И если в период кутежей Никита об этом совсем не горевал, то на трезвую голову, находясь в постоянной зависимости от «хана», он психовал от собственного бессилия. Быть систематически старшим на разгрузке украденного угля, досок, металлолома и пополнять казну Алсына — противно и унизительно. А что делать?! Приказ!
Никита сделал на дежурной машине два рейса к железнодорожной станции. Затем свернул с маршрута — решил заехать домой, попить чайку.
О! Дверь домика была настежь открыта, а на бельевой веревке сушилось какое-то женское барахлишко, трусики-лифчики…
О! Кто это уже поселился? Ведь лейтенанта Ромашкина еще не выслали за границу! Совсем не радовала перспектива быть выселенным в общагу каким-нибудь семейным лейтенантом. Раньше он мог сказать, что квартира у него на двоих со Шмером, а теперь-то остался один. Озлобившемуся начальству выгнать из занимаемого дома провинившегося — раз плюнуть.
Никита переступил порог, настроившись на скандал, и оторопел…
В комнате под ритмичную музыку в длинной до колен маечке делала гимнастику Валька, его подружка со свадьбы Вовки Мурыгина! И под маечкой, похоже, ничего не было. О! Лишь три дня назад Никита послал ей телеграмму: «Приезжай гости отдохнешь развлечемся». И вот она уже здесь! Вот это оперативность! Какая удача! Неделя перед отъездом на войну не пройдет даром, а будет прожита с пользой для души и тела.
Никита, отбросив в сторону фуражку и скидывая на ходу сапоги, бросился к раскрасневшейся Вальке. Он обхватил ее за талию, слегка покружил, крепко обнял и на третьем пируэте уронил на диван, падая сверху.
— Эй! Полегче! Я, может, просто в гости приехала! Поглядеть на красоты Востока! Может, у меня другие планы! — весело визгнула Валька.
— Поделишься своими планами через полчаса! — Никита стянул с себя брюки.
…Ну, полчаса — это он переоценил свои возможности. Или, наоборот, недооценил. Уже спустя несколько минут разомлевшая Валька чем мать родила курила, пуская в потолок изящные колечки дыма.
А Никита прокручивал в голове план дальнейших действий. Нет, не в смысле постельных утех, а в смысле по службе. Значит, так! «Урал» отогнать в парк. Послать к черту Алсына и зампотеха. Отбиться от наседавших дружков, требовавших сегодня прощального банкета. А вот потом — утехи, утехи и утехи.
— Валь! Ты как в квартиру-то попала?
— Да солдатик какой-то запустил. Я дошла до калитки, женщина на улице указала твой дом. А на двери — замок. Что делать? Поставила чемодан на столик, присела на лавочку, а тут солдатик посыльный во двор забежал. Спрашивает, не жена ли я твоя? Жена, говорю, учебно-полевая, тренировочная. Солдатик хихикнул, достал из тайничка ключ, открыл. Показал, куда вещи поставить, где и что можно взять, и сразу убежал. Он за тапочками приходил. Мол, ординарцем служил у взводного. Взводный — не то Шмерт, не то Смерд.
— Шмер. Миша Шмер, — посмурнел Никита. — Погиб недавно. Ты его на свадьбе брата видела, скорее всего не запомнила.
— Ой, извини, я не знала! — всплеснула руками Валька.
С минуту помолчали.
Однако жизнь продожается. Как пела примадонна советской эстрады на празднике милиции в день смерти бровастого генсека: «Забудем тех, кого нет с нами, и будем думать о живых».
— Ты как, Никит?
— Что — как?
— Угомонился или повторим?
Эх, повторим! Эх, раз, еще раз, еще много-много раз!
Взъерошенный Ромашкин лейтенант выбрался из домика только где-то через час. Как, оказывается, мало надо для перемены настроения с минуса на плюс! Всего час назад Никиту тошнило от усатой морды комбата, от пыльного гарнизона. Он злился на всех этих жуликов-командиров вместе взятых. А сейчас уже ничто не волнует, не раздражает… Спокойствие, только спокойствие. И душевное равновесие. К черту бессмысленную службу! Машину ставить в парк и — быстро обратно в мансарду к знойной Вальке. По дороге «затариться»…
Никита открыл дверцу кабины:
— Не спать, боец! Заводи машину! Гоним в парк! Живо!
— В парк? А на станцию?
— К черту! И станцию, и метал — и цветной и черный! Если зампотеху очень нужно, пусть сам возит и вместе с Алсыном разгружает!
Боец пожал плечами: хозяин — барин!
…В гарнизонной лавке — шампанское и «Токай». Никита наполнил авоську тремя бутылками, кульками с конфетами и пряниками, яблоками, спелыми гранатами. Ну, до дому, до хаты!
Холостяцкая берлога изменилась буквально за час — уют, однако!
Присутствие женщин вообще меняет мужчин в лучшую сторону. Любая представительница слабого пола, пусть и не раскрасавица, растопит холодное сердце даже «деревянного по пояс» закоренелого службиста. Особенно если он долго воздерживался. А Никита — не службист. И Валька — раскрасавица. Эх!
