму, на что парень пьянствует? Окончательный выбор пал на тебя, ты моя жертва. Пойдем в военторг!
З-зануда! Проще согласиться, чем объяснить, почему не согласен!
— Девчата! Привел клиента! Будем брать вещь! — войдя в торговый зал, с порога объявил Мурыгин.
Никита спасовал, достал полтинник и оформил кредит. Кабала на шесть месяцев! Сотню послать жене на учебу, пятьдесят рублей в военторг, квартплата, партвзносы. Выпить не на что! Не то что в кафе питаться!
Глаза Мурыгина светились счастьем. Задача выполнена. Жена Лиля будет довольна!
«Мягкий гроб» оказался совершенно неподъемным. Двух солдат для переноса оказалось мало. Четверо бойцов с трудом доволокли диванище до дверей ромашкинской квартиры. Эх, не было печали! А сам виноват…
И теперь он перебивался с хлеба на воду. Трехразовое питание — три раза в неделю. Обычно завтракал свежим воздухом по пути на службу, обедал не всегда, а ужинал, если повезет, закуской к коньяку или водке. В общем, чем бог пошлет. Бог был переменчив — то благосклонен, то суров.
Сегодня с утра желудок протестовал против голода особо бурно, и Никита решил его слегка задобрить.
В кафе ворвался жизнерадостный гигант-борец Лебедь, гулко хлопнул по спине:
— Чего грустный, Никита! Гляди веселей! Жизнь прекрасна и удивительна! Я, по крайней мере, каждый день ей удивляюсь. Иди займи столик, я сейчас сделаю заказ. Угощаю! Не могу с кем-нибудь не поделиться!
Ну, если «угощаю»…
Лебедь-Белый принес один за другим три подноса с тарелками и стаканами. Салат с капустой и салат из помидор, запеканка, блинчики, яичница из двух яиц, котлета и картофельное пюре, жареная колбаса, кефир, молоко, какао. Крупный организм требует усиленного питания…
— Игорь! Я пас! У меня нет ничего, кроме рубля.
— Ай! Отстань! Сказал, угощаю! Ешь и слушай, что расскажу. Только не перебивай!
— Молчу и жую! — Собственно, что и подразумевалось. Когда я ем, я глух и нем. А жрать хоте-елось! Потому — нем. Ну, ладно, не глух. Все-таки благодетель Лебедь угощает — в благодарность надлежит хотя бы послушать.
— Ты, Никит, знаешь, как я люблю женщин!
Никита преувеличенно кивнул — с набитым. Кто ж не знает, как записной ловелас Лебедь любит женщин! А уж как они его!.. Лебедь-Белый был холост, но больше суток для него без женщин жить на свете невозможно, нет. Однако! Ни разведенок, ни холостячек в гарнизоне днем с огнем не сыщешь, только жены военных. И пока они, алкаши (то бишь военные, а не их жены), водку трескают и в карты режутся, Лебедь-Белый повадился их обслуживать и обхаживать (то бишь не военных, а их жен). Старался «наших» не трогать, только пехотиночек — контингент, периодически обновляемый по мере убытия в другие гарнизоны и прибытия новых заслуживающих внимание экземпляров. Причем сам он никого не соблазнял — барышни первыми начинали зондировать, в гости приглашают, заигрывают. Не виноват Лебедь, что уродился таким крупным, габаритным, энергичным и любвеобильным.
— Короче, тут пригласила меня в гости дамочка… Ну, скажем, Оля для простоты… Но не Оля. Но не буду ее компрометировать, то есть не Олю. Поймала у КПП и говорит, мол, сегодня одна, муж на плановых занятиях в Келите, мол, приходи… Ты, Никита, в Келите был?
— Еще не доводилось.