Когда в казарме находится сотня молодых организмов, которым некуда выплеснуть скопившуюся неуемную энергию — жди беды. Отсюда драки, «дедовщина». Лучшее средство выпустить лишний пар из личного состава — отправить на войну. Либо открыть при части публичный дом… Женщины в Педженском гарнизоне старались на ужасное лето не задерживаться. Предпочитали убыть в отпуск в центральную Россию, Украину. Одним словом, в Европу. Зачем мучить себя и детей?! Жара, зной, пыльные бури, москиты, комары «пендинка», перебои с водой… Мужья в одиночестве зверели без женской ласки. Глушили половую энергию спиртным, словно остужали генератор турбины атомной станции охладителем. Любая появившаяся посторонняя женщина притягивала временных холостяков, как сахар — муравьев.
Сказать, что Никита вдруг до беспамятства влюбился в Вальку, — покривить душой. Да, и такой уж раскрасавицей, если честно, ее не назвать. Крупноватая, коренастая. Массивный круп и нечеткая талия. Великоватый рот, пухлые губы… Впрочем, при всем разообразии постельных утех, это, скорее, плюс. Глаза, верно, хороши — хитрые и манящие. Грудь шикарная… Да что там! На безрыбье и раком щуку!
А теперь еще раз о сахаре и муравьях. Наутро в дверь мансарды постучал первый «муравей». Шкребус-Глобус. Сходу попытался прорваться вовнутрь, взглянуть, с кем это спит друг Ромашкин.
Никита не преодолимой скалой встал в дверях
— Никитушка, ты чего на построение не пришел? — Шкребус-Глобус «случайно» исполнял обязанности командира роты, пока командиры думали-гадали, куда сплавить Неслышащих.
— Не хотел, и не пришел! Не обязан! Сам знаешь, куда уезжаю!
— Ну-ну! Не ерепенься! Выговор объявлю! Не забывай, твоя служебная карточка пока что в полку. Поедешь к новому месту обвешанный взысканиями.
— Нет, дорогой мой друг. Ты не только не впишешь туда ничего, но и еще снимешь те, что там записаны, если они там есть. Однако сдается мне, карточка девственно чиста — ни взысканий, не поощрений. Нехорошо как-то. Впиши-ка мне пяток благодарностей — по приказу замполита полка!
— С чего вдруг?! С какой-такой радости?
— А с такой, что убывающие выполнять интернациональный долг должны быть достойны звания «воин-интернационалист»! А не то управление кадров округа меня завернет обратно. Вот тогда тебя, «случайно исполняющего», взгреют по полной и отправят вместо меня.
— Ага! Значит нам, простым смертным, взыскания получать можно, а тебе нельзя?
— А вот нельзя.
— Хрен с тобой, не накажу! Но хоть в дом-то пригласи старого товарища.
— Волк тамбовский тебе… Не пущу. Я занят.
— Да чем ты занят?!
Шкребус вытянул толстую шею, пытаясь заглянуть через плечо приятеля в комнату.
— Гм! Отдыхаю!
— Да уж, занятие не хуже любого другого!
В этот момент к Никите сзади подскочила Валька и обняла за плечи, выглянув из-за спины.
— Ух, ты! — причмокнул Шкребус. — Ба-а-аба!
— Не ба-а-аба, а девушка, понял, Ребус?! И не чмокай тут своими мокрыми губами. Ишь, слюну пустил! Ступай-ка… а, за шампанским! И арбуз! И фрукты!.. С десертом — приму.
Шкребус рванул, как носорог, через кусты и проволочный забор. Хлипкая ограда затрещала, и он умчался сквозь образовавшийся пролом.
— А он нам нужен, да? — мяукнула Валька.
— Да на кой?! Но ведь все равно не отвяжется, я-то его знаю. Так хоть десерт с него получить…
— А я? Тоже десерт? — поинтересовалась Валька. Впрочем, без осуждения, даже с предвкушением.
— Ты, вот что, Валюха… Ты особенно волю его рукам не давай. Дашь повод — не отлипнет. Я-то его знаю, слюнявого.
…Шкребус примчался через час. С двумя арбузами под мышками. И не один, а с Власьевым и Чекушкиным.
— Эге! Ромашкин! Ты чего спрятался?! Покажь свое сокровище! — заорал Чекушкин, гремя сеткой с бутылками.
— Отворяй! — поддержал Власьев с объемистым пакетом с фруктами и дыней.
— Чего надо, женатики? — отворил Никита, намекая: женатики.
— Проводить на войну тебя хотим по-человечески! А ты что подумал?
— Проводить? Точнее, спровадить. Нет? Ладно, заходите!
Валька успела накинуть на себя халатик. Уселась за стол. Уже вертела в пальцах полный бокал. Типа она тут просто светски общается с Никитой — вино, фрукты.
— О, сударыня! — изобразил галантность Влас. — Чем вас поит этот мужлан? Какой-нибудь бормтухой? «Чемен»? «Чишма»?
— Токайское, — скромно потупила глазки Валька.
— Венгерское?! Это дело! Все-таки чувствуется наше на него благотворное влияние! А мы, вот, тоже принесли бутылочку «Самородного». И шампанское! Для знакомства! Представь же нас даме, мужлан!