— Это в горах за Ашхабадом. Обычно батальоны отправляются туда на две недели, не меньше. Тетки, как телки, начинают скучать. А я тут как тут!.. Вот и с Олей. Квартира отдельная, никто не помешает, торопиться никуда не нужно, без суеты, с чувством, с толком. Неделю я так с ней ночами поразвлекался — вчера иду протоптанным маршрутом. Меня ждут, любят — один раз, другой, третий, четвертый. И я проваливаюсь в глубокий здоровый сон… Сквозь дрему слышу звонок в дверь, громкий стук, переходящий в сильные удары. Оля накинула прозрачный халатик, побрела в прихожую. Я сквозь сон прислушался: чмоки, радостные вскрики! Та-ак! Муж с полигона внезапно вернулся на побывку, черт бы его побрал!!! Соскучился, черт бы его побрал!!! Заявился среди ночи. Там поезд… ну из Келита приходит к нам глубокой ночью. И он, черт бы его побрал, цельный час от станции пёхом топал. Охота пуще неволи!.. Ну, не хочешь скандала в семье — предупреждай о прибытии заранее! А мне что делать?.. Я всегда, когда прихожу на свидание, одеваюсь в спортивную форму (легкая пробежка вечером, бег трусцой ранним утром — полезно). Костюм спортивный вешаю на стул, кроссовки ставлю у кровати. Ритуал выработал издавна, с курсантской поры, интуитивно. А теперь курсантская привычка пригодилась. Короче, хватаю вещи в руки и — на балкон. Ситуация! Пятый этаж! Водосточной трубы или пожарной лестницы нет. Даже дерева нет!
— А к соседям перелезть? — прожевал, проглотил и сделал передышку Никита, поддержал сочувственной репликой.
— Никак! Балкон угловой!… Присел на пол, чтобы из комнаты не засветиться силуэтом. Думаю, пусть заснет, а я и выскользну. Можно, конечно, нагло обратно в комнату войти и дать мужу в «репу», если он очень удивится и начнет выступать. Но не хочется хорошую женщину подводить. Слышу с балкона — в комнате вздохи, кровать скрипит. Оля изображает страстную любовь. А муж, действительно, застоялся — энергия через край, не угомонится. Раз, другой, третий… Нет, вот на третьем не сдюжил, обмяк, уснул. Я за это время замерз! Хоть и осень, но на ветру-то холодно! Начал греться — руками машу, наклоны, приседания. Уже плевать, что из комнаты могут заметить. Да им не до меня! Десять минут зарядку делаю, двадцать минут, полчаса, час… Гляжу, народ на службу подался, в доме напротив мужики на балконах курят, на меня с недоумением смотрят, что за кретин полтора часа руками размахивает.
— Ты же сказал — час!
— Да к тому времени уже все полтора. И даже два, прикинь! В начале третьего часа моей физзарядки, я осторожно заглянул в комнату. Ну, сил нет, ну! Она мне знаки подает — мол, уснул, половой гигант! Я — кроссовки в руки и на цыпочках к выходу. Она меня на прощанье чмокнула в щеку и так, жестом, показала: уедет — снова приходи. Это сколько в женщине жизненных сил! Я ее — четыре раза, потом муженек — дважды, почти трижды! А она: уедет — снова приходи!.. И ведь приду, Никита, приду. Вот только сил поднакоплю, восстановлюсь. Ух, целого кабана бы съел! Давай, Никита, наваливайся еще! Кушай! Угощаю!
Ой, нет. На халяву, конечно, и уксус сладкий, но… Портупея давила на разбухший живот и угрожающе поскрипывала. Жаль, впрок нельзя!
— Спасибо, брат! Но — нет.
Никита, переваливаясь с ноги на ногу, отправился на построение батальона. Лыбидь же, что характерно, пошел к кассе у стойки и, что характерно, с места в карьер принялся рискованно шутить с буфетчицами. Неугомонный!
— Ну-у-у, — протянул начитанный Димка-художник, — Еще Шекспир говорил.
— И чего?
— «О, женщины!», говорил. И был, конечно, прав! Тут такое ведь дело, парни, — подмена понятий.
— Чего-чего?
— А как же! Вот считается, что женщина — дает, а мужчина — берет. Но ведь все с точностью до наоборот. Если вдуматься! В суть обоюдного физиологического процесса Вы вдумайтесь!
Компания вдумалась. В суть обоюдного физиологического процесса.
— Вообще-то да-а…
— И в частности, и в частности! Отдавать всегда трудней, чем получать. Сколько ни получи — все мало. А отдать можно только столько, сколько есть. А?
— Только-столько-сколько… — задумчиво повторил питерский Витя Дибаша. — почти стихи.
— Стоп! — озадачился граф, он же князь Серж. — А почему все-таки дерево гинекологическое?
— Потому что, блин, его там не оказалось — рядом с балконом! А то бы — прыг на ветку и вниз!
— Гинекология-то при чем?
— Гинекология, Серж, совсем не то, что ты подумал, — просветил начитанный питерский Дибаша. — В переводе с греческого это просто — наука о женщине. И его пример, то есть Лебедя, — другим наука.
— Все-то вы, питерские, знаете! На все у вас ответ готов! — крякнул Кирпич.
— Так ведь, культурная столица, мать-перемать! — вставил веское слово разведчик -Виталик.
— Да что мы всё о женщинах и о женщинах! — поморщился Ромашкин.
— Мы?! О Женщинах?! Да ты, Никита, сам — все о них и о них! Будто других тем нет! — поморщился Котиков.
— Почему нет? Есть!
— Например? — поправил Котиков на переносице большие очки и приблизил подслеповатые глаза к глазам рассказчика.
— Например…
Во всем виноват гад Мурыгин — уговорил купить большущий раскладной диван. Ему, видите ли, мягкого уголка не хватает в квартире для уюта. Диван подарили на свадьбу родственники жены, а кресел к нему нет. Он и надумал прикупить подходящие кресла, благо в магазин привезли гарнитур с точно такой же расцветкой ткани. Но кресла отдельно от дивана не продавались, а второй «сексодром» на кой?
Вовка долго искал, кому же этот диванище навязать.
Ахмедка подвергся долгой обработке, но устоял. Зачем он ему? Спать на кровати туркмена в училище научили, до того обходился стопкой матрасов и одеял. Диван в будущей семейной жизни — лишняя роскошью. Родственникам привезешь — не поймут, не так поймут.
Шмер — холостяк, в общаге эту громадину не поставишь.
Шкребус в долгах после приобретения мотоцикла.
«Самоделкин» Неслышащих и шкаф, и диван, и вообще всю обиходную мебель сам себе мастерил.
А вот у Никиты… как назло, в этот момент имелось шестьдесят рублей.
— Целых шестьдесят!
— Всего шестьдесят, — поправлял Никита.
— Всего целых шестьдесят! — настаивал Мурыгин.
— Что ты ко мне пристал, Мурыгин! Я приволок две армейские панцирные койки, меня они вполне устраивают.
— А ты провел их по службе КЭС? Это имущество роты! Завтра вдруг ревизия — и бегом принесешь их обратно. А сам ляжешь на голый пол, да?. А если завтра жена приедет, где ей?.. На пыльных некрашеных досках?
— У меня пол хороший, свежевыкрашенный. Ахмедка четыре банки подарил. Всю мансарду перекрасил.
— На полу все равно жестко! Даже на свежевыкрашенном! Нет, ну пошли в магазин, Ромашкин! Увидишь — не устоишь. Обивка — гобелен зеленого, даже изумрудного оттенка! Если я сегодня кресла не куплю, то завтра кто-нибудь точно уведет!
— Покупай. Я-то при чем? Сходи в другую роту! Гуляцкий твой друг, пусть войдет в долю.
— Гуляцкий?! У него в руках больше трешки не бывает, тем более после недавнего рождения наследника: жена все до копейки отбирает, чтоб не пропил. Сам не пойму, на что парень пьянствует? Окончательный выбор пал на тебя, ты моя жертва. Пойдем в военторг!