…За полночь Валька крепко напилась и выползла из-за стола. В постельку, в постельку!
Никите никак не удавалось выпроводить дружков. Наконец, после долгих и нудных пререканий Чекушкин и Шкребус все-таки отправились восвояси.
Власьев чуть замешкался на кухне, а когда тоже направился на выход, свернул не в ту дверь. Ого-го! На диване поверх простыни — абсолютно голая Валька, широко раскинув ноги и руки. Крупная грудь мерно вздымалась в такт дыхания.
— Ого-го! — взвыл Власьев, выпучив глаза. — Ка-акой вид!.. Ромашкин, уступи, а!
— Влас! Свободен!
— Будь ты человеком, Ромашкин! Покури на кухне часик! Ей сейчас все равно, а я второй месяц без жены страдаю!
— Иди-иди! Страдай дальше! Сам с собою! У меня, можно сказать, последняя ночь любви, а тут набежали всякие! Брысь!
Утром Никита, задумчиво перекатывая левую грудь все еще спящей Валюхи с ладони в ладонь, размышлял… К чему ему вся эта авантюра с интернационализмом? Вот лежит рядом в постели девушка… Возможно, это и есть самое большое счастье — обладать тем, кто тебя… ну, ладно, не то чтобы любит, но благодарно принимает… внутрь. А уже завтра — Афган. А там вдруг убьют. И этого… вот всего этого — мягкого, гладкого, сладкого, страстного — больше не будет. Дурак ты, Ромашкин, воистину дурак!
Никита нехотя поднялся с дивана. Принялся одеваться, собирать в дорогу чемоданы. Прощай навсегда, беспокойный гарнизон! А каким поначалу казался тихим, скучным, унылым. Но вишь, как все обернулось — с приключениями, со стрельбой, с убийствами и самоубийствами, с любовными утехами. Но теперь и это все в прошлом. Труба зовет! В дальний поход.
Заключение
Вадик Колчаков до Перестройки не дожил. Он не увидел вывода войск из Афганистана, не стоял в бесконечных очередях за водкой, не держал в руках пачек талонов и купонов, не узнал про падение Берлинской стены, про распад Советского Союза и крушение коммунистического блока. Не выучил таких слов, как «плюрализм», «ваучер», «секвестр», «приватизация», «деноминация», «дефолт». Потому что он через полгода погиб в бою — в далекой, чужой стране, возле Анавы. Красивое название, но хмурые, мрачные места.
Машину Колчакова со спаренной ЗУ, замыкавшую колонну «наливняков», подбили и окружили в ущелье моджахеды. Два бойца успели проскочить простреливаемый участок, а остальные — нет. Сержант и пулеметчик погибли сразу, а водитель сгорел в кабине.
Вадику перебило ногу, а осколками посекло спину и грудь. Патроны в «магазинах» быстро иссякли. Вадик, превозмогая боль, достал из нагрудника две гранаты и положил под себя. (Привет тебе, Мишка Шмер!). Вколол два тюбика промидола в раненое бедро и стал ждать «духов». Силы таяли с каждой каплей вытекающей крови.
Моджахеды осторожно подошли к лежащим телам «шурави», методически стреляя в каждого, лишая шансов на жизнь. Один из «духов» ногой перевернул лейтенанта… Вай-алла!!! В побелевших от наряжения пальцах — две «эфки».
Отстреливаясь от наседавших «духов», уползающие по канаве бойцы услышали последний вопль Колчакова: «Хрен вам, а не жопу на барабан!» Последняя шутка поручика… Потом — два гулких одновременных взрыва.
До тел погибших ребят наши добрались к вечеру, когда автомобилистам подоспела на подмогу пехота.
Далее — перелет в «черном тюльпане», в «цинках» — здравствуй, Родина…
Шурка Пелько погиб еще раньше. БРДМ подорвался на фугасе, развалился на части. Экипаж с трудом опознавали, чтоб определить, кого куда отправлять…
Правнуку декабриста, то бишь Луневу повезло больше. Относительно, конечно. Оторвало руку ниже локтя — и все. Он и сейчас в военкомате служит. А куда ему, бедняге, деваться, осыпанному «благами» признательной Родины?!
А вот вашему покорному слуге, то бишь лейтенанту Ромашкину повезло просто несказанно! Две контузии. Три окружения. Горел в вертолете. Но ничего, вышел, считай, сухим из воды!
P.S. О чем хотел рассказать? Какая главная мысль повествования? М-м-м… Не все золото, что блестит, а все разгильдяи обычно приличные и порядочные ребята…
— Врешь! Врешь, Никита! В «вертушке» ты не горел! — уличил очевидец Большеногин.
— Ну, ладно. Ну, не горел. Но все-таки вертолет дымил, когда я из него выпрыгнул!.. И в пропасть нас один раз едва не десантировали без парашюта…
— А, по-моему, ты все это придумал! — подвел итог Кирпич.
— Что — всё?! Про Афган?! Думай, когда говоришь!
— Да нет. Про Афган — сам знаю, сам был. А вот про твое собственное обоснование твоего убытия в Афган… Красиво, конечно! Гибель друга, безвыходные обстоятельства, преследование со стороны аборигенов, всё такое… Да признайся просто — глупость по молодости. Вот я — признаюсь!