З-зануда! Проще согласиться, чем объяснить, почему не согласен!
— Девчата! Привел клиента! Будем брать вещь! — войдя в торговый зал, с порога объявил Мурыгин.
Никита спасовал, достал полтинник и оформил кредит. Кабала на шесть месяцев! Сотню послать жене на учебу, пятьдесят рублей в военторг, квартплата, партвзносы. Выпить не на что! Не то что в кафе питаться!
Глаза Мурыгина светились счастьем. Задача выполнена. Жена Лиля будет довольна!
«Мягкий гроб» оказался совершенно неподъемным. Двух солдат для переноса оказалось мало. Четверо бойцов с трудом доволокли диванище до дверей ромашкинской квартиры. Эх, не было печали! А сам виноват…
И теперь он перебивался с хлеба на воду. Трехразовое питание — три раза в неделю. Обычно завтракал свежим воздухом по пути на службу, обедал не всегда, а ужинал, если повезет, закуской к коньяку или водке. В общем, чем бог пошлет. Бог был переменчив — то благосклонен, то суров.
Сегодня с утра желудок протестовал против голода особо бурно, и Никита решил его слегка задобрить.
В кафе ворвался жизнерадостный гигант-борец Лебедь, гулко хлопнул по спине:
— Чего грустный, Никита! Гляди веселей! Жизнь прекрасна и удивительна! Я, по крайней мере, каждый день ей удивляюсь. Иди займи столик, я сейчас сделаю заказ. Угощаю! Не могу с кем-нибудь не поделиться!
Ну, если «угощаю»…
Лебедь-Белый принес один за другим три подноса с тарелками и стаканами. Салат с капустой и салат из помидор, запеканка, блинчики, яичница из двух яиц, котлета и картофельное пюре, жареная колбаса, кефир, молоко, какао. Крупный организм требует усиленного питания…
— Игорь! Я пас! У меня нет ничего, кроме рубля.
— Ай! Отстань! Сказал, угощаю! Ешь и слушай, что расскажу. Только не перебивай!
— Молчу и жую! — Собственно, что и подразумевалось. Когда я ем, я глух и нем. А жрать хоте-елось! Потому — нем. Ну, ладно, не глух. Все-таки благодетель Лебедь угощает — в благодарность надлежит хотя бы послушать.
— Ты, Никит, знаешь, как я люблю женщин!
Никита преувеличенно кивнул — с набитым. Кто ж не знает, как записной ловелас Лебедь любит женщин! А уж как они его!.. Лебедь-Белый был холост, но больше суток для него без женщин жить на свете невозможно, нет. Однако! Ни разведенок, ни холостячек в гарнизоне днем с огнем не сыщешь, только жены военных. И пока они, алкаши (то бишь военные, а не их жены), водку трескают и в карты режутся, Лебедь-Белый повадился их обслуживать и обхаживать (то бишь не военных, а их жен). Старался «наших» не трогать, только пехотиночек — контингент, периодически обновляемый по мере убытия в другие гарнизоны и прибытия новых заслуживающих внимание экземпляров. Причем сам он никого не соблазнял — барышни первыми начинали зондировать, в гости приглашают, заигрывают. Не виноват Лебедь, что уродился таким крупным, габаритным, энергичным и любвеобильным.
— Короче, тут пригласила меня в гости дамочка… Ну, скажем, Оля для простоты… Но не Оля. Но не буду ее компрометировать, то есть не Олю. Поймала у КПП и говорит, мол, сегодня одна, муж на плановых занятиях в Келите, мол, приходи… Ты, Никита, в Келите был?
— Еще не доводилось.
— Это в горах за Ашхабадом. Обычно батальоны отправляются туда на две недели, не меньше. Тетки, как телки, начинают скучать. А я тут как тут!.. Вот и с Олей. Квартира отдельная, никто не помешает, торопиться никуда не нужно, без суеты, с чувством, с толком. Неделю я так с ней ночами поразвлекался — вчера иду протоптанным маршрутом. Меня ждут, любят — один раз, другой, третий, четвертый. И я проваливаюсь в глубокий здоровый сон… Сквозь дрему слышу звонок в дверь, громкий стук, переходящий в сильные удары. Оля накинула прозрачный халатик, побрела в прихожую. Я сквозь сон прислушался: чмоки, радостные вскрики! Та-ак! Муж с полигона внезапно вернулся на побывку, черт бы его побрал!!! Соскучился, черт бы его побрал!!! Заявился среди ночи. Там поезд… ну из Келита приходит к нам глубокой ночью. И он, черт бы его побрал, цельный час от станции пёхом топал. Охота пуще неволи!.. Ну, не хочешь скандала в семье — предупреждай о прибытии заранее! А мне что делать?.. Я всегда, когда прихожу на свидание, одеваюсь в спортивную форму (легкая пробежка вечером, бег трусцой ранним утром — полезно). Костюм спортивный вешаю на стул, кроссовки ставлю у кровати. Ритуал выработал издавна, с курсантской поры, интуитивно. А теперь курсантская привычка пригодилась. Короче, хватаю вещи в руки и — на балкон. Ситуация! Пятый этаж! Водосточной трубы или пожарной лестницы нет. Даже дерева нет!
— А к соседям перелезть? — прожевал, проглотил и сделал передышку Никита, поддержал сочувственной репликой.
— Никак! Балкон угловой!… Присел на пол, чтобы из комнаты не засветиться силуэтом. Думаю, пусть заснет, а я и выскользну. Можно, конечно, нагло обратно в комнату войти и дать мужу в «репу», если он очень удивится и начнет выступать. Но не хочется хорошую женщину подводить. Слышу с балкона — в комнате вздохи, кровать скрипит. Оля изображает страстную любовь. А муж, действительно, застоялся — энергия через край, не угомонится. Раз, другой, третий… Нет, вот на третьем не сдюжил, обмяк, уснул. Я за это время замерз! Хоть и осень, но на ветру-то холодно! Начал греться — руками машу, наклоны, приседания. Уже плевать, что из комнаты могут заметить. Да им не до меня! Десять минут зарядку делаю, двадцать минут, полчаса, час… Гляжу, народ на службу подался, в доме напротив мужики на балконах курят, на меня с недоумением смотрят, что за кретин полтора часа руками размахивает.
— Ты же сказал — час!
— Да к тому времени уже все полтора. И даже два, прикинь! В начале третьего часа моей физзарядки, я осторожно заглянул в комнату. Ну, сил нет, ну! Она мне знаки подает — мол, уснул, половой гигант! Я — кроссовки в руки и на цыпочках к выходу. Она меня на прощанье чмокнула в щеку и так, жестом, показала: уедет — снова приходи. Это сколько в женщине жизненных сил! Я ее — четыре раза, потом муженек — дважды, почти трижды! А она: уедет — снова приходи!.. И ведь приду, Никита, приду. Вот только сил поднакоплю, восстановлюсь. Ух, целого кабана бы съел! Давай, Никита, наваливайся еще! Кушай! Угощаю!
Ой, нет. На халяву, конечно, и уксус сладкий, но… Портупея давила на разбухший живот и угрожающе поскрипывала. Жаль, впрок нельзя!
— Спасибо, брат! Но — нет.
Никита, переваливаясь с ноги на ногу, отправился на построение батальона. Лыбидь же, что характерно, пошел к кассе у стойки и, что характерно, с места в карьер принялся рискованно шутить с буфетчицами. Неугомонный!
***
— Ну-у-у, — протянул начитанный Димка-художник, — Еще Шекспир говорил.
— И чего?
— «О, женщины!», говорил. И был, конечно, прав! Тут такое ведь дело, парни, — подмена понятий.
— Чего-чего?