— И что, Кирпич? Жалеешь?
— Еще чего! Это моя жизнь! Никому не отдам!
— Вот и я тоже. Уж какая есть…
— Мда-а-а, — философски протянул граф-князь Серж. — У каждого — своя. Кстати, я ведь так и не рассказал, почему я князь! Рассказать?
— М-м… Давай в следующий раз? — примирительно предложил москвич Котиков. — А то мы и так тут не столько пьем, сколько Ромашкина слушаем. Еще и ты! Перебор! В следующий раз, а? Через год?
— Как угодно! — обиделся Серж, по княжески сделав вид, что не обиделся.
— Заметано! — утвердил план будующей встречи Кирпич.
— А насчет еще выпить — это мы сейчас легко! — Вася Дибаша достал из портфеля очередной… литр. — Давайте за наше боевое братство! За то, что мы есть! И за то, чтоб не теряться в море людском!
— Оп, стоп! Я пас! — «душегуб» Большеногин накрыл ладонью свой стакан. — Мне завтра еще со зверями работать! Не могу на них дышать алкоголем — не поймут, обидятся!
— Э-э… Со зверями? В смысле, со «зверьками»? С «черными»?
— Да ну! С нормальными зверями! С дельфинами!
— Гм, да. Смешно. С дельфинами. Чего только человек ни придумает, лишь бы не пить! — поддел проницательный разведчик Виталик.
— При чем тут?! Я взаправду! После двух литров водки у меня аллергия начинается. А я работаю в воде! Насморк замучает и дышать невмоготу. А мне, знаете, сколько нырять приходится за день! Я ж в дельфинарии работаю! Руководителем программы!
— Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не вешалось! — заржал Кирпич. — Как тебя, сухопутную крысу, в воду занесло?! Ты же пехота!
— А это отдельная история! — воспрянул Большеногин. — Рассказать?
— Не на-адо!!! — хором воспротивились собутыльники. — Как-нибудь потом! Через год!
— Всё! Наливаем, пьем! — распорядился Кирпич. — Ладно, «дельфину» не наливать, — смилостивился.
— Это почему это?! — вопреки всякой логике восстал Большеногин. — Чтоб я за наше боевое братство не выпил?!
Выпил. Выпили. За наше боевое братство.
Никита с превеликим трудом справился с которой по счету стопкой, закашлялся.
— Чахотка! — хмыкнул Котиков. — Как языком молоть, так первый! А как пить, так… О-о, Никита, что-то тебя совсем развезло! Тебе куда ехать-то? В какой город? А то получится «Ирония судьбы» очередная!
— И-и-и-к! — икнул Ромашкин. — Я уже никуда не еду!.. Виталик! Дибаша! А ты, Серж?! Едете?!
— И я не еду! Остаемся! Тут на-а-армально! «Эрмитаж», блин! — тупо ухмыльнулся Дибаша.
— Я тоже! — ляпнул Кирпич.
— Нет, братцы! — категорически воспротивился Серж Большеногин. — Москвичи, конечно, могут продолжать пить, а нам нужно попасть на вокзал! Я, вот зуб даю, улечу самолетом домой в дельфинарий — утром из Питера.
— Ты до Питера сначала доберись, — ласково предостерег Никита. — И желательно миновать отделение милиции! Они ведь не посмотрят, что мы ветераны войны. Побьют дубинками, переломают ребра и скажут, что так и было. В отделении даже героев Советского Союза избивают ночами. Помнишь, Виталик, в Питере на Невском случай был…
— Я инвалид! Без ноги! — вскинулся Димка-художник. — Меня не посмеют тронуть! Я голубой десантный берет одену, тельник на груди порву и протезом всех отметелю!
— Спокойно, художник! Тебе, художнику, просто пальцы сломают! Как кисти и карандаши держать будешь? — Вовка Кирпич обнял за плечи Диму-художника. — Братцы, мы вас проводим на вокзал и посадим в поезд.
— Пра-а-ально! Ведите! Нам уже пора домой! Скоро поезд! Ту-ту-у-у! — Дибаша изобразил руками колесные пары старого паровоза.
Ну, ту-ту-у-у… Опять рельсы, опять шпалы…
Московские друзья помогли купить билеты, довели питерцев до поезда, посадили в вагон, помахали ручкой отходящему составу.
«Николаевский экспресс» двинулся плавно, без рывков, едва неслышно. Замечательный поезд!
Кирпич порывался присоединиться к отъезжающим. Но Котиков вцепился в него мертвой хваткой, якорем линкора.
…За окном скрылся перрон, замелькали бесчисленные огни ночного города.
— Хорошо-то как! Вот это погуляли! Вот это встреча! — воскликнул Серж.
— Не пропадал бы десять лет, так постоянно бы встречался с друзьями, — заметил Никита.
— Ха! Разве ж я пропадал?! Обстоятельства… Давай я хоть тебе сейчас расскажу, где меня носило эти годы! А то всех нас задолбал сегодня своими педженскими мемуарами, а мне, думаешь, рассказать нечего?!
— Да думаю, есть что… — покорился Никита. А куда денешься?! Из купе-то!