— А как же! Вот считается, что женщина — дает, а мужчина — берет. Но ведь все с точностью до наоборот. Если вдуматься! В суть обоюдного физиологического процесса Вы вдумайтесь!
Компания вдумалась. В суть обоюдного физиологического процесса.
— Вообще-то да-а…
— И в частности, и в частности! Отдавать всегда трудней, чем получать. Сколько ни получи — все мало. А отдать можно только столько, сколько есть. А?
— Только-столько-сколько… — задумчиво повторил питерский Витя Дибаша. — почти стихи.
— Стоп! — озадачился граф, он же князь Серж. — А почему все-таки дерево гинекологическое?
— Потому что, блин, его там не оказалось — рядом с балконом! А то бы — прыг на ветку и вниз!
— Гинекология-то при чем?
— Гинекология, Серж, совсем не то, что ты подумал, — просветил начитанный питерский Дибаша. — В переводе с греческого это просто — наука о женщине. И его пример, то есть Лебедя, — другим наука.
— Все-то вы, питерские, знаете! На все у вас ответ готов! — крякнул Кирпич.
— Так ведь, культурная столица, мать-перемать! — вставил веское слово разведчик -Виталик.
— Да что мы всё о женщинах и о женщинах! — поморщился Ромашкин.
— Мы?! О Женщинах?! Да ты, Никита, сам — все о них и о них! Будто других тем нет! — поморщился Котиков.
— Почему нет? Есть!
— Например? — поправил Котиков на переносице большие очки и приблизил подслеповатые глаза к глазам рассказчика.
— Например…
Глава 7.
Циничный командарм
Командующий округом вызвал командиров рот и заместителей в Ашхабад на совещание.
Неслышащих приболел, и Ромашкин отправился один. А приятно после пыли, грязи, трущоб оказаться в большом современном городе! Никита ехал в столицу республики с радостью — у тетки день рождения, снова можно погостить у родственников деда.
Дед Семен в сорок первом был мобилизован в действующую армию, на фронт, а в августе сорок второго, отступая из-под Харькова к Сталинграду, оказался в окружении. Боеприпасы закончились, и весь пехотный полк сдался в плен. Далее — два с лишним года лагерей и каторжного труда. Дахау, Освенцим, Заксенхаузен… Потом — Победа… которая не принесла свободы. Был лагерь немецкий — стал ГУЛаг. Расконвоировали деда в сорок седьмом, но из ссылки домой не отпустили. Женился на сибирячке. А первая жена была сослана неизвестно за что в Туркестан и вышла замуж на поселении. Вот эти дальние родственники, седьмая вода на киселе, жили где-то в районе аэропорта.
В принципе, Никите они были почти никто, и звать почти никак. Но дедуля с ними регулярно переписывался. И наказал обязательно повидаться, передать привет.
Первый раз Ромашкин побывал у них по дороге в новую часть, после училища. Второй раз — когда возил документы в политотдел. Встречали сродственники тепло и радушно. Никита наметил заехать к ним сразу после совещания, скоротать время до поезда.
После общей беседы с командирами рот и заместителями совещание разделилось на две части. Одну половину, молодых офицеров, собрал начальник политуправления. С другой половиной «перестарков», долго служащих в должностях замполитов и командиров (в основном, всё капитаны), решил встретиться командующий армии Череватов.
Генерал-политработник, построил совещание на чествовании героев, вернувшихся из Афганистана. Молодой комбат, капитан, Герой Советского Союза, получил из рук командующего запоздалый орден за ранение, еще несколько офицеров — тоже ордена и медали. Затем два часа беседы. Точнее, монолог. О дисциплине. В разделе разное можно задать вопросы.
Никита поднял руку:
— Товарищ член Военного Совета! Я писал рапорт в Афганистан, но меня не отправляют. Почему? Не посодействуете отъезду за «речку»?
— Лейтенант! Служи там, где Родина приказала! Не суетись. Придет твое время — отправим. Набирайся опыта и военного мастерства. Таких молодых и горячих, как ты, в первую очередь убивают. Считай, что спасаю тебе жизнь! — ответил ЧВС.