…Остальные уже храпели, а Серж все говорил и говорил. И его история была даже интереснее, чем довоенные приключения Никиты…
Но это уже другая история. И другая книга…
Никита сделал на дежурной машине два рейса к железнодорожной станции. Затем свернул с маршрута — решил заехать домой, попить чайку.
О! Дверь домика была настежь открыта, а на бельевой веревке сушилось какое-то женское барахлишко, трусики-лифчики…
О! Кто это уже поселился? Ведь лейтенанта Ромашкина еще не выслали за границу! Совсем не радовала перспектива быть выселенным в общагу каким-нибудь семейным лейтенантом. Раньше он мог сказать, что квартира у него на двоих со Шмером, а теперь-то остался один. Озлобившемуся начальству выгнать из занимаемого дома провинившегося — раз плюнуть.
Никита переступил порог, настроившись на скандал, и оторопел…
В комнате под ритмичную музыку в длинной до колен маечке делала гимнастику Валька, его подружка со свадьбы Вовки Мурыгина! И под маечкой, похоже, ничего не было. О! Лишь три дня назад Никита послал ей телеграмму: «Приезжай гости отдохнешь развлечемся». И вот она уже здесь! Вот это оперативность! Какая удача! Неделя перед отъездом на войну не пройдет даром, а будет прожита с пользой для души и тела.
Никита, отбросив в сторону фуражку и скидывая на ходу сапоги, бросился к раскрасневшейся Вальке. Он обхватил ее за талию, слегка покружил, крепко обнял и на третьем пируэте уронил на диван, падая сверху.
— Эй! Полегче! Я, может, просто в гости приехала! Поглядеть на красоты Востока! Может, у меня другие планы! — весело визгнула Валька.
— Поделишься своими планами через полчаса! — Никита стянул с себя брюки.
…Ну, полчаса — это он переоценил свои возможности. Или, наоборот, недооценил. Уже спустя несколько минут разомлевшая Валька чем мать родила курила, пуская в потолок изящные колечки дыма.
А Никита прокручивал в голове план дальнейших действий. Нет, не в смысле постельных утех, а в смысле по службе. Значит, так! «Урал» отогнать в парк. Послать к черту Алсына и зампотеха. Отбиться от наседавших дружков, требовавших сегодня прощального банкета. А вот потом — утехи, утехи и утехи.
— Валь! Ты как в квартиру-то попала?
— Да солдатик какой-то запустил. Я дошла до калитки, женщина на улице указала твой дом. А на двери — замок. Что делать? Поставила чемодан на столик, присела на лавочку, а тут солдатик посыльный во двор забежал. Спрашивает, не жена ли я твоя? Жена, говорю, учебно-полевая, тренировочная. Солдатик хихикнул, достал из тайничка ключ, открыл. Показал, куда вещи поставить, где и что можно взять, и сразу убежал. Он за тапочками приходил. Мол, ординарцем служил у взводного. Взводный — не то Шмерт, не то Смерд.
— Шмер. Миша Шмер, — посмурнел Никита. — Погиб недавно. Ты его на свадьбе брата видела, скорее всего не запомнила.
— Ой, извини, я не знала! — всплеснула руками Валька.
С минуту помолчали.
Однако жизнь продожается. Как пела примадонна советской эстрады на празднике милиции в день смерти бровастого генсека: «Забудем тех, кого нет с нами, и будем думать о живых».
— Ты как, Никит?
— Что — как?
— Угомонился или повторим?
Эх, повторим! Эх, раз, еще раз, еще много-много раз!
Взъерошенный Ромашкин лейтенант выбрался из домика только где-то через час. Как, оказывается, мало надо для перемены настроения с минуса на плюс! Всего час назад Никиту тошнило от усатой морды комбата, от пыльного гарнизона. Он злился на всех этих жуликов-командиров вместе взятых. А сейчас уже ничто не волнует, не раздражает… Спокойствие, только спокойствие. И душевное равновесие. К черту бессмысленную службу! Машину ставить в парк и — быстро обратно в мансарду к знойной Вальке. По дороге «затариться»…
Никита открыл дверцу кабины:
— Не спать, боец! Заводи машину! Гоним в парк! Живо!
— В парк? А на станцию?
— К черту! И станцию, и метал — и цветной и черный! Если зампотеху очень нужно, пусть сам возит и вместе с Алсыном разгружает!
Боец пожал плечами: хозяин — барин!
…В гарнизонной лавке — шампанское и «Токай». Никита наполнил авоську тремя бутылками, кульками с конфетами и пряниками, яблоками, спелыми гранатами. Ну, до дому, до хаты!
Холостяцкая берлога изменилась буквально за час — уют, однако!
Присутствие женщин вообще меняет мужчин в лучшую сторону. Любая представительница слабого пола, пусть и не раскрасавица, растопит холодное сердце даже «деревянного по пояс» закоренелого службиста. Особенно если он долго воздерживался. А Никита — не службист. И Валька — раскрасавица. Эх!
Когда в казарме находится сотня молодых организмов, которым некуда выплеснуть скопившуюся неуемную энергию — жди беды. Отсюда драки, «дедовщина». Лучшее средство выпустить лишний пар из личного состава — отправить на войну. Либо открыть при части публичный дом… Женщины в Педженском гарнизоне старались на ужасное лето не задерживаться. Предпочитали убыть в отпуск в центральную Россию, Украину. Одним словом, в Европу. Зачем мучить себя и детей?! Жара, зной, пыльные бури, москиты, комары «пендинка», перебои с водой… Мужья в одиночестве зверели без женской ласки. Глушили половую энергию спиртным, словно остужали генератор турбины атомной станции охладителем. Любая появившаяся посторонняя женщина притягивала временных холостяков, как сахар — муравьев.
Сказать, что Никита вдруг до беспамятства влюбился в Вальку, — покривить душой. Да, и такой уж раскрасавицей, если честно, ее не назвать. Крупноватая, коренастая. Массивный круп и нечеткая талия. Великоватый рот, пухлые губы… Впрочем, при всем разообразии постельных утех, это, скорее, плюс. Глаза, верно, хороши — хитрые и манящие. Грудь шикарная… Да что там! На безрыбье и раком щуку!
А теперь еще раз о сахаре и муравьях. Наутро в дверь мансарды постучал первый «муравей». Шкребус-Глобус. Сходу попытался прорваться вовнутрь, взглянуть, с кем это спит друг Ромашкин.
Никита не преодолимой скалой встал в дверях
— Никитушка, ты чего на построение не пришел? — Шкребус-Глобус «случайно» исполнял обязанности командира роты, пока командиры думали-гадали, куда сплавить Неслышащих.
— Не хотел, и не пришел! Не обязан! Сам знаешь, куда уезжаю!
— Ну-ну! Не ерепенься! Выговор объявлю! Не забывай, твоя служебная карточка пока что в полку. Поедешь к новому месту обвешанный взысканиями.
— Нет, дорогой мой друг. Ты не только не впишешь туда ничего, но и еще снимешь те, что там записаны, если они там есть. Однако сдается мне, карточка девственно чиста — ни взысканий, не поощрений. Нехорошо как-то. Впиши-ка мне пяток благодарностей — по приказу замполита полка!
— С чего вдруг?! С какой-такой радости?
— А с такой, что убывающие выполнять интернациональный долг должны быть достойны звания «воин-интернационалист»! А не то управление кадров округа меня завернет обратно. Вот тогда тебя, «случайно исполняющего», взгреют по полной и отправят вместо меня.
— Ага! Значит нам, простым смертным, взыскания получать можно, а тебе нельзя?
— А вот нельзя.
— Хрен с тобой, не накажу! Но хоть в дом-то пригласи старого товарища.
— Волк тамбовский тебе… Не пущу. Я занят.
— Да чем ты занят?!
Шкребус вытянул толстую шею, пытаясь заглянуть через плечо приятеля в комнату.
— Гм! Отдыхаю!
— Да уж, занятие не хуже любого другого!
В этот момент к Никите сзади подскочила Валька и обняла за плечи, выглянув из-за спины.
— Ух, ты! — причмокнул Шкребус. — Ба-а-аба!
— Не ба-а-аба, а девушка, понял, Ребус?! И не чмокай тут своими мокрыми губами. Ишь, слюну пустил! Ступай-ка… а, за шампанским! И арбуз! И фрукты!.. С десертом — приму.
Шкребус рванул, как носорог, через кусты и проволочный забор. Хлипкая ограда затрещала, и он умчался сквозь образовавшийся пролом.
— А он нам нужен, да? — мяукнула Валька.
— Да на кой?! Но ведь все равно не отвяжется, я-то его знаю. Так хоть десерт с него получить…
— А я? Тоже десерт? — поинтересовалась Валька. Впрочем, без осуждения, даже с предвкушением.
— Ты, вот что, Валюха… Ты особенно волю его рукам не давай. Дашь повод — не отлипнет. Я-то его знаю, слюнявого.
…Шкребус примчался через час. С двумя арбузами под мышками. И не один, а с Власьевым и Чекушкиным.
— Эге! Ромашкин! Ты чего спрятался?! Покажь свое сокровище! — заорал Чекушкин, гремя сеткой с бутылками.
— Отворяй! — поддержал Власьев с объемистым пакетом с фруктами и дыней.
— Чего надо, женатики? — отворил Никита, намекая: женатики.
— Проводить на войну тебя хотим по-человечески! А ты что подумал?
— Проводить? Точнее, спровадить. Нет? Ладно, заходите!
Валька успела накинуть на себя халатик. Уселась за стол. Уже вертела в пальцах полный бокал. Типа она тут просто светски общается с Никитой — вино, фрукты.
— О, сударыня! — изобразил галантность Влас. — Чем вас поит этот мужлан? Какой-нибудь бормтухой? «Чемен»? «Чишма»?
— Токайское, — скромно потупила глазки Валька.
— Венгерское?! Это дело! Все-таки чувствуется наше на него благотворное влияние! А мы, вот, тоже принесли бутылочку «Самородного». И шампанское! Для знакомства! Представь же нас даме, мужлан!
…За полночь Валька крепко напилась и выползла из-за стола. В постельку, в постельку!
Никите никак не удавалось выпроводить дружков. Наконец, после долгих и нудных пререканий Чекушкин и Шкребус все-таки отправились восвояси.