— Спасибо за спасение, — буркнул под нос Никита. Вырваться из этого «болота» опять не получалось.
Хлюдов направился в актовый зал штаба вместе с другими «неудачниками-карьеристами». Занял место в задних рядах, сразу задремал. И был отнюдь не исключением из правил…
Первые полчаса бубнил полковник, начальник отдела кадров, — нудно, монотонно. Дремал почти весь зал, отведавший в перерыве стирально— порошкового пива, уснул. Ну что интересного в информации о том, что половина сидящих в зале, пребывают в званиях по пять-десять лет, а в должностях и того дольше. А то они сами не знают!
Но тут в актовый зал ворвался командующий армией — молод, статен, груб, косноязычен. И беседа приняла более энергичный оборот.
— Сколько лет служишь, капитан? — ткнул он пальцем в одного из ротных. — Что расселся?! Не встать?! И член, небось, уже не встает?!
— Капитан Шаров! — представился ротный. — Никак нет, встает!
— Ишь ты! Вставальщик! Ну и чего ты тогда недоволен?
— Желаю замениться в Россию! Служу одиннадцать лет в Туркво. Устал…
— Ха! Устал он. Что, мешки носишь или бочки катаешь? Ведь груши околачиваешь… тем, что у тебя встает! Да водку хлещешь! Какой гарнизон?
— Кызыларбат. Виноват! Я не пью, у меня язва, товарищ командующий.
— Во! Допился! Уже язва! Ай-яй-яй! Тебе бы еще жить да жить!
— Умирать не собираюсь, хочу замениться.
— Хрен с тобой, живи. Садись.
— А по поводу замены? Срок вышел. Десять лет!
— В других гарнизонах служил?
— Так точно! Пять лет в Ашхабаде и шесть в Небитдаге.
— Молодец! Как только десять лет прослужишь в своем Кызыларбате, так и напишешь рапорт. А пока отдыхай и гордись — в Кызыларбате служишь! Кызыларбат — «красный Арбат»! Можно сказать, почти древняя столица!
Ветераны возмущенно зароптали. Десять лет без замены в одном гарнизоне, без надежды выбраться! Ничего себе заявочка!
— А-атставить шум! Службой недовольны? Тепло круглый год, фрукты-овощи! Если б Заполярье, с белыми медведями, я б вас всех еще понял.
Кто-то не выдержал, встал без разрешения:
— Товарищ генерал! Я русский человек! Родился в России!
— Нашел чем хвастать! А я хохол! Ну и что?
— Не могу я больше в этих песках париться!
— Фамилия? Должность?
— Иванов. Зампотех роты.
— Зампотех. Зам потех. Зам по потехе, да?
Неслышащих приболел, и Ромашкин отправился один. А приятно после пыли, грязи, трущоб оказаться в большом современном городе! Никита ехал в столицу республики с радостью — у тетки день рождения, снова можно погостить у родственников деда.
Дед Семен в сорок первом был мобилизован в действующую армию, на фронт, а в августе сорок второго, отступая из-под Харькова к Сталинграду, оказался в окружении. Боеприпасы закончились, и весь пехотный полк сдался в плен. Далее — два с лишним года лагерей и каторжного труда. Дахау, Освенцим, Заксенхаузен… Потом — Победа… которая не принесла свободы. Был лагерь немецкий — стал ГУЛаг. Расконвоировали деда в сорок седьмом, но из ссылки домой не отпустили. Женился на сибирячке. А первая жена была сослана неизвестно за что в Туркестан и вышла замуж на поселении. Вот эти дальние родственники, седьмая вода на киселе, жили где-то в районе аэропорта.
В принципе, Никите они были почти никто, и звать почти никак. Но дедуля с ними регулярно переписывался. И наказал обязательно повидаться, передать привет.