Власьев чуть замешкался на кухне, а когда тоже направился на выход, свернул не в ту дверь. Ого-го! На диване поверх простыни — абсолютно голая Валька, широко раскинув ноги и руки. Крупная грудь мерно вздымалась в такт дыхания.
— Ого-го! — взвыл Власьев, выпучив глаза. — Ка-акой вид!.. Ромашкин, уступи, а!
— Влас! Свободен!
— Будь ты человеком, Ромашкин! Покури на кухне часик! Ей сейчас все равно, а я второй месяц без жены страдаю!
— Иди-иди! Страдай дальше! Сам с собою! У меня, можно сказать, последняя ночь любви, а тут набежали всякие! Брысь!
Утром Никита, задумчиво перекатывая левую грудь все еще спящей Валюхи с ладони в ладонь, размышлял… К чему ему вся эта авантюра с интернационализмом? Вот лежит рядом в постели девушка… Возможно, это и есть самое большое счастье — обладать тем, кто тебя… ну, ладно, не то чтобы любит, но благодарно принимает… внутрь. А уже завтра — Афган. А там вдруг убьют. И этого… вот всего этого — мягкого, гладкого, сладкого, страстного — больше не будет. Дурак ты, Ромашкин, воистину дурак!
Никита нехотя поднялся с дивана. Принялся одеваться, собирать в дорогу чемоданы. Прощай навсегда, беспокойный гарнизон! А каким поначалу казался тихим, скучным, унылым. Но вишь, как все обернулось — с приключениями, со стрельбой, с убийствами и самоубийствами, с любовными утехами. Но теперь и это все в прошлом. Труба зовет! В дальний поход.
Заключение
Вадик Колчаков до Перестройки не дожил. Он не увидел вывода войск из Афганистана, не стоял в бесконечных очередях за водкой, не держал в руках пачек талонов и купонов, не узнал про падение Берлинской стены, про распад Советского Союза и крушение коммунистического блока. Не выучил таких слов, как «плюрализм», «ваучер», «секвестр», «приватизация», «деноминация», «дефолт». Потому что он через полгода погиб в бою — в далекой, чужой стране, возле Анавы. Красивое название, но хмурые, мрачные места.
Машину Колчакова со спаренной ЗУ, замыкавшую колонну «наливняков», подбили и окружили в ущелье моджахеды. Два бойца успели проскочить простреливаемый участок, а остальные — нет. Сержант и пулеметчик погибли сразу, а водитель сгорел в кабине.
Вадику перебило ногу, а осколками посекло спину и грудь. Патроны в «магазинах» быстро иссякли. Вадик, превозмогая боль, достал из нагрудника две гранаты и положил под себя. (Привет тебе, Мишка Шмер!). Вколол два тюбика промидола в раненое бедро и стал ждать «духов». Силы таяли с каждой каплей вытекающей крови.
Моджахеды осторожно подошли к лежащим телам «шурави», методически стреляя в каждого, лишая шансов на жизнь. Один из «духов» ногой перевернул лейтенанта… Вай-алла!!! В побелевших от наряжения пальцах — две «эфки».
Отстреливаясь от наседавших «духов», уползающие по канаве бойцы услышали последний вопль Колчакова: «Хрен вам, а не жопу на барабан!» Последняя шутка поручика… Потом — два гулких одновременных взрыва.
До тел погибших ребят наши добрались к вечеру, когда автомобилистам подоспела на подмогу пехота.
Далее — перелет в «черном тюльпане», в «цинках» — здравствуй, Родина…
Шурка Пелько погиб еще раньше. БРДМ подорвался на фугасе, развалился на части. Экипаж с трудом опознавали, чтоб определить, кого куда отправлять…
Правнуку декабриста, то бишь Луневу повезло больше. Относительно, конечно. Оторвало руку ниже локтя — и все. Он и сейчас в военкомате служит. А куда ему, бедняге, деваться, осыпанному «благами» признательной Родины?!
А вот вашему покорному слуге, то бишь лейтенанту Ромашкину повезло просто несказанно! Две контузии. Три окружения. Горел в вертолете. Но ничего, вышел, считай, сухим из воды!
P.S. О чем хотел рассказать? Какая главная мысль повествования? М-м-м… Не все золото, что блестит, а все разгильдяи обычно приличные и порядочные ребята…
***
— Врешь! Врешь, Никита! В «вертушке» ты не горел! — уличил очевидец Большеногин.
— Ну, ладно. Ну, не горел. Но все-таки вертолет дымил, когда я из него выпрыгнул!.. И в пропасть нас один раз едва не десантировали без парашюта…
— А, по-моему, ты все это придумал! — подвел итог Кирпич.
— Что — всё?! Про Афган?! Думай, когда говоришь!
— Да нет. Про Афган — сам знаю, сам был. А вот про твое собственное обоснование твоего убытия в Афган… Красиво, конечно! Гибель друга, безвыходные обстоятельства, преследование со стороны аборигенов, всё такое… Да признайся просто — глупость по молодости. Вот я — признаюсь!
— И что, Кирпич? Жалеешь?
— Еще чего! Это моя жизнь! Никому не отдам!