Первый раз Ромашкин побывал у них по дороге в новую часть, после училища. Второй раз — когда возил документы в политотдел. Встречали сродственники тепло и радушно. Никита наметил заехать к ним сразу после совещания, скоротать время до поезда.
После общей беседы с командирами рот и заместителями совещание разделилось на две части. Одну половину, молодых офицеров, собрал начальник политуправления. С другой половиной «перестарков», долго служащих в должностях замполитов и командиров (в основном, всё капитаны), решил встретиться командующий армии Череватов.
Генерал-политработник, построил совещание на чествовании героев, вернувшихся из Афганистана. Молодой комбат, капитан, Герой Советского Союза, получил из рук командующего запоздалый орден за ранение, еще несколько офицеров — тоже ордена и медали. Затем два часа беседы. Точнее, монолог. О дисциплине. В разделе разное можно задать вопросы.
Никита поднял руку:
— Товарищ член Военного Совета! Я писал рапорт в Афганистан, но меня не отправляют. Почему? Не посодействуете отъезду за «речку»?
— Лейтенант! Служи там, где Родина приказала! Не суетись. Придет твое время — отправим. Набирайся опыта и военного мастерства. Таких молодых и горячих, как ты, в первую очередь убивают. Считай, что спасаю тебе жизнь! — ответил ЧВС.
— Спасибо за спасение, — буркнул под нос Никита. Вырваться из этого «болота» опять не получалось.
Хлюдов направился в актовый зал штаба вместе с другими «неудачниками-карьеристами». Занял место в задних рядах, сразу задремал. И был отнюдь не исключением из правил…
Первые полчаса бубнил полковник, начальник отдела кадров, — нудно, монотонно. Дремал почти весь зал, отведавший в перерыве стирально— порошкового пива, уснул. Ну что интересного в информации о том, что половина сидящих в зале, пребывают в званиях по пять-десять лет, а в должностях и того дольше. А то они сами не знают!
Но тут в актовый зал ворвался командующий армией — молод, статен, груб, косноязычен. И беседа приняла более энергичный оборот.
— Сколько лет служишь, капитан? — ткнул он пальцем в одного из ротных. — Что расселся?! Не встать?! И член, небось, уже не встает?!
— Капитан Шаров! — представился ротный. — Никак нет, встает!
— Ишь ты! Вставальщик! Ну и чего ты тогда недоволен?
— Желаю замениться в Россию! Служу одиннадцать лет в Туркво. Устал…
— Ха! Устал он. Что, мешки носишь или бочки катаешь? Ведь груши околачиваешь… тем, что у тебя встает! Да водку хлещешь! Какой гарнизон?
— Кызыларбат. Виноват! Я не пью, у меня язва, товарищ командующий.
— Во! Допился! Уже язва! Ай-яй-яй! Тебе бы еще жить да жить!
— Умирать не собираюсь, хочу замениться.
— Хрен с тобой, живи. Садись.
— А по поводу замены? Срок вышел. Десять лет!
— В других гарнизонах служил?
— Так точно! Пять лет в Ашхабаде и шесть в Небитдаге.
— Молодец! Как только десять лет прослужишь в своем Кызыларбате, так и напишешь рапорт. А пока отдыхай и гордись — в Кызыларбате служишь! Кызыларбат — «красный Арбат»! Можно сказать, почти древняя столица!
Ветераны возмущенно зароптали. Десять лет без замены в одном гарнизоне, без надежды выбраться! Ничего себе заявочка!
— А-атставить шум! Службой недовольны? Тепло круглый год, фрукты-овощи! Если б Заполярье, с белыми медведями, я б вас всех еще понял.
Кто-то не выдержал, встал без разрешения:
— Товарищ генерал! Я русский человек! Родился в России!
— Нашел чем хвастать! А я хохол! Ну и что?
— Не могу я больше в этих песках париться!
— Фамилия? Должность?
— Иванов. Зампотех роты.
— Зампотех. Зам потех. Зам по потехе, да?