— Вот и я тоже. Уж какая есть…
— Мда-а-а, — философски протянул граф-князь Серж. — У каждого — своя. Кстати, я ведь так и не рассказал, почему я князь! Рассказать?
— М-м… Давай в следующий раз? — примирительно предложил москвич Котиков. — А то мы и так тут не столько пьем, сколько Ромашкина слушаем. Еще и ты! Перебор! В следующий раз, а? Через год?
— Как угодно! — обиделся Серж, по княжески сделав вид, что не обиделся.
— Заметано! — утвердил план будующей встречи Кирпич.
— А насчет еще выпить — это мы сейчас легко! — Вася Дибаша достал из портфеля очередной… литр. — Давайте за наше боевое братство! За то, что мы есть! И за то, чтоб не теряться в море людском!
— Оп, стоп! Я пас! — «душегуб» Большеногин накрыл ладонью свой стакан. — Мне завтра еще со зверями работать! Не могу на них дышать алкоголем — не поймут, обидятся!
— Э-э… Со зверями? В смысле, со «зверьками»? С «черными»?
— Да ну! С нормальными зверями! С дельфинами!
— Гм, да. Смешно. С дельфинами. Чего только человек ни придумает, лишь бы не пить! — поддел проницательный разведчик Виталик.
— При чем тут?! Я взаправду! После двух литров водки у меня аллергия начинается. А я работаю в воде! Насморк замучает и дышать невмоготу. А мне, знаете, сколько нырять приходится за день! Я ж в дельфинарии работаю! Руководителем программы!
— Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не вешалось! — заржал Кирпич. — Как тебя, сухопутную крысу, в воду занесло?! Ты же пехота!
— А это отдельная история! — воспрянул Большеногин. — Рассказать?
— Не на-адо!!! — хором воспротивились собутыльники. — Как-нибудь потом! Через год!
— Всё! Наливаем, пьем! — распорядился Кирпич. — Ладно, «дельфину» не наливать, — смилостивился.
— Это почему это?! — вопреки всякой логике восстал Большеногин. — Чтоб я за наше боевое братство не выпил?!
Выпил. Выпили. За наше боевое братство.
Никита с превеликим трудом справился с которой по счету стопкой, закашлялся.
— Чахотка! — хмыкнул Котиков. — Как языком молоть, так первый! А как пить, так… О-о, Никита, что-то тебя совсем развезло! Тебе куда ехать-то? В какой город? А то получится «Ирония судьбы» очередная!
— И-и-и-к! — икнул Ромашкин. — Я уже никуда не еду!.. Виталик! Дибаша! А ты, Серж?! Едете?!
— И я не еду! Остаемся! Тут на-а-армально! «Эрмитаж», блин! — тупо ухмыльнулся Дибаша.
— Я тоже! — ляпнул Кирпич.
— Нет, братцы! — категорически воспротивился Серж Большеногин. — Москвичи, конечно, могут продолжать пить, а нам нужно попасть на вокзал! Я, вот зуб даю, улечу самолетом домой в дельфинарий — утром из Питера.
— Ты до Питера сначала доберись, — ласково предостерег Никита. — И желательно миновать отделение милиции! Они ведь не посмотрят, что мы ветераны войны. Побьют дубинками, переломают ребра и скажут, что так и было. В отделении даже героев Советского Союза избивают ночами. Помнишь, Виталик, в Питере на Невском случай был…
— Я инвалид! Без ноги! — вскинулся Димка-художник. — Меня не посмеют тронуть! Я голубой десантный берет одену, тельник на груди порву и протезом всех отметелю!
— Спокойно, художник! Тебе, художнику, просто пальцы сломают! Как кисти и карандаши держать будешь? — Вовка Кирпич обнял за плечи Диму-художника. — Братцы, мы вас проводим на вокзал и посадим в поезд.
— Пра-а-ально! Ведите! Нам уже пора домой! Скоро поезд! Ту-ту-у-у! — Дибаша изобразил руками колесные пары старого паровоза.
Ну, ту-ту-у-у… Опять рельсы, опять шпалы…
Московские друзья помогли купить билеты, довели питерцев до поезда, посадили в вагон, помахали ручкой отходящему составу.
«Николаевский экспресс» двинулся плавно, без рывков, едва неслышно. Замечательный поезд!
Кирпич порывался присоединиться к отъезжающим. Но Котиков вцепился в него мертвой хваткой, якорем линкора.
…За окном скрылся перрон, замелькали бесчисленные огни ночного города.
— Хорошо-то как! Вот это погуляли! Вот это встреча! — воскликнул Серж.
— Не пропадал бы десять лет, так постоянно бы встречался с друзьями, — заметил Никита.
— Ха! Разве ж я пропадал?! Обстоятельства… Давай я хоть тебе сейчас расскажу, где меня носило эти годы! А то всех нас задолбал сегодня своими педженскими мемуарами, а мне, думаешь, рассказать нечего?!
— Да думаю, есть что… — покорился Никита. А куда денешься?! Из купе-то!
…Остальные уже храпели, а Серж все говорил и говорил. И его история была даже интереснее, чем довоенные приключения Никиты…
Но это уже другая история. И другая книга